Книга 1. Седьмая Башня

Перед Прологом.
ВАЖНО! Эта часть пишется совместно с автором Анной Островской, поэтому на моей странице будет опубликована лишь часть "Седьмой башни". 

СЛОВАРИК/Памятка (можно просто прокрутить вниз, но лучше хотя бы бегло глянуть:)
В нашей истории будет много персонажей. Так уж получается, что двумя-тремя никак не обойтись, когда речь идёт о судьбах народа. Все новые термины, возникающие в тексте, помечаются *
Во вселенной трилогии «Их назовут богами» в большинстве своём планеты обладают ментальностью/разумом/духом (ярко- или слабовыраженной). Таких планет будет несколько: Мировяз, Хёлль, Сайрийя, Сварга (и прочие не упоминающиеся). Все миры связаны Миром-Между-Мирами/Междумирьем (ноль-пространство, подпространство) тоннелями (мостами), на которые можно попасть через Сияющие Врата (порталы). Мировязцы, как сильнейшие из народов, населяющих другие миры, является оплотом мира и покоя.

Изначально Мировяз населял только один народ — мировязцы. Однако после событий, предшествующих событиям Мары (вбоквел), Род решил принять у себя народы погибающих по воле Кастуна миров. Мировяз был поделен на несколько территорий: собственно принадлежащих коренным мировязцам (ныне родовичам), будущим приморцам и будущим степнякам. Миров пострадало, разумеется, больше, но попросили «приюта» только два.
На начало истории основная масса событий разворачиваются на планете Мировяз, на двух территориях: Родовы Земли и Великая степь, которые разделены Зеретарскими горами.

Также события происходят в Приморье и Ледяной Пустоши.

1. Земли Рода или Родовы Земли населяют родовичи, главный город — Ирий (его жители — ирийцы), из многих застав пока описан только Велий Бор, который омывается рекой Смарагдой (из-за зеленоватого цвета воды). Велий Бор охраняет Юдов перевал (изначально перевал Широкий) — главный, самый короткий и безопасный (когда-то) путь между Землями Рода и Великой Степью. Раньше степняки и родовичи воевали между собой, потому застава была настоящим форпостом, но после перемирия почти утратила свою актуальность.

Причина вражды — неу;мная врожд;нная гордыня степного народа и их глубокая обида на мировязцев за гибель своего мира. Всю вину за действия Кастуна они возложили на Рода и его народ. Не смотря на то, что Мировяз — не их родной мир, они его считают своим по праву. К тому же, их глубоко раздражает ограниченность выделенного пространства.

Действующие лица:
*Род — прародитель, демиург (лишь упоминается);
*Сварог — великий кузнец, создатель миров (появляется эпизодически);
*Борум — побратим и соратник Сварога, кузнец (приёмный отец Лиалина);
*Марьяна — жена Борума, приемная мать Лиалина;
*Перун — сын Сварога, кайсар (правитель) Земель Рода;
*Дашуба/Дажь — сын Сварога, брат Перуна, соправитель Земель Рода (у славян Дажьбог);
*Лед — воевода Велего Бора, близкий друг Перуна, Варкулы, Стрибы, Вормира, Траяна, Радогоста, Дашубы;
*Стриба — близкий друг Леда, будущий Повелитель ветров (Стрибог у славян);
*Радогост — младший сын Сварога;
*Зоря — дочь Сварога (создание/дитя Мировяза);
*Жива — родович, может исцелять и пробуждать (возрождать) жизнь, что в большей части относится к миру в целом, а не к людям или животным. Хотя бабочку (как в «Зверобое») она оживить, безусловно, способна;
*Дана — родович, способность к трансформации воды (Мать-Вода у славян);
*Руана — степнячка, берегиня, подруга Даны;
*Овсень и Асень — родовичи, обосновавшиеся в предстепье, сразу за заброшенным перевалом, братья-близнецы;
*Варкула — родович, близкий друг и соратник Перуна, Леда, Вормира, Дашубы и Траяна, позже тайрун (вроде правой руки воеводы, но скорее соглядатай и соуправитель) Загорья;
*Турон — родович, друже (боевой товарищ и близкий друг) Варкулы, самый старший из четвёрки;
*Сагал — родович, друже (боевой товарищ и близкий друг) Варкулы, найдёныш, воспитанный медведицей в лесах;
*Велир — родович, друже (боевой товарищ и близкий друг) Варкулы, самый молодой из их «отряда».

*Коловрат — солнцевращение, Сварожье колесо, здесь — это один день в году, когда открываются порталы (Звёздные мосты) и со всех миров на Мировяз приходят гости, торговцы, также мировязцы могут посещать другие миры с подобными целями.
*Светич — прототип души у детей Мировяза. Изначально чистая, светлая энергия, наполняющая тело способностью жить по заповедям предков. Противопоставлен киару.
*Киар — зачастую расколотая, нецелостная душа умершего существа, что присягнуло Тьме и чёрному колдовству. В отличие от светичей добродетельных существ, киары были одновременно в нескольких измерениях в зависимости от тяжести их дел и колдовства. Так, одна из них находилась в Путях Межвременья (Мире-между-Мирами), где та подвергалась страшнейшей пытке — бездействию и неволе.
*Велины (вилован кони) — это особые существа, напоминающие коней; они дышат пламенем, очень выносливы, разумны. Эмпаты, а в процессе эволюции утрачивают физическое тело, становятся телепатами и телепортами. Очень верны своему хозяину и служат только ему.

*Выворотень — дерево, вывороченное с корнями из земли.
*Чурка — круглый короткий отрезок дерева, колющийся на поленья.
*Возовня — сарай, навес.
*Причелина — элемент русского традиционного жилища, представляющий собой резную доску, которая прикрывает торец двускатной тёсаной крыши. Слово причелина связано с древнерусским обозначением лба, «чело». В украшениях причелин использовались солярные символы, волновые элементы, кресты. https://vk.com/albums609283360?z=photo609283360_457239317 для наглядности.
*сороковник — месяц из 40-ка дней
*Вои/волоты — то же, что «воины» (устар.)
*Постой — стоянка войск, военных на частных квартирах. Ночёвка, проживание в нанятом помещении (устар.)
*Бива;к — оборудованное место расположения людей на отдых в условиях естественной природной среды; привал, расположение войск вне населённого пункта.
*Заборол — боевая площадка на крепостной стене, защищённая снаружи бревенчатым бруствером, а сверху накрытая крышей.
*Зати;н — помещения внутри заборола.
*Воро;тник — страж, отвечающий за ворота.
*Прясло — пролёт крепостной стены между двумя боевыми башнями.
*Развал — строительный приём, при котором бревенчатые стены как бы плавно заваливаются наружу, нависая над землёй.
*Варницы — прорубленные в развалах бойницы для навесного боя (через них скидывали на головы врагов камни, лили кипяток, смолу и т.д.)
*Смарагд — изумруд.
*СКАНЬ (она же ФИЛИГРАНЬ) — вид ювелирной техники: ажурный или напаянный на металлический фон узор из тонкой золотой, серебряной или медной проволоки, гладкой или свитой в верёвочки.
*ЗЕРНЬ — мелкие украшения из драгоценных металлов в форме шариков, которые напаиваются на поверхность ювелирных изделий.
*Яхонт — драгоценный камень; червленый яхонт — рубин, гранат; лазоревый яхонт — сапфир.
*Струганцы — все разновидности кварцев — полудрагоценные камни, которым можно было легко придавать форму, «остругивать». К ним относили: вареник (аметист с красноватым оттенком), кремневый дикарь (горный хрусталь), ногат (оникс), бабогурь (агат), златоискр (авантюрин).
*Зерно — жемчуг
*Рухлядь — шкурки пушных зверей
*Объярь — шёлк с серебром и золотом
*Обручь — широкие браслеты

2. Великая Степь — земли степного народа (степняков), где столица и единственный город — Стан (чтобы было проще представить, посмотрите Самарканд), единственная застава у выхода с перевала — Загорье. Великая Степь с одной стороны омывается Анзаловым морем (очень далеко), с другой стороны граничит с Ледяной Пустошью (тоже неблизко). От Земли Рода Великую Степь отделяет гряда Зеретарских гор, имеющих несколько перевалов. У самого крупного из них выстроена застава Загорье.

Народом Великой Степи правит Ар-Ван (вождь вождей), которому подчиняются угеды (вожди небольших племён, входящих в состав Народа).

Действующие лица:
*Чаддар — Ар-Ван (Вождь Вождей), отец Мин-Лиам, выдал свою дочь за Траяна и сделал его Ар-Ваном вместо себя;
*Саттар — каан (наследник Большого Шатра), старший сын Чаддара
*Мин-Лиам — дочь Чаддара, позже Ай-Ван (жена Вождя);
*Мин-Таши — племянник Чаддара (сын его старшей сестры), угед (вождь) племени солто (одного из крупнейших племен Большого Шатра).
*Траян — родович, близкий друг Дашубы и Перуна, направлен в Великую Степь для заключения союза с Ар-Ваном, позже сам стал Ар-Ваном (Вождём Вождей);
*Вормир — друг Траяна, Варкулы, Перуна и пр., ясул (глава личной охраны Ар-Вана и воевода «столичных» войск) Стана и наставник сыновей Ар-Вана Траяна;
*Ний (Ниян) — субаш (комендант, воевода) заставы Загорье, с юности влюблён в Мин-Лиам;
*Ниама — сестра Ния, первая любовь Траяна, мать Иригана;
*Угед Газал — вождь второго из крупнейших племён в составе Народа (Большого Шатра);
*Зирфа — старшая дочь Вождя (Траяна) (первый ребёнок);
*Най-Лим (Дыхание ночного ветра)— каан, старший сын Вождя (второй ребёнок);
*Лаи-Лим (Лаэли — лепесток весеннего цветка) — младшая дочь Вождя (третий ребёнок);
*Ириган — младший сын Вождя от Ниамы, сестры Ния (четвёртый, внебрачный ребёнок);
*Кои-Ван — воин из крепостной охраны Загорья, подчинялся Нию. Позже сумел перевестись в гарнизон Стана под командование Вормира, возлюбленный Лаи-Лим;
*Немиза — лучник из Загорья, ему единственному открылись таралы (заговоренная Борумом и Сварогом окалина);
*Иса — женщина Варкулы, обладает врождённой способностью — погружать человека в сон/кому касанием.

*Ар-Ван — титул вождя Степных Племён (не одного, а всех. Вождь вождей).
*Кайсар — титул правителя родовичей в целом и ирийцев в частности.
*Ай-Ван — титул супруги вождя Степных Племён.
*Тайрун — правая рука воеводы.
*Ясул — глава личной охраны семьи Ар-Вана.
*Акьяры — ППС или ДПС, охрана, в общем.
*Кметы — дружинники-степняки, как у родовичей — вои.
*Кешик — личная гвардия великого Ар-Вана (каана).
*Изведник/изведок — шпион, разведчик.
*Таюн, услужник — слуга
* Угед — вождь племени в составе племен Великой Степи
*Бий — угед, имеющий родственные связи с Большим Шатром
*Большой Шатер — условное название правящей династии, семьи Ар-Вана
*Аил Ар-Вана Траяна — городской округ Стана.
*Стан — столица Великой Степи.
*Бекши — тёплый отороченный мехом полушубок.
*Ча;рда — траурное чёрное покрывало для женщин.
*Ярга;н — небольшая кривая сабля для ближнего боя.
*Ятаны — парные сабли, носятся в заплечных ножнах.
*Самшир — сабля с широким и довольно толстым изогнутым длинным лезвием.
*Око;лок, колки, колок — небольшой лес, обычно в поле, в степи, среди пашни, болота.

*Свита — (устар.) кафтан.
*Турсу;к — малый кожаный мех, обычно из трёх клиньев коневины, с окороков или задних ног, для кумыса или воды; его возят в тороках.
*Хата;нга — кожаный, либо из очень плотной ткани, доспех-халат, часто одеваемый под металлический доспех.
*Уркут — небольшая 1- или 2-местная походная палатка степняков.
*Мыльня — баня
*Вежа — небольшой переносной шатёр, отдалённо напоминающий чум, в котором на углях грелся большой чан с водой. Так мылся степной народ.
*Мех — бурдюк, мешок из шкуры животных
*Гэр — дом, юрта, большой жилой шатер
*Кур-тай — съезд, большой совет угедов (по ну очень важным делам).
*Харш — последнее предупреждение перед свержением.
*Ата — дядя по отцу.
*Эжи — старшая двоюродная сестра
*Бёле — двоюродный брат/сестра
*Сагаан — «белый», «седовласый», «почтенный» — вежливое обращение к старику.

Растительный и животный мир:
*Ша;рша — огромное земноводное наподобие варана, с красивой перламутровой кожей и с более развитыми лапами;
*Фарх — нечто вроде фазана, но крупнее, с более нарядным опереньем, которое по красоте ближе к павлиньему. Очень вкусное мясо. Довольно умны и быстры. Живут стаями в полях, в высокой траве;
*Мага;лы — опасные крупные рогатые хищники с бесподобным тёплым и красивым мехом и очень вкусным мясом, имеют мощные длинные когтистые лапы, развитый могучий торс. Умны и хитры;
*Ара;хи — хищные птицы типа ястребов, соколов;
*Сумаши — крупные морские хищные перелётные птицы с радужным оперением и длинным клювом;
*Сыры;к — небольшое стадное всеядное прирученное животное, выращивается для мяса и шерсти;
*Вемирхи — крупный скот наподобие овцебыков;
*«Чудной зверь», «дивный зверь», «тур-олень» — так древние славяне называли лесных оленей.
*веверица — белка
*лягуха — лягушка
*елень — олень
*духорь — хорек
*грызня — крыса
*скоромча — заяц

Вкусняшки:
*Раи;ш — сладко-пряный аналог дыни;
*Чара;к — сладкие шарики из зерна и мёда с пряными травами и орехами.
*Халха; — конфеты из смеси меда и муки, с добавлением орехов, семян, ягод, фруктов

3. Мир-между-Мирами и другие миры. Колдовская ипостась и нежить. Объяснение.
* Юда — в болгарской и македонской мифологии — злое мифическое существо женского пола, которое живёт в горах, у озера и носится вихрем по воздуху. Прототип ведьмы в «европейском» понимании.
* Феты — колдуны мужского пола, чаще всего близкие земле в противовес юдам, что передвигаются по ветру. Прототип ведьмака в «европейском» понимании.
*Девотиор (язык фет и юд), от лат. devotio — «обетование богам» (преим. подземным), «обречение себя на смерть», «заклинание, магическая формула», а также «проклятие» — древнейший из языков Чёрной Силы, который используют в своих заклинаниях и заговорах колдуны, феты, юды и иные сильные существа, обладающие колдовскими силами, на Мировязе и некоторых других мирах. На этом языке писались книги, проводились ритуалы. Такое колдовство оставляло отметины на светиче и было преступлением против чистой природы, отчего они в конце концов умерщвляли свои светичи, и те пропитывались ядом.
* Фамильяр — особое животное, служащее юде или фету на протяжении всей жизни. Их ближайший соратник и раб, с которым у них сильнейшая связь светичей и физических характеристик.
* Полу;денница — мифологический персонаж, персонификация полудня как опасного для человека пограничного времени суток в русской и западнославянской мифологии. Основное место встречи с ней — ржаное, льняное или гороховое поле. Её агрессия направлена на всех, кто ей встретится в поле в период её активности: она убивает или калечит их.
* Кумушница — злой дух, нежить. Кумушница пробирается в дом через незащищенные пороги дверного проема и воздействует на людей, вызывая напрасные волнения и плохие мысли о близких, доводя иногда до психического срыва. Для защиты от кумушницы над порогом в щель затыкают серп, подвешивают пучки крапивы и чертополоха и произносят заговор на защиту дома.

ПРОЛОГ.

Равновесие…
Подобно вздоху, это слово прокатилось по Вселенной, замерло над бирюзовым куполом огромной планеты и рассыпалось триллионами осколков, так и не достигнув цели.
— Остановись, Мировяз… Ты разрушаешь Миропорядок. Тебе ли не знать, что на новый Свет придет новая Тьма. Но пока меж ними восстановится Равновесие, бедам не будет счёта. Это коснётся всех. Каждого. Одумайся, очнись!

Но слова Сварги уже не достигали разума Мировяза. Он творил, всё более погружаясь в своё творение. Как вдох его воздуха, глоток из его рек, как горсть его земель, оно стало Искрой от его Светича*, внутренний созидающий огонь. Озаряющей, созидающей. Именно его, Мировяза, дитя! Оно будет дышать. Оно будет любить. Любить своего отца и весь его мир. Безмерно.

Равновесие? Оно не будет нарушено. Лишь чаши его слегка качнутся. Но разве это великая цена за создание Ясного Света?

Хёлль вслушивался в речи Сварги, и с каждым новым словом в недрах его разгорался огонь, круша и сжигая само его сердце, кроваво-чёрной лавой разливаясь по некогда зелёным лугам и иссушая голубые артерии рек. Имя этой лаве — Зависть. Ибо ещё никто и никогда не создавал ничего даже отдалённо похожего на дитя Мировяза. Из дальних глубин Вселенной всей своей сущью Хёлль внимал происходящему. Видел, как на Полотне Мироздания разгорается новая Искра.

Сварга говорит о Равновесии? Справедливо… Сварга остановит Мировяза? Никогда. Значит, равновесие восстановит он сам!

Искра от Светича? Что ж, такое возможно, если желать безмерно!

Горы рушились и плавились, стекая калёно-чёрной Завистью в клокочущий Злобой Светич Хёлля и обращаясь в Скверну. В ней, закипающей и смердящей, гулким эхом прокатился первый удар маленького сердца.

Ты создал Ясный Свет? Я же — Кромешную Тьму. Вот! Держите своё Равновесие!

Но Тьма требует жертв… Тьма хочет есть. И Хёлль поднял взор на сестру.

Сайрийя — неизменная и верная спутница Хёлля — содрогнулась и в недоумении замерла. Небо заволокло тучами. Нет, не тучами — тьмой. Тьмой, исходившей от Хёлля. Тьмой, пожиравшей саму её суть. Сайрийя вновь содрогнулась, чувствуя, как рвётся её кора, как рушатся горы, как проваливаются в бездонные расщелины её реки и моря. Полный отчаяния и горя крик разлился волной, и крику этому вторил плач младенца, что, подобно яду, отравлял землю, оставляя после себя лишь мёртвые опалины.

Хёлль ликовал. Что ему муки сестры?

Посмотри, брат мой, что мы с тобой сделали! Доволен ли ты теперь своим творением? Нравится ли тебе моё?

Сайрийя каждой своей клеткой чувствовала, как в ней выгорает Жизнь. Стремительно. Безвозвратно. Её била предсмертная агония, срывая с родной орбиты и швыряя в чёрный мрак космоса.

Сколько уже она блуждала? Мгновение? Вечность? Силы покидали Сайрийю, перетекая по капле в существо, созданное братом. Всё чаще она проваливалась в Мир-между-Мирами. Всё сложнее становилось выбираться из него. Обида разливалась волнами, занимая место исчезнувшего океана. Одинокая. Умирающая.

Равновесие? Предательство!

Жизнь… И чем слабее сиял её Светич, тем сильнее разгоралась в ней жажда жизни. Возвратиться к Хёллю и вернуть ему его дитя? Поздно… И оставалось лишь одно.

Ослепляюще-яркий синий столп света ударил в Мировяз, неся с собой разрушение и… Равновесие.
_____________
*Светич - квинтэссе;нция планет и живых существ на них, внутренний свет, огонь жизни, что горит в каждом.

Часть 1. Тёмные горизонты. Глава 1. Вечерняя Звезда

Рябь прошла по сотканному из триллионов судеб полотну Вселенной, раскинувшемуся во всех временах и измерениях, когда Молот Сварога с размаху ударил по Алатырю, высекая калёные искры из камня, что оседали маленькими камушками-звёздами вокруг них.
Борум зачерпнул ковшом из кадки холодной воды, отпил сам и протянул побратиму.
— Спасёт ли нас это? — задумчиво вздохнул он, глядя, как Сварог опустил тяжёлый молот и сделал большой глоток.
— Спасёт. — Кузнец плеснул воды в ладонь и умыл лицо. Копоть и пот, рисуя дорожки по могучему телу, тёмными каплями падали на пол. — Должно спасти! Я в это верю! Вот только успеть бы. Время против нас, друг мой!
Кузнечный горн дышал жаром, рассеивая мрак вокруг. Борум качнул головой, погружаясь в невесёлые думы, и взялся за меха. Огонь разгорелся жарче.
— Ты с Прове говорил? Он ещё слышит Мировяз?
Этот вопрос не имел смысла. Борум знал на него ответ.
— Время, говоришь? — Так и не дождавшись ответа, Борум обернулся на друга. — Сваргань мне меч, друже. Такой, чтоб камень как масло сёк и Тьму во Свет обращал.

Задышали кузнечные меха. Раскалилась сталь. Засветилась ярко-жёлтым. Молот гулко ударил по наковальне. Зашипела вода.

Борум собрал с пола окалину, легонько подбросил в широкой мозолистой ладони и с силой швырнул в огонь.
— Обрати, огонь, чернь подножную
в золотой тарал с жгучим светочем,
надели его силой мощною,
подари ему свет немеркнущий.
И когда придёт в мир слепая мгла,
мрак придёт черней, чем окалина,
пусть спасает он миры ото зла —
выжигает его ярким пламенем!

Только умолк тихий глубокий голос друга, Сварог опустил молот и, развернувшись к огню, дунул во всю мощь.
Взвилось пламя яростно, разлетелось калёными искрами по мирам и осыпалось мелкими камушками. Жёлтыми, чистыми, словно застывшие капли солнца.
— Хитро придумал, — качнул головой Сварог и ударил молотом вновь. — Догадаются ли?
— Кто светичем чист, распознает силу тарала и станет защитником остальным.
Борум утёр пот — жарко в кузне — и глянул на мирно потрескивающий огонь. Он верил: такие обязательно найдутся.

