Как Маринка замуж ходила

Этот рассказ основан на реальных событиях, произошедших в 1790-1792 гг. в селе Большая Грибановка Борисоглебского уезда Тамбовской губернии. При желании ознакомиться, вы сможете найти это дело в РГИА, Ф. 796 Оп. 72 Д. 36.




Маринка завернула в узелок: краюшку хлеба, украденную ещё утром, пока мать хлопотала во дворе; сарафан свой самый нарядный, красный, с оторочкой; набитую соломой Маньку; косынку новую, ту, которую батька привез с последней ярмарки в Воронеже и наказал всем сестрам носить по очереди. Ничего, обойдутся. Оглянулась кругом, словно проверяя, не забыла ли чего. Затем ловко завязала узелок крест накрест, продела руку в 2 образовавшихся дыры и прислушалась. Тихо. Только батькин храп слышен аж из хлева. Маринка все придумала. Если б проснулся кто, она б сказала, что по нужде ходила. Пришлось бы, конечно, обратно лечь и притвориться, что спишь. Ждать, пока все опять заснут. Время бы потеряла. А Васька там ждёт уже небось.

Маринка отвязала жеребенка, пнула его, он просыпаться не желал. Она ещё раз пнула, посильней, тот нехотя встал, спросонья не может понять, что от него хотят. Лишь бы не заголосил. Тот стоял. Она подтолкнула его к выходу. Пошел нехотя.

Маринка прошмыгнула через двор, оставляя на свежем снегу следы. Но снег продолжал падать крупными хлопьями, и Маринка надеялась, что к утру следы заметёт. Повезло. Боженька помогает. Главное теперь, что б ещё калитка не скрипнула. Тут секрет знать надо. Немного нажать на верхнюю пряслу, затем наоборот поддёрнуть - и калитка открывается неслышно. Маринка уже много раз проделывала этот фокус.

Ночь была тёплая. Это хорошо. Это боженька им помогает, значится. Значится, любит её, Маринку то есть. Не зря она в церкви столько молилась. Она повернулась и пошла по улице вдоль белых пятен хат. Хаты смотрелись очень страшно, будто духи какие пустоглазые. Это потому что вымазаны белой глиной были только те стены, которые выходили на улицу. А те стены, что во двор глядели, так и оставались бревенчатыми, тёмными. Оно, конечно, верно, чего добро зря тратить? Но страшно!

Село у них было большое, дворов тьма или может даже больше. На то она и Большая Грибановка. Васька её жил вооон за тем поворотом, в третьей с краю хате, но Маринка шла не туда. Они с Васькой уговорились, что он её ждать будет уже в Малой Грибановке. Идти неблизко, Маринке все песни вспомнить придется, да по второму разу начать. Конечно, мог бы и проводить. Но Маринка сама сказала, что так надёжнее. А ежели хватится кто? Шум поднимут. Куда идут вдвоем? Аха, ясно куда, за грехом. А ежели ее одну схватят? Совсем другое дело. Она скажет: вставала по нужде. Увидела, как жеребёнок убегает в сторону Малой Грибановки. Ну и пошла его искать. Жеребёнок буйный уродился, уже два раза убегал. Поверят. Маринка умная. Она все продумала.

И ничего, что ей 11. Она созрела рано, это и мать говорила. Иные девки её лет сидят, играются в игрульки. А она и не думает. Вот только Маньку с собой взяла, но это не считается. Она ей вместо сестры. Свои-то, настоящие, её в упор не замечают, только шпыняют да бранятся.

Васька Федотов ждал в условленном месте, за углом Николаевской церкви. Ростком он не вышел, был едва выше Маринки, даром что старше её годов на шесть. Грудь впалая, плечи узкие. Взлохмаченные белёсые пряди торчат из-под шапки, брови такие светлые, что вроде как и нет. Жалкий, дрожащий. Маринка фыркнула.
- Принёс? - строго спросила она.
Васька закивал, протянул ладонь, на которой лежало два маленьких кружочка из прутиков.
- Дурень, я говорю, водку принёс?
Васька виновато спрятал за пазуху колечки и вынул оттуда же две бутылки с мутной жидкостью.
- Молодец, - одобрила Маринка. Любит она, когда мужики слово держат. - Ну, что, пойдём?
Васька сглотнул и кивнул. Аккуратно постучал в дверь. Маринка закатила глаза и с силой рванула большую кованную рукоять. Она не поддалась. Закрыта.
- Ты что ему сказал?
- Что мы придём сегодня до ра-рассвета - заикаясь, прошептал Васька.
- Про водку сказал?
- Конечно, сказал!
- А он?
- Он обрадовался, закивал.
Маринка задумалась.
- Не похоже, что б Федосей от водки отказался. Пошли.
- К-куда?
- Куда-куда, вокруг. Искать будем.

Долго искать не пришлось. Зайдя за угол церкви, Маринка заметила в трапезной маленький огонёк. Решительно направившись к нему, она рванула дверь трапезной, впустив внутрь ветер, который тут же погасил единственную свечу.

- Ах ты шилаболка! – взбеленился голос в темноте, чем-то чиркнул, и свечка снова стала весело отплясывать, играя тенями на стенах.

За столом сидело трое. Священник Федосей Алексеев, дьякон Лаврентий Климентьев и дьячок Авксенитий Максимов. Судя по кружкам и квёлому виду, Васькиных подарков они не дождались. Федосей был священник не местный, а их, Большегрибановский. Мужик он был хороший, сердобольный, но давно уж во власти зелёного змия. Эти две его особенности и использовала Маринка. Сперва надавила на жалость, рассказав ему о тяжёлой жизни с батькой. Впрочем, Федосей и без её россказней все знал. В селе все друг про друга всё знают, даже в таком большом, как Грибановка. А затем подослала Ваську, с другой, так сказать, стороны подойти. Ну он и подошёл. Договорился. В нашей Большегрибановской церкви Федосей венчать наотрез отказался. Авось чего, сказал. Но в Николаевской церкви в Малой Грибановке у него дружки водились, вот с ними он и сговорился. Он же и сказал, что венчать непременно ночью будет, между вечерней и заутренней.

- Эй, Федосей! Мы пришли! - громко сказала Маринка.
- Тссс! - послышался шёпот.
- Чего тихо-то? Тут никого кроме нас и Боженьки нет. - Огрызнулась Маринка и повелительно приказала бражному  священнику - Пойдем!
Тот встал, отряхнулся, попытался напустить на себя важный вид, но Маринку не проведешь.
- Давай! - обернувшись, она протянула руку к Ваське. Тот поспешно протянул ей две бутылки. Маринка взяла одну и передала её Федосию.
- Одна до. Одна после, когда обвенчаешь, - строго сказала она. Тот кивнул, воровато спрятав бутылку за пазуху.

