Язык мой-враг мой. 2-я часть

               

               

 Как только Володька залез в собачью будку, появилась Нинка. Она моего возраста, и она не прочь со мной играть, но я не хочу. Потому, что она девчонка. И баба Горпина со мной согласна. «Чего мне с девчонкой играть» - мы это с ней обсуждали. Если по - честному, то Нинка - девчонка совсем даже не плохая. Весной, когда её родители в огороде откапывали из ямы картошку, которая там хранилась зимой, то оказалось, что под кучей соломы и картофельной ботвы, прикрывавшей яму сверху, развелось море мышей. Столько, что Нинкина мама даже испугалась. Нинка тоже начала визжать. А их папа  таскал вилами сухую ботву и всё посмеивался. Он мышей не боялся. Мужчины мышей не боятся.

  Я тоже мышей не боялся. Я поймал мышку за хвост и стал пугать Нинку. Она визжала и убегала от меня, и мы носились по огороду.  Было очень весело. Особенно  громко взвизгивала Нинка, когда я бросал в неё мышкой. Я тут - же хватал другую и опять носился за Нинкой. Но один раз я как - то неудачно ухватил мышку - она уцепилась зубами мне в палец и повисла на нём. Я попытался её стряхнуть, но она не стряхивалась. Я испугался, хотя,  конечно, виду не показывал. Нинка завизжала уже по - настоящему, Её родители бросились мне на помощь, но я как - то сам мышку стряхнул. С пальца хлестала кровь. Мама Нинки принесла из дома чистую тряпочку и сказала, чтоб Нинка перевязала мне палец. Нинка перевязывала и всё спрашивала: "Больно тебе? Очень больно?"  Я, конечно, отвечал что не больно. Но она всё равно меня жалела - я видел это по её глазам. Девчонка, что с неё взять.

  Мне хочется, чтоб Нинка увидела куда я забрался. Я вижу, что она ищет брата, а меня не замечает. Я на своей вишне начинаю голосить песню.               

 - Сербияночка Наташа у  субботу мыла пол, решетом носила воду, чтоб не бросил ухажёр! - я больше слов не знаю, поэтому повторяю одно по одному.               
   Нинка наконец меня заметила, но ничего не сказала, а стала вытаскивать из собачьей будки Волоку. Нашла таки.  Почему - то у неё получается не Володька, а - Волока.  Нинка дает ему шлепка, зыркает в мою сторону. Воображала. Корчит из себя взрослую. Володька яростно отбивается,  матерится, но она утаскивает его в дом.   А я продолжаю петь еще громче. Мне понравилось.

  Бабе Горпине тоже понравилась моя песня. Она прерывает свою работу, распрямляет спину, одной рукой опирается на заступ, другой же кончиком косынки, завязанной на шее, вытирает пот у рта и на подбородке затем, не развязывая косынку,  этой же рукой тянет её с головы на лицо и  вытирает  потный лоб, щёки, нос. Затем возвращает  косынку на место, для чего просто тянет её на затылке, после этого застывает и внимательно  слушает моё пение. "Гарная песня!"- одобрительно произносит она и опять принимается за работу. Я от бабушкиной похвалы начинаю голосить про сербияночку Наташу ещё громче, но вскоре замолкаю.  Я некоторое время наблюдаю за бабушкой, и прямо с вишни громко сообщаю ей радостную весть: «Бабушка! Бабушка! Появилась! Охота появилась!» Бабушка, конечно, обрадовалась:               
– Появилась! Ой, как хорошо! Ой, как же здорово! Быстренько слазь с вишни и беги сюда.               
 Я слетаю с вишни, бегу к бабушке; она же,  не мешкая, семенит к люшнику, чтоб набрать для меня картошки в маленькую, плетённую из лозы, корзинку. Любит баба Горпина эти плетённые корзины - у неё и большая есть, и средняя, и несколько штук маленьких. Видя как я бегу, она и сама маленько пробежалась - во, потеха! Когда бабушки бегают!               

  Какое - то время мы трудимся вместе. Баба копает лунки, я бросаю в лунки картошку. Дело идет быстрее, баба не нахвалится помощником. Но моего энтузиазма хватает ненадолго: чего-то опять стало «не охота». Но бабушка относится к этому с полным пониманием, она советует мне сбегать  к огуречной грядке и проверить: не наросли ли там огурцы. У бабушки посреди огорода росла яблоня "симиренка" - вот возле этой яблони мы и садили картошку. Вначале - то бабушка что - то там посеяла, но посеянное не взошло, и  она решила засадить пустое место хоть картошкой: всё равно что - нибудь да вырастет на корм скотине. Естественно, что посадка была поздняя, так что можно было уже и огурцы проверять.  А проверить огурцы - я, конечно, с удовольствием.               
 – Только ты же там с Железной бабой не воюй! - вдогонку напутствует меня бабушка.               
  Нет, конечно, не собираюсь я ни с какой  бабой воевать. Не маленький. Это малышей дурят, пугают Железной бабой, чтоб по грядкам не шастали, ботву не топтали. А на счет "воевать  с Железной Бабой" - так эту историю я хорошо знаю. Бабушка рассказывала. Когда её Алеша, который погиб на войне, был маленький, она тоже его хотела напугать, чтоб по грядкам не шарился.  Рассказала  о Железной бабе, которая  живет в огуречной грядке и всех, кто к этой грядке подходит, убивает железной палицей.

