ДОЛЯ, часть 3, гл. 2, осень 1917, Петроград, 2. 4

                2.4
Петроград, осень 1917
       – Ну, что же я могу вам рекомендовать, господин подпоручик, – вздохнул доктор Тихомиров. – Вы у нас такой, увы, не единственный и неординарный. Как раз сегодня утром я заезжал в Зимний, там хирургом служит мой брат, Илья Александрович. Просил взглянуть на одного больного – так тот же случай. Довольно молодой человек, сильная и, похоже, неоднократная контузия, заживление ран идёт из рук вон плохо... Но главное, как и у вас, подорванное морфием сердце, и очень слабое восстановление функций конечностей. У вас рука, у него ноги. Передвигается на костылях. Сегодня переводят к нам, будем следить за сердцем. Нейрохирург госпиталя в Зимнем дворце, доктор Молотков, обещался два-три раза в неделю заезжать и продолжать курс реабилитации. За вас тоже возьмётся.
       – Доктор, но у меня же плечо зажило! И рука! Вот, смотрите, – Алексей резко сжал кисть левой руки в кулак. Отгибать пальцы пришлось при помощи правой руки.
       Доктор Тихомиров, внимательно наблюдая за манипуляциями подпоручика, тяжко вздохнул и продолжил:
       – Положим мы вас со штабс-капитаном в одну палату, извините, но индивидуальных нет-с. Сами знаете, какая обстановка. Понаблюдаем, полечим, глядишь, к началу ноября что-то у нас с вами и получится.
       – Доктор, Андрей Александрович, но ведь есть же у меня улучшения?
       – Конечно, есть, дорогой мой, раз вы живы, конечно, есть... Ну, идите, подождите пока в приёмном покое, я за вами сестру пришлю, и пойдёте устраиваться.

       В коридоре его поджидал Ведянин. Увидев выражение лица друга, он всё понял и сразу принял шутливый тон:
       – Не тушуйся, Иванов, тебя лечить будут до состояния гвардейца! Ты тут пока сил набирайся, а я разузнаю, что да как, чтоб тебя к нам в полк направили. Думаю, что в нынешних условиях сапёры и в гвардейском полку теперь понадобятся.
На следующий день Ведянин отбывал в действующую армию, в распоряжение штаба Юго-Западного фронта.
       – Буду лежать в одной палате со штабс-капитаном с похожим случаем, – уныло заявил Алексей.
       – Вот видишь, какой ты у нас важный подпоручик, тебя одни штабс-капитаны окружают, – хохотнул Николаша и крепко сжал руку Алексея, – держись, кадет, всё будет в лучшем виде!
       Алексей ответил на крепкое рукопожатие и потребовал:
       – Пообещай мне, Николаша, что заберёшь половину денег, что в столе лежат! Мне они сейчас всё равно не к чему, а тебе сгодятся...
       Ведянин крепко обнял Алексея, но ничего не сказал.
       – Простите, господа офицеры, – раздался чистый девичий голосок, – кто из вас господин подпоручик Иванов?
       – Вот он, – Николаша подтолкнул Иванова к девушке в бесформенном одеянии сестры милосердия, – хотя глядя на вас, мадмуазель, очень жалею, что не я.
       Милая девушка зарделась и, посмотрев на Алексея, сказала с лёгким укором:
       – Что же вы, господин подпоручик, я вас в приёмном покое разыскиваю, а вы тут! Пойдёмте, нам ещё бумаги надо оформить.
       Два бывших кадета ещё раз сжали друг друга в объятиях.
       – Береги себя, Николаша, останься в живых!
       – Не волнуйся, Лёшка, останусь. Ты выздоравливай!
       Алексей кивнул и пошёл вслед за девушкой. Ведянин украдкой перекрестил его. Он сделал это впервые в жизни.
       Дверь за Ивановым закрылась.

