Искушение святого антония или день рождения гала

Алексей  ДЭЛЛЬ-ВАСИЛЕВСКИЙ


“ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО АНТОНИЯ”
или
“ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ГАЛА”
История последнего дня жизни  Сальвадора Хасинто Фелипе Дали Даменеч Куси Фарреса, маркиза де Пуболь

                Драма в двух актах               
Ремейк. Первая постановка пьесы состоялась на театральном мосту Щелыково - Центр О, Нила, в 1993г. Реж. А. Нордштрём




ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

САЛЬВАДОР ДАЛИ - гений

ГАЛА - подруга гения

ЭНРИКЕ САБАТЕР БОНО - секретарь гения

ДОКТОР МАНУЭЛЬ ВЕРГАРА - врач гения

Акт первый

На фоне дивной панорамы бухты Порт-Льигат, столь часто
предстающей перед нами на великих полотнах Гения - всегда слышен полет лучей Солнца к Земле. 

                Море спокойно и мирно, безупречно синее, и “без какого либо изъяна”;      небо такое, как на картине Мастера “Мадонна Порт-Льигата”
                Звучит голос Сальвадора Дали

                ДАЛИ
В шесть лет я хотел быть Наполеоном, но я им не стал.
             В пятнадцать я хотел быть Дали - и стал им.
             В двадцать пять я хотел стать самым сенсационным художником в мире,  и мне это удалось.
              В тридцать пять я хотел обеспечить свою жизнь успехом и - добился   этого.
               В сорок пять я хотел написать шедевр и спасти современное искусство                от хаоса и праздности - и сделал это.
                Но где же оно, небо? Что оно такое?
                Небо не над нами и не под нами, не слева и не справа.
                Небо - в сердце человека, если он верует.
                А я не верю и боюсь, что так и умру, не увидев неба.

На лужайке перед домом - Энрике и Доктор.                Доктор - в черном кимоно и черном поясе разбивает доску, которую держит Энрике.
Тому достается куском доски - заплывает глаз.
Доктор немедленно бросает заниматься каратэ, и осматривает Энрике. 
 
ДОКТОР. Простите, дружище. Я же вас просил - держите предмет фронтом ко мне и перпендикуляром к земле.

ЭНРИКЕ. Склероз.

ДОКТОР. Вот вы так всегда, любезный Энрике, говорите “склероз”, а в глазах - укоризна. Давайте я вам выпишу йоду - половину на глаз, половину внутрь. Грянет гром, я перекрестясь, успокоюсь, а вы обретете бессмертие.

ОГОРОЖЕННЫЙ УЧАСТОК ПЕРЕД  ДОМОМ -            
      С ЗАПАДНОЙ СТОРОНЫ
 
   Доктор на лужайке - перед грудой разбитых    кирпичей - колет ребром ладони следующий.
Рядом стоит Энрике, держа в руках очередной                кирпич, - его правый глаз залеплен пластырем.

ЭНРИКЕ. Вы не устали, Доктор?

ДОКТОР. Метр еще два года назад объявил меня дарохранителем. Даров за это нет, буду охранять тело.
               
Энрике вздрагивает. Доктор разбивает                очередной кирпич - осколок попадает Энрике в                Левый глаз.

ЭНРИКЕ. Такая сила не имеет смысла. Вы никогда не будете сильнее, скажем, обезьяны.

          ТРЕТИЙ ЭТАЖ ДОМА - ХОЛЛ
         
Третий этаж дома - Энрике и Доктор сидят за шахматным столом возле камина и играют в шахматы. Глаза Энрике забинтованы - он играет в слепую.
Доктор после душа - в очках, с полотенцем на плечах.

ДОКТОР. Вас метр еще ни разу не объявлял Бернардом Шоу?

ЭНРИКЕ. Нет.

ДОКТОР. Странно. В нашем-то доме, где постоянно “разбиваются сердца”. Вам шах.

ЭНРИКЕ. Я ни черта не вижу.

ДОКТОР. Так сдавайтесь! С вас десять песет.

ЭНРИКЕ. Перебьётесь.  Сегодня день рождение.

ДОКТОР. Да? Интересно, чей?

ЭНРИКЕ. О, Доктор, это очень серьезно.

ДОКТОР. Серьезно? Значит у вас, Энрике. Поздравляю, подарок за мной - вы мне ничего  не должны за эту прекрасную партию - вы держитесь, прямо скажем, молодцом.

ЭНРИКЕ. Но, Доктор, день рождения не у меня, а за подарок спасибо.

ДОКТОР. А у кого же? У метра, насколько я помню - одиннадцатого мая.

ЭНРИКЕ. Сегодня день рождение Гала.
П а у з а .
ДОКТОР. Вы ошиблись.

ЭНРИКЕ. Если и ошибся, то не я, а метр, а он ошибается от Бога. Он вдруг, представьте, вспомнил, что у неё сегодня день рождения и приглашает нас с вами по этому поводу на завтрак, обед и ужин.

ДОКТОР. Вот это да! Размах, достойный титула. Насчёт троекратного “ура”, надеюсь, что это не ваша инициатива. Такое количество празднеств, в столь почтенном возрасте не может быть на пользу.

ЭНРИКЕ. Моя инициатива - это чтобы в доме не было никого лишнего.

ДОКТОР. В отношение меня поступило распоряжение? А кто же будет лечить и охранять божественное тело?

ЭНРИКЕ. Нет, что вы. Мы с вами - это как раз тот самый “узкий круг”, так сказать няньки, все остальные - по высочайшему пожеланию.

ДОКТОР. Его Величества короля Хуана Карлоса?

ЭНРИКЕ. Да нет. Сальвадора Хасинто Фелипе Дали Даменеч Куси Фарреса. Маркиза де Пуболь.

ДОКТОР. Вот это да.

ЭНРИКЕ собирается уходить - встает и пускается в путь буквально на ощупь -   чуть не падает головой в камин, ДОКТОР его слегка придерживает.
ДОКТОР. Нет, послушайте, любезный Энрике. Вы же особа самая приближённая, а после смерти Гала и единственная. Чего же вам стоит просветить меня: с какой это стати метр терпит мою терапию? Ну, скажем все процедуры, касающиеся его божественного геморроя?

ЭНРИКЕ. Ну, зачем вы так.

ДОКТОР. Если не хотите, не говорите, но честное слово, не вижу причины вам от меня что-то умалчивать.

ЭНРИКЕ. Но ведь метр - тоже не подарок, что же вас удивляет? У него свои методы, у вас свои - более, так сказать, традиционные, вы оба забавляетесь и получаете от этого огромное удовольствие.

ДОКТОР /смеётся/. Да вы с ума сошли. Я всякий раз просто опасаюсь за свою жизнь. И кроме того, из двух “неподарков” как правило выбирают одного - того, у кого больше возможностей.

ЭНРИКЕ. Дорогой мой, вы сегодня агрессивны. С чего бы это? (Щупает лицо доктора).

ДОКТОР. Предчувствие, дорогой Энрике, что меня сегодня либо пристрелят, либо взорвут. Честное слово, я боготворю его гений, но всему есть предел.

ЭНРИКЕ. Поверьте, я уже столько лет привыкаю к мысли, что никакого предела нет. Здесь у нас, как в преисподней, время значения не имеет.

ДОКТОР. Ну, об этом мы сегодня, надеюсь, наслушаемся.

ЭНРИКЕ. Может - да, а может - нет.

ДОКТОР. Тем более, Энрике, войдите в моё положение, - мне бы как-нибудь осмотреть метра и откланяться. У меня, видите ли, масса дел в Фигерасе.
П а у з а .

ЭНРИКЕ. Мирских.

ДОКТОР. Да, представьте. Тех самых, которые вы с метром за дела не считаете. И если бы я сейчас помчался консультировать Папу Римского, я бы, как минимум, извинился.

ЭНРИКЕ. Но не передо мной же, Доктор. Перед Гением.

ДОКТОР. Да, да, разумеется.

Четвертый этаж дома - в высоком кресле восседает Энрике, весь в иглах, по прежнему с завязанными глазами - похож на ослепленного дикобраза. Возле него колдует Доктор - некоторые иглы испускают мелкий сизый дымок.

      ЭНРИКЕ. Что-то у меня голова отнялась.
      
ДОКТОР. Значит - вы выздоравливаете.
      
ЭНРИКЕ. А что с моими глазами?

      ДОКТОР. Прозревают. Что-то подозрительно тихо в доме, ничего не слышно, кроме этого ужасающего тиканья ваших огромных часов. Вам не действует на нервы?

ЭНРИКЕ. Это часы Людвига второго Баварского.

ДОКТОР. Понятно. А с нервами как?

ЭНРИКЕ. Да их у меня просто нет.

ДОКТОР. Как нет? Совсем?
Подходит к Энрике.
Посмотрите-ка на меня, может мы сейчас ошарашим мир.

Снимает с него повязку, в с м а т р и в а е т с я . У того - нервный тик.
 
И правда нет. Издёрганное человечество у ваших ног, Энрике. Настоящий шулер от искусства, наверное, Дали, ну а вы – шулер при шулере.

Жмёт ему руку.
Маркиз прогуливается?

ЭНРИКЕ. Со дня смерти Гала он практически не выходит из башни,  я бы на вашем месте подметил такую деталь, по моему, вы бываете в Кадакесе с шестидесятого. Такое впечатление, что мир начнёт с жадностью внимать каждому его слову именно тогда, когда он перестанет говорить.

ДОКТОР. Ну, положим, мир уже примерно полвека не перестаёт жадно внимать, а что до прогнозов, уж очень мрачно, дружище. Я ценю ваш опыт, но вот вам мой, хоть и мирской, а стало быть плебейский, но всё-таки диагноз: метр на днях нас покинуть не собирается, если только мы не взлетим на воздух после очередного опыта, без которого, разумеется, страдающему тиками человечеству не обойтись.

ЭНРИКЕ. Не в этом дело. Он ведь может нас покинуть и без нашего с вами благословения - зачем оно ему?

ДОКТОР. А мы пригласим какое-нибудь “преосвященство”, если оно, конечно, не убоится. А что до того, внимаю я словам гения, или нет, то разумеется - да, но ведь у нас разные задачи, понимаете, Энрике? Моя - чтобы он протянул подольше, а ваша - чтобы ни вздоха не пролетело мимо ушей цивилизации, которую ОН так не любит. Ибо в вопросах живописи я просто могу легко запутаться и, как блудный сын Рембрандта, ткнуться носом не в папу, а в тётю с тачкой Вермеера, понимаете?

ЭНРИКЕ. Была бы здесь покойница Гала, она бы нам, пожалуй, разъяснила причину и смысл абсолютно всего. Она ведь рождалась каждый день, и каждый день умирала. Мудрая была женщина. Она была, наверное, даже и не женщина.

ДОКТОР. А кто же?

ЭНРИКЕ. А бог её знает.

ДОКТОР. Ну, так нельзя.

ЭНРИКЕ. Можно, Доктор, можно. Сегодня всё можно.
“День уж такой.
Всё нам позволено нынче...”
Это она так говорила.

П а у з а .

ЭНРИКЕ, дымя восточными миазмами, мечтательно смотрит в потолок, ДОКТОР критически его осматривает.

ДОКТОР. Ну ладно, это всё хорошо, а где же всё-таки Его Высочество? Мне бы его перед торжеством осмотреть, и с восторгом удалиться.
 
ЭНРИКЕ. Отчего ж с восторгом?

ДОКТОР. От того, что жив.

ЭНРИКЕ. Он с полчаса, как удалился в сторону ватерклозета и сказал, что уже никогда не вернётся.

ДОКТОР/как будто ждал этого/. И что же нам теперь делать, любезный Энрике? “Что нам позволено нынче”?

ЭНРИКЕ. Я бы на вашем месте так хладнокровно об этом не рассуждал, всё гораздо серьёзнее, чем вы думаете...

ДОКТОР. С каждым днём всё серьезнее и сёрьёзнее. До такой степени, что от меня идёт сияние, вот, взгляните.

ЭНРИКЕ /не смотрит, на него/. Поздравляю. Вы достигли седьмой степени самосозерцания. Но не увлекайтесь этим миром, как сказал призрак императору Павлу, удушенному в 1801-м.

ДОКТОР. Откуда вы знаете?

ЭНРИКЕ. Это мне сказала Елена Девулина-Дьяконова-Элюар. Железная русская старуха, как её звали на таможне.

ДОКТОР. А она что, видела, как душили Павла?

ЭНРИКЕ. Возможно, она ж была ведьма. Даже когда Дали зашёл к ней в саркофаг, он обо что-то споткнулся, и рухнул на колени. Представляете?

ДОКТОР. За что ж она его так?

ЭНРИКЕ. Думаю, за то, что он перевёз её на нашем “Кадиллаке” мёртвую через границу.

ДОКТОР. Господи, зачем?

ЭНРИКЕ. Что б налоги не платить. А вы всё “любовь, любовь”.

ДОКТОР. Кто, я?!

ЭНРИКЕ. Ну, не я же.

ДОКТОР /с явным раздражением/. Послушайте, дружище. Я понимаю, что на сияние не способен, но дым изо всех мест валит - это факт. Вы мне почти каждый день говорите, дорогой секретарь и летописец, что метр вот-вот отдаст концы, на что я каждый раз вам заявляю, что здоровье у него отменное. Не такое, конечно, как у вас, любезный Энрике, дай вам, как говорится, Бог, вы случай для науки почти криминальный, но для восьмидесятипятилетнего мужчины Дали просто подобен фейерверку. Если не считать болезни Паркинсона, которую я уже, считайте, получил, а у него она день есть, день нет (всё в руках Гения), и небольшого кровотечения не по причине перитонита (не дай Бог!), а из-за  банального геморроя, коим надёжно владеет половина граждан славного города Фигераса. И всё!

ЭНРИКЕ. Не совсем! Подо всем этим я бы на вашем месте всенепременно подписывал: из чьей задницы кровотечение.

 ДОКТОР. А в чем дело?

 ЭНРИКЕ. Он единственный в мире живописец, который работает, опираясь на принцип  муаровой ткани.

Внезапный грохот откуда-то снизу. ЭНРИКЕ в иглах и ДОКТОР в белом халате бросаются вниз по лестницам - с четвертого этажа через веранду третьего, - через холл, к следующей лестнице, сбегают по верхнему пролету, застывают на месте.

                По длинному столу, который занимает весь холл второго этажа, в ритме божественной румбы, двигается Сальвадор Дали. В правой руке он держит старинный рыцарский кубок, левой прижимает к себе свою воображаемую партнершу. Гений кружится в эффектных южноамериканских па с прытью, совершенно не характерной для его почтенного возраста. На нем длинный балахон из обыкновенной мешковины, на шее - огрызок веревки.

ДАЛИ. Испания! Я пью вино конквистадоров!

В ы п и в а е т .

ДОКТОР. Да, но...

ДАЛИ (двигаясь по столу в танце). Тсссс! Тише, господа. Слушайте звуки, с них началось Слово. Такую музыку мог сочинить только слепой, к тому же - черножопый. Видите мои усы? Ах, да, один из вас тоже слепой музыкант с “головой из голубой гортензии” - да еще с мартышкой на плече. Тогда пусть смотрит мартышка. Мои усы ещё только выходят из сна, мира грёз и галлюцинаций. Сегодняшняя, почти невесомая плавность заставила меня почти всё утро думать о мёде трудолюбивых пчёл. Я подумал: если бы мёд был настолько же красный, как моё дерьмо, то мы бы вместе с пчёлками тут же разрушили бы эту странную догму Габриэля - подставь  золотой горшок, испражнимся алыми розами.
Что-то у вас сегодня такой торжественный вид, господа, что противно смотреть. Ах, да! Сегодня праздник. Сегодня, в день Божественной литургии, у Гала день рождения. Закройте дверь, я плачу... Я оплакиваю во тьме мою возлюбленную жену, мою божественную Галарину.
               
                На последней реплике Гения стол, формы тарана галер времен Клеопатры (“ Я в возрасте десяти лет, когда я был куколкой кузнечика”, “Комплекс кастраций” 1933г.); через молекулярный взрыв расплывается в коричневое болото, напоминающее лужу дерьма, а вместе с ним расползается во все стороны и сам Гений, - из под “стола” лишь торчат его усы, напоминающие усы кузнечика - они причудливо шевелятся.

ЭНРИКЕ и ДОКТОР, стоя на лестнице, оглядывают друг друга. Кажется, что все происходящее их совершенно не удивляет.

ДОКТОР. Что это у вас торчит из головы, Энрике? Вы что, наркоман? Вы поэтому сейчас не бросились приводить в чувство гения? Он ведь, если верить глазам, что сияют во лбу, собирался повеситься? Чтобы вы сказали, если бы ему это удалось?

ЭНРИКЕ (с явной обидой выдергивает иголки, отлепляет у себя с хребта медицинскую банку). Я бы сказал, что на всё воля Божия и ещё я твёрдо знаю: Гений презирает смерть.

           Их дебаты прерывает голос Дали, словно доносящийся из-под воды - бульканья в каждом звуке.

ГОЛОС ДАЛИ. Спасайте меня, я не умею плавать! Слуги мои верные! Бегите меня спасать, - я вам тут сыграю два пука - преднамеренный и непроизвольный. Огня сюда, мне здесь темно и страшно одному!


Сальвадор Дали, в цветастом балахоне, “проплывает” через холл второго этажа. В правой руке он сжимает свой императорский жезл - он как будто отталкивается им от пола.

ДАЛИ. Обратите внимание на мою походку, господа убогие старцы и безмозглые доктора. В ней есть всё: немного снобизма, избыток величия, до сих пор так не ходил никто, смотрите и запоминайте. А секрет величия чрезвычайно прост: просто мои антиницшеанские усы, как башни Бургунского собора, всегда обращены в небо, плюс, разумеется, моя неповторимая индивидуальность.

Дали вытягивает поочередно вперед то праву, то левую ноги - теперь становится явственно видно, что он путешествует по дому босиком. 