Отблески звёзд яркими искрами скользили по стали. В рукояти сверкнул крупный жёлтый камень.
— Лёгкий. — Борум взмахнул мечом и понимающе улыбнулся. — Не мне ковал.
Сварог не улыбнулся в ответ, только сунул в руки свёрток и крепко обнял друга, зная, что расстаются навсегда.
— Зато это для тебя ковал. Оберег это. Носи его. Не снимай. Он поможет бороться со злыми силами, вберёт в себя тьму, что супротив тебя пойдёт. Щитом твоим станет.
— Береги себя. — Борум похлопал друга по спине. — Не потеряйся в своих мирах. А время… Оно у тебя будет.

Привалившись к распахнутой двери, Сварог провожал задумчивым взглядом давнего друга. А когда тот совсем скрылся из виду, поднял очи к небу, в котором среди бессчётной звездной россыпи с каждой ночью голубым хрусталём всё ярче сияла Вечерняя Звезда.

В думах своих Сварог теперь часто возвращался в тот день, когда на исходе весны, ведомый Мировязом, нашёл на опушке леса в высокой траве дитя.

Девочка будто светилась изнутри мягким, чистым, белым светом. И от этого даже утро становилось светлее, рассвет — ярче, а травы вкруг неё — зеленее.

— Так вот ты какая, — печально улыбнулся Сварог и склонился над малюткой. — Знать, время пришло.

Дитя потянулось к нему ручкой. И в тот момент, когда он коснулся её, судьба дочери Мировяза вплелась в полотно Мирозданья и пошатнула Равновесие.

Ступени высокого крыльца поскрипывали тихонько, будто берегли сон младенца. Сварог потянул дверное кольцо и, чуть пригнувшись, вошел в Переднюю. Светлоокая Лада отставила ухват в сторону и обернулась на мужа. Всколыхнувшееся смятение, тревога в глазах женщины сменилось безропотным принятием.

— Ах, до чего же пригожее дитятко. — Лада приняла девочку из рук Сварога и бережно прижала к груди. — Будешь мне дочкою. Назову тебя Зорею, в честь зари, что сейчас разливается над Мировязом, неся с собой новый день.

Посмотрела на мужа с улыбкой.

— Лю;бый мой, принеси из сундука, что за печью, зыбку Мары. Я её мягко выстелю для Зорюшки.

Когда вечерняя заря разлила своё золото по водам реки Великой, лазоревой лентой опоясывающей Ирий с востока, Прове — Слышащий Мировяза — переступил порог Сварогова Терема. Опираясь на высокий резной посох, хмуро осмотрелся — всех ли детей собрал подле себя Сварог. Двоих сыновей — Дашубы и Перуна — ещё не было, младший, Радогост, забравшись на полати, подвешивал зыбку к потолку. Дочери, Жива и Леля, у окна миловались с найдёнышем, что-то шептали друг дружке на ухо, посмеивались, трясли погремушками, что ещё с их мальства сохранились:

— Это моя, — притопнула ножкой Жива, склонилась над корзиной с игрушками и начала перебирать: — Смотри, какой узор, как снежинка! Это моя! На твоей вот — куколка! А на Маровых — крестики! Видишь? Вот! И не спорь больше!

Слушая дочерей, Лада лишь посмеивалась да головой качала, отчего ажурные височные кольца её очелья мелодично позвякивали. Увидев гостя, Сварог поднялся с лавки и шагнул навстречу, приветствуя, но Слышащий прошёл прямиком к девушкам.

— Это дитя — погибель наша, — резким жестом Прове попросил Свароговых дочерей отодвинуться и дать рассмотреть Мировязово творение. Да. Ужас ледяной рукой сжал старческое сердце. Именно его он видел в своих непрекращающихся ни днём, ни ночью кошмарах. В них именно от его чистого сияния начнётся великий пожар, что пожрёт не только Ирий, не только Мировяз, но все иные миры. Ему казалось, что он сходит с ума, но нет, вот оно — то самое дитя. А значит, и все видения его сбудутся. Как и прежде. Это надо остановить! Слышащий с трудом унял затрясшиеся от страха и волнения руки. Да! Надо остановить, пока ещё возможно!

Как раз закончивший крепить люльку Радогост спрыгнул на пол и будто невзначай заслонил собой и сестёр, и малютку.

— Что ты такое говоришь, Прове? — поднявшаяся с лавки Жива выглянула из-за плеча брата, с недоумением посмотрела на старца.

— Не понимаете?! — взревел Слышащий, сверкнув выцветшими от старости глазами. В гневе ударил посохом об пол, заставив всех вздрогнуть.

Дитя в руках Лели испуганно закуксилось, и девушка быстро отвернулась к окошку. Рассупонив*  пелёнки, она приложила свою ладонь к маленькому тельцу, чувствуя, как быстро бь;тся в нем сердечко и как необычайно горяч его светич. Успокаивающе погладила. И, укутанная умиротворяющей Лелиной теплотой, девочка заулыбалась вновь, рассиявшись ещё ярче.

Отворилась дверь, и в Переднюю вошли ещё два Сварожича. Перун чуть подтолкнул вперед замешкавшегося на пороге Дажя.

— Что за крик?

— Свет, что это дитя принесло с собой, нарушил извечное Равновесие! — Слышащий затрясся всем телом, ухватился обеими руками за посох и, тяжело опираясь на него, сделал шаг назад. — Не до;лжно быть такому, ибо Тьма идёт за Светом по пятам и только ждёт часа, чтобы ухватиться за расползающуюся от него тень. Она станет расти быстрее, сжирая всё на своём пути, пока сам Мировяз не застонет от невыносимой тяжести мук, а Мировое Полотно не затрещит, разрываясь! Даже не сомневайтесь, Тьма уравновесит свою чашу! Она создаст нечто не менее сильное и кошмарное в отместку этому светлому дитя, и тогда уж нам не справиться будет даже всем Белым Светом!

Сварожичи в удивлении взглянули на отца, но тот молчал, с интересом выжидая, что же ещё скажет Прове. Но и Слышащий тоже умолк испуганно, будто язык прикусил.

— Погоди, — вдруг догадался Дажь и, сверкнув льдистыми глазами, развернулся к трясущемуся от волнения и страха старцу. — По-твоему, убийство безвинного младенца предотвратит пророчимые тобою беды?

— Ты сам убьешь дитя Мировяза или предлагаешь нам обагрить руки кровью из-за опасений, смутных, как отблеск солнца в утреннем тумане? — усмехнулся Перун, вот только глаза его остались холодны и настороженны. — Нет, Прове, так дела не делаются…

Сварог глянул исподлобья на старшего из сыновей и едва заметно улыбнулся. Устало. С надеждой.

— Нет, — и впрямь перепугавшись таких слов, ахнул Слышащий. Да у кого ж поднимется рука свершить такое? Но если бы… — Нет-нет! Надо отыскать Рода! Вернуть его! Почему Великий Отец покинул своих детей? Он ведь всё знал! Я ему всё говорил, всё рассказывал, с самого первого видения!

— И где его искать? На изнанке Мирозданья? — вздохнул Сварог, подошёл к Слышащему и мягко опустил широкую ладонь на его старческое плечо. — Отдохни. После поговорим.

Сварог хорошо помнил тот день, когда отец ушёл. Помнил, с какой строгой любовью смотрели его пронзительно-синие глаза. Помнил, как ветер трепал его давно побелевшую бороду. Помнил его последние слова, что вязью рунической выжглись в памяти кузнеца: «Не обижай Мировяз и родовичей береги. Помни, Тёмные ли они, Светлые ли они, — а все хорошие. Заботься о них, как о детях своих, сын мой.»

Не принять дитя Мировяза Сварог не мог, это Прове понимал так же ясно, как и то, что яростные набеги степняков теперь покажутся детской забавой. Надо было готовиться. Но к чему? Когда? И как? Ответов не было.

Поздним вечером того же дня, когда даже птицы перестали перекрикиваться, Сварог пришёл к своему побратиму за помощью и советом.

В светёлке горела лучина. Маленький огонёк затрепетал на сквозняке. Замерла на полузвуке журчащая ручейком колыбельная. Борум встретил давнего друга с улыбкой, провёл ко столу, кликнул жену шёпотом, чтобы не разбудить соседских мальчишек, напросившихся к нему в кузню поглазеть, как руда в мечи да цветы превращается. А как насмотрелись — оголодали. Кузнец посмеялся и стал спрашивать, не накормит ли их хозяюшка пирогами. Ну, а наевшись досыта — забрались на полати играть да там и уснули. Так часто случалось. Борума любили и стар и млад. И хоть своих детишек у них с женой не народилось, а всё ж во дворе частенько бывало шумно, особенно когда «тетка Марьяна» пекла свои пирожки с начинками.

Марьяна поправила спадающее с полатей тонкое одеяло, укрывая им сопящих соседских мальчишек, и расторопно да тихо накрыла стол. Сама вернулась к деткам.

О чём был их разговор, женщина так и не расслышала — уж больно тихо говорили, но с того дня Борум изменился. Словно состарился. Стал баловать детишек разными безделицами коваными, но в кузню отныне ходил только со Сварогом.

***

С той тревожной поры минуло немало вёсен. Дитя, что так сильно напугало Слышащего, росло послушным и добрым. И потихоньку люди стали примечать, что и сами они подле неё становятся добрее и покладистее. Вёсны на Родовы Земли стали приходить раньше, урожаи — щедрее. Цветы вкруг Ирия распускались всё диковинней и краше. И даже народ Великой Степи будто поунял свой норов. А вскоре родовичи со степняками и вовсе пожали друг другу руки и распили чарку хмельного мёда. И слова Слышащего уже казались несбыточными страшилками.

Сварожичи в нежданной младшей сестре души нечаяли. Особенно Радогост с Живой, да и она за ними повсюду — как белокурый хвостик. Те в поля, и она в поля. Те в леса, и она в леса. Лук ли тугой, веретено ли шустрое — всё едино, Зоря с ними. Сопит, пыхтит, но делает.

— Не спеши, успеем, — засмеялась Жива, глядя на обеспокоенное заспанное детское личико.

Ещё с вечера знахарь Велимудр попросил собрать для отваров да мазей травы особые. Такие лучше собирать на рассвете, до жары, чтобы силу их сохранить. Вот Жива привычно и позвала с собой меньшу;ю, но никак не ожидала, что Зоря настолько серьезно воспримет это поручение, что даже ночью дважды пробудится в страхе проспать зарю.

С луга веяло прохладой. От холодной росы быстро намок подол, но Зоре это нравилось. И бегать по сырой траве босоногой нравилось тоже. А еще больше нравилось вдруг замереть перед цветком и мохнатым листком и смотреть, как сверкают в первых лучах солнца крупные прозрачные капли. Жива не торопила её. Вместо этого сорвала лист-чашечку, в которой капельки росы катались как бусины, и протянула его Зоре.

— Попробуй, как вкусно.

Девчушка осторожно коснулась губами росинки, а, выпив, облизнулась, будто и впрямь роса была слаще мёда.

— Какой Мировяз красивый, — Зоря покрутилась на месте, счастливо вздохнула и тут же призадумалась. — Жаль только со степным народом мира крепкого нет.

— Со степным народом? — переспросила Жива, раздвигая высокую траву и высматривая ярко-зеленые листья-стрелки. — Чего ж тут удивляться? Пришлые они, вот их всё мир и не берёт. Злятся на нас, что без дома остались. А если подумать, то свой мир они не сберегли сами. Так что винить им окромя себя некого. Только ведь на себя злиться дело сложное, на других всегда проще.

— Откуда пришлые? — удивилась Зоря. — С Березани?

Жива выпрямилась, обернулась на сестру, перевела взгляд на высокие белокаменные стены Ирия, Сияющие врата которого грозно и величественно переливались в лучах рассвета.

— Когда-то Мировяз принадлежал только нам. Не было ни степняков, ни приморцев, ни родовичей. Были только мировязцы. Но случилась страшная война и пришла большая беда. Морок и Кастун тогда сгубили немало дальних миров, среди которых были Гарамант и Суан. Объединившись с Березанью, Сваргой и другими мирами, наш народ сумел выстоять, но победа далась дорогой ценой. И для нашей семьи тоже. В той битве погиб муж сестры нашей, Лели, — Финист. — Жива печально качнула головой и поманила Зорю к маленьким белым и лиловым цветочным почкам. — Многие миры были разрушены безвозвратно, но народ с Гараманта и Суана удалось спасти. Именно их мы теперь зовем приморцами и степняками. Так вышло, что Мировяз является старшим из миров и средоточием нашего Мирозданья, а наш народ — старшим из народов.

— Почему так? — Зоря сложила собранный «букет» в плетеную корзинку и с любопытством поглядела на сестру.

— Когда развернулось Мировое полотно, — Жива аккуратно поправила стебельки и листья, стараясь их не смешивать, — появился Мировяз и твой дедушка Род.

— Один Мировяз только? — удивленно хлопнула глазенками Зоря. Ей сразу вспомнился праздник Коловрата, когда на Мировяз отовсюду столько разного народу приходит, что совсем в такое не верилось, но и открыто сомневаться в словах Живы Зоря не решилась.

— Ну, конечно, нет, — понимающе улыбнулась Жива. — По всему Полотну миры раскиданы. Много их. Нам ночными звездами они сияют издали, и все разные. Но Мировяз и твой дедушка стали первыми. И как старшие братья берегут младших, так и наш народ оберегает остальные народы. А потому дед наш Род вместе с Мировязом решили принять у себя гамарантов и суанов. Они договорились выделить им те земли, что были ближе всего похожи на их погибшие миры. Так суанам достались степи, а гамарантам — огромный остров Руя и часть побережья Анзалового моря. Гамаранты-приморцы стали жить тихо и благодарно, помня, что сами виноваты, что пустили в свой мир Кастуна и позволили его разрушить, а вот суаны-степняки из-за гордого и вздорного нрава своего затаили на нас смертельную обиду, что не досмотрели, не предугадали, не предупредили, не ударили по хаданцам первыми. И считают они, что раз мы их мир не спасли, то обязаны свой мир отдать им целиком. Род и Мировяз так не считали, и даже их терпению имелся предел. Мировяз сам поднял Зеретарские горы, чтобы отделить наши земли друг от друга. С тех пор наш мир поделился на три части, а мировязцы стали называться родовичами.

Зоря нахмурилась и недовольно засопела, всем своим видом выражая несогласие со степняками. Больше они о том не говорили никогда, да и незачем. Надо было торопиться. Солнце поднималось всё выше, а корзина и вполовину еще не была полна. Впрочем, им все равно возвращаться сюда за травами вечерними.

***

— Ах ты, венчик мой да веночек,
Мой лазоревый василёчек!
На кого тебя, веночек, положити?
Положу тебя, веночек, на головку…*

Детский голос уверенно вытягивал слова вслед за звонким девичьим. Усевшись возле Живы, Зоря деловито повторяла за ней едва ли не каждый жест, уверенно вплетая новые цветы в венок.
 — Неужель? — неслышно подкравшийся к сёстрам Радогост «цапнул» меньшу;ю за плечики. Та громко испуганно взвизгнула и подпрыгнула, роняя венок.
— Ты и впрямь не знаешь, кому подарить свой веночек? — сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Рад поднял Зорин венок и примерил на свою голову.
— Вроде такой большой, а такой бестолковый! — Жива поднялась с травы, отряхнула подол и с сердитым видом нацепила и свой венок на светлые кудри брата. — Носи, не снимай, чтобы народ издалека понимал, кто идёт.
Взяла сестрёнку за руку и поспешила вниз по склону к мосту.
— Ой, да будет вам обижаться! — Радогост быстрым шагом догнал сестёр, подхватил заливисто хохочущую и радостно визжащую Зорю под мышки и усадил себе на шею. Девчушка вцепилась в кудри, поправила венки и немного поёрзала, усаживаясь удобнее на широких плечах брата.
— Радушка, смотри-смотри, какая звёздочка яркая разгорелась! — Зоря погладила его по ушам, привлекая внимание. — Во-он там! — указала пальчиком в небо.
Радогост поднял глаза, сердце пропустило удар. Жива тоже с интересом глянула вверх. Сумерки только-только накинули на небо сиреневатую дымку, а среди белёсого пуха облаков уже синей льдинкой мерцала далёкая звезда. Рваным вдохом испуг ворвался в девичье сердце, отчего на мгновенье онемели и руки, и ноги.
— Радушка, — покачнулась Жива, ухватилась за плечо брата. — Как же так? Всё же хорошо так было. Велемудр… — ахнула и зажала рот ладонью, словно боялась сболтнуть лишнее.
Рад нахмурился, коротко бросил ей не отставать и, придерживая меньшу;ю за коленки, чтоб не свалилась, ускорил шаг.

Пока Радогост спускал Зорю на землю, Жива уже взбежала по высокому крыльцу. В родительском тереме царила гнетущая тишина. Девушка громко позвала родных по имени, но никто не отозвался. Выскочила обратно на улицу, а там уже Рад говорил со сваргалом Индрой, что гостил у Дашубы с Перуном с прошлого Коловрата. Ну, как гостил… жил он на Мировязе с прошлого Коловрата, да и до того не раз приходил и оставался. Индру давно уже Сварожичи своим братом считали и ни в чем от него не таились. И даже Жива, которая попервости заливалась румянцем едва сваргал переступал порог, уже смотрела на него без сердечного трепета. Как бы ни был смуглокожий и черноглазый Индра хорош, а всё одно — брат.

— Все они собрались вдруг и спешно к Прове отправились, — Индра откинул с глаз угольно-чёрные пряди и немного нервно одёрнул рукава тёмно-синей длинной с разрезами по бокам рубахи со сложным серебристым цветочным узором. — Дажь попросил вас дождаться и рассказать.

Сваргал не понимал, что стряслось такого, отчего разволновались родовичи, и это непонимание его самого заставляло волноваться.

— Так. — Рад огляделся по сторонам. — Ты, друже, с Зорей пока побудь. В терем вернитесь, нас подождите. А мы с Живой сходим разузнаем, что приключилось.

Индре только и оставалось, что вновь провожать родовичей взглядом. Со вздохом покачал головой, взял девчушку за руку и потянул с собой вверх по ступеням крыльца.

В маленькой тесной избе с сильно покатой дощатой крышей слова Слышащего звучали особенно отчетливо и зловеще. В оглушающей тишине Прове вдруг закрыл глаза руками и тихо проговорил:

— Вот и разгорелась погибельная звезда Сайрийя. Никто меня не слушал! Никто мне не верил! Столько смертей… Я вижу хворь и страдания повсюду. Пришло время расплаты за слишком яркий Свет. Пришло время Равновесия. Тьма, что придет с ней, с Сайрийей, будет искать отклик в каждом сердце, в каждом светиче, пока даже самые светлые, самые ярые не присягнут ей, проиграв в битве самим себе.

Слышащий поднял страдальческий взор на застывших Сварожичей.

— Тебе уже открылось, во что облечётся Тьма? — Перун подался вперед и едва удержался, чтобы не встряхнуть старца за плечи.

— Сокрыто. Всё сокрыто от меня. Ничего не вижу, — закатывая глаза, бормотал старик. — Только слышу плач да крики, запах гари, запах крови. Страшно. Так страшно.

Радогост в замешательстве переступил с ноги на ногу и взглянул на отца, стоявшего рядом со своим побратимом Борумом и словно не слушавшего Прове. Казалось, Сварогу не было дела до слов Слышащего. Да и дядька Борум, казалось, слушал вполуха.

Не чувствовал Борум надвигающегося Зла и гибели неизбежной не чуял, но, заглянув в затянувшиеся словно бельмом глаза Слышащего, спорить не стал. Положил руку на плечо побратима и едва заметно сжал. Ему не нужно было слов, чтобы понять Великого Кузнеца и единственного друга.

От избы Слышащего, что стояла на самой околице, до Сварогова Терема шли молча, погружённые каждый в свои думы, да и обсуждать такое на людях негоже было.

Всё в той же полной тишине Лада с дочерьми собрала на стол. Ни проронив ни слова, девушки выставили на стол теплый хлеб, переложили овошты парёные из чугунка в большую расписную миску.
— Матушка, а матушка, ты плачешь? — крутилась возле Лады Зоря, с тревогой заглядывала в глаза.
Эта непривычная тишина казалась девочке подобной камню — тяжелой, темной и холодной. Маленькое сердце сдавливало необъяснимой тоской, почти горем. И Зоря сама уже вот-вот готова была расплакаться.
— Что ты, милая, как я могу слёзы лить, когда у меня растет такая помощница? — Лада ласково гладила девчушку по белокурой головке.
Обернувшись через плечо, Леля позвала сестренку по имени и подала ей кувшин с теплым узваром. Обхватив широкое горлышко обеими ручками, Зоря потащила его к столу, осторожно, чтоб не расплескать. Уловив намерения сестры, Жива, едва Зоря выполнила поручение Лели, попросила её нарвать с грядки душистых трав. А потом еще и еще занимали ее разным мелкими делами, пока, наконец, не уселись все за стол и не заняли рты едой.

То ли так случайно вышло, то ли намеренно, но о пророчествах Прове боле никто не обмолвился ни словом. Зоря забралась на лавку меж сёстрами так, что одни глазёшки да макушка и торчали.
— Иди ко мне, — Рад похлопал себя по колену и, помогая сестренке усесться, шепнул на ушко: — Куда подушку опять спрятала? Зря, что ли, тётка Марьяна для тебя её набивала?
— В светёлку унесла, — доверительно и громко зашептала Зоря в ответ. — Жалко сидеть на ней, она алыми цветочками вышита и мягкая-мягкая!
Рад выслушал её с серьёзным пониманием, остальные же поджали губы, чтобы не рассмеяться.
— И так каждый раз да через раз, — шутливо всплеснула руками Лада.
Сложив локти на стол, Сварог с задумчивой улыбкой наблюдал за детьми. Со щемящей любовью во взгляде окинул взором залитый солнечным светом терем. Радогост исподлобья бросал на отца встревоженные взгляды и невпопад кивал и отвечал Зоре, расщебетавшейся маленькой птичкой у него на коленях.



