Таруса. Часть 10

       Предыдущая часть:http://proza.ru/2024/09/05/1521


   Летом 1937 года в Московскую консерваторию приехал поступать 23-летний пианист из Одессы по имени Святослав. Сев за рояль, юноша без музыкального образования, не посещавший музыкальную школу, произвел фурор – Бетховен и Шопен в его исполнении так восхитили именитого педагога Генриха Нейгауза, что он шепнул своим ученикам: «Кажется, это гений». Так и случилось – именно тогда, в этой аудитории, началась история великого советского музыканта Святослава Теофиловича Рихтера.

  В последнем интервью Рихтера есть слова, которые характеризуют его как Музыканта с большой буквы: «Я не играю для публики, я играю для себя, и чем лучше играю для себя, тем лучше воспринимает мои концерты публика».

  Умиротворение и благодать окских просторов покорили и Святослава Теофиловича Рихтера, решившего построить здесь дом. Святослав Рихтер впервые приехал в Тарусу в 1960 году. Пока строился дом по его проекту, он жил и репетировал в маленьком домике, принадлежащем ранее, как служебное помещение, бакенщику. Этот домик достался ему, как подарок от местных властей по просьбе, замолвившей о нем слово Екатерины Фурцевой.  Пришлось только сделать новые широкие двери, чтобы затащить в домик рояль. За то лето он подготовил около десяти программ для своих первых зарубежных гастролей.
В 60-х – 70-х годах, в летнее время, Рихтер там много и плодотворно работал. Он считал это место превосходным для творчества. К. Г. Паустовский, живший в те времена в Тарусе, написал об этом рассказ «Избушка в лесу». Прочитайте этот рассказ, насладитесь неповторимым слогом Константина Георгиевича.

                Избушка в лесу
  Считается, что лучшая похвала для подвесного лодочного мотора – это сказать, что он работает, «как швейная машина».
  Не знаю, как в других местах, но у нас на верхнем плесе Оки это любимое выражение среди разного рода речных людей – бакенщиков, рыбаков, охотников и паромщиков.
  Вообще, для похвалы у нас мало слов, а для того, чтобы обругать мотор, их находится множество: «керосинка», «тарахтелка», «дымовоз», «жестянка» и, наконец, самое обидное – «вонючка».
  Мой мотор пока что работал, как швейная машина, капризничал очень редко, и я даже решился отплыть на нем вниз по течению довольно далеко от дома. Такой риск позволяли себе не многие хозяева моторов. Никому не было охоты, если мотор забарахлит, идти на веслах против течения. На некоторых перекатах Ока неслась так плавно и стремительно, что от одного взгляда на течение кружилась голова. Пески на мелких местах сплывали под днищем лодки, как вода.

  Однажды я заехал очень далеко, в незнакомые и живописные места. По левому берегу тянулся лес, по правому – заросли лозы, переплетенные густой сеткой ежевики.
День был жаркий. В небе стояли белые громады кучевых облаков. Казалось, что облака не двигались, и только долго вглядываясь в них, я начинал замечать, что они медленно меняли свои очертания и как бы разрастались в вышину. Их ослепительные и твердые вершины уходили все выше к зениту. Временами от этих нарастающих облаков долетал глухой и протяжный звук – не то очень далекий и медленный гром, не то это проходил где-то на страшной высоте реактивный самолет.
 
  На реке надо всегда прислушиваться ко всяческим звукам. А тут еще лето было грозовое. Грозы налетали как-то исподтишка, внезапно, предательски скрываясь за высокими речными крутоярами и поворотами берегов.
В знойные дни над далью стояло марево. Небо было затянуто мглой – сизой и настолько плотной, что через нее не просвечивали черные клубы грозовых туч и характерные облачные валы с рваными желтыми космами, спускавшимися до самой земли.
  По этой причине опытные рыболовы, стоя где-нибудь на якоре, «на камне», под берегом, не очень доверяли своему зрению, а старались еще и прислушиваться.