Сначала может показаться, что это походка цапли, но это всего лишь повод ещё больше состариться в этой прекрасной позе. Именно такой походкой сюрреалисты выходили из яйца - один за другим. Ослы, лучше бы они не вылуплялись.

Внезапно Дали разворачивается, взмахивает своим жезлом с такой легкостью, словно это - не королевский костыль, а дирижерская палочка.
Из небытия возникают Энрике и Доктор, на почтительном расстоянии от Мастера.

ДАЛИ. Энрике! Пока вы с Зигмундом издевались, надо мной, мне, за секунду до пробуждения явился сон, что я произвёл на свет красные экскременты. Когда мне снились белые, я всегда говорил Галарине, что у нас будут груды золота.

ЭНРИКЕ. Позвать Доктора, дон Сальвадор?

Кивает на доктора.

ДОКТОР. Это, должно быть, всего-навсего кровь, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Да нет, это божественный полужидкий понос Юпитера, так что секрет жизни надо искать всё-таки в отходах. Юпитер так же ярок, как Марс, я как-то сказал об этом астрономам, они мне через пятьдесят лет ответили - да, вы были правы, метр, Юпитер красный, как Марс, а Марс - как Юпитер, на что я им весомо этак ответил, что слово “мастурбация” наверняка имеет общий корень с “турбиной”, вот вам и обмороки технократов. На кой чёрт мне их технический диагноз, когда я уже давно поставил божественный?

Протянутая прямо от камеру рука Дали - невероятно длинная, притягивает Доктора за пуговицу. Энрике становится неестественно мелким.

ДАЛИ. В своё время доктор Пьер Румгэр заявил, что мы с Гала воплощаем космический миф о Диоскурах, так что являемся детьми Юпитера. У неё был, правда, был когда-то Элюар, но он на Юпитере никем не является, хоть я и написал его портрет - этакий реверанс для слабака. Смотрите не перепутайте.
(Э н р и к е .)
Кстати, вы знакомы? Это - Зигмунд Фрейд, знаменитый зоопсихолог, а это - Чарльз Дарвин - естествоиспытатель, он...
Доктору на ухо.
...представляете? Утверждает, что человек... Сказать страшно... Никогда не станет сильнее обезьяны. В конце концов, убьет вас концом такой перспективы, дорогой Зигмунд. Вы только повнимательнее всмотритесь ему в глаза. Абсолютно сумасшедший. Он заявляет, что ему полтораста лет, хотя на самом деле можно накинуть ещё ноль, что он скоро умрёт, и мы с вами будем тихо по нему горевать, пока не загнёмся, меня он называет пацаном, пугает кузнечиками и норовит выпороть. Чокнутый, и, кажется, не врёт. Вы знакомы?

ДОКТОР. Уже пять лет, дон Сальвадор, именно с тех самых пор, когда я имел честь лично познакомиться с Вами. Да только что это вы всё время называете меня Зигмундом?

       Длительная пауза.

ДАЛИ. Ба! Да этот подбитый карлик вовсе не Дарвин. Это самозванец. (Энрике.) Старик, помнишь тридцать восьмой год? Адольф, вооружённый моим крестом, попёр на восток, и ужас от содеянного парализовал меня...

ЭНРИКЕ (пищит, как мышь, скороговоркой). Именно этот момент я подзабыл, маркиз.

ДАЛИ. Ну, как же? Его собачка до сих пор болтается по округе, уж ей, наверное, минуло...

ДОКТОР /спешно вмешивается/. Сорок четыре года, Ваше Высочество. Плюс года три ей, наверное, уже было, стало быть - сорок семь, детский возраст для собачки.
      
Дали своей, не знающей видимых пределов рукой возвращает Доктора на место - к Энрике, это напоминает скорее жест дрессированной анаконды, несущей во рту кролика, оба становятся жутко маленькими.

ДАЛИ.  Это кто такой?

ДОКТОР. Здесь - доктор Зигмунд Фрейд. Ваше высочество...

П а у з а .

ДАЛИ. Да какая в жопу разница? /выдергивает к себе всего побитого Энрике/. Детка! Что у тебя с лицом?

ЭНРИКЕ (оборачивается на  Доктора). Что-то с памятью. Ни черта не помню.

ДАЛИ. Я знал, я верил, что ты всё помнишь старина. Если уж не всё, то хотя бы то, чего не хочу вспоминать я. Однако ты не знаешь, сколько тебе лет, и если это так, то ты вполне можешь быть и Сервантесом, и Колумбом, и Святым Антонием... Впрочем, нет, Святым Антонием ты быть не можешь, им могу быть только я.
Ах, это трогательное созвездие в моей Испании! Колумб подох в тюрьме, хоть и ограбил Новый Свет, Сервантес - с голоду, хоть и придумал Символ, Пикассо - сидя на горшке, связанный по рукам и ногам своей традицией, потому и выпрыгнули глаза от натуги (вот она - нищета революции, вот она!!!), но хотя бы в замке,  и я, гений, умираю...

ДОКТОР. Но, метр...

ДАЛИ. Спокойно, Зигмунд. (Энрике.) Взгляни, старик! Тяжеленные мозги во вселенной пропадают зазря.

Дали проделывает таинственные пассы над головой Доктора - тот в ужасе смотрит на руку Дали, которая гораздо больше его самого.

Если бы его мозг вознёсся к заоблачным высотам, тогда бы он не напоминал уже отдающую аммиачным запахом смерти улитку, а был бы точь-в-точь - написанное рукой Эль Греко “Вознесение”. Ты согласен со мной?

ЭНРИКЕ. О, да, метр.

ДАЛИ. Ну, тогда да здравствует король Хуан Карлос.

Кладёт руку на плечо Энрике.

 ДАЛИ. Ты моя совесть, ум, честь, так что приходится тебя везде таскать с собой. Из Рая в Рай, из плена в плен. Дабы не сойти с узкой тропы добродетели.

ДОКТОР. Позвольте мне всё-таки узнать, маркиз, с чисто познавательной целью - что это у вас на шее?

Дали восседает у черного рояля, в полном соответствии с его картиной “Частичное помрачение. Шесть явлений Ленина на рояле” 1931 г.
Интерьер той части дома, где ведется съемка, полностью оформлен в соответствии с интерьером, написанном Дали в этой картине. Разница лишь в том, что на картине возникает сам Дали, в позе пианиста с его картины “Вильгельм Телль”(1930г.,); у него прямо с шеи поднимается к потолку веревка, которая постепенно натягивается. Все шесть сияющих ленинских солнечных бюстиков синхронно подпевают неповторимыми своими голосами революционного хорала самому Дали, который и играет на фортепьяно, и исполняет сольную партию.

ДАЛИ /берёт себя за верёвку/. Ангел махнул косой, пардон - наверное серпом, во всяком случае был блеск. Усы создали кибернетическую оболочку, и я плавно опустился на очко, с - цветком жасмина за ухом, испуская божественных цветов фекалии.

ДОКТОР. Это кровь, мэтр.

ДАЛИ. Ну и что?

ДОКТОР. Вы хотя бы дайте себя осмотреть.

ДАЛИ. Ещё чего. Смотрите, лучше, что у нас здесь творится - в закатных сумерках я увидел голубоватую клавиатуру рояля, а в ее перспективе передо мной предстали, постепенно удаляясь и фосфоресцируя, несколько желтых нимбов, окружающих лицо Ленина. Были бы здесь на их месте восемьдесят юных дев, я бы, может и дал им заглянуть себе в задницу, а так - извините, и вообще, были бы вы на самом деле Фрейдом, то есть тем, за кого усердно себя выдаёте, (потому что тот уже ровно полвека назад, как помер - вчера было ровно полтинник, как с нами нет того, кто подарил человечеству свой нетленный труд “Сосание”), то давно бы уже поняли, что такое будут носить если не все, то почти все, когда уяснят себе окончательно, что  цивилизация больна шизофренией. Но я, ей Богу, этого не увижу, а если и загляну сверху, то Гала наверняка посоветует на всё это не смотреть.
В в е р х .
Правда, божественная моя ?
ДАЛИ берется за верёвку, душит себя.
Сильнее, ну? Чувствуете?

ДОКТОР. А что я должен чувствовать?

ДАЛИ. Ну, бросьте, Зигмунд! Великий мистик наизнанку! Тяните на себя, смелее, ну?

Веревка натягивается и отрывает Дали вместе с Роялем от пола. Один из бюстов Ленина постоянно чихает и падает на пол, Дали водружает его на место, щелкая по лысине и грозя пальцем. В конце концов, он поднимается вместе с роялем все ближе и ближе к потолку, раскачиваясь из стороны в сторону - на подобие маятника. По полу, прямо под роялем, начинают накатывать на игрушечных велосипедах Энрике и Доктор, на головах они держат то ли по яблоку, то ли по камню, число их множится, и вот уже по полу катаются с десяток докторов и столько же Энрике - все в разных нарядах, объединенных одной яркой деталью - у всех развиваются белые шлейфы, словно фата у юной невесты. (“Сентиментальная беседа”,1944г.)
 Апоссионата плавно перестраивает собственные звуки в “перевернутый” джаз - джаз наизнанку - тема Бетховена и само пение ленинских бюстов приобретает характер вселенского стеба. Дали в момент  этого потрясающего “подъема” на петле, усиленно барабанит пальцем по лысине того Ленина, который вел до сих пор себя относительно смиренно, в центре крышки рояля образуется провал - дерево стекает вниз, стекая крупными каплями на пол гостиной, и из этой, вновь образовавшейся “проруби” вырастает маленький кипарис. (“Некрофильный источник, забивший из рояля на коде”, 1933г.,; “Таинственные источники гармонии”, 1934), Дали любовно сдувает с него пыль - та расходится белым облаком по всему пространству сцены. Из-под клавиатуры рояля, во вновь образовавшуюся дыру, начинает потоком стекать вода - прямо из облака.
Слышен голос Дали - то что происходит в облаке, можно лишь угадывать по проносящейся, словно гигантский маятник, массе рояля и сидящего за ним Гения.
 
   ДАЛИ. Экстаз! Экстазом порождается самое удивительное, самое потрясающее из всех “царств жизни”.
    Оно истерично, современно! Остановите меня, черт бы вас не видал! Снимите меня отсюда! Я с детства боюсь высоты!

       Дым рассеивается, где-то мелькает призрак Вагнера, на полу восседает Мастер, с петлей на шее. Это все тот же, огрызок веревки, который держит на весу воздушный шарик в виде главенствующего фаллоса с его нетленного полотна “Юная девственница, содомирующая себя собственной непорочностью” (1954г.) Позади него, торчит изрядно метаморфизированный рояль. (“Череп с музыкальным придатком, лежащий на ночном столике, который должен был бы иметь температуру гнезда кардинала”  (1934, см.)
             
   ДАЛИ. Доктор! Видите этот надутый кондом? Он сейчас хранится в заячьем сейфе журнала “Плейбой” в Лос-Анжелесе. Самые отчаянные зайцы планеты летают в нем на случку. Но В конце концов он взорвётся, как “Гинденбург” в тридцать седьмом.
   К моей же величественной скульптуре скромное требование - чтобы она хотя бы не шевелилась. Смотрите внимательнее. Чем больше усилие, тем вертикальнее положение усов. Когда-то вы меня вот так же держали за галстук, как сейчас этот дирижабль мою петлю, и говорили: “Какой классический образец испанца! Фанатик от мозга до костей!” Помните, Зигмунд? Я вам нёс какую-то ахинею, а вы держали меня за галстук. Это было как раз тогда, когда Адольф перепутал направление. Энрике!

ЭНРИКЕ /с готовностью/. Да, метр! Он всё стоял на бугре и махал треуголкой. Потом шёл пешком домой и сам себе стучал на барабане.

ДАЛИ /Доктору/. Какая память! Тяните! Давление на шее должно наполнить мозг мыслями о внутриутробном Рае, который, как поведал нам Гёте, схож с адом.

ДОКТОР /Энрике/. Ни черта не понимаю, что происходит.

ДАЛИ. Тогда отпустите удавку, несчастный, вы что же - решили придушить меня в расцвете лет?!
Слышен отчётливый звук ядерного                взрыва.
    Дали направляет вверх палец своей божественной кисти, говорит “ПУК!” Возникает чисто мультипликационный вариант взрыва, разноцветный, яркий, невозможный, мгновенно подрезаемый явственными заявлениями плакатного шрифта: “PUK!!!” “TR-R-R-R-A-A-A-HHHHH!!!!”
“BABAHHH”!!!!
Картина полностью меняется: на том месте, где только что восседал почтенный старец с фаллосоподобным дирижаблем на коротком поводке, нынче скачет и поет полуобнаженный атлет, которого с ходу так и не узнаешь - только присмотревшись можно определить играющего Гения. (“Сюрреалистическая афиша”. 1934г.) Возле него в режиме мультипликации, порхает, стараясь не упасть, слово “DALI”.
Доктор с Энрике, держат на гитлеровский манер руки у родильного отростка и с удивлением оглядывают друг друга - оба почти нагие, за исключением некоторых чисто исторических деталей - Доктор стоит с хлебным батоном на голове, и двумя кукурузами на кокетливо обвитой японской лентой шее - он полностью оформлен в “Ретроспективный бюст женщины” (1970г.)  Энрике  находится в маршальском головном уборе генерала Нея, его шинели, однако из-под разреза на спине светится его голая задница. Он переправляет его на манер наполеоновской треуголки.

ДОКТОР. Как вы сказали, дон Сальвадор? “Цивилизация больна шизофренией”?

ДАЛИ. Нет, я вам сейчас говорю, что весь мир беспрерывно что-то творил не на свою погибель, если бы не эта цивилизация с её идиотскими постулатами. Киты пели бы свои песни, их души по-прежнему летали на Юпитер.
Трагически понижает голос.

(Энрике.) А вот бы Доктор, словно Антонен Арто, заглотнул ведро керосина и, сгорая, подавал нам знаки... А сюрреалисты стояли бы в стороне, и пили свой мускат, сытые, противные рожи. Бедняга Босх не дожил до сюрреализма, впрочем, он ему, наверное, приснился.

Тычет пальцем в грудь Энрике.

Взгляните, Доктор! Типичный сюрреалист - злой карлик, кромсающий ваш член, как бюргерскую колбасу, а потом бы поднес и спичку. (Подскакивает к Энрике, внимательно всматривается ему в лицо.) Впрочем нет. Это - посмертная маска Наполеона.

ЭНРИКЕ. Ей Богу, метр, я на такое не способен.

ДАЛИ. Ничего, у тебя ещё всё впереди.

ДОКТОР. Но ведь Арто умер в психушке, дон Сальвадор. Да, да, я точно знаю, что Арто умер в психушке.
П а у з а .
ДАЛИ с прищуром осматривает Доктора.
Бой часов.

ДАЛИ (себе). Нет кукушки, надо бы засунуть в циферблат хотя бы петуха. (Доктору.) Ну и что? Психопаты мрут каждый день, всех и не упомнишь.
Повышает голос.

Но это не даёт вам право на меня орать, потому что я гений, а вы, соответственно - говно! Энрике! Подари ему какую-нибудь мою картинку и выброси вместе с ней в окно. Я пойду сфотографирую.

Берет фотоаппарат, направляется к двери бодрой походкой, оборачивается.
 
И вообще, Энрике! Хватит дурака валять, давай немного думать о хлебе утробном. Мы завтракали, сегодня или нет?

ЭНРИКЕ. Нет, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Тогда мне, пожалуйста, яичницу из двух яиц без сковородки. А то я сам напоминаю себе какое-то безумное орудие без яиц и без блюда.

Дали на каменных перилах лоджии третьего этажа. Он устанавливает на треногу свой старый фотоаппарат, накрывается черным сукном, загорается магниевая вспышка.
    Длинный наезд на объектив старинного фотоаппарата, того самого театрика синьора Трайтера, мы входим в его гармонеобразное лоно, пробираемся сквозь преломленные стеклянные призмы до полной смены перспективы: на фоне бухты, с видом на мыс Кадакес, возникает голова Дали. Все те же несущиеся облака, идеально желтый пляж населен странными нагими людьми, купающимися в море, и пьющими из рыцарских кубков красное вино. Жизнь теней каким-то причудливым, космическим образом связана с тенями от облаков. Дали руками раздвигает пространство - люди оказываются картинками на занавесях балагана. За кулисами, - синее море и чистое небо.

ДАЛИ. Изображение может остаться невидимым, если не преобразится; но это - при условии, что оно окружено другими образами, и поэтому зритель воображает, будто видит нечто иное. Ничего особенного. Обыкновенные “лебеди, отраженные в слонах”. Тридцать седьмой год. Взорвался “Гинденбург”. Со всей этой ****ой аристократией. В надутом борту.   

(В зал.)
 
  Смотрите не разойдитесь, господа! Сегодня у нас торжество - день рождения маленькой русской девочки из театрика сеньора Трайтера - это ему я обязан первыми образами России, и воспоминаниями о том, чего не было, господа, не было!
Мы можем взять его волшебный ящик, заглянуть туда и вспомнить, как давным давно, в сибирских лесах я увёл принцессу прямо из-под носа изумлённого медведя, как только она села на пенек и принялась за пирожок.
Есть у Запада дева, с Востоком повенчана ...
Следите внимательно! А то не поймёте моих картин. Я сам их ни хрена не понимаю.

     Занавес балагана задергивается, все тот же тоннель объектива - только теперь обратно в “реальность”, словно возвращение из преисподней, которую только что имели счастье созерцать.
Стоит все тот же аппарат на треноге, развивается по ветру черное сукно - Гения под ним нет.

   Энрике и Доктор. Энрике до сих пор не обнаружил у себя каких-либо изъянов в одежде - у него по-прежнему торчит из-под парадного маршальского сюртука голый зад, Доктор же - в парадном кимоно и не менее парадном черном поясе, правда, все с теми же “далианскими” атрибутами на голове и на шее. Он срывает с себя оба кукурузных початка, подает один Энрике, в другой вгрызается сам - кажется, оба ломают себе зубы.