Все пятеро пошли в церковь. Дьячок Авксентий открыл большим ключом замок, заскрипели петли, и церковь поглотила прихожан. Зажгли свечи. Из темноты вынырнул лик Спасителя в Деисусном чину иконостаса. Маринка боязливо глянула на него: а ну как браниться будет. Но тот смотрел милостиво. Ну, может еще и не знает, что они задумали. Надо будет потом еще раз глянуть.
Встали к алтарю. Федосей затарабанил молитву, пропустил несколько строф - у Маринки память хорошая, она уже всё запомнила, как должно петься, даром на нескольких венчаниях побывала. Уложились быстро – пятно лунного света от Иоанна Крестителя успело дойти только до архангела Гавриила. Маринка ещё раз посмотрела на Спасителя: ей показалось, что тот улыбнулся. Наскоро поцеловавшись и сунув Федосею вторую бутылку, Маринка потянула Ваську к выходу:

- Ну, мы пошли!
- Подождите! - окликнул Федосей. - Мне ещё надо запись в метрическую книгу внести!
- Ну, это ты без нас вноси, мы-то тебе зачем для энтого? – парировала Маринка, и молодожёны скрылись за дверью.

Идти надо было быстро, скоро утренняя дойка начнётся и селяне повываливают во дворы. Маринка скоро переставляла огромные валенки, поднимая пушистые брызги свежевыпавшего рыхлого снега. Васька еле поспевал за ней. Во двор Евдокии она зашла уверенно, как будущая хозяйка. Ночевать условились на сеновале, а уж утром показаться родне, и евоной, и Маринкиной. Они, конечно, кричать начнут, а что уже сделать могут, когда Боженька их благословил? Ничего. Ну, покричат, покричат и угомонятся.

На сеновале Маринка спать любила. Мягко, душисто, кузнечики стрекочут, а, главное, нет никого. Отцовского храпа не слышно, опять же. Зимой, правда, прохладно. Тут главное поглубже в сено зарыться – оно согреет. У Васьки сеновал был точь-в-точь как у них, Дубровиных. Маринка забралась подальше, ближе к углу, неуклюже переваливаясь и увязая в сене. Зарылась, подол кожухи  расправила. Хорошо!

Рядом, тяжело дыша, привалился Васька. И сразу лапать. Маринка было ему по рукам дала, но Васька сказал, что брак закрепляется этим самым, и если она ему сейчас не даст, то тогда вроде как и венчание не настоящее было. Маринка вздохнула, задрала подол и раздвинула ноги. Тот, довольный, сразу навалился сверху. Было больно. Но не очень. Как пчела укусила. Отец бьёт - так там искры из глаз. А тут всего ничего. А главное - быстро. Маринка про себя песенку пела, так вот едва успела до середины дойти, как Васька отвалился как напившийся клещ. Ей даже смешно стало: и вот из-за этого вот столько шума что ли? Подол опустила, расправила, повернулась на бок. До рассвета ещё немного можно успеть поспать. Васька было прижался и обнял, но Маринка этих нежностей не любила: руку его откинула и зыркнула строго, чтоб не баловал. Васька обиделся, отвернулся. Ну и отлично. Авось до утра не пристанет.

Маринка моментально провалилась в сон. Казалось, поспала всего ничего, а открыла глаза - уже светает. Проснулась она от криков. Над ними стояла Евдокия, Васькина мать, и крыла благим матом.

- Ах ты сукин сын! Да ты что удумал! Грех в наш дом привести?
- Мать, да послушай... - дрожащим голосом пытался вставить слово Васька.
- Не собираюсь я ничего слушать! Ахальник! Щенок недоделанный! Шо ты тут начиримесял ! Паскуда! Как ты посмел! Лишь бы с девками жимкаться!
- Мать, да я же...
- Да ты же, каналья, только об одном думаешь! А о матери ты подумал?
Маринка потянулась, привстала. Евдокия хорошая, она покричит-покричит, но бить Ваську не будет. А её уж и подавно. Поэтому она отряхнула солому с подола и встала во весь рост, глядя свекрови прямо в глаза. От такой наглости та даже дар речи потеряла.
- Евдокия, это я, Маринка! Здоровьюшка Вам желаю! Не волнуйтесь вы так, у нас все по закону Божиему! Мы обвенчались ночью.
- Чтоооооо????
- Мать, да я тебе тут пытаюсь сказать как раз, а ты не слушаешь! Это жена моя законная, Маринка. Теперь у нас будет жить. Нас Федосей обвенчал.
- И в книгу матрическую записал! Всё как положено! И обряд постельный мы тоже свершили! - гордо добавила та.

Повисло гробовое молчание. Вид у Евдокии был страшный: глаза сверкали, брови почти слились в одну изломанную линию, губы сжаты. Но Маринка не боялась. Евдокию она знала хорошо. Она потому Ваську и выбрала. Это девкам всем известно, что для замужества свекровь надо выбирать, а не парня. Парень-то что - в поле весь день, вечером придет, навалился, вот и весь разговор. А со свекровью невестка весь день бок о бок. Иные девки дуры, выходят замуж за смазливых да статных, а потом плачут от свекровкиных побоев. Но Маринка не такая, она сразу поняла, что Васька - то, что ей надо. Тихий, неприметный. Такой и по девкам гулять не будет, и как мать помрёт - жену слушаться начнёт. А с красотой, что с ней делать-то? Если уж сильно полюбоваться хочется, то лучше сходить на речку в лунную ночь, вот где красота-то настоящая!

А отца у Васьки и вовсе не было – помер несколько лет назад. Это ещё лучше. Вот и выходило, что Васька ей самый подходящий супруг вроде как.
 
Они с Васькой дружили уже давно, с детства. На Рождество стал он Маринку домагиваться, но она сразу ему сказала, что если хочет - пущай сначала женится. Васька сперва не хотел, говорил, что как так, ей ещё лет мало. Во даёт! Жениться рано, а энтим самым делом заниматься не рано! Но у Маринки давно созрел план. Отцовские побои она больше сносить не намерена. Он как напьётся, начинает крушить все вокруг, а пьёт он постоянно. И почему-то Маринке вечно больше всех достается. Чего он к ней прицепился? Мордой что ли не вышла. У Маринки на руках и ногах живого места не было, всё синее. А минувшей весной она с фингалом под глазом ходила - во стыдоба то была! Главное, мать даже не пытается вступиться. Только плачет в уголке да приговаривает "Терпи, доча, доля такая наша женская". Ага, враки! Иные девки вполне себе живут припеваючи и не избивают их до полусмерти. Пристукнут немного - и все. А Маринка на прошлую Троицу уж вправду собралась помирать. Не встать с лавки было, так всё болело. Когда батька отбросил её к стенке, в груди что-то хрустнуло. Батька сам перепугался, даже знахаря вызывали. Тот сказал ей лежать и не двигаться. Тогда-то Маринка и решила помереть. Чего тут мучиться. Может, батьку хотя бы посадят, матери полегче будет. Решила, что не встанет со скамьи, пока не помрёт. Лежала, лежала. Скучно оказалось помирать-то. Тогда-то она и придумала замуж выйти. А тут Васька и подвернулся. Все так чудно сложилось - видно, сам Иисус Христос ей помогал, не иначе.

На крики сбежались и младшие дети. Испуганно заглядывают в ворота, сами вот-вот разрыдаются. А на сеновале все как воды в рот набрали.