  А через несколько дней встречает ее Алешка с работы радостной вестью: «Мама, вы теперь можете не бояться ходить за огурцами. Я с этой Железной бабой уже разобрался». Пошла бабушка смотреть каким - таким образом разобрался её младшенький с Железной бабой. Подходит к грядке - точно разобрался. Да еще как!  Исхлестал палкой огуречную ботву в клочья. В общем, грядке пришёл полный   кирдык. Я, конечно, ничего подобного не отчебучу. Не маленький. Понимаю что к чему.

  Алёшку баба Горпина вспоминала часто.  Вспоминала к слову, к случаю - и рассказывала мне - я же был у неё благодарный слушатель. Мне было интересно. А ещё меня завораживала интонация, с которой повествовались эти, в общем - то простые, бесхитростные истории.

  Баба Горпина рассказывала мне и при этом сама  погружалась в свои воспоминания; она проживала свою жизнь заново, жизнь, в которой её Алёшка был живой, такой родной, такой трогательный в своей детской непосредственности и простоте. Она наполнялась  тихой, только ей ведомой радостью, проговаривала как бы сама себе очередную историю и надолго замолкала. Я иногда и сам мог помолчать, а иногда приставал к ней с расспросами. Может, и неуместными, но она относилась к этому всегда очень терпимо, по доброму. Думаю, меня она любила. И мы с ней обсуждали, как я выросту и она на меня перепишет дом, хозяйство, и как мы будем с ней жить.

  Долгими зимними вечерами мы сидели с бабушкой у стола при керосиновой лампе - в селе уже было электричество, но не на всех улицах. Бабушка сидела на табуретке и ножиком снимала узенькой ленточкой шкурки с яблок  "симиренок", потом спрашивала меня, на сколько долек резать очищенное яблоко: на две, или на четыре. Я давал  бабушке команду - на сколько резать. Она резала, а затем выковыривала семечки из половинок или четвертинок и возлагала передо мной готовый к употреблению продукт. Я же в это время восседал справа от стола на высокой скрыне (сундуке),  до блеска отполированном многолетним сидением. Иногда бабушка открывала сундук и оказывалось, что крышка  изнутри была обклеена яркими,  очень интересными для меня картинками. Внутри же сундука, очень аккуратно, стопками были сложены: одежда, вышитые рушники, постельные принадлежности. Там же хранилась "одежда на смерть", так её бабушка называла, и которую время от времени проверяла. А в самом низу сундука, в уголке,  хранились завёрнутые в платочек деньги "на похороны".

  Иногда бабушка мне на сундук подкладывала ещё и подушку.  Подушек этих у бабушки было много,   все они, с вышитыми наволочками,  пирамидами  возвышались на широкой кровати. Там же у кровати, на стене, - яркая красивая шпалера, на которой изображено озеро с кувшинками. По озеру плывут два лебедя, а из - за кустов выглядывает красавица, с красным цветком в чёрных как смола  волосах. Любила бабушка всё красивое. На  Троицу я отправлялся на речку, где надёргивал целый сноп татарской травы, которой бабушка покрывала выкрашенный красной глиной пол. Изба наполнялась крепким неповторимым ароматом.  И ещё я должен был наломать  липового цвета, которым бабушка тогда же, на Троицу, украшала покрытые  вышитыми рушниками образа  и портреты своих сыновей. За то что я приносил "татарье" и липовый цвет, бабушка мне платила денежки. Была она человеком  добрым и щедрым.

 На стене мерно отстукивали ходики, в хлеву, через сенцы, о чем - то вздыхала корова, а мы с бабушкой  вели разные разговоры. Говорили о всякой всячине. Обсуждались и мои проблемы, в которых бабушка принимала самое заинтересованное участие, и наши общие: разные хозяйственные вопросы. По хозяйству - в основном обговаривали, как я весной буду ремонтировать бабушкин забор. Я ещё по осени нашёл в огороде большой  ржавый  гвоздь.  Он был кованный, четырёхгранный, с большой шляпкой - и сильно кривой. Бабушка увидела мой гвоздь и сказала, что его надо спрятать - если его  выровнять, то гвоздь пригодиться для ремонта забора, который, не сегодня - завтра, может рухнуть. Гвоздь она бросила в старое железное ведро в люшнике, где и хранилось подобное добро, а ещё она сказала, что  собирается нанять кого - то из мужиков с нашей улицы для этого дела.

