Пушкин в Конце вещи Иосифа Бродского

Фра, скачал цифровую версию, вмонтировал в папку «Читай» на доп. диске и … начал читать и зачитался: у Бродского нет «пустых вещей» или «ненужных мыслей» - они всегда интересен как лектор и мыслитель.
Поэтому для тебя старым испытанным методом «выписать все в пяти этих эссе где упомянуто Наше Всё» - без Пушкина и без того, чтобы не лягнуть его; Бродский же не может или не мог  …

***

Однажды, когда его попросили определить акмеизм – литературное движение, к которому он принадлежал, – он ответил:  «Тоска  по  мировой  культуре».  Это  понятие о мировой культуре является отличительно  русским.  По  причине  своего  положения  (ни восток,  ни  запад)  и  ущербной  истории  Россия всегда  страдала  от  комплекса  культурной  неполноценности, по крайней мере по отношению к Западу. Из этой неполноценности произрастал идеал определенного культурного единства «там» и, как следствие, – интеллектуальный аппетит ко
всему поступающему с той стороны. Это, в известном  смысле,  русская  версия  эллинизма,  и  мандельштамовское замечание об «эллинистической бледности» Пушкина не было праздным.

(прим. Эта мысль об об «эллинистической бледности» Пушкина высказывалась вслух Бродским неоднократно. В частности, в    Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским:
Кажется, это Мандельштам сказал об "эллинистической бледности" Пушкина, да?)

Мнение Ирины Сурат:
Не существует прямого указания на «эллинистическую бледность» Пушкина в творчестве Мандельштама, но между поэтами прослеживается постоянный диалог через столетие. (см. Мандельштам и Пушкин. Статья вторая. Лирические сюжеты Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2003))

***

– маленький еврейский мальчик с сердцем, полным русских пятистопных ямбов.
В этом гигантском воплощении совершенного  порядка  вещей  ямбический  размер так же естественен, как булыжная мостовая, Петербург  является  колыбелью  русской  поэзии и,  более  того,  стихосложения.  Идея  благородной структуры вне зависимости от содержания (иногда именно вопреки его качеству, что создает необычайное ощущение несоразмерности и указывает не столь на авторскую, сколь на собственную стиха оценку описанного явления) – специфически  местная.  Традиция  эта  возникла  век  назад, и обращение к строгим размерам в первой книге Мандельштама  «Камень»  отчетливо  напоминает Пушкина и его плеяду. И опять-таки это не результат сознательного выбора и не знак того, что стиль Мандельштама  предопределен  предшествующим или современным ему развитием русской поэзии.

***