       С тяжким вздохом, предвкушая знакомство с новым человеком – каким он ещё окажется! – Адексей распахнул дверь отведённой палаты.
       Его новый сосед в больничной казённой пижаме и в истёртом коричневом халате сидел на кровати, низко опустив голову. Волосы очень коротко стрижены, тёмные с проседью. К спинке кровати прислонены костыли. В первые мгновения человек показался Иванову пожилым. Он вздохнул и тут же устыдился краткой мысли о возможной скуке...
       – Ваше благородие! – удивлённо воскликнул сидящий, подняв голову, и попытался встать.
       – Юрьев! – рванулся к нему Алексей, как к родному. Подхватил, помогая удержаться на ногах. Они обнялись и долго не отпускали друг друга.
       От двери послышалось лёгкое покашливание. Алексей обернулся и увидел в проёме две фигуры. Воспринимались они несколько расплывчато. Юрьев и Алексей так и стояли, крепко прижавшись к друг другу, вполоборота, поочерёдно вытирая глаза.
       – Доктор! – воскликнул Алексей. – Это же мой Юрьев!
       – Я очень рад, что вы оба так восторженно отреагировали друг на друга. Думаю, что это обстоятельство тоже поможет лечению. Но вам, штабс-капитан, я бы рекомендовал присесть и не утруждать ноги. По крайней мере до тех пор, пока мы с доктором Молотковым не определим степень допустимой нагрузки на этом этапе лечения.
       – Доктор, да я сейчас хоть в пляс готов пуститься! Это ж надо – командира своего встретить! Уж и не думал, что живой, что свидимся, – проговорил Юрьев, усаживаясь на кровать.
       Алексей бережно поддержал его. И сел рядом, протянул удивлённо и радостно:
       – Штабс-капитан!
       Его возглас прервал доктор Тихомиров:
       – Я рад вашему энтузиазму, голубчик, но не сегодня. Со временем, надеюсь, спляшете, но не сегодня. Пойдёмте, сестра. Оставим господ офицеров на некоторое время. Будут просить спирта, не давайте, ни при каких условиях не давайте.
       – Доктор! – воскликнули разом оба пациента.
       – Вы меня поняли, сестра? Ни при каких условиях!

       Они проговорили более двух часов, так и сидя на одной кровати, обмениваясь рассказами о происшедшем за всё это время.
       – А как на фронте? – спросил Иванов. – Что полк? В газетах у нас тут не пойми что пишут, в руки взять противно. Отступаем по всем направлениям!
       – И даже хуже. Офицерам почти не подчиняются. Высшие начальники все время сменяются. А как царь отрёкся, совсем все совесть потеряли! Дезертирство массовое. Во многих частях полная анархия. Солдатики очень безобразничают, особенно на железных дорогах. Чёрт их знает, как узнаю;т, какой поезд с продовольствием! Вскрывают вагоны, грабят, пируют, а до частей в окопах ничего не доходит. Сидят на сухарях и воде!
       – Да, солдат сейчас неуправляемый, – подтвердил Алексей. – Я не понимаю, по какой причине так много воинских частей держат в городе, но подчинить их поведение никто не может. Целые полки, вооружённые, шляются безнадзорно по улицам, объединяются с рабочими с окраин, постоянно демонстрации устраивают. Всё время что-то требуют. И эти лозунги «Долой!». Чуть что не понравится или науськает кто – сразу на улицу, и «Долой!». Полиции нет. Город никто не убирает – все теперь революционеры! Не по чину им! С продовольствием всё хуже и хуже. Мы тут с моим однокашником в санаторию ездили, под Москвой, лечились. Так там ещё кормят, а в самой Москве уж всё давно по карточкам и по нескольку дней хлеба не поставляют. Думаю, специально. Это какой-то очень спланированный саботаж.
       – Да, господин подпоручик, и не только саботаж!
       – Послушайте, господин штабс-капитан, не по уставу, конечно, но давайте на «ты»?!
       – Давай, – живо согласился Юрьев, – меня Василий зовут.
       – Алексей, – они пожали друг другу руки.
       – На фронте скверно и подло, – продолжил Юрьев. – Наступление командуют, а многие части и не идут, да и других отговаривают. Оскорбляют генералов и офицеров в открытую. Ко мне-то спокойно относятся, я вроде как свой, а вот благородным сильно достаётся! Многие не выдерживают, сходят с ума, стреляются!
       – Да ты что?
       – Да! В нашем полку ничего ещё. Сейчас все младшие офицеры из солдат вышли, люди простые, крепкие, если что, и в морду не постесняются... А вот соседи наши, на правом фланге, – те страдают. И не поймёшь, кто тебя агитирует – большевик или шпион немецкий! А поговаривали, в июле ещё одна революция тут была?
       – Бунтовали несколько дней. Большевики с анархистами подсуетились. Сам-то я не был свидетелем, как раз в санатории обитали. Но в газетах писали, что пять или шесть пароходов с баржами из Кронштадта пришли с вооружёнными частями, объединились с питерскими. Все эти «товарищи» разбойничали страшно, грабили. В квартиры, что побогаче, врывались. Бесчинствовали, стреляли куда попало и по окнам просто. Погибших и раненых много. Против бунтующих выставили казаков и юнкеров. Так в «левых» газетах плакались по поводу расстрелянных на Невском бунтовщиков, а сколько пострадало неповинных гражданских по домам – так это никто и не считал. Говорят, что не менее пятисот человек.
       – Да, дела... и кажется, что хуже будет. Я пока по лазаретам мыкался, столько всего наслушался. Казалось бы, после окопов и штыковой атаки и бояться уж нечего. А только здесь, в тылу, страшнее, оказывается. Царь-то с семьей где? Он сам отрёкся, ладно, цесаревич – мальчонка ещё, ладно, но остальные-то как всё это терпят? Русские они или нет?
       – Писали, что вся семья под охраной в Сибири, в Тобольске, что ли...
       – Эх, беда... Ваше-то... то есть твоё, – Юрьев смущённо улыбнулся, – семейство как? Живы-здоровы?
       – И не знаю толком!
       – Как так?
       – Старшая сестра, Лиза, с сыном в Париже. Надеюсь, что не бедствует. Отец, пока я по госпиталям без сознания валялся, получил сообщение от кого-то из прифронтового лазарета, что ранения у меня не совместимые с жизнью. С горя оставил здесь всё и поехал во Францию, к дочери, внука-наследника растить. Неизвестно, добрался или нет. Сестра младшая, Анна, в санитарном поезде служит. Она одна только и знает, что я жив. Пишет, правда, редко. Может, встречал? Анна Петровна Иванова?
       – Нет, Алексей, не могу сказать. Может, и встречал, но они для нас, раненых, все на одно лицо и все «сестрички». А кого из них как зовут, и не ведаем. Меня вон в Зимнем перевязывала да судно за мной выносила молоденькая такая, нежная, как цветочек весенний. А доктор мой лечащий, Молотков, и говорит потом, что это, мол, графиня Бобринская! Вот так-то!