  Старый бакенщик со странным прозвищем «Бакена покрали» всегда говорил, что слух работает вернее, чем глаз. Старик уже собирался выйти «на пензию», жаловался, что зрение у него ослабло. «Надо думать, – говорил он, – от солнечной ряби на воде. Весь день глядишь на реку по характеру своей службы, а глаза – не казенные. Вот в них и начинают шнырить черные мухи».

  Я упомянул прозвище бакенщика, а звали его по-настоящему Захаром Шашкиным. Следует, конечно, объяснить происхождение прозвища.
Лет десять назад случился с Захаром Шашкиным грех – напился он по случаю свадьбы сына, как говорят, «до восторга» и в таком состоянии поехал в сумерки зажигать бакены. Было их на участке у Шашкина всего семь: три белых и четыре красных. А в сторожке еще допивали, догуливали гости – дружки и родичи из соседней деревни, тоже люди все речные, приехавшие на праздник на собственных лодках.

  Уехал Захар, а через каких-нибудь пять минут видят гости, что он возвращается, что-то кричит, и лица на нем пет. Гости выскочили на крылечко и слышат, что кричит Захар непонятные и страшные слова:

  – Бакена покрали! Нет бакенов!

Кричит, а сам плачет и утирает лицо своей серой кепкой. Гости, конечно, все – в лодки и полным ходом к бакенам. Ведь это, знаете, какое дело, если бакены, положим, покрали или они не горят. Это – государственное преступление. Понятно, что началась паника, крик, шум, но никому в голову не приходит, что на кой ляд нужны, вору те бакены.

  Все, в общем, обошлось. Бакены оказались на месте. Их Шашкин спьяну просто не заметил. В сумерки тень режет реку надвое, и, бывает, бакен так в той тени прячется, что никак его не увидишь.
А Шашкин с тех пор начал жаловаться своим людям на ослабление глаз, жаловаться осторожно, чтобы не дошло до начальства.
Я стоял на якоре у самого лозняка, когда мимо меня торопливо проехал Шашкин и крикнул:

  – Гроза заходит. С ветром. Приставайте к лесному берегу, вон – за мыском. Там изба стоит в лесу. Я тоже там укроюсь.

  – Чья изба? – спросил я. – До тех пор я что-то ее не замечал.

  – Святослава Рихтера, музыканта. А вы разве не знали? Московский музыкант. Жена у него певица. Только фамилию ее не выговорю, трудная в обращении фамилия.

  Я не знал об этом, да и не мог предполагать, что в такой безлюдной глуши поселился наш известный пианист. Снялся с якоря и поехал следом за Шашкиным. Забыл сказать, что уже несколько лет, как всем бакенщикам выдали казенные моторы для лодок. Сильные моторы, так что Шашкин меня опередил. Да я за ним и не гнался.
Я пристал вслед за Шашкиным к дощатому маленькому причалу. Он кругом зарос розовыми и высокими цветами иван-чая, и потому я его раньше не замечал.
За причалом стоял по крутому песчаному берегу густой смешанный лес, но никакой избы не было видно.

  Вслед за Шашкиным я поднялся по косогору и тогда только увидел в зарослях совершенно скрытую ими маленькую избу. Она была заколочена, а на крытом крылечке висело на перильцах мохнатое полотенце.

  – Еще, знать, не приехал наш музыкант, – сказал Шашкин.

  – Инструмент с собой привезет. Избушка, можно сказать, на курьих ножках, а на дверь поглядите – какая широкая. Чтобы инструмент можно было внести.
Шашкин потрогал полотенце.