ДОКТОР (с досадой сплевывает). С кем это он говорил?

ЭНРИКЕ. Наверное с теми, кто только сейчас заглянул в ящик.

Доктор снимает у себя головы батон, пытается с криком “Кия-яй!” сломать его о колено, но ломается, кажется, колено.

ЭНРИКЕ. Этот хлебушек, как выражается Мастер - “антропоморфный”. Образца 1932 года. К тому же из гипса - забыл вас предупредить.

ДОКТОР (прыгает на одной ноге, морщится от боли). Так кого же я себе сейчас напоминаю? Наверное “Безумного Тристана” образца 1941 года.

ЭНРИКЕ. Нет. Вы напоминаете мне “телефон на тарелке с тремя жареными сардинами в конце сентября”.

ДОКТОР. Ну, это вы загнули, дружище. (Хромая, удаляется вверх по лестнице.)

ЭНРИКЕ (странно подпрыгнув на месте в совершенно балетном “па”, устремляется за ним). В таком случае - “Философом, освещенным луной и ущербным солнцем”.

ДОКТОР. Любезный Энрике, не сочтите за труд, выдайте мне один из этих честно выстраданных холстов, я выброшусь вместе с ним в окно. Почту за радость, честное слово, мне кажется, я всего этого достоин, даже слишком.

ЭНРИКЕ. Да перестаньте, он уже забыл, о чём говорил. Картину он вам наверняка дарит, он всегда на этот счёт что-нибудь придумывал, выйти можно через дверь, но уходить не стоит.

ДОКТОР. Почему это?

ЭНРИКЕ. Потому что он скоро умрёт.

ДОКТОР. Начинается. С чего вы взяли?

ЭНРИКЕ. Вижу.

ДОКТОР. Все всё знают, кроме меня, специалиста. Зачем же я тогда получаю жалование? Зовите колдунов, они вам всё предскажут.

ЭНРИКЕ /улыбается/. Зачем ему колдуны, раз он им дал волю, Доктор. Он же командует пространством, магами засранным. Не обижайтесь. В таком возрасте не нужно никакого состояния здоровья. Само оно не имеет значения, как говорится, Бог дал, Бог взял – покойница Гала чрезвычайно часто упоминала об этом обстоятельстве.

ДОКТОР /оглядывается/. Как бы мне всё-таки его осмотреть?

         Поднимаются по лестнице.

ЭНРИКЕ. Да очень просто: я его подержу, вы вздёрните балахон и всё, что вам там надо - увидите.

ДОКТОР. А где он сейчас?

ЭНРИКЕ. Скорее всего, сидит в темноте и смотрит на сферу с мухой.

ДОКТОР. Он что же, видит в темноте?

ЭНРИКЕ. Говорит, что видит.

         Идут через холл третьего этажа, - Доктор по пути снимает картину со стены, с удовлетворением ее осматривает.

ДОКТОР. Это невозможно. В абсолютной темноте плутают даже кошки. Может, подкрасться сзади с фонариком? Как мысль?

ЭНРИКЕ. Вы отчаянный человек, доктор.
Они выходят на лоджию третьего этажа, жмут друг другу руки. Доктор уже с картиной в одной руке, с батоном - в другой.
 
ГОЛОС ДАЛИ /доносящийся снизу/. Ну что? Почему до сих пор не летит этот железный каратист, с деревянной головой?

ЭНРИКЕ. Невероятно. Он впервые за семь лет отошёл так далеко от дома.

ДОКТОР сплёвывает, подходит к окну, выглядывает.

ДОКТОР. Не утруждайте себя, любезный Энрике, я выброшусь сам. Тут невысоко.

ЭНРИКЕ. Разрешите полюбопытствовать, что это вы там с собой прихватили?

Подходит к Доктору, уверенно забирает у него картину.
 
Но это не рука Мастера, Доктор. Это - Мануэль Баладас, так что можете смело отправляться в путь.

             Доктор встает на каменные перила, и сигает  вниз. Раздаются крики и стоны, характерные для неудачного падения. Энрике перегибается через перила и,
           посмотрев вниз, хватается за голову.
Слышен раздраженный голос Дали - с низу.

ДАЛИ. Что это ты ему подсунул, Энрике? Ты, что, побывал в борделе “Министерства Общественной Кретинизации”? Там правда самые дешевые шлюхи?
Ты скоро свихнёшься с этой экономией - мне было важно, чтобы он летел с картиной, а не с копией.

Из полной темноты появляется Дали, облаченный в одеяние старого индейского вождя, (“Белый орел”, 1974,), извлекает из-под увенчанного бахромой балахона прозрачный шар из горного хрусталя, подносит его к камину, рассматривает в огне. Правый глаз Дали - под классической пиратской повязкой на ней изображен огромный глаз, испускающий скупую слезу. (Фото:”Дали в 1964-м году с “объектом” собственного изобретения - Оком времени”.

       ДАЛИ. Все чудеса здесь! Здесь - божественное число Рамона Луллиа.

Подносит шар к нарисованному глазу - глаз оживает, из него сплошным потоком испускаются слезы, - они скатываются из-под повязки на пол - слышно шипение углей в камине.
Все чудеса здесь, дорогой...

ГОЛОС ДОКТОРА (неизвестно откуда, возможно - с верху, а может - из-под земли). Зигмунд, метр. Зигмунд Фрейд.

ДАЛИ. Если бы! Фрейд умер, господа. А Цвейг так и не умудрился показать ему написанный мной портрет. Он испугался, что это - портрет хронически больного человека... Как портрет Санчо Панса... Ну и я пока скриплю, величественный, как аутодафе.
  Весь ужас в том, что я туда никогда не попаду... Я никогда не заберусь в недра этой адской машины... И не услышу звук пощечины, которую бы мне дала эта громадная муха...
  Смотрите! Буква “А” в центре обозначает Господа, “В” - это благость, “С” - величие, “D” - вечность, “Е” - могущество, “F” - премудрость, “G” - воля, “Н” - праведность, “J” - истину, “К” - славу...
  Человечество полагало, что, терпеливо манипулируя этими дисками, ему наверняка удастся раскрыть все тайны мироздания... Потом оно про мироздание забыло... А вся его суть  там - в траекториях, которые эта стерва нарезает. Энрике!

ЭНРИКЕ /из темноты/. Я здесь, ваше высочество.

ДАЛИ. Да перестань ты дурью маяться, “высочество”. Зови хотя бы “величеством”.
Вот бы запихнуть туда носорожий рог, тогда бы она начала кружить по спирали.

ЭНРИКЕ. Сию минуту, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Спасибо, не надо. Я понимаю не хуже тебя, что без Галарины всё это не имеет смысла. Какой всё-таки умницей был Цвейг! Как это он догадался отправиться на тот свет вместе со своей половиной, не вымаливая у небес никакого случая! Воистину, прозрение из прозрений!
Я понял, Стефан... Если бы ты стал дожидаться ухода волею судеб, вы могли не найти друг друга в пространстве... И кто знает, узнали бы вы друг друга, узнаю ли я тебя, Гала?
 Боже, что я несу, конечно же да, конечно же да, я и сейчас... под действием роковой этой эрозии... всё больше и больше утрачиваю твои божественные черты... Что за чёрт... Почему я всё время это говорю... мне даже иногда кажется, что дьявол навязывает мне эти слова... Но я-то похитрее его.

В темноте кто-то спотыкается и падает.

Что там за шум, чёрт бы вас не видал! Я никого не выгоняю, я просто прошу - потише, а то мушка издохнет.
О, это было бесконечно умно с твоей стороны, Стефан, не быть ханжой и пожертвовать этим дурацким комфортом на небесах только ради того, чтобы ни разу не упустить друг друга из вида!
Хорош, я, осёл, дал тебе, моей бабочке, упорхнуть! И не хватило у меня ни ума, ни фантазии отвезти тебя на мыс Кадакеса, и бросится оттуда рука в руке, чтобы потом нас так, вместе и похоронили!
А ведь я всё знал заранее... Что не будет никаких снов, никакого знака, просто ты всегда была слишком хороша для меня... Что ж, ещё немного... Энрике!

ЭНРИКЕ /голос из темноты/. Да, метр.

ДАЛИ. Зажги свечи.

Сами собой, в соответствии заведенному в Доме порядку, начинают зажигаться свечи, свет медленно набирает силу, и в его новых лучах в постепенно тающей темноте возникают известные далианские фантомы. Энрике и Доктор, постепенно отделяются из безумного сообщества ангелов и уродов; они подбираются к Гению сзади, в соответствии с планом грядущего “акта практологии”.
 
       Энрике и Доктор подкрадываются к Мастеру сзади.
Мы видим их спины: Доктор - весь загипсованный. Его левая рука торчит, словно орлиное крыло в момент его пикировки на добычу, загипсован так же торс, перебинтована голова. Прямо на головных бинтах имеет место приспособление, используемое врачами с “ЛОР”-профилем, в свободной руке - пинцет с ватой.
      Энрике прокрадывается все в том же маршальском одеянии, подсвечивая себе путь фонариком, правда, в его костюме появилась новая деталь - голубые кальсоны, коленками и ширинкой назад.    
     Они подходят в плотную к Дали, и, переглянувшись как будто на прощание, ныряют ему под балахон, как в адскую бездну.         

    ДАЛИ. Мадонна Порт-Льигат, что это там у меня за шевеления - еще ведь немного, и обрету веру. А! Это -“призрак Вермеера Делфтского, способный послужить столом”

              Садится, слышен стон.

  Ну что там, Доктор? Да вы оказывается - “дояр черепной арфы”, а не Фрейд. В чем я вас ещё не успел заподозрить, так это в педерастии. Знаешь, Энрике, на любую задницу, сюрреалисты всегда смотрели очень косо. К лесбиянкам относились вполне доброжелательно, но совершенно не терпели педерастов. А я, видишь, терплю, это ещё раз доказывает, что я никогда не имел к сюрреализму никакого отношения. А что до хренов, так вид стоящего фаллоса,  принадлежащего гибкому, почти женскому телу, отраден для моих глаз.

ДОКТОР. Ещё секундочку, дон Сальвадор. Раз уж начали, то, согласитесь, надо бы и кончить.

ДАЛИ. Это точно. Я бы даже изобразил то, что ощущаю, было бы время, и могла бы в руках держаться кисть.
Им, видите ли, не нравились задницы, но я с тонким коварством преподносил им целые груды хорошо замаскированных вероломных задниц Макиавелли. Теперь мы дожили до того, что вместо фотоаппарата - мой собственный зад, а вместо сукна - моя королевская мантия. А вы у нас оказывается фотограф, Доктор Зигмунд Фрейд.

ДАЛИ отходит в сторону, ДОКТОР остаётся стоять с ватой в пинцете в одной руке и с фонариком, светящим в зал - в другой.
  Гений взлетает, словно белый орел: слегка взмахнув крылами. После такого короткого перелета он оказывается сидящем верхом на  камине, и болтает ногами. Энрике и Доктор, кажется, застигнуты врасплох: Доктор, держит на весу свою сломанную руку, словно это - недостающий элемент замысла Гения стать Белым Орлом, второй рукой он сжимает пинцет с ваткой; Энрике же рассеянно блуждает по декорациям лучом своего фонарика - вроде он тут не при чем.
   
       ДАЛИ. Вот она, истинно далианская картина: если все самцы мира, построятся в этаком духе и будут заглядывать друг другу в зад, то ими можно будет опоясать весь мир - пусть идут по дну океана, словно цепь лангустов, ползущая к Гольфстриму. Хоть этак мы слегка развеселим ангелов, а то они последнее время стали хранить убийц. Так что теперь - где права, там не ангел, а какой-то урод. Энрике!

ЭНРИКЕ. Да, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Ты пожарил мне летающую яичницу?

ЭНРИКЕ. Сию минуту, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Не успел, да?

ЭНРИКЕ. Не успел.

ДАЛИ. Ну конечно, вы же все озабочены моим здоровьем. И всем наплевать на божественное число.

Доктор разгибается и направляется к лестнице, ведущей на первый этаж - он напоминает белую единицу, за ним трусит Энрике - вылитая двойка.

   ДАЛИ (аж подпрыгивает у себя на камине). Так вот же оно! Двенадцать, черт бы вас не видал, двенадцать! Стойте и не шевелитесь!

   Длинный бильярдный стол - во весь холл, от стены гостиной до стены кухни. Сальвадор Дали, стоящий у изголовья стола, своей стандартной костылевидной подпоркой, присутствующей едва ли не на половине всех его картин, загоняет шар  в единственную лузу - она на крупном плане.
   На все его 12 ударов кием идет полная смена позиции Дали в дальнем кадре, в том числе и его одеяние.
   Текстура шара и стола напоминает картину Дали “головокружение”(1930); ”Портрет виконтессы Мари-Лауры де Ноай”(1932 г.) а так же “Сюрреалистический предмет, способный измерить мгновенное воспоминание” 1932 г.)
 
     ДАЛИ. Как я раньше этого не узнал! Почему только сейчас, божественная моя Галарина?

               ПЕРВЫЙ УДАР.
  12 ветвей - 12 стадий “Великого Делания”!
               ВТОРОЙ УДАР
  12 знаков зодиака!
               ТРЕТИЙ УДАР
  12 ветхозаветных сыновей Иакова!
               ЧЕТВЕРТЫЙ УДАР
  12 апостолов Иисуса!
               ПЯТЫЙ УДАР
  12 часов в сутках у древних и умных народов!
               ШЕСТОЙ УДАР
  12 зверей восточного цикла!
               СЕДЬМОЙ УДАР
  12 рыцарей круглого стола!
               ВОСЬМОЙ УДАР
  12  ученых мужей (каждому по мужу)
               ДЕВЯТЫЙ УДАР
  12 богов - олимпийцев!
               ДЕСЯТЫЙ УДАР
  12 титанов и титанид!
               ОДИНАДЦАТЫЙ УДАР 
  12 превращений оборотней в зверей - “Чаровник”, любимое чтение Гала, что запретила православная церковь!
               ДВЕНАДЦАТЫЙ УДАР
  12 разбойников в русской песне о Кудияре, что пела мне Гала!

  В лузе торчит и извивается изумрудной гусеницей 12 уложенных Гением  шаров. Они расплываются то в такого же цвета скрипку, то в чье-то лицо, порой - фантасмогорические элементы картины Дали “Атомно-урановая меланхолическая идиллия”(1945г.); в какой-то момент - это “Мягкие часы”(1933г.) По ним ползет “Вечерний паук... надежда”(1940г.)

ДОКТОР. Значит, это самое число, Раймона Луллиа?

ДАЛИ. Нет, дружище Зигмунд. Вы вспомнили про апостолов, но распяли Сына Божьего. Вы, случайно, не Римский Папа Пий Двенадцатый? Так ведь он был антисемитом.
   
   Дали, окрыленный и довольный, прохаживается мимо своих верных слуг, останавливается напротив Доктора и некоторое время смотрит ему в лицо.
 
    ДАЛИ. Что это вы, ребята, голые и с тазами? Здесь вам не римские бани! Здесь всего-навсего булестическая лаборатория.

  Он подставляет Доктору подпорку под сломанную руку, отходит к камину, быстрым и ловким движением снимает со стены старинную аркебузу, мастерски целится.
Доктор и Энрике прижались друг к другу, словно партизаны перед расстрелом.
    
       ДАЛИ. Чуть левее, доктор! О то ни черта не получится.
    
     Раздается изрядной мощи выстрел, на грудной гипсовый панцирь Доктора ложится радужных цветов клякса, в виде автографа Гения.
    Стоящий рядом с ним Энрике, словно, как после удара чем-то тяжелым, некоторое время шатается, потом сдергивает со своего хребта очередную медицинскую банку, валится на пол. Доктор, сперва слегка охреневший, с нешуточной злобой взирает на Мастера, который, стоя спиной к камере, принимает позу средневекового стрелка, только что победившего на конкурсе танцоров.
      
        ДОКТОР. Боюсь, что больше никогда не смогу быть вам полезен, дон Сальвадор. (Собирается спуститься по лестнице.)

        ДАЛИ. Эй, док! (подходит к нему, выуживает откуда-то из-под балахона компакт-диск.) Я сегодня решился-таки расстаться с этой, бесконечно ценной для меня записью. Это вам, доктор.

        ДОКТОР (с сомнением разглядывает подарок в свое “стетоскопическое око”). А что здесь?
      
        ДАЛИ. Здесь адские трубы Вагнера. Лучшего друга Людвига второго Баварского.
       
        ДОКТОР. Спасибо, метр. Не ожидал. (Уходит.)
 
        ДАЛИ. Энрике, дружище, ну-ка верни его. Мы с тобой - два почтенных старца, нам же нельзя без доктора. А такого второго костолома нет во всем Фигейрасе.
       
             Энрике лихо вскакивает, отдает честь, и бросается за Доктором вниз. 

Доктор, постоянно задевая об углы своим гипсом, к которому самым невероятным образом прилепилась классическая подпорка Мастера, сбегает вниз, Энрике летит за ним. Их преследует громогласный оклик Дали:

ДАЛИ. Куда же вы, Доктор? Я хочу угостить вас шампанским двухсотлетней выдержки, такого шампанского вы не будете пить даже с Папой Римским, его подарил мне король Хуан Карлос, когда жаловал титул!

     ЭНРИКЕ (пытается удержать Доктора). Доктор, стойте! Вернитесь! Разве вы не видите, что дон Сальвадор умирает?

             Доктор резко останавливается прямо перед
входом в гараж, медленно оборачивается к Энрике. Бликующее пространство вокруг бассейна, наполненного синей жидкостью, освещает его изумленное лицо.

      ДОКТОР. Что?! Он умирает? Дорогой Энрике, да я не удивлюсь, если он к вечеру пошлет вас в Фигейрас за шлюхой.

      ЭНРИКЕ. Ну, что вы, он верен покойной Гала.
      
      ДОКТОР. Враньё, я иногда читаю прессу.

