Глава 11-5

5

На рассвете Левенцов вспомнил о переданном ему Катей письме Ротмистрова. Он тут же поднялся и прочёл его:
«Слава, я завтра умру, я знаю. Прими на прощанье мою благодарность за нашу с тобой встречу, за работу над проектом, за дружбу, за то, что ты есть на свете, хороший, славный человек. Жаль, не успел оформить юридически отказ от своей доли авторских прав на проект. В случае чего, при оформлении патента покажи это письмо, пусть его рассматривают как завещание. Во всяком случае, никто из моих родственников претендовать на разделение с тобой авторских прав не будет, в этом можешь быть уверен.
Меня другое беспокоит. Вот что, не верь, будто пошатнулась моя вера в Россию. Я не мог сказать такого, это зловредный мой оппонентик буркнул из меня. Ты прав, вера в Россию во мне не от пророков, она суть моя, и мне не страшно умирать. И за тебя я не боюсь, по размышлении я понял, что твоя увлечённость идеей единого человечества идее России не вредит. Я понимаю твои сомнения, в нынешнем разгуле национальных инстинктов так хочется уйти во что-то более возвышенное. Но ведь и любовь к единому человечеству тоже не ахти какая всеохватывающая идея, когда живёшь в беспредельном космосе. Только Россия-то в беспредельности одна, одна единственная. И это не догма, не застылость. Россия, конечно, будет развиваться. Но в какую сторону?
Сейчас все помешались на курсе доллара, инвестициях, кредитах, в общем, на экономике. Лишь немногие понимают, что вся эта денежная дребедень к подлинно научной экономике не имеет никакого отношения. Путь к благу лежит не через примитивную экономику, а через науку, творчество, технический прогресс и труд. И всё-таки я верю, что не на западные мерки Россия будет ориентироваться, а на такие, как, например, арабский халиф Умар, правивший Аравией в середине VII века. Он, будучи царём, не позволял себе тратить на питание, одежду и прочие нужды больше, чем зарабатывал личным своим трудом, он делал из пальмовых листьев опахала.
Из двух подходов к даруемой изобилием свободе - первый: теперь вы свободны, развлекайтесь, а второй: теперь вы свободны, работайте, - Россия изберёт второй. Так что твои сомнения, стоит ли изобретать что-либо приближающее к изобилию, когда народ к изобилию духовно не готов, излишни. Россия от изобилия не раскиснет. Тебе не следует опасаться творить для изобилия ещё и потому, что в твоих изобретениях присутствует благородная революционность куда более революционная, чем все вместе взятые программы-максимум самых левых супербольшевиков. Твои изобретения революционизируют сам взгляд человечества на мир. Продолжай творить в том же духе, Слава, и не ломай голову над вопросом, для кого творить, твори для России, чего мудрить-то? Даже в такой глобальной твоей задумке, как автотрофность человечества, ориентируйся всё же на Россию, и всё будет хорошо.
А всё же грустно, Слава, умирать. Только теперь в полной мере чувствуешь, как мимолётна, как мгновенна жизнь. Но страха не испытываю. Ощущение мгновенности жизни это ведь и ощущение её вечности, - так, кажется, писал Вернадский. Это высшее - чувствовать, что как личность я не случаен в этом мире.
Низкий поклон твоим домашним, жаль, что так и не довелось познакомиться. Хотелось бы закончить письмо живым: «До свидания», но не буду искушать двусмысленностью даже такой свободный, открытый всепрощающему юмору ум, как твой.
Твой друг Вениамин Ротмистров».
Левенцов перечитал письмо в четвёртый раз и, не убирая его, принялся ходить по комнате. Шёл девятый час утра. Наташа, не сумев убедить его в необходимости позавтракать, ушла трудиться в огород. В голове у Левенцова, несмотря на бессонную ночь, была болезненная ясность. И, несмотря на эту ясность, он никак не мог уяснить для себя простую вещь: Вени Ротмистрова в Беловодске больше нет.