       Разговор прервался стуком в дверь. Заглянула сестра милосердия и сообщила, что господина штабс-капитана Юрьева в приёмном покое дожидается дама с детьми, назвалась его женой.
       – Вот дырявая голова! – расстроился Юрьев. – На радостях и забыл, что Нина моя сегодня с детьми приезжает. Я же доктора этого вашего, Тихомирова, что ли, хотел упросить, чтоб разрешил мне детей здесь в палате подержать, пока жена квартирку поищет, договорится снять на несколько месяцев.
Штабс-капитан тяжело поднялся, подтаскивая к себе костыли.
       – Подожди, Василий, не торопись. Вместе пойдём!
       – Да я доковыляю, не волнуйся.
       – Я не поэтому. Слушай! У меня в доме на углу Гороховой и Малой Морской квартира на втором этаже, большая, на семь комнат с кухней. Вода, удобства, камин, всё имеется. Мебель вся есть, продуктов только нет совсем. И горячая вода иногда пошаливает, – улыбнулся Иванов. – Телефон, надеюсь, действует. Квартира пустует. Я сам в другом месте живу, у друга, мне там легче. Пойдём, я объясню, как добраться и где ключ спрятан. Там вместе с ключом записка лежит. Пусть оставят, она для Анны, сестры. А если съезжать надумают, то ключ на то же место положить надо будет. Ну чего ты там застрял? Помочь встать? – спросил Алексей в дверях.
       – Ты, брат, даёшь! – Юрьев ошарашенно смотрел на подпоручика. – Выручил, так выручил!
       – Пойдём, пойдём, – поторопил Алексей штабс-капитана. – Дети с дороги, устали. Только я не знаю, насколько чисто там сейчас, сам понимаешь, не был давно, – продолжил он уже в коридоре. – Да, и может наш дворник объявиться, Демьяном зовут, пусть на меня сошлются. Я ему сейчас записку черкну, он вроде бы грамоту знает. И условие одно у меня, – Алексей притормозил, открывая перед ковыляющим Юрьевым дверь в зал, где размещался приёмный покой. – Там в кабинете у отца книг много осталось. Читать можно сколько угодно, но чтоб аккуратно, не рвали и ставили потом на то же место!
       – Не волнуйся, Алексей Петрович, – чуть с одышкой проговорил штабс-капитан, – моя Нина гувернанткой раньше была, у неё с этим строго.