Молоко в ладонях Глава 24

               
   БЕСЫ СОБЛАЗНА

   В колхозной столовой с продуктами почти всегда было трудно; полу-гнилую картошку берегли, даже мороженную, круп совсем - ничего, а из зерновых, что с полей собирали, за исключением семенного запаса, без остатка, до зернышка, в район вывозилось: все для фронта. Поэтому, когда забивали какую-нибудь, непригодную для хозяйства животину, в обработку поступало мясо, за которым глаз да глаз нужен был; иначе не уследить, кроме как, под замок в леднике запирать. А при нем сторож, куда без него. Стариков на селе мало; все больше бабы, да детвора, которым и ружье то доверить нельзя, а какой охранник без оружия; так, пустое место – «тюк, по голове, и нет мяса!». Не раз такое случалось в соседних деревнях, и Капустин хорошо знал и был наслышан о проделках разношерстных, нерадивых спекулянтов. Однако, что тут поделаешь; канули в грустную даль хорошие, пристойные времена - одна надежда, что обойдется. Вот и старался председатель все поступления редких продуктов на склад да в ледник, в особом секрете держать, а с появлением в поселке участкового и вовсе намеревался перепоручить ему контроль и охрану казенных помещений.
   Назначили как-то однажды и Марию, как вновь принятую в столовую работницу, в ночь ледник сторожить; рук не хватает, а уж коли получаешь трудодни, то будь добра – соответствуй. Страшно было Маше одной за ледником присматривать; хоть и знала, куда бежать если что-нибудь непредвиденное произойдет. Воров в эту тревожную ночь не было, обошлось. Одно вот только беспокойство для девушки и вышло. Известно было о дежурстве Марии бригадиру лесопилки; сам ее и назначал, а кому знать, какой он в этом интерес видел? Одно слово – бригадир, начальник, ему и решать, Капустина на все заботы не хватает.
   Маша с волнением проводила брата в очередную командировку и, оставшись одна, вспомнила с грустью мать и отца, своих сестер и Ваню; где они все? Им, наверное, еще труднее, чем ей; она с Юрой, а он надежный и заботливый, почти как отец, и в обиду ее никому не даст, и поддержит, когда нужно: «Будут мать с отцом живы, тогда и девочки с Ваней отыщутся. Важно, чтобы поскорее война закончилась», - успокаивал брат. Однако, не давали покоя мысли о Егоре, который уже давно не появлялся в поселке. Она слышала от него, при их последней встрече, о намерении вновь вернуться на железную дорогу и поэтому ей становилось немного грустно. Хотелось чувствовать его защиту чаще, особенно сейчас, когда предстояло дежурить на леднике; в тревоге и одиночестве провести всю долгую ночь в небольшом вагончике: «Вот бы вместе с Егором, тогда бы и темное время промелькнуло в оду секундочку», - думалось взволнованно Маше. Обратиться за помощью к еще не совсем окрепшему после болезни Сашке ей было неудобно, да и потом; поползут по селу слухи да наговоры, не отобьешься. Гуленой обзовут: «То с одним, то с другим парнем якшается!», такое придумают... Уж лучше дождаться Егора; он непременно скоро приедет и успокоит ее излишние беспокойства.
   С вечера у запертого на висячий замок ледника было тихо. Маше очень хотелось, чтобы и вся предстоящая ночь прошла так же спокойно, без тревог и волнений. Одной лишь темной ночи, мятежно и тягостно сгустившейся окрест вагончика, хватило, чтобы невольно вынудить чувственное сердце девушки колотиться сильнее и вслушиваться в каждый мышиный шорох, то и дело возникавший из ниоткуда. Дверь заперта. Тихо тлел огонь в железной печи, которую с вечера заботливо растопила Мария. За порогом уж ночной холод подступает; приятно слышать потрескивание дровяных углей, запасов хватит, в ночь бегать не придется. Но, внезапный стук в дверь, подобно лаю злой собаки обрушился на трусливого сторожа, вынудив Машу сжаться в комочек и чуть было не вскрикнуть от страха.