  - Надо только немножко денег подкопить-, добавила она. Когда я узнал, что пока денежек для ремонта забора  у бабушки нет, а тот вот - вот может рухнуть, то отправился  смотреть забор   сам. Я основательно обследовал и столбики, и прожилины, и тоже пришёл к выводу, что надо ремонтировать. И я решил, что в сложившейся ситуации  придётся мне ремонтировать этот забор самому. О чём я бабушке и объявил. Я тут же, не откладывая задуманное в долгий ящик, пошёл в люшник, нашёл в ведре найденный мной гвоздь и во дворе, на обухе топора стал его равнять большим молотком. Молоток мне попался там же, в ведре. Но гвоздь оказался какой -  то плохой. Он никак не хотел выравниваться и при каждом ударе молотка выскальзывал у меня из пальцев, при этом ещё и больно  бил по этим пальцам. Я с ним совсем замучился и, в конце концов, поранил палец. Бабушка  к посиневшему с ободранной кожицей   пальцу  приложила подорожник,   перевязала марлечкой,  которую оторвала от цедилка, и сказала, что скоро зима, и я никак не успею управиться с ремонтом до холодов. Надо ждать весны. Я, конечно, с бабушкой согласился, тем более, что пораненный палец всё равно надо подлечить. И вот теперь мы  время от времени обсуждали будущий ремонт забора. Иногда  бабушка рассказывала о своих сыновьях. Чаще - об Алёше.

  Истории же про Алёшку, и в самом деле, были самые простые. Приходит он как - то с улицы и говорит: "Мама, а вы знаете, тётка Марушка повязала полотенцем голову и так чва-а-а-нится. Голова, видите, у неё болит!" "А что, она в самом деле чванилась?" - спрашиваю я у бабы Горпины. "Да нет, видать, голова у неё заболела, вот и повязала голову мокрым полотенцем" - с улыбкой отвечает бабушка. 

  Алёшка считался пропавшим без вести, и бабушка за него ничего не получала. За старшего сына Петра баба Горпина получала три рубля каждый месяц. И ещё получала она 12 рублей колхозной пенсии - всего 15 рублей. Это уже после денежной реформы, в начале 60 -тых, когда я был уже постарше, и мы с ней могли обсуждать денежные вопросы. Петро воевал с самого начала войны, он был военный и служил в Луцке. На стенке, пониже образов висели две фотографии бабушкиных сыновей. Пётр - в военной форме, в будёновке, что у меня, после того  как я подрос, вызывало удивление - я то считал, что будёновки носили только  в Гражданскую, но, видать, и перед войной тоже были в ходу. Кадровый военный, строгий и немного суровый. И полная противоположность старшему брату - Алёша.

  Рот до ушей, счастливая мальчишеская улыбка, из - под фуражки кудрявится чуб, на лацканы пиджака белыми крыльями, по тогдашней  моде, выложен  воротник вверху расстёгнутой белой рубашки. Столько жизни, столько  надежд на будущее в этом лихом 16-и  летнем парнишке... И как же больно и обидно, что никакого будущего у него не случится.

  Уже после смерти бабушки, наверное в 80-х,  придёт в сельсовет на её имя письмо, где будет сказано, что красноармеец Матвейчук Алексей погиб в боях с немецкими оккупантами - и указывалось место захоронения. Нашли захоронение  Ворошиловградские (Луганские)  школьники - следопыты.  Об этом мне сообщила мама в один из моих приездов из Сибири в очередной отпуск. Мама по просьбе бабушки Горпины много лет писала письма в разные инстанции, пытаясь выяснить судьбу Алёши.  Мама и баба  Марика  вспоминали  Горпину, Алёшу,  Петра... Вспоминали тихо, с заметными паузами, будто боялись спугнуть что - то.   Иногда замолкали надолго... И по их морщинистым  немолодым щекам катились слёзы. Они их вытирали - и делали это буднично и просто. 

  Алёшу призвали в начале сорок четвёртого, после освобождения нашего села  от немцев. Наши освободили село как раз под Рождество - мне баба Марика рассказывала. Они с мамой прятались в погребе - боялись артобстрелов. Вместе с бабушкой и мамой в погребе отсиживались  и соседи: дед Петро и его жена Зоська. Со слов бабушки, у нас был погреб получше, да и спокойнее было всем вместе.  Где - то около пяти утра снаружи кто - то поскрёбся в крышку погреба и раздался голос: "Есть кто живой?" Это была разведка Красной Армии."Солдатики были маленькие, чёрные, усталые  и лошадки у них были маленькие" - рассказывала бабушка Марика. Разведчики спрашивали есть ли в селе немцы? Все выбрались из погреба, стало ясно, что боя не будет и опасаться нечего. Нашим солдатикам рассказали, что немцы ушли уже несколько дней назад.

