Признание у самой границы

                Иосиф   БРУМИН
               ПРИЗНАНИЕ   У САМОЙ  ГРАНИЦЫ               
                (мимолетная   флотская элегия)               
                К 70-летию  «13 января 1953 года»
     В  очередном  выходе  наших  корабликов в море  на свои пока мирные учения,  когда я уже стал старшиной  II  статьи и командиром отделения мотористов,  случилась досадная неисправность.  Мой средний из трех двигатель всеми своими тысячами сил мощности стал перегреваться. Я это скоро заметил и после тщательной проверки    обнаружил, что вышел из строя  насос забортной воды.    Этой водой охлаждается  внутренняя закрытая система охлаждения двигателя пресной водой или другим охладителем. На ходу поднялся на мостик управления кораблем и доложил командиру и старшине мотористов.   Старшина спустился в моторный отсек, оглядел и согласился со мной. Поступила команда заглушить двигатель, а мне разрешили снять насос, разобрать его и выяснить причину.  Результат разборки был не утешителен. Вал, на котором сидит крыльчатка насоса, разорвался на  две части. И кусок его со шлицами, на которых сидит крыльчатка, остался в ней. Весь мой опыт слесаря-ремонтника еще  на гражданском производстве подсказал выход. Я предложил командиру связался по рации с расположенной не далече бригадой наших кораблей,  и если у них есть токарный станок, то неисправность можно скоро устранить.     Командир выслушал меня и  получил согласие бригады.  Когда мы швартовались, токарь нас ждал на причале.   Ему мой план тоже понравился. Он был прост и доступен.  Выточить новый вал с возможностью на его конце закрепить обломок со шлицами старого вала.   Через пару часов катер присоединился в море к  группе наших корабликов.  Вскоре на очередном построении  дивизиона  его командир вызвал меня из строя и поставил перед ним.  Он рассказал, как мне быстро удалось устранить  неисправность, и тут же объявил благодарность в виде трех дней отпуска.  Я мог их присоединить  очередному отпуску или использовать в любое свободное от походов в море время. Я тут же выбрал второй вариант.    Где то не далеко от Владивостока расположен город (или городок) Артем.   В нем жила моя двоюродная сестра Сима.         Мне   о  ней    сообщила    мама на         правах                                ее  тети.  Мы списались, и она пригласила в гости в свой  дом, где жила                вместе с мужем офицером военного аэродрома и двумя сынишками малышами. Дальневосточная   даль   исключала приглашение иных родственников.  Я сообщил ей о заработанном отпуске,  условились о времени приезда.   В оговоренное время я получил отпускные документы и рано утром в субботу отправился на вокзал к пригородному поезду. Поездка в Артем длилась около трех часов, и я был рад,  пусть из окна вагона, осмотреть   Дальневосточные не знакомые мне  прелести.
      Я поднялся в полупустой вагон, выбрал свободный отсек и с удовольстием уселся у окна.  Достал, как водится  в дороге, из барсетки книгу и отдался любимому занятию, пока   нет движения.   Увлеченный книгой, я не заметил  пополнение отсека. Надо мной вдруг раздался  деликатный дамский голос с просьбой позволить сесть напротив  меня у окна. Я оторвался от книги  и поднял свои очи. Передо мной стояло  юное существо  с портфельчиком, типичный образец   модели студентки младших курсов. Причем модели  весьма привлекательной  Лицо,  прическа, одежда,  речь, манера держатся, были для меня - дикаря с глухой закрытой   военно-морской  базы, лишенный   гражданских лиц, прямой находкой.   Конечно, я отложил книгу  и моментально, ловко увлек незнакомку разговором.                                При этом не стеснялся своего интереса учебы в подобном. Она, очевидно,  уловила неподдельность моего интереса.  Я не стеснялся своих мечтаний. Все это как то сразу  придало разговору и знакомству редкую сердечность. Очевидно, и ей что-то во мне понравилось. Темы дружеских разговоров,                казалось, возникали с какой-то  божественной  резвостью.  Возможно, дамский профиль ее учебного заведения  лишал студенток  довольному общению с парнями.  Возможно…  Мы почти не умолкали.  Уже на самом подъезде к Артему я назвал адрес моего   гостевания.  Она с восторгом сказала, что это в двух домах  от ее многоэтажки. И тут мы обменялись именами. Ее, возможно, удивило мое, а меня привело ее  к скрытому восторгу: молниеносно пронеслось в  разуме или душе – ВЕРА  дарит Надежду и Любовь…
   Мы вместе сошли на перроне и неспешно отправились в город.  Она исправно исполняла роль  гида и  ей это видно нравилось.  А  когда приблизились к нашим адресам, как то без особых стараний договорились встретиться сегодня.  Уточнили время и скамейку между нашими домами.
    Сима и ее семья встретили меня  приветливо, точнее, радостно. В дальневосточной дали  от родного Свердловска они не видели родственников. Возможно,  я и был им интересен. Свои скромные конфетные подарки я вручил мальчуганам, они не отходил от меня.   А когда я с Симой поделился неожиданным свиданием  она, мудрая женщина, подбодрила меня на встречу.  По- матерински оглядела и благословила…. 
  Пара часов  нашего общения с Верой прошли   в моем счастливом ликовании.  Наши вагонные темы  уточнялись в деталях. Тут же возникали новые. Время летело быстро. А когда она собралась домой, договорились о завтрашней встрече. На прощание  она со смехом выдала удивление: поцелуи и жаркие при первом свидании….  Не мог я ей объяснить, что в  положении матроса первая встреча может оказаться и последней. Мы редко управляем сами собой…
   Вечер в семье Симы прошел  приветливо и сердечно.  Муж оказался прекрасным душевным человеком.  О его службе офицера мы, конечно, не говорили. Сима делилась информацией о наших общих родственниках, которых я не знал. И заочное знакомство с ними было интересно. Авось когда-нибудь увижу. В душе я  с нетерпением ждал «завтра».