     -  Отворяй, с проверкой я! - услышала она грубый голос Василия.
  Бригадир шумно вошел внутрь, с ружьем за плечами, якобы помочь неопытной девушке и поддержать ее на первом дежурстве. Да и вместе не так боязно, как выразился Биряй, удобно устраиваясь за маленьким столиком мрачной, освещенной тусклой керосиновой лампой, сторожки. Поставил тяжелое и страшное, ружье в угол тесной коморки. Осмотрелся и, посчитав помещение недостаточно протопленным, по-хозяйски подбросил в «буржуйку» немного дров. Маша, с долей смятения, молча следила за Василием, чувствовавшем себя как дома.
     -  Да не пугайся ты, не съем, с лица вон вся сошла! Скучно дома сидеть, а председатель приглядеть велел; сторожиха, говорит больно хлипкая, присмотри. Смелая ты; вижу справляешься. Не страшно, одной то? Тут кричи не кричи…
     -  Он еще и пугать явился, - бойко отстаивала девушка свое рабочее место, - вот и сторожил бы, зачем было меня ставить!? И вовсе не смелая я, а тут ты еще!.. Шел бы лучше, управлюсь уж как-нибудь одна, - попыталась избавиться от нежеланного гостя Маша.
     -  Ты шибко не беспокойся, скоро уйду; поддержать зашел да поговорить с красивой девахой хочется. Когда еще?.. В землянку то к себе не впустишь, поди, или позволишь? – хитро ухмыльнулся Биряй, - То-то и оно, а тут я, как дома.
   Стучало сердечко у девушки; чувствовало зреющую опасность наперед Маши, только вот все одно ей решать, как с гостем быть; погодить или сразу выпроводить? Только; не она тут, а он - хозяин: «Вон, аж распирает от своего положения. Без подлых штучек вряд ли уберется», - тревожно на душе у Маши.
     - Я, пожалуй, с главного то и начну, тянуть не могу, не приучен. Но впервые хочу по согласию. Это батя мой одной силой обходился, а я вот, как видишь, покладистей, по-доброму хочу. Сирота ведь ты теперь, а с братцем твоим я договорюсь; главное, чтобы тебе по нраву пришелся.
     -  Что ты такое несешь, не стыдно! Убирайся давай, Васька, не то завтра же к Капустину пойду.
     - Не гони глупая, все одно никто не прибежит; одни мы здесь! – Биряй поднялся во весь рост и, внезапно двинулся к Маше, вынудил ее броситься в угол, где стояло ружье. Девушка, ничуть не растерявшись, проворно схватила его и направила на опешившего бригадира.
     -  Не подходи! – крикнула Маша, - Приблизишься, нажму курок!
   Василий побагровел и, слегка попятившись, чуть было табурет не опрокинул.
     - Эй, девка, не дури! – Биряй неловко отступил назад. - Поставь ружье, оно само стреляет. Поставь, поставь, так уж и быть не трону, но знай; мои намерения твердые и никакому Егору меня с пути не своротить. Его дожидаешься?.. Ежели что – обоих в порошок сотру! Так, что подумай Мария, покамест в девках еще ходишь…
   Резко приблизившись, и удачно отворотив ствол на сторону, Биряй вырвал ружье из слабых рук Марии. Придвинувшись к испуганной девушке вплотную, потянул в себя приятный запах, исходивший от разгоряченного лица. Грубо выдохнул:
     -  Моя будешь!.. Завтра же ночью приду; не впустишь развалю ваше логово, изведу всякого ирода, кто мешать станет! – едва владея собой, кричал Биряй. В негодовании, настежь отворил дверь, громко хлопнул ею и ушел в ночь.
   До самого утра не находило себе покоя взволнованное, бьющееся от пережитого конфликта, сердечко Маши. Она боялась Биряя даже сейчас, когда его не было; в искаженном лице этого человека было нечто такое, что пугало и вселяло в душу жуткий страх. От него хотелось бежать, обходить мимо, не видеть никогда.

