Суд божий

Суд божий
Рисунок господина Киндинова
 
Дело происходит в одном из маленьких городков в Карелии.
Ксения, овдовев после страшной  эпидемии Ковида-19, вышла замуж за Романа.  Роман, прикинувшись беженцем из Украины, устроился работать на канал шлюзовым мастером, и снял комнату на втором этаже дома у Ксении и достаточно быстро нашел путь к сердцу молодой вдовы, но ее дочь не приняла нового маминого мужа.
***
Глава первая. Счастье и сомнение

Поздней осенью стали собираться в стаи и улетать перелётные птицы. Птицы отлетают не просто так, реагируя на снижение среднесуточной температуры Ксения два раза в день стала топить печь — в больших городах начинается отопительный сезон, а в маленьких, в частном секторе топить надо самим.
Поздней осенью небо становилось всё ниже, а дни — короче. Стаи перелётных птиц собирались в дорогу. Их полёт был похож на молитву: не случайный, не хаотичный, а ведомый невидимым законом. Они улетали в тёплые края, оставляя землю дремать под первыми снегами.

В маленьком доме Ксения каждое утро и вечер топила печь. В больших городах включали отопление по графику, а здесь всё зависело от её рук: огонь в печи был единственным хранителем тепла.

В то утро, встав рано, она увидела в окне стаю птиц и первые снежные хлопья, мягко ложащиеся на холодную землю. Поцеловала спящих в разных комнатах мужа Романа и маленькую дочь Натали, оставила на столе приготовленный завтрак и тихо вышла.

На сердце было тревожно. Словно где-то рядом стояла беда, пока ещё не показавшая своего лица. Но жизнь под её сердцем — новая, ещё не рождённая — заставляла думать о добром, держала её на светлой стороне. Ксения перекрестилась, прочла короткую молитву и знакомой дорогой пошла к больнице.

Дорога вела мимо зарослей краснотала. Муж, покойный Георгий, всегда шутил: «Кусты петрушки!» — и она невольно вспомнила его голос. Теперь красные тонкие прутья тянулись к небу, словно пламя костра для путника, замёрзшего в холодный вечер.

С красноталом у Ксении было связано многое: и горькое — детские воспоминания о строгом воспитании, когда эти ветви превращались в розги, и светлое — колыбель её дочери была сплетена именно из них. В этом противоречии заключалась сама жизнь: боль и нежность, прошлое и будущее, тьма и свет — всё рядом, всё неразрывно.
Но на ее сердце было неспокойно.
"Заросли петрушки, как говорил мой покойный муж, уже почти без листьев!" Знакомые с детства кусты краснотала были очень красивы среди серых красок увядания природы:  ярко–красные длинные и тонкие веточки, тянулись вверх, будто костёр в холодную погоду для нуждающегося в тепле путника. У Ксении с этими ветками были очень неприятные воспоминания о воспитании, и приятные - дочь Натали выросла в плетеной из краснотала колыбели.
 
Отношения с новым мужчиной в семье складывались не просто: Первое время Натали, ее дочь, не могла простить маме  замужества.
Один раз Ксения даже наказала за строптивость Натали ремешком в присутствии Романа.

– Мама больше меня не любит! – девушка могла жаловаться только своему игрушечному плюшевому мишке, хранителю девичьих секретов. – Ну как тебе, мишенька, объяснить, что Роман, мой отчим с гнильцой! А как он на меня во время  порки смотрел?
Натали  была невысокой девушкой с миленьким чуть-чуть скуластым личиком, наследством от татарских предков,  с каштановыми волосами до плеч, собранными в хвостик на затылке, карими глазами.
– Знаешь, мишенька, после  ремешка, я решила не мешать маминому счастью! Она вот рожать от Романа собралась!
Старый плюшевый мишка сочувственно молчал.
"Натали, я чую беду, но ничего не могу поделать!" – Мишка был молчалив и в дела людей вмешивался крайне редко.
Ксения, его первая хозяйка догадывалась, что он каким то образом принимает участие в ее судьбе и, повзрослев, не отправила его в печь, а подарила своей дочери.

– Беременной надо больше пешком ходить, – Ксения улыбнулась и коснулась ладонью растущего живота. – А дома полы мыть на четвереньках! Тогда и роды будут легче. Главное, чтобы моя Натали смогла полюбить братика… и принять, наконец, моего Романа.

– И тебе, и мне в своё время розги помогли, – отозвался Роман, обняв её. В голосе звучала притворная доброта. – Людьми стали!

Ксения резко посмотрела на него.
– Розог для Натали не будет. И точка.