  – Забыли, знать, с осени. Ишь как его выбелило дождем да солнцем – красота. Да нетто вы не знали, что у нас здесь музыкант живет? Душа-человек! Однако не любил, чтобы ему мешали играть. Здесь за лесом деревня наша. Километров до нее пять, не больше. Наши деревенские – народ понятливый и уважительный. И музыку любят. Близко к избе не подходят, а ежели и придут послушать музыку, так или в кустах хоронятся, или слушают с реки. Бывает, устанут с колхозной работы, повечеряют дома и сюда пробираются – охота послушать.
  Я этого, скажу вам грубо, не понимал. Чего в ней, в той музыке? Ну, гармонь, конечно, дело привычное. А то – рояль! Сроду я его не слыхал. Только по радио, а оно у нас хрипучее. Да! А все об этом рояле говорят с уважением. Значит, есть в нем какая-то сердцевина. Зря народ не будет из-за музыки беспокоиться, как наша молодежь, скажем, беспокоится. Ведь до чего дошло! Каждый день караулят, особенно девушки, когда он заиграет. И еще потом, понимаете, спорят между собой, чего он играл. Одна говорит – то-то, а другая – то-то!
  Так вот слушайте, как я до понимания музыки дошел. Просто, скажу, по счастливому случаю. Как-то ночью поехал я верши проверить. Ночь была июньская, как сейчас, довольно светлая, и заря никак не желала погаснуть, а все тлела себе тихонько по-над землей. Лес за поворотом открылся на горе, этот самый лес. Он густой, липы в нем много, редчайший, можно сказать, лес – весь стоит в темноте, в росе, в тишине. Я, значит, весла бросил, закурил. Лодка у меня сама по течению плывет. И вдруг, поверите ли, вздрогнул я весь, будто меня обожгло: из леса, из той темноты и тишины зазвенели будто сотни колокольчиков. Таким, знаете, легким переливом, а потом рассыпались по лесу, будто голубиная стая по грозовой туче. И запел лес так-то громко, будто человек, что вертается с далекой стороны и дает, значит, знать незнамо кому, может, жене иль невесте-красавице, что подходит до родного дому.
  Хлынуло на меня, понимаешь, мыслями, а тут еще кажется, что весь лес, и вода в Оке до самого дна, и небо, и все листья – все ноет, все тебя берет за сердце и уводит незнамо куда. Стыдно сказать, вам одному признаюсь: заплакал я, всю жизнь вспомнил, что в ней было и плохого, и хорошего. И от тех слез вроде растаял лед на сердце. А то я его почитай все свое существование на груди у себя носил, чувствовал.

  С тех пор, как музыкант приезжает, почитай каждый день сюда приволакиваюсь, жду. Вот какие дела! И охота мне съездить хоть разок в Москву, послушать тамошнюю музыку. Кто был в Москве, говорят, что здесь один инструмент, а там целый симпатический оркестр, инструментов десять, а то и все двадцать. Душа не может выдержать той музыки.
Шашкин помолчал, смущенно потер лоб, потом взглянул на небо.

  – Вроде стороной проходит. Я, пожалуй, поеду. А вы как располагаете?

  – Я, пожалуй, останусь…

  Шашкин уехал. Я вышел к берегу, прикинул, куда идет гроза, и увидел, что она идет прямо на лес и избу Рихтера. Шашкин уже исчез за поворотом.
Надо было переждать грозу. Я вернулся к избе, сел на терраске на пол, прислонился спиной к заколоченной двери и приготовился остаться с глазу на глаз с грозой. И подумал, что все к лучшему. Если бы Шашкин остался, То неизбежно начались бы разговоры, и я ничего бы толком не увидел. А мне хотелось проследить весь ход грозы от самого начала до конца, не пропуская ни одной перемены.

  И гроза, как говорят мальчишки, выдала мне весь свой блеск и всю красоту.
Потемнело. Низко, с тревожными криками пронеслись в глубь леса испуганные птицы. Внезапная молния судорожно передернула небо, и я увидел над Окой тот дымный облачный вал, что всегда медленно катится впереди сильной грозы.
  Потом еще потемнело, и так сильно, что ногти у меня на загорелых руках показались ослепительно-белыми, как это бывает ночью.
Небо дохнуло резким холодом мирового пространства. И издалека, все приближаясь, как бы все пригибая на своем пути, начал катиться медленный и важный гром. Он сильно встряхивал землю.
  Вихри туч опустились к земле, как темные свитки, и вдруг случилось чудо – солнечный луч прорвался сквозь тучи, косо упал на леса, и тотчас хлынул торопливый, подстегнутый громами, тоже косой и широкий ливень.