   Сашка, на удачу, оказался в доме Марты, и после утомительной дороги, Егору не пришлось его разыскивать. Удивленный и встревоженный произошедшим, Сашка предложил другу обсудить сложившуюся ситуацию, не посвящая в проблему счастливую Марту. Женщина получила неожиданное письмо от мужа и не в силах оторваться от написанных рукою Эмиля строк, не смогла прочесть на растерянном лице Сашиного приятеля, внезапно возникшую печать тревоги и озабоченности. Опечалиться было от чего. По их глубокому убеждению, случайных людей в таких откровенно-шкодливых делах никак не могло появиться. Обоим стало ясно, что либо кто-то из завистников отважился на грубую и откровенную месть Егору, либо усадьба покойного деда Семена послужила для неких грабителей местом, где можно было безопасно сбросить или хранить награбленное. Возникал вопрос; с какой стати они облюбовали именно дом Семена? Однако, со слов Егора, был даже свидетель, указавший на него пальцем. Второе предположение, по этой причине, оказалось маловероятным и не правдоподобным, поэтому, друзья сошлись на преднамеренной мести, доказать которую будет почти невозможно. Сложно беспричинно ссылаться на, чье-либо злое намерение, которое могло быть, до такой степени продуманно и организовано. И лишь когда оба, наговорившись решили проведать Марию, все неожиданно встало на свои места. Взволнованная и обрадованная приходом ребят девушка, со слезами на глазах рассказала им о ночном страхе, который ей пришлось пережить. Юрия не было дома и поэтому успокаивать напуганную Машу пришлось друзьям. Она боялась Биряя даже сейчас, в присутствии своих заступников, и ее сбивчивое повествование вызывало тревогу на их лицах.
     -  Ребята, он не отстанет от меня, и я боюсь его грубых, противных домогательств. Обещал сегодня же ночью прийти и развалить нашу землянку, если я не впущу его, - беспокоилась Маша с надеждой уповая обрести в друзьях защиту. Однако, узнав о проблеме Егора и его незаконному, чреватому арестом приходу, Маше и вовсе стало не по себе.
     -  Определенно это его рук дело, - высказал смелое предположение Сашка, - и мстит он тебе, Егор, по тем же соображениям. Биряю нужно устранить тебя, чтобы заняться Машей, ты ему явно мешаешь.
     -  И что же делать? – волновалась Маша. - Может быть это даже проделки его приятелей, но в милиции одним нашим подозрениям никто не поверит, даже слушать не станут, а доказательств у нас никаких нет.
     - Так оно и есть; этот тип может чужими руками пакостить. Своих дружков подрядить; те вроде овец послушных всегда на его «поводке», всюду рядом, - Сашка, чуть задумавшись, продолжал высказывать догадки. - Каким образом пока не знаю, но в первую очередь, просто необходимо выяснить, кто из его дружков, в ближайшие дни был в районе по каким делам? Капустину это наверняка известно, без его ведома вряд ли кто отважится уехать; думаю, надо бы разузнать.
     -  Так ведь нечего председателя спрашивать; и так понятно. Вчера в столовую мать Митяя забегала, - припомнила Маша, - переполошенная вся, сына искала; пропал говорила, уж двое суток дома не ночевал. Собиралась даже к Юшкову обратиться, если не отыщется.
   Все дружно согласились с тем, что ограбление на станции могло быть организовано и умело исполнено Митяем. Однако, это всего лишь их догадки; без доказательств в милицию не пойдешь. Оставалось только одно; разыскать единственного свидетеля на станции, утверждающего, что видел грабителя, ведь наверняка Митяй запугал или подкупил его. Это могло хоть как-то помочь.
