На палубе Марльборо

  Давно отшумела Гражданская война. Убиты побеждённые, умерли победители, уже не пахнет порохом ветер, и не сжимается сердце, предчувствуя боль от неизбежной смерти близкого человека и надвигающуюся не менее страшную неизвестность с полной беззащитностью перед жутким временем с неустроенным расхристанным бытом, обезображенным тифом, голодом, вшами... Слава Богу, что не мы там жили, что не нас протащила судьба по дьявольскому, кровавому бездорожью, где смешались растерзанная плоть и навек потерявшиеся души. Мир стал другим, но мы чувствуем, а иногда и понимаем, что всё случившееся тогда, имеет прямое отношение к нам, живущим сегодня и не представляющим, о чём мог говорить гул машинного отделения английского линкора "Марльборо", отходящего от дымящегося, вопящего тысячами сорванных голосов и погруженного в мучительный хаос берега маленькой, когда-то уютной Ялты.

  А корабль набирал скорость, гудел и тихо скрывался в сером тумане. "Неужели всё было миражом? - подумала вдовствующая императрица, глядя на исчезающую за бортом Ялту. - И где они теперь, мои вечера в Гатчине и верховые прогулки в осеннем Подмосковье? А самое ужасное - отсутствие денег, зависимость от высокомерных родственников, по существу, совсем чужих людей. Оставшуюся жизнь я проведу в старых платьях!" Последнее привело Марию Фёдоровну в такой ужас, что она прослезилась.

  Утро выдалось тихим, дождь не пошёл. Продолжая гудеть и пуская чёрные клубы дыма, корабль уходил в бездонную утреннюю пелену, накрытую тяжёлой тучей, не оставившей ни единого просвета для солнечных лучей, которые могли бы как-то скрасить обстановку. Стоявшие на палубе люди, понимая значимость свершающегося  события, разглядывали удаляющийся берег России в полном молчании; лица их выражали покорность обречённых, близкую к равнодушию, ибо беспощадная расстановка военных и политических сил в покинутой России исключала возможность возвращения даже жалкого клочка утраченного несметного богатства и благополучия, ещё вчера казавшегося вечным даром неба, опиравшемся на преемственность крови и выглядевший незыблемой окаменелостью Закон Империи, дававший силу и защиту многим её народам, - поражение было окончательным, полным, без надежды на компромисс и милосердие к побеждённым; выжившую элиту и перепуганные остатки двора бесцеремонно вышвырнули из страны, пренебрегая титулами и родовыми заслугами, как мелких жуликов из придорожного кабака.

  Общее молчание стоявших на палубе беглецов явно затягивалось. Следовало что-то сделать, как-то разрядить невыносимо мрачную атмосферу. Великий князь Николай Николаевич, заметивший слёзы вдовствующей императрицы, приблизился к ней с почтительным полупоклоном, но, вопреки намерению хотя бы немного разрядить тягостную обстановку, произнёс то, что лишь подчеркнуло безнадёжность важного исторического момента; сказал он это несколько театрально, с неловким жестом повисшей в воздухе руки, с придыханием и дрожью в голосе; но так уж у него получилось:

  - Мгновение трагическое. Мне понятны ваши слёзы.

  Слова князя повисли в воздухе, как долго не затихающий звук церковного колокола. Смысл сказанного связывал князя и вдовствующую императрицу с понятной здесь им одним глубиной государственной и одновременно семейной трагедии. Оба они были и зловещими участниками, и безнадёжными жертвами событий, пока не поддающихся объяснениям, - событий, в мгновение ока превративших в объекты унизительных манипуляций их - могущественных особ, кровно связанных с теми, кто, повелевая народами, веками творил саму Историю. Князь, немного стеснялся своей смешной позы и смущения, к которому никак не мог привыкнуть в своём новом положении. Выдержав положенную паузу, Мария Фёдоровна подняла с лица вуаль и ответила с печалью и некоторой твёрдостью в голосе, прозвучавшей слабым эхом её былого положения при дворе:

  - Спасибо за понимание, но сейчас всем нам лучше помолчать и не сдерживать слёзы. Мы всё-таки ещё в России. До границы далеко, можно дышать воздухом Родины и глядеть, как теряются в дымке дорогие очертания. Неужели мы уходим? Я всё понимаю, но никак не могу поверить.

  - Да, мы уходим, - проглотив комок, глухо промолвил князь. - Я всё время молчу, а в голове пульсирует одно слово: уходим, уходим, уходим...

  - Но ведь это так похоже на бегство? Не так ли? Сердце подсказывает, что возвращения не будет. Меня словно засасывает беспощадный мутный водоворот. Я тону, спасти меня невозможно. Есть ли у вас такое чувство?

  - Есть. Именно такое чувство. Оно усиливается тем, что я ничем не могу вам помочь.

  Несколько тяжёлых минут князь стоял и глядел на холодную, покачивавшуюся за бортом морскую воду; жуткая, бурлившая в голове, путаница из мыслей не позволяла сосредоточиться, выделить главное, найти в случившемся умиротворяющий смысл и принять судьбу как возвышающее душу христианское страдание. Тем не менее, в стихийно сложившейся на палубе крейсера мизансцене расположение её участников соответствовало их придворным рангам. Первой стояла вдовствующая императрица, за ней на почтительном расстоянии пребывал великий князь Николай Николаевич, безуспешно пытавшийся понять, о чём ему следует думать и стоит ли вообще о чём-то думать, когда под тобой даже не земля, а колышущаяся холодная вода, в которой ему лучше бы утонуть и мгновенно избавится от того, что стало судьбой, не закончится никогда и будет мучать, как кровоточащая незаживающая рана подстреленного беглеца.

  - Смотрите, моросит. Дождь всё-таки пошёл, - неожиданно громко произнесла вдовствующая императрица, обернувшись к Николаю Николаевичу - Хоть что-то в природе соответствует происходящему со всеми нами. Не простудиться бы. Пора уходить. Наверное, столы накрыты и нас заждались. Господи, дождь сегодня очень кстати. Ведь мы уходим не только с палубы, не так ли, князь?

  - Да, ваше императорское величество, вы, как всегда, остроумны. Однако сыро, дождь усиливается, и нам пора уходить, как бы печально это ни звучало, - сказал Николай Николаевич, улыбнувшись впервые за весь этот трудный, последний в его русской жизни день. - Я бы многое отдал бы за то, чтобы просто сопровождать вас к обеду. Но, кажется, сегодня мы впервые можем не спешить.

  - О, вы уже говорите на английский манер? Ещё успеете, успеете, дорогой князь! - произнесла вдовствующая императрица с улыбкой, ставшей украшением беседы, которая потребовала от её участников немалых душевных сил и нелёгких слов; но гораздо большее так и осталось невысказанным.

  Присутствовавшие покидали палубу с некоторым облегчением. Самое тяжёлое осталось позади и выразилось в последних взглядах, брошенных на удаляющийся, тающий в дымке берег. Разговор плавно перешёл к обсуждению деталей предстоящего плавания, таких, как удобство кают, шум двигателя, своеобразие корабельной кухни и возможность подолгу глядеть в морскую даль, надеясь, что корабль не попадёт в шторм. Впереди путешественников ждала, конечно же, не чужбина, а хорошо знакомая и кровно связанная с ними европейская аристократическая среда; однако положение изгнанников меняло их место в многовековой иерархии чести и власти мировой элиты, о чём они молчали, взывая к Богу на палубе погружающегося в туман английского линкора, и будут молчать до конца своих дней.