Она всегда была упрямой — с детства, с крови татарских предков. Переубедить её было почти невозможно.

Роман усмехнулся, но промолчал. В его глазах промелькнула тень: он просто отложил разговор, сохранив в себе свою затею. А сам тем временем украдкой смотрел на девочку и думал: как быстро она меняется, как стремительно превращается из угловатого ребёнка в юную красавицу.

Ксения этого не замечала. Она думала только о том, как уберечь дочь, как сохранить в доме мир. Но в сердце звучал тревожный колокол.

«Не раз и не два я оставляю их вдвоём, мужа и дочь… Господи, почему у меня на душе так неспокойно?» – перекрестившись на золотой купол церкви, она пошла дальше, унося в себе это смутное предчувствие, от которого ни молитва, ни надежда пока не могли избавить.

«Рано или поздно я её сломаю. Этот босоногий цветочек уступит. И дом станет полностью моим: её детство — моей покорной тенью. Я знаю, как это делается — я такое уже делал».

И наступил удобный момент, которым, по мнению Романа, было грех не воспользоваться. Пока Ксения ушла на суточное дежурство, он приготовил ловушку — простую и коварную, как старый трюк из дешёвого фильма.

Выключить и спрятать телефон Натали в ящик комода, на котором сидел плюшевый мишка; взять свой кошелёк и на время засунуть его под матрац падчерицы — всё это требовало лишь минутной ловкости. Пока девочка умывалась и думала о чём-то своём, он аккуратно устроил сцену: потом устроить скандал из «пропажи», и «найти» кошелёк там же после завтрака — задача элементарная.

«Этот старый плюшевый мишка меня раздражает, — думал он, глядя на стёртую игрушку. — Что-то в нём мешает моим планам. Сегодня же Натали сама избавится от него, и дело пойдёт легче».

Мишка молчал и ничего не мог сделать, а Роман уже представлял, как всё сложится: шум, обвинения, слёзы, «воспитание» — и, в конце концов, покорность. Он рассчитывал на эффект испуга: дать дочери понять, что дом не её крепость и что её выборы будут решать вовсе не она.

Глава вторая. Неправедный суд.

Вообще-то в семье у Ксении считалось, что Натали жестоко бить нельзя: ремешок и тот доставался крайне редко, гораздо реже, чем дочь заслуживала.
Сейчас, забеременев от Романа, Ксения наивно мечтала, что снова нашла свое женское счастье, а дочь будет ей  помогать по ухаживать за младенцем.
Натали росла помощницей матери в домашних делах, выполняла посильные хозяйственные обязанности, но ни она ни Ксения не знали, какие мысли крутятся в голове у Романа:

"Этот дом и эта девочка должны стать моими! И только моими! – Думал он, обнимая по ночам Ксению. – А Натали будет делать то, что я захочу!"
– Доброе утро, мишенька! – девушка пересадила любимую игрушку из кровати на комод и пошла умываться.
 Мишка догадывался, что Роман давно собирался сурово наказать падчерицу, и навсегда покончить с ее независимостью, но вот только серьезного повода не находилось, да и Ксения не позволяла, а теперь уже приготовил декорации жуткого спектакля, но по старой привычке, молчал.


В доме было тепло от камина, но воздух будто застыл: каждое движение казалось слишком громким, каждое слово — слишком явным. Вообще-то в семье у Ксении считалось, что Натали жестоко бить нельзя: ремешок и тот доставался крайне редко, гораздо реже, чем дочь заслуживала.
Сейчас, забеременев от Романа, Ксения наивно мечтала, что снова нашла свое женское счастье, а дочь будет ей  помогать по ухаживать за младенцем.
Натали росла помощницей матери в домашних делах, выполняла посильные хозяйственные обязанности, но ни она ни Ксения не знали, какие мысли крутятся в голове у Романа:

"Этот дом и эта девочка должны стать моими! И только моими! – Думал он, обнимая по ночам Ксению. – А Натали будет делать то, что я захочу!"
Натали пересадила мишку с кровати на комод — его пуговки глаза смотрели на неё бесстрастно, словно старый свидетель — и пошла умываться. В зеркале она видела своё лицо: бледное, с напряжением на щеках, как будто линии страха уже отпечатались там на годы.
Мишка догадывался, что Роман давно собирался сурово наказать падчерицу, и навсегда покончить с ее независимостью, но вот только серьезного повода не находилось, да и Ксения не позволяла, а теперь уже приготовил декорации жуткого спектакля, но по старой привычке, молчал.
Он стоял в дверях кухни,   и улыбка его была слишком ровной, как отражение в холодной воде. Ничто в этой улыбке не обещало пощады.