Когда густо зазолотились сумерки, Лада собрала Сварогу в кузню узелок с пирогами, проводила его за порог, а сама с дочерьми занялась хозяйством. Что прибрать, что разобрать. Надо было чем-то руки занять, чтоб мысли яснее сделались.
— Леля, проверь под навесом, просохла ли марь*, — крикнула старшей дочери в распахнутое окошко. — И Перуна кликни, пусть дров принесёт да рыбу из ледника достанет.
Вечер привычно завертелся делами да хлопотами, незаметно склонился к ночи и тихо угас с последними лучами заката.

***

Под звонкий пересвист птиц за окном по бревенчатым стенам скользили солнечные зайчики. Такие яркие, уже совсем летние. Зоря сладко потянулась, зажмурившись, перевернулась на другой бок и в удивлении приподнялась на локте. В светёлке кроме неё никого не было. Как же это сестры ушли и её не разбудили? Спрыгнув с лавки, выбежала на лестницу, шлёпая босыми ногами по дощатому полу. Но внизу тоже оказалось тихо и пусто. Как же так? Девочка быстро пригладила растрёпанные спросонья волосы, заглянула в родительскую почивальню, за печь, под лавки. Никого не было. Разволновавшись ненашутку, Зоря выскочила на гульбище. Завидев братьев, тихо говоривших в сторонке, громко всхлипнула от пережитого испуга и бросилась к ним. Радогост обернулся и, подхватив сестрёнку на руки, успокаивающе погладил по спине. Крепко обняв брата обеими ручонками, Зоря зашмыгала ему в шею.
— Ну, чего ты? Чего испугалась?
— Мне почудилось, что все ушли: и матушка, и батюшка, и сестрицы, и братцы! А меня оставили. Одну-одинёшеньку.
Под её причитания и всхлипывания Рад поймал многозначительный взгляд Дашубы и отвернулся. Погладил сестрёнку по голове:
— Надо такому придуматься, — пожурил смешливо. — Когда это мы тебя бросали? И за рыбой на речку со мной, и за ягодами — с Лелей да Живой, с матушкой — пироги ставишь. Даже в кузню к батюшке бегала, когда от Дажя пряталась. Ну, куда б мы без тебя ушли?
Зоря слушала внимательно, притихнув и перебирая кудри на затылке брата.
— А сёстры где? — встрепенулась вдруг и заозиралась, высматривая.
— Уехали, надолго, — и, заметив задрожавшую нижнюю губу, быстро добавил: — Но я-то с тобой. Иль тебе меня мало? Так и Дажь с Перуном тоже с нами.
Девочка быстро-быстро замотала головой, словно боялась замешкать и обидеть брата.
— Не мало. — Убрала с лица прилипшие мокрые от слёз волосы, белые как снежный пух. — А когда вернутся они?
— Кто ж знает? Дел у них немало, должно быть надолго, — легкомысленно пожал плечами Рад. — Как всё сделают, так и вернутся. Не стоит зря тревожиться.
— А если ты тоже уйдёшь? — видела Зоря, что лукавит брат. По прищуру глаз, по подрагиванию губ. Видела, но выпытывать не стала — а вдруг осерчает и тоже уйдет. Эта мысль заставила ее еще крепче ухватиться за брата. Даже останься только он один, ей уже было бы не мало. Совсем не мало!
— Да куда ж я денусь? — Рад со вздохом усадил девчушку на лавку. — Кашу будешь?
Ему и впрямь деваться было некуда. И ему, и братьям.

Чтоб не понять, какая беда надвигается и кто тому причина, совсем лободырым быть надо. И что отец не станет, сложа руки, ждать грядущих бед — тоже. Но ни он, ни Дажь с Перуном никак не ожидали, что всё будет решено без них. Они ведь тоже крепко думали, как беду отвести. И много чего придумали. Только вот отец всё решил по-своему. Поднял их всех глубокой ночью, увёл из терема, чтобы Зорю не разбудить, и огорошил:

— Ухожу я, и матушку вашу, и сестёр ваших забираю. Тяжело мне, но иного пути нет. Вы останетесь помогать здесь, а я — в другом месте. Верю, вместе справимся. Перун и Дажь — старшие сыновья мои, вместо меня станете править. Будьте мудрыми кайсарами, будьте справедливыми. Принимая решение, крепко думайте сперва. Живите дружно.
— Отец! — Перун аж голос поднял, не веря своим ушам.
Но Сварог вскинул палец, требуя тишины.
— А теперь послушайте про Мир-между-Мирами. Словно веточки дерева, он связывает меж собой все миры с Мировязом. Много этих веточек, и миров много. Те врата, что в Коловрат открываются — как мосты широкие меж ними перекидываются. Вот и приходят к нам отовсюду. Много кто в гости заглядывает, сами знаете. Но есть и тайные ходы, опасные. По ним куда угодно попасть можно, только плату Междумирье возьмёт немалую, силу возьмёт жизненную. Пути эти — как старые подвесные мостки. Опасные и ненадежные. Не ходите по ним без острой нужды, но про них помните. Мало ли кто задумает по ним на Мировяз заглянуть… Такого быть не до;лжно! Помните, какая лежит на вас ответственность. Великая! Родовы Земли защищать, Мировяз хранить, а через него и все остальные миры. Сестру свою младшую берегите особливо, в обиду никому не давайте.

Обернулся к сваргалу:
— Тебя же, Индра, могу отправить на Сваргу сейчас. Возвращайся, не жди Коловрата.

Что двигало им в тот момент, сейчас Индра бы ответил с трудом. То ли вид растерянных, ошалевших от происходящего дружей его остановил. То ли нутром почуял, что остаться должен. Но только на слова Сварога качнул головой, отказываясь.

Тот посмотрел на Индру задумчиво:
 — Что ж… Пока живёшь на Мировязе, будь моим сыновьям не просто добрым гостем и верным другом, а братом истинным.

Только договорил, как разверзлись за его спиной Врата и перекинулся Звёздный мост. Здесь, на Мировязе была ночь, ясная, звездная. А там… только темнота и яркие огненные всполохи.

Сестры плакали, обнимались с братьями. И было непонятно, то ли знали, что уйдут, и молчали, то ли самих отец вот только огорошил. Мать говорила, что любит. Но всё равно уходила…
— Отец! — вдруг выкрикнул Дашуба. — Вы куда уходите?
Сварог обернулся, поднял руку, чертя в воздухе обережный знак. И Врата закрылись, разделяя миры.

— Ого, вкусная! — искренне удивился Индра, принюхиваясь и пробуя кашу на вкус.
— Это матушка сготовила, — Рад мотнул головой на печь, — там ещё много всего. Дня на три точно хватит, а там…
— Я буду готовить, — деловито заявила Зоря, нагребая полную ложку и засовывая себе в рот.
Рад с серьёзным видом согласился, высунулся в двери и звонко свистнул братьям:
— Уже вс; на столе, остывает!

Перун в сердцах ударил кулаком по опорному столбу крыльца. Дажь на него недовольно цыкнул. Радогост даже вмешиваться не стал, оставил дверь приоткрытой и вернулся за стол. За ночь наговорились уже досыта, аж язык намозолили. Перун попыхтит да уймется. Всем сейчас непросто.

Ждать пришлось недолго. Перун выжидательно занял привычное место, на что Рад усмехнулся и вскинул бровь, мол, сестер нет, давай-ка сам. И пока старший брат сопел, раскладывая кашу из чугунка себе и в протянутую Дашубой миску, Радогост задумался, что Зоря, конечно, в тереме хозяйка, но было бы неплохо ей и помощницу подыскать. Постарше и посноровистей…

Первой на ум пришла тётка Марьяна — жена Борума, отцова друже, она точно не откажет.

***

Телега тихо поскрипывала, подпрыгивая на грунтовой дороге, мощёная-то давно осталась позади. Марьяна удобнее уселась на тюках. Полный тоски взгляд женщины скользил по родным просторам, будто прощаясь навек. А может, так оно и было. Борум ничего не объяснил, только поздним вечером пришел от Сварога, сел на лавку, оглядел избу странно, хлопнул себя по коленям и сказал: «Собирайся, жена, уезжаем мы». За много лет она привыкла доверять Боруму во всём, а потому и расспрашивать не стала, только украдкой поплакала, пока узлы вязала. Кабы понимать, ради чего всё это делается, там, может, легче бы стало, но нет.

Собрались быстро, будто бежали от кого. Впрочем, и собирать-то особо было нечего. Вон, все пожитки в одну телегу уместились. Марьяна вздохнула: рукоделье вот только на полатях оставила.

В чистом, бесконечно-голубом небе ярко светило весеннее солнце, искрами лучистыми сверкая в ещё пока заснеженных вершинах. Далеко растянулись Зеретарские горы. Сколько глаза хватает — смотреть можно, а конца не увидишь. Не объехать их, не обойти. От Анзалового моря, чьи смарагдовые воды и зимой теплы, до Седой Пустоши, где не бывает лета и не тают снега, высится горный хребет, будто нарочно Мировязом из недр своих высоко поднятый, чтобы земли разделить.

Но как бы ни казалась каменная гряда неприступной, а проходы были. И немало. Один вот в аккурат напротив заставы Велий Бор находился. Той самой, где они на постой перед перевалом дней пять назад останавливались.

Обманчиво-тёплый ветерок забирался под тонкий тулуп. Марьяна поправила на затылке узел повойника*, пробежалась пальцами по плетёному кружеву, убирая выбившиеся светло-русые пряди обратно под серую плотную ткань, и с тихим вздохом взглянула на широкую спину мужа.
— Остановиться бы, — окликнула она мужа. — Мы уж и кряж Саирский миновали.
Борум качнул головой, соглашаясь и одновременно окидывая взглядом словно пеной лиловой покрытые склоны Зеретарских гор у самого перехода.
— Смотри, жена… — Кузнец натянул поводья. Телега качнулась и остановилась. — Какая здесь весна красивая.
Марьяна подняла голову и ахнула. Средь камней и голых деревьев ярким облаком цвёл низенький кустарник, и от этого серые унылые склоны казались аметистовыми. Женщина прижала ладони к щекам, чувствуя, как от красоты такой аж голова закружилась.
— Борум, давай зде;сь жить останемся? — Она умоляюще взглянула на мужа и вновь обернула восторженный взор к горам.
Кузнец только молча улыбнулся. Что ж, хорошее место. Правильное. Надо только деревеньку найти. Помнится, и по эту сторону гор должна застава быть…

Узкая, едва приметная тропка петляла меж кустов, резво спускаясь вниз и исчезая за плоским валуном. Спешившись, Борум ухватил кобылку под уздцы и потянул за собой туда, где виднелась деревянная покатая крыша низенького дома.

— Ой, не туда вы свернули, — выслушав путников, покачала головой молодая ведунья, поблёскивая на солнце рыжиной волос, и махнула куда-то вниз, в сторону. — Вон там, сначала через лес да речку Искристую к перелеску выйдете, а уж оттуда на широкую дорогу. Она и выведет вас к Загорью. Если останавливаться не будете, то к вечерней заре уж на заставе окажетесь.

Тёмный взгляд девушки скользнул по цветущим склонам, но ни восторга, ни радости не отразилось в них. Только тоска да одиночество.
— Ты одна живёшь здесь, милая? — с трудом поборов желание приласкать ведунью, спросила Марьяна.
Задумчиво-изучающий взгляд медленно прощупал женщину с макушки до пят и неожиданно смягчился. Лёгкая улыбка тронула бледные губы ведуньи, мгновенно преобразив её лицо, наполнив его жизнью и благородной красотой.
— Ты не печалься, что дитя родить не можешь. Хорошая ты, и всё у тебя будет. А я вот… свою кровиночку не уберегла. — И тёмные глаза вновь заволокло глубокой печалью. — Вам пора. Сначала той же дорогой, что ко мне пришли, вернитесь обратно до развилки, а потом вниз, до своротки. Там уж разберётесь.

Так и вышло. Миновав две деревни, в которых степняки сумели ужиться с родовичами, и одно становище кочевников, к вечерней заре они вышли к заставе, уютно расположившейся в низине, по одну сторону которой поблёскивало зеркальной гладью небольшое озеро, а по другую — возвышались горы, окутанные аметистовым облаком цветов. Вот только сама застава уж такой захудалой была, что и издали было видать покосившиеся воротные башни, подпёртые с двух сторон брёвнами, чтоб не рухнули. Да и разбитые дороги не чета тем, что в Родовых Землях. Заставу эту давным-давно возвели родовичи и назвали её Загорьем, но уступили в бою и оставили совсем, несподручно её оказалось удерживать через горы. А степняки в те времена лютовали. Брошенную заставу заняли, да так и не обжили. Как была им чужой, так и осталась.

Окинув взглядом Загорье, Марьяна с сомнением посмотрела на мужа.
— Может, пока не стемнело, вернёмся в ту деревню у леса? Тебе ещё место там под кузницу приглянулось, помнишь?

На том и порешили.

Деревенька и впрямь оказалась хороша. Староста, рослый суровый мужик с одним подслеповатым глазом, принял кузнеца с женой с распростёртыми объятиями. Откуда да почему — расспрашивать не стал, как со степняками поутихла вражда, на эти склоны родовичей перешло аж на две дюжины дворов. Да и в Загорье немало с Родовых Земель пришлых поселилось.

Только пообжившись да пообвыкшись, Марьяна приметила, что избы родовичей сильно отличаются от жилищ степняков. У тех они были низкие, крыши дёрном крытые. А вместо печи — каменка, из больших, плотно подогнанных друг к другу камней сложена колодцем. Вместо окон под крышей отдушенки. Сидели на сундуках, ели на коврах, спали на топчанах. Такое женщине было в диковинку. Но ещё больше удивляло, что степняки принимали их порой радушнее земляков. Борум назвался Деяном. Марьяна подивилась этому, но как и сам отъезд, приняла такое решение мужа безропотно — Деян так Деян.

Избу на окраине справили быстро, дружно. Обставили щедро, кто новое смастерил, а кто и своё подарил. С кузницей помогли тоже. И в день летнего солнцеворота её горнило впервые разгорелось огнём и раздался удар молота.

Проводив последних гостей, Марьяна окинула усталым взглядом новый дом и прислушалась. С улицы доносился весёлый, нестройный хор голосов. До утра гулять будут.

— Вот и новоселье справили, — распуская косы, вздохнула женщина и погасила лучину.

***

Ухватившись обеими руками за длинный шест, Марьяна подтянула к себе ведро из колодца и отставила его в сторону рядом со вторым — уже полным. Студёная вода плеснулась на ноги, замочив подол. Но женщина и не заметила, прислушиваясь к болтовне соседок, судачивших невдалеке и позабывших о домашних делах. Те хвастались своими детьми, сплетничали о чужих. Сердце сжала тоска: не сбылись слова ведуньи, так и не народилось у них с Борумом ребёночка. Марьяна подцепила крюками коромысла верёвки на вёдрах и закинула расписную деревянную дугу себе на плечи. Хотя… как посмотреть. Живут они с Борумом спокойно, ладно, дружно. Не бедствуют, не голодают. Борум в почёте не только у деревенских, но и в Загорье его жалуют. Деток вот только не хватает, чтобы дом их просторный стал полной чашей. Уж три весны минуло, как они покинули Ирий…

Марьяна подняла глаза в небо и замерла. У самого горизонта, где разливалась алым вечерняя заря, голубым искристым яхонтом необычайно ярко сияла Вечерняя звезда. Женщина едва не споткнулась, заглядевшись на неё.

Вёдра тяжело встали на лавку. Коромысло уткнулось в угол за бочкой. Марьяна встряхнула передник и повязала его на талии. В печи пыхтела похлёбка. Подцепив ухватом чугунок, женщина переставила его на стол.

— Ты видел, как Вечорка сегодня разгорелась? К чему бы? — Марьяна, уже привычно называя Вечернюю звезду по-простому, как местные, нарезала свежеиспечённый хлеб крупными ломтями, не глядя на мужа. А потому не видела, как застыла в воздухе его рука, как его пальцы до белизны сжали деревянную ложку.

— Нет, — хрипло ответил Борум и поднялся с лавки, шаря беспокойным взглядом по светёлке. И, заметив, что у печи лежат горкой поленья, добавил: — Дрова закончились. Я схожу, а то утром топить будет нечем.

Растеряно моргнув, Марьяна уже в спину мужу ответила:

— Так поленница во дворе полная.

Но Борум её не слышал. Выдернув топор из огромной чурки, на которой он обычно колол дрова, кузнец взглянул в стремительно чернеющее небо и широким шагом устремился к лесу за околицей. Теперь Борум понимал, о чём ему говорил тогда в ночь рождения Зори Сварог. Светич в груди жёг калёным железом.

Изменилось небо. Набрякло Тьмой. Почернело.

Борум брёл не разбирая дороги. Его глаза смотрели сквозь этот лес, сквозь этот мир. Гораздо дальше. Гораздо глубже. Так, наверное, всегда смотрел на мир Сварог. Светич раскалялся всё сильнее. Невыносимо! Борум схватился за рубаху на груди.

Яркая вспышка синей жирной молнией рассекла пополам чёрное небо, и на мгновение вновь стало светло. Нарастающий свист превратился в оглушительный рёв. Выронив топор, Борум резко согнулся, пряча голову в ладони, и замычал от боли.

Содрогнулась от удара земля. Вздыбилась. Невидимая волна прокатилась по ней, сметая всё на своём пути.

Заскрипели, застонали вековые деревья, выворачиваясь с корнями, ломаясь с треском. Как ковыль степной, по земле застелились. Словно куклу тряпичную, Борума швырнуло далеко. И потемнело вновь.

Что-то мелкое больно кусало, царапало кожу. Борум тяжело, с полустоном вздохнул, открыл глаза и сел. Голова гудела. Руки дрожали. Или это дрожала земля под руками. Кузнец воздел глаза к тёмному небу. Всполохи далёких голубых зарниц то высвечивали горные вершины со стороны Тарсир-гавани, что на Анзаловом море, то терялись над Седой Пустошью. Обхватив голову руками, Борум раскачивался из стороны в сторону. Сознание плыло, путалось. Вокруг воняло палёной шерстью и горелым деревом. Кузнец медленно перевернулся на карачки и отполз к поваленному дереву. Только оперевшись на него, Борум наконец поднялся на ноги. Слабым движением размазал по лицу землю, труху, мох. Огляделся по сторонам — повсюду вздыбленная выворотнями земля, огромные корни старых деревьев, словно с упрёком, топорщились в небо. Уложило их, будто траву примяло, а не дерева. Далеко раскидало.

Топор Борум найти в валежнике не сумел. Да и не искал особо. Так, ветки ногами пораскидывал вокруг себя, понимая бессмысленность этого, да бросил. И что сейчас делать? Идти туда, не знаю куда, отыскать то, не знаю что? Кузнец безрадостно усмехнулся и побрёл наугад.

Земля под ногами мелко дрожала, Мировяз лихорадило, словно захворал он. Вот только как его от хвори этой избавить?

Где-то справа, совсем рядом, за кустами замерцали огоньки голубые. Кузнец сощурился, всматриваясь в странных светлячков, и шагнул на свет.

Некогда поросшая дикой малиной и жёлтым лютиком поляна теперь превратилась в пепелище, как всё в округе. Деревья ещё тлели, отбрасывая багрово-красные блики. Стоял едкий запах гари. А в самой середине, там, где земля прогнулась будто под неимоверной тяжестью, лежал ребёнок. Вёсен пять от роду, не больше. И весь светился… Точь-в-точь как Зоря, только голубоватым светом. Таким же, каким озарилось небо перед ударом. Вокруг дитяти клубился чёрный дым, расползаясь по земле тёмными щупальцами. И всё, чего они касались, курвилось, мертвело.

Замешкавшись на мгновение, принимая решение, Борум переступил с ноги на ногу, не давая смертоносному дыму коснуться себя, и нащупал на груди под рубахой кудменьоберег — прощальный подарок Сварога.

— Щитом будет тебе, — вспоминая слова побратима, глухо проговорил кузнец, бросая оберег на ребёнка. — И от тебя других убережет.

Хоть и не наделял Сварог оберег такой силой, но Борум нутром чуял, как эти слова сливаются с металлом.

Стоило оберегу коснуться дитя, как чёрным дым подёрнулся, зашипел и рассеялся.

Однажды, перед самым уходом из Ирия, Сварог сказал Боруму, что Род живёт в каждом из них и в нужный момент подскажет верный путь, надо только прислушаться. И сейчас Борум решил так. Стянув с себя грязную рубаху, кузнец вывернул её наизнанку, чтобы в чистое закутать спящего мальчишку, и понёс найдёныша жене.

Яркая вспышка высветила горный хребет, ударив за перевалом по Ирию…

***

В тревоге поднявшимся в буйное грозовое небо лаумам* открылась страшная картина. Ослепляюще-синее сияние Сайрийи тёмным солнцем разгоралось на небосклоне, выжигая своими всполохами смрадные язвы на Мировязе.

Всюду, куда со звонким свистом и треском били молнии, — земля чернела, выгорала, проседала глубокими рытвинами. Крошились в щепы дома, вспыхивали десятками факелов уркуты*, оставляя вместо становищ пепелища. Дома и люди сгорали в синем тёмном пламени Сайрийи.

Бирюзовые тихие воды Анзалового моря закудрявились тёмной пеной, поднялись выше самых высоких деревьев и всей своей мощью обрушились на прибрежные земли, круша вековые стены крепостей, смывая целые селения, утягивая с собой на глубину дома, скот, людей. Реки поднимались, смывая мосты и прибрежные селения. Мёртвой рыбой были усеяны размытые берега.