      ЭНРИКЕ. Фикция, Зигмунд. Я-то знаю.

      ДОКТОР. Да лучше он был ей не верен, да и перестал нас терзать своими режиссёрскими экзерсисами, правда?
      
      ЭНРИКЕ. Правда.
      
       ДОКТОР. Вот видите.
       
     Доктор заходит в гараж, пытается сесть в свой “Альфа-Ромео”, но сплошная загипсованность сильно мешает ему это сделать. В конце концов он залазит в машину, но тут понимает, что управлять в таком состоянии не сможет. Он вспоминает о подарке, вставляет диск в магнитофон, некоторое время звучит английская речь, затем фанфары, потом исполнение Вагнера в сплошном пукании.

ЭНРИКЕ. Здесь запечатлено искусство клуба американских пукоманов, забыл вас предупредить. Это очень ценная вещь для метра, я не думал, что он когда-нибудь с ней расстанется. Там в конце есть пук графа Трубачевского - послушайте, это эмигрант из России.

Пауза. Доктор некоторое время задумчиво слушает  “музыку”.

ДОКТОР. Сколько, вы сказали, выдержка этого вина, любезный Энрике?

ЭНРИКЕ. Двести лет, Доктор. А может быть и триста - гений склонен скорее умалять свои дары, нежели их приукрашивать. Вспомнить страшно, сколько всего перебывало за это время.

ДОКТОР (выходит из машины). Память, память. Вы с Дали так трясётесь над своими воспоминаниями, прямо извращения на ниве памяти.

ЭНРИКЕ /нарочито пропускает мимо ушей сообщение Доктора/. Помню Наполеона, он все стоял на бугре...

ДОКТОР. “И размахивал треуголкой”.

ЭНРИКЕ. Точно. Ненавижу тиранов.

ДОКТОР. Да, Энрике. Сладкий дым заразы не обошёл и вас.

   Поднимаются с первого этажа на второй, со второго - на третий, открывают дверь - первую, вторую, после чего оба подпрыгивают от неожиданности.

В дверной арке оба видят перед собой Сальвадора Дали – решительного нагого, добродушного и лукавого. Он молча протягивает Доктору маленький рюкзачок с торчащей из него старинной бутылкой, до верху наполненной какой-то зелёной жидкостью.

ЭНРИКЕ (как будто продолжает только что прерванный разговор). Помилуйте, Доктор зачем же нос воротить, раз дым столь сладок? К тому же это вовсе не дым, а магический дар повелевать метаморфозами. Один раз метр даже так сказал: “Гением можно стать, играя в гения, надо только заиграться”. (Делает вид, что только что увидел хозяина.) Ой, здравствуйте, дон Сальвадор. Прогуливаетесь?

ДОКТОР. Кто из вас заигрался?

ЭНРИКЕ. Конечно метр.

ДОКТОР. Смелое замечание. От гения при случае за него можно получить по башке, он же редко помнит, что говорит. Вот спросите его, как у него настроение, и не желает ли он заказать себе на часок шлюху?

ЭНРИКЕ. Вот же он стоит, сами и спрашиваете.

ДАЛИ. Хорошая мысль. И главное - всегда новая. Как “Кружевница” Вермеера, всю свою суматошную жизнь пытаюсь разгадать секрет её бесконечного обновления. Что ж, я одариваю вас за спасибо, господа с лицами Ленина, замаскированные под китайцев. Я поднимаю бокал... за нашу сладкую жизнь, господа.

Надевает на Доктора рюкзак, подтягивает лямки.

 Уверяю вас, что мы присутствуем при опере начала нашей жизни, и занавес только что поднялся... Кто знает, может мои пальцы вновь сойдутся вокруг кисти, ведь обещано воскрешение во плоти? Я, кажется, только начинаю ощущать приближение совершенства, что нам время, господа? Время - дитя...
          
             Подводит его к перилам.
   
 Летите, Доктор.

ДОКТОР. Ради всего Святого!..

ДАЛИ. Не орите так, мы же с Энрике не глухие. Как вино? Зубодробительный аромат, правда? Нас всех погубит алкоголь.
 Вот она - непостижимая красота смерти... Но она сегодня не ваша. Она сегодня моя. У вас за спиной - вновь изобретенный ракетный двигатель. Бедняга Гитлер всю жизнь мечтал полетать на таком, да так и не сподобился. Летите, голубь. Летите, аки сверхзвуковой клоп. Попутного ветра в спину.

Доктор сплевывает, встает на перила балкона, Дали подносит запал, Доктор улетает, носимый ветром. Раздается взрыв, - должно быть выстрел из бутылки.

ДАЛИ. Мушка умерла. Мы так и не оценили божественное число Раймонда Луллио. Зеленая была.

ЭНРИКЕ. Да, прямо, как глаза у Пикассо.

Подтаскивает к себе Энрике, берется за его левое ухо.

  Помнишь, старик, вот здесь, на мочке левого уха у него была родинка. У него и у Галарины. То были знаки гениев. Они умерли, и теперь людей с такими знаками на земле нет.

ЭНРИКЕ. А у вас? Где ваш знак, дон Сальвадор?

ДАЛИ. Был на спине.

ЭНРИКЕ. Там, где шрам?

ДАЛИ. Да, да. Я думал, что это клоп и содрал его. Так что я по ошибке поменял божественный знак на свой собственный... Не вижу разницы... Самое-то главное, что всё моё мастерство шло исключительно от ума, а у Пабло - от проклятия. Пабло был наделён почти таким же божественным гением, как Рафаэль, но проклятым гением.

ЭНРИКЕ. Но почему же вы о себе говорите “был”, дон Сальвадор? Пикассо умер, но вы - нет. Вы живой гений, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Да, я живой и красивый гений, примерно, как та мушка в сфере, дохлая, а летает. Мы поминаем ее, так же, как мир почему-то поминает меня при жизни...

  С грохотом срывается с петель дверь с балкона в холл, в ней появляется весь обугленный Доктор, он, шатаясь, подходит к беседующим Дали и Энрике, за ним тянется длиннющая правая ягодица - примерно метра в полтора, точ в точ, как на картине Мастера “Загадка Вильгельма Телля”.(1933.)

       ДАЛИ (без удивления оглядывает Доктора). А скажи мне, Энрике Сабатери, совесть ты моя... Ведь Людвиг Второй Баварский был не так уж и плох?

ЭНРИКЕ / с восторгом/. Он был вовсе не плох, ваше высочество, для нас, для простого народа, да только ведь его объявили безумцем да и утопили в озере, а что до нас, до народа, так нам от этого было ни грустно, ни весело.

ДАЛИ. Но ведь это - не Людвиг Баварский, а Вильгельм Телль, что ты мне голову морочишь. Три тысячи носорогов, все в трюм!
   
На том самом большом, далианском столе, который уже только чем в этой истории не был, стоит бедняга Доктор с полутораметровой ягодицей на все той же подпорке, в костюме Вильгельма Телля. На другом конце стола на изготовку встает сам Дали, натягивая тетиву великолепного старинного арбалета. Энрике готовит голову Доктора, беспрерывно поправляя его головной убор, имеющий невероятно длинный козырек, лежащий на другой подпорке, воткнув при этом яблоко ему в рот. В конце концов, он прилаживает яблоко, обвив его лентами скотча его к голове Доктора.
 
ДОКТОР. По-моему, стреляли не в Вильгельма, метр. Он стрелял.

ДАЛИ. Не страшитесь совершенства, дорогой, оно вам не грозит. Если вы действительно Фрейд, то всю жизнь прятались за бедолагу - Эдипа, а поскольку я - Дали и только Дали, то спрячусь-ка я за вас - если уж вы корчите из себя Телля, и даже реформировали себе задницу. Как вы можете предлагать стрелять в меня, первого испанца, каждое утро прикасающегося к солнцу? Вы - в меня?!
что такое, вы плачете?

ДОКТОР /явно обескуражен/. С чего вы взяли? Я тихо исполняю свой долг...
         
Внезапно силы покидают Мастера...Его руки начинают трястись, и вот он уже сотрясается весь, в неумолимом приступе нещадной болезни этого всесильного Паркинсона...
Он, вероятно совершенно случайно, нажимает на спуск своего арбалета, с него со свистом слетает стрела, и, проделав над дубовым столом свою странную, чисто далианскую траекторию, вонзается сначала в оттянутый козырек головного убора, затем, как бы поразмыслив о смысле невзрачного бытия своего - вечно торчать в колчане, делает дугу и застревает в неестественно длинной правой ягодице Доктора.
Дали валится со стола, и верные слуги его, забыв про обиды и распри, усаживают своего горячо любимого Гения в королевский трон, и прикрывают его ноги горностаевой королевской мантией - Людвига второго Баварского.
------------------------------------------------
               ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА
               
    В доме полутьма. Возле камина - все тот же стол, только теперь он выполняет свои стандартные функции - на нем старинные кубки, посередине - сковородка с подпрыгивающей на масле яичницей из двух яиц  третье висит на нитке, подвешенной к самому потолку, рядом болтается огромная морковка.(“Яйца на блюде без блюда”,1932г.)
Доктор, глядя на угощение, судорожно прощупывает себе под столом гениталии, Энрике просто смотрит перед собой, взгляд его ничего не выражает, он как бы под гипнозом.
Дали восседает во главе стола - взгляд его устремлен в пространство. Он по-прежнему силен - и сразу закрадывается мысль, что он лукавил, когда изображал больного старца.
Длительная пауза. Стучат огромные часы Людвига второго Баварского - шесть ударов. Трещит в камине хворост.
К столу подходит собака - большая пятнистая русская пегая гончая. Судорожно сует Дали лапу. (“Обнаженный Дали, созерцающий пять упорядоченных тел, превращающихся в корпускулы, из которых неожиданно сотворяется Леда Леонардо, оплодотворенная лицом Гала”,1954г.;”Загадка без конца”,1938г.,)

ДАЛИ. Слушай, Энрике, приведи, что ли, “Андалузского пса”. Чтоб кусался.

ЭНРИКЕ. Уже пришёл один, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Пегий?

ЭНРИКЕ. Пегее не бывает, дон Сальвадор.

П а у з а .

ДАЛИ. Ну-ка покажи.

ЭНРИКЕ. Он перед вами, дон Сальвадор.

Дали зрит, наконец, собаку.

ДОКТОР. Правда, пегий.

ЭНРИКЕ. Хорошая собачка. Глазёнки умные.

ДАЛИ /задумчиво и обречённо/. Я так и знал, что этим кончится. Ну что же, Энрике, пригласи собаку в дом.

ЭНРИКЕ. Она в доме, дон Сальвадор. Сейчас я ей дам что-нибудь поесть (тянется за яичницей на нитке, но Дали жестом его останавливает.)

ДАЛИ. Не давай ей ничего, самим жрать нечего. Это пришла моя смерть, старик. Ну, да я её сварю в кастрюле.

ДОКТОР. Вполне в далианском стиле - такое многообразие её образов.

ДАЛИ. Да, только что она летала. На этот раз она явилось пятнистой собакой и не исключено, что я окружён. Не хватает только кота с рыболовным крючком в глазу, и можно будет переходить в наступление. Ангелы владеют ситуацией, не нуждаясь ни в каких планах. Они многолики и безжалостны, как был цветаст и уродлив Свденборг - тот, кто объявил себя ангелом при жизни. Он, наверное, сейчас в гостях у Гете.

ДОКТОР. Надо просто довериться мне, дон Сальвадор, и я сам разгоню ваших злых духов. Да они и сами разлетятся, едва я возьмусь за ручку двери.

ДАЛИ. О, нет. Из всего надо извлекать удовольствие. Если они только решат, что я испугался и позвал на помощь, тогда – точно конец.

ДОКТОР /таинственно оглядывается/. Понимаю, понимаю. Лучший способ отвести от себя беду, так это кого-нибудь о ней предупредить...
Доктор уходит, ДАЛИ моментально превращается в глубокого старика, взор его потухает, голова трясётся. Теперь становится ясно, где игра в болезнь, а где она сама.
ДАЛИ. Энрике, подойди сюда, пожалуйста.

ЭНРИКЕ. Я здесь, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Что-то у нас в доме давно не было женщины, Энрике. Может, Зигмунд прав? Съезди, что ли, в Париж, привези проститутку, а? Разумеется, элегантную, никаких красавиц не надо, такую, чтобы у неё до синевы были выбриты подмышки и чтобы она тебя презирала.

ЭНРИКЕ. Меня?

ДАЛИ. Тебя, тебя, меня-то за что презирать? За то, что я никак не издохну - так ты не лучше. И вообще, я аскет и старец, а Доктор твой - говно. Возьми с него как-нибудь денег - одно моё рассуждение о католицизме стоит груды золота.

ЭНРИКЕ. Может, мы его пошлём? Он вам найдет и Фигерасе.

ДАЛИ. Э, нет, он привезёт проститутку, а она окажется сиделкой, на кой чёрт мне все это надо, и потом - он притащит красивую - для себя и на мои деньги, а мне нужна элегантная. Ну ты же знаешь, кто мне нужен, и потом одна только мысль, что в мастерской со мной будет женщина, живая, настоящая, с руками и ногами, с персиковым пушком на коже, сводит меня с ума!

ЭНРИКЕ. А вы - в форме?

ДАЛИ. Да, да, в форме. Но ты не бойся, в крайнем случае, ты ей заплатишь, ты же знаешь, что я нищий.

ЭНРИКЕ. В первый раз слышу, дон Сальвадор.

ДАЛИ. Да, да, половину денег прожрали, половину истратили на лечение геморроя, а позор остался.

Накидывает на него горностаевую мантию, надевает на него бриллиантовую корону и даёт ему императорский жезл.

Сколько величия в костыле! Сколько достоинства и покоя! Символ воскрешения, правда, Энрике? Ступай.

ЭНРИКЕ. А расходы?

ДАЛИ /похлопывает его по плечу, выгоняя из мантии тучи моли/. Возьми их, дорогой, первый раз в жизни на себя, хватит сидеть на моей тощей шее. Ты же знаешь, что после покойницы Галки, я люблю доллары больше всего, потому что я мистик. Моим великим предшественником, если ты помнишь, был Веласкес, ибо он неизменно накладывал мазки в виде двух вертикальных линий и завитка – знака доллара. Помнишь этот мой шедевр, как его?

ЭНРИКЕ. “Апофоз доллара”. 1964 год, наш Доктор уже четыре года, как жил в Кадакесе.

ДАЛИ. О, да да, “Avida Dollars”. Эта картина твои дела пошли еще лучше. Благодаря моей известности, моему банковскому счету и влиянию моих идей и моей живописи я стал одним из королей мира, ты же стал неприлично богат.

ЭНРИКЕ. Я?!

ДАЛИ. Ты. Тот, который меня всю жизнь обкрадывал. Ты, да Галюшка, - та тратила на своих молодцев, а ты – складывал в мешки.
Позолоти всё вокруг - и ты одухотворишь материю. В крайнем случае - иди пешком, но не забывай золотить: пусть красные гвоздики, скошенные этой тростью взлетают, словно кровавые брызги на беспощадных полотнах Карпаччо! Иди, и приведи мне моё божество, моё сокровище, мой талисман! Что бы тебе не было скучно, возьми с собой серого волка, он сам покажет тебе дорогу и найдёт девчонку, сам-то ты ни на что не способен - чего это я тебя только терплю столько лет? Ну, с Богом!

ДАЛИ сдирает яичницу вместе с ниткой, скармливает еду собаке, сажает ее на нитку, второй конец подает Энрике. Пес сразу же дергает куда-то в сторону - бедного старца Энрике уносит куда-то в сторону.
Дали остается один. Он восседает спиной к камину, пододвигает к себе сковородку, и видит вместо яичницы мягкие часы - на них половина седьмого. Его руки вновь начинают трястись, он взбирается на стол, ползет по нему прямо на камеру на корячках, камера отъезжает по всему столу - Дали с трудом, невероятным для его предыдущего состояния дикого по своей силе экстаза, идет прямо на камеру - он осторожно, совершенно по-стариковски, взбирается по ступеням лестницы, идет к камину второго этажа, - вяло подводит к нему свою всесильную ладонь - камин вспыхивает ярким, синевато-зеленым пламенем; он с трудом отворяет дверь на балкон, выходит на него, смотрит на небо - мы подхватываем его взгляд, - облака летят с невероятной быстротой, время неумолимо ведет свой мягкий отсчет.               
   Дали заходит на балкон - на каменных перилах установлен старинный телескоп. Дали разворачивает его на болото: в круге старой оптической линзы возникает Энрике, которого тащит за собой гончий пес. Энрике - в водолазном костюме, ластах, и акваланге. Неугомонный выжлец затаскивает старого слугу в мутную воду, Дали видит, как они плывут и  тонут, машет им рукой.

      

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
       
                “ВОЗНЕСЕНИЕ ГЕНИЯ”

                “Могила Джульетты”,1942г.

    Дали - в той же позиции, в которой мы распрощались с ним во время проводов Энрике в парижскую экспедицию. Он видит, как из прозрачных вод залива Порт-Льигат выбирается  гончий пес, вытаскивающий из болота Энрике. Дали наставляет на него объектив телескопа - верный старый слуга облачен в какое-то тряпье, держит над собой дырявый зонтик, с которого струйками стекает вода пополам с водорослями.
   В миг помолодевший Гений выбегает с балкона, вышибая двери, подлетает к лестнице, съезжает по перилам, прямо на камеру - мастерски перепрыгивая задом через препятствия, заранее предусмотренные его же конструкцией.
   По середине холла второго этажа, буквально из небытия появляется Энрике, он все с тем же зонтом, с которого ручьями ниспадает на пол вода, хотя реального ее источника мы не видим. 
   
              ДАЛИ. О ты, пьяница. Привёз? (Начинает расхаживать вокруг Энрике, осматривая его с ног до головы.)

ЭНРИКЕ (утирается). Привёл.

ДАЛИ. Она элегантна?

ЭНРИКЕ. Скорее простовата.