- Пошли в дом, - наконец сказала Евдокия мрачно. - Расскажите всё толком. А вы – кыш отседова!
Развернулась и пошла. Васька с Маринкой за ней. Пошли в горницу. Евдокия подошла к шкапу, достала бутылку и плеснула себе рюмку. Одним глотком осушила, поморщилась, поставила рюмку обратно и только после этого села за стол.
- Ну. Рассказывайте все толком и с самого начала.
Маринка с Васькой стояли рядом, опустив голову. Маринка рассудила, что с опущенной головой дело пойдет быстрее.
- Мать, да мне просто полюбилась Маринка, и мы подумали, а чего ждать-то?...
- Тебе сколько лет? – перебила его Евдокия
- Скоро двенадцать! - подняв голову, бодро ответила Маринка.
Евдокия вздохнула, встала, опять подошла к шкапу, открыла дверцу, плеснула ещё рюмку, осушила. Подумала  немного и поставила бутылку с рюмкой на стол.
- Кто ж вас обвенчал? Нужто наш Федосей?
- Да, Федосей. Только не у нас в Богоявленской, а в Малой Грибановке, в Николевской.
- Как же вы его уговорили?
Васька опустил голову ещё ниже.
- Мы ему 2 бутылки водки пообещали.
- А где ж ты две бутылки раздобыл-то? - взревела мать.
Васька, казалось, уменьшился в размерах.
- У тебя в подклете  взял, - проблеял он чуть слышно.

Евдокия стукнула по столу кулаком так, что задрожали даже стены, не только Васька с Маринкой. Дальше последовал поток отборных ругательств, но Маринка уже не слушала. Мысль ее бежала дальше, вперёд. Её уже небось дома хватились. Сейчас как пойдут искать по дворам. Скандал выйдет. Как бы всё уладить потише.

- Ох, что вы натворили, дети! - накричавшись, простонала Евдокия.
- Тётя Евдокия, вы не волнуйтесь. Я домовитая, я всё умею делать: и пироги в печи пеку, и убираюсь, и воду таскаю, и за скотиной хожу, и за малыми погляжу. Я вам подмогой буду. Вы только, Бога ради, сходите к батьке моему и скажите, что я теперь у вас жить буду. А я для вас всё-всё делать буду. И одёжку чинить, и пыль мести, и пряжу прясть...
Евдокия с грохотом встала. Маринка проглотила несказанный воз слов.
- Пошли! - сказал она.
- Куда? - округлил глаза Васька.
- К Григорею. Дело твоя Маринка говорит. Они небось уж хватились ее, сейчас подымут бучу. Пошли.
Васька сглотнул.
- Вы сходите, маманя, а мы тут с Маринкой пока за малыми посмотрим да за скотиной приберём.
Евдокия схватила сына за шкирку, неожиданно могучим движением кинула к двери.
- Пошёл, сосунок! Сам кашу заварил, сам и расхлёбывать будешь.
- Мать, он же убьет меня... - взмолился Васька.
- А тебя и надо убить! Благое дело сделает. Пшёл!

Васька старался идти медленно, но оттянуть неизбежное не получилось. Двор Дубровиных был за углом, в двух шагах. Во дворе было на удивление тихо. Так тихо, что даже страшно.

Евдокия постучала, вошла.
- Соседи, здоровьюшка вам! Есть кто?
Дома никого не было. Евдокия повернулась в дверях и тут увидела, что из хлева выходит Дубровина Настасья, Маринкина мать. Увидев дочь в такой странной компании, она в нерешительности остановилась и стала боязливо переводить взгляд с одного на другого.
- И вам здоровьюшка, соседи. Аль случилось чего?
- Поговорить нам надобно, Настасья. Где муж твой?
- Да у нас жеребёнок сбежал, Григорей с Митькой пошли его искать.
В воротах хлева появились старшие Дубровины девки. Выходить во двор не выходят, а зыркают из темноты, как крыски.
- Чего стряслось-то, Евдокия?
- Дело есть. Будем ждать Григорея. Пригласишь к столу али как?
- Ну, раз дело – значит, пожалуйте в дом. - Настасья зло зыркнула на Маринку. - А ты, шваль, где шаталась? Небось ты ворота хлева и не закрыла, вот у нас жеребенок и сбежал. Паскуда ты эдакая! А ну в хлев прибираться!
- Настасья, ты Маринку не отсылай, у нас по неё дело и есть.
- Батюшки! - выплеснула руками Настасья. - Да неужто свататься пришли? Мы Маринку не отдадим, даже не думайте! Ей ещё 10 нет!
- Вообще-то мне скоро 12! - огрызнулась Маринка.
- Всё равно! Где это видано, что б девки замуж в 11 лет шастали! И говорить нечего, Евдокея.
- Говорить есть о чем, Настасья. - Строго сказала Евдокия и глянула на соседку так, что та сразу притихла и молча пошла в дом. Остальные последовали за ней. Последними, перекатываясь и хихикая, пробежали старшие Дубровины девки, спрятались за печку и навострили уши.

Григорий появился нескоро. Для Маринки так целая вечность прошла. Всё это время в доме стояла гнетущая тишина, только дрова в печи трещали. Но вот во дворе раздалась ругань, на время переместилась в хлев, а потом в сени ввалился сам Григорий. Был он большой, уже лысеющий, с яростно сверкающими глазами. Увидев молчаливое собрание, он остолбенел, остановился в дверях. Настасья было вскочила к нему и открыла рот, чтобы начать объяснять, но Евдокия остановила её рукой, сама медленно встала, поклонилась, сказала:

- Мир дому твоему, сосед!
- И тебе, соседка, не хворать...
- У нас к тебе дело, Григорей. Садись. Надо бы поговорить.
- Какое такое дело? - заволновался Григорий, увидел стоящую рядом Маринку с Васькой, ухмыльнулся и сел. - Ясно, какое. Девка у нас незрелая ещё, берите старшУю. Анька, сюда! А чего вы без свахи? Без свахи непорядок.
Анька было показала нос из-за печки, но Евдокия не дала ей сделать ни шагу:
- Нет, поговорить нам надо только за Маринку. И сваха нам уже не нужна.
- Что ты мелешь?
- В общем, Григорий, случилось то, что дети наши - мой Васька и твоя Маринка - ночью этой обвенчались, никому не сказавши. Брак свой закрепили возлежанием, так что сие есть дело свершившееся и решённое.
- Чтооооо??? - Григорий вскочил, опрокинув скамейку, на которой сидел. - Ах ты сука! Шалава подколодная!!! Да я тебя так выпору, что будешь знать, как без воли отца даже пикнуть! Ты что удумала, шваль!

Григорий бросился с кулаками на Маринку, откинув в сторону попытавшегося заслонить её Ваську, и Маринка зажмурила глаза, сгруппировавшись так, чтобы встретить удар как можно более подготовлено, но удара не последовало.
Когда она открыла глаза, то увидела, что Евдокия держит занесённую руку Григория.