   И  оно наступило.    Очевидно,   даме крайне необходимо  время  накануне свидания.  И она его использовала. Я в душе восторгался  ее новым для меня  видом. Мне неудобно перечислять детали новшества, это выглядит как то  рыночно, но  я был счастливо  потрясен.  Еще до службы я активно занимался в драматическом кружке клуба. Наш режиссер, актер драматического театра, научил нас играть любое настроение и состояние. Я очень увлекался этим и продолжал играть в быту, за пределами сцены. Вот и сейчас я очень умерено и уместно проявил свою радость  встречи. Как сказал поэт Константин Ваншенкин – «Легко текла беседы нить».  Она знакомила меня с городком, делилась учебными планами и успехами. Учебе она отдавалась с  большими  интересом и рвением. Ей предстояло стать школьным учителем.   Где то  через пару часов общения она вдруг сказала, что поделилась с родителями знакомством со мной, и они приглашают меня  сегодня на обед. Чуть ошалевший, я «взял себя в руки»  и подумал, что это можно воспринять как удачу, если придусь им по душе.
   В намеченное время мы повернули к ее дому, и она ввела меня в квартиру. Родители встретили приветливо, и в ответ на мое имя назвали свои имена и отчества. Меня откровенно рассматривали, а я хранил не проницаемее спокойствие. Тут мне теряться не было повода.  Как матрос третьего года службы я был одет безупречно.  Свежая  парадная «форма три»  тщательно подогнана по фигуре, безупречно чиста и отглажена.  Стрелки на брюках, рукавах синей шерстяной форменки и синем  флотском воротнике  хранили  свою  «утюжную» свежесть.    А ослепительно белый чехол бескозырки, изготовленный по заказу, завершал  мое оформление.  Как старшина, я отрастил  безупречную прическу.  Мои каштановидные густые  волосы,  т.н. шатена,  в условиях   дальневосточного кислородного голодания обрели волнистость. Особая прядь слева, при бескозырке  набекрень - к правой брови, была картинно выставлена. Как и все, или почти все моряки, я дорожил всем этим.  А наши командиры строго следили за внешним видом  матросов. При построении перед увольнением  на  берег нас проверяли бескомпромиссно, вплоть до состояния носового платка, и в каком кармане. Впрочем, всему этому я уделял внимание и до службы….     Уселись за стол, и меня удивила  в его центре бутылка водки,  любимая всеми мужиками СССР, «Московская».  Я уже был в этом мастак, не знал опьянений, но здесь разыграл глухого трезвенника.  После краткого поздравления отца с приездом в город  и знакомством  я только пригубил край стакана и поставил на стол. Я это воспринял как первый «вступительный экзамен», и   успешно   его   сдал.
     И вдруг  в разгаре нашей,  довольно   теплой беседы, деликатного опроса о семье и планах на будущее, отец спросил каково мое отчество. Я внутренне содрогнулся, по- своему понимая, зачем ему оно.  Мне подумалось, что его интересует моя национальная принадлежность. Внешне и по чистоте речи  я вполне воспринимался своим, но редкое имя вызывало сомнение.                Шло лето       1953 года.  Страшного  пятьдесят третьего  для гигантской, необъятной  страны и меня, скромного паренька из 258 дивизиона 165 бригады, единственного в них своим родом - племени. В январе – апреле 1953 года  в стране разыгралось  позорное     дело  группы врачей, в том числе и Кремлевской больницы, в основном евреев, обвиненных  во враждебном вредительстве  с целью уничтожения руководителей государства. Все началось со статьи в газете «Правда» 13 января 1953 года под названием «Подлые шпионы и убийцы под маркой профессоров – врачей».  Обвинение  их в диверсии  быстро распространилось государственными СМИ   на всю нацию.  По нормам того времени  по стране прокатилась плеяда  массовых митингов  с осуждением не только врачей, но всей народности.  До этого прошла  депортация многих советских народов с высылкой из мест наследственного проживания в районы страны, мало пригодных для жизни. Я хранил в памяти убийственный случай, когда в детстве, в эвакуации,  жил в городке Оренбуржья  возле железной дороги.  Мы, мальчишки,   подворовывали с нее все, «что плохо лежит». Особо интересовало  топливо, продовольствие с платформ (картошку, свеклу и т.п.) и др. И нам  довелось видеть как в «телячьих вагонах» под охраной военных с оружием вывозили  стариков, женщин, детей. На мой вопрос, кто эти преступники охранник  пригрозил меня пристрелить…. Позже стало общеизвестным, что готовилась и депортация евреев.   Очевидно, как  подготовку  к  ней, в 1936 году закрыли еврейские школы, в 1937 – газеты и журналы. В 1948 НКВД убили С.Михоэлса, руководителя еврейского театра и ЕАК  (Еврейского антифашистского комитета), а 12 августа 1952 года расстреляли  13 членов ЕАК. В годы войны они собрали за рубежом миллионы долларов  (в США - !6, в Англии – 15 и в др. странах) купили на них и привезли на родину  танки, самолеты, другое вооружение, два теплохода с продовольствием и одеждой. Это были выдающиеся граждане страны.
      В 1937 – 1938 годы и позже, в сороковые,   уволили с работ  великих ученых, руководителей НИИ, создателей  новых наук и производств.  Уволили  ведущих конструкторов и руководителей крупнейших, в том числе и военных, заводов.  Достаточно назвать только два имени.
      В 1949 году  уволили  с должности Исаака Моисеевича Зальцмана. В войну он был главным танкостроителем страны. Директор Ленинградского Кировского завода, он стал наркомом (министром) танкостроения. Созданный им на Урале  «Танкоград»  обеспечил фронт танками  Т-34, тяжелыми танками КВ  и  ИС. И еще десятком различных  боевых машин на гусеничном ходу. Закончил карьеру скромным начальником смены на заводе в городе Орле.