ДАЛИ. Ну вот. Я же просил элегантную. Она, надеюсь, тебя презирает?

ЭНРИКЕ. Она всю дорогу молчала.

ДАЛИ. Может, она немая? Ты спросил?

ЭНРИКЕ. Говорит - нет.

ДАЛИ. И она тебя не испугалась? Ты же похож на святого отшельника, который не знает, как ему выделить экскременты.

ЭНРИКЕ. Отчего ж, кто-то даже сказал:
Глянь-ка, монах
В поле справляет нужду
Прикрывшись зонтом.
Но я просто смиренно вторил отцу настоятелю.

ДАЛИ. Да, долго же ты ходил. Но я тебе не давал никакого зонта, я давал тебе что-то другое.

ЭНРИКЕ. Не помню, ваше высочество, ерунду какую-то, но я всё роздал нищим, да бродячим музыкантам, дабы они за вас молились, а другие песнопениями разгоняли тучи на нашей дороге. Всё, как вы и велели.

ДАЛИ. А я велел?

ЭНРИКЕ. Чтоб я сдох.

ДАЛИ. А ты сможешь?

Энрике немедленно заваливается на бок, Дали его поддерживает.

ДАЛИ. Ладно, не сейчас. А как ты ее нашел?

ЭНРИКЕ. Наш умный пёсик погнался за ней прямо по Монмартру, пока я щедро платил музыкантам, ухватил её за подол, разорвал пополам платье. А она - нет, чтобы испугаться, так вынула хлебушек, присела на корточки и начала его кормить. И я решил - из всех шлюх - эта самая святая, и сзади, прямо как ваша “Невинная дева”, которая там что-то над собой делает.

ДАЛИ. Содомски самоудовлетворяется.

ЭНРИКЕ. Точно! Правда, пришлось ещё платить сутенёру - за ущерб, а центуриону - за возмущение ... как его. Спокойствия.

ДАЛИ. А! Это мой ангел задрал подол ведьме за то, что она распустила, мои воздушные шарики. Ты что же, купил ей новое платье, или так и тащил голой через всю Европу?

ЭНРИКЕ. К чему эти расходы, дон Сальвадор? Я ей зашил старое, стало ещё лучше, чем было.

ДАЛИ /с всё возрастающим интересом/. А у неё всё при ней, ну - руки, ноги, как я просил? Она не чересчур элегантна, знаешь, бывает такое - шея, например, без головы?

ЭНРИКЕ. Да нет, всё при ней.

ДАЛИ. А как её зовут, Энрике?

ЭНРИКЕ. Я вначале сам не поверил, граф. Её зовут Елена, но называют...

ДАЛИ. Гала.

ЭНРИКЕ. Точно так, метр.

                Картина

      Дали рассматривает себя в своё “волшебное” зеркало. В отражении - это то он сам, двадцать, тридцать лет назад, рядом - лица Федерико Гарсиа Лорки, Рене Кревеля, Антонена Арто - сгорающего у столба и подающего знаки. В конце концов отражение показывает ему его самого - в данной точке пространства и данный момент времени. 

ДАЛИ  (своему отражению) Ты – гениальный поэт, Федерико. А я – очень плохой художник. Потому что слишком умён, чтобы быть по-настоящему хорошим художником. Для этого нужно быть немного тугодумом.
Антонен! Индусы постановили сжигать вдов, дабы уберечь их от дурных помыслов. А я – обосрался.
 Вот они, корпускулярные контуры экстаза. Что ж, маркиз де Пуболь, вот тебе шанс вновь одержать поистине императорскую победу. Что-то мои два уса совсем некстати повисли, как флаги в тёплую погоду, дай мне финик, Энрике, мне надо будет их смазать.

        Из небытия возникает совершенно пьяный Энрике с фиником весь в китайских, испускающий дымок, иглах, явно собирается его откушать, но Дали, не отрываясь от собственного отражения, отбирает финик и гримирует им себе усы - Энрике исчезает, усы в отражении на черепе поднимаются вверх.
 
 Сегодня я на прощанье наставлю чертям рога, захватив у них единственный приличный рог на все времена - изобилия и пусть бросит камень тот, кто способен на большее... Дали заранее, преклоняет колено, он готов всей грудью принять удар, ведь теперь если и полетит в него камень - разве что философский. На устах моих появляется одна из самых редчайших, самых мудрых улыбок, которую когда-либо видела Галарина... Тогда в её глазах возник немой вопрос, ответ на которым я был дать не в состоянии... Это было давно, теперь я могу ответить на все её вопросы, да только дело за малым... Её со мной, нет...

Во время монолога он пристально рассматривает свое отражение.  Здесь его автопортрет - он то видит себя обнаженного (“Обнаженный Дали, созерцающий пять упорядоченных тел, превращающихся в корпускулы, из которых неожиданно сотворяется Леда Леонардо, оплодотворенная лицом Гала”,1954г.) - то он выглядывает из-за мольберта (“Африканские впечаитления”,1938г.). Меняется отражение - теперь там его оживший автопортрет - с трубкой во рту. Дали раскуривает трубку, выпукскает на автопортрет дым - там возникает его более ранний автопортрет - с “рафаэлевской шеей” (“Автопортрет”,1921г., “Автопртрет с рафаэлевской шеей”,1920г.,)
               
Однако ты выглядишь как дикарь, и я тебя презираю. Энрике!

ЭНРИКЕ. Я здесь, дон Сальвадор!

ДАЛИ. Давай-ка оденемся на манер Генриха четвертого, когда ты опускался на карачки и мы выезжали навстречу делегации. Сам знаешь, для победы важен мундир.

ЭНРИКЕ /медленно опускается на карачки/. Так ведь то была делегация...

   Все тот же длинный стол, во главе которого до сих пор восседал только Дали, и ни кто другой - теперь в королевском троне - Доктор. Он уже без гипса, в смокинге и бабочке - с сигарой во рту и серьгой в ухе. 

ДОКТОР. А здесь шлюха.

ДАЛИ. Не вижу разницы. Там были сплошные шлюхи, есть и будут. Как сказали про воспетого мною Ленина,  ещё до того, что все поняли – его мумия уникальна, и у ней трёхметровая задница: “Я и сейчас живее всех живых!!!”. Энрике! Что за латы у нас в сундуках?

ДОКТОР. Рыцарского?

ДАЛИ. Да, да. Оба рыцаря - два Дали. Один из них принял Гала, другой тот, каким бы он был, если бы никогда её не встретил.

ЭНРИКЕ. У нас есть доспехи Людовика Второго Баварского, того, что верные вассалы утопили в озере!

ДАЛИ. Да успокойся ты, никто его не топил. И Мария Антуанетта никогда не собиралась кормить толпу пирожными, - происки натуралистов.

ЭНРИКЕ. Так что с облачением?

ДАЛИ. Подай сюда.

Оживлённо потирает руки ЭНРИКЕ буквально
взлетает вверх по лестнице - на третий этаж - по всему видно, что он увлечен  затеей.
  ДАЛИ. (Доктору, доверительно.)
Загнусь, как Гитлер на руках у Евы Браун - в совершенно вагнеровском стиле, под объективы Лины Лихентштайн. Эта старуха не то чтобы жива, но шарит по Африке, как у себя в трусах, Я бы на месте такого крутого мужика отравил бы обеих. Как вы думаете? Вы вообще, как на счёт маленьких приключений, кроме подводного плавания?

ДОКТОР. Да нормально.

ДАЛИ, Ну, тогда отужинайте с нами. Сейчас же свистнем бурлаков, и нам сразу привезут лангустов, станцуете стриптиз.

ДОКТОР. Я не танцую стриптиз.

ДАЛИ. Вранье.

ДОКТОР. А кто такие бурлаки?

ДАЛИ. Это те парни, что на Родине Галки в России, таскали на себе гружёные баржи по Волге.

ДОКТОР. На себе?

ДАЛИ. В упряжке, Зигмунд. Галка родилась в Казани, это даже ре Россия, эта, как её. Татария.

ДОКТОР. Призрак и тьма.

ДАЛИ. Точно.

ДОКТОР. Она была сильная женщина?

ДАЛИ. Она была сильнее всех бурлацких упряжек, вместе взятых. Она была, как река, на которой их национальный герой Стенька Разин утопил свою персидскую княжну.

ДОКТОР. Это она сделала вас?

ДАЛИ. Она просто раздавала мои деньги. Я создал жизнь, жопа, соответственно, и реку. Звёздное небо над вами, и какие-то там законы внутри вас, стыдно сказать. Как любит говорить Энрике, “повелеваю пространством, магами засранным”, правда, он такого не говорил, а оно ему приснилось.

ДОКТОР. Вы собираетесь продержать её так долго? Вам это влетит в песету, дон Сальвадор - французские шлюхи дороги нынче, особенно русского происхождения.

          Пауза. Дали с интересом смотрит на Доктора.

ДАЛИ. Что ж, так было всегда - Париж диктует моду с тех пор, как я подкинул ему пару идей. Вы сегодня выглядите, как Рене Кревель, - он тоже был первоклассным жиголло - в добавок курил опиум.

ДОКТОР. Я не курю опиум.

ДАЛИ. Гашиш? Не больше пяти раз, иначе разучишься ходить.

 ДОКТОР.  В какое время?

  ДАЛИ. Да какое моё дело. Нужны и нимфы, и сатиры, как сказал Тиберий, правда, в фильме Тинта Брасса, где девки сосут, сосут, сосут. Но и это они передрали у меня с Бюнюэлем, - у нас, в “Андалузском псе”, титястая и глупая артистка сосёт, сосёт, палец ноги мраморного Апполона, а они всё перепутали, и нашли какой-то двухметровый член, специалисты говорят, что это - муляж. На самом деле, он такого не говорил.

ДОКТОР. Кто?

ДАЛИ. Да Тиберий, Господи ты боже мой.

ДОКТОР. Вы там были?

ДАЛИ. Ещё как. Плескался в кровавом алькове.

ДОКТОР. Ни секунду не сомневался.

ДАЛИ. Мальчик!
Это всемирное жидовство перекупило мир, и серит под себя в океан, который незаметно выдохся; независимо от наций, козлов везде хватает, спасибо им, конечно, что до сих пор ещё не кинули чью-то задницу на кнопку, да ещё, вдобавок, придумали эту демократию, и дали возможность голосовать идиотам.
В людях отмерла та часть мозга, которая у древнего человека отвечало за “шухер”, человек приручил волка, и тот стал его охранять.
Вместе с его водородной бомбой. Которую я же им и изобрёл, - эти учёные мужи вечно у меня всё ****ят.
Кстати! Кревель покончил с собой.

ДОКТОР. Я никогда не покончу с собой.

ДАЛИ. Ну, тогда потерпите до утра, я с вами покончу.
А на счет песет - я просто продам вам моё рассуждение о католицизме, я не думаю, что оно стоит дешевле проститутки. Берете его в кредит?

ДОКТОР. Беру. Где оно?

ДАЛИ. Здесь. (Показывает себе на голову.) В заднице.

          Откуда-то сверху - вероятно, с третьего этажа, доносится жуткий грохот - Дали и Доктор прерывают беседу, и видят, что по лестнице летит тачка на колесах, из которой со звоном высыпаются средневековые латы, за всем этим летит и сам Энрике, -  он едва не сшибает Дали и Доктора с ног. Энрике некоторое время видит на полу между Дали и Доктором, глядя перед собой и стараясь, видимо, понять, где же он все-таки находится. 

ЭНРИКЕ. Помогите, же, Доктор!

ДОКТОР. Я бы воздержался от участия в этой затее.

ДАЛИ. Ай, Доктор, перестаньте! У вас настолько чопорный вид, что муха сдохла. На варенье.

ДОКТОР, пожав плечами, повинуется: ДАЛИ стоит на одном колене лицом в зал, ЭНРИКЕ и ДОКТОР прикидывают, куда что одевать и мучаются с застёжками.

ДОКТОР. Ваше Высочество, я боюсь, что вы не сможете в них передвигаться, обо всём остальном и не говорю.

ДАЛИ /выхватывает из ящика какую-то железку/. Это откуда?

ЭНРИКЕ. Это скорее “куда”, дон Сальвадор, - пояс целомудрия. В сторону его, в сторону!

ДАЛИ. Только совсем не выкидывайте, пригодится. Запру свою Дульсинею, когда ринусь укрощать великанов.

ЭНРИКЕ (весьма ловко, с невероятной быстротой облачает Дали в доспехи). “Вот пудреница, свечка, рукавички. Вот щётка для волос. Ах, память коротка! Забыла я платок”.
Маркиз, пройдитесь.

ДАЛИ. Я-то пройдусь, а она не сбежит куда-нибудь?

ЭНРИКЕ. Да нет, я её привязал.

ДАЛИ. За руки? Или за ноги?

ЭНРИКЕ /добродушно/. За хвост, дон Сальвадор, за хвост.

ДАЛИ. Отлично, вот это – качественный кич. Я всегда говорил, что у баб рога и хвост – элемент нижнего гардероба.

ДОКТОР /хохочет/. Успокойтесь,  маркиз. Она прогуливается по брегу морскому и кидает камушки. Энрике, дружище, а она знает, что у неё каждый день - день рождения?

ДАЛИ /сидит в совершенно неуклюжей позе, злобно взирает на Доктора/. Не забегайте вперёд, Доктор. Вы слишком уж фамильярно заигрываете с небесами. По теории действующего ангела Сведенборга, все римские католики - в аду. А купившие о нем рассуждение - на самом дне. Вы после этих слов не то чтобы будете жариться на сковородке, а просто очень долго будете пробираться в никуда, где варятся в котлах все ваши сокровенные желания.

ДОКТОР /смиренно/. Прошу прощения, дон Сальвадор, видит Бог, я не имел в виду ничего дурного.

ЭНРИКЕ /с нетерпением/. Пройдитесь, маркиз, пройдитесь.

Дали делает пару шагов и валится со страшным грохотом на бок - прямо в тачку. Доктор, явно пользуясь моментом, тут же подтягивает к себе Энрике и заговаривает с ним - в самом быстром темпе, как будто боится потерять время.

ДОКТОР/не обращает внимания на крики, вплотную подходит к Энрике/. Надеюсь, вы понимаете, любезный Энрике, что если Дали что-то и мешало до сих пор свихнуться, скажем ЕЁ светлый образ, то сейчас образ порассеется и помешательство почти неизбежно.

ЭНРИКЕ. На все Воля Божия, как говаривала Гала, особенно часто перед смертью.

ДАЛИ/из тачки/. Да вытащите же меня отсюда, чёрт бы вас не видал! Карлики проклятые! Я в шутку народил вас, а теперь рыдаю над вами!

ДОКТОР (не обращает внимания на вопли Дали). Это уже не воля Божия, дорогой Энрике. Просто не надо было...

ДАЛИ пытается выбраться из ящика, ДОКТОР еле заметным движением его встряхивает, тот валится обратно.

Не надо было вам переться в Париж, почему, кстати, именно в Париж, да ещё пешком, что за дикость? Вы на себя посмотрите? И выуживать оттуда шлюху, в то время, как метр ровно через пять минут запамятовал, куда и зачем вас посылал.

ДАЛИ /из ящика/. Пигмеи! Я выразил грязь дна и суть осьминогов морских глубин! Я носил вас в себе, вы мне были, как дети! И невдомёк вам, уроды, что мне, испанцу и реалисту, достаточно зажать в руках обыкновенный дубовый желудь, чтобы возродился золотой век! Тот самый век, когда не было такой острой нужды спасать искусство от вас, идиоты!

ДОКТОР /Энрике/. Вот видите, что вы наделали? А разгребать, как говорится, придется вдвоем.

ДАЛИ /из ящика/. Да, я испанец, и пусть меня закопают прямо в этой тачке, закованного в железо Людвига, но я ни под каким видом не уложу с собой быка, в крайнем случае - корову, ха-ха!!!

ДОКТОР и ЭНРИКЕ некоторое время с тревогой смотрят друг другу в глаза, поднимают тачку, пред нами предстаёт грустный и лукавый Дали.

ДАЛИ. Доктор... Умоляю... Умоляю, приведите её сюда.

ДОКТОР. Может быть лучше за ней слетает Энрике? Раз уж он начал вас делать счастливым, пусть доведёт дело до конца. А пока он ходит, я позволю себе осведомиться о качестве вашего стула, маркиз, ибо ваш половой вопрос решается как-то экстремально, без всяких на то консультаций, а я бы на вашем месте ей Богу воздержался, вы ведь можете вот так, прямо в латах, на щите или под ним, не знаю как там у вас, рыцарей, и скончаться. Да, да.

ДАЛИ /задумчиво/. Что ж и такая смерть красива и притягательна. Энрике! Ну, ступай, Энрике..

ЭНРИКЕ уходит, ДАЛИ как-то сразу сдаёт.

Санчо Панса хронически болен... Болен...
Вслед Энрике.

Он у нас такой, каким задумал его создатель - нереальный и земной.

   Дали и Доктор вновь остаются вдвоем. Дали явно тяготит присутствие лечащего врача и по совместительству - телохранителя. Дали садится на пол - его всего раскачивает, на лицо все признаки сильного приступа болезни. Доктор наблюдает за обессиленным Гением с чувством нескрываемого превосходства.   
       
ДОКТОР. Дон Сальвадор, да нет здесь никакого Санчо Панса! Во всяком случае я его здесь не вижу. Был Гитлер и был Франко - это правда. И оба были вами благословлены на подвиг.

ДАЛИ. Ах, вот оно что... Призраки альфа самцов бродят по моему замку...

ДОКТОР. Да какая разница, чьи призраки. Гала нет, Дон Сальвадор, она, поверьте мне, умерла. Несчастный Энрике, не в силах вам противостоять, привез вам из Парижа шлюху, которую, к тому же искусала ваша собака, был скандал, слышите метр? Шлю-ху, даже если она тридцать раз Елена по прозвищу Гала. У вас есть щель “меж лат стальных”, так позвольте мне, грешному и бесталанному фашисту, садисту, коммунисту, сионисту и антисемиту, одновременно, который будет пробираться в “никуда”, за одно только ваше рассуждение о католицизме (замечу - ваше, а не мое, дон Сальвадор).

