Деревня Старожилиха образуется

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

………………………………………………………………………………………
      
НОВЫЙ МИР

Книга шестая

И Ю Н Ь

Москва

1928

Издатель: Известия ЦИК СССР и ВЦИК
Редакция: С. Б. Ингулов, А. И. Луначарский, И. И. Степанов-Скворцов

Тираж 21.000 экз.

Страниц всего: 256


   217

                Дома и за границей

                ДЕРЕВНЯ СТАРОЖИЛИХА ОБРАЗУЕТСЯ

                (Старое и новое на селе)

                А. Дивильковский

                1. Задворки старины

   Наши открытые враги и притворные друзья (из «левых») со злорадством твердят о вековой прочности «исконных устоев» деревни.

   Их злорадство понятно: надеются, что на дикости и темноте мужика советская власть – долго ли, коротко ли – потерпит крушение.

   Все же было бы опаснейшим самообольщением считать, что эти враги и эти «друзья», при всей их злобе, целиком лгут.

   Огромную живучесть косных мелкобуржуазных привычек и даже рабски-крепостных традиций в нашей деревне нельзя отрицать.

   Надо тщательным образом наличие этих остатков прошлого учитывать именно для того, чтобы их – пусть медленно, но верно – преодолеть, питая при том свою уверенность сознанием, что в самой же деревне, под вековой корой ее запущенности и опущенности, рвутся навстречу нам живые силы, с нашей помощью строящие новую, социалистическую деревню.

   Все же трудна эта корчевка пней остатков прошлого.

   Полезно несколько освежить представление об этих трудностях по фактам, к примеру, из жизни самой медвежьей стороны – Сибири.

   В Рубцовском округе, в связи с хлебозаготовками, судился по 107 статье
кулак Теплов, у которого оказалось около 15 тыс. пудов хлеба.

   В округе три года назад был большой неурожай, обогативший кулаков. Теплов, как сообщает секретарь крайкома тов. Сырцов («Правда» от 29 февраля), и сейчас не до весны лишь придерживал хлеб, а вообще, с целью закабалить, быть может, целый район.

   Приговор по делу Теплова, с конфискацией хлеба¬ прямое культурное дело, освобождающее от кабальной угрозы все окружные хозяйства крестьянской массы: и середняков и бедняков.

   Между тем, поглядите, как старинные «устои», живущие в той же самой массе, всеми путями оказывают сопротивление этой необходимой социальной «дезинфекции».

   Оказывается, сибирскому активу приходится проделать целую разъясни-тельную работу в том смысле, что это – не линия на раскулачивание, не «всеобщая дележка» в том виде, как это было в период «комбедов», не отмена нэпа, как идут слухи по деревням, конечно, раздуваемые кулаками.

   На суде выяснились некоторые очень любопытные бытовые черты, свойственные хозяйствам кулаков.

   Теплов заставлял трудиться всех членов своей семьи наравне со своими батраками из бедноты.

   «Трудовая дисциплина, - рассказывает тов. Сырцов, - была поставлена у Теплова основательно: если за поросенком смотрят дочка, сноха или батрачка, и этот поросенок сдохнет, то, кроме строгого выговора с предупреждением, Теплов дохлым поросенком бил провинившуюся по физиономии».

   Словом, хорошо знакомые черты старого, дореволюционного деревенского быта, находящие отзвук отчасти также и в го-


   218


роде, и – нечего скрывать – не только в быту беспартийного рабочего, но даже у коммунистов, – особенно у тех, ктo поближе соприкасается с деревней.

   В связи с процессами около 1.000 привлеченных кулаков, отдельные коммунисты, даже из числа судей, обнаружили неуместную мягкость, так как кулак-де «и сам трудится».

   Пришлось одного такого сердобольного народного судью в Исилькуле, Омского округа, – кстати, одновременно и без сердоболия описывавшего у вдов-беднячек теленка или жеребенка, – исключить из партии и предать суду.

   Очень сильна еще в крестьянстве эта особая «трудовая» психология.

   Она присуща, как это на первый взгляд ни странно, и части бедноты, конечно, беднота фактически не может подражать Тепловым по части выжимания пота из своего брата, но иной бедняк, работая на кулака, приобретает холопские привычки, являясь, например, агентом кулака-самогонщика, ростовщика и обиралы.

   Отсюда – известная «иждивенческая» психология у бедняка, возлагающего все свои надежды на благодетеля хозяина.

   Всё это – огромной силы тормоз на социалистическом строительстве в деревне.

   Здесь, как на ладони, вскрывается двоякий корень кулацкого быта:
крепостнический, дико-насильнический, с одной стороны, и мелко-буржуазный, грошово-своекорыстный, – с другой.