— Ты меня очень огорчила, — сказал он, голосом, от которого бежали мурашки по коже. — Твоя мама огорчится ещё больше, когда узнает. И этим всё не закончится.

Он говорил спокойно, как тот, кто придумывает наказание заранее, примеряет его на кожу, как одежду. Его слова катились ровно и хладно, превращаясь в стену — вряд ли кто;то мог бы её прорвать.
– Ты меня очень огорчила, а твоя мама огорчится еще больше, как узнает! И одним огорчением это не закончится. – Он проверил горение дров камине длительного горения и продолжил разговор. – Твое преступление требует очень сурового наказания, Натали, – вкрадчиво произнес мужчина, – или твоя мать сядет за тебя, как несовершеннолетнюю, в тюрьму, а ты прямиком отправишься в интернат для трудных детей.

— Маме позвонить можно? — голос Натали дрожал, словно натянутая струна.
оман шагнул ближе, глаза его блеснули неприятной внимательностью. Он оглянулся на стоящий комод, на мишку, который теперь казался ему раздражающим свидетелем.
— Звони! Телефон у тебя есть, — сказал он, и в его тоне не было сомнения. Телефона на месте не оказалось. Натали поняла, что ловушка захлопнулась, а отчим своего телефона не даст, как не даст и времени для поисков.
— Значит… телефона нет.

Это были не слова — это был щелчок ловушки. Натали ощутила, как под ногами исчезает опора: ловушка захлопнулась. Её сердце забилось быстрее, холод прошёл по спине и спустился в ноги.

Он уловил этот страх и улыбнулся ещё шире, будто наслаждаясь ноткой паники. Затем, не поднимая голоса, но с убийственной ясностью, он изложил выбор, который на самом деле не был выбором.
–  Роман, пользуясь удобным моментом,  разыгрывал дешевенький спектакль, а Натали была слишком молода и наивна для того, чтобы понять все коварство мужчины.

– Натали, ты поймана с поличным на воровстве. Мне стоит вызвать полицию, и ты пойдешь в колонию для несовершеннолетних, а мама пойдет за тебя в тюрьму. Но возможен и второй вариант: ты сама соглашаешься на порку, и тогда скандал с украденным кошельком не выйдет за стены этого дома!  С телефоном тоже разберемся!
Он знал, что его возможности преувеличены, но упускать шанс он не собирался.
В комнате было тепло, но Натали стало холодно.
- Или второй вариант: признаёшь вину и примешь наказание здесь, дома. Никаких чужих ушей, никаких свидетелей. Само собой, вопрос о телефоне и деньгах решим.

Он говорил так, будто предлагал услугу, а не шёл крушить судьбу ребёнка. Ему было достаточно одного её вздрагивания, одной слезинки — и он знал, что ей сложнее всего будет сопротивляться.

Натали почувствовала, как плоть на руках покрывается гусиной кожей, как каждое мышечное волокно на грани дрожи. Ей было страшно не за себя — за мать. Мысль о Ксении в тюрьме сдавливала грудь сильнее всего. И в этой ярости отчаянья рождался тихий план: она сдерживала крик, чтобы сохранить последнее — чтобы защитить маму любой ценой.

Отчим приблизился, тонко меняя интонацию, подбирал слова. Его спокойствие казалось отвратительной силой; каждый шаг был как молоток по стеклу. Мишка на комоде, со следами старых поглаживаний, вдруг выглядел единственным, кто мог понять — но он молчал.

– Да, Роман Анатольевич, – ответила девушка, глядя в пол. – Не бейте меня, пожалуйста!
Отчима папой она не называла.
"Если в колонию – я переживу, но беременную маму в тюрьму нельзя! Она там не выживет! И куда этот чертов телефон делся?"
Ей было очень-очень неловко стыдно. От предвкушения жестокого и несправедливого наказания юное стройное тело покрылось гусиной кожей.
Впереди была ужасающий спектакль, который он задумал. Тишина давила сильнее, чем слова. И только мишка на комоде, казалось, слышал бьющееся сердце дома — он сидел неподвижно, словно зримое предчувствие беды.

Глава 3 Несправедливый приговор

– Я тебя бить не буду, а тебя высеку! Ты знаешь, что сейчас будет? – От близости желанной цели у мужчины вспотели ладони. –  Знаешь, как секут девушек-воровок?
Он посмотрел на Натали, как удав смотрит на кролика. Злыми и немигающим оком.  Готовься!
Колени девушки слегка подрагивали. Она смотрела в пол и тихонечко вздрагивала.