   Александр  Григорьевич  (Абрам  Герцлович) Дукельский  конструктор артиллерийских систем.   В  1897 – 1905 годах создал главные калибры  (305,  366 мм)   для боевых кораблей «Ретвизана», «Бородино»,  «Андрея Первозванного».  «Севастополя», «Императрицы Мария». В 1927 году, когда нечем было защищать Дальневосточные берега, создал из стволов «Императрицы Марии», утопленной в Черном море,  железнодорожный артиллерийский транспортер, который ходил по проложенной ветке  вдоль Дальневосточного  побережья.  На ветке были поворотные  круги для стрельбы из батарей. Когда учился на острове Русском нам, курсантам, показали организацию стрельбы с этих кругов.  Мы восхищались, но имя конструктора не назвали. Как и  то, что он доктор технических наук, профессор военного института, лауреат Сталинской премии…. В 1938 году, после увольнения, он покончил собой.
     На острове Русском, куда  меня за хорошую службу первого года службы, единственного из дивизиона, направили  для учебы в школе командиров отделенный мотористов флота, тоже готовился митинг. Меня вызвали в кабинет командира курсантской роты, и двое не знакомых мне  офицеров,  страшной тогда службы, предложили завтра выступить на митинге и осудить  еврейских врачей-диверсантов. Едва заметив на моем лице только мимику несогласия,  тут же  предупредили, что отказ исключен. У меня потемнело в глазах, и когда   выходил не попал в дверь, а уткнулся  телом и лицом в косяк.  Ночь я не спал,  отрабатывая завтрашнюю муку.  Для себя я  решил четко и жестко…. Я буду говорить о предателях типа гетмана Мазепы, генерале Власове, украинских бандеровцах и других. И не слова о  своих единокровцах.  Я использовал  строки из поэмы А.Пушкина «Полтава», многие из которых  знал и помнил еще из военного детства.   Мое первое еще детское увлечение поэзией, в эвакуации, когда отец на войне, а мама в «тифозном бараке», началось с потребности убедить себя в силе русского оружия. И я нашел в стихах Александра Пушкина и Константина Симонова.  И вот,  через десяток лет пригодилось….  Александр Пушкин  гениально  одарил  речь Петра Великого.  Ее содержание, уничтожающее предателя,  казалось современным. В те годы и позже многие строки поэмы стали моими речевками.  Я ими пользовался как  своими.. 
                «Где      Мазепа? Где злодей?
                Куда бежал Иуда в страхе?
                Зачем король не меж гостей?   
                Зачем  изменник не на плахе?»
    Неотвратимая хлесткость Пушкинских слов и моя горячая  искренность помогли, очевидно, мне выстоять. Навсегда запомнилась   та позорная   для меня  трибуна  острова   Русский.
    Друзья  подходили и одобряли мое выступление, но я с трепетом  ждал суждение офицеров.    А они ни слова. Участники митинга, матросы и офицеры, собраны со всей страны  от Калининграда и до Владивостока. Принцип отбора – случайность. Вполне объективно можно сделать вывод, что  состоялся нечаянный Всесоюзный опрос населения  и со мной согласились представители всей страны.  Через месяц после смерти И.Сталина газета «Правда» разразилась статьей об ошибочности «дела врачей».  Уцелевших, выдержавших издевательства допросов в безжалостных  застенках НКВД,  выпустили из тюрьмы. Хотя, очевидно,                выжившие были не очень живы. Неприязнь к ним,  (а честнее – «к нам») продержалась долго.  Люди избегали врачей – евреев, а слово «еврей» было  грязнее любого сквернословия.  Сознаюсь, я его избегал как опасность  страшной болезни. 
   И вот после сонмища таких переживаний, что там! – страданий, меня в доме, ставшей так близкой мне дамы,  «ощупывают»  на предмет моей нацпринадлежности, и как щенка к порогу или  за порог. Я не старался сдержаться и метнув в отца взглядом, а я знал о его ярости,  назвал себя – Иосиф Моисеевич.  И тут же  гордо назвал своего отца: Моисей Иосифович,  участник  и инвалид Великой Отечественной войны. Воевал и ранение получил на Калининском фронте под Ржевом.  Там же погиб его брат.  Они были в одной роте. Отец, кузнец вагонного депо, вернулся домой с изувеченной правой рукой. И уже не сдерживая себя, спросил его,   добротно откормленного с лоснящимся лицом, – на каких фронтах он воевал. И поймал его не менее злой взгляд: как ответственный  работник он имел «бронь» и на фронте не воевал.   Я нарочито перевел разговор о производствах города Артема…. 
    Обед завершался вполне мирно. Я допил  свои полстакана чая и поднялся уходить. Вера тоже встала, собираясь меня проводить.  Уже от двери отец попросил ее задержаться, а я вышел.  Как и  при  большинстве многоэтажек от двери вдоль прохода стояли две скамейки, одну из них я оккупировал. Достал заветную «Беломорину»  и с блаженством затянулся. Отгоняя от себя все размышления. Хотя от тревоги избавится, не мог. Вера вышла, я бросил окурок, и мы неспешно пошли. Почему-то молча.  Отойдя не далеко от дома, она остановилась и взволновала меня своим лицом. Таким я его еще не видел. С чуть повлажневшими глазами она сказала, что  отец ей не отец, а отчим.  И держит ее с раннего детства в «жестких рукавицах».  Вот  и  сейчас он строго  обязал ее  прекратить со мной всякое общение.  Мокрота обернулась слезами. Она бросилась мне на шею, расцеловала и почти бегом удалилась.  Я стоял поверженный и, что для меня самое горькое, без  малейшей возможности оплатить. В моем характере не было  даже следов подобной снисходительности.  Я не мог никаким обходным маневром  сохранить наши отношения. Даже почтой. Впереди у нее годы учебы  и  отчим в случае нарушения его запрета отравит ей жизнь.  Я не мог  позволить себе стать причиной несчастий, ставшей так дорогой мне Даме.  Все оборвалось как выстрелом.  Я все воспринял с болью и безмолвно.  Выстрел и есть выстрел….