   В самом деле, у кулака Теплова какая яркая картина того и другого: мордобой с подневольным трудом дома, а вовне хлебно-денежная спекуляция и эксплуатация своей околицы.

   Будь у власти капитал, заглушила бы тепловская сила вокруг себя все бедняцко¬-середняцкие ростки протеста.

    Сейчас же государство само решительно берёт под свою защиту интересы трудовых слоев крестьянства и пресекает эксплуататорские вожделения Тепловых.


                ***

 
   Немало фактов и явлений подтверждают живучесть средневековья и мелкобуржуазности в современной деревне.

   Не будем останавливаться на типах сохраняющегося и даже частью растущего на почве нэпа кулачества: явление это и в далекой Сибири, и даже вокруг красной Москвы все еще недостаточно подорвано, хотя кооперация, обнявшая уже до 35% деревенского населения страны, сильней и сильней теснит «колонистов» капитализма в деревне.

   Остановимся на других звеньях пока еще прочной цепи культурно-бытовой замшелости села.

   Иному благодушному и благомыслящему обитателю советского города покажется, что мы от веры в черную и белую магию ушли на расстояние луны от земли.

   А на деле – знахарок и колдунов, если хотите, сыщем не далее Клинского уезда, Московской губернии.

   На днях пишущему эти строки пришлось выслушать рассказ о специальной поездке рассказчицы – молодой и как будто довольно культурной женщины – со своею более «серой» деревенской подругой к какой-то подмосковной старой знахарке за «присухой» (зельем влюбляющим).

   Рассказывалось, правда, со смешком и притворным неверием, но ведь ездили, и деньги платили, и «присуху» получили, и сыпали ее в кипяток, строго наблюдая, чтобы «заговоренный» чай был распит только вдвоем с «предметом» (а то не подействует!1).

   Если же этакое творится у самого центра нашей культуры, по Октябрьской дороге, между Ленинградом и Москвой, то подумайте, сколько же подобных фактов должно еще совершаться по всему-то лицу нашей страны!

   И очень ли надо удивляться после этого, если в Сибири, например, председатель сельсовета деревни Осиповки официально убеждает какого-то кустаря бросить свою колдовскую профессию и впредь не отводить дождя от полей?

   Любопытно, что когда «маг» ответил: отказом, то вызванный милицейский составил протокол на предмет выселения строптивца, как срывающего урожай Советской Республики.

   Местному комсомолу пришлось проявить настоящее гражданское мужество, чтобы предотвратить еще худшие последствия.
 

                1) По уверению рассказчицы – подействовало.

   219

   
   Само собой разумеется, кулачью, словно щуке в омуте, привольно среди этой тьмы и мути средневекового суеверия.

   Он тут-то и черпает не только свою хозяйственную силу, но и нравственное верховодство.

   Вот недавно закончилось судебное дело, очень характерное для современной деревни.

   Деревенская свадьба, опять-таки под Москвой. Пир – во полупире.

   Изба середняка-отца битком набита приглашенными.

   Из окрестного села прибыло трое парней, – друзья жениха, но не званных
на пир.

   Стуком в окно они вызывают жениха Костьку, который уговорил их,
однако, «не лезть» в избу, а ограничиться распитием бутылки, им вынесенной.

   Еще и еще бутылка. Парням показалось мало, и, нагретые вином, они начали протестовать битьем стекол в доме.

   Выбежал из избы местный «исполнитель» с двустволкой, тоже, конечно, выпивши.

   Не глядя, кто и что, – бац, бац! – покалечил, но не скандалистов, а зрителей, частью малолетних.

   На суде никто ничего не помнит, только удивляются: «Как это оно?..»

   И судьям с такими делами – беда, ибо часты они, как осенний дождик: каждая свадьба, каждый «престольный праздник» грозят кончиться такими же увечьями, а настоящих преступников нет, даже хулигана – и то не сыскать.

   Просто – традиции пьяного гульбища, «хождения стенкой», всенародного мордобоя – обычаи средневековья, еще вчера у нас живого, а сегодня висящего над нами хватающим живое «мертвяком».

   Советской власти, революционным слоям деревни, социалистически-культурному активу, новой молодежи приходится идти здесь против «святых, дедовских» заветов.

   С какой подколодной агитацией кулачья - этого естественного хранителя «искони расейских обычаев» – встречаются здесь пионеры нового села!

   И притом агитацией, часто не без благосклонности воспринимаемой остальным селом.

   Обычаи же старой деревни еще не собираются исчезать, скорей даже вновь стали оживать в последние годы - годы нэпа – наряду с общим подъёмом сельского хозяйства.

   Еще только-только хорошая часть молодёжи стала призадумываться над окаян¬ным бытом темной деревни.

   А плохая все еще звонко погуливает, – с самогоном, посиделками, тальянкой и поножовщиной.