- Значит так, Григорий. Дело, конечно, худое, но как вышло - так вышло. Господь их соединил, и мы перечить не должны. За непослушание я накажу их по всей строгости, но теперь Маринка - наша, и ты её трогать не смей. Всё понял?
И, видимо, не ожидая услышать ответ, рявкнула через плечо: пошли! Васька и Маринка тут же сорвались с места и побежали к выходу. Вслед им кричал Григорий:
- Я за неё приданое не дам, ясно? Эта паскуда вам только беду принесёт!
- Оставь приданое себе - бросила ему Евдокия через плечо.
- Я буду жаловаться! Я это так не оставлю! Это чёрт знает что такое! Вы не имеете права! Мы вам это так не спустим!
Но Евдокия уже ничего не ответила. Сыпавшиеся ей в спину проклятья ещё долго слышали повывалившие на улицу соседи.

*****

Белые струйки весело стучали по дну дойника, прямо как барабанные палочки. Маринка даже песенку под них сочинила:

Мо-лоч-ко бе-ло-е
Мо-лоч-ко спе-ло-е
Лей-ся, лей-ся по-быс-трей
На-до мне кор-мить гу-сей

С песенкой всегда работается споро. Как Маринка в доме Васьки поселилась, так петь стала почти не переставая весь день. Утром проснётся раньше всех к утренней дойке, тихо выберется из-под Васькиной руки (ночью всё равно её закидывает, паршивец!), выйдет во двор – а во дворе так хорошо! Птички поют, кузнечики трещат, лягушки квакают. Ну как под такую музыку не запеть? Потом дойка – здесь другая музыка, словно бубен, весёлая. Затем воды принести надо с реки. На реку выходишь – а там туман! Как тут не запеть что-нибудь грустное, как под дудочку. Пока на коромысле вёдра с водой несет, про себя частушки бурчит – так оно вроде как легче выходит. Потом надо каши наварить – тут Маринка пела не вслух, а про себя как бы, что б не будить никого раньше времени. Но Евдокия, конечно, все равно уже вставала. Выйдет к печи, зыркнет, что там Маринка делает, спросит чего-нибудь вроде «Ну, молоко-то где с утренней дойки?» или «А за водой небось забыла сходить?», потом довольно кивает и идёт по делам во двор. Потом малые просыпаются, вот тут песенка и пригождается – умыть их, за стол усадить, кашей накормить с песенкой всегда веселее. Под песенку её и Васька просыпается: довольный как кот на Масленице. Норовит её всё обнять да поцеловать, но Маринка при детях не позволяет.  Мужа покормит, затем сама быстро поест, хату приберёт и бегом стирать бельё на речку. Она старалась прибегать первая, что б со здешними бабами как можно меньше встречаться да слушать их шушуканья за спиной. Но, конечно, те всё равно на мостки подваливали. Тогда песенка опять помогала: Маринка, со всех сил молотя вальком по белью, начинала петь громко-громко,  что б не слышать смешков. Бабы часто за ней подхватывали и получалась ещё польза: их рот был занят песнями, а не болтовней о девке, которая в 11 лет без спросу родителей замуж пошла. А вот когда встречалась с сёстрами вдруг, то те Маринку не замечали и проходили мимо, брезгливо морща нос, будто она пугало огородное какое. Маринка только плечами пожимала – их дело. Ей об них некогда было думать, дел до самого заката невпроворот.

В общем, жизнь у Маринки с того самого дня, как она с Васькой обвенчалась, стала медовая. Как она придумала, так оно всё и вышло. Уж больше года прошло, а Маринка нарадоваться не могла. Васька муж был хороший, тихий, не буйный. За эти месяцы ни разу её пальцем не тронул. Ну, если не считать энтого самого. Но к этому Маринка привыкла уже, главное глаза закрыть и думать о своём, тогда всё очень быстро проходит. Свекруха её была тоже баба не сварливая, к Маринке относилась хорошо, за работу благодарила. А Маринке не сложно, она баба сильная и не ленивая – знай рада стараться. Малые так вообще Маринку обожали и ни на шаг не отходили, когда она во дворе крутилась. Маринка на них для виду покрикивала, но самой радостно было от их задорного смеха и маленьких ручек, которые всё норовили обнять её за шею, и маленьких босых ножек, смешно шлепавших по дворовой грязи. Маринка их песенки петь учила, а на ночь укладывала – колыбельную затягивала. А как уснут дети, да дела все переделаются по хозяйству, садятся с Евдокией у лучины, прядут пряжу и поют на два голоса. Вот какая жизнь у Маринки началась!

Батька её, правда, ещё несколько раз браниться приходил, а однажды потащил её во двор Дубровиных, но Маринка не далась. Закричала и за руку укусила. Он вскрикнул и выпустил ее руку.

- Я мужняя жена! Только Васька теперь имеет право лапать меня, а ты не имеешь, понял! Пошёл вон! – закричала ему Маринка и сама удивилась своей смелости: откуда что взялось?

Батька смотрел ошалело, затем как разъярился и чуть было не побил Маринку, но тут подоспели соседи и сказали ему, что б он Бога побоялся и не смел чужую жену трогать, даже если это дочь его, так как после господнего благословения баба уже мужу принадлежит, а не кому-то другому, и только он может решить, наказывать её али нет. Григорий поворчал, но тягаться с мужиками не стал – ушёл восвояси. И больше не появлялся до самого сенокоса.

А вот с Федосием вышло худо. Нажаловался куда-то Григорий, по Федосиеву душу приезжали какие-то важные лбы, ходили тут, расспрашивали чего-как. А народ-то им и понарассказал, что Федосей пьет да литургий не справляет. Так-то оно так, да жалко было Маринке Федосия – хороший он был мужик, сердобольный. А его из священнического сана разжаловали да куда-то перевели вместе со всей семьей. Больше о нём ничего слышно не было.

Маринка уже и думать-то забыла обо всем этом, как вдруг кое-что случилось. Как-то Маринка во дворе белье рубелем  катала, дети вокруг бегали да бабочек ловили, а Васька на пашне был. И вдруг видит Маринка: катится по дороге повозка вроде как барская. Оно само по себе дело-то чудно;е, а тут еще и останавливается она не где-нибудь, а точно напротив двора Евдокии Степановой. Пригляделась Маринка – и видит: в повозке двое, городские по виду. Один из них соскочил с подножки, прошёл в калитку и крикнул Маринке:

- Это двор Евдокии Степановой?
- Да, он.
- А ты, значит, Марина?
- Да, я.
- А Евдокия где?
- Да к соседке пошла по делам.
- Так позови её.
- Зачем?
- Дело есть.
- Какое такое дело?
- Вот позовёшь и узнаешь.
- Не буду я никого звать, вот ещё.
- Это ты, девочка, зря мне перечишь. Евдокию мы всё равно найдем, а строптивость твоя ничем не поможет, разве что хуже сделает. Повезём вас сейчас в Борисоглебский земской суд.
- Куда?
- Куда надо. Зови Евдокию срочно. А не то худо будет.