                **********000************
      Впервые  открываю книгу Марка Штейнберга  «Евреи в войнах тысячелетий». Книгу о народе, испытавшем в своей истории необозримый океан страданий, бесконечных унижений, около девятнадцати столетий не знавшей своей государственности и языка.  О народе, к уничтожению которого даже в  20 веке причастны едва ли не все нации просвещенной  Европы, где нашлись и такие, что убивали своих сограждан  под пение национального гимна. Писать о народе, давшем миру высочайших  творцов  во всех  областях культуры и науки, торговли и ремесел, как о народе - воине – уже смелость.
    Я открывал книгу  как, очевидно, в сказках удачливые кладоискатели поднимают  крышки  заветного сундука.  И под первой «крышкой» нашел такое, что резануло болью « памяти сердца»…
   Марк  Штейнберг - полковник Советской  Армии, не давно ушел из жизни  в США.  В свои  лейтенантские годы командовал взводом саперов. Взвод, как и вся Советская Армия, был многонациональный. И в этом  конгломерате наций нашлось место  солдату- минеру  Семену, единственному еврейскому пареньку.
    Разминирование, нет работы опаснее, велось методично, в чем-то рутинно, но пока встречались свежие заряды.  Но как только попадался старый проржавевший и страшно опасный заряд - вызывались добровольцы.  И первым в эту работу бросался минер  Семен Минкин. Однажды командир не выдержал и спросил, почему он  бросается первым.  Малейшая ошибка и даже просто отвернувшаяся удача - смерть или увечье, когда смерть краше жизни.  И тут Марк  Штейнберг услышал неожиданное – «Я не хочу, товарищ  лейтенант, что бы  кто-то посмел  сказать: смотрите - этот Минкин, этот еврей - трус.  Нет,  я не трус. И вообще, мы, евреи не трусы, мы смелые, хорошие солдаты. Пусть меня лучше разорвет на куски, чем кто-нибудь посмеет сказать или подумать, что я, еврей, трус».
    Автора, и меня, читателя,  поразило  признание  Семена. И не смутила стилистика речи.  На меня накатилось своё, личное…
    Я тоже был единственным  в 258 дивизионе торпедных катеров   Тихоокеанского  флота.  И в 165, а потом и в 166 бригадах, где  я служил, тоже.  Сказать за всю  25 Краснознаменную дивизию  ТОФ не могу, не объять  взглядом.  С детства  в эвакуации вбитое кулаками  чувство чужака  во мне сидело прочно и чадило, как   долго дымит  подожженный пень, когда верх сгорел, а снизу все еще упрямо потягивает дымок, горит невидимая миру суть. И  думано-передумано об этом, и жито-пережито…. Никогда не забыть, как толпа местных сорванцов вырвали у меня, 12-летнего  авоську с хлебным пайком и бросили в пыль дороги. Похрустывая песком на зубах с сырыми глазами я жевал свою пайку.   Еще тогда,  лишенный детства, понял, что  оставаться самим собой мне будет трудно. В 14 лет бросил ненавистную школу (6 класс) и пошел работать. В 15-18 лет, работая учеником, помощником машиниста, машинистом  дизельной электростанции, я понял: хочешь быть как все – будь лучше других, но без следов высокомерия и чванства. Вот триада, взятая мной,  как способ выжить: все уметь, все знать и ничего не бояться. Создал  ее себе как  личную заповедь. Такова судьба. 
И если первые  два  ингредиента, были моей сутью  и  давались мне легко,  то  третий…
       Однако вначале  о первых, двух…
       Я полюбил свою работу дизелистом   и  мои старшие товарищи на  электростанции научили меня всему  тому, что сами  практически умели.  Однако  технические  знания их были весьма ограниченными…. Пока я с ними  работал  и учился в школе рабочей молодежи (ШРМ)  я, об этом не догадывался и не думал.  А когда попал во  флотскую школу  мотористов, а потом в школу командиров отделений мотористов  флота на острове  Русский, когда  по службе общался с  дивизионным и бригадным  инженерами, выпускниками  лучшего вуза страны Ленинградского высшего военно-морского инженерного имени Дзержинского - понял.  И понял, какая удача выпала мне,  ликвидировать свою  техническую  (и не только!)  неграмотность.  Я учился с упоением, с яростью практически  непрерывно.  Хорошая память и не формальное отношение - вот все, что надо, чтобы стать мастером.
    После окончания школы нас распределили по частям и кораблям.  Я попал на торпедные катера. Дивизион наш воссоздавался заново. В войну был  такой, именной, «Сахалинский», однако по износу техники его не стало и в  1951 году его возродили.  Новые торпедные катера доставили из Ленинграда  и когда я в декабре  явился на службу  девятка новеньких катеров стояла на киль-блоках на  берегу у причала, у кромки льда закованной им бухты.  Я угодил на головной катер  третьего звена –ТК-1207.
    Мы  жили в казарме на берегу. Койки были расставлены  покатерно, создавая иллюзию команды. Всем заправлял старшина,  командир катера и звена   был еще в отпуске.  Вскоре он появился  и начал с дисциплины, хотя мы и так были ею замордованы, и начал он с меня. Все пустяки, что другим матросикам-первогодкам сходили с рук он, в отношении меня, возводил в абсолют  (криво пришитая бирка на мешке противогаза!), и расценивал как подрыв мощи  Советского флота.  Я был внутренне зажат, растерян, не понимая причины.  Однако причина вскоре открылась. Не помню кто, но мне дали доставить  в штаб бригады  открытую бумагу и когда я по пути заглянул в  неё - открылась причина.  Моего командира звали не Аркадий, как к нему обращались коллеги-офицеры, а  Арон, Арон Вульфович.  Примитивная боязнь упрека в потакании соплеменнику обернулась  другой крайностью. Что же  нас, единственных,  его, среди  офицерского, меня среди  личного составов,  свело  на  маленькой  флотской единичке – торпедном катере, где  вся команда  одиннадцать человек.   Это могло, в равной степени,  быть злорадством  штабников -  «На,  Арон, помайся  со своим…»  или, наоборот, заботой обо мне. Однако ни то,  ни другое не оправдалось. Получилось  что-то третье, возможно  и невероятная случайность. Знание - сила, я успокоился, стойко перенося напраслины, ожидая своего часа. У меня убавился или, возможно, совсем  исчез  синдром « поджатого хвоста побитой собаки».  И он это, как мне показалось, с удовлетворением заметил.