– Можно я оставлю нательный крест? –  Натали стянула через голову платье, затем трусы.
Резинка, удерживающая волосы хвостиком на затылке упала на пол и каштановые волосы девушки рассыпались по плечам.
– Оставляй! – Роман указал пальцем на красный  угол.

– Помолиться позволишь?  –  она сложила  одежду на стул, встала на колени перед иконами.
– Можешь пока помолиться! – Роман  любуясь фигурой подросшей за год падчерицы.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, – Натали крестилась перед иконами – помилуй меня грешную! Я исповедую свои грехи перед Тобой и раскаиваюсь в них. Не дай мне умереть, не простив грехов моих. Помилуй меня, Боже, прости мне грехи мои. Аминь.
"Вот она, высшая и полная власть! – Роман смотрел на молящуюся голую девушку и снимал ее на свой мобильный телефон. – Строптивая Натали  сама передо мной разделась и отдала свое тело на растерзание! Путь молится, грешница! Своего я не упущу!"
Натали вступила в пору прекрасной ранней  юности: стройное тело было белым, живот плоским, груди маленькими, попа округлой, а сама девушка казалась чистым и невинным ангелочком. И она молилась Богу, как умела, стоя на коленях,   и крестилась.

– Ты не хочешь попросить прощения и снисхождения? –  Роман, упиваясь собственной безграничной властью,  предоставил Натали возможность просить о милосердии, зная заранее, что его не будет.
– Я сожалею, – тихо сказала  она, – я не брала твой кошелек и тем  более не клала его себе под матрац! И не знаю, куда пропал телефон!  Но, раз ты считаешь, что это я, и моя вина доказана, значит, я заслуживаю, чтобы меня выдрали! Только не надо сажать мою маму в тюрьму! Бог нас рассудит, а виновных своим божьим судом осудит!

Роман, мечтающий о безграничной власти, не мог в это поверить! Голенькая Натали сама просила о суровом наказании, а фразу о божьем  суде пропустил мимо ушей.
"Она-то прекрасно знает, что не воровала кошелька и телефона не теряла, но, несомненно, воспринимает порку в качестве искупления своего скверного поведения! Только зря она надеется на Бога и его справедливый суд! И крестик  на шее ее не спасет. В этой бойлерной я Бог и, я судья! – мужчина ощутил гордость за самого себя.

"Мама не раз так стояла и молилась, а мой покойный папа ее порол! Но мама вышла нашла в себе силы его полюбить, пошла  замуж и родила меня, а что мне ожидать от Романа? Только боль и стыд и несправедливость!" –  Натали всей душой ненавидела   порку.
О самых страшных планах отчима она не догадывалась. Натали знала, что отчим не раз и не два собирался ее выпороть, он совсем не склонен к милосердию и будет  наказывать сурово, без поблажек на пол и возраст.
"И что моя мама в нем нашла?"

Падчерица стояла в углу и молилась, не делая попыток сбежать или одолжить у Романа телефон и позвонить маме. Сфотографировав ее на телефон еще раз, Роман решил, что молитв хватит:
– Здесь неудобно! Идем в бойлерную, – приказал он и вышел из комнаты.
Девушка покорно пошла следом.

Глава 4 Наказание без преступления

Роман отпер дверь,  и они вошли.
Это было просторное, прохладное  помещение, где стоял бойлер для отопления, большая стиральная машина и ванна с душем в отдельной комнатушке и где стояла широкая скамья, наследство покойного отца Натали. Узкое зарешеченное окно давало немного света.
Ксения  рассказывала Натали, как сама не раз и не два лежала на этой скамье, но в память о покойном муже пользовалась ею в воспитательных целях крайне редко и никогда не использовала розги.
"Да поможет мне Ксения Блаженная перенести незаслуженное наказание!" – Зная о предстоящей процедуре, Натали перекрестилась, поцеловала крестик легла животом на скамью.

Роман, поняв, что света из окна слишком мало,  включил электролампы, поставил мобильный телефон на запись, расположил его на полку так, чтобы сделать видео, пристегнул девушку за поясницу ремнем и провел прутом по телу.
"Жена беременная, никуда от меня не денется, и особо возражать не будет! Не выгонит же она отца своего ребенка! – По-прежнему сгибая прут и рассекая им воздух, Роман стоял перед распростертой на скамье девушкой. – А мне надо приручить Натали к полной покорности! Девочка вкусна, как персик! Вот я ее заодно и попробую!"