Маринка сама, конечно, не побежала, - за этими городскими глаз и глаз нужен, того и гляди сопрут что плохо лежит, - а подозвала старшого Федьку и шепнула ему, что б наказал Евдокии домой воротиться как можно скорее. А сама продолжила белье катать, да глаз с пришлых не спускала. Что такой земской суд она, конечно, не знала, но звучало страшно. Авось поруб  какой.

Прибежала Евдокия скоро, чай недалёко было бежать. А этот городской ей и говорит:

- Евдокия Степанова, твоего сына Василия  Федотова и невестку твою Марину Григорьеву вызывают в Борисоглебский земской суд. Жалоба пришла, что совершили вы грех и непотребство, надобно свидетельства ваши записать да с делом разобраться.
- Кому надо? Нам не надо, – парировала Евдокия, но городской не унимался.
- На сборы вам даю 15 минут. Не задерживайтесь. Если сейчас добром не поедете, вам же хуже будет. Силой вас потом поволокут, да разговаривать уже совсем по-другому будут.
- А откудава мне знать, что вы мне их обратно вернёте? – не унималась Евдокия.
- Ниоткуда, ежели не вернём – значит так надо.

Евдокия перекрестилась и велела Федьке бежать что есть мочи теперь уж Ваську кликать. Васька явился потный, грязный, растрёпанный. Босые ноги были чёрными от земли. Наскоро умывшись и поменяв одежу на самую что ни на есть лучшую – в город едут как-никак! – Васька с Маринкой взяли с собой заготовленных матерью краюх да пирожков, уселись на телегу и поехали прямёхонько на солнце. Маринка зажмурилась, схватила Васькину руку и запела.

Ехать было всего ничего – Борисоглебск находился от Грибановки в 13 верстах. Маринка там, конечно, и раньше бывала. Ярмарки там разные, гулянья. Приличные люди бегом бегают туда, а не на повозках ездиют. Городок малёханький, то же село, только чуток побольше, одна улица с парой каменных домов, а в остальном такие же крытые соломой хаты, как у них. Но всё равно ездить в город Маринка любила. Любопытно, как городские живут, да всяких разных забав там много. Но сейчас, конечно, было не до забав. Боязно. Попутчики их были молчаливые и хмурые, на Маринку не глядели и на её расспросы не отвечали. Точно дело худо.
Приехали к большому кирпичному дому в два этажа, точно завод какой. Написано там что-то было на здании, но Маринка не разобрала – грамоте не обучена была. Повели их по коридорам тёмным, людей – тьма. Все куда-то бегут, суетятся. Поднялись на второе жильё , поставили перед дверью и наказали ждать. Ждали долго. Было ужасно скучно. Маринке очень хотелось осмотреться, сходить в окно посмотреть, по лестнице погулять – она ещё никогда в таких больших зданиях не была, но охранник, приставленный к ним, на неё шикал и никуда не пущал.
Наконец, дверь отворилась. Охранник втолкнул в неё Ваську и закрыл дверь прямо перед носом Маринки.

- Жди! – прогнусавил он. И пришлось снова ждать.

Вскоре Васька вышел, весь белый как мазанка, трясётя – ни жив, ни мёртв. Попыталась Маринка у него спросить, что там – да не успела, уже её в спину толкнули, и она буквально влетела в комнату, где за огромным причудливым столом сидел толстый лысый дядька. Рядом был ещё один длинный стол, за ним сидело двое. По стенам стояли шкапы с книгами – Маринка прямо рот от удивления открыла, сколько там было книг. Зачем им столько Священного писания? Странные.

- Стой где стоишь, отроковица, - провозгласил толстый, хотя Маринка и не собиралась идти к нему ближе. Вот еще. – Как тебя зовут?
- Маринка.
- А по отцу твоему?
- Григорьева.
Толстый что-то чиркал огромным пером в своих бумажках.
- Сколько тебе лет от роду?
- Три на десять .
- Правду ли говорят, что ты в минувшем году обвенчалась с однодворцем Василием Федотовым, сыном Евдокии Степановой из деревни Большая Грибановка?
- Правду.
- Кто же совершил обряд?
- Федосей Алексиев. Но он хороший, не наказывайте его.
Толстый пропустил это замечание мимо ушей и, продолжая что-то там чирикать, снова спросил:
- То есть во время венчания тебе было один на десять ?
- Да.
- По согласию своему ли ты обвенчалась с указанным однодворцем?
- По согласию.
- Правда ли, что венчание было совершено без воли на то родителей твоих?
- Правда.
- И правда ли, что ушла ты от них тайно, дабы обвенчаться с отроком Василием Федотовым?
- И это правда.
- Сказала ли ты священнику Федосию Алексиеву, что ушла от родителей тайно?
Маринка молчала, насупившись. Толстый нахмурил брови.
- Ну! Я слушаю.
- А чё говорить? Он и так всё знал.
- То есть ты ему сказала?
- Он знал, что отец меня бьёт. Жалел меня. Когда мы попросили с Васькой нас обвенчать тайно, согласился.
Толстый кивнул.
- Понятно. Выйди и жди за дверью.

Снова ждать. Маринка сердилась. Во пристали с вопросами! Хотела было у Васьки разузнать, о чем его спрашивали, но охранник цыкнул – молчать! Маринка c Васькой опять стояли. Опять долго. Двери хлопали, по коридору бегали разные чудно; одетые люди, колокола на церкви отбивали проползающие часы, а Маринка с Васькой всё стояли. Так и умереть от скуки можно. Наконец, один из сидевших при допросе Маринки вышел, прошептал что-то охраннику на ухо и юркнул обратно в дверь.
 
- Пшли! – ткнул их с Васькой охранник в спину.
- Куда?
- Куда надо, - рявкнул тот и опять ткнул.
Маринку с Васькой отвели куда-то в подвал, затолкнули в крошечное помещение с кучкой соломы в одном углу и ведром в другом углу и сказали ждать.
- Сколько? – крикнула Маринка уже в закрытую дверь. Ей не ответили.
- Ну, точно, поруб. Мы тут помрём! – застонал Васька.
-  А ну не разводить нюни! – прикрикнула Маринка.
Она собрала в угол разбросанную по полу солому, постелила косынку, села, достала пирожки и принялась есть. Васька уныло присел рядом.
- Ешь! – протянула Маринка.
- Не хочется, - промычал Васька.
- Ешь давай!
Васька нехотя взял пирожок и начал жевать. А потом он лёг, положил голову на коленки Маринки, и она тихонько ему запела.
Проснулись они рано утром от того, что тяжелая дверь заскрипела и открылась.
- На выход! – проревел кто-то из темноты коридора.
Маринку с Васькой вывели на улицу, затолкали в тарантас и куда-то опять повезли. Светало, но солнца еще не было видно за огромными домами. Всё спало. На улице – ни души. Город! Как они вообще тут живут?
- Куда везёте-то? – набралась смелости Маринка.
- В Тамбовскую духовную консисторию, - ответили ей. Маринка перекрестилась.