Крючило и гнуло леса. С грохотом и треском крушились тысячелетние скалы. Вековые деревья валило наземь, выворачивая с корнями из сырой земли. В сверкающем небе лаумы с ужасом наблюдали за тем, как лес, бывший домом для многих существ, ложится, оголяясь. Смертоносное дыхание Сайрийи расползалось синими сполохами* всё дальше. Искрился и разгорался подлесок. Потянуло запахом гари, и вот уже чёрные тучи заклубились над предгорьем.

 Очередной удар молнии рассёк небосвод надвое, окрасив горы в стальной голубой цвет. Ища спасения от разгулявшейся бури, в недра перевала углублялась женщина, случайно заплутавшая в ущелье. Сейчас эта скалистая расщелина казалась ей надёжным местом для убежища. Блеск отразился в широко распахнутых испуганных чёрных глазах. Слишком поздно, чтобы спрятаться. Слишком поздно, чтобы что-то изменить…

Прильнув к скале, женщина зажмурила глаза. В самую макушку хребта с сокрушительным грохотом ударил разряд, дробя древнюю вершину в каменное крошево и засыпая хребет алагором. Волна кипучего жара прокатилась за ним следом, выжигая всё на своём пути. Вдруг вспыхнули искры, собираясь в дорожку, двинувшуюся на женщину под рёв камнепада, захватывая её в кольцо и обращаясь в чёрное пламя. Затравленно оглядываясь, женщина понимала: бежать некуда. Валуны забили собой проход, отрезав единственный путь к спасению. Разлетаясь, мелкая скалистая крошка больно царапала лицо, а алчный огонь подбирался всё ближе, накаляя камень под ладонями.

Чёрный дым впитывался в одежду, волосы, жар усилился, пробрался к самому сердцу. Истошный женский крик пронзил горы, окатив эхом полыхающий лес.

Белёсыми тенями мелькали лаумы во вспышках губительных зарниц, не в силах помочь гибнущим на земле. И сами сгорали без следа в синих всполохах.
_______________________________
* тарал - камень, усиливающий способности своего владельца, способный нежить «расщепить на атомы», выжечь начисто, а размещённый под крышей дома, выполняет ещё и функции магической защиты. Однако открывается тарал единицам.
*повойник - головной убор замужней женщины.
*рассупонить - в просторечии: развязать, ослабить плотно запахнутые вещи.
*марь - псевдозерновая культура.
*лаумы - облачные девы, властительницы гроз, бурь и дождевых ливней. По различному влиянию этих небесных явлений, то благотворных, то разрушительных, лаумы представляются частью светлыми нимфами несказанной красоты, частью безобразными и демоническими злобными старухами.
*уркуты - небольшая 1- или 2-местная походная палатка степняков/кочевников
*сполохи - зарницы а-ля северное сияние
*алагор - горючий горный камень наподобие каменного угля ало-рубинового цвета.

Глава 2. В ослепительном сиянии Тьмы

Несмотря на поздний час, в тереме множеством лучин ярко горел светец. Скрестив руки на груди, Радогост исподлобья с неприязнью поглядывал на Слышащего. Старшие братья относились к старику с большим уважением, порой даже за советом к нему ходили, но не Рад. С того мгновения, как Прове назвал Зорю проклятьем, в Радогосте внутри будто что-то отмерло, как лист увядший по осени опадает с дерева, схожее ощущение. Что бы Слышащий ни говорил, всё теперь мимо его ушей шло.

А говорил старик многое, беды страшные пророчил, и с каждым разом всё чудовищней. Но вёсны сменялись одна другой, и ничего не происходило. Да, после ухода отца времена наступили непростые. Подогреваемая пророчествами Прове, людская смятенность* много бед натворила. От страха кто в пьянство разгульное ударился, кто в волнении толпою собрался осаждать терем кайсаров, чтобы Перун и Дашуба обещали им спасение, кто погромами да грабительством занялся, выжидая Коловрата, чтобы сбежать с Мировяза. Но всё улеглось, утихомирилось, лиходеев братья сурово наказали. Перун тогда выбрал день и к Прове под покровом вечерних сумерек наведался на огонёк, чтобы поговорить со Слышащим… ласково. С той поры Прове больше не вещал у дуба в излучине Талой, а ходил к братьям-кайсарам, когда открывалось ему грядущее. И жизнь пошла своим чередом.

Под правлением Перуна и Дашубы Ирий разросся, окреп, разбогател. Высоко взметнулись в небо башни резных теремов. Широко раскинулись торговые площади. Всё задорней и размашистей отмечался день Коловрата* из разных миров можно прийти на Мировяз в гости или торговать..

И только Прове смотрел на мир горестной обречённостью, а на Зорю и вовсе с недобрым прищуром. Раду же порой казалось, что старик попросту обезумел от своих видений.

 — Да… да, я слышу и внемлю! — В своём плаще Прове тёмным мешком рухнул на пол и вдруг распахнул глаза, что стали чёрными-чёрными, как небо в самую тёмную ночь. Он резко вытянул руку вперёд, словно пытаясь ухватиться за нечто, разверзнувшееся пред его взором. — Слушайте меня! Свершилось! Великое Равновесие восстанавливается, и чаша Тьмы уже тянет вниз. Кровь ключами родниковыми будет бить повсюду, отравляя землю. Небо закроют стаи птиц, что станут глазами Его и ушами Его. Денно и нощно своими бе;льмами следить будут за нами в ожидании часа своего. Никто не спрячется от смрада Его, туманом ядовитым по земле расползающегося. Всё зальет своею скверной. Никто не скроется ни в лесах, ни в горах от Тени и Ветра, что восстанут против нас по Его хотению. Даже смерть не станет спасением от Него, ибо сама смерть станет Ему подвластна! Убейте его. — Костлявый трясущийся палец тыкал в ужасающее никуда, только ему одному видимое. — Найдите и убейте его! Он уже здесь! Я чую его! Он — сама Тьма! Он — само Зло! Убейте, пока он мал! Иначе погибнут все. Вы не слушали меня, когда я твердил, что появление Мировязового дитяти заставит Тьму проснуться и обратить взор сюда, с каждым помыслом, с каждым действием проникая всё глубже и крепче оседая в сердцах людей. Ваш отец не внял мне, и теперь у вас осталось не так много времени. И жизни наши в ваших руках.

Старец обвёл Сварожичей полным горького сожаления взглядом и покинул терем, оставляя после себя звенящую тревогой тишину.

Ночной дождь стучал по крыше, нетерпеливо барабанил в окна крупными каплями. Эти первые дожди будто торопили, подгоняли наступление весны. Высокие снежные сугробы таяли от них быстрее, чем от полуденного жаркого солнца. И надо бы радоваться, но последние ночи Зоре не спалось совсем. Необъяснимая тревога, усиливаясь с каждым днем, сжимала сердце до боли. Она уже и Раду жаловалась, и к Велимудру — знахарю ирийскому, что на берегу речки Талой обжился уже пару годков как, — бегала за травками. Ничего не помогало. Чем ярче разгоралась на небе Вечерняя звезда, тем тяжелее становилось Зоре дышать.

Девочка перевернулась на спину, уткнулась взглядом в потолок. От всполохов далёких зарниц по нему ползли причудливые тени. Эти тени её не пугали, а лежать вот так, бревном было уже невмоготу. Зоря опустила ноги на плетёный цветастый половик, накинула на плечи узорный тканый платок и лёгким толчком распахнула створки окна. Насквозь пропахший сыростью, смолой и прелой хвоей ветер ворвался в девичью светёлку, пробежался по простыням, наскоро перекидал ленты на столе и заторопился на волю.

Похолодало в светёлке, и будто на сердце полегчало. Девочка прижала ладонь к груди, желая унять слишком сильно колотившееся сердце, когда приглушённые голоса, доносившиеся с крыльца под окном, привлекли её внимание. Поплотнее укутавшись в платок, так, чтоб полностью спрятать оголённые плечи, она высунулась из окна. Во всполохах молний высветилась русая голова Радогоста. И ещё кого-то… кажется, Слышащего… Зоря даже высунулась под дождь, чтобы окликнуть, но брат, подняв взгляд, увидел её раньше и едва заметным движением головы приказал скрыться.

Раздосадованно вздохнув, девочка ловко соскользнула с окошка и уже собралась захлопнуть створки, когда в небе вдруг голубым хрусталём вспыхнула Вечерняя звезда. Так ярко, что и грозовые тучи ей были не помеха. Казалось, руки протяни — и можно коснуться. Так близко. Так дивно. Позабыв обо всём, Зоря, словно зачарованная, потянулась к свету.

Сайрийя… Так назвал Вечернюю звезду однажды Прове. Почему — никто никогда не спрашивал. Но воздевая руки к небу и тыча в неё пальцем, Слышащий твердил, что разливы рек и озёр, небывало грозные шторма на Анзаловом море, ветра, что срывали с домов крыши — всему причина она.

Людям верилось и не верилось в это. Как же такая красота может столько бед нести? Вот и у Зори не было сил оторваться от её хрустального блеска.

Хлопок — и свет внезапно потух.

— Что ты делаешь? — Радогост в гневе слишком сильно оттолкнул сестру от окна, запирая ставни на крючок. — Я же велел спрятаться.

Ошалело заморгав, девочка обхватила голову руками и попятилась. Громко всхлипнула и плюхнулась на лавку.

— Что же это происходит со мной, братец? — дрогнувшим голосом прошептала она.

Сердце Радогоста защемило при виде поникших девичьих плеч. За прошедшие лета Зоря вытянулась, напоминая весенний лесной цветочек, тоненькую веточку ранней весной. Уже не дитя, ещё не девушка. Со вздохом Рад ласково, будто извиняясь, коснулся белокурой головки сестры.

— Всё…

 Умолкнув на полуслове, Рад встревоженно прислушался. Внизу будто кто-то с силой хлопнул дверью, отчего зыбь пошла по полу, по стенам… Зоря в недоумении смотрела, как глаза брата расширились.

С громким свистящим треском во дворе ударила ослепляюще яркая иссиня-белая молния. Одна. Вторая. Третья. Они били в дома, в деревья. От грохота Зоре не было слышно, что прокричал Радогост.

Крепкие руки сорвали девочку с лавки, превратившейся в прах мгновением позже. Рад крепко прижал сестру к груди, укрывая собой.

Воздух вокруг неестественно дрогнул и… схлопнулся. Сметая на своём пути стол и лавки, и ленты, и шитьё, и книги, и Рада, и стены…

И всё стихло.

Сверху кто-то отчаянно скрёбся и кричал, звал их по имени. Зоря открыла глаза, с трудом осознавая, где находится. Облизала пересохшие губы. Выгнулась в попытке освободиться от тяжести, придавившей её к земле. Спину скребнули обломки и осколки. Больно… Больно! Губы затряслись в немых всхлипах. Девочка вытянула шею, осмотрелась. Голова брата, уткнувшаяся ей в плечо, медленно съехала по груди на живот. С неимоверным усилием Зоре удалось вытащить из-под себя одну руку.

— Рад... — Пальцы нерешительно коснулись светлых волос. — Радушка…

Но брат не отозвался. Зато сверху заскреблись отчаяннее.

— Мы здесь! Здесь! Помогите! Нас придавило! — Зоря кричала, сколько хватало её детских сил.

Взмахом руки Дашуба приказал всем остановиться и умолкнуть. Прислушался, глянул на Стрибу, однажды в Коловрат пришедшего с Березани, да так и оставшегося на Мировязе навсегда. Понимая с полувзгляда, тот шевельнул пальцами, и по кустам зашелестел ветер. Незримые щупальца вездесущими сквозняками проникли в каждую щель, в каждый прощёлок и, вернувшись обратно, принесли с собой детские всхлипы и запах страха.

— Их глубоко утащило, почти под землю, и весь терем на них обрушился. — Стриба отпустил ветер на волю и задумчиво почесал русо-сизую вихрастую макушку.

Вцепившись в светлые кудри, Дажь смотрел на бревенчатые развалины и торчавшие из них обломки печи и обгоревший охлупень. Под ногами хрустели стекло и посудные черепки. Очень нужна была сила Перуна, но брат, как правитель, не мог оставить в беде ирийцев. И Дажь это понимал, достаточно обернуться — и увидишь, как чёрным дымится весь город. Полночи молнии били по Ирию, много народу поубивало и покалечило. Сейчас по городу сновали лаумы, им, бестелесым, было проще проникать в избы — живых искать. Домовники, люди и лешие сноровисто таскали с рек Талой и Великой воду, заливали курящие чёрным дымом дома да то там, то тут разгорающиеся пожары. И вот там, среди них и был сейчас Перун, а подле него ирийский воевода Руевит.

Эхом взвились в небо конское ржание и звонкий цокот копыт по мощёной дороге. Едва ли не на скаку спрыгнув на землю, к руинам полубегом направился воевода предгорной заставы Лед. Конь всхрапнул, мотнул головой и отошёл в сторону. Сцепив пальцы замком на затылке, родович ошарашенно присвистнул, поражённый увиденными разрушениями.

— А в Велем Бору не так? — обернулся на друга Дашуба и, заприметив коня, тихонько свистнул. Повинуясь приказу, тот рысью скрылся с глаз.

— На заставе тихо. Ночью гроза была лютая, сверкало так, что светлее дня становилось порою, но било больше по перевалу и дальше, за горы, нас стороной обошло. — Лед всё смотрел и не верил своим глазам. — А вас, видимо, нет.

Стиснув зубы, Дажь даже отвечать ему не стал. Все его мысли сейчас только о брате и сестре были, потому и Леда на помощь кликнул.

— То, что Ярого за мной прислал — благодарствую. Добрый конь. Мне бы такого.

— Это велин* отца, — отрезал Дажь и обернулся к Стрибе: — Где они?

Тот сначала неопределённо вскинул руки, припоминая принесённое ветрами, и уже через мгновенье уверенно указал направление.

Сначала это был просто отблеск дневного света, но потом образовался просвет, замелькали руки, быстро разбирающие завал. И наконец появилось сияние…

— Дажь! — зовя брата по имени, девочка сама, не замечая, ревела навзрыд. — Дажь, я здесь! Дажь! С Радом что-то…

Дашуба спустился в образовавшийся провал, стараясь не касаться случайно образовавшихся подпор. При обрушении три бревна так развернуло, что они уперлись друг в друга, образовав над Радом и Зорей свод. Это и спасло им жизни. Двигаясь на шорохи и всхлипы, раздававшиеся в дальнем углу, Дажь, Лед и Стриба наконец увидели их. Позабыв об осторожности, Дашуба бросился к брату с сестрой. Стриба настороженно посмотрел на непрочные опоры, но Лед уже торопливо пробирался вперёд. Сверху посыпались пыль и деревянная крошка.

Быстрым взглядом оглядел сестру. Счастье, что она не пострадала, в отличие от Рада. Бережно перевернув Радогоста на спину, Дажь проверил шейную жилку. Бьётся. Живой. Но всё тело его покрывали рваные раны и ссадины, а под рёбрами с левой стороны торчала деревянная щепа.

— Его нужно к знахарю, — глубоко втянул носом Дажь, усмиряя заплескавшуюся панику. — К Велемудру. Зоренька?

Протянул руки к сестре. Девочку била крупная дрожь. То ли от страха, то ли от холода. То ли от всего вместе. В пыли, в трухе, но цела. Целёхонька! Всего-то ссадины и царапины — будто и не терем на неё обрушился. Стянул с себя рубаху, закутал в неё Зорю. За спиной Лед попытался поднять Радогоста. И тут же оставил попытки.

— Так его не донести. Убьём.
— Спрячьте головы! — предупреждающе гаркнул Стриба и вскинул руку вверх.

Сначала будто и не произошло ничего, но вдруг по полу заклубилась пыль — всё больше и больше, — и вот они уже стояли в середине закручивающейся вихревой воронки. Сжав ладонь в кулак, Стриба ударил им оземь. Вой ветров перекрыл треск и грохот крошащегося дерева.

И всё стихло. Они стояли посреди развороченного терема, обломки которого разнесло Стрибовыми ветрами на три сажени вокруг. С неба оседала пылью труха.

Уже третий день в Ирии творилась страшная сумятица. Все, кто здоров, помогали разбирать завалы. Оставшихся без крова привечали у себя соседи. Спешно возводились новые избы. Повсюду раздавались стук топоров и треск падающих деревьев. Знахари и знахарки с окрестных селений потянулись в Ирий на помощь, но вскоре пошёл шепоток, что тех, кто пострадал от тёмного огня, вспыхнувшего от удара синей молнии, исцелить не получалось. Кожа, а потом и мясо продолжали гнить и тлеть до самых костей, причиняя немыслимые страдания. Даже дурманящие травы не облегчали их.

Зоря с беспокойством вслушивалась в эти разговоры, не в силах припомнить, задело ли Радогоста таким огнём. Но, несмотря на все уговоры, Перун не пускал её к Раду, строго наказывая и носу не высовывать из своей светёлки, где теперь она жила со взрослыми дочерьми грузной низенькой Федотьи, что долгое время помогала им приглядывать за теремом. Дочери её — девицы почти на выданье — только и делали вечерами, что пряли да городские слухи другу другу пересказывали.

— Ты совсем вышивание забросила, — ни с того ни с сего вдруг назидательным тоном обратилась к Зоре старшая, чванливо прошлась взад-вперёд, придирчиво разглядывая так и не расцвётший на платке алый цветок. Дёрнула пухлой губой, обдумывая, что бы эдакое умное сказать, как-никак сам кайсар Перун повелел ей за сестрой своей приглядывать, уму-разуму учить.

— И то верно, — так же неожиданно согласилась Зоря. — Только у меня нитки алые закончились. Можешь дать?

Девушка растерялась. Ей бы очень хотелось иметь нужный моток, но, увы…

— Тогда я быстро за ними сбегаю и вернусь, — понимающе кивнула головой Зоря, спрыгнула с лавки и юркнула за дверь.

Федотьины дочери так и остались сидеть в светёлке, запоздало понимая, что упустили кайсарову сестру.

Дорогу к избушке знахаря Велимудра Зоря и с закрытыми глазами нашла бы. Не раз бывала там. А если верить девицам, то Радогоста ему доверили. Вот только за прошедшие дни Сварожич так и не очнулся.

Дождавшись, пока стихнут в сенях шаги знахаря, девочка чуть сдвинула занавеску и выглянула из своего укрытия. Никого. Прокравшись на цыпочках мимо задремавшей старой сиделки, девочка незаметно проскользнула в светлицу к брату. Радогост лежал на широкой лавке, прямой и бледный. Рядом в ушатах валялись окровавленные тряпки. На столе при каждом шаге Зори побрякивали бутылочки со снадобьями.

— Радогост, — едва слышно зашептала девочка. — Рад, очнись.

Сбрызнув ладони зельем, она осторожно сдвинула повязку и почти невесомо прикоснулась пальчиками к ране. Большой, страшной. Сердце обмерло от её вида. Сукровица тут же перестала сочиться, рваные края раны посветлели и затянулись в тонкую ниточку шрама. А вскоре осталось только бледное розовое пятно.

И следом бледнели синяки, исчезали ссадины…

— Очнись. Очнись… очнись… — взахлёб шептали детские губы.

Сердце сдавило до боли, будто кто в кулаке его сжал. В сером душном тумане ярко разгорелась далёкая угасающая звезда. Свет её становился ослепляюще ярким.

«Очнись. Очнись… очнись…» — разносило эхо шелест, звучавший всё громче и громче, уже подобно громовым раскатам, в которых узнавался голос младшей сестры.

Радогост с громким вдохом схватился за грудь и распахнул глаза.

— Зоря!

Перед глазами плыло, но даже так он сумел различить белокурую головку, склонившуюся над ним.

С грохотом рухнул на пол кручёный деревянный посох. Ухватившись за косяк, Велемудр не сводил испуганно-изумлённого взгляда с Зори.

— Только братьям не говори, — едва слышно попросил Радогост старика, пока девочка побежала поднимать посох. — Не надо им знать этого. До поры.

— Возьми, дедушка. — Зоря смотрела на знахаря полными счастья и гордости ясными глазами.

Старческая рука крепко сжала посох, сухие пальцы ощупали глубоко вырезанные в дереве руны.

— И Прове тоже, — ещё тише добавил Рад.

В задумчивости оглянувшись на всё ещё спящую сиделку, Велимудр качнул головой и подошёл к Сварожичу осмотреть раны. Да только их больше не было, зажило всё.

***

Рассвет красил небо в багряно-алый, и всё предстепье казалось укутанным этим кровавым сумраком. Но даже так было лучше той грозы, что бушевала всю ночь, когда небо рвало на части синими молниями, что с грохотом били прямо в землю. С протяжным скрипом и треском гнулись деревья. И в этом скрипе Марьяне слышался мучительный стон Мировяза. Воя зверем, ветер сносил загоны для скота. А сейчас стало тихо. Так тихо, что даже страшно.

Женщина дрожащими руками поправила занавеску на окне и взялась за веник. Вся посуда оказалась побита — так трясло землю. Крупные черепки Марьяна собирала в передник, мелкие осколки сметала в угол. Она бы давно подвязала волосы и бросилась искать Борума. Но куда бежать? Ведь он сказал, что за дровами пошёл, да только во дворе и следа его не было. Спускаться вниз, в деревню боялась: вдруг муж вернётся, а дом пустой.

Так и просидела в доме до вечера. Всё, что могла, поправила. Всё, что сумела, на место приладила. Кашу сварила и села у окошка ждать.