– Натали, ты знакома не с ремнем, а с розгами?
К наказанию он готовился как гурман к поеданию пирожного: перед ним лежала на скамье голая девушка, а у него в руках длинный красноталовый прут. И она сама согласилась на  все, что он с нею будет делать!
– Нет! – понимая неотвратимость и несправедливость наказания решила претерпеть несправедливую порку так стоически и храбро, насколько хватит сил.
– Хорошо, красавица, –  Роман слегка похлопал её прутом по попе, – я  покрещу тебя розгами, но ты знаешь, что это крещение ты вполне заслужила! И Господь не осудит! И еще, когда пройдет половина наказания, ты сможешь попросить о милосердии! Если примешь его с достаточной учтивостью, конечно. А ремень не даст тебе убежать!

– Я не виновата! – тихо ответила Натали   в ответ, и Роман заметил, как слезы  несчастной капают  на скамью.
– Тогда могла бы сейчас маме позвонить! Раз не виновата! Скоро начнем!  –   Роман снял с полки банку с растительным маслом и с удовольствием намазал вздрагивающие ягодицы, чтобы сделать наказание дополнительно унизительным. 
Миниатюрная хорошенькая  девушка выглядела  уязвимо нагой и трепещущей, что Роман, снимая падчерицу  на мобильный телефон, почувствовал слабый укол совести, но отступать от своего плана не стал.

– Держись руками за ножки скамьи! – раз взмахнув прутом в воздухе,  затем провел прутом по телу от пяток до шеи.
Роман искренне думал, что пороть падчерицу можно, нужно и чем чаще – тем лучше!
"И мама на работе! И мой телефон куда-то пропал!" – Натали слегка заерзала, ощутив прут на теле, но прекрасно  понимала свое положение, и лежала смирно, на пытаясь куда-то сдвинуться.
Роман подождал, пока она замрет, потом   поднял прут и резко щелкнул им в точности туда, куда нацелился, глубоко пересекая ягодицы наискосок.
"Вот она, наивысшая власть! – Подумал Роман, любуясь вспухающей и быстро краснеющей полосой. – Сколько времени я ждал этой минуты!"
– Мама! Мамочка! –  Натали, не ожидая такой страшной боли, взвыла, и её тело вздрогнуло.
– Воровкам и награда! –  Пение в воздухе прута, его второй щелчок при встрече с плотью, и крик девушки – было для Романа самой сладкой музыкой, а две вспухшие полосы лучшей картинкой.

– Мама на работе! А преступница воровка дома! –  Роман, обошел вокруг скамьи и ударил еще два раза так, что на попе взбух косой крест из четырех полос. — Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы! Рельсы есть. А от шпал явно не хватает!
 
– Христос терпел и нам велел! – насладившись криками и стонами падчерицы, он снял с полки телефон, заснял ближним планом косой красный крест на попе, слезы на лице Натали и поставил его назад.
– Продолжим? –  Упиваясь властью, снова и снова опускал прут на упругую девичью плоть, украшая ягодицы параллельными полосками, перечеркивая косые рубцы.
— Едет поезд запоздалый!
Бил он не торопясь, растягивая наказания и смакуя его, как гурман пирожное.
Это дало Натали  возможность прочувствовать жгучую боль, пересекавшую зад, переходящую в зуд. Плечики девушки вздрагивали, слёзы текли на скамью.
Роман хлестнул,   выше по закруглению ягодиц, да так, что прут пришел в негодность.
– Ой! Мамочка! –  Она  страдала, и ей казалось, что наказание  продолжается вечно.
– Мамы нет дома, а розгу ты заслужила! – Роман не торопился, давая девушке передышку и любуясь результатами своей работы. которую еще раз снял ближним планом и вернул телефон на полку, не отключая запись. 
Теперь он для Натали  – олицетворение силы, власти, а ее участь – подчинение и преклонение перед отчимом.
– Воровка! Сейчас – потерпи!
Не выдержав, она прикрыла попу руками, за что получила удар по бедрам.
– Руки назад! Или начну сначала!
 А скоро, очень скоро станет первым и главным в жизни мужчиной, объектом поклонения и безусловного подчинения.
"В качестве покорности и принятия меня в качестве мужчины и воспитателя я заставлю ее сжечь плюшевого мишку, любимую игрушку!"
Не понятно почему, но плюшевый мишка чем-то очень раздражал Романа.

Сменив прут, он погладил его кончиком попу Натали, выбирая место для нового удара. Не сразу, но девушка успокоилась и нашла в себе силы схватить руками за ножки скамьи.
Удар пришелся чуть выше того места, где округлости ягодиц переходят в бедра  и плоть – самая мясистая, перечеркнула косой крест  новая тонкая белая полоса. Она быстро вспухла превратившись в темно-красный,   рубец.