 В этот раз ехали они долго, считай, целый день, до самого вечера. Солнце поднялось справа, зашло за спину, показалось слева и село за деревья – а они все ехали и ехали. Это вам не до Борисоглебска сбегать. Наконец лес остался позади, и тарантас въехал на оживлённую улицу. Маринка смотрела во все глаза. Она ни разу не была в таком большом городе! Дома в основном каменные, хат с соломенной крышей и не видно нигде. Только при подъезде было. А в самом городе – всё большие дома о двух этажах, красивые, с какими-то затейливыми узорами: треугольничками, палочками, кружочками. Придумают же! Зачем такие штуки на стены лепить? Деревьев нет нигде, одни каменные стены. Народу – тьма! Прямо как на ярмарке, только никакой ярмарки не было. Все куда-то бегут, что-то кричат, спорят. Гвалт такой, что даже не слышно, что Васька на ухо шепчет. А одеты-то, одеты как! Маринка чуть не прыснула со смеху. Мужики в коротких штанах и чулках, женщины с такими талиями, что ежели ветер дунет посильнее, она просто переломится. Они тут вообще не едят? Вдруг тарантас как затрясется что есть мочи! Маринка подумала, что всё, конец света наступил. Выглянула – а это улица камнями выложена, по ним колеса и прыгают. Во придумали! Столько камней извели! И зачем оно им сдалось? Нет, всё-таки странные эти городские.

Тарантас подкатил к большому двухэтажному дому с белыми финтифлюшками по всем стенам. Их снова повели по коридорам и сказали ждать.  Всё было точь-в-точь как в Борисоглебске. Снова первым вошел Васька и скоро оттуда вышел всхлипывающий. У Маринки все внутри упало. Никак на каторгу отсылают. Она было кинулась к нему, но Маринку уже впихнули в горницу и стали задавать ей те же самые глупые вопросы. Когда уже всё вроде как закончилось, дядька, который был вместо того лысого из Борисоглебска, Маринке сказал:

- Решением Тамбовской духовной консистории приказываем вам следующее: как ты Марина Григорьева вступила в брак малолетна без воли на то родителей твоих, то по силе Великого Василия 38-го правила удержать тебя, Марина, от сожития супружеского с мужем твоим чрез три года. А по прошествии оных, как родители объявят к сожитию согласие своё, супружество вам дозволить. Ясно ли тебе решение Консистории, отроковица?

Ошарашенная Маринка только и смогла выдавить:
- Чего?..

Дядька вздохнул.

- Отвезем мы тебя родителям твоим. Чрез три года, если дадут они согласие на то, вернут тебя мужу твоему. Поняла?
- Н-нет… - выдавила Маринка и почувствовала, что сейчас разревется пуще Васьки. – Дяденька, пожалуйста, не возвращайте меня батьке! Он же убьёт!
Дяденька махнул рукой:
- Выводите её.

И дверь захлопнулась. В коридоре Васьки уже не было. Её повели ночевать в подвал, но и там его не оказалось. Маринка села на каменный пол мимо соломы. Еды уже не было – они всё доели по дороге. В эту ночь Маринка не пела.

*****

Обратно в Грибановку Маринку везли одну. К ней приставили человека, который должен был следить, что б она никуда не убежала, особливо в дом к своей свекрови. Доставить велено было точно в руки отцу, под подпись, что он, дескать, дочь принял и претензий не имеет. Ну, а поскольку однодворец расписаться сам не мог, то за него подпись уж поставят, пусть не переживает. Дочь Григорью отдали, решение суда разъяснили. Всё понял? Всё понял. Ну, бывай. И приказчик с повозкой растворился в облаке пыли.
 
- Ну, что, дочь? Погуляла? Думала, не найду на тебя управы, да? Не тут-то было! У нас все по закону в матушке России!
Маринка молчала, на отца не смотрела.
- Решила юбку позадирать перед парнями. А отца бросить. Так-то ты отплатила за всё, что я для тебя сделал.  Паскудница! Дрянь! Я тебя научу отца уважать! Вмиг у меня про своего Ваську забудешь! А через 3 года я ещё посмотрю, возвращать тебя ему или нет! Как скажу -  так и будет, поняла? Так что - что б тише воды, ниже травы была! Только посмей пикнуть – и вообще тут останешься до конца своих дней. Ясно?

Маринка молчала.

- Ты меня слышишь, дура?
Григорий дал Маринке подзатыльник. Та пошатнулась, но не упала. Посмотрела на него исподлобья, медленно кивнула.
- То-то…

Посвистывая, Григорий ушел в дом, а Маринка так и осталась стоять посреди двора. Мимо прошла Настасья, хмуро взглянула на Маринку и процедила сквозь зубы:
- Иди в хлев, за свиньями прибрать надо.

И ушла. Маринка осталась во дворе одна.

Началась новая старая жизнь. Казалось, она была еще труднее, чем та, первая, о которой Маринка уже почти успела забыть. Во-первых, потому, что тогда еще Маринка и не очень представляла, как оно по другому-то бывает. А теперь, спустя год спокойной жизни, возвращаться в этот страх оказалось больнее прежнего. Во-вторых, во дворе она осталась одна. Братья уехали на заработки в Воронеж. Алёнка, старшая сестра, вышла замуж в Малую Грибановку. А средняя сестра  померла. Вот тепереча только она, Маринка, да скотина. Но ведь не станет же батька скотину мучить. Так что нынче весь отцовский гнев делился только между Маринкой и матерью. Маринка старалась попадаться на глаза батьке как можно реже, но как этого избежишь, когда в одной хате живешь. Ночью волей – неволей приходилось на полати лезть.

Маринка ночами спала плохо. Во-первых, батька храпел так, что полати дрожали. Во-вторых, после побоев у неё обычно всё болело. А в-третьих, Маринка думала. Она, конечно, и днём думала, пока хозяйство вела. Но ночью думалось особливо хорошо. То, что три года она здесь не продержится – это было ясно. Отец её как-нибудь прибьёт по пьяной лавочке с концами. Его, может, и посадят потом, но Маринке-то мало утешения от того будет. Да и Ваське тоже. Надо как-то выбираться отсюда. Ночь за ночью Маринка ворочалась и думала, что делать. И однажды перед рассветом, когда мать ушла на утреннюю дойку, а отец сотрясал воздух хрипами и пьяной отрыжкой, Маринка свесилась с полатей, посмотрела сверху на спящего отца и вдруг ясно увидела, что выхода у неё нет. Оно, конечно, может и нехорошо, и Боженька её может и накажет. Но Боженька бы лучше сам её спас. А раз он не спасает, то Маринке надо всё делать самой.