  Ещё первого января два немца позвали из погреба бабушку и попросили дать им стаканы и несколько тарелок. Они отмечали Новый год.  На столе стояла  маленькая ёлочка, на ёлочку они "повесили своих "храву", как выразилась бабушка - фотографии жён. Когда бабушка им подала посуду, то они начали ей объяснять, что боя не будет. Что бояться не надо. Они показывали, что "русс" уже вышел западней нашего села и они будут отступать без боя, чтоб не попасть в окружение. Немцы были уже не те, что пришли в 41-ом. Эти были не бритые, не весёлые и совсем не походили на тех бравых вояк, которые наступали в июне 41-го. О которых дед Петро говорил тогда:  "Да кто же их победит?! Это же культура, это же какая техника, это же сила!" Дед Петро оказался не прав, хоть и грамотный был,  всё Библию читал и сыновей своих назвал библейскими именами: Павел и Исаак. Оба сына воевали на фронте. Исаак погиб, а Павел вернулся с орденом Красной звезды. Как - то дядько Павло во дворе на скамеечке срезал острым ножом толстую ороговевшую подошву на ступнях, а мы, мальчишки, друзья его сына Мишони, глазели и дивились происходящему, и спрашивали: неужели не больно?  "Нормально,- отвечал нам дядько Павло. - Я этими самыми ногами до Берлина дотопал."               
 
   Алёша до Берлина не дотопал. Он, в отличие от старшего брата, и повоевать - то,  видимо, не успел. Погиб не далеко от родного дома, раз останки его нашли Ворошиловградские следопыты.   Видимо, в первых своих боях и сложил  бедовую головушку Алёшка. Бабушка никогда ни словечка не проронила из - за того, что ей за Алёшу ничего не платят. Всё принимала как есть. А может, надеялась...

  Вскоре я возвращаюсь к бабушке Горпине с огурцами. Два огурца длиной  немногим  больше спичечного коробка,  штук пять - чуть поменьше. Чтоб баба не подумала, что я дурак  какой-то, набрал мелкотню, я ей рассказываю, что там, на грядке, полным - полно малюсеньких, но я их трогать не стал.  Баба Горпина, как обычно, согласилась с моим толковым подходом к этому вопросу.               

 - А и правильно, зачем малюсенькие рвать? Пускай себе подрастают.

  Так мы и жили-не тужили с бабой Горпиной. Главное, не было у неё такой моды, чтоб меня ругать, не то что дома, где мне, конечно, доставалось. Так что жилось нам с бабушкой очень даже не плохо.   А как-то говорит она мне: «Ну-ка, собирайся, пойдём искать  тебе товарища, чтоб было с кем играть. Тут у нас на улице есть мальчишка, как раз твоего возраста. Вот и будет тебе дружок».

  Пришли мы  к дому, совсем не далеко от бабушки. Стали у калитки, ждем. Дом стоит далеко от дороги и смотрит на улицу. Обычно у нас все дома к улице торцом стоят, а этот развернулся фасадом. К дому ведёт прямая, ухоженная дорожка, справа и слева от дорожки, аккуратно подстриженные кусты акации. Стояли мы довольно долго. Бабушка гладила меня теплой, шершавой ладонью по голове и приговаривала: «Ничего, подождем. Кто  нибудь да выйдет».

  И правда, из дома вышла высокая, худая женщина и направилась к нам. Подойдя, она спросила, что мы хотели? «А вот, привела вашему хлопчику товарища»,- с какой - то незнакомой мне улыбкой, будто очень хотела женщине понравиться,   сказала бабушка и пригладила мне чубчик на голове.   «Пусть вместе играют. Если вы не против? Они одного возраста, вот и будет им интересно. Вместе». Женщина стала расспрашивать: кто я такой?

  Кем прихожусь бабушке? Бабушка сказала, что я сын её «племенницы» Лиды, которая,как и вы, работает в школе учительницей. А муж её, такой - то, такой - то. Оказалось, что женщина  родителей моих знает, и бабушка может меня оставить. В это время из дома выскочил мальчишка моих лет и побежал к нам. Он, видимо, стесняясь нас с бабушкой, тихонько сообщил женщине, что Витя описался. Мальчишка был чистенький, ухоженный с аккуратным чубчиком, будто сошёл с картинки из книжки про хорошего мальчика.               

  Женщина спросила как меня звать, сказала, что мальчика зовут Стасик, сказала Стасику, чтоб показал мне цыплят. Бабушке сказала, что когда мы наиграемся, проводит меня.               

 – Не надо его провожать, сам дойдет.- Сказала бабушка и отправилась домой.