Лагерь

Известие о моей поездке в летний пионерский лагерь прибило меня не то чтобы сильно, но лёгкая  тоска поселилась в сердце и уже не отпускала. На целый месяц можно было забыть о рыбалке, купании в прохладной речке и катании по лесу на велосипеде.
Теперь меня ждала армейская дисциплина, распорядок дня, хождение строем и жизнь с малоприятными персонажами. Пионерский лагерь, это псевдо военизированное формирование из детей от семи до четырнадцати лет, разделённых на восемь отрядов, которые из себя составляют дружину, как, впрочем, и все школы в то время.
 В военном смысле батальон. У каждого отряда есть отрядная песня и речёвка. Песня только военная, речёвка только боевая.

Кто идет? Мы идем!
Кто поет? Мы поем!
Кто шагает дружно в ряд?
- Пионерский наш отряд!
Дружные, веселые, всегда мы тут как тут
- Пионеры ленинцы, ленинцы идут!
Будь готов - всегда готов!
Больше дела, меньше слов!

С песней на обед, с речёвкой на завтрак и на ужин. На полдник можно молча. Подьём в самый сонный час тошным звуком горна, на зарядке весь лагерь. Отбой тоже по сигналу. За все годы посещения этого лагеря ни разу не слышал нормальной игры на этом мятом инструменте. Дудели все кому не лень. От физкультурника до начальника лагеря. Звук выходил порой такой трагической тональности с хрипами и свистом, что поначалу пионеры вздрагивали.

Особенно страдали отряды первоклашек. С ними обращались более бережно, но всё равно оторванные от мам девочки и мальчики первое время часто плакали от тоски по близким людям.  А вот нечего неженками расти. Пусть привыкают и знают, что эта жизнь тяжела и порою даже очень неприятна.

Небольшой речной катер привозил по реке всю дружину вверх по течению и по трапу выгружал малолетних бойцов прямо на песчаный берег. Всех вели в горку, на которой и был расположен лагерь. Он представлял из себя огороженную деревянным штакетником территорию примерно двести на четыреста метров, застроенную щитовыми домиками на восемь отрядов, деревянным же клубом с библиотекой и кинозалом, а так же медпунктом и домиком для персонала. Территорию украшали статуи пионеров с барабанами и горнами, которые подбоченясь  самозабвенно дудели горнами и гремели барабанами в своей скрытой от глаз людей скульптурной вселенной.

По центру лагеря была устроена линейка, асфальтированная дорожка в форме буквы П, на которой каждое утро происходил построение дружины и поднятие флага лагеря. Ритуал был отработан до мелочей. Звучала команда «равняйсьмирно» и старший пионервожатый, лет сорока дядечка, виляющей походкой подходил к начальнику лагеря и делал доклад о том, что дружина построена и готова к поднятию флага. При этом все должны были отдавать пионерский салют и быть в красных галстуках.

Дядечка этот достоин отдельного описания. Невысокий, полноватый с одутловатым лицом брюнет, крупный нос, пухлые губы и манеры педераста. Тогда про эти вещи ещё не слышали и он слыл среди персонала лагеря за чудаковатого оригинала, тем более что был очень артистичен и умел петь женским голосом на лагерных концертах. Куда бы он завёл пионерию, дай ему волю, интересно было бы посмотреть.

После поднятия флага и гимна СССР, звучавшего из проигрывателя пластинок отряды расходились и занимались кто чем хочет. Старшие отряды играли в настольный теннис, но переколов в первый день все шарики об теннисный стол, сбитый из кривых крашеных досок, слонялись кто куда. Пробовали играть сосновыми шишками, но получалось плохо и ракетки забрала воспитательница, которой выдали на смену всего десять шариков для всего отряда. С бадминтоном была та же история. Все воланы висели высоко на соснах. Таким образом каждый искал себе занятие сам. Кто читал книжки, кто строил модели планеров, кто кидал шишки в пролетающих грачей, чьи гнёзда висели высоко на берёзах.

Но первая неделя в лагере не оставляла пионерам ни минуты свободной по причине подготовки к смотру строя и песни. Здесь юные армейцы впервые в жизни сталкивались с таким понятием, как муштра. Все отряды выходили на пустыри, образовывали из себя круг и ходили по кругу, высоко поднимая голые коленки в болячках. Идти нужно было в ногу, и петь отрядную песню. Особенно было обидно за девочек, у которых не получалось махать руками так, как положено и при этом выдавать хоть какую-то мелодию.
 Три десятка ребятишек топтали пыль своими сандалиями, отчаянно махали руками, пыхтели и пытались ещё при этом петь.

Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо,
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.

Этот козлиный хоровод наблюдали со своих портретов пионеры герои гражданской войны, расставленные повсюду на территории.
Кто шёл под грохот канонады? Куда они все направлялись, зачем? Никому до этого не было никакого дела.

Подготовка продолжалось всю первую неделю, к концу которой даже самые неспособные кое-как держались строя и в такт открывали рот.

Каждый отряд был обязан создать панно из природных материалов на месте своего построения на линейке. Использовали всё. Шишки, битые бутылки, песок, пуговицы и прочую дрянь для отражения смысла своего существования в этом лагере. Выкладывали название своего отряда. У некоторых получалось относительно красиво. Было впечатление, что на помойке провели уборку.
После отъезда смены все картины выбрасывались и новые художники воплощали свои замыслы из того же материала.

И вот суббота, открытие смотра строя и песни. Обычная линейка с поднятием флага, но расходятся отряды с песней, маршируя вдоль всей линейки. Для этого дела разбудили пьяного баяниста, который только тем и занимался, сбежав из дома на природу. Он аккомпанировал всем отрядам так громко, что слов песен было не разобрать, к немалой радости пионеров.

Если кто-то думает, что можно было не участвовать во всём этом, тот глубоко заблуждается. Такая мысль даже в голову никому не приходила.
С раннего детства коллективизм вбивался в головы упорно и надёжно. Многим это даже нравилось, настолько популярен был в те годы активный отдых, пусть даже в такой извращенной подневольной форме.
 Многие мальчишки бегали и резвились, не ощущая, по-видимому, гнетущей атмосферы постоянного ограничения и контроля по причине высокой приспособляемости ко всему в этом мире.  Когда всё решают за тебя, ведут куда надо, определяют что тебе делать и как думать правильно.

День отъезда был для меня самым счастливым днём лета, а может быть и жизни. Не знаю что чувствуют узники при освобождении, наверное  нечто похожее. Может быть выздоровевший от смертельной болезни  тоже бывает так же счастлив, не знаю, но всё время, проведённое мною в лагере, я бы вычеркнул из жизни и забыл.  Но не могу, к сожалению.