Только к вечеру Борум сумел отыскать дорогу к дому. Привязав закутанного в рубаху найдёныша к своей груди, кузнец продирался через бурелом почти наугад. Не кожей — всем своим нутром чувствуя, как быстро бьётся маленькое сердце тёмного дитяти. Большими, цвета вод Анзалового моря глазёшками он доверчиво поглядывал на родовича и, запихивая в рот крошечный кулачок, о чём-то курлыкал на своём.

Ветки хрустели под ногами. При каждом шаге со мха поднимался седой пепел. Кое-где тлели выворотни. Чем дольше Борум шёл, тем сильнее нарастала в сердце тревога, тем быстрее становился шаг. Когда совсем стемнело, он вышел аккурат к своему двору. В маленьком окошке, сквозь занавеску трепетали огоньки лучин. Утерев рукавом взмокший от волнения и усталости лоб, Борум распахнул дверь.

Заслышав шаги ещё со двора, Марьяна поднялась в ожидании с лавки, прижав сцепленные замком пальцы к груди.

— Живой, — радостно всхлипнула, когда муж, косматый и грязный, появился на пороге.

Женщина шагнула было ему навстречу и замерла, заметив, как шевельнулось у него на груди что-то завёрнутое в перевязанную через плечо и шею рукавами рубаху.

— Кутёнок? — в недоумении посмотрела на мужа. Не крупноват ли зверёныш?

Борум молча отвязал рубаху и протянул найдёныша жене. Марьяна приняла «подарочек», глянула и совсем обмерла. В своих руках она держала ребёночка. Да такого хорошенького, ладненького, что просто диво. Волосики чёрненькие кольцами большими закручивались. Кожа белая, аж светилась. А глаза… Глаз таких Марьяна сроду не видывала. Чисто воды морские.
— Что же это? — ахнула тихо. — Откуда?
И тут же сама догадалась. Крепче прижала к себе дитя, будто кто вдруг отнять у неё его собрался.
— Он теперь наш! Ведунья его видела!
Борум молча огладил плечи жены и ласково коснулся губами её виска.
— Не ошиблась ведунья, — согласился тихо. — Есть у нас теперь сынок.
Видя, что Марьяна не спускает дитя с рук, всё качает да баюкает, сам умылся, каши себе наложил.
— Зыбку завтра справим. И как сельским объяснить — тоже подумаем завтра.
Женщина только головой кивала, соглашаясь. А сама смотрела и не могла насмотреться на сыночка.
К рассвету ребёночка жар разбил. И такой сильный, что, сколько бы Марьяна ни старалась, жар лишь пуще разгорался.
— Что же это? Почему же это? — Торопливо перебирала мешочки с корешками и травками, припоминая советы ирийского знахаря Велемудра.

В чугунке запыхтели травяные отвары, горечью своей наполняя избу. Ребёнок не капризничал, всё выпивал. Вот только ничего не помогало. Весь день провела она возле него, так и уснула рядом, с мокрой тряпкой в руках.

Разбудили её вопли односельчан, полные ужаса.

— Ой, Марьяна, что творится, что делается! — хватаясь за голову, как полоумная, причитала знакомая селянка. — Все сыры;ки попередохли-и-и! А какие не передохли, на людей кидаются! Моего мужа на рога подняли-и-и! Совсем плохой лежит. Пусть Деян придёт, поможет унять скотину, чтобы знахарь мог во двор зайти.

Кузнец из дома слышал эти причитания, а потому звать его Марьяне не пришлось. Глянул быстро на спящего названого сына и притворил крепко дверь. Из пня выдернул топор и пошёл с селянкой вниз помогать.

Но то было только начало. С каждым днём становилось всё хуже и хуже. Вскоре зачахли и погнили посевы. Начали болеть люди…

И Марьяна стала примечать: чем сильнее горит от неведомой болезни найдёныш — тем бо;льшие беды обрушиваются на окрестные земли.

— Что же это за болезнь такая? — бормотала она, обтирая маленькое тельце холодной тряпочкой.

Дитя тихонько постанывало, чёрные волосы прилипли к мокрому лбу. Чтобы удобнее было переворачивать, женщина, хоть и говорил Борум этого не делать, сняла с сына Сварогов оберег. Мальчик вдруг глубоко вздохнул, посмотрел на Марьяну внимательно и уснул крепко. Прополоскав в студёной воде тряпочку, женщина потянулась было ещё обтереть, а жар-то сошёл.

Когда после полудня Борум вернулся домой, Марьяна себе места не находила. Суетливо накрыла на стол, хлеб ломтями нарезала неровно. Кузнец ухватил её за руку и потянул к себе, вынуждая присесть рядом.

— Ты чего такая? Сыну хуже стало? — Бросил взгляд на полати, где мирно сопел найдёныш.

Женщина молча выложила перед ним Сварогов оберег.

— Плохо ему было от него. Я сняла. Теперь лучше, спит. — Подалась вперёд, с мольбой заглядывая в глаза мужу. — Давай уедем. Куда-нибудь, где никого не будет. Людно здесь. Вдруг кто догадается.

Не то чтобы он и сам об этом уже не задумывался, но всё ещё раз крепко обдумать было не лишним. Молча доев похлебку, Борум вышел на крыльцо и с тревогой вгляделся в землю. То, что пару дней назад он принял за проделки дождевиков, — столь чёрной стала земля вокруг его дома, что казалась мокрой —расползлось уже по всей деревне. Марьяна была права, кто-нибудь обязательно вскоре догадается, и лучше уйти сейчас, пока люди не разобрались, что к чему. Деревня в упадке, две семьи уже собрались возвращаться в Родовы Земли. Никто не знает о найденном ребёнке. Ни у кого не возникнет вопросов, если они уйдут из деревни сейчас.

Тихо притворив за собой дверь, чтобы не разбудить дитя, Борум задумчиво посмотрел на жену, ласково перебирающую детские кудряшки.

— Он так крепко спит, — с счастливой улыбкой обернулась к нему Марьяна. — Совсем не будится. Знаешь, степной народ дает своим детям очень красивые имена. Такие звучные, как песенки. Я вот тоже подумала… давай назовем нашего сыночка Лиалином. Это значит «дарящий свет, сияющий».

Совсем не оттого, что мальчик сиял, когда Борум принёс его, Марьяна так решила наречь сына, а оттого, что он озарил её мир только ей одной видимым сиянием, делая его необъятным и наполняя смыслом.

— Собирайся, — согласился Борум и принялся вытаскивать из сундука мешки для пожиток. — Лиалин совсем не просыпался, как ты сняла с него оберег?

— Лишь раз… У него удивительные глаза. — Женщина вновь нежно коснулась чёрных кудрей ребенка. — Синие и зелёные разом…

— Пойду наберу в телегу сена, — слегка качнул головой на её слова кузнец и подбоченясь осмотрелся, чтобы забрать с собой. Да, пожалуй, всё. Всё сгодится в новом доме. — Уедем на утренней заре, пока не рассвело.

Телега, тихо поскрипывая колёсами, неспешно катилась по лесной дороге, изредка подпрыгивая на колдобинах. Предутренний лес дышал прохладой. По траве стелился белёсый туман. Уткнувшись в мужнину спину, Марьяна тихонечко кемарила, кутаясь в большой тёплый платок.

Из глубины охапки сена раздался едва слышный стон. Борум подтянул поводья, тормозя животное, и прислушался. Стон повторился. Подтолкнув локтем дремавшую жену, седой кузнец указал взглядом на гору пожитков, завязанных в тюки и возвышавшихся за спиной.

— Проснулся, — бросил он и коротким свистом погнал коня трусцой.

Марьяна торопливо перебралась через скарб и осторожно принялась разгребать сено, пока дневной свет не коснулся детского бледного личика. Мальчик глубоко вздохнул и открыл глаза, бездонные, как воды Анзалового моря. Заиграл на его щеках румянец, словно хворь вся в деревне осталась. Женщина ласково взяла его на руки, прижала к груди и скользнула взглядом по могучей спине мужа. В спокойном негромком Боруме чувствовались стать и сила, заставлявшая и родовичей, и степняков смотреть на него с почтением и надеждой, что именно их ребёнка кузнец возьмёт в ученики. Воспоминания лёгкой улыбкой коснулись женских губ. Мужа она полюбила даже не с первого взгляда — с первого звука. Ведь прежде она его голос услышала и только потом  самого увидела. То, что им придётся нянчить чужих внуков — давно смирилась. Оно вроде и не плохо — встретить старость на двоих, но временами от этих мыслей становилось тоскливо. А сейчас… сейчас она больше ни о чём не жалела. Всё, что мечталось — исполнилось. Марьяна вздохнула полной грудью и коснулась поцелуем пухлой детской щёчки.

Кузнец зорко осмотрелся по сторонам — не встретиться бы по пути с кем-нибудь — и только тогда заметил, что деревья будто двигаются. Не просто раскачиваются от ветра, а вынимают корни из земли и медленно переползают с места на место. От этого вся дорога и земля позади них была взрыта и разворочена. Да и самой дороги больше не было. С мохнатых верхушек сыпались старая хвоя и сухие ветки. Марьяна испуганно выдохнула, вжала голову в плечи, крепче вцепилась в ребенка. Но живые дерева их не тронули, только затянули непроходимой чащобой все пути назад. И лес вновь дышал покоем и звучал перекликами ранних птиц.

Только поздним вечером из густых сумерек, словно из ниоткуда перед ними на краю широкой поляны выросла добротная большая изба с подклетом, пропитанная горячей смолой. На окнах резные ставни. Крыша полотенцами украшена точь-в-точь как их дом в Ирии. Вековые арды сложили на её крышу свои пушистые багряные лапы, а плети душистого лесного вьюна почти полностью затянули стены.

Телегу оставили чуть поодаль, коня распрягли, привязали к сучковатому бревну, оставшемуся не у дел при постройке, и средь высоких трав проложили к избе тропочку.

Примяв сильно разросшийся у крыльца куст караганы, весь покрытый длинными жёлтыми цветущими кистями, Борум помог жене с ребенком на руках подняться по ступеням. В быстро сгущающемся сумраке не оступиться бы. У печи на ощупь отыскал длинную щепу, вынул огненные камни и разжёг огонь. В доме пахло новизной и необжитостью. Пока Борум перетаскивал из телеги пожитки, Марьяна осторожно уложила сына на широкую лавку и осмотрелась. Ну точно как их дом в Ирии, только просторней. И когда успел?! Увидев восторженный взгляд жены, кузнец довольно хмыкнул, раскатал соломенники на полатях и обернулся к Марьяне.

— Вот мы и дома.
____________________
*смятенность-высокая степень тревожности
*Коловрат - день, когда открываются порталы — Звёздные мосты — и через Мир-между-Мирами
*велины (вилован кони) — это особые существа, напоминающие коней; они дышат пламенем, очень выносливы, разумны. Эмпаты, а в процессе эволюции утрачивают физическое тело, становятся телепатами и телепортами. Очень верны своему хозяину и служат только ему
*сырык - небольшое стадное всеядное прирученное животное, выращивается для мяса и шерсти, полусвинья-полуовца.

Глава 3. Велика степь.

Три весны минуло с той ночи, когда на небосклоне Мировяза вспыхнула Сайрийя. Три зимы пролетело, провьюжило.

Дашуба отошёл от окна и обернулся на Индру. Сваргал и впрямь стал им братом. Вместе поднимали Ирий из пепла.

Город словно в броню одели. Дома новые построили взамен порушенных, смолой красной ардры пропитали, чтоб горели хуже, укрепили стены камнем, ворота — железом. Колодцев нарыли по всему городу, дороги расширили.

Снова зашумела, засмеялась, забегала по улицам детвора.

Но в первую же весну, в день Коловрата не открылись Сияющие Врата. Напрасно ирийцы гостей встречать вышли. С протяжным стоном растворились в сумрачном рассветном небе зазывные звуки дудок. Народ растерянно топтался на месте, в недоумении поглядывая кто в небо, кто по сторонам. Прибывшие со всего Мировяза мастера всё ж таки открывали свои лавки. Однако торг шел вяло, охваченные недобрым унынием люди без интереса бродили меж полупустых торговых рядов. И всё ждали… ждали…

Дрогнувшей рукой Зоря поправила ленту на лбу и, привстав на цыпочки, зашептала Радогосту:
— Что происходит, братец? Почему Звёздные мосты не перекидываются?
Словно вторя её вопросам, Дажь окинул площадь цепким взглядом:
— Пока все они не пришли к нам, надо идти к Прове.
Не вслушиваясь в слова старших братьев, произносимых мировязцам, Рад склонился к сестре:
— Пойдем-ка домой. — И, приобняв, тихонечко потянул за собой в переулок.
Но на середине пути вдруг перепоручил меньшу;ю Индре, а сам поспешил вернуться к старшим братьям.

В низкой избушке дымно курились смолистые лучины. Ступив через порог, Перун машинально взмахнул рукой, разгоняя белёсый удушливый чад. Шумно отставив глиняный стакан с горьковатым узваром в сторону, Прове как сидел на лавке у окна, так и развернулся к Сварожичам всем телом.
— Да неужто сами кайсары про меня вспомнили?
— Не ёрничай, — впервые осадил старца Перун. — Знаешь ведь, что случилось, так и нам объясни толком.

Легонечко толкнув оконные створки, Прове впустил в избу свежий воздух и устало вздохнул:
— Сияющие Врата Мировяза запечатались в ту ночь, когда Тёмное дитя пришло на наши земли с Сайрийи. Теми ужасающими ударами, что сотрясали наш мир до рассвета. Теми, что едва не стоили тебе, Радогост, жизни. — Старик испытующе посмотрел на младшего Сварожича, но тот и бровью не повёл, словно не о нём заговорил Слышащий. — То дитя — средоточие Тьмы. В нём её ровно столько, сколько в «сестре» вашей Света.
— Запечатанное можно распечатать, — склонил голову на бок Дашуба, сосредоточенно обдумывая слова Слышащего.
— Это не в ваших силах, а даже если и сумеете, то Звёздные мосты всё равно не перекинутся ни с Мировяза, ни на Мировяз, — с неким мстительным удовлетворением усмехнулся Слышащий.

На мгновение Раду показалось, что старик упивается своей правотой, и от этого Сварожичу стало противно. Если Прове и впрямь изначально знал про Врата, отчего молчал? Чего доказать стремился?!

— Здесь, сокрытое ото всех, создание Хёлля наберет силу, медленно пожирая Мировяз, — продолжал старик, тусклые глаза его разгорелись зловещим блеском. — А как только наш мир погибнет — остальные миры тоже падут. Пока всё не будет разрушено до основания — Тьма не остановится. А когда и пыль от нас развеется — всё возродится заново, в Равновесии, но уже без нас. Без нас всех. — Он широким взмахом очертил в воздухе круг, обозначив размах грядущего бедствия. — В наш мир пришла Мерть*! Мерть!!! — Его широко распахнутые глаза, казалось, вот-вот выкатятся из глазниц. — Вы не видите, а я вижу! Как Тьма подобно безмолвному туману проникает в людей, она медленно впитывается в них, пока сами их светичи не станут чёрными! Я предупреждал много раз! Я слышал! Я говорил! Но слушали ли меня вы? Нет!

— Ты просто бесполезный злобный кликун, — резко осёк его Дажь. Он так много раз уже это слышал. Так много раз, что наизусть знал всё, что старик мог сказать. — Я тоже слышу и говорю! Но прежде, чем открыть свой рот, — думаю! Ты же нёс свою ахинею в народ. Помнишь, чем это обернулось в прошлый раз? Помнишь, сколько народу зазря погибло? Глотку драть про Мерть и я могу! Это дело нехитрое! А ты хоть что-то дельное, кроме как придушить Мировязово дитя, придумать сподобился?!

Прове притих и странно посмотрел на Сварожича, обычно тихого и рассудительного. Даже Радогост удивлённо дёрнул уголком губ, но смолчал.

— Однажды Зоря сможет отыскать это тёмное создание. Сейчас она ещё мала, но когда подрастет, она сумеет не просто его почувствовать и сказать, где искать, но даже ослабить его. Она бы и уб… — старец осёкся и покачал голосовой, будто разговаривая сам с собой. — Её свет способен выжечь его тьму. Но это пока они юны. А если замешкаться и дать им обоим окрепнуть, то в огне их битвы сгорим и мы, и все миры. Промедление, как и бездействие, будут подобны смерти. Всё вовремя, Сварожичи, всё сделайте вовремя. И тогда для нас будет надежда. Пусть девочка приходит ко мне, потихоньку-помаленьку я научу её, как отыскать и уничтожить.

Всё нутро Радогоста выворачивало от этих слов, но старшие братья слушали Прове внимательно. Так внимательно, что это пугало Рада. Слышащий задумал испачкать ясный Зорин свет Хёллевой тьмой, в этом старик видел спасение, но чуйка Сварожича не шептала — вопила, что делать так нельзя.

К вечеру пошел меж людей нехороший шепоток, но стоило кайсарам появиться на высоком крыльце терема, всё смолкло. Ветер, не по-весеннему холодный, трепал одежды и волосы. Рад покосился на сестру, уже достающую макушкой его плеча. Даже под этим сизым низким небом она всё равно чуть заметно светилась тёплым чистым светом. Отчего-то вспомнились сёстры, особенно Леля. Та такая же вот была, когда полюбила впервые… Щемящая тоска болотной ряской затянула сердце. Где-то сейчас его сестры? Живы ли они? Здоровы ли они? Рад тряхнул головой. Всё должно быть у них и матушки хорошо: с ними отец, он их в беду не даст. Радогост поднял взгляд на Перуна. Ребячество из брата ушло вместе с Марой — младшей из их трёх сестёр, а за последние годы он и улыбаться разучился. Меж бровей пролегла глубокая складка, а в льдисто-голубых глазах погасли искры. Дажь… Дажь изменился тоже, но сумел сохранить в себе ту теплоту, что притягивала к нему людей. Он стал серьёзнее, но не суровее.

Сейчас Дажь стоял по правую руку от Перуна, уже слово в слово зная, что тот скажет людям. Слышащий, которого братья притащили с собой, то и дело поглядывал на белокосую Зорю, давно он не видел Мировязово дитя так близко. Младший Сварожич то ли ненароком, то ли умышленно прятал девочку от него. Прове аж развернулся в её сторону. Выросла, вытянулась. Ещё дитя, но уже видно, как хороша она будет, когда расцветёт. Где ж для такой жениха искать братья будут? Старик усмехнулся и тут же помрачнел. Вот опять! Вроде Радогост просто с ноги на ногу переступил, но девчонку от него закрыл. Совсем не видать. Но вскоре Слышащему стало уже не до того: выступив вперёд, заговорил Перун.

— Лютый враг проник обманом на наши земли и, чтобы защитить иные миры, Мировяз запечатал Сияющие врата. К нему подмога не придёт, но мы покамест никуда уйти не сможем.

Народ притих, а спустя мгновение загудел встревоженным пчелиным роем.

— Что это делается такое, кайсары?! — крикнул кто-то из толпы. — Что за враг такой? А если он на нас нападёт?

— Всё придёт в свой черёд, — неожиданно громко заговорил Слышащий, и толпа притихла, как один уставившись на старца и внемля каждому его слову. — Чудище, что пролезло в наш мир, ещё немощно. Кайсары отыщут супостата до того, как тот наберет силу. А покамест не сейте смуту — сейте хлеб.

Поддержка кайсаров Слышащим успокоила людей, внушив им ощущение безопасности и надёжности. Радогост вновь взглянул на Зорю, видя по её глазам, что всё произносимое сейчас братьями и Прове она принимает за правду. Впрочем, они и не лгали. Просто недоговаривали. И это было верным решением. Потому как раскрой они истинное положение дел, Мировяз рухнул бы во тьму раньше, чем до него бы добралась сайрийская тварь. Да, непростые времена настали, но что-то подсказывало Радогосту, что это было только началом.

К вечеру в Передней Терема собралось столько гостей, что Зоря оробело спряталась за печью, решив там отсидеться, коли Перун наказал со всеми быть внизу и в светёлку не отпустил. Сколько бы она ни думала, теребя тонкими пальчиками пряжу, никак не могла взять в толк, какая от неё может быть польза при мужском разговоре?

Изредка выглядывая из-за печи, девочка только плечиками пожимала, но слушала внимательно. То, что Сияющие Врата не открылись — это, конечно, беда. На Мировязе много пришлых, и теперь они отрезаны от своих миров. Их тревога понятна. Зоря вновь выглянула из-за печи. Пожалуй, только вихрастому Стрибе всё нипочём. Ему что на родной Березани вольно, что на Мировязе. Здесь у него и друг закадычный есть — воевода предгорной заставы Велий Бор — Лед. Силы и смелости Леду не занимать, а вот ума, Дажь говорит, ему бы нарастить. Вместе они со Стрибой такое творят, особенно когда во хмелю, что… не в награду Леда сделали воеводой… Но стоит им надеть кольчуги, как от их весёлой разнузданности не оставалось и следа. Может, поэтому братья столь дорожили ими обоими?

А вот Индра совсем другой… Зоря заправила выбившуюся прядь за ухо и ещё чуть-чуть вытянула шею — плохо видать всех из-за угла-то. Да, сваргал совсем с лица спал. Переживает.

— Я и не собирался уходить, — негромко произнёс Индра, наблюдая, как гаснет над лесом закат. Братьям-Сварожичам он это сказал или самому себе? Сердце сваргала сдавила тоска. Одно дело не возвращаться в отчий дом по своей воле, и совсем другое — больше не иметь возможности туда вернуться. Но сделав однажды выбор, Индра уже не мог повернуть назад. Не сейчас. Дашуба благодарно сжал плечо друга.

— Уходить — не уходить… Не о том сейчас речь, — раздражённо ударил посохом об пол Прове так, что глухо брякнули миски на столе. — Я пришёл сюда за девочкой!

За мной?! — едва не ахнула в голос Зоря и попятилась глубже угол, но Перун настойчиво позвал подойти к нему. Делать нечего. Девочка выбралась из своего убежища, но к Слышащему не подошла, встала в сторонке, поближе к Радогосту.