– Воровки заслуживают только розог! – Подняв прут, он хлестнул Натали вновь, чуть ниже  и девушка снова вскрикнула,  и согнула ноги в коленях.
– Ноги назад! Или розог прибавлю!
Новый удар хлестнул чуть выше, и снова Натали взвыла от мучительных ощущений, ножки от боли снова согнулись, но ремень не позволил встать
Тело несчастной покрылось бисеринками пота. В местах пересечения полос от ударов появились капельки крови.

– Хорошо прут пробирает? – Роман подождал, когда девушка снова распрямит дрожащие колени, прежде чем нанести новый удар, и постарался вложить в него всю мощь своей руки. – Это тебе не мамин ремешок!
Натали вскрикнула и затем чуть приподняла голову и посмотрела на мучителя. 
– Опусти голову обратно, – приказал он, любуясь слезами, текущими из глаз падчерицы, – наказание будет продолжено.
– Бог все видит! – чуть всхлипнув, Натали послушалась.
"Бог ей не поможет!  – Роман вновь хлестнул  немного выше расписанной области. – Я тут бог!"

Роман тщательно прицелился и энергично хлестнул девушку,  удар  и теперь косой крест "Х" пересекали параллельные полосы, расстояние между которыми становилось все меньше и меньше.
Натали взвизгивала, сучила ногами и вздрагивала всем телом. 
– Пожалуйста,  – взмолилась она, но очень тихим голосом, – я усвоила урок, пожалуйста, милосердия!
Ей было невыносимо больно.
– Ну что же, мишку своего облезлого сама бросишь в печь! А я почти закончил  первую часть наказания – заверил мужчина,   решив, что она достаточно хорошо высечена и можно перейти ко второй, самой сладкой его части.

Глава 5 Свидание с папой

Роман   снял с полки мобильный телефон и прицельно ближним планом снял результат расправы. Натали, вздрагивала, как подраненная птица. Отшагнув назад,   Роман зафиксировал окончательный результат, убрал прут, смазал горячую попу маслом еще раз.
– А теперь в качестве милосердия, небольшое дополнение, Натали, – начал Роман, раздвинул истерзанные ягодицы и смазал маслом шоколадную дырочку.
Девушка поняла, что сейчас будет.
– Будь ты проклят! –  закричала Натали, чувствуя палец негодяя внутри своей кишки. –  Проклят! Проклят!

Натали не сразу поняла, что её молитвы и её проклятие — одно и то же. Что слово, вырвавшееся из глубины души, уже ушло куда-то выше, где решают такие вещи. Сначала — лишь резкий звук, как если бы в воздухе что-то оборвалось, потом Роман мешком осел на пол, лицом вниз, судорожно хватая ртом воздух.

Телефон, брошенный Натали на тумбочку, всё это время тихо снимал происходящее: красный огонёк камеры мигал, как маленькая свеча. Комната наполнилась тишиной — такой, какой бывает только в церквях или моргах.

Девочке показалось, что она сама растворяется в этой тишине, выходит из своего тела, как туман из-под двери. Её пальцы ещё сжимали ткань юбки, но она видела их со стороны, будто чужие.

И тут, среди запаха металла и мокрых дров, появился ещё один человек. Свет откуда-то сверху упал на его лицо, и Натали замерла:
— Папа? — прошептала она. — Ты же умер… значит, и я умерла?
— Нет, — мягко ответил он, будто ветер шевельнул листья. — У тебя глубокий обморок. Это не смерть.
— А он? — взгляд девочки скользнул на отчима.
— Обширный инсульт, — голос отца стал строже. — В небесной канцелярии немного опоздали. Я пришёл, но слишком поздно…
Он шагнул ближе, свет вокруг него дышал теплом.
— А ты не вернёшься? — с надеждой спросила Натали.
— Вернусь, — отец улыбнулся, и улыбка была совсем детской. — Только не как твой отец. Как твой младший брат. После родов я забуду свою прошлую жизнь. Начну с чистого листа. Мы приходим и уходим, только любовь остаётся. Будешь меня любить?
— Буду… — шепнула она, и слёзы впервые за всё время обожгли ей щёки.
— Пока я ещё твой отец, прошу: помирись с мамой. Я знаю, как много у тебя боли и претензий. Но право на ошибку есть у всех. Любовь — единственное, что мы забираем с собой.