   Егор засобирался уходить; самое важное он теперь выяснил, сейчас срочно, еще за светло, необходимо было добраться до дома. Транспорта нет, ночью идти опасно, а о его присутствие в поселке никто не должен был знать. В противном случае могут сразу же взять под арест до суда и тогда помочь ему, однозначно будет невозможно. Это понимали все; даже Маша, которой так не хотелось расставаться с Егором. Сашка пообещал другу этой ночью остаться в землянке в качестве охранника и если явится Биряй, то он сможет защитить Машу до приезда брата.
    Егор спешил, понимая, что скоро начнет смеркаться, а идти еще добрых четыре часа. Безлюдная окраина села, окутанная мягким зимним вечером приятно располагала к размышлениям. Однако, подумалось Егору, прогулку до районного центра можно отложить; вся ночь в его распоряжении, не станет же он бояться темноты, и потом, не зря ведь шел в такую даль. В виновности Василия и его дружков он ничуть не сомневался, и слабо веря в возможность оправдаться на суде, уже знал, что сидеть придется все равно, и наверняка долго. За диверсию против народного хозяйства страны, как на предварительном дознании сообщил ему следователь, да еще в военное время, могут и к высшей мере приговорить. Его счастье, что еще под подписку отпустили. Отчаяние все сильнее одолевало, внушая страх, и Егор уже не сомневался в неотвратимой, трагической обреченности своей судьбы. Именно сейчас, когда все так хорошо складывалось, когда появились верные друзья, когда первые чувства кружили голову, когда в его жизнь вошла Маша, он готов был от бессилия и обиды пойти даже на безрассудство, в стремлении наказать заклятого врага. В его воспоминаниях вновь всколыхнулось прошлое; в душу словно вернулась, вошла злоба на негодяя, пытавшегося разлучить его с первой любовью, лишить веры в справедливость, отнять надежду отыскать сестру, посягавшего, по всему, даже на его жизнь. За всю эту мерзость, в которую его окунули с головой, он не останется в долгу. В сознании Егора зрел план, но на него нужно было просто решиться. Если бы он сейчас вернулся и выслушал совет друзей, ощутил бы поддержку, то наверняка не пошел бы на сделку с совестью, не стал бы усугублять свое положение, не опустился бы до воздаяния и мести ненавистному Биряю. Уж если и отомстить за Машу, твердило ему возникшее ниоткуда самолюбие униженного, то таким же способом; чтобы исполнителя, никто не мог заподозрить в содеянном. Ведь в поселке его никто не видел…
 
   Нежданным голубем, преодолев немыслимые пространства и преграды, с новостью от Эмиля пришла в землянку надежда, что отец Маши жив и находясь в жестких тисках лагерной неволи, уже разыскивает свою семью, пытаясь рассылать весточки о себе в надежде на случай, пусть даже невероятный, подобный тому, что осчастливил известием дом Марты. Поздним вечером, обеспокоенная, она вошла в землянку к Маше, чтобы убедиться, что и Саша там: уложив детей спать, она так и не дождалась возвращения его домой. Волновалась, зная, что он ушел с Егором невесть куда и не вернулся. Воодушевленная невероятно радостной весточкой от мужа, она не успела осведомиться о причине визита его товарища, и решила дойти до землянки. Радость облегчения с какой она рассказала о письме Эмиля, передалась всем. На глазах Маши появились слезы радости за отца; он жив и теперь обязательно отыщет их всех, он такой, он не остановится пока не спасет жену, пока не возвратит детям мать. Перечитывая тяжелое послание «узников неволи», еще раз, Марта и плакала и улыбалась, с великой надеждой полагаясь на благоразумие безудержно уходящего времени, с каждым днем все более приближавшего людей к мигу окончательной победы над врагом. Только это способно было облегчить боль и тяготы невыносимых страданий, коснувшихся каждого; вернуть женам их мужей, а обездоленным детям, отцов и матерей.
   Потом Марта ушла, позволив Саше остаться в доме Марии хранителем ее покоя и безопасности; ей хотелось в тишине взяться за перо и сегодня же написать ответ мужу, обрадовать его и Ивана весточкой о детях, хотя печальных, трогающих душу известий о Елизавете и ее семье было куда больше. Однако, Марта решила не скрывать правду от Ивана; пусть жестокая, но только правда, способна облегчить страдания больше иной успокаивающей лжи, снять или ослабить боль, в сравнении с которой и гибель может стать оправданной.