Прошло три дня. Левенцов продолжал ходить вперёд-назад по комнате. Ночью он лежал, но продолжал так же напряжённо думать, голова уже тупела от гвоздившего её вопроса: неужели Вени Ротмистрова больше нет? Наташа молчала и даже перестала напоминать о необходимости поесть. «Всё равно что и нет её», - отмечал Вячеслав краешком сознания.
Вечером накануне 1-го мая Антонина Ивановна предложила отметить праздник на её половине. Левенцов отклонил это предложение, сказав, что поедет в Беловодск. С тех пор, как он стал поставлять в семейный бюджет значительные деньги, вопросов о мотивах поездок в Беловодск ему уже не задавали. Не задала Антонина Ивановна вопроса и в этот раз, лишь обиженно поджала губы. А Наташа отвернулась, скрывая подступающие слёзы. Только Ксюша жизнерадостно воскликнула:
- К людям потянуло, дядя Слав?
Это притязающее на юмор замечание осталось без ответа, Левенцов не простил Ксюше ночного сквернословия. Примирению с ней далеко не способствовало и чрезмерное увлечение Ксюши модными музыкальными побрякушками, которые она крутила на подаренной магнитоле день и ночь.
Беловодск на следующий день встретил Левенцова праздничным весенним оживлением. Было солнечно. Улицы, украшенные разноцветными флагами, удивляли обилием праздно гуляющих людей. Неподалёку от вокзала собралась толпа с красными знамёнами, портретами Ленина, Сталина и транспарантами: намечалась первомайская демонстрация.
В окружении празднично настроенных людей чувство собственного одиночества у Левенцова обострилось, но подействовало это благотворно, одиночество вылилось в ностальгическую грусть по тем временам, когда первомайские праздники дарили чувство единения. Вячеслав остро ощутил утрату, ту горькую и поучительную утрату, которую понёс весь неразумно щедрый и доверчивый в поисках истины народ. «Почему мы замечали прежде только недостатки? - спрашивал он себя. - Почему не ценили главного, того, что тогдашние недостатки не задевали светлых, коренных устоев? Ведь это по нашей вине они рухнули. Нет, они не рухнули, их разложили. Разложили с такой иезуитской изощрённостью, что мы не успели сообразить как, что и почему».
В голову неотступно лезла созвучная идеям Вернадского мысль, что советское общество - не власть, не ставшие теперь денежными мешками перевёртыши, а именно общество, то есть целеустремлённо шедшее к свету единение, сложившееся под влиянием замечательных идей - было всего в трёх шагах от воплощения идеала русской жизни. Дури, конечно, и в том обществе хватало, но та дурь не была злокачественной, достаточно было её без всяких перестроек выдрать, как нездоровый зуб. Народ почему-то поленился это сделать. С поразительным небрежением проморгал народ тот шанс.
Левенцов дождался открытия митинга. Городская площадь вся была запружена, хотя в дальних концах её разобрать смысл произносимых через мегафон речей было невозможно. Левенцов пробрался вплотную к грузовой автомашине, на открытом кузове которой стояли организаторы. Выступавшие сходились в одном: пора начинать спасать Россию. Такое наивное единодушие Левенцова в конце концов развеселило. Вспомнилось высказывание критиковавшей руководство КПРФ ведущей радио «Свободная Россия»: «Почему через 60 лет нам опять надо спасать Россию, если так хороши были коммунисты?» Она была, конечно, маленько неправа. Спасать Россию надо не уставать каждый день, каждую минуту, ибо, как Левенцов осознал теперь, Россия так же ненавистна тёмным силам, как подлинная всенародная Свобода.
После митинга Левенцов до вечера бродил по Беловодску, навещая близкие душе места. Постоял у дома Ротмистрова, у Наташиного дома, посидел во дворе монастыря. Возвратясь в Тимохино, он впервые после известия о смерти Ротмистрова поужинал с ощущением вкуса пищи.