    На флотах Советских  дважды в  год учиняли экзамены на допуск к плаванью. Экзаменовали  обычно свои флагманские специалисты, а тут у дивизиона первая кампания, и  экзаменовать прибыл  десант московских офицеров.  К этому времени катера уже на плаву, а моторы и мотористы  опробованы. К этому времени я уже ЗНАЛ  все,  а УМЕТЬ меня  выучили  еще   до службы.  И экзамены  московской комиссии я сдал лучше всех мотористов дивизиона. Мне казалось, что мои глаза просят: - «Ну, спросите еще!»  И…и сразу же стал любимчиком командира, но это оказалось еще хуже, чем быть изгоем.  Мудро сказано Александрам Сергеевичем – «Избавь нас пуще всех печалей \ И барский гнев и барская любовь».
    А теперь о третьем ингредиенте…
    Служба военная вообще, а на военно-морском флоте в особенности - это непрерывное преодоление  себя, возможно точнее себя в обстоятельствах…
    Вот вполне благополучные  поход и возвращение на базу.  Вполне…. Любая волна треплет наш маленький кораблик  как хочет. Качка изнуряет до предела и даже  за все пределы  наших физических возможностей.  По медицинским показаниям - два часа  в волнующемся море и человек теряет в весе 2 килограмма.  По этим же показаниям после двух часов похода,  наше не очень щедрое государство,  установило нам  спецпаек, весьма привлекательного содержания:  плитка шоколада (100 гр.), три баночки разнообразных консервов и  пакет галет. Такого нет  на других кораблях. «Морская болезнь»- это  реальная угроза и испытание всех сил физических и духовных. Необходимо  оставаться на посту и в трудоспособном состоянии до  возвращения, замены никому нет.  В случае  возникшей неисправности, вне   зависимости от состояния, бороться за «живучесть корабля».  На больших кораблях качка едва заметна, а уж вкуса морской воды там не знают. Торпедный катер  захлестывает  и, прежде всего, по верхней команде, по  фигуре, лицу  и не отвернутся, не укрыться в любую погоду. Над головой  ни крыши, ни крохотного тентика. В предзимье: удаление льда, а то и примерзшие  на мостике сапоги  и наблюдение, наблюдение…. И масса других  испытаний. Конечно, об этом  почти не говорят, но каждый носит в себе  готовность к любой опасности. И я тоже носил, как  кортик  в ножнах, готовый всегда его выхватить.
    Завершалась компания 1954 года, обещавшей быть знаменательной.  Руководители государства, Н. Хрущев и Н. Булганин  (первый секретарь ЦК КПСС и  пред Совмина) возвращались из Пекина, с празднования 5-летия  КНР и, конечно же, завернули в Приморье, и, конечно же, на итоговое учение флота.  Наш дивизион, имея самые свежие корабли - только третья компания,  задействован на полную в планах, отводимых дивизии.  Да вот беда - в самом начале  наш катер в проливе Босфор Восточный, рядом с Золотым Рогом,  напоролся на топляк и погнул винт. Бухты, на берегах которых города - клоаки.  И топляк еще самое безобидное, что можно  прихватить в припортовой воде.  Катер пробила сильная  вибрация, снизили обороты двигателей, потеряли скорость, выход один - менять винт.  Приказали  вернуться на базу в Большой Улисс, благо не далеко ушли, заменить винт и вернуться  в расположение дивизиона в море.  Под двумя двигателями, из трех, потащились домой.  Когда швартовались,  новый винт уже был на пирсе.  Однако обнаружилась  новая беда: водолазы  на своем ботике давно ушли в море в район  учения и  вернуть их быстро нельзя,  ботик у них тихоходный.  Вызвать подъемный кран из Владивостока дело долгое, да и вряд ли возможное, они могут работать далеко от своей базы.
    В акватории бухты появился другой катер нашего дивизиона и с него сошел командир дивизиона  капитан второго  ранга  И.Б. Антонов.  Ему тут же доложили ситуацию, и командиры наши стояли  «в растерянных чувствах», что для нас, да для них, было внове.  Комдив прошел войну на Северном флоте и не было для него  безвыходных ситуаций…   И тут пришел мой черед…Одной рукой я взялся «за ножны», другой «за рукоять»…
   Я подошел к командирам   - «Товарищ  капитан второго ранга, разрешите обратиться».   Он повернулся ко мне и одними глазами разрешил.  «Разрешите мне заменить винт. Я выполнил все учебные задания и имею допуск на подводные работы».
    Я давно это подозревал, а тут убедился, что это так…По боевому  расписанию на каждом катере по два  водолаза-совместителя, как правило- это мотористы.    Кстати, все на катере имели другие совмещения. Нас непрерывно учили водолазному делу в классах и учебных спусках у причала. На грунте, на глубине до 10 метров, мы выполняли разные не сложные работы. Однако  в дивизии, по моим наблюдениям, относилось к этому как к досадной игре, почти как к сумке с противогазом в условиях  абсолютного  отсутствия  химической угрозы.  Однако мы, матросы, реально  пребывали под водой, хорошо понимая  эти опасности. Однако для начальства мы, конечно же, водолазами не были.
    В прошлом году, так же осенью, нам обновили легководолазное снаряжение: гидрокомбинезон и аппарат. На первом же пробном спуске  обнаружилась течь одного из клапанов и в шлем-маску стала поступать вода. Я дал сигнал на подъем, а когда появился над водой, то страхующий профессиональный водолаз сразу же «уронил» меня на грунт. Быстрый спуск вызвал кессонную болезнь, и я потерял сознание. Отсутствие ответных сигналов вынудило поднять меня,  и тут увидели уроненную на грудь голову. Двое  друзей, в чем стояли на пирсе, бросились в воду, подвели швартовый и всем миром выбросили меня на верх. Друг Коля Воронков не стал раздевать, а спешно разорвал на груди тонкую ткань и вырвал изо рта загубник, дав мне первый  вздох все будущей жизни. Меня откачали в барокамере у подводников, а  дивизии не зачли водолазную подготовку за год.