— Ты меня не бойся, — протянул к ней руку старец. — Не заберу тебя от братьев. Ты ведь слышала, что Перун люду говорил с крыльца?

Девочка чуть заметно качнула головой и покосилась на старшего брата, но тот смотрел на Слышащего.

— Тогда знай, что супостат тот лют. В нём нет жалости. У него нет сердца, нет светича. Только Тьма. Мёрзлая и мёртвая.

От этих слов в доме будто сделалось сумрачней. От дверей потянуло сквозняком. Зоря забегала глазами по углам, пытаясь понять: померещилось или и впрямь потемнело. Заметив, что сестра ненашутку испугалась, Радогост поднялся с лавки, но Дажь его удержал.

— Любишь своих братьев? — Старец крепче сжал посох и качнул им в сторону Сварожичей, но ответа не дождался, только удивлённого взгляда чистых, как летнее небушко голубых глаз. Девочка явно не понимала, к чему он вёл.

— Тёмное чудище сайрийское всех погубит на Мировязе и дальше пойдет. И братьев твоих оно тоже погубит.

По голосу было слышно, что Слышащий не пугал, а объяснял малолетнему неразумному дитяти сложное простыми словами. Но от его голоса и цепкого взгляда Зорю пробирал мороз.

— Хочешь их спасти?

От такого вопроса Зоря только глазами моргнула оторопело. Разве можно такое спрашивать?

— Хочу, — шепнула чуть слышно и смяла в кулачках ткань сарафана.

— Тогда ходи ко мне, да почаще. В тебе есть сила порождение Сайрийской Тьмы выследить. Не сразу, но когда подрастёшь — сумеешь. А как найдёшь — твои братья его поймают и изничтожат. И будет на Мировязе вновь полная чаша мира да покоя. И братья твои будут рядом. Живые-здоровые. Так что думаешь? Научить тебя искать супостата?

— Научить. — Вытерла дрожащие вспотевшие ладони о сарафан, подняла взволнованный взгляд на Радогоста и слабо улыбнулась. Она боялась, очень боялась этого неведомого злобного чудища без сердца и светича. А ещё бешено бьющееся в груди сердце вдруг окатило жгучей волной понимания, что именно она, она и никто другой может спасти Мировяз и Рада. Надо только усердно учиться у Прове. Надо найти врага, пока он не окреп. Найти и привести к нему братьев. Девичьи кулачки сжались крепко. Зоря глубоко вздохнула, обернулась к Слышащему и уже уверенно повторила: — Научить.

Всю ночь Зоря ворочалась с бока на бок, часто просыпаясь от тревожных снов. В них ей всё виделся лес, застывший и мрачный. И она в нем блуждала, аукала. То за кустами ей мерещился Радогост, то тёмные тени тянули к ней свои длинные лапы, цеплялись за подол, то красные искры вихрились меж ветвей кустов. Так страшно. Так страшно! Зоря, вскрикивая, просыпалась, но когда засыпала — вновь оказывалась в этом страшном лесу.

Наутро, едва рассвело, девочка поспешила к Слышащему. Старец даже не обернулся к ней, продолжая сосредоточенно выскребать остатки каши из чугунка.
— Ты обещал помочь мне защитить братьев от тёмного лиха, — дрогнувшим голосом напомнила Зоря.
— То, как ты спасла Радогоста, — старик отставил миску на шесток и поднял на девочку тяжёлый взгляд, — не делай так больше никогда. Кому жить и кому умереть — не тебе решать. Этим ты только приближаешь беды.
— Я ничего не делала, — сглотнула девочка.

Но старик ей не поверил. Он видел раны Сварожича — Велемудру такое исцелить, может, и было под силу, но не так скоро. Впрочем, Прове мысленно отмахнулся, какая теперь разница. Мировязово дитя пришло к нему, и это главное. Усадив девочку на лавку, он попросил её закрыть глаза и поискать сайрийца.

— А где искать? — растерялась Зоря. — А кого искать?

И вот тут уже растерялся Прове. Слышащий понятия не имел, кого и где искать. Тёмное дитя виделось ему чудовищем, чёрным сгустком, гнилью, подобно той, что расползается по старому хлебу. И он даже боялся представить, каковым оно может оказаться на самом деле. От одной мысли о сайрийце старца брала оторопь. Но ещё больший ужас на него наводила белокурая девочка, что сейчас доверчиво смотрела на него своими большими голубыми глазами.

— Он страшен, он… — не сумев подобрать слова, Прове просто отмахнулся. — Мировяз сейчас болен. Закрой глаза и постарайся понять, где у него болит больше всего. Именно там и прячется наш враг.

Нахмурив брови, Зоря со всей силы жмурила глаза, стараясь сделать всё так, как говорил Слышащий, но ничего не получалось. Совсем ничего.

— Ничего-ничего, — Прове ободряюще легонько похлопал расстроенную едва не до слёз девочку по плечу. — Не сразу. Не сразу. Но однажды ты сумеешь. Просто думай об этом. А пока беги к братьям.

Да разве можно сейчас к братьям? Что им сказать? Кусая от досады губы, Зоря понуро брела на окраину Ирия к знахарю.

— Ну и чего ты голову повесила? — добро усмехнулся Велемудр, выслушав девичьи тревоги. — Правильно тебе Слышащий говорит: наберись терпения, и всё у тебя получится. Вон, — махнул в сторону возовни*, где высокий и крепкий вой колол дрова, — смотри, каким Вормир вырос. Руки сильные, глаз острый, ноги быстрые. А принесли его ко мне хилым да больным.
— Так ты меня, отец, крапивой вокруг дома гонял, как мне быстрым не стать? — вой ударом вогнал топор в чурку*, утёр рубахой мокрое от пота лицо и попросил у Зори воды.

— Так ты ж, валандай*, с полатей слезать не хотел! А ноги-то уж тогда окрепли! Так как тебя было не гонять? — Велемудр грозно потряс сухоньким кулаком, подкрепляя им свои слова, но Вормир лишь рассмеялся в ответ да почтительно поклонился.

Велемудра многие отцом звали, жизней он немало спас своим знахарским умением. Многие и потом к нему захаживали, кто за травками, кто по хозяйству, хоть и невеликому, а всё же помочь, кто просто поговорить. Зоре у знахаря тоже нравилось. В его маленькой избе, насквозь пропахшей горькими отварами, было всегда тепло и уютно. Она помогала ему собирать и перебирать травки, сушить, крошить, вязать букетики, помешивать в котле отвары, раскладывать мази по скляночкам. И сколько бы она ни спрашивала, на всё всегда у Велемудра находился ответ.

Тот, кого Велемудр назвал Вормиром, подбросил в печь дров, ещё охапку оставил в подпечнике, чтоб старику хватило до утра. Подмигнул засмотревшейся на него девчушке.
— Не горюнься зря, красавица. Отец сказал, что всё у тебя получится, значит, так тому и быть. Хоть на меня посмотри. — Раскинул руки в стороны, хлопнул себя по коленям и рассмеялся. — Ну да ладно. Пора мне, отец. Если к осени вернусь — загляну на огонёк.
И ушёл. Только дверь тихонько скрипнула, провожая его.

По крыльцу весело барабанила весенняя капель. Длинные сверкающие сосульки нарядно свисали с низкой крыши. Зоря вслушалась в их задорный перестук и наконец заулыбалась.

Так и пролетели три весны. Ирий ширился, рос, креп. Но это лишь в Ирии жилось мирно да сытно. Вот только Ирием мир не заканчивался. Медленно, но верно Сайрийская гниль расползалась по Мировязу, и даже с окраин Родовых Земель стали доноситься тревожные вести.

— Сколько ещё ждать? — Индра прислонился к стене и скрестил руки на груди.

Время шло, а задумка Слышащего так и не удавалась. Ничего, кроме тёмного мрачного леса, ходячих дерев да дымчатых образов, Зоря не видела. Ну, бывало, огоньки красные мельтешили, пламя тёмное мерещилось. Вот и выходит, шорохи да всполохи. А где тот лес? Кто в нём бродит? Нет ответа. Все, что Зоря могла сказать — так это то, что «стонет земля, болеет, плачет, корёжится, Тьмой напитывается». Да только это и без неё ведомо.

— Ты с Прове виделся в последние дни? Что он говорит?

— Прове… — Дашуба замешкался, обдумывая, стоит ли делиться своими опасениями, и продолжил: — Думается мне, Мировяз больше не разговаривает с ним.

— Зато на дальней заставе, что у перевала Кара-Кем, появились сразу двое Слышащих. — Лед хмуро взглянул на друга.

Тот поджал губы и задумчиво покачал головой, как бы говоря, что знал уже об этом. Пару дней назад ему об этом донесли лаумы.

— Коломесы* они, а не Слышащие, — едко усмехнулся Радогост.

— Может, и так, — согласился Лед и придвинулся ближе к Дажю. Последнее время он часто в Ирий наведывался. И так и эдак намекал забрать у него «почётное» воеводство, но Перун оставался непреклонен. — Вот только оба пророчат беды и гибель Мировязу. И винят во всём Зорю. Кричат, что она виновница всех бед, свалившихся на наши головы. Особенно среди них Кродо яростен. Он и краду смастерил, на которой требует сжечь Зорю. Будто бы это разрешит все несчастия.

Индра на это только цокнул языком и вновь отвернулся к окну. Если бы это не был Лед, катилась бы его голова сейчас по крыльцу вниз. Да и Кродо этому, видать, немного деньков осталось. Надо же придумать такое!

— В северных станицах, что на границе с Седой Пустошью, засуха и мор. — Стриба с усилием похлопал по плечу подавшегося было вперёд Радогоста, усадил на место. — Народ напуган, вот и слушают и несут всякое. Один недослышал, другой недопонял, третий переврал… И понеслось дурное слово, как поветрие.

Скрипнула и раскрылась дверь. Негромко с улыбкой поприветствовав собравшихся, в Переднюю вошёл рослый светлокудрый воин с серыми как осеннее небо глазами.

— Траян?! Вернулся? — радостно шагнул к нему навстречу Перун и заключил гостя в объятия. — Когда?
— Да вот только. Варкулу с Вормиром отправил в мыльню, а сам к вам. Соскучился же я по вам. Сильно.
— Так уже и сильно, — усмехнулся Дажь, распахивая ему свои объятия. — Отчего тогда задержался в Тарсир-Гавани?
— Там девицы — одна другой краше, — лукаво прищурился Траян. — Всё невесту себе выбирал.
— Выбрал? — деланно округлил глаза Лед. Если б все так жен выбирали, век бы бобылями ходили. Но постель его всегда была согрета. Любили девки этого блудню, ох, любили.
— Не сумел, — сокрушённо под громкий смех друзей развёл руками Траян. — Но гостинцев привёз каждому, и особенно Зореньке. А вот сайрийца я там не отыскал.

Только что лучившиеся добром и радостью от встречи глаза стали серьёзными и колючими.

— В Приморье всё тихо. Были у них сильные разрушения, когда вспыхнула на небе Сайрийя, народу и скота погибло немало. Сады чахнуть начали. Но вскоре всё возродилось. Черные опалины на земле затянулись, заросли. Тёмные воды вновь посветлели. Хворые пошли на поправку. Да и, если подумать, нет там таких лесов, что Зоре видятся. Я вот что приметил: схожие места можно найти или в Родовых Землях, но вы здесь уже всё частым гребнем прочесали, или в Предстепье.

— В Предстепье? — Дашуба внезапно встрепенулся и сжал плечо друга. — А ведь ты прав! В первый раз Сайрийя ударила за Зеретарскими горами! Как же я раньше об этом не подумал, друг мой?!

В Передней повисла ошеломлённая тишина. Зоря всё твердила: лес, лес, лес. Они и рысачили эти годы по лесам Родовых Земель да Приморья. А ведь за горами тоже есть леса, да, не такие обширные, но есть! От горных склонов до Великой Степи растянулись они, постепенно редея и мельчая.

Когда-то очень давно родовичи уступили эти обширные равнинные края народу, чей мир стремительно угасал, иссушённый кознями хаданца Кастуна. Но вместо добрых соседей и союзников у них под боком поселился лютый враг. Степной народ винил родовичей в гибели своего мира. Что, охраняя Сияющие врата, они не сумели заметить проникновения к ним хаданца. На то можно было бы многим возразить, начиная с того, что хаданец выбирал лишь те миры, в которых скверна уже прогрызала для себя червоточину, и заканчивая тем, что каждый сам хранит свой мир, а Сияющие врата — лишь связующее их звено. Вот только едва степняки поосмотрелись да пообжились, как оскалились да ощерились.

Столько воев с той поры головы свои сложили в кровавой Великой Степи. И смуглолицых, и русокудрых… Родовичам тогда сильно помог березанин Стриба. В чужую свару вмешиваться не стал, но горный хребет ветрами прощупал, после чего все перевалы и ущелья, что имели выходы в Родовы Земли, те законопатили заставами. А самый широкий перевал аж двумя по обеим сторонам гор — Велим Бором на реке Смарагде и Загорьем в Предстепье. За горы степной народ продраться не сумел, а вот Предстепье и Загорье вместе с ним родовичи удержать не смогли. И получилось, что Зеретарские горы неприступной стеной встали меж двух народов.

— Так вот. — Пробороздил загорелой пятернёй выгоревшие на ярком солнце и без того светлые кудри Траян. — Мы сначала добрались до Дивных островов, где всегда гнезделись гамаюн*. Но то ли мы приплыли не в срок, то ли случилось чего, только гнездовья оказались пусты. Мне показалось, что острова брошены давно. И это странно, ведь зелень на них пышна, а вода чиста…

Весть эта была тревожная. Сколько Перун себя помнил, гамаюн никогда не покидали Дивные острова надолго.

— Мы тогда подумали-подумали с дружами и решили не напрямую домой плыть, а через Тарсир-Гавань, тамошний ксан как раз обженился, и ходили слухи, что жена его была молода и чудо как хороша.

В серых глазах Траяна заскакали огневушки*. Смешок прокатился меж друзей.
— Ну и чего расхмыкались? — вскинул Траян бровь. — Я чужих жён не трогаю.
И тут же, будто соглашаясь с ними, усмехнулся.
— Но поглядеть-то охота было. Ну, и леса тамошние прошерстить.

С гамарантами всё было много проще. Исполненные гордости, они умели ценить дружбу. Это был счастливый народ, пребывающий в неге и довольствии, давно утративший бдительность. За что и поплатился. После столкновения с Кастуном, позарившимся на их богатство, их осталось много меньше степняков. На Мировяз они прошли через Сияющие Врата в один из Коловратов первыми, прося убежища, и поселились на тёплом побережье Анзалового моря, воздвигнув на нём привычные им города-крепости и сохраняя свой уклад. Они учили родовичей поднимать каменные города, родовичи напомнили им, как держать в руках меч и копьё. Именно с гамарантами на Мировяз перебрались гамаюн. И именно из-за гамарантов родовичи так легко и открыто пустили к себе степной народ…

— Посмотрели-пошерстили? — с понимающей полуулыбкой уточнил Стриба.
— За тем и плыли, — хмыкнул Траян и окинул взглядом печь. — Вы бы хоть накормили-напоили меня, что ли? Мои-то, поди, все уже сытые-мытые. Слушай, — обернулся к Раду, — а Злата уже сговорена*?

— Злата уже понесла, — как само собой разумеющееся сообщил младший Сварожич, выставляя на стол пироги и узвар. Стоило Траяну шагнуть за ворота Ирия, как девицу тут же просватали и из города отправили к мужу.

Траян лишь головой качнул одобрительно и набил рот пирожками. Помахал рукой, мол, ещё чего-нибудь налей запить.

— Так вот, из Тарсир-гавани мы решили вернуться по земле, через Степь, чтоб быстрее, — прожевался и замолчал, посерьёзнев. — Перун, помнишь Звенящий лес за рекой Искристой?

Эти места хорошо помнились кайсару, в юности, до прихода степняков он часто уезжал в те края. И Звенящим лес прозвали за птиц. Столько их там было всяких разных, что в погожий день лес звенел от их пересвистов да трелей. Далеко этот звон летел, подхваченный ветром, до самых гор.

— Не звенит он больше. Да и само Предстепье будто... — опять замолчал, подбирая слова. — Будто недоброе что-то в воздухе парит. Как марево в жаркий полдень, не видится, а чудится. Если где и прячется тварь сайрийская, то там. Уверен.

Спорить с Траяном никто не собирался. Но степняки не гамаранты, без дозволения Ар-Вана по степи не погуляешь. Призадумались.

— И в их шатры должна была прийти беда. — Индра измерил Переднюю шагами. — Не только же у нас зверьё взбесилось да земля омертвела?

— Ар-Ван Чаддар не пустит вот так запросто в свои земли. — Перун задумчиво почесал светлую бороду. — Он мудрый правитель, но…

— А мы не к нему поедем, а к Саттару, — хитро прищурился Траян. — Тем более мы с ним как раз встречались в Загорье, и он передал для Зори накосник*.

Уголок губ Радогоста неприязненно дёрнулся. Так открыто, что Дажь одарил его суровым взглядом. Но Рад и не намеревался скрывать своё отношение к намерению братьев выдать Зорю за каана*. Единственный сын правителя степного народа долгое время был их заклятым врагом многие годы. Скользкий, как змея, и смертоносный, как её яд, Саттар люто ненавидел Сварожичей, и те отзывались ему тем же. Пока однажды он не попал к родовичам в плен, а те не воспользовались возможностью. Все знали, что рядом с Зорей даже дикий зверь становится добрее. Так вышло и с Саттаром. Степняк так размяк в присутствии светлоокой девчушки, что начисто позабыл о своей ненависти. Впервые степной народ пошёл на мировую, и условием грядущего и такого желанного мира стал союз их каана и младшей кайсаровой сестры. Сварог думал недолго и согласился, но не раньше семнадцатой Зориной весны. Радогост и тогда был против сговорасоглашения о браке, и сейчас. Но братья… Даже после ухода отца слова его не нарушили. Ещё пять вёсен впереди, а степняк уже накосники их сестре дарит. Не рано ли?

— Пусть Зоря для него платок вышьет, а я отвезу. Тогда и поговорю с ним, — Траян наконец уселся на лавку позади Дажя.

Это было сказано так обыденно, будто он уже всё продумал и решил. Но Перуну это не понравилось. Одно дело к авестам в гости заглядывать, и совсем другое — к степнякам. Однажды после суровой сечи в Предгорье они с Траяном на крови поклялись быть братьями и в жизни, и в смерти.

— Ты не можешь вернуться в степь один, — отрезал Сварожич.

— Так я и не один буду, — устало согласился Траян. — Со мной будут Вормир и Варкула. Варкула Турона с собой возьмет. Вот нас уже и четверо. На боевой отряд не похоже, но и сунуться к нам не рискнут бездумно. Помнят, кто мы и что можем.

— Я с тобой поеду, — отозвался на это Лед.

— И я, — добавил Стриба.

Траян хотел было возразить, что шестеро — это уже многовато, чтобы платочек передать, но, глянув на насупленные лица друзей, только слабо отмахнулся, соглашаясь. Шестеро так шестеро. Сейчас бы в мыльню жаркую да в постель чистую.

***

Тёплый летний ветер трепал длинные светлые кудри Стрибы, то усиливаясь, то стихая совсем. Разморённые жарой и однообразием скалистых пейзажей по обеим сторонам перехода, всадники кемарили в сёдлах, пока их велины спокойно и уверенно шагали по тропе, выстукивая копытами мерный такт. Прищурив один глаз, Стриба вдруг вытянул руку перед собой, хватая ветер, и швырнул им в Леда, поднимая столбом дорожную пыль. Велин под воином испуганно заржал, поднимаясь на дыбы и едва не сбрасывая седока. Глядя на него, закрутились, забеспокоились и остальные кони.

— Чу-чу-чу, — Варкула успокаивающе похлопал своего велина по гнедой шее и с укоризной взглянул на Стрибу, — другого времени не нашёл для баловства?

Позади смачно ругнулся Лед, отплевываясь от пыли, и, пришпоривая коня, погнался за Стрибой, искренне грозя переломать тому руки, «чтоб неповадно было». Вормир, уходя от столкновения, резко потянул вправо узду, уводя своего коня с тропы, и под недовольное фырканье животного прижался к скале.

— Вот ерохвосты! Жиздори! — погрозил им вслед кулачищем, вызывая этим громкий смех у Варкулы и Траяна.

На выезде из ущелья Траян вдруг остановился, спешился.

— Вы только посмотрите! — с ребячьим удивлением крикнул он дружам, срывая серебристо-белый цветок, проросший прямо в отвесной скале. — У них тут звёзды не только на небе сияют, но и на камнях цветут!

Покрутив в руках похожий на звезду диковинный цветок с толстыми белёсыми лепестками, он сунул его в суму, привязанную к седлу.

К вечерней заре выехали они наконец к заставе.

— Да-а, — многозначительно протянул Лед, зажав рот ладонью. — Это не застава. Это деревня какая-то… захудалая. Нет, это, конечно, хорошо, что мир меж нами. Но… хоть бы ворота поставили, что ль. Не от врага — так от зверья разного.

Родовичу стало до жути обидно. Столько крови и слёз за эти места пролито, а теперь в такой разрухе всё пребывает. И чего тогда степняки аж насмерть дрались с ними за эти земли и заставу, ежели потом всё вот так… бесхозно бросили. А если они такое сотворили с Загорьем, от заставы у перевала Кара-Кем и вовсе должны одни гнилушки остаться. Тем более что после ударов Сайрийи каменные столпы его обрушились, начались сильнейшие оползни, и перевал сам по себе непроходимым стал.

— А нечего ставить, — Вормир с усмешкой кивнул на валяющиеся в стороне от покосившегося частокола сорванные с ржавых петель полусгнившие створы.