Он коснулся её волос — невесомо, как сон. Мир снова пошёл своим ходом: камера продолжала писать; отчим судорожно хрипел; где-то снаружи падал снег. Но в груди Натали уже светилось маленькое тёплое солнце — память о том, что она только что услышала.
– Я попробую! Папа, а ты правда порол маму на этой скамейке? Мне, если честно, не верится!
– Правда! И не раз! Правда, так строго не наказывал никогда! И я сам лежал на этой скамье, когда был маленьким! Твоя мама смогла  простить мою строгость и полюбить. А сейчас, доченька, мне пора уходить. Пожалуйста, как очнешься, расстегни ремень, оденься и вызови скорую помощь для этого...
– А может, пусть полежит тут и сдохнет? Его мне что, тоже любить?
– Не мы жизнь давали и не нам отбирать! После инсульта он долго, может навсегда, будет беспомощный, как младенец! Но ему предстоит еще суд божий! – А мне пора. До скорой встречи!
Мужчина исчез.
Сколько времени она лежала без чувств  –  Натали не знала.
Очнувшись, она увидела, что отчим  лежит рядом со скамьей на цементном полу. Он хрипел и не мог пошевелиться.
Не сразу, но она нашла в себе силы снять фиксирующий ремень, встать, позвонить с телефона отчима маме и вызвать   скорую помощь.
– Вот бог и рассудил, кто тут прав и кто виноват! - Натали ударила его по лицу босой пяткой и пошла одеваться.
Теперь на месте всесильно заместителя Господа на земле на полу хрипел беспомощный парализованный мужчина с перекошенным посиневшим лицом.

Глава 6. Суд божий

– Вот, мишенька, высек меня и хотел изнасиловать! А тебя он хотел сжечь, и чтобы я сама тебя в печь бросила! И тут Бог услышал мои молитвы и мое проклятие! И куда этот ирод дел мой телефон? – После отъезда "Скорой" Натали лежала на животе и тихо плакала, взяв с собой в кровать плющевого мишку, друга детства еще ее мамы, перешедший к дочери по наследству. Мишка нарушил многолетнее молчание и подсказал:
– Под бельем в верхнем ящике комода.
– Спасибо, мишенька! – Натали не поняла, услышала они эти слова или они просто высветились в ее голове.
Но выключенный отчимом телефон там нашелся.
– Миша, как ты думаешь, ко мне папа реально приходил или мне почудилось?
Мишка в ответ привычно молчал.

Роман пришёл в себя на третий день под капельницей. Больница была та же, коридоры те же, только теперь другие глаза смотрели на него — глаза тех, кого он ломал. Ксения в этот же день работала здесь фельдшером и вошла к нему без какого-либо трепета.

– Ну что, милый мой, — холодно и ровно произнесла она, стоя у постели, — я поговорила с дочерью и посмотрела видео на твоём телефоне. Всё — от начала до конца. И нашла кое-что ещё. Детонаторы и переписку — всё это у тебя было. Ты думал, что, раз я ношу твоё дитя, то можешь бить и подчинять мою дочь? Думаешь, я буду покрывать преступления?

Слова, которые ещё недавно звучали как команды, теперь сбивались в тихую мольбу. Роману хотелось что;то ответить, но губы его едва дрогнули, а в глазах застыло молчаливое прошение. Он уже не был всесильным хозяином — только человек, истощённый и беззащитный.

Ксения смотрела на него ровно. В её голосе не было мести в привычном понимании — был чуть слышный ломанный набат, будто кто;то бьёт в колокол внутри неё.
– За Натали суда человеческого не будет, — сказала она тихо. — То, что ты задумал, и то, что не успел сделать, с тебя вины не снимает. Суд Божий придёт. И если Он мне простит — я приму Его решение. А если нет… встретимся там, куда не хочется заходить.

Она не делала театральных пауз. Решение было принято давно — не с холодной жестокостью, а с тяжестью, которую приносит нравственный выбор. И то, что у тебя с Натали не получилось, и взорвать ты ничего  не успел, вины с тебя не снимает! Будет суд божий!  И Господь мне этот грех простит! А не простит – встретимся в Аду!

Она  шприцем ввела в резинку катетера прозрачный раствор.
Мужчина захрипел, вздрогнул и затих. Мужчина вздрогнул, захрипел и умолк; линия на кардиомониторе направилась в ровную линию тревоги. И вскоре настала тишина, в которой слышались только собственные шаги и приглушённый стук сердца.

Ксения выключила мониторы. Она прикрыла его простынёй, отсоединила электроды и вызвала санитаров — всё как положено по служебным обязанностям, — но в её движениях уже не было ни тревоги, ни облегчения. Было одно длинное, неотвратимое чувство: дело сделано.
 