ДАЛИ. Можете ещё купить воспоминания о галкином дневнике. Она вела его по-русски, мне настучала, Аманда Лир. Слыхали такого певца?

ДОКТОР. Воспоминания?

ДОКТОР (таинственно). Ну да, дневника-то нет. Или вот: я как-то подписал пятнадцать тысяч голых листов, представляете? Руку сводило, лист – червонец баксов, но главное – любовь в тротиловом эквиваленте. Нам надо было на что-то ехать в Америку. Где ждал меня Хичкок. Слыхали такого людоеда?

ДОКТОР. Слыхал! Даже смотрел.

ДАЛИ. “Птицы”?

ДОКТОР. “Птицы”.

ДАЛИ. Говно. Единственное, что он там приличного наснял, было с моей сценографией. Бесконечная перспектива, и люди, падают, падают, валятся, кто – куда.

ДОКТОР. Понял. Всё, что за последнее пятьсот лет творилось без вашего участия – говно. Вы можете мне не верить, но под этим я подписываюсь, от чистого сердца и совершенно бесплатно.
 Так позвольте мне лечить и охранять ваше тело, а стало быть заняться своими прямыми обязанностями. Вот хочу измерить у вас пульс - он что-то в последнее время стал пропадать. Прошу вас, разрешите мне это сделать.

ДАЛИ /прилагая громадное усилие, гремя латами, отходит в сторону/. Мне жаль вас, Доктор. Вас и таких как вы погубит снобизм. Вы - международная мафия, которая доведет нас до ручки. Мне ведь ничего не стоит вышвырнуть вас отсюда и поставить под окнами палатку для консилиума, но мне вполне хватает вас одного, что бы постоянно напоминать себе о цивилизации...

ДОКТОР. Которая, соответственно,  “больна”.


ДАЛИ медленно выдвигает из грудного панциря письменный ящик - обнаруживая сквозной проем в груди.(“Город ящиков”,1936г.;”Человекообразный комод”,1936г.)
ДАЛИ. Смотрите сюда... Только так, истинно по-испански, привык я хранить свои чудачества. Здесь все, в этом антропоморфозном шкафу. Здесь вся моя верность традиции и моя реакционность, в которой куда больше мятежа и кощунства, чем во всех ваших ублюдочных революциях!
Впрочем, шаги... Скройтесь, смешные привидения, скройтесь!

Дали заглядывает себе в ящик. Как кенгуру в сумку, и то, что он там видит, кажется, причиняет ему невыносимую боль.

ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА, ЛЕСТНИЦА -К         
    ВОСТОЧНОМУ ВЫХОДУ, ПАНОРАМА ШОССЕ

   Бликующее пространство холла второго этажа - мы видим его из-под самого потолка. Голубовато-белая драпировка как-бы оживает, она похожа на огромный парус, тот, что сорвало ветром, который улегся на палубу старого фрегата, - его колышит легкий, черно-белый бриз, такой же бесцветный, как и вся эта картина. Некоторое время пространство этого морского интерьера статично, однако затем, мгновенно, посередине холла возникает черный кот, он проходит пару шагов, ложится, вылизывает себя.
Кот исчезает - появляется тот самый гончий пес, что водил Энрике за Галой - он в поиске дичи, он жадно вдыхает воздух с тех  мест, где только что ходил кот. Наконец он тыкается носом на место последней кошачьей “лежки”, гонет по следу с голосом - и голос его прорезает пространство, словно это морозное ноябрьское утро в русском лесу - звук режет воздух, как гигантское лезвие, музыка голоса гонца отстает от реалий - настолько такая жизнь чиста и прекрасна -как то самое осеннее утро.
Исчезает азартный выжлец - появляется Дали - его глаза завязаны, он идет, выставив перед собой обе руки, - словно Моисей в тот самый момент, когда он догадался, что рожден не евреем, а египтянином.
Посередине интерьера он останавливается, оборачивается и смотрит наверх, прямо в камеру.
Появляется кот, спокойно идущий по своим делам, через мгновение - гончий пес, ищущий кота, которого он не видит, один желает этой встречи, другой нет, и она не состоится - они бродят по одному пространству, но в разное время, а кот всем своим видом показывает, что его в этой комнате не было и нет.
В мгновение исчезают и Собака, и Кот, - со всех стороно в наше стерильное пространство вламываются разноцветные надувные шары - они создают удивительный и неповторимый звуковой ряд, - он ощутим и реален, он входит в этот дом, как нечто новое и неизбежное - разноцветные надувные шары летают вокруг чела Гения - он возносит руки к небу, в его руке то ли дирижерская палочка, то ли кисть, он производит несколько пассов, словно перед ним холст.               
    Через мгновение интерьер вновь пустеет - появляется все тот же кот, котрый уносится от черной кудлатой собаченки, оставляя за собой на белом парусе черные следы,и вот она вся обвязанная противотанковыми гранатами,  выскакивает через лестницу - прямо на восточное крыльцо дома, соскакивает к калитке, с лаем бросается - прямо по шоссе, за лимузином, из которого торчит проросшее дерево, а из окнон видны силуэты черепов Гитлера, Муссолини и Франко - они в своих парадных мундирах, о чем-то беседуют.
Где-то в стороне слышен взрыв, возле калитки появляется Гала - она в простеньком легком платьице и шляпке- ветер постоянно пытается задрать ей юбку, но она одной рукой ее удерживает, другой придерживает шляпку - чтоб не улетела. За калиткой скачет Энрике - она захлопнулась, и он не может попасть в дом.
       ВТОРОЙ ЭТАЖ

Интерьер тот же, но картина до странногореальна - посередине холла стоит Гала, возле нее  - Энрике в парадной средневековой лакейской ливрее и парике, Дали неожиданно начинает дико хохотать, он хохочет до истерики, до умопомрачения, он едва не валится в ящик на колесах - тот самый, в котором слуга привез рыцарю его доспехи, и верный ЭНРИКЕ едва успевает его подхватить и усадить в трон.
ДАЛИ. Энрике...
Давится от хохота.
Она молчит...
ЭНРИКЕ /смотрит на Гала/. Молчит.
ДАЛИ. Это потрясающе! Будь в этой бабёнке весь огонь Испании, с их бледными лицами, алыми губами, кривыми ногами и пылающими туберкулезным огнём очами, я бы не уронил на ней и взора, но она, чёрт возьми, фригидна по-русски.
Но смотри, Энрике, улыбается она как-то двусмысленно... Она, как то существо, которое писал Леонардо, наделено всеми возвышенными признаками материнства... Впрочем, дети никогда не вызывали у меня эмоций...
Ну, а я, Энрике? Похож я на Людовика Второго Баварского?
ГАЛА. Ты похож на картинку.
Прохаживается по залу.
Здесь такой нет. Когда я была совсем маленькая, я где-то видела такую... Кажется, странствующий рыцарь... Может, это ты сам? Ты простоял так много лет и состарился прямо в латах, правда?
ЭНРИКЕ /на ухо Дали/. Заговорила. Какой прекрасный голос! Как она вам?
Разворачивает Дали так, чтобы ему было её видно.
ДАЛИ. А ты посмотри на её череп... Белый, голубоватый, с небесным отливом... Он похож на гладкие камушки, что её мать собирала на берегу Чёрного моря и складывала в коробочку...
ЭНРИКЕ /на ухо Дали/. Окститесь, граф, это же не ваша жена, та умерла...
ДАЛИ. Молчи, несчастный! Или ты с ними заодно?!
ГАЛА /гуляет по залу/. Ты гробовщик?
ДАЛИ /пытается развернуться сам, болтается, как оловянный солдатик/. С чего ты взяла?
ГАЛА. Ты как-то сразу воспел мой череп. Но ты меня не напугал, среди вас всех я одна не боюсь смерти.
ДАЛИ. С чего ты взяла, что я боюсь смерти?
ГАЛА. Все старики боятся умирать. Говорят - привычка жить берет своё.
ДАЛИ /улыбается/. Нет, девочка, я не гробовщик, хотя... Я бы с удовольствием вогнал последний гвоздь в крышку одного громадного гроба... Но я вогнал самый первым гвоздь.
ГАЛА. Ты художник?
ДАЛИ. Я гений, девочка.
ГАЛА. Ты хороший художник...
ДАЛИ. Ты не поняла. Слушай внимательно - я гений.
ГАЛА. Ты великий художник!
ДАЛИ. Нет, девочка. Я всего-навсего гений на все времена. Но эта мысль никогда не приводила меня в восторг, так - лёгкое удовлетворение. И я вполне отдаю себе отчёт, что всё сделанное мной рядом с Эль Греко - крах чистой воды...
 Но мы и об остальных моих достоинствах не без приятности упомянем, правда, Энрике?
ЭНРИКЕ выуживает из ящика лютню, что-то бренчит и скачет с ней вокруг Дали.
ЭНРИКЕ. Да, да, разумеется! Об этом рыцаре во все времена будут говорить так: он подвигов не совершил, но он погиб, идя на подвиг!
ДАЛИ. Что ты несёшь, старый чёрт?
ГАЛА /смеётся/. Пусть он говорит! Ну, пожалуйста!
ДАЛИ. Продолжай, Энрике!
ЭНРИКЕ. Ну, а сам о себе этот герой постоянно заявлял, что то и дело восстаёт (против кого угодно), надеюсь, красавица, теперь вы понимаете, что скромность отнюдь не возглавляет список его добродетелей.
ДАЛИ. Девочка моя, он красиво говорит, да всё не то, восстания - это удел евреев в гетто, а я с детства любил то, что люблю сейчас: слабость, старость и роскошь. Фауст был полным идиотом - ему открывалась высшая мудрость, а он выбрал этот дурацкий юношеский румянец.
А болтаю я, дружище Энрике, только для того, чтобы моя избранница не отринула меня и не пренебрегла мною, довольно и того, что я был с ней столько лет разлучен, а умирая я усерднее всего прочего молюсь и поручаю себя Богу, короче, если вы ко мне добры, не отриньте песнопенья...
И во всех этих стонах и вздохах... я всё больше утрачиваю... божественные твои черты... Божественные твои черты...
Хватается за голову.
Галарина...
ГАЛА. Повтори ещё раз, пожалуйста.
ДАЛИ. Это я не тебе, девочка. Энрике, друг мой, оставь нас. Накорми нашу умную собачку. Она не ошиблась.

ВТОРОЙ ЭТАЖ, ХОЛЛ
ЭНРИКЕ подводит Гала к Дали, слегка прихлопнув её по заду.
ЭНРИКЕ. Я смиренно удаляюсь, а граф Сальвадор Хасинто Фелипе Дали Даменеч Куси Фаррес, язвительный и сонный и ранний, целует вашей милости ручки.
У х о д и т .
П а у з а.
ГАЛА. Вот это он выдал. Граф? Первый раз вижу живого графа.
ДАЛИ. Хорошо, что не видела мёртвого. Ничего интересного.
ГАЛА. Я что-то слышала... Сальвадор Дали... Да, слышала! Только не помню, где.
Прохаживается по залу.
Как красиво!
Старается дотронуться до каждой вещи.
Как величественно и старо всё в этом твоём доме.
ДАЛИ. Да, заботы короля Хуана Карлоса, милостью которого мне присвоен титул, тот самый, что тебя так шокировал, о своих дворцах ничто, по сравнению с моими заботами об этом доме.
ГАЛА. Это скорее замок.
ДАЛИ. Да нет, ты просто не видела замков, девочка. Когда-то у этого дома была хозяйка...
ГАЛА. А вот здесь как будто чего-то не хватает.
ДАЛИ. Да, когда была жива Галарина, здесь стояло...
ГАЛА. Погоди, я сама догадаюсь... Наверное... Чучело медведя!
ДАЛИ изумлённо смотрит на неё.
П а у з а .
ДАЛИ. Тебе мог об этом сказать Энрике.
ГАЛА. Но он мне об этом не говорил, ты же знаешь.
ДАЛИ. С чего ты взяла, что я знаю?
ГАЛА. Вижу... По глазам.
П а у з а .
ДАЛИ. Здесь действительно стояло чучело медведя... Только очень давно... Когда-то я спас от него мою русскую принцессу... Чёрт, я так давно изо дня в день это повторяю, что сам стал в это верить... Наверное, так оно и было.
ГАЛА. Она действительно была русская?
ДАЛИ. Да.
ГАЛА. И ЕЁ ТОЖЕ звали Гала?
ДАЛИ. Так нельзя говорить, девочка. Нельзя говорить “тоже”.
ГАЛА. Прости. Только я бы на её месте как-то нарядила это чучело... А то ему, наверное, было скучно так стоять... Без юбки и серёжек.
П а у з а .
ДАЛИ. Видишь ли... Оно и стояло. Всё в побрякушках... В юбке и серёжках... Помоги мне снять с себя всё это дерьмо.

    ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ
ДАЛИ становится на колено лицом к КАМЕРЕ, ГАЛА заходит сзади и со скрипом расстёгивает панцирь.
ГАЛА. Шикарные шмотки. Можно я их потом примерю?
ДАЛИ. Если хочешь, я тебе подарю одну единственную деталь... Предназначенную специально для возлюбленной рыцаря... Судя по всему возлюбленным во все времена не доверяли.
ГАЛА. Хочу!
Подпрыгивает на месте и хлопает в ладоши.
Слушай... А этот старичок... кажется, твои слуга... сказал, что тебе нужна я и только я.
ДАЛИ. Он как всегда все перепутал.
ГАЛА. Возможно и так, но по-моему сейчас ты покривил душой.
Расстёгивает панцирь.
Ха-ха! Точно, как застежка у лифчика. Система та же.
ДАЛИ. Слушай, а может, купить новое чучело?
ГАЛА. Зачем? Ведь куда-то оно делось?
ДАЛИ. По-моему, я его кому-то подарил...
ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ - МАСТЕРСКАЯ
Дали - в камеру
   Что за чушь ты снова выдумал, Сальвадор... Всякие бывают чудеса, но только не такие... Не хватает теперь только новой лихой тройки, нового чучела и новых горностаевых манто... А это кто выглядывает сквозь щетину куполов? Вот она стоит сзади, валяет дурака, и столько гордости в ее лице, что сердце сжимается от восхищения... Искушение Святого Антония, Искушения Святого Антония...

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ - МАСТЕРСКАЯ
Латы падают на пол, она садится ему в ноги...
      ДАЛИ. Вот она сидит у моих ног, как когда-то сидела Гала, словно какая-то космическая обезьяна, или внезапные майский ливень, или как плетёная корзинка, наполненная черникой... Девочка моя, смотри, с какой легкостью я перелистываю календарь... Я так продлеваю свою жизнь, доживаю свои последние часы с такой скоростью, что секунды кажутся годами, а они так же длинны, как длинная дорога жареной улитки моей памяти... Смотри, я листаю свои годы вперёд и назад, с дрожью переворачиваю эти странные листы... Где-то там, в этой книге хранятся размягчённые часы моей жизни... Осознаёте ли вы меня?
Берёт её за голову, целует в лоб.
Господи, неужели я её и вправду люблю? Странно, оказывается эта головка, состоящая из одних фантазий, ужасно тяжёлая... Такая махонькая, а словно отлита из свинца... Или руки мои... Руки мои настолько ослабли... Что уже не могут сжимать кисть...
Смотрит себе на руки.
Может, ты мне дашь силы, смешная девчонка, и я напишу свою последнюю картину?..
ГАЛА. С кем ты разговариваешь?
ДАЛИ. С собой, девочка... Старики склонны разговаривать сами с собой, потому что вокруг, как правило, никого нет...
ГАЛЛ. Что ты будешь со мной делать?
ДАЛИ. То, что делают странствующие рыцари и обезглавленные короли... Моя голова, отделённая от величественного тела, будет вещать тебе о любви, а странствовать я собираюсь по небесам. Хочешь со мной?
ГАЛЛ. Хочу!
ДАЛИ. У тебя русское имя?
ГАЛА. Да, но зовут меня - Гала.
ДАЛИ. Кто?
ГАЛА. Мужчины!
ДАЛИ. А меня, девочка, зовут Сальвадор. Сальвадор по-каталонски - желание. Любое другое имя может носить кто попало, даже имя Пабло, но меня зовут Сальвадор.
ГАЛА. Да, я запомнила, только я почему-то думала, что ты давно умер...
ДАЛИ /усмехается/. Да, я умер, но не так давно. Я умер в ту самую секунду, когда умерла моя жена.
ГАЛА. Так ты призрак!
Ходит вокруг него.
Впервые разговариваю с призраком. Постараюсь запомнись надолго.
ДАЛИ. Постарайся запомнить на всю жизнь, девочка, когда-нибудь эт
о воспоминание принесёт тебе груду золота. Поверь мне, в этом мире оно кое-что значит.
ГАЛА. Я хочу, чтоб это было самое яркое воспоминание в моей жизни.
ДАЛИ. И не страшно? Посмотри на меня – ведь я же старик.
ГАЛА. Ну и что? Ты красивый старик! Я в жизни не встречала такого красивого призрака, как ты. Хочешь, я попробую что-нибудь с тобой сделать?
П а у з а .
ДАЛИ. Хочу.
ГАЛА /хлопает в ладоши совсем по-девчачьи/. Я так и знала!

        ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ
  Стол - на этот раз он - альков, он - ложе.    

      ГАЛА. Иди сюда.
ДАЛИ подходит к ней.
Раздвинь мне, пожалуйста, ноги...
П а у з а .
ДАЛИ. Что за чёрт... Ты так говорила когда-нибудь?
ГАЛА. Нет.
ДАЛИ. Ты лжёшь. Проститутка не может не говорить таких слов...
ГАЛА. Может... Она может обойтись и без этих слов, малыш Дали...
ДАЛИ. Что?.. Как ты меня назвала?!
ГАЛА. Малыш Дали...
ДАЛИ. Не смей меня так называть, шлюха... Так звала меня единственная женщина на свете, первая и последняя, её здесь нет!
ГАЛА /не обращает внимания/. Ты что-то сказал, малыш Дали... Я не понимаю, что со мной происходит... Сальвадор... Раздвинь мне ноги Сальвадор...
ДАЛИ склоняется над ней, одной рукой раздвигает ей ноги, другой гладит волосы, раздвигает волосы у неё над ухом, и, пораженный, откидывается назад.