Утром Маринка по дороге на речку специально прошла мимо двора Евдокии, свистнула три раза, как уговаривались, из хлева выглянул Васька. Худой, бледный, синяки под глазами. Тьфу. Евдокия, конечно, женщина хорошая, но за Васькой смотрит плохо. Маринка взглянула на него и пошла в сторону реки не оборачиваясь. Там на полдороги завернула в сторонку за большой камень, села, стала ждать. Васька подошёл быстро. Они давно так условились. Общаться им суд энтый самый не запрещал, но отец строго-настрого наказал с Васькой не разговаривать. Если б увидел или донёс кто – Маринке несдобровать. Васька, конечно, сразу полез. Маринка и сама была не против: истосковалась за те несколько месяцев, что жила у отца. Кончив дело, супруги уселись, и Маринка рассказала ему, что придумала. Васька сперва испужался. Но Маринка ему все подробно рассказала, чего, как и когда. А главное, сказала, что действовать надо быстро – не сегодня, завтра отец её в пьяном угаре прибьёт или ещё хуже искалечит. Васька всхлипнул, закивал.
 
- Главное, запомни. Дело сделать надо только после того, как я пройду мимо двора и свистну четыре раза! И имей в виду: отец на огороде спит поодаль, но кричать будет громко. Надобно тебе сделать всё быстро и незаметно. – Васька шмыгнул. - Сам знаешь что оставишь тут под камнем сегодня же. Понял?
- А коли мамка заметит?..
- А ты мамке прямо всё и расскажи. Скажи, что надо на время, и я всё верну. И ещё скажи, что ей надо будет делать, когда я знак подам.

Васька кивнул. Маринка вскочила на ноги, отряхнула юбку, поправила платок на голове. Сделала шаг, что б уйти, но вдруг обернулась, быстро поцеловала Ваську в макушку, и только затем убежала, сверкая босыми пятками. Васька ошарашено глядел ей вслед.

На обратном пути с реки Маринка заглянула за камень, подняла упавшую ветку, пошарила рукой в траве и нашла свёрток. Воровато оглядываясь, она быстро положила свёрток на самое дно корзины с бельем и побежала домой. Надо было торопиться, пока отец не вернулся.

Перво-наперво побежала в завозню , отыскала в свале разных инструментов удилище. Проверила, что б конский волос на месте был, не порван. Взяла молот и гвозди. Выглянула во двор – нет ли кого. Быстренько со всем добром пробежала на сеновал. Забралась в самый дальний угол. Развернула сверток, который Васька оставил. На сено выпал берестяной рожок, а из свёртка на нее грустно глянула Богородица с деревянной иконки, Маринка замерла в нерешительности. Одно дело – придумать. А другое – взять и сделать.

- Миленькая Богородица, пожалуйста, не обижайся на меня только. Ты ж видишь, нету мне жизни тут. А ежели ты против всего, чего я тут задумала, ты знак какой подай что ли.

И стала ждать. Богородица продолжала грустно взирать на Маринку. И вдруг откуда не возьмись прямо на образок села бабочка. Маринка замерла не дыша. Бабочка помахала красивыми рыжими крылышками и вдруг перепорхнула прямо Маринке на плечо. Ещё чуток посидела и полетела себе по делам.

- Спасибо, Богородица, - сказала Маринка, перекрестилась и поклонилась иконке.

Потом перевернула её, закусила язык и аккуратно вбила гвоздь прямо посредине потрескавшейся деревяшки. Подумала, подумала и вбила ещё один. Покрутила иконку, примерила – и вбила ещё один, после чего удовлетворенно кивнула.
Тепереча надо приладить кармашек к изнанке юбки. Маринка дождалась, пока мать выйдет из хаты в хлев, прошмыгнула в горницу, открыла сундук и в самом низу нащупала кусок старой ткани. Там же нашла иголку с нитками. Воровато оглянувшись, побежала обратно на сеновал. Там, задрав юбку, быстро и аккуратно пришила к изнанке карман. Вот все и готово. Удилище, иконку и рожок она запрятала на полати в горнице. Теперь надо ждать, когда батька явится домой пьяным.

Ждать долго не пришлось - Григорий напился в тот же вечер и завалился спать. Маринка не спала всю ночь: ждала утренней дойки. Наконец, мать зашуршала, закряхтела и, скрепя половицами, вышла из горницы. Ночь была тёмная. За окном лил дождь, завывал ветер. Это Боженька снова ей, Маринке, помогает, значит. Времени было мало. Маринка перекрестилась несколько раз, быстренько помолилась. И начала действовать. Тихонько вынула из-под одеяла удилище, к которому была привязана иконка. Аккуратно, чтоб она не раскрутилась, спустила иконку вниз, и легонько стукнула ей отца. Тот поморщился, потёр нос, но не проснулся. Маринка стукнула его иконкой ещё пару раз. Наконец, тот зашевелился, заворчал, открыл глаза и увидел перед собой летающий образ Богоматери. Пока он не успел опомниться, Маринка схватила рожок и, стараясь перекричать стук капель по стеклу, загундела: «Отпусти Маринку к Ваське! Отпусти Маринку к Ваське, Григорей!» Григорий вскочил, но иконка уже была такова: Маринка поддёрнула её, схватила, спрятала в подъюбный карман и замерла, притворившись спящей. Григорий, ошалело озираясь по сторонам, стоял посреди горницы в растерянности. Повернулся к красному углу: иконка стояла там, где и была всегда. Он тихо перекрестился, лёг, но до утра уж заснуть не мог.

Едва только за окном забрезжил рассвет и в комнате начали рассеиваться сумерки, как Григорий ухватом дотянулся до полатей и ткнул Маринку:

- Эй! Вставай!
- Что такое? – Маринка старательно изображала, что крепко спала.
- Спускайся сейчас же вниз!
Маринка спустилась. Григорий внимательно её оглядел, затем полез на полати, осмотрел всё там, но ничего не нашёл: удочка была ловко спрятана в щель, а остальное покоилось под Маринкиной юбкой.
- Слышала чего сегодня ночью? – мрачно спросил он Маринку.
- Нет, бать, не слышала, аль случилось чего?
- Ничего. Есть хочу. Стряпай давай быстрее. – И вышел из хаты во двор умыться.
Маринка выдохнула, перекрестилась и принялась за хозяйство. Время, когда можно было сбежать из дома, улучить удалось только к вечеру. Маринка пробежала до дома Васьки, свистнула четыре раза, увидела, как он показался в дверях хаты, и убежала. Иконку она спрятала там же, где и нашла. Гвозди из неё вынула ещё днём. Дай Бог Евдокия не заметит. Теперь дело за Васькой.

Васька был совсем не уверен, что справится со всем этим. Маринка придумала, а ему выполняй. Как она себе это представляет? И вообще, может, лучше и подождать было б спокойно? 3 года пролетят – не заметишь даже. А ну как поймают его, Ваську, за энтакими делами… Глядишь и вообще беда выйдет. А ежели не сделает как Маринка хочет – так она осерчает так, что Григориев гнев покажется весенними денёчками. Ох, делать-то что… Васька всю ночь не спал, ворочался, обдумывал. К утру ничего не придумал и понял, что надо делать так, как жена велит, а не то хуже будет. Повесил нос и пошёл на огород. Было время сажать капусту.