Лед только в сердцах вдохнул шумно и совсем сник. Хоть самому берись да правь ворота.
— Край теперь чужой — судить не нам об их порядках. — Траян цокнул велину, чтобы тот ускорил шаг. — А для ночёвки сгодится.
Из старой избы — новых-то и не строили здесь с тех пор, как родовичи оставили Предгорье — вышел косматый худой мужик.
— Ты воеводой будешь? — не подъезжая близко, крикнул Траян на языке народа Великой степи.
— Субаш, по-нашему, — ухмыльнулся щербатым ртом мужик на родной для гостей речи. — Каким ветром занесло вас к нам?
Траян прищурился, всматриваясь — неудобно встал, против солнца — вроде родович, но глаза, как у степняков, узкие, вытянутые. И говорить с ним не надо, чтоб понять: беспутый мужик, нехозяйственный.
— Здесь ты крыши на ночь не найдёшь, — громко произнес юный девичий голосок с чудны;м говором. Неправильным, распевным. — У заставы деревня есть, там народ поприветливей. И из твоего племени люди найдутся.

Траян обернулся. Невдалеке у лавки с плетёными поясами, лентами и украшениями из ярких бусин и перьев смотрела на него совсем молоденькая девушка. Про таких говорят «только зацвела». Тёмные глаза степнячки светились нескрываемым любопытством и робеющим восторгом. Ириец не глядя нырнул рукой в суму, нащупал диковинный цветок и, улыбнувшись, подвёл коня к лавке.

— Спасибо, красавица, — протянул девушке цветок. — Я думал, у вас тут звёзды только на небе да в скалах. А они и по земле ходят. Как зовут тебя?
— Ниама. — Зарделась смуглянка, глаза опустила, но цветок взяла.
— Ниама, — на выдохе повторил Траян, не сводя со степнячки горящего взгляда, до того хороша она была. — Покажешь дорогу до деревни, Ниама?
___________________
*мерть - страшная катастрофа, апокалипсис
*возовня- сарай, навес.
*вой -воин,
*чурка - круглый короткий отрезок дерева, колющийся на поленья;
*валандай - бездельник, лодырь;
*коломесы -несущие вздор;
*крада -жертвенник;
*гамаюн - Вещие птицы. У них прекрасное разноцветное оперение и не менее прекрасные женские лица и голоса, вместо рук крылья, а хвост в 7 пядей (1,25 м). Символизируют мир, богатство, благополучие, величие. Предвещают будущее тем, кто умеет слышать тайное.
*огневушки - В сказе Павла Бажова Огневушка — девочка, пляшущая на углях, одно из воплощений «тайной силы» самой природы. Она хозяйка «верхового» золота, отличается своеволием, всегда появляется по собственному желанию, часто неожиданно. В башне это аналог «чертята»
*сговорена - состоялся договор о браке;
*накосник - филигранная подвеска на косу;
*каан - наследника, будущего вождя степняков.


Глава 4. За Заретарскими горами

В деревню, куда отвела их Ниама, они прибыли под первые звёзды. Би;рев* седой крупный мужик с цепким взглядом, принял их на удивление радушно, без лишних расспросов, самолично отвёл поздних гостей в большой добротный дом на отшибе. Факел воткнул в кольцо вьюшки*. С одного взгляда стало понятно: когда-то дом принадлежал кузнецу.

— А хозяева где? — осмотрелся Лед, бросил тёплый плащ на пыльную лавку.

— Сгинули, поди, — без сожаления развёл руками би;рев. — В последний весенний сороковник*, коловрата три назад страшная буря была. С неба синим огнём било, много домов и становищ пожгло. И народу тогда тоже много погибло. Кто прям ночью, кто потом от хворей разных, кто ещё позднее отравился хлебом да мясом ядовитым, кто ушёл, покамест жив. Тут раньше верховодил другой, вот он всё обо всех знал, но помер позапрошлой осенью. Мы с женой тогда только-только перебрались сюда, поближе к перевалу, из другой деревни. Старостой, би;ревом по-ихнему, авторы знают, что такого слова нет, быть сам вызвался, потому как никто не хотел, а тут хоть и маленькая, а всё же власть. Вы отдыхайте, утром поговорим.

Значит, верно всё думали: у степняков дела похуже, чем в Родовых Землях. На мгновение Траян даже устыдился, что с удовлетворением узнал о бедствиях другого народа. Впрочем, это была радость не от чужого горя, а от своего верного расчёта. Так что стыдиться нечего. Оставалось узнать: только ли в Предстепье пришла беда или же во всю Степь? Положа руку на сердце, вся степь Траяна не интересовала. Всё, что ему было нужно — это беспрепятственно прочесать леса предгорья.

Степнячка не долго думая тоже в дверь юркнула, будто её и не было. Родовичи со вздохом поосмотрелись: ну, всяко лучше, чем под открытым небом в незнакомых землях. Лёгкими постукиваниями да подавливаниями Траян проверил, прогнили-нет полати — вроде крепкие ещё. Широко раскинул по ним свой меховой плащ. Варкула с Вормиром принялись пыль с лавок да стола смахивать. Турон же, зная свое дело, молча перетаскивал с вверенного под его охрану ещё в Ирии возка с гостинцами для Ар-Вана и каана сундуки, ларцы да свёртки. Бросив своё пыльное дело, Вормир поспешил ему на помощь.

— Ох, — с нетерпеливым вздохом Стриба толчком распахнул окошко и взмахнул ладонью. По полу, по лавкам, под лавками завихрилась пыль, забрякали брошенные прежними хозяевами глиняные плошки на полках, закачались и потянулись к окну тенёта на потолке.

Только закончивший рассёдлывать лошадей Турон вошёл в избу и едва не шарахнулся обратно от брани, клубившейся внутри похлеще пыли. Потянувшим сквозняком захлопнуло окно.

— Бестолочь! — выплюнул напоследок Лед, выцепляя из волос растягивающуюся на пальцах паутину. Зло завернулся в плащ и с грохотом улёгся на лавку.

Вскоре дверь снова скрипнула и раздался мелодичный девичий голосок:

— Вас от главных ворот слышно!

Толкнув крутым бедром дверь, Ниама не вошла — вплыла в избу. Траян тут же спрыгнул с полатей и шагнул к девушке. Лед только бровь вскинул и, глянув на Стрибу, чуть качнул головой. У березанина в ответ насмешливо дёрнулся уголок губ.

— Вам бирев передал овоштей парёных и мяса. Воду себе в колодце сами наберёте, тут рядом.
— Благодарствую за заботу, — проникновенно глядя на степнячку, Траян забрал у девушки тяжёлую корзину, помог снять с плеча увесистый мех*.
— А здесь скисшее молоко вемирхов*. Вкусное.
— Из твоих рук, красавица, и вода — мёд.

Вормир с Варкулой переглянулись понимающе и, разом поднявшись с лавки, широким приглашающим жестом предложили степнячке отужинать с ними. А девица оказалась не робкого десятка, откинув косы-змеи за спину, уселась возле Траяна. Родовичи заулыбались широко. Кто миску подставил, кто из меха налил кислого молока, кто краюху от хлебной лепёшки оторвал-протянул.

— А вам куда надо? — сверкнула глазами-звёздами степнячка. — Степь большая, что в ней ищете?
— Нам в Синеглавый Стан надо, — не стал хитрить Траян. — К каану Саттару.
Большие раскосые глаза прищурились, превратившись в узкие щёлочки. И от этого сердце Траяна неожиданно пропустило удар.
— Отсюда до Стана четыре дня рысью. — Помолчала, словно обдумывала что-то. — Я провожу вас. А то в степи потеряться — нехитрое дело.
Сердце родовича куснуло разочарование. Удивлённый такой простодушностью, Траян хотел было поблагодарить, но Ниама вскинула руку, останавливая его.
— Наши народы давно не враждуют. Сестра ваших кайсаров скоро войдёт в шатёр нашего каана, и это упрочит мир. Вы хоть и при оружии, но без дружины. И, судя по повадкам, — не простые вои и уж точно не торговцы и не пахари. Раз идете к Саттару — я вас провожу.

Траян замер. Называть каана по имени могли только близкие к нему люди. Заметив его замешательство, Ниама улыбнулась насмешливо и чуть надменно.
— Я — дочь ясула* Кумарби.
— Ты сестра Арш-Авара? — откинувшись спиной на стену, Лед окинул девицу недоверчивым взглядом.

Изящная, крутобёдрая степнячка с толстыми чёрными косами притягивала к себе внимание с первого взгляда. На вкус воеводы Велего Бора у неё была маловата грудь и тонковаты губы. Да и низковата… Но всё ж она была хороша — не отнять. А потому никак не вязалась с огромным как гора побратимом Саттара. С Арш-Аваром им приходилось не раз сталкиваться в бою. И если Саттар был как плеть, как змея, то Арш-Авар — как молот кузнеца. Ясул Кумарби тоже был могуч телом и груб ликом. Так откуда такая красота в их семье? Зато теперь стала понятна и оправданна её уверенность. Наверняка местные знают её в лицо, а потому и в голову никому не придёт обидеть дочь ясула.

Траян чуть отодвинулся от девушки. В сером взгляде разгорались уже знакомые его друзьям огневушки.

В седле родовичи были задолго до того, как утренняя заря разлилась над Предстепьем. Лес стремительно становился всё реже, его тёмные верхушки уже не царапали небо. Ночные облака, как непослушное стадо, ветром сгонялись к горизонту, размазывая собой по небосклону алое золото рассвета. И вот уже степь обратилась ярким цветущим ковром. Даже обычно немногословный Вормир превратился в ребёнка, вмиг позабыв о своей сонливости.

— Нет, ты только глянь! Что за цветы такие? — родович спешился и сорвал большой красный цветок с крупными блестящими на солнце лепестками, опушённый нежными, но так похожими на длинную хвою листьями. — Вот диво!

Варкула взял протянутый другом цветок и, оценивающе хмыкнув, передал его Леду.
— Да, хорош!
Поравнявшийся с ними Стриба глянул на Вормира и тихонько свистнул. Воздух дрогнул, шевельнулся и, набирая силу, ветром понёсся по степи. Ожило, всколыхнулось цветочное море. Взлетели в небо перепуганные птицы.

И чем глубже в степь уходили всадники, тем прекраснее становилась она. Насколько хватало глаз, от горизонта до горизонта, тревожимые лишь тёплым ветром, колыхались высокие цветущие волны. Дикие. Никогда не тронутые плугом пахарей. Полные звериных шорохов и птичьего свиста. Распластав огромные серо-охристые крылья, в глубокой синеве парили ара;хи*, выслеживая свою добычу в траве.

Прикрывая глаза от солнца ладонью, Траян следил за его полётом.

— Хороша Великая Степь? — охваченная гордостью за свою землю, негромко спросила Ниама.

— Ваши степи алые. Наши луга — белые да жёлтые, — шепнул Траян на ушко сидящей впереди него девушке. — У вас таких цветов нет. Ваши цветы как кровь. Наши же как озёра да солнце. Терема у нас высокие, просторные. Леса густые. Поедешь со мной — всё увидишь.

Степнячка чуть вскинула голову, оборачиваясь к ирийцу. Такими словами в Степи не бросаются. Но в серых глазах, смотрящих на неё, не было лукавства. Сердце девичье взволнованно трепыхнулось, смахивая стремительно расправляющимися крыльями смутные сомнения. Буланый* конь неспешно мерил путь шагом. Слегка покачиваясь в седле, Траян держал поводья двумя руками, и от этого Ниаме казалось, будто он обнимает её. Опустив глаза, она тихонько ответила:

— Надо отца спросить.

Коснувшись носом девичьей макушки, Траян вдохнул пряный аромат масел и трав и улыбнулся, обменявшись взглядами с Ледом и Вормиром. У отца спросить?.. Ну, можно. Отчего ж не спросить? Дом у него большой, пустой, без хозяйки. Подхватывая его думки, Лед шикнул дружам и чуть попридержал коня, давая Траяну уйти вперёд и побыть со степнячкой наедине. Варкула чуть качнул головой в ответ, отпуская поводья и закрывая глаза. Хорошо-то как. Давно так хорошо не было. Весна поила жаркий воздух цветочным сладким мёдом. Дышать не надышаться.

Двигались хоть и не рысью, но и не мешкались, останавливались только для перекуса дневного да кости размять. Ели и пили быстро и немного. И дальше в путь, до синих сумерек.

А вечером степь менялась вновь. Пёстрые краски её будто смывало вечерней зарёй. Огромная тень, ещё пламенея закатом, звёздным пологом накрывала небо, и, постепенно темнея, степь становилась сумрачно-зелёной, полнясь густыми и сладкими ароматами цветов и трав. Опьяняя. Засыпающий ветер едва колыхал верхушки трав, ласково касался щёк и волос, будто обольщая. И Траян уже не скрывал своего горящего взгляда, а Ниама уже не прятала глаз.

Вечерняя степь — раздолье для ночлега. Останавливаясь посредь полей, родовичи каждый раз расчищали место для костровища, ставили в огонь котелок, в котором вскоре натужно пыхтела похлёбка из мари и сушёного мяса. С деловитым видом Ниама сняла с пояса мешочек и щедро посыпала похлёбку степными травами; пряный пар закурился в воздухе.

Усталость и сытость смыкали глаза, и, отпустив стреноженных коней на выпас, родовичи раскладывались на свитках*. Устраиваясь каждый раз на сильном плече ирийца, Ниама засыпала быстро и крепко, чувствуя себя под надёжной защитой. Как бы ни была прекрасна степь, она таила в себе множество опасностей; и Ниама бы никогда не отважилась отправиться в Стан без сопровождения, как бы сильно она ни скучала по отцу и братьям. Объяснить свою открытую доверчивость к родовичам перед старшими своего рода она бы не смогла и даже не посмела, просто знала, как зверь чуяла: не сделают они ей дурного. Особенно тот, что именовал себя Траяном. И даже когда он обнимал её во сне, не было в том скрытой жадности, рука его не скользила двусмысленно по её телу, а прикрывала будто щитом. И именно от этого Ниаме делалось спокойно. И именно поэтому без притворного стеснения она каждый вечер засыпала на его плече. Ночные звёзды смотрели на неё, перемигиваясь красным и синим, и девушке казалось, что они её понимают.

Заложив руки под голову, Траян тоже смотрел на звёзды, и они ему казались совсем чужими, совсем не такими, как в Родовых Землях. Однажды на самой кромке густой иссиня-чёрной ночи небо осветилось дальним заревом больших костров кочевых племён, отчего птицы, взмывавшие в тёмное небо, казались багряными.

Вечерняя душная сладость тихо развеивалась ночной прохладой, и вместе с ней мерное, убаюкивающее стрекотание насекомых заполняло закатную тишину.

***

К исходу шестого дня в алом зареве заката засверкали лазоревые купола Стана. Главный город Великой Степи встречал своих гостей распростёртыми объятиями широкой площади, по бокам которой, словно застывшие навечно воины, возвышались каменные сторожевые башни, украшенные выложенными в причудливый рисунок разноцветными камушками. Ровно за этими башнями, зеркально отражая друг друга, синими куполами в небо упирались два диковинных здания. Вот только вместо крыльца и дверей у них были огромные каменные плиты, в которых умелые мастера вырезали удивительной формы арки и покрыли орнаментом, словно опрокинули на них корзины с цветами и звёздами, залив золотом и лазурью. Над каждой аркой сияло восходящее солнце. И только приблизившись, Траян понял, что мастера расписали не только наружные стены домов, но и внутренние. Не было дверей. Не было замко;в. Не было крепостных стен и рвов… Но только на первый взгляд. Стоило пересечь площадь и ступить под сень каменного свода, под которым отдыхали пришлые торговцы с товарами и обозами, как это мимолётное заблуждение развеялось: массивная белая крепостная стена могучим кольцом окружала Стан. Её ажурные зубцы придавали ей обманчивую лёгкость. Сам же каменный свод был ничем иным, как внешним укреплением с нерушимым заборолом*. Подъезжая к воротной страже, Ниама вскинула руку, сверкнув массивным браслетом на тонком смуглом запястье, отчего стражники отступили, разрешая чужакам беспрепятственно проехать в город. Кони гулко отбивали копытами шаг по каменным плитам мощёных улиц.

За прошедшие дни родовичи не только любовались весенней степью и глазами Ниамы, но и выяснили, что после ударов Сайрийи на становища стали нападать невиданные раньше чудища. Кошмарнее всех были даврахи — небывалых размеров волки с огромной клыкастой пастью и горящими кровавым яростным огнём глазами, и огнедышащие халы — летающие змеи. Своими крыльями они закрывали солнце. Оттого в народе их так и называли: халы — затмевающие свет. Халы были страшнее и смертоноснее, но редко залетали в степь. Чаще они лютовали в Предгорье, охотясь на людей и вемирхов. А вот даврахи были другими, они нападали на предгорные деревни и степные становища, истребляя и людей, и скот без жалости. Ниама рассказала, как чёрная хворь, от которой люди и скот безумели и буквально гнили живьём, расползалась по земле, и знахари ничего не могли с этим поделать. Вымирали целыми дворами и становищами. А когда тела сжигали, от них поднималось трескучее чёрное пламя. А потом всё прекратилось само, застыло, как вода в озёрах в морозную зиму.

Ар-Ван приказал молчать о творящемся в Предгорье, чтобы не сеять панику в дальних племенах, ослушивавшимся вырезали языки. И всё выходило так, что сайриец прятался где-то в лесах Предгорья, и уже оттуда его тьма перелезла даже через Зеретарские горы.

Узкая улочка петляла вдоль низких каменных заборов и круглых домов с покатыми крышами, похожими на гэры*, пока не вывела к дому, такому же круглому, но значительно больше предыдущих.

Ниама мягко скользнула по ладоням Траяна, перехватывая поводья и слегка натягивая на себя.

— Вот мы приехали. — В девичьем голосе впервые проскользнуло нескрываемое волнение.

— Кого ты привела к нам, Ниама? — крепкий молодой степняк вышел им навстречу. В его слегка вытянутом лице и гибком теле угадывалось явное сходство с Ниамой.

— Это Ниян — мой второй брат, — шепнула девушка, проворно спрыгивая на землю.

Пока Ниама доставала из-за пазухи плотный свёрток, Траян дал знак друзьям спешиться.

— Эжи* передала тебе сладости. Она разродилась благополучно, и теперь наш род пополнился ещё одним воином, — девушка сунула брату гостинец и махнула в сторону родовичей: — Они приехали к Саттару из Ирия. Они с бешеными даврахами помочь могут.

— Кто такие? — Степняк окинул чужаков пристальным изучающим взглядом. Рука легла на рукоять ярга;на*.

Выступив вперёд, Траян протянул в приветствии раскрытую ладонь, на пальце в закатных лучах сверкнуло кованое деревце в пылающем солнечном круге — знаке кайсаров Родовых Земель.

— Имя мне — Траян, а со мной мои дружи, — в полуобороте родович указал на каждого, называя того по имени.

Судя по тому, как расслабилась и соскользнула с рукояти рука степняка, тот больше в них угрозы не видел.

— После заката в Большой Шатёр не ходят. Утром провожу вас, а пока у нас остановитесь. — Махнул рукой, позвал следовать за собой. — Прежде чем к Ар-Вану и каану идти, вам помыться надо, а то воняете.

Степняк с усмешкой сморщил нос и вошёл в широкую распахнутую настежь дверь. Лед нахмурился.

— Ниян хороший. Ты должен ему понравиться, — заметив изменение настроения родовичей, поспешила заверить Ниама и серьёзно глянула на Траяна, тряхнув длинными чёрными косами, отчего накосники с тёмными бусинами глухо зазвякали. — Иначе отец не отпустит меня с тобой.

Траян только молча кивнул в ответ. О сватовстве он сначала с дружами переговорит, а уж потом к Кумарби пойдёт. Вормир вон уже свататься в Ирии собрался. Глядишь, и свадьбы по осени вместе сыграются.

Разместили их в дальних покоях, что стояли небольшим пристроем с заднего двора. Младший сын ясула Кумарби сам сдвинул длинным шестом заслон в низкой крыше и разжёг очаг. Пламя занялось быстро и жадно, осветив скромное жилище. Осмотревшись, Стриба недовольно цыкнул, но Вормир его лишь молча успокаивающе похлопал по плечу. Да и в самом деле, чисто, сухо, тепло. Чего ещё надо? Ниян же, приняв равнодушный вид, молча вышел. Хотя внутри его сжирало любопытство: это ж по какому такому делу в степь пожаловали родовичи, да не просто родовичи, а сам кровный побратим кайсаров? Но расспрашивать не посмел. Слова, приготовленные для каана, может услышать только каан.

— А вообще степняк прав, — Варкула демонстративно-шумно принюхался к своему плечу, — нам бы всем сейчас в мыльню.

Стриба лишь усмехнулся:

— Чего ты там нюхаешь через кольчугу-то?

— Ай, — отмахнулся Варкула и, стянув тяжелую глухо брякающую броню, глубоко и устало вздохнул. Добрались живыми и здоровыми в самое сердце Великой Степи — в Синеглавый Стан, — уже хорошо. В целом ему была безразлична причина их поездки в степь. Главное, что её хорошо понимал Траян. А они уж, надо — словом, а надо — и мечом — поддержат.

Пока скидывали на единственный пристенный ларь плащи, к ним с низким поклоном вошла тоненькая бойкая девица, ещё почти ребёнок. На раскатанный в середине просторной комнаты цветастый ковёр вмиг сноровисто наставила больших расписных блюд, полных жаренного крупными кусками мяса, лепёшек, пузатых овоштей, ярко-жёлтых, как полуденное солнце, с обожжёнными горячими углями боками. И опять вместо воды или узвара — сбродившее молоко вемирхов. Ещё немного погодя такой же худой и смуглый, как девица, мальчишка принёс большую глиняную миску с тёплой водой и чистыми, грубыми на ощупь рушниками. С частыми поклонами вышел.