    Лишь только стемнело, покой и тишину вечера, вероломно, как и было обещано, нарушил неистовый, грубый стук.
     -  Отворяй, Мария! Я обещал, вот и пришел! – громко заявил о своем появлении Василий, по-хамски, тарабаня в двери землянки. - Давай, впускай, не то ворота вынесу!.. – не унимался настойчивый, полуночный гость.
   Напуганная появлением бригадира, Маша тихо подошла к двери, чтобы угомонить дикого и непредсказуемого визитера.
     -  Уходи!.. И не ломись больше, все равно не открою!.. – взволнованно ответила Мария и отошла вглубь, к едва лучившей светом лампе.
     - Отворяй, не то развалю эту вашу хибару! Небось Егора пригрела?.. – нагло и развязно настаивал на своем неугомонный Биряй.
   Дверь, вдруг, скрипнула и отворилась. Взору распоясавшегося хулигана предстала не совсем желанная картина; в проеме стоял крепкий и рослый Сашка, встреча с которым совсем не входила в намерения Василия. Он чуть отпрянул назад и оторопел:
     -  Во как! А ты чего здесь?.. – развязно и пьяно только и спросил он, теряясь в словах.
   До этого вечера Маше не приходилось присутствовать при разбирательствах молодых парней, когда оскорбляют и обижают чью-то девушку. И на этот раз, ей не довелось видеть жалкую физиономию бригадира, который только что вышел прочь. Сашка, лишь плавно прикрыл дверь землянки, велев Маше не волноваться. Остальное случилось снаружи, и она поняла, что Биряй теперь вряд ли отважится делать ей предложение, а наверняка станет подыскивать на роль своей избранницы другую подружку.
   Только благодаря тому, что ночью, в спящем поселке неожиданно вспыхнул пожар, подлому Биряю удалось без особого ущерба отделаться от серьезно настроенного Сашки. Однако, даже нетрезвому, Василию стало страшно от того, что увидел; горел его собственный дом, в котором он совсем недавно пировал с друзьями, оставив их отдыхать. В один миг, очнувшись, Биряй бросился спасать объятую пламенем усадьбу. Заспанным людям, сбежавшимся на возникший переполох, чудом, но все же удалось, вытянуть из дома едва державшихся на ногах, Митяя с Пахомом, иначе быть беде еще большей.
   Не могло, после всего случившегося, успокоиться оскорбленное, черное нутро Биряя: еще пуще взъелся он на весь мир. Василий знал; в благодарность за свое спасение, Митяй с Пахомом подтвердят все, что будет ему угодно. К Юшкову пошел, обвиняя в поджоге всех ребят, что вокруг землянки хороводили. И больше всего хотелось досадить Егору: «Да он изыщет, сам создаст причины и улики чтобы избавиться от соперника навсегда!..»
   Утром, когда остатки строения догорели, Биряю предстоял серьезный разговор не только с председателем, но и с братом Марии, которого невозможно было избежать. О, если бы кто мог знать, что творилось тогда в душе Капустина, то наверняка пожелал бы избежать встречи с ним в ближайшие дни, дабы миновать праведного гнева:
     -  Будешь к Марии вязаться, сам в тайгу у меня поедешь, ек-макарек! – кричал на бригадира взбешенный председатель. - Дома лишился, а тут еще и девка! Да ты вообще, в своем уме, дурья твоя башка! – негодовал Капустин. - Я ведь предупреждал тебя, Василий, а ты вновь за свое! Оставь девчонку в покое, а станешь продолжать незаконной любви домогаться, Юшкову сдам тебя самолично; он сможет насильнику нужную статейку прилепить, не возрадуешься; поверь мне, вмиг похоть отобьет! Надо тебе это!? Не по себе шубу меряешь, парень, иных она кровей, а то не знаешь? Пока только Сашка твою физиономию раскрасил, узнают еще брат с Егором; гляди тогда не обделайся, бригадир, они за Марию не простят! Я не ручаюсь, что после обвала на шахте, психика у них не пострадала, догадываешься о возможных последствиях?.. Надо бы всей вашей компании не только хвосты, но и концы пообрубать, распушились больно. И потом, заметь; сам-то ты, Василий, не обожжешься мерзостью того, что творишь, тебе, видишь ли, на то указать надо. Вот и слушай, что говорю, пока как батя твой, и сам где-нибудь не пропал безвестно.