– Отмучился, гад быстро! – Ксения отключила кардиомонитор, накрыла тело супруга простыней, отсоединила электроды и вызвала санитаров. – Как говорил мой покойный муж, этот раствор не оставляет следов в организме. Да и мощности нашего патологоанатомического отделения далеки от фантастического сериала "ФЭС". Кроме того, я как жена, напишу заявление о выдаче тела на кремацию без вскрытия.
Идти домой было тяжело. Ей казалось, что сама природа отвечает на её поступок: солнце спряталось за свинцовые тучи, листья с деревьев оплывали, голые ветви тянулись к небу, словно прося пощады. В кустах краснотала осталось мало нарядной листвы — так же и в доме осталось мало прежнего тепла.

«Вроде всё сделано правильно, — думала она, шагая по пустой дороге, — но радости нет. Я залечила следы на теле дочери, но раны в её душе? Она считает, что я предала её». И где-то глубоко в сердце тлела мысль, которая не давала покоя: «Он не заслужил ни гроба, ни отпевания».

Дом встретил её тишиной. Натали почти не говорила; между ними висела невидимая преграда, созданная из страха, боли и непонятости. Ксения знала: время лечит, но не сразу; и прощение — не то же самое, что забвение. Она понимала, что теперь их путь будет долгим — путь, на котором, возможно, самой трудной задачей окажется вернуть доверие дочери.
"Да, после божьего суда природа совсем не радует глаз!  – думала Ксения, возвращаясь из больницы домой после дежурства. – Вроде все сделала правильно, а радости на душе нет! Дочь со мной почти не  разговаривает! Следы на попе я ей залечила, а раны в её душе? Она же считает, что я ее предала! Романа сожгу в полиэтиленовом мешке! Гроба и отпевания он не заслужил!"
Солнце спряталось за тяжелыми тучами, листья на деревьях пожелтели и наполовину опали, оголились стволы деревьев и кусты краснотала потеряли большую часть нарядной по-осеннему листвы.

Глава 7 Примирение

— Надо нам обязательно заглянуть к куме Вере и её мужу. Посидим подольше — в субботу натопим у неё баню, — сказала Ксения, когда они с Натали уже садились в кухне допивать чай.

За окном зажглись звёзды, день заметно укоротился, и тягостная память о случившемся давила на беременную Ксению. В груди всё ещё мешались облегчение, вина и усталость.

— Значит, сегодня Роман умер? — Натали встретила известие спокойно, почти отстранённо.
— Да, доченька. И теперь он никогда не прикоснётся к тебе, — ответила мать ровно. В голосе не было торжества; была только желаемая защита.

Накануне ночью ей приснился отец, и в сне он снова просил помириться с мамой. Это сновидение как будто сняло с Натали часть злобы; взгляд её стал мягче. Ксения же, хотя и не чувствовала себя невинной, не собиралась пока исповедоваться — ни дочери, ни Вере, ни даже священнику. В её душе было что;то личное и необъяснимое, чему ещё нужно было найти форму.

Ребёнок в животе толкнул её пяткой, и она улыбнулась, положив ладонь на округлившийся живот.
Малыш вырастет и никогда не узнает, кем был его папочка, — подумала она. — А Натали потребует врачей и времени. И я не знаю, сумеет ли она меня простить.

— А ты меня ещё любишь? — Натали обняла мать, в голосе дрожали слёзы. — Я же его прокляла!
— Очень! — Ксения прижала дочь к себе и заплакала так, как не плакала с юности. Это был не крик, а долгий тихий поток, очищающий, как весенний дождь. — Я виновата перед тобой. Смогла бы ты меня понять и простить?

— Постараюсь, — ответила Натали. — Только не хорони его рядом с папой.

— Дочка, — сказала мать и запнулась, — его пеплом мы удобрим цветы у кладбищенской ограды. Но я прошу тебя: помоги мне с ребёнком. Он ни в чём не виноват.

— Помогу, — тихо согласилась Натали. — Назови его Георгием, в память о папе.

— Конечно. Это будет самое подходящее имя.
За окнами вечер медленно накатывал на город, звёзды светили холодным, спокойным светом. Ксения взглянула на Натали и ощутила лёгкую дрожь: не всё исправлено, не всё исцелено, но шанс есть. И этого уже было достаточно.


Плюшевый мишка сидел на крышке комода, чуть выцветший и свято верящий в свою роль — хранителя детских снов. Натали перевела взгляд на игрушку и улыбнулась сквозь слёзы:
«Помирились. Это уже хорошо», — думал мишка, и в его немом существовании было место для надежды: вскоре он мог бы занять место в новой кроватке, если, конечно, его не сожгут.
***
P.S Эта повесть написана по мотивам реальной истории.