  Он гудел, веселился, колотил с размаху по листьям и цветам, набирал скорость, стараясь перегнать самого себя. Лес сверкал и дымился от счастья.
После грозы я вычерпал лодку и поехал домой. Вечерело. И вдруг в сыроватой после дождя прохладе я почувствовал, как несется волнами вдоль реки удивительный опьяняющий запах цветущих лип. Как будто где-то рядом зацвели на сотни километров липовые парки я леса.
В этом запахе была свежесть ночи, запах холодных девичьих рук, целомудрие и нежность.
И я понял внезапно, как понял Шашкин музыку, как мила наша земля и как мало у нас слов, чтобы выразить ее прелесть.
К.Г Паустовский

  Рядом с избушкой бакенщика при помощи друга семьи Владимира Алексеевича Мороза Рихтер построил на берегу Оки дом, напоминающий башни русских деревянных крепостей и европейские донжоны. Нижний ярус дома был кирпичным, с большим проемом для доставки рояля.
Дом поражает своим аскетизмом и высотой: он четырехэтажный, по одной комнате на каждом этаже и видом на Оку с балкона верхнего этажа. Обычно дом закрыт.  В конце 90-х пришлось установить решетки, чтобы спасти его от вандалов, в дом часто проникали незваные гости.
  При Рихтере в доме не было ни электричества - он любил играть при свечах, ни водопровода - рядом с домом протекал чистейший ручей, ни какой-то связи с Тарусой. Рихтер любил этот дом. Находясь в нем, он составлял для себя расписание своих музыкальных занятий на каждый день.

  Одну из таких музыкальных программ с его слов записал один из его поклонников, Ю.О. Борисов:

 «Играть целые сутки, до тех пор, пока не свалюсь. тот, кто будет слушать, устроится на песочке, вокруг дома. Я должен смотреть в окно и выбирать, что играть — по расположению солнца, по густоте облаков, по тому, как ложатся световые пятна.
  Начинать ночью. Конечно, с «Террасы, посещаемой лунным светом». Несколько интермеццо Брамса… Последнюю из Нахтштюке Шумана. Это -ночная музыка.

  На рассвете лучше всего Шуберта — он наверняка был «жаворонком». Парочку лендлеров и самый длинный «музыкальный момент». К нему — опять Дебюсси, десятый этюд! Это его время!

  К заутрене — Баха.. Сыграть «Капиччион на отъезд любимого брата», c-moll- ную фантазию.  Если с утра солнце не выйдет, то хорошо a-moll-ное рондо Моцарта. Если такое же состояние, как у Вермеера ,, — то G-dur ная багатель Бетховена (багатель – небольшая, не трудная в исполнении музыкальная пьеса для фортепиано)
Это объективно то настроение — взгляд с другого берега.
 
  Когда солнце в зените — то, скорее всего, Чайковский: Баркарола. КТо-то захочет искупаться. Пусть оживление вносят Рахманинов (C-dur ный «музыкальный момент») и Равель («Игра воды»). После прокофьевских «Мимолетностей» можно на часик вздремнуть…
…Я бы пригласил вас на такой концерт. Вы приедете? Устроитесь там, на песочке, с термосом. Будете слушать меня, но не видеть!»


  Известно, что именно в «Доме на Оке», в течение одного только летного сезона 1960 года, Рихтер подготовил около десятка различных музыкальных программ для своих первых западных гастролей. После этой поездки музыкальный мир за океаном признал в нем великого музыканта современности. В более поздние годы Святослав Теофилович из-за многочисленных гастролей не мог, как раньше, часто бывать в Тарусе и проводить там летнее время, но он никогда не забывал о своем любимом «Доме на Оке» и стремился в милые его сердцу места, в маленький провинциальный городок с богатой историей.

  «Надо сделать что-то хорошее для Тарусы», – это были его слова, которые затем оформились в проведение ежегодных музыкально-художественных фестивалей. Для реализации этого проекта был учрежден Фонд Святослава Рихтера, в собственность которого музыкант передал принадлежавший ему участок земли (площадью в один гектар) вместе с «Домом на Оке».