Родовичи подивились, однако обсуждать меж собой не стали, только обменялись взглядами. С довольным видом обтерев только что вымытые в миске руки рушником, Лед потянулся к мясу, как вдруг за тонкой стеной раздались шорохи, будто кто крался в темноте. Не обращая внимания на дружей, Траян молча поднялся с ковра и бесшумно выскользнул за полог. Вместо мяса Лед взялся за меч и собрался следовать за другом, но Стриба силой усадил его обратно.

— Без тебя разберутся, — набивая рот сочным куском, поддакнул березанину Вормир.

И видя, что воевода никак не сообразит, Варкула тихо, одними губами прошептал:

— Ну, слышно же, что это девица.

Под смешливые взгляды Лед поджал губы и размашисто сел обратно. Турон чуть приподнялся и покачал головой, затем перевернулся на другой бок и мгновенно заснул.

Притаившись у высоких кустов, Траян дождался, пока девушка подойдёт ближе. Ночное бледно-зелёное небо было усыпано звёздами, и в их чистом свете девичий стан угадывался легко. Широко и хитро улыбнувшись, Траян ловко схватил тонкое запястье и с силой потянул на себя, ловя в объятия. И только тогда понял, что это не Ниама. Чужое тело в его руках испуганно застыло. Захват тут же стал жёстче.

— Ты кто? — Он холодно всматривался в испуганное красивое, но совершенно незнакомое лицо. Хотя… отчего же незнакомое… Траян склонился ниже.
— Отпусти! — возникшая из темноты Ниама мягко и поспешно высвободила незнакомку из рук родовича и, уже обернувшись к девушке, зашептала: — Уходи. Скорее.
 — Ты похожа на Саттара, — вдруг сообразил Траян, вспомнив, у кого ещё были такие же круглые раскосые глаза, необычно большие для степного народа.
Его догадку подтверждал и особый орнамент налобного украшения, держащегося на тонкой цепочке, идущей ровно посередине головы вдоль пробора волос.
— Ты Мин-Лиам, — усмехнулся ириец, уже уверенный полностью, — младшая дочь Ар-Вана Чаддара.
Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, к кому дочь вождя пришла под покровом ночи. Но усмехнулся Траян совсем не этому, а тому, что ещё до того, как им накрыли… ковёр, он уловил полный недовольного укора голос Нияна, устроившего младшей сестре настоящую выволочку за недостойное дочери ясула поведение. Что ж… стены здесь и впрямь тонки.

Ароматный отвар из ягод и листьев курился белёсым дымком над расписными чашками, но никто к нему так и не прикоснулся.
— Зря думаешь дурное, — начал было степняк, цепким взглядом стараясь уловить мысли на лице родовича.
— И ты зря, — немедленно отозвался Траян с беззлобной насмешкой.

Вновь умолкли.

— Мы с Мин-Лиам сговорены, — Ниян хоть и не показывал вида, но волновался немало. Их союз и впрямь — дело решённое, и тому причиной была давняя дружба Ар-Вана с ясулом. Да к тому же все знали, что старший сын нынешнего ясула — Арш-Авар — однажды тоже станет ясулом, когда каан Саттар сменит своего отца, ведь и их дружба так же крепка. Но что случится, если вскроется, что Ниян и Мин-Лиам, нарушая приличия, тайно встречаются? Да, им было мало мимолетных взглядов и прилюдных встреч. Их сердца горели. И что теперь? Первая яростная мысль придушить чужака тут же была отринута. Это навлекло бы ещё больше бед.

— Так и я к ясулу за тем же собираюсь завтра идти. — Траян легко качнул ладонью в сторону Ниамы, и девушка вспыхнула, что алый степной цветок, счастливо сверкнула тёмными глазами.

— Так что? — свёл брови на переносице Ниян.

— Дабраслави*, — всё так же легко улыбнулся ириец.

Это звучало как просьба, но Ниян понимал: это соглашение, похлеще ножа к горлу. Но уступил не поэтому, а из-за сияющих глаз сестры.

***

Утром, уже после разгулявшейся зари, Ниян, как и обещал, сопроводил родовичей в Большой Шатёр Ар-Вана Чаддара. И хотя эту встречу Траян надеялся устроить после разговора с Саттаром, отказывать не стал. Тем более что, со слов степняка, каан несколькими днями ранее в сопровождении кешиков* и Арш-Авара отбыл на объезд земель. Случалось такое нередко, особенно в последнее время, а потому оставалось только ждать их возвращения. Забрав кованый ларец с подарками вождю от кайсаров, Траян проследовал за Нияном, краем глаза заприметив мелькнувшее в просвете приоткрытого полога смуглое личико своей будущей невесты. Сердце с непривычки кольнуло и счастливо заколотилось.

До Шатра вождя Великой Степи пришлось идти через площадь. Быстро разлетелась весть по Стану о чужаках из-за гор. Родовичи только ступили на выложенную разноцветными камнями, словно скатерть узорную, площадь, а народу… будто кто гороху отсыпал. Шушукаются. Пальцами тычут.

— Нашли диковинку, — недовольно заворчал Стриба, поднимая руку. Потянулась позёмкой, закрутилась по земле пыль с песком. И опала. Успеется. А покамест пусть тешатся.

Большой Шатёр Ар-Вана недаром так именовался, это и впрямь был настоящий шатёр.

Откинув полог, им навстречу вышел сам вождь. Почтительно отвесив поклон, Траян широко улыбнулся:

— Приветствую тебя, Ар-Ван Великой Степи.

Вождь окинул родовича цепким взглядом и вдруг улыбнулся в ответ. Одними глазами, превратившимися в узкие щёлки, от которых по обветренным щекам побежали лучики-морщинки.

— Траян?

От своего сына Чаддар немало был наслышан о кровном побратиме кайсаров, да и сама по себе степь слухами полна.

Уверенно опустившись на раскиданные на полу мягкие шкуры магалов и облокачиваясь на тугие полосатые подушки, ириец с уважением принял из рук Чаддара чашу с крепким травяным горячим отваром и осмотрелся. Сборный купол шатра, жерди которого вставлялись в расписное колесо, опирался на два врытых в землю высоких столба, на которых висели знамёна кочевых племён. Колесо же это и окном единственным было, и дымоходом. Скатанные из тёплой шерсти вемирхов стены надёжно защищали от ветра. Огонь в очаге, обложенном камнями, мирно потрескивал. Низенький стол с чашками, тюки, мешки, сундуки, шкуры, пёстрые покрывала.

— Нравится? — Чаддар с лёгкой снисходительной улыбкой наблюдал за гостем.

— Чудно;, — качнул головой родович. — Сколь на свете ни живи, а всё одно — диковинка отыщется. Вот и я с гостинцами.

Будто только и ожидая этих слов, Турон с Вормиром и Варкулой внесли в шатёр тяжёлый сундук с мягкой рухлядью* и простыми да цветными тканями. И братья-кайсары, и Траян знали, что Ар-Ван Чаддар не был падок ни на лесть, ни на яхонты, а потому чем уважить степняка решили быстро.

— А это, — Траян передал из рук в руки Чаддару деревянный ларец, нарядно окованный железом, — рыбий зуб.

 На бархатной подушке красовался украшенный сложными резными узорами ослепительно-белый клык длиною в локоть*.Несмотря на почтенный возраст, глаза Ар-Вана вспыхнули неподдельной радостью. Великая степь не имела удобного выхода к морю, и это было основной болью Ар-Вана. По всему побережью высились отвесные скалы, а дальше или Седая Пустошь, или Зеретарские горы. В Приморье же правил ксан Пасаргад, который не желал иметь дел со степным народом.

— Гостинцы твои пришлись мне по сердцу, — благожелательно качнул головой вождь степняков. — И гостю такому рад в своём шатре. Но ведь побратим кайсаров не просто так приехал к старику?

С хитрым добродушием Ар-Ван посмотрел на ирийца.

— И то верно. — Траян отставил в сторону чашку и серьёзно взглянул на вождя. Ох, не так он собирался заводить этот разговор и не с тем человеком. Но уж как вышло, так вышло. — Беда пришла на Мировяз. Хворь его пожирает, отравляет его медленно. Болеют люди. Болеют звери. Болеет земля. Наши кайсары поначалу думали — только у нас такое творится, но получили вести из Тарсир-гавани и из Пустоши. Всё едино. А теперь я убедился, что и по Великой Степи смрад сайрийский расползается.

Чаддар молча сунул сухой корешок в рот и, медленно пожевывая его и посасывая, призадумался. Покачал головой, мол, что есть — то есть.

— Слышал, в степи появились даврахи, которые одинаково безжалостно рвут и людей, и скот. Мы с кайсарами узнали, отчего всё это происходит, но, чтобы найти источник всех наших бед, нам нужно твоё дозволение: беспрепятственно ездить по твоей земле и, когда найдём — человек ли то будет или зверь — убить или, если не хочешь крови в своей степи, увести с собой.

Ар-Ван не успел ответить Траяну. Отбросив рывком полог, в шатёр ввалился воин-степняк в изодранной окровавленной хатанге и рухнул прямо в проходе на колени. По вышивке на хатанге Чаддар понял, что тот был из простых кметов*, а не кешиков.

— Горе, Ар-Ван, горе! Даврахи всех загрызли! Всех! — степняк выл не дурниной и бился головой об пол, не замечая, как разбивал лоб в кровь. — Горе! Горе!

Бросив цепкий взгляд на Траяна, Чаддар отставил ларец и взялся за ярган.

— Говори, — тяжело приказал кмету, не замечая, как шатёр набивается людьми с перекошенными от ужаса лицами.

— Их была стая, бешеная стая! Они загоняли каана и кешиков, как добычу, зажимая в кольцо. Ясул Кумарби гнал коней, мы спешили, но не успели! Не успели! — выл кмет, скрёб ободранными ногтями доски. — Всё было в огне. Чёрный дым… он душил. Лошади сошли с ума. Это всё халы, они напали на нас с неба. Они не дали нам защитить каана от даврахов! Они будто знали!

Снаружи раздались истошные девичьи крики. Пошатнувшись, Ар-Ван поднялся на ноги. Сначала медленно шагал, после — бегом покинул шатёр.

В несколько рядов лежали тела, обугленные, изорванные в клочья. Только по обрывкам одежды можно было понять, кмет или кешик лежал перед ними. Выбежавшие следом за степняками родовичи ошарашенно застыли.

— Что же это… — выдохнул Лед, но Траян, оставив их, устремился к Чаддару.

Склонившись над обугленными костями с пригоревшим к ним дочерна мясом, Ар-Ван старался не увидеть в них своего единственного сына. Он так любил свою рано покинувшую его жену, что не стал брать вторую, чтобы иметь больше детей, как и положено вождю. Он растил Саттара вождём, гордостью, солнцем Великой Степи. У него только один сын и одна дочь. Так как же так вышло? Старик до хруста сжал недвижимые чёрные пальцы с родовым кольцом и со стоном опустился на колени перед возком с Саттаром. Рядом над телами отца и брата, вцепившись в косы, безудержно рыдала Ниама, а над ней высился бледный как полотно Ниян.

День спустя Чаддар сумел добиться внятного рассказа от полубезумного кмета, а ещё спустя пару дней в Стан привезли искалеченного, но ещё живого кешика. И вот тогда Чаддар смог в полной мере воссоздать в своей голове произошедшее. Будучи кааном, Саттар часто совершал объезды земель. Иногда дальние, аж до племени солто добирался, иногда уезжая в Предстепье, как в этот последний раз. В предгорных деревнях народ сильно жаловался на лютовавших в лесах волков и даврахов, которые приходили из Хладного леса, так странно нарекли люди перелесок у склона Зеретарских гор. Не оттого, что холодно там было, а оттого, что тишина в нём стояла. Там птицы не пели и цветы не цвели. Все, кто далеко в него уходил, обратно не возвращались. Арш-Авар отговаривал каана, но тому не терпелось узнать тайну Хладного леса. И они поехали. У лесной кромки каан разделил отряд, забрав с собой лишь часть и Арш-Авара. Выживший кешик был из тех, кто в лес так и не вошёл. Он не знал, что увидел там каан, но видел, как заходили дерева. Земля пыхтела и бугрилась, огромные корни поднимались из неё и убийственными хлыстами били по мчавшимся прочь из леса всадникам. Из дюжины вошедших только четверо вернулись, среди них были Саттар и Арш-Авар. Они громко кричали, приказывая бежать.

— Но как мы могли оставить каана? А потом из леса хлынули они. — Кешик схватился за голову. — Их глаза горели яростным кровавым огнём. Огромные пасти, огромные лапы. Но страшнее всех был вожак даврахов. Он был почти ровней моему коню. Он рвал нас на части, как мы рвём лепёшки. Мы так гнали коней, что они летели над степью.

Воина трясло, будто малое дитя, и чем больше он говорил, тем безумнее становился его взгляд.

— Они окружили нас, как мы магалов на Большой охоте. Мы пробивались с боем. Я видел, как сверкали копьё каана и самшир* Арш-Авара, пока даврах не перегрыз моей лошади шею. Я ударился о землю и очнулся уже в повозке.

Выживший кешик клял себя, что не сумел защитить каана, что пережил каана и умолял вождя наказать его, предать смерти. Но Чаддар приказал знахарям заняться его ранами.

— Нет вины в том, что ты выжил, — и вышел.

Остальное рассказал кмет. После отъезда каана и старшего сына ясулу Кумарби стали сниться странные, беспокойные сны. Промучившись несколько дней, ясул не выдержал и решил направиться навстречу каану. Почему не доложил Ар-Вану? Кмет не знал. Он хотел бы ответить вождю, но правда не знал. Ясул никогда не держал перед ними ответа. Кмету казалось, что ясул не в себе и гнал их в степь наугад, но уже к вечерней заре они отыскали каана. Окружённый даврахами со всех сторон, он и его кешики яростно сражались с чудовищами. Кумарби ринулся в бой, и вот тогда в небе показались халы. Их огромные крылья закрывали свет. Их жирные змеиные шеи изгибались, клыкастые пасти разинулись, и на землю хлынул огонь.

— Всё полыхало. Воздух что вода плыл. От этого жара и люди, и кони загорались изнутри. Я не лгу, мой вождь! — кмет попытался сползти с соломенника на пол и встать на колени. В его уцелевшем глазу, казалось, ещё плясали всполохи того жуткого огня. — Я клянусь именем своего отца, они напали не случайно. Это не была простая охота. Тех, кому удавалось вырваться и бежать, они нагоняли и швыряли обратно даврахам, как поганых сыры;ков. Они истребляли нас!

Позже Траян узнал, что, не обретя покоя, единственно оставшийся в живых кешик, окончательно обезумев, убил себя. Верность каану до последнего вздоха. Слушая всё это, родовичи потрясённо молчали. Но ещё больше их поразило то, что, пока они неспешно брели по степи, беспечно внемля стрёкоту насекомых, в этих же краях случилось настоящее бедствие. И то далёкое зарево не было заревом костров кочевников, это сгорали в огне хал Саттар, Кумарби и Арш-Авар, а степь оставалась всё такой же безмятежной.

Горе, накрывшее Стан чёрной пеленой, тяжелее и гуще ощущалось в доме ясула, в доме Ниамы. С заката и до заката в гэре ясула погасили очаг. Усевшись на пол под гортанное бессвязное обрядовое бормотание увешанных бусами старух, Ниама и Ниян застыли, будто каменные изваяния. Траян знал, что то же самое сейчас происходило в Большом шатре и во многих гэрах Стана. Когда погасла вечерняя заря второго дня, над Станом взвились дымные столбы, это в сбрызнутых молоком очагах разводили большой огонь, прощаясь с родными, очищая дома от скорби.

А на следующий день из Синеглавого Стана потянулась вереница повозок с обгоревшими телами, лица которых были закрыты белыми полотнами, к дальнему кургану. Их просто выложили на склоне, накрыли всё таким же грубым белым полотном и оставили там навечно. А в самом Стане смуглой иссохшей от времени, но ещё твёрдой рукой мастер умело вырезал на памятной стене погасшие имена. И когда под знаком Великого Шатра проступило имя Саттара, сердце Траяна дрогнуло. Тот мир, что возник и креп меж Родовыми Землями и Великой Степью, был делом Саттара. Чаддар, являясь мудрым правителем, не питал к родовичам тёплых чувств и лишь потакал желаниям сына, видя в грядущем союзе с семьёй кайсаров Родовых Земель его будущее величие и расцвет Великой Степи под его правлением. Сердце вождя полнилось гордостью, от которой ныне осталось лишь имя на камне. Находиться дальше в Стане не имело смысла. Надо было торопиться домой, к кайсарам, чтобы донести до них печальные вести. Но, прижимая к груди плачущую Ниаму, маленькую и хрупкую, словно птичка, Траян всё никак не мог назначить день отъезда, выжидая, когда Ниян будет готов отдать ему сестру. Однако младший сын ясула Кумарби появлялся в гэре всё реже, а уходил всё надольше.

— Слышал? — Стриба захватил в кулак ветерок и многозначительно вскинул бровь. — На базарной площади народ шепчется, что Ниян станет следующим Ар-Ваном. Если хочешь Ниаму в жёны взять — поспеши с решением, мы подсобим. А нет, уходить пора. Люди косятся недобро, шушукаются, что это мы беды им принесли.

— Коломесы, — глухо ругнулся Лед.

— Вздор-то оно, конечно, вздор, люд простой — что с него взять, — прошёлся взад-вперед Варкула. — Но Стриба прав, сейчас не женишься — потом не сможешь. Если Ниян Ар-Ваном станет, ещё неизвестно, чем это обернётся. Мы тут с Вормиром людей-то поспрашивали, каков он будет, — так люди разное говорят. Вроде так, чтоб худое припомнить — так нет, но побаиваются его даже свои. Норов у него тяжёлый. Уезжать надо, пока можем.

Мерно постукивая пальцем по столу, Траян задумчиво смотрел в окно. Уезжать надо… Надо уезжать… Откинув полог, внутрь без спроса вошел Ниян, окинул родовичей неприветливым, хмурым взглядом:

— Ар-Ван зовет всех в свой шатёр.

Траян последний раз стукнул пальцем и молча поднялся. Видимо, не успели.

В Большом Шатре удушающие-сильно пахло успокаивающими благовониями, палочки с которыми дымно курились у ложа Ар-Вана. Чаддар даже не встал, чтобы приветствовать родовичей, цепко наблюдая за ними глазами-щёлочками.

— Хочешь пройтись со своими людьми по Великой Степи? — без приветствия наконец проговорил он, прежние мягкость и радушие исчезли из его голоса. — Можешь. Вот тебе моё дозволение. Хоть вверх дном её переверни. Найди что ищешь. И убей это. Выжги, вырежь. Принеси мне голову этой твари. Но, — Ар-Ван подался вперед, упершись локтями в деревянные подлокотники, — если сделаешь Степь своей.

Выпрямив спину, Траян глянул на Леда через плечо. Рука воеводы незаметно легла на рукоять меча, который Ар-Ван милостиво дозволил оставить при себе, и тут же вернулась на колено. Вряд ли степняк говорит о войне.

— У меня, Траян, теперь осталась только одна дочь. И она станет Ай-Ван Великой Степи. Но моему народу нужна не только Мать, но и Отец.

Словно не замечая возникшего напряжения, Чаддар властным жестом подозвал к себе молоденькую девицу, всё это время сплетавшую широкий пояс из разноцветных нитей и бусин на женской половине шатра, в которой Траян ещё при входе безошибочно узнал Мин-Лиам. Отложив рукоделие, девушка послушно встала возле отца. Её красивое лицо, ещё хранившее следы горьких слёз, было покорно, и только белые от напряжения костяшки сжатых в кулаки ладоней выдавали бурю, бушевавшую внутри.

— Не мог бы Ар-Ван говорить открыто, — медленно произнес Траян, успевая заметить дрогнувшую и исчезнувшую тень Ниамы и чувствуя, как холодеют его пальцы и разум.

Впрочем, куда уж открытее, ириец и сам это понимал. Саттар погиб и, чтобы наметившийся союз с кайсарами Родовых Земель не рухнул в одночасье, единственной возможностью воплотить чаяния сына было выдать дочь за их кровного побратима, находящего здесь и сейчас под боком. Вождь желал мира и процветания Великой Степи, Траян желал того же Родовым Землям. Ириец поднял на девушку нечитаемый взгляд и принял решение. Он спиной чувствовал взгляды друзей, но уже не обернулся.
_______________________
*Бирев - староста, глава деревни селения,
*Вьюшка - железная или чугунная крышка или задвижка, закрывающая отверстие в дымоходе для прекращения тяги воздуха
*Сороковник - месяц из 40-ка дней
*По-ихнему – не ошибка ;
*Мех - бурдюк, мешок из шкуры животных.
*Вымерхи - крупный скот наподобие овцебыков
*Ясул - глава личной охраны семьи Ар-Вана (вождя степняков)
*Арахи - хищные птицы типа ястребов, соколов
*Буланый - масть с золотистой окраской волос туловища и чёрными хвостом, гривой и нижними частями ног
*Свитки - а-ля спальные мешки
*Заборол - боевая площадка на крепостной стене, защищённая снаружи бревенчатым бруствером, а сверху накрытая крышей
*Гэры - дома, юрты, большие жилые шатры кочевых племен, только каменные
*Эжи - старшая двоюродная сестра
*Ярган - небольшая кривая сабля для ближнего боя
*Дабраслави- благослови
*Кешик - личная гвардия великого Ар-Вана (каана)
*Рухлядь –здесь: шкурками пушных зверей
*Локоть – здесь: длина около 46 см
*Кмет - дружинники-степняки, как у родовичей — вои,
*Самшир -сабля с широким и довольно толстым изогнутым длинным лезвием


Продолжение следует... (будет добавлено позже)