               
                ЧЕТВЕРТЫЙ  ЭТАЖ - МАСТЕРСКАЯ

   
ДАЛИ /себе/. Я, чёрт возьми, всегда точно знал, чего мне ждать от судьбы... И вот настал момент, когда сатана всё перепутал не по собственной воле и забыл, для чего он проник в Рай...
Вновь кидается к ней, хватает за ухо, пытается стереть родинку.
ГАЛА/плачет/. Что же ты делаешь, Сальвадор... Что же ты со мной делаешь...
ДАЛИ /вновь отходит от неё/. Такая родинка была у двух людей на свете - у Пикассо и у Галы... У тебя такая же родинка, девочка, печать гениальности не спутаешь ни с чем... Ради того, чтобы дожить до такого, честное слово, ни с кем, даже с Господом Богом не поменялся бы местами... Так кто же ты?...
ГАЛА /рыдает/. О Боже, Боже, перестань меня мучать, Сальвадор... Я уже не знаю, кто я...
ДАЛИ /вытирает ей слезы подолом своего балахона/. Что же ты плачешь, моя русская принцесса? Грешно мне, наконец-то обретя веру в Бога, пренебрегать его подарками...
Неожиданно вскакивает, орёт куда-то вверх.
Одно даёт мне силы не сгореть на месте - ты, разумеется, НЕ ОНА-а-а-а!!!
Его голос разносится многократным эхом под сводами замка, ДАЛИ хватается за голову и начинает хохотать.
И скоро я узнаю, что тебе от меня нужно!
Обнимаёт ее.
Что мне сделать с тобой?!
Она рыдает.
Скажи, что мне сделать с тобой, скажи внятно, грубо, непристойно, чтоб стало стыдно, скажи! Ну?! Что мне с тобой сделать?!
ГАЛА /сквозь слёзы/. Прикончи меня! Сможешь? Сможешь?
ДАЛИ /берёт её за лицо/. Нет... Я тебя не убью... Хоть ты и повторяешь слово в слово то, что было сказано до твоего рождения, девочка...
В в е р х .
Или ты просишь, божественная моя, чтобы я сделал сейчас то, что не сделал тогда? Что за дьявольские вопросы ты мне задаешь, я ведь разорву эту памятную пелену в клочья, и убью её!!!
       Дали заносит над ее головой императорский жезл.

   “Искушение святого Антотния”, (1946г.)
   Антоний- еле узнаваемый Дали. Весь этот жуткий, и столь же завораживающий пейзаж оживает, и двигается на него -и конь, и слоны, и танцующая обнаженная женщина на спине третьего космического мастодонта, - все мучаются в каком-то псевдо-ритме. Святой Антоний встает с колен и поднимает крест, словно для удара по искушению.


                ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ
ДАЛИ заносит над её головой императорский жезл и в этот момент ему изменяют силы... Он уходит, совершенно разбитый, старчески попукивая и бормочет себе под нос: “кровь слаще меда... кровь слаще меда...” Он идет долго - по лестнице, ведущей с четвертого этажа - через балкон - на третий, через холл третьего, вниз по лестнице - на второй, садится в свой королевский трон. Как будто собирается смотреть спектакль.
 
                ПЕРВЫЙ ЭТАЖ - ПРЕДБАННИК
На первом этаже стоит Гала - она смотрит перед собой совершенно безумными глазами - словно она очнулась от какого-то жуткого сна. Рядом стоят ДОКТОР и ЭНРИКЕ.
ДОКТОР /Гала/. Что с ним?
ГАЛА /сквозь слёзы/. ...не знаю... Он просто ушёл...
ДОКТОР. Но вы же о чём-нибудь говорили?
ГАЛА. Да, мы говорили... Мы говорили о любви.
Она садится на диван, поджимает ноги, и кажется, сама поражена тем, что сказала.
ДОКТОР. О любви?! Девушка, а вы ему, надеюсь, объяснили, кто вы и зачем вы?
ЭНРИКЕ. Доктор, ради Бога прекратите, вы же видите, она не в себе.
ДОКТОР /повышает тон/. А для меня, любезный Энрике, главное, чтобы в себе был Мэтр! Друг мой, взгляните, где он там, я сейчас освобожусь.
П а у з а .
Ну, что? Мне сходить?
ЭНРИКЕ. Не надо, я сам.
У х о д и т .
ГАЛА старается смотреть куда-то в сторону, ДОКТОР даёт ей платок.
ГАЛА. Вы бы не могли мне сказать... Что значит “освобожусь”?
ДОКТОР. Ну да, нам надо поговорить.
ГАЛА /старается чем-нибудь прикрыться/. Может, я сначала переоденусь? У меня был чемоданчик...
ДОКТОР. Да нет, ерунда, потом, всё потом... После того, как переговорим.
ГАЛА. С вами?
ДОКТОР. Да, я его личный врач.
ГАДА. Он сумасшедший?
ДОКТОР. Скажем так, он самый богатый сумасшедший на Земле. Мэтр стал претенциозен, возраст, возраст... Приведите собаку, приведите женщину... А зачем? Вот мы с Энрике и убиваемся над разрешением этих неразрешимые вопросов, мадмуазель.
ГАЛА. Но вы ведь... его доктор, но не мой... Со мной всё в порядке.
ДОКТОР. У вас был контакт?
ГАЛА. С какой стати я должна отвечать на такие вопросы?
ДОКТОР. Полегче, полегче, девушка. Эти стены, что ли, на вас навеяли такой гонор? Ну хорошо, я отвечу: во-первых, я ни разу так и не смог добиться ни от одной женщины, как ей показался “великий мастурбатор”, а во-вторых, я должен все-таки знать, от чего потом лечить “великую куртизанку своей эпохи”.
ГАЛА. Это я великая куртизанка ?
ДОКТОР. У вас еще всё впереди, разумеется - ОН! Он сам так себя называет, я ничего не придумываю. Так был контакт или нет?
ГАЛА. Не помню...
ДОКТОР. То есть как?
ГАЛА. Со мной что-то происходило... как будто это была и не я... Меня как будто парализовало, и я говорила совсем не те слова, которые обычно говорила. Это были не мои слова...
ДОКТОР. Как? Так это еще и не розыгрыш? Я сам начинаю тихо сходить от всего этого с ума, но Бог с ними, со словами, меня интересует, способен ОН на что-нибудь, или нет?!
П а у з а .
ГАЛА. Не помню... Честное слово, я просто боюсь соврать...
ДОКТОР. Понятно. В таком случае я просто обязан вас осмотреть.
ГАЛА. Прямо здесь?
ДОКТОР. Нет, в соседнем кабинете - он за этой дверью.
     ГАРАЖ, МАШИНА
    Доктор открывает дверь и пропускает Гала вперед себя - она заходит в гараж, видит перед собой машину, резко оборачивается к Доктору.

ГАЛА. Я не вижу здесь никакого кабинета.
ДОКТОР. Отчего же? Вам-то все признаки знакомы. Ладно, садитесь в машину, я отвезу вас в Барселону, от туда - самолетом, дорогая. Считайте, что это было маленькое дорожное приключение. Но вам ведь все это не в новинку, правда, дорогая? (Открывает перед ней дверцу.) Прошу!
 
        Она садится в машину

          САЛОН АВТОМОБИЛЯ
   
Доктор безо всяких прелюдей овладевает ей.

ГАЛА. Пусти, скотина.
ДОКТОР. Тихо, тихо... Не слишком ли много воплей для проститутки?
ГАЛА. Пусти, я закричу.
ДОКТОР. Бесполезно, отсюда ничего не слышно.
ГАЛА пытается его ударить, но тут же получает сама, после чего просто отворачивается и больше не сопротивляется.
Ну всё, осмотр окончен, ничего страшного.
ДОКТОР некоторое время пристально смотрит на неё, она тихо плачет, подбрав под себя ноги.
Мог ли думать Людовик Второй Баварский. Ах да, чуть не забыл...
Даёт ей денег, она не реагирует, он засовывает ей купюры под юбку.
Странные вещи творятся в этом мире! Святая дева, спустившаяся с небес, рыдает над презренным металлом, тем самым, за который гибнут люди. На ещё. Столько стоит высочайшее рассуждение о католицизме.
Дает ей таким же образом ещё денег.
Больше нет.
Теперь, мадмуазель, вам наверное стоит удалиться, ибо для нас, истинных поклонников и преданнейших слуг Гения ничего нет важнее, чем его душевный покой, а бабы, как известно, склонны его лишать.

       ГАРАЖ
 Они выбираются из машины - Доктор открывает калитку гаража.

ГАЛА. Да, да, конечно. Где здесь можно поймать такси?
ДОКТОР. Где только душе угодно.
ГАЛА. О, Господи, сейчас я соображу... А где здесь выход?
ДОКТОР. Там же где и вход.
Слышны голоса.
Да, и надеюсь... мы не будем тревожить Гения обилием информации? Мало ли что ему взбредёт в голову, а вам, девушка, надо постоянно вспоминать о своём конституционном статусе. А родинку надо рисовать на щёчке, не будет никаких скандалов.

                ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА

Под купольным сводом, что разьеденяет гостиную второго этажа и холл, Дали раздвигает курисы звездного балагана: там стоит Доктор - словно статуя из музея восковых фигур. Доктор то оживает, согласно законам “далианского” стиля, то вновь становится недвижим.
ДАЛИ. Взгляни, дружище Энрике, на нашего многоумного Доктора... Вот он, аки перст божий возник перед нами, забыв застегнуть, штаны... Он, вероятно, поспешил ткнуться концом в перспективу, это, между прочим, первая реакция всех, кто не родился гением. А там оказался её самый конец. Цивилизация решила освободить нас от химеры совести, зачем тогда постоянно плевать на Гитлера? У него нет в глазах ни вины, ни страха, он никогда не ощутит их пьянящего вкуса...
      Доктор исчезает, на авансцене повляется Гала
Но это все мелочи, Энрике, главное - ты взгляни на эту девушку!
 Волей провидения на мочке её левого уха начертано то,  чего просто так быть не должно и не может. И прости меня за всё, поверь, я заслужил прощения, достаточно того, что я думаю о тебе чаще, чем о Пабло, чем о собственном отце, может, потому что ты от меня всю жизнь не отходишь, черт бы тебя не видал. Теперь смотри на неё, смотри! Сегодня она, как никогда похожа на изображение льва с эмблемой кинокомпании “Метро Голдвин Мейер”, и никогда еще мне не хотелось так сильно её съесть. Литургия и жратва - намёки на эрекцию, Энрике. Мне почему-то кажется, что стоит мне попросить её плюнуть мне в рожу, она немедленно это сделает.
ГАЛА, повернув в ритме титровки голову, словно кукла, плюёт ему в лицо, тот с восторгом утирается подолом.
Ну, что я говорил?
Носится вокруг нее, как будто она - холст и он пишет картину.
А соплей у неё, как у моей первой любви в Кадакесе...
Вытирает ей нос тем же манером, Гала исчезает, на ее месте появляется Энрике - “реальный и земной” 
Энрике, ты видишь, как я мастерски изображаю холодность?  Что же ты стоишь, старик? Принеси мне мой длинный плащ до пят, который я привез из Фигераса.
ЭНРИКЕ. Мы в Фигерасе, мэтр.
ДАЛИ. Да? А я думал, мы в замке Во-ле-Пениль.
О г л я д ы в а е т с я .
Похоже, чёрт. Что ты стоишь?
ЭНРИКЕ. А куда идти?
ДАЛИ. Дуй за плащом! Тем самым, который я привёз в Мадрид в двадцать первом году.
       Пауза. Энрике не двигается с места.
Чего тебе?
ЭНРИКЕ. Вы сказали принести плащ, дон Сальвадор.
ДАЛИ. Ну так неси.
ЭНРИКЕ. Осмелюсь спросить, ваше Высочество... А зачем он вам?
ДАЛИ. Как зачем? Я женюсь на ней.
П а у з а .
ДОКТОР. Простите...
ДАЛИ. Бог простит, молодой человек. Я жажду её любить, жениться на ней я просто обязан. Отнеситесь к этому, как к моему неистовому капризу - снова и снова жениться на Гала! И всякий раз оставлять ей свое состояние... Ну, на радостях переименуем нашего Доктора в Матисса и теперь он у нас будет символизировать скромное обаяние буржуазии в легких коммунистических тонах.
     Исчезает Энрике, появляется Доктор.
ДОКТОР. Да, но я не художник, мэтр.
ДАЛИ. Уладим как-нибудь. Матисс тоже никогда не был художником. В конце концов величие - не такая уж обязательная штука.
Исчезает Доктор, появляется Дали - другой, нереальный, и тот самый Дали, который нынче доживает свои последние часы в этом бренном миру, расхаживает вокруг самого себя, декламируя одну из своих последних речей.
Вот поглядите, дамы и господа, на старца, искусанного кузнечиками и мухами, посмотрим, хватит ли у вас смелости подойти и спросить у него, когда там наступит конец света, и правильно, я сам не знаю... Ещё вчера был уверен - конец света наступит сегодня, а сегодня уже сам чёрт не разберёт - я вдруг решил, дамы и господа, затмить смерть своими песнями о любви... Хватит гоняться за ней и пугать её пальбой из аркебузы - пусть она немного отдохнёт, а мы тут слегка помечтаем, правда?
Ну, хватит болтать Энрике, много будешь болтать, быстро потеряешь форму, мы с девочкой теперь оба существа архангельские, сотвори помолвку, а для свадьбы мне понадобится тысяча архиепископов.

       Рядом с восковым Дали появляется Гала - то ли она сама, то ли ее кукла, рядом - Энрике в судейскоймантии и соответствующем чепчике.

ЭНРИКЕ. Раба Божия согласна?
ГАЛА. Нет.
ДАЛИ. Она согласна, господа. Помолвка состоялась. Карл Маркс, Ницше, Фрейд и Людовик Второй Баварский положат сегодня свои доктрины на музыку Бизе. И зрелищ, зрелищ!
Скачет по сцене, размахивает руками.
Фейерверк из пяти взрывающихся лебедей, папуасы съедают стадо слонов со скоростью, на которую способны лишь пираньи, отгрызающее яйца у аллигатора.
Созовите больше гостей, Энрике, чем их было на похоронах Ленина, и чтоб побольше музыки, и чтоб летали воздушные змеи со страшными рожами, и подать сюда всех, кого я хочу видеть, хоть с небес, хоть с преисподней, и фотограф при нас!

       Меж звездных кулис появляется подзорная труба - та самая, в которую Дали разглядывал уход и приход Энрике, - она накрыта черным сукном, под которым должен быть фотограф - но его нет, и лишь легкий ветерок развивает черное сукно.

 Дадим волю чувствам - пусть снимает любые задницы, и никто сегодня не посмеет ему отказать, а кто не придёт - Бог с ними, пусть настанет конец света и разразится вселенский шабаш!!!
Возникают ДОКТОР и ЭНРИКЕ- с вывернутыми карманами - там пусто, вылетает моль, ползают пауки. Энрике пытается прихлопгнуть моль ладноями, но после первого же хлопка растворяется в манящем пространстве сцены.
Я, Сальвадор Дали, должен думать, где мне взять деньги? Это чудовищно, это унизительно и наконец - оскорбительно! И рядом со мной влачит жалкое существование моя невеста... Моё сокровище... Мой талисман... Моя маленькая русская девочка...
А зубки, мои зубки, мои щербатые, милые мои зубки - они привыкли грызть только золото!
Энрике, вечный ты жид, а накрыт ли у нас стол?
ГОЛОС ЭНРИКЕ (Откуда-то сверху). Не совсем, дон Сальвадор.
ДАЛИ. Я знал, что он давно накрыт, милый ты моему сердцу старец, но вы не суетитесь, разомнёмся пока по-пролетарски - изысканные трупы попьют молодого вина.
А теперь простите, невесте надо переодеться, мой личный врач и вечный почитатель моего Гения нечаянно испоганил ей платье.
Встает рядом с Гала, закрывает занавес.

            ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА

               Занавес оживает: на его темном фоне возникает “Гвадалупская Богоматерь”(1959г.). Она распадается на разноцветные атомы, они, полетав, соеденяются в длинный стол, за котором при свечах, друг на против друга, восседают Энрике и Доктор. Они во фраках и бабочках. Лица их в полумраке сосредоточены и неласковы. ДОКТОР и ЭНРИКЕ некоторое время молча смотрят друг другу в глаза, потом как-то одновременно срываются и начинают говорить, не слушая друг друга.
ЭНРИКЕ. Мне не зря сегодня всю ночь снились баталии. Аскетизм и педерастия - это всё забавы юности, а вот в старости снятся баталии. Какой-то мудрец выхватил кирпич из задницы... О, Господи... Из здания истины и гонялся с ним за мной.
ДОКТОР. Догнал?
ЭНРИКЕ. Ещё как. Пора помирать, но в любом случае, я не могу это сделать раньше, чем мэтр.
ДОКТОР. Да не убивайте вы так себя, любезный Энрике, я тоже попал в идиотское положение, живите вы ещё триста лет, и вы сможете играть роль летописца и секретаря у бывшей шлюхи, а ныне графини нью-Гала, боже, пока мэтр жив, он попросит её снести яйцо, так она снесёт пятьдесят.
Сколько тому примеров в истории,взять хотя бы того же полковника Шобера,  и всякий раз один финал - не женитесь на шлюхах, не женитесь на шлюхах, так нет! Они добрались и до нашего тихого местечка, хотя чего пенять на повсеместную проституцию, вы же за ней сами съездили. Где вы её, в самом-то деле, взяли? Может чего перепутали, и собачка содрала с неё юбку, когда та покидала клуб девственниц?
ЭНРИКЕ. Я бы вам рожу набил, дорогой друг, да сил нет, и голова идёт кругом, но подождите, ещё появятся. Одно меня останавливает - так это святая надежда, что всё, что бы вы не делали, производится исключительно с профилактическими целями.
ДОКТОР. Вот! Вот оно, трезвое слово умудренного опытом человека, по вас сразу видно, что вы всю жизнь аккуратно платили налоги, и не сидели в тюрьме за избиение нотариуса, как мэтр. А что до методов, как мои учителя говаривали, так все хороши, лишь бы помогали. Давайте лучше подумаем, да не в обиду вам будет сказано, что нам делать с этой позорной старческой любовью и с этим позорным старческим  задором.
ЭНРИКЕ. А что ж мы можем сделать? Ровным счётом ничего. Остаётся лишь уповать на то, чтобы всё прошло без лишних истерик с чьей-либо стороны. К тому же девушка, если мне слух не изменил, я еле успел вытащить вату из ушей, сказала мэтру “нет”.
ДОКТОР. Да, мне тоже так послышалось, да только что-то он не обратил на это внимания, он, кстати, вообще ни на кого не обращает внимания.
ЭНРИКЕ /устало/. Что ж делать, он - Гении, а мы - говно, пора бы нам это уяснить.
ГОЛОС ДАЛИ /из темноты/. О чём учёная беседа, черт бы вас не видал! Разрешите вмешаться, не будучи в курсе. Нам отсюда ни черта не видно и какого чёрта мне подсунули шпинат - а не ем шпинат!!!
ДОКТОР /в который раз подпрыгивает от неожиданности, Энрике/. Когда вы только всё успеваете, я вам поражаюсь! И любимый шпинат мэтра - на столе. Однако, вы слышали - он уже говорит “нам” не видно. Больная цивилизация, которую мы так дружно лечим с тех самых пор, как она, словно наша девчонка дуровая, возникла, тем более нам не простит, если мы вовремя не уложим полусумасшедшего старика в постель, будь он трижды гений и трижды на все времена. Эти самые грядущие времена, не внушающие особой надежды ни мне, ни, полагаю, вам, нас, в конце концов, и не поймут.
ЭНРИКЕ. Вы настолько во всём правы, дорогой Доктор, что это даже слегка обескураживает: если шлюха, то надо ее неприменно поиметь, если старик, то пусть лежит и не шевелится, как бы чего не испортил. Сдаюсь.

             ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА

    Прямо по столу - со стороны его изголовья, пробегает сначала все та же собаченка, обвязанная гранатами, за ней - гончий пес, вслед за ними бредет черный кот - все они по очереди исчезают, как только добираются до самого крупного плана.
Свет медленно набирает силу, появляются Дали и Гала - он в королевском одеянии Людовика Второго Боварского, она - в свадебном платье, расшитом бриллиантами.

ДАЛИ. Ну что, Энрике, похож я на Людовика Второго Баварского?
ЭНРИКЕ. Вы похожи на бабусю, которую изнасиловал полк янычар.
ДАЛИ. Что ж, за неимением, как говорится, лучшего.
ЭНРИКЕ. Вот за неимением лучшего он её и изнасиловал.
ДАЛИ. Ты что же, мерзавец, принимал участие в насилии? Вон из моего дома.
ЭНРИКЕ. Боже сохрани!
Интенсивно крестится.
Я всего лишь усердно молился, и все белокурые козочки паслись неподалеку - сплошь девственницы. Еле ноги унёс, ей Богу, мэтр. Два месяца осады! А там - бабка, тоже, кстати, с усами, остальные ушли через подземный ход, а её оставили - до того всем надоела. Жутко похотливая была. Но сражалась отчаянно - считайте, половина янычар сама себе выпустила кишки.
ДАЛИ. Больше ты ничего не помнишь, убогий?
ЭНРИКЕ. Больше ничего - вся память, как белый холст.
ДАЛИ. Ну, а теперь, господа, давайте, по русскому обычаю, надо во все глотки орать “горько”. Прошу.
П а у з а.
Стук часов.
ДОКТОР. Мы-то проорём, да только не видно гостей.
ДАЛИ. Ерунда, все пьянки устраивают для тех, кого на них не приглашают.
ЭНРИКЕ /себе под нос/. Свадебное платье Гала... О, Боже...
ДАЛИ. Ты что-то не очень внятно проорал “горько”, Энрике.
ЭНРИКЕ. Сейчас, мэтр, поднапрягусь.
ДАЛИ. Ну, а вы, Доктор?
ДОКТОР. Это вы мне, мэтр? Так я во всем согласен с вами, с Гением, зачем меня о чём-то спрашивать, это - лишняя трата драгоценных сил, они вам ещё пригодятся.
ДАЛИ /Гала/. Любовь моя, я совсем забыл тебе сказать, что основная заслуга доктора Фрейда в том, что он таки доказал нам, идиотам, что Моисей был не жидом, а египтянином.
ДОКТОР. Вы, если мне память не изменяет, переименовали меня в Матисса и теперь я скромный обаятельный буржуа.
ДАЛИ. Ну, вы уж нас простите великодушно.
 Теперь самая главная новость, господа.
Всходит на стол, ведет за собой за руку Гала, разгребая на своем пути посуду императорским жезлом.
Я женюсь на ней. Я женюсь на ней тысячный раз, и тысячный раз мы справляем её день рождения, и нам понадобится тысяча дарохранительниц.
ЭНРИКЕ /с тоскою смотрит на её платье/. Мы уже знаем, ваше высочество.
ДАЛИ. Да? Интересно откуда? Я уже говорил?
ДОКТОР /задумчиво/. Н-да, идея себя изжила... Он спятил.
Бой часов. Дали останавливается.
П а у з а .
ДАЛИ. Что вы сказали?
ДОКТОР /бодро/. Я сказал расхожую фразу - “Дали в своём репертуаре”.
П а у з а .
ДАЛИ постепенно сникает, он растерянно смотрит по сторонам, как бы пытаясь себе уяснить, как это он взобрался на такой высокий стол.
ДАЛИ. Да, конечно... Ведь она всего-навсего проститутка... Хотя и русская. Правда, Энрике? Что же ты молчишь, Энрике? А всё, что было, это нам либо приснилось, либо это были не мы, правда?
ГАЛА неожиданно разворачивается к Дали, плюёт ему в лицо, начинает его изо всех сил колотить.
/Хохочет/. Энрике! Что же ты стоишь? Безумная дочь убьёт меня каминными щипцами!!! Ха-ха!
ДОКТОР заскакивает на стол и стаскивает на пол отчаянно сопротивляющуюся Гала,  ДАЛИ, совершенно обессиленный, валится прямо в объятия Энрике, тот не удерживается на ногах и оба падают на пол.

    Возле камина Гала сидит верхом на Дали и колошматит его, что есть силы.

      ДАЛИ. Чёрт возьми, девка! Девка! Она - дьявол! Убейте её! Убейте, сожгите и прах развейте по ветру!
ГАЛА. Убей меня, Сальвадор! Ну?! Убей меня!
ДОКТОР пытается вытащить её из тронного зала, она сопротивляется изо всех сил, царапает в кровь ему лицо, постепенно рвется свадебное платье Гала.
ДАЛИ /валяется по полу вместе с Энрике/. Нет, оставьте ей... Вы слышите? Это же она - Гала, вы разве не узнали её голос? Это же она! Пусть она останется, простим её, господа! У неё сегодня день рождения, а мы так и не сделали ей подарка, вы слышите?..
Поднимается, идёт к ней, ЭНРИКЕ волочится за ним, держа его за ногу.
Вот же она! Вы что, её не узнали? Взгляните на мочку её левого уха! И если вы посмеете когда-нибудь кому-нибудь её показать, я убью всех!!! Спрячьте её и никому не показывайте! Я буду стрелять из аркебузы по всякой роже, которая здесь появится! Пусть это будет нашей маленькой тайной, правда, господа?!
Обессиленный, валится на ближайший стул, утыкается лицом в стол.

            28.        Крупн. план.                Осн. тема
20 сек.,480 к.
ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА - У ЛЕСТНИЦЫ, ВЕДУЩЕЙ К ВОСТОЧНОМУ КРЫЛЬЦУ
ДОКТОР бьёт Гала по лицу, та  потрясена.
ДОКТОР. Возьми ещё денег и убирайся.
Даёт ей пачку денег, ОНА немедленно швыряет их ему в лицо, уходит.

ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА
Стол, полутьма. За столом - с одной стороны - совершенно обессиленный Дали, напротив него - Энрике и Доктор. Время от времени вдоль стола со свистом проносится гигантский маятник.
ДАЛИ /в стол/. Где она?
ДОКТОР /вытирает кровь с лица/. Граф, она ушла. Она ушла, эффектно подобрав подол. И хватит об этом, граф. Оставим ей на память свадебное платье Гала.
ДАЛИ. Вижу, Дьявол искушает меня, господа...
То была не ты, божественная, то был дьявол, и мы чуть было не зачитались сатанинскими стихами.
ЭНРИКЕ уходит.
ДОКТОР. Мне надо вас осмотреть, дон Сальвадор.
ДАЛИ. Да пошёл ты.
ДОКТОР. Как вам будет угодно. Крови больше нет?
ДАЛИ /засовывает руку себе под балахон, вынимает оттуда, он весь в крови, сует его под нос Доктору/. Есть немного. Какое сегодня число?
ДОКТОР. Двадцать третье января, мэтр.
ДАЛИ. А год?
ДОКТОР. Одна тысяча девятьсот восемьдесят девятый от Рождества Христова.
ДАЛИ. А время?
ДОКТОР. Светает, мэтр.
       Бой часов. Семь ударов
ДАЛИ. Уже светает?
ДОКТОР. Семь утра, скоро рассветёт. Боюсь, что при таком режиме...
ДАЛИ. Да плевать мне на ваш режим. Врут ваши часы.
ДОКТОР. До сих пор не врали. Хорошие швейцарские часы.
ДАЛИ. Выбросьте их, Доктор.
ДОКТОР немедленно снимает их и выбрасывает в камин - они вспихивают, словно были облиты бензином.
Так-то оно лучше. Воистину - рыцарский поступок. Врали часы в Фигерасе, когда показывали одиннадцать утра в момент моего рождения... И соврут сегодня, в десять утра, когда покажут стрелками на мою смерть - так или иначе я расстанусь с вами минут через пятнадцать, и это враньё.... Я вам даже тела своего не оставлю - ведь обещано воскресение во плоти?
Раз моей рукой всегда водил только Бог, значит он сам, по своим собственным часам дал и заберёт. Из рая в рай... Из плена в плен... Из утробы в утробу...

По чистому пляжу мыса Кадакес прогуливается Гала, и собирает камушки. Облака летят в неудержимом вселенском своем ритме - время летит, его не остановишь...Она подходит к мягким часам, трогает их стрелки - те показывают семь. (“Твердость памяти”,1931г.)
Звучит голос Дали - он говорит по-испански, его дублирует артист, Гения играющий.

ДАЛИ. Родился Сальвадор Дали - пусть в честь него звонят колокола!
Родился Сальвадор Дали - ветер стих и небо прояснилось... Средиземное море спокойно - на его гладкой рыбьей коже играют семь солнечных бликов, семь золотых чешуек... Именно семь - больше мне и не нужно... Смотрите же! Смотрите же все! Не зря в доме на улице Монтуриоль царит радостная суматоха, а умилённые родители не сводят глаз с новорожденного...
И запомните мои слова: когда придёт его смертный час, всё будет иначе... Агония станет воистину поучительном зрелищем, которое внесёт неоценимый вклад в ниспровержение морали всех тех, кто сможет неотрывно наблюдать каждый миг столь назидательной кончины...

         ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА

   Мы смотрим из-под потолка - На столе лежит Дали, смотрит прямо на нас. По обе стороны стоят Энрике и Доктор. Весь стол уставлен заженными свечами, слышен их треск.

 
ДАЛИ. Мы катали друг и другу прозрачный, сверкающий шар,я и мир, а он иногда просто уходил, не дождавшись моего паса... Иногда мне казалось, что он не один, что его много, что это уже не один шар, а много шаров, и все они катятся не туда... Мы перестали понимать друг друга... Мир стал вести себя, как Людовик Четырнадцатый, он всякий раз, перед тем, как в очередной раз пропустить мимо ушей мои слова о нем, стал заявлять, что ему почти что пришлось ждать...
Одно меня успокаивает, что в любой ошибке есть что-то от Бога, почти всегда. И даже то, что я народился совсем не в то время. Я никогда не хотел поднимать знамя подвижничества. Если в эпоху пигмеев гениев, не убивают камнями, как бешеных собак, то за это можно возблагодарить лишь Господа Бога.
Ну, вы поняли теперь, с кем имеете дело? Воистину, велик Дали! И запомните, что единственная разница между безумцем и мной лишь в том, что я все-таки не безумец, это она, безумная любовь, над которой вы надругались, спасла меня от безумия!
   Мне не зря последнее время снилась “Тайная вечеря”... Перед сном я просил свою душу, чтобы она немного полетала и встретилась там с душой Гала... И она, наверное, с ней встретилась: Гала плюнула мне в лицо... За столом сидели какие-то рожи, и кто-то, с огрызком веревки на шее всё тыкал мне пальцем в какую-то книгу и говорил “Вот она, истина”! А потом... А потом.... Мне кто-то шепнул на ухо... “Знаешь, Дали, это же ты его повесил... А это твой сын...”
Я всё хотел всмотреться в его лицо, но свет падал сзади, и я видел одни тени... Маленький свет есть тень большого света... Может, она приходила, чтобы зачать от меня ребёнка...
Берет за руку Э н р и к е .
Верни мне её... Слышишь, старик?! Верни её... Я прошу тебя, старик... я молю тебя, найди её...
Камера наезжает на крупный план - прямо с верху.
ДОКТОР. Нет, не сюда, в постель... Быстрей, Энрике...
ДАЛИ. Нет, здесь... Я буду лежать здесь... Она шла со мной по этому королевскому столу, она касалась его своими маленькими ножками... Моя русская принцесса из театрика сеньора Трайтера... Она приходила ко мне, а вы её прогнали... Пигмеи... Вы надругалась над ней... Я вас ненавижу...
Помнишь, Гала? Помнишь ли ты меня?.. Твоей единственной печалью было - как бы я смог жить, когда тебя нет рядом...
ЭНРИКЕ /рыдает/. Божественный... Божественный Дали... Он умирает...
ДАЛИ. Перестань, старик... Если нет никаких мух, явившихся на мой прах, значит и душа ещё здесь... Ещё не время... Я не умру, пока ты её мне не приведешь...
ДОКТОР. Мэтр, потерпите, мы перенесём вас в постель...
ДАЛИ. Слушайте же! Я, Сафардский рыцарь, вошёл в свой Рим, и родился заново... Я срубил голову Калигуле, и император безобразно умер под моим карающим мечом... Хоть он и орал что жив...
Затихает на секунду, потом, вздрагивает.
Я жив, Санчо! Я ещё жив! О, эта боль... Нежная и горькая... Санчо!
ЭНРИКЕ. Я здесь, мэтр...
ДАЛИ. Где она? Я чувствую, она где-то рядом... Приведи мне ее, Санчо! А то мне трудно дышать...
Откуда-то из темноты появляется ГАЛА, берёт его голову в руки...
ГАЛА. Я здесь, малыш Дали... Что ты хочешь, сердце мое?.. Что ты желаешь, сердце моё?..
ЭНРИКЕ и Доктор вздрагивают, оборачиваются на неё.
ДАЛИ. Ты пришла, любовь моя... Ты слышишь Вагнера? Дай мне твоё лицо, я плохо вижу...
Трогает её лицо.
Боже! И ведь по-настоящему научился владеть кистью только из страха прикоснуться к твоему лицу... Я так и не избавился от этой робости и не стал писать без страха... Я так и не постиг, в чем суть мастерства живописца...
ДОКТОР рыдает.
ЭНРИКЕ /сквозь слезы/. Что же вы, Доктор? Спасайте его, он же умирает...
ДАЛИ. Нет, нет, Христос - нет! Пресвятая дева... да... Вот она... Вот она...

    
           ХОЛЛ ВТОРОГО ЭТАЖА

  Камера - на одном конце стола, на другом - ДАЛИ, он вдруг со всей резвостью садится, ввергнув в ужас Энрике и Доктора.

  Всё, господа. Издохла мушка. Мы так и не узнали Божественное число Раймонда Луллио.
ГАЛА обнимает его сзади, он целует ей руку.
А вы думали, господа, думали, что я так пошло отдам концы? Так, вдруг? Вам разве не было известно, что Дали - непревзойдённый провокатор? Вдруг бывает только “пук”, господа.
Гала, девочка моя, дай же мне руку!  Воспарим и превзойдём сами себя, и да отдаст Серафим нам по крылу!
Они разбегаются по длинному столу, ДАЛИ и ГАЛА, прямо на камеру.

              - Порт-Льигат, БАЛКОН
       ТРЕТЬЕГО ЭТАЖА
Они выбрасываются и воспаряют... Нам даже и не надо было вытягивать шеи, как это долго ещё делали Энрике (“Атавизм сумерек”, 1933г.) и Доктор (“Отнятие от груди, питающей мебелью - кормом”,1934г.), нам и так это было $$$видно, как никогда...

 P. S.

“Пока продолжалась полемика вокруг грядущих похорон, Дали умер. Это случилось в десять пятнадцать утра, в понедельник, 23 января 1989 года. До самого конца Дали не переставал бормотать: “я хочу домой” – и желал слушать свою любимую музыку. На его тумбочке возле постели лежали книги физика Эрвина Шредингера “что такое жизнь?”, и затрёпанный экземпляр “Африканских впечатлений” Раймона Русселя – одна из его любимых книг”.

Ян Гибсон. “Безумная жизнь Сальвадора Дали”