     Командиры переговорили    между собой, подозвали меня и дали  «добро». Хотя у них было кем меня заменить. Возможно, их подкупила моя настырность.  Я  только попросил разрешить  мне работать не в скафандре, а в  брезентовой робе. К сожалению, наше легководолазное снаряжение (скафандр и отдельно аппарат) предназначались  как средство спасения при выходе из аварийной подводной лодки. Работать в нем не удобно: на груди дыхательный мешок из мягкого материала и приборы   управления дыханием, а в скафандре - еще и громадный узел   рукава, через который забираются в него.  Все это сковывает, мешает работать.
    Замена винта работа технически не сложная, но когда катер стоит на киль-блоках на берегу.  Когда работает профессиональный водолаз, он использует, так называемый, трехболтовый скафандр, где все эти помехи отсутствуют, кроме того, он имеет телефонную связь со страхующими, а у нас рот законопачен загубникам.
    Я, конечно, понимал всю меру ответственности взятой добровольно работы и невольно проецировал опыт работы на берегу, на подводную. В дивизии не было опыта делового использования легких водолазов. В поздней  сентябрьской воде нельзя долго  пребывать в брезентовой робе, опасно  переохлаждение. Работа  в водной среде – это не прямой аналог работы на берегу, движение  рук и тела словно приторможены,  удар молотком теряет силу. Четкость зрения,  даже в чистой воде,  больше пригодна для поэтического воспевания, а уж в прибрежной полосе  состояние полумрака и теряется точность  рабочих движений. На грунте возле пирса всегда обилие  легких частиц и при малейшем движении стопы они рвутся к верху. И, конечно, засоренность на дне. Десятилетиями наши предшественники , да и мы, отправляли любой мусор за борт.  От ощущения  грязноватой и холодной воды по всей поверхности  тела усилием воли можно отключиться, но нельзя от его физиологического воздействия.   Я был захвачен азартом преодоления всех препятствий, и  в этом было, что-то такое, что не подается никаким  объективным оценкам.  Я не знаю его название, но по ощущению – это место на острие  общего внимания, интереса и  даже зависимости.  Нормального мужика  это греет с такой  мощью, что одолевает все  личные неудобства. «Мартен» такого интереса пылал во мне, а с ним любое «море по колено», даже если оно накрыло  тебя с головой.
   Катер развернули кормой к берегу, на руках вывели на такое место, что бы стоя на грунте иметь винт на высоте груди.  Катерный винт -  красивая деталь.  Латунный, точнее из сплава  «томпак», он как золотой. Три лопасти большие и тонкие как уши слона  изящно взаимно изогнуты.  Балансировка его строгая.  Ни один корабельный винт не вращается с такой частотой- 1700  оборотов в минуту. Вес его - 46 килограмм и в контакте он не удобен, большой диаметр  и острые кромки лопастей.  Работы с ним не много.  Как говаривал Аркадий Райкин- «Две винтки отвернуть, две винтки завернуть». Однако эти  «винтки» большего диаметра  и затянуты… как для себя.  Я оговорил с ребятами сигналы страховки через водолазный конец ( веревку), облачился  в робу, нацепил аппарат и шлем-маску с загубником и пошел в воду.  А дальше знакомая слесарная работа ( на гражданке у меня 7 разряд), отогнул стопора, отвинтил обтекатель, взялся за гайку. Вибрация облегчила эту работу. Завел вокруг лопасти конец и дал сигнал к подъему. Вскоре мне вернули исправный  винт.   По сигналам, чуть помогая мне   сверху,  я удачно насадил винт на конус  вала, дальше все в обратном  порядке  затянуть и застопорить. Главное с достаточным усилием и точно. Все!
    Когда я выбрался на пирс, то был страшнее черта.  Дело в том, что поверхность современных корабельных бухт покрыты нефтепродуктами, мазутом. И он прижимается к тому берегу, куда гонит ветер. На этот раз - к нашему.  Я нагишом стоял на холодном бетоне под холодной струей пожарного  шланга,  и  ребята оттирали меня ветошью в дизельном топливе.  Я дрожал дрожью, должно быть, последних минут жизни. Подошел  комдив, посмотрел и вернулся на катер.  Когда я уже одетый во все свежее, не попадая зуб-на-зуб и лишенный речи, вернулся на борт, командир катера сказал: «Комдив приказал тебе выпить кружку спирта и в койку. Иди в кубрик, там все приготовлено».
   В кубрике вся команда, редкое зрелище - на боевом корабле, где «сухой закон» один из главнейших,   не пьющий  матросик будет давиться спиртом. Зубоскалят все, кроме командира. Он понял приказ комдива и следит строго.  По совету бывалых я на выдохе влил в себя  кружку (грамм триста) спирта, зашелся кашлем и слезами и, не успев толком закусить, свалился в ближнюю койку.  Меня закидали меховыми бушлатами и разошлись по боевым постам.
    Проснулся я не скоро, ночью, тишина, чуть покачивает. При свете ночника огляделся, в кубрике никого. Встал, покачался на ногах - здоров!  Ни тени дрожи, блаженное чувство тепла во всем теле.  Словно и не был в этой холодной и зловонной клоаке.  И самодовольное чувство радости -  Я  СУМЕЛ!  Черт возьми!  Это я прошел через такое, что другие никогда не узнают.  Я доказал себе и только себе…. Себе?   Да нет, не только себе…. Еще далеко не зная минера Семена  Минкина я носил в своей  национально «дефектной» душе его переживания – НИ КТО НЕ СКАЖЕТ… А  командир дивизиона Иван  Борисович Антонов, наш Батя, поступил вопреки всем правилам и спас меня. Батя! Я всю жизнь это помню.  И когда я, матрос 258-ого,  стал аспирантом, нашел его телефон и доложил. Как командиру на всю оставшуюся…. Он помнил и благодарил за память.    Таков был Советский флот  и мера  человечности его  служивых.