Григорий заявился позднее прочих. Васькины гряды были от Григориевых далеко, но Васька хорошо видел вдаль. К полудню солнце поднялось высоко и стало шпарить невыносимо. Мужики побросали суковатки  да бороны , пошли к своим шалашикам. Перекусили, чего жены собрали, да завалились подремать часок-другой. Тут-то и настало Васькино время. Помчался он в деревню в кузню. Та стояла нараспашку, кузнеца Афанасия не видать: пошёл прикорнуть, как и прочие. Полуденный сон – дело святое. Васька осторожно вошёл в кузню, огляделся. В печи тлели угли. Он вынул из-за пазухи иконку, взял клещи и осторожно просунул в жерло, держа повыше от жара. Тут главное не закоптить и не оплавить – а не то мамка убьёт. Но нагреться металлический оклад должен славно, что б обжигал.  Васька следил внимательно, несколько раз вынимал, что б убедиться, что все в порядке. Скоро оклад стал горячим. Васька схватил малые клещи, зажал ими иконку и побежал обратно в огород, прямо к шалашу Григория.

Тот лежал на спине, почти целиком в шалашике, только грязные  босые ноги наполовину торчали на улицу. Храп стоял такой, что птицы разлетались. Васька перекрестился, наклонился и быстро кинул иконку прямо на грудь Григорию, а сам помчался в свой шалаш. Но добежать до него не успел – рёв раздался такой, что из шалашей да тени деревьев повскакивали мужики, побежали к Григорию. Васька развернулся и тоже побежал. Прибегает и видит: Григорий прыгает, матерится, стряхивает с себя непонятно что. Иконка валяется в капусте. Васька незаметно её поднял, в специально сшитый кожаный кармашек за пазуху положил и пошёл в свой шалаш. За спиной раздавались крики:

- Шо случилось, Григорей?
- Богоматерь!!!
- Что? Кака така Богоматерь?
- Грудь прожгла мне!
- Да ты бредешь!
- Не брежу! Вот тут иконка лежит! Раскалённая!
- Да где?
- Да тут же!
- Да нету!
- Да не может быть! Я ж её сюда скинул… Да где ж она… Ах ты леший! Где же?..

Окончания Васька уже не слышал. Он побежал ко двору Григория, прогудел в манок 3 раза. Маринка выглянула из двери, кивнула, и снова скрылась в хате. Васька побежал домой – возвращать иконку на место.

Маринка заторопилась. Надо было спешить в церковь – в любую минуту туда мог придти Григорий. А куда ему еще идти после такого? Только туда. Собрав бельё и крикнув матери, что пошла на речку стирать, Маринка побежала в Богоявленскую церковь. Что делать там она еще точно не знала. На месте разберётся.
Церковь была красивая, хоть и деревянная, но зато новенькая – 20 освятили её незадолго до Маринкиного рождения. Строили тщанием прихожан. Мамка с батькой рассказывали, как лично помогали и делом, и рублем. Вся деревня помогала, а то как же. Маринка церковь любила. Там хорошо было. Зимой тепло, летом прохладно. Пахло вкусно. Тихо. Никто не кричит. И никто не бьёт. И поют красиво так, что душа замирает. Но сейчас Маринка молилась, что б церковь оказалось пустой.
Конечно, она и оказалось пустой – а кому там еще быть в полдень, когда вся деревня, вместе со священниками, спит. Лишь бы батька пришёл… Маринка прошмыгнула в алтарную часть, спряталась за иконостас. Сердце стучало громко – она ещё никогда здесь не бывала. Новый священник Иоанн Епифанов, говорят, суров. Если застукает её – несдобровать. А с другой стороны – что может быть хуже, чем та жизнь, которую она сейчас живёт? Была – не была.

Вдруг послышались шаги. Маринка прильнула к щели в иконостасе. В церковь вбежал Григорий. Рухнул на колени, упёрся лбом в пол, поднялся, горячо перекрестился и снова шмякнулся лбом о пол. Тут-то Маринка достала рожок и, подделав голос под священническое песнопение, затянула:

«Григорей… Отпусти Маринку…»

Григорий аж подскочил.

«Отпусти Маринку к законному супругу, Григорей»…

Григорий зайцем вылетел из церкви. Маринка подхватила корзину с бельём и понеслась что есть мочи на реку.

Баб на реке было немало. Это мужики спят, а бабы-то что, бабы работают. Тем более в реке-то хорошо, прохладно, свежо. Стоят бабы, продев юбки между ног и за пояс заткнув подол, что б не падал. Вода течет, журчит, словно перешучивается с бабами о чём-то. Маринка подол подняла, за пояс заткнула, оголила тощие ноги, вошла по колено. Хорошо!

На обратном пути прошла мимо дома Евдокии. 3 раза крякнула. Васька вышел, кивнул, и Маринка побежала домой.

Смеркалось. Маринка с матерью накрывали на стол, отца все не было. И где его черти носят? Небось снова набирается у соседа. У того всегда запасы найдутся. И правда: ввалился в дом – еле на ногах стоит. Даже есть не стал. Как был, не мывши ноги, завалился на лавку спать. Мать только головой покачала да поохала. Маринка решила ночь не спать и горячо молиться Богородице, что б помогла. Если та не обиделась, конечно, на все её проделки. Забралась на полати, положила голову на подушку – открыла глаза, а уже рассвело. Маринка выругала себя за то, что не молилась. Теперь Богородица может и не помочь – очень надо ей таким сонным бабам помогать. Слезла, принялась за завтрак, как вдруг стук в дверь. Маринка пошла открывать – на пороге Евдокия стоит.

- Здоровы будете, хозяева. Мне с Григореем поговорить надобно.

И вошла в дом без приглашения. Григорий только встал – лохматый, грязный, помятый, шальной с похмелья. Но удивительно тихий.

- Вот что, Григорей, - начала Евдокия. – Явилась мне сегодня во сне Богородица. И сказала, что б пошла я к тебе и умоляла отдать нам Маринку. Ибо Господь на небесах недоволен, что он соединил супругов, а люди на земле их разлучают. Богородица говорит, что так нельзя делать, гневается Господь на такое самоуправство. Отдай Маринку законному супругу, Григорей, иначе покарает нас Богородица.

Григорий слушал молча, ни на Евдокию, ни на Маринку не смотрел. Потом так же молча встал, пошел к выходу, но у двери обернулся.

- Забирай эту шалаву. Что б я её больше здесь не видел.

И вышел. Маринка чуть было не запрыгала от счастья, но прыгать было нельзя: а ну как передумает отец. Побежала, собрала свой нехитрый скарб в одно мгновение и выбежала из дома. Во дворе её ждала Евдокия. Григорий умывался, черпая ладонями воду в корыте. Маринка уже бежала к калитке, но Евдокия её остановила рукой, обернулась к Григорию и крикнула:

- Только ты, Григорей, отпиши в энтот суд, что ты Маринку отпускаешь и супротив не имеешь чего, что б жила она с законным супругом своим. Понял?

Григорий вытерся полотенцем, развернулся и направился в дом.

- Отпишешь? – окликнула Евдокия.
- Отпишу, - не оборачиваясь, сказал он.

Евдокия удовлетворенно кивнула, взяла Маринку за руку и поволокла со двора. Маринка едва сдерживалась, чтобы не запеть прямо сейчас.