  Летом 1993 года состоялся первый фестиваль Фонда Святослава Рихтера, посвященный Эдварду Григу. Одновременно с этим мероприятием в Тарусе проходила выставка скандинавских художников, организованная Пушкинским музеем [Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина]. С тех пор не прошло ни года без фестиваля. В 1997 году Святослав Теофилович умер, но его деятельность, его задачи, его видение  реализуются и по сей день, расширяются и добавляются новые мероприятия.  Появилась Летняя школа творчества, которая концептуально была его идеей. Учащиеся посещают мастер-классы, а также концерты, где их преподаватели выступают в качестве солистов. Фестиваль стал важной частью культурной жизни Тарусы.

  Каждый год на концерты собирается все больше публики.
Публика самая разнообразная: это жители Тарусы, гости, проводящие здесь летний сезон, а также зрители, которые приезжают именно на фестиваль, планируя в свой отпуск посетить и концерты, и саму Тарусу.

  Во время Тарусского фестиваля с некоторых пор проводятся выставки картин на деревьях. Учредил их в своем имении в лесу, в деревне Шишкино, Вадим Борисович Козьмин-Бороздин, музыкант, дипломат и меценат. Местные художники развешивают картины, гости ходят по лесным тропинкам, любуются живописью и природой. Во время выставки звучит музыка в исполнении Рихтера. Потом с воспоминаниями выступают хозяин и гости.

  С каждым годом программа фестиваля расширялась. Приведу пример 2006 года, на котором я был в первый раз.  21 июля 2006 года состоялось торжественное открытие XIV фестиваля. В концертном зале кинотеатра «Мир», как говорится, яблоку негде было упасть: все места были заняты, а тем, кому их не хватило, пришлось наслаждаться великолепным музыкальным исполнением стоя. Полуторачасовой концерт академического камерного оркестра «MUSIKA VIVA» (дирижер Александр Рудин) прошел буквально на одном дыхании. Начался и завершился концерт сочинениями Моцарта.
Фестиваль 2006-го года имел несколько особенностей. Во-первых, он был посвящен двум самым крупным музыкальным юбилеям: 250-летию со дня рождения Вольфганга Амадея Моцарта и 100-летию со дня рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, композиторов, чье выдающееся творчество диаметрально противоположно: в одном случае доминируют свет и жизнь, в другом – трагизм и понимание сложности бытия. Вторым отличием фестиваля стало проведение в этом году Дня французской музыки, на котором стипендиаты Мстислава Ростроповича исполняли произведения различных французских композиторов, творивших начиная с XVIII века, и современных. На концерте присутствовали главы дипломатических миссий Франции и Люксембурга в России. Возможно, в будущем проведение подобных дней музыки зарубежных авторов станет фестивальной традицией. Фестиваль активно поддержали посольства трех стран: Австрии, Франции и Германии.

  Вечер инструментальной музыки в воскресенье 23 июля закончился премьерой фильма, снятого еще 25 лет назад: «Дмитрий Шостакович. Альтовая соната».
24 июля у Дома Рихтера на Оке под открытым небом прошел концерт живой музыки в исполнении ансамбля солистов «Эрмитаж» (художественный руководитель Алексей Уткин).
Произведения Моцарта и Шостаковича были исполнены 25 и 26 июля. 27 июля в Тарусе звучала французская музыка, а в последние дни месяца прошли вокальный, с участием солистов «Центра оперного пения Галины Вишневской», и фортепьянный вечера.

       Продолжение здесь:http://proza.ru/2024/09/16/785


P/S  В коллаже слева направо: 1. Святослав Рихтер. 2-4. Дача Рихтера в Тарусе. 5. Вид с балкона. 6. "Лесная" выставка. 7.Выступление артистов на сцене киноконцертного зала. 8.Киноконцертный зал "Мир" в Тарусе. 9. Вид на отель "Серебряный век" в Тарусе