     -  А ты, Капустин не меня вини, пока что я в полной невинности, что та девка на выданье; а вот Егорка заезжий, в полном дерьме. О том тебе и Юшков со свидетелями ясную картину обрисует. Так, что мы еще поглядим; кто кого!..

    Воротившись домой, Егор понял, что пострадавший Биряй все же вылил на него ушат грязи, догадался чьих рук дело, пожар в поселке, и наверняка сдал его участковому, хотя он был уверен; следов не осталось... За Егором пришли уже по полудни и, вменив ему кроме нарушения статьи уголовного кодекса, еще и организацию поджога дома Биряя; взяли под арест до суда, который состоялся уже на третий день, даже не дав ему шанса разыскать тайного свидетеля. По заверению Юшкова, тщательно допросившего пострадавшего Василия, к поджогу дома Сашка и Юрка оказались не причастными; оставался Егор: «Больше палить его усадьбу некому!» - так выразился на суде участковый, однако, кроме хлипких свидетельств друзей Биряя, прямых доказательств предъявить не смог. Приговор по совокупности дел огласили закрытым заседанием суда. Подсудимый получил восемь лет лишения свободы, за причиненный народному хозяйству ущерб в период, когда все прилагали огромные усилия для достижения победы над врагом не только на фронте, но и в тылу, где подобные диверсии и поджоги карались тяжелой рукой трудового народа.
   Самое чистое и влекущее, все больше отдалялось от Егора, становясь недосягаемым миражом, к которому он стремился всем сердцем, но дотянуться так и не смог. И вновь он вынужден был потерять надежду. Лучше бы уж она в нем и не рождалась; к чему?.. А ведь еще тогда, с той зловещей станции начиналась его дорога. Безвыходность ситуации очевидна и обреченность со все большей ясностью, открывалась перед ним. Вновь поднималось из черного болота невежества, темное, обволакивающее его наваждение людской глухоты, никчемного и покорного прозябания, организованного и выстроенного на неверии и предательстве, несправедливости и жестокости отношений. А ведь он уже почти научился им верить. Обида и последовавшее за этим разочарование, поразили Егора в самое сердце, до глубины его принятия, оставив за собой руины прошлого, многообещающего начала. Сейчас он не знал; какие силы понадобятся ему чтобы восстановить былое и станет ли вообще это возможным после отторжения его обществом, которому он все же верил, потому что в нем была Маша – весь смысл его стремления и желания выжить. Да, он видел сейчас перед собой лишь серую картину несправедливости, которая лишала веры в людей, покорно согласных молчать, слепо веруя призывам.  Народ словно соглашался быть и оставаться немым свидетелем, пребывая в мороке и глухоте, умело прикрытыми истинным стремлением к освобождению. Брошенные в яму беззакония, безвольные люди сами же старательно углубляли ее. Всем им, скрытым и мнимым борцам за торжество справедливости, оставалось лишь чахнуть заблудшей душой, в отведенном для них времени, так и не узнав истинного освобождения духа, сгинуть окончательно в мерзкой пучине небытия: «Но он не такой, он сможет, он одолеет тот морок и вырвет из него свою душу; чистую и не разъеденную до конца ржавчиной застойного, глухого времени, которое все же найдет свой конец, пусть в необозримом, но неотвратимом будущем», - так росло его самосознание, так крепла воля.