   Поднялся на палубу, а там за мостиком, между торпедными аппаратами, закусывают. Здоровым в море непрерывно есть охота. Лежим в дрейфе, рядом огни других катеров дивизиона. Команда встретила воплем и сразу к трапезе.  Подошел  командир, осмотрел , вроде бы  не заметно, спросил о самочувствии.  Предупредил, скоро  пойдем и мне быть в отсеке…                А  где же еще?


        А  ГДЕ ЖЕ  ЕЩЕ?
       Для меня, выросшего в военном безотцовстве,   в хулиганской орде местных мальчишек, где драки без повода, воровство, бытовой антисемитизм не уступал государственному. Обидеть  без угрозы получить «сдачи», были нормой.  Для  меня служба на флоте  стала выше всякой святости. И я на всю жизнь сохранил ему свою благодарность.  Его командирам, комсомолу, обучению и флотскому воспитанию.  Пять флотских лет преобразили меня и на всю жизнь. Я безбоязненно вертелся в ней, как на реях парусника….  После демобилизации наскоро,  не закончив  в связи с призывом восьмого класса вечерней школы, не начиная девятый (со второго полугодия) закончил десятилетку. И  в 27 лет стал студентом инженерного факультета. В 32 года защитил дипломный проект. Память хранит как редкое студенческое потрясение, с угрозой отчисления.  Мою идеологическую и методическую  схватку с доцентом курса «Политическая экономия. Социалистический  способ производства». Нас, с ним коммунистов, разбирали на парткоме института. За него, коллегу был почти весь состав парткома. Я был обречен на отчисление. Однако, меня поддержали  ректор профессор  Н.С Щибраев и декан доцент С.Ф Маман. Партком  безысходно  переметнулся за меня, уволили доцента Ивана Васильевича. Думаю это единственный случай победы студента во всей высшей школы страны. В 38 лет закончил аспирантуру  института механизации.  На защите диссертации присутствовал офицер генерального штаба мой бывший командир корабля,  Александр Иванович Бутурлакин.   И это после десятка  моих лет жизни на гражданке. На банкете он заявил, что он единственный командир корабля, чей матрос защищает  диссертацию. За столом это, конечно, вызвало улыбки….   Как бесценные реликвии храню  листовку политуправления «Моторист первого класса», с моей фотографией. Я первым в дивизии среди матросов срочной службы сдал экзамен на первый класс  моториста. Грамоту ЦК  ВЛКСМ мне вручили на пятом году службы как успешному комсоргу дивизиона торпедных катеров. Я подменил  штатного офицера-комсорга, совмещая  со службой старшины группы мотористов катера. Редкое письмо командира корабля моему отцу за сына  (!954 год, в День флота). Прошло более шестидесяти лет и в год столетия комсомола меня избрали в десятку  номинантом комсомола родной мне Самарской области. Комсомольскую премию (первую в жизни)  я пустил на издание своей книги.  Вероятно, в  21 веке  это первый и единственный случай, когда комсомольские деньги идут на издание книги.
     Более сорока лет я совмещал работу доцента инженерного факультета с увлечением журналистикой   (член Союза журналистов РФ, 2007).  Более сотни публикаций в местной, центральной,  иногда зарубежной печати. Всегда хвастался, что готов писать на любые темы кроме двух: о религии и национальностях.  Этим эссе я изменил последнему своему запрету. Как сказал поэт Андрей Дементьев в своем стихотворении в монологе о Ф.Тютчеве  -«Я отыскал твой след/  У самой своей границы».  У самой своей границы пишу о том, что не решался сказать во все  свои «авторские» годы. За эти годы издал пять книг. «Пятая вышла в 2022 году  и впервые о поэзии  («Бисер нашей поэзии»). Это  первая и  единственная книжечка «карманного» размера. Однако эта малышка обладает уникальной особенностью.  В первой ее части я СОСТАВИТЕЛЬ стихов двадцати авторов,  где последние одна или  две строчки – квинтэссенция стиха. Такие мастера поэзии  у нас – редкость. Во второй части   - я АВТОР, Особый интерес к интернет изданиям. Только в  PROZA.RU около шестидесяти публикаций и  пока около восьми тысяч читателей,  «Мастерская» – Гановер,  «Морская библиотека Виктора Конецкого» -Москва,  «Литературная губерния. Самара». Последнюю редакцию и ее страницы очень любили местные  поэты и писатели. Все дорожили  свободным доступом. Однако предыдущий губернатор, будучи чужаком на Средней Волге уничтожил  издание.               
   Прошли годы…. Моя семья, семьи моих детей, внуков и еще юных правнуков не знают национальной розни. В них намешаны  крови  четырех прекрасных народов России.  Я это  знаю! Это произошло у меня  на виду. Вопреки религиозным возражениям я высоко ценю смешанные  браки, в них источник будущих российских гениев.    
      Мои дети, внуки и правнуки пошли в меня: отца, деда и прадеда – технари. Я тихонько  восторгаюсь их «золотыми» руками и технической  сообразительностью. Но нашелся один из правнуков, в ком обнаружился дар художника. На счастье в сельской школе оказался  художественный класс во главе  с талантливой учительницей-художником. И мой правнук Витя увлекся. Хорошо зная своего прадеда - матроса,  он маслом  написал  мне чудесную картину ночного неба  над морем, тонко прописал детали пейзажа и сверкающей  лунной дорожки на волнах.  Я обомлел и расцеловал своего  11-летнего художника.   Какая  из      национальных кровей  подарила  ему  эти способности?  Определить невозможно.  Равно  как и придумать более дурацкий вопрос в журналистике. В прошлом году в  Петербурге на каком-то  детском  конкурсе  его картина   с видами  Волги и ее берегов заняла второе место.  А в начале  декабря 2023 года  «Ежегодная международная премия в области детского и молодежного творчества -  «Новая премия ARTUS  2023» присудила ему первое место и звание «Лучший художник сезона. Живопись» А его  учитель – Юлия  Александровна Тарасова  получила звание «Лучший преподаватель сезона по изобразительному  творчеству»». Это единственный в России  педагог-художник чьи три ее ученика разных возрастов стали «Первыми».  И это все на фоне более 3300 номинантов из  117 населенных пунктов страны. И все это в рядовом Самарском селе Домашка.  Мне чуть  горько, что не  доживу до  Витиных  20 -25-летия, времени творческой  зрелости.  На скромном провинциальном кладбище весной  всегда есть заботы. И однажды   его отец, мой внук,  в помощь мне отправил Витю. Я восторгался,  с какой  ловкостью и  старанием  он владеет  всеми почвообрабатывающими  инструментами.  Художник Витя сохранил в себе  сына, внука и правнука технарей
     Недавно  издал в Московском журнале и местном издании эссе «Три капитана». Когда писал и не думал, а когда издал, обнаружил двое из них полуевреи. Виктор Конецкий - отцом, а Григорий Поженян – мамой. Третий -чистокровный русский и мой командир, капитан второго ранга, Герой Советского Союза, начальник штаба нашей 166 бригады торпедных катеров  ТОФ  Матвей Подымахин.  Судьба нас свела на самом дальнем Дальневосточном берегу нашей необъятной страны.  Героя ему присвоили за потопленные немецкие суда и десанты в Новороссийск и Керчь. Возможно, где то там он высаживал десант во главе с Григорием Поженяном. Отсюда их дружба и встреча  на Дальневосточне в 1955 году, которой мы, матросы все восторгались. Г.Поженян только ради встречи с другом одолел тогда самое длинное в мире железнодорожное расстояние Крым – Приморская бухта Разбойник.  И все это в скрипучем вагоне в соседстве с клопами, а кипятком для чая из привокзальных кипятилен. М.Подымахин признанный освободитель Севастополя, Крыма и всего юга.  Его  имя в мемориале на Сапун горе в Крыму. Я  в волнении стоял возле стелы с его именем и  с мокрыми глазами благодарил судьбу, что когда-то  она нас свела.  Когда он прибыл к нам, для знакомства с  прилегающими к базе акваториями был  назначен торпедный катер, а из старшин создали команду сопровождения  в парадной форме с личными автомат-пистолетами. В нее угодил и я. Для меня и других старшин это было первое знакомство с новым начальником штаба. У меня сохранилась фотография, где ранней весной 1955 года  начальник штаба бригады торпедных катеров капитан II ранга Матвей Подымахин вручает  старшине шлюпочной команды  Иосифу Брумину призовой пирог за победу в первой шлюпочной гонке сезона.

                ******ООО******
      В 2020 году Россия торжественно  отмечала  75-летие Дня Победы. К этому готовилась все страна.    Готовился и я, ее  рядовой  гражданин.  На детей в годы войны. Я уже думал и писал о том, что тяжелее всех в годы                войны детям. Солдат одет-обут,  скромно, но накормлен. И главное : он вооружен. И если достойно владеет оружием, то защитит себя. И только дети   брошены на произвол судьбы. Их могут обидеть все: взрослые, многочисленные ровесники, особо иногородцы. Им угрожает круглое сиротство, а значит обреченность в ранней и   во всей  взрослой жизни.  Нищета, голод, обиды детства памятны навсегда.  Несу их при себе и  подтверждаю своим личным опытом  мученика.   И у меня родился   замысел  десяти статей  (эссе)  со своими  темами и названиями. Под общим именем «Признание добровольца».  Я договорился  с главным редактором городской  газеты Эльвирой Каримовой, что буду поставлять   тексты через каждые две недели. И без оплаты,  но после  завершения публикаций редакция на их                основе издаст книгу.  Первая публикация вышла  26  октября 2019года                последняя, десятая,  14 марта 2020 года. По моим подсчетам общий объем текста  15  газетных полос, а этого достаточно для издания книги. Однако ни                                у редакции, ни у меня «личных сил» на это не хватило.  Случайно поделился с деканом родного факультета Сергеем Машковым (ныне ректором СГАУ) и он решительно заявил, что издаст  мою книгу. Совместно с Алексеем Бруминым (тогда проректором)  они собрали народные деньги  и издали  книгу под названием  «Исповедь добровольца».  Я об этом  не знал, а когда мне вручили первую  стопку  книг, я уткнул в нее лицо и спрятал сырые глаза.    Своей книжной исповедью я поделился бесплатно со всеми библиотеками и школами города.
     Газета  «Литературная Россия» объявила конкурс  «Защитим правду о Победе».  Я из книги «Исповедь добровольца» собрал статью  «Дети без               детства» и отправил на конкурс. В газете № 32 за  2020 год статья была   опубликована, а в №48, 2020 год, сообщили, что статья заняла второе место Владивостока. Однако в это же время газета попала в «переплет» к                                Московским властям за неуплату  аренды помещения. И  редакция обратилась к  читателям   помочь  ей  деньгами.  Я, не зная размера премии, отказался от нее во имя   помощи спасения газеты. Редакция искренне поблагодарила.
                ******ООО***
          Однажды в первое  празднование  Дня ВМФ в новой России, мы организовано своей флотской командой поселка Усть-Кинельский  отправились в областной центр Самару.  Администрация  вуза  отнеслась к нашему  празднику с проникновенной заботой: обеспечила транспортом и добрыми  пожеланиями. В областном  военкомате  дежурный офицер капитан II  ранга встретил нас   нежданных  приветливо, одарил    великолепной  флотской фразой:
                МОРЯКИ  БЫВШИМИ НЕ БЫВАЮТ!
   И я благодарен  военно-морскому  флоту Отечества за то, что он принял меня как своего  родного,  простер (ПОСТАВИЛ!)  надо мной  «свои паруса» и  они  своими полотнами, шкотами в узлах, реями  всю жизнь полощут надо мной, укрывая от бед . 


 
1953 год. Бухта Большой Улисс. Старшина  II статьи И.Брумин

 
2020год.  Доцент И.Брумин на презентации своей книги  «Волжская защепка».