   И в этих традициях прошлого вскрывается одна из главных причин какой-то болезненной, подчас детской беспомощности сельских масс в их борьбе с кулаком.

   Ведь то возьмите, что кулак на селе – это крутой деляга, оборотистый хозяин, ловкий коммерсант, организатор, хапун, рвач-человек индивидуально-сильных качеств, умеющий и этими качествами импонировать, подминать под себя, использовать свои хозяйственные пре-имущества и верховодить на селе.

   Тип, умеющий подчинять свои страсти и страстишки единому принципу – накоплению.

   А середняк, а беднота исторически (не говорю, с момента революции – здесь другое дело) слишком часто представляют собой иной, противоположный тип: тип человека, живущего изо дня в день, «без думы», без хозяйственного плана и запасных фондов.

   Конечно, для того были до¬ статочные, заложенные в дореволюционной экономике основания, но факт остается фактом, и  к л а с с о в ы е  типы деревни – типами.

   Исторические взаимоотношения последних остаются порой в силе и теперь.

   Они, эти отношения, при всех огромных успехах деревенской кооперации, находят, к примеру, свои отражения во все еще нередких случаях «окулачивания» той же кооперации.

   Вот, в Астраханской губернии кооперативное товарищество, образованное по предложению Госрыбтреста безработными бондарями посёлка Трусовского для производства бочарных изделий, целиком попало «под руководство» бывших предпринимателей - отца и сына Павловых.

   Факт тот, что две сотни бондарей-бедняков сочли себя, очевидно, настолько беспомощными и неспособными организовать свое дело, что позволили Павловым с 1924 по 1926 год хозяйничать в артели, «володеть и княжить ими».

   А как «бесконституционно», деспотически «прави-


   220


ли» Павловы, – видно по такому примеру: они как по маслу провели на
общем собрании постановление о праве председателя (Павлова - отца)
исключать из членов «За непослушание старшим»!

   И исключали, конечно, наиболее активных, «непокорных».

   Суд покончил с этим вопиющим безобразием, но нас здесь больше интересует другой вопрос: как это так беднота   с а м а   с е б я   «добровольно» отдала в руки кулакам?

   Право, так и вспоминается классический пример такой же «добровольности» в «Анти-Дюринге».

   «Когда в Пруссии, – говорит Энгельс, – после военных поражений 1806 и 1807 г. было отменено крепостное состояние, а вместе с ним и обязанность господ заботиться о своих подданных в случаях нужды, болезни или старости, то крестьяне подавали петиции королю, чтобы их оставили в рабском состоянии, иначе кто же будет заботиться о них в случае нужды?».

   Словно из древней курной избы, грозящей обвалом, приходится советской власти извлекать бедноту из объятий эксплуататорской старины, и притом извлекать насильно!

   Но зато извлекши, советская власть может с удовлетворением наблюдать, как нередко здесь начинается действительный подъем самодеятельности массы, – и хозяйственной, и культурной.

   Человек привыкает порой и к своей грязи, и водить его в баню приходится силком.

   Немалое сделано с момента Октября для раскрепощения женщины, – в том числе и крестьянки, – но косность её самой, на фоне косного же сельскохозяйственного быта вообще, еще огромна.

   Приведу лишь одну иллюстрацию из жизни наиболее, впрочем, отсталых
«национальных» окраин.

   На Кавказе, в Аджаристане (магометанская Грузия) – по признанию наркома внутренних дел – аджарки до сих пор голосуют на выборах, собираясь в отдельном помещении поблизости от места общей подачи голосов и подают   с в о и   г о л о с а   з а п и с к а м и   в   о к н о.

   Чадра, значит, покрывает еще не только их рабынь и лица, но и –политические права, принесенные им Октябрем!

   Конечно, в Аджаристане, как и на всем Советском Востоке, идет энергичная борьба за эмансипацию женщины, но пока что этакие «гримасы быта» красноречиво говорят о силе сопротивления всему новому, исходящей из глубин вековых «народных» предрассудков.

   Отсюда понятны, то и дело сообщаемые из Закавказья и из Средней Азии, случаи не только кулачной, но и кинжальной расправы «оскорбленного в лучших чувствах» мужа, отца или брата, – а то и всех сообща, – с женщиной, сбросившей чадру или переступившей для общественной жизни порог мужниного очага.

   Впрочем, Кавказ в данном случае показывает нам лишь крайнее сгущение того женского рабства, которое еще достаточно широко наблюдается вообще в деревне - даже под самой столицей.

   Недаром в итоговых статьях ко дню 8 марта отмечался наш бы застой в продвижении женской массы вообще на пути к повышенной политической
сознательности и деятельности.
 
   При всей широте женского движения у нас (до 600.000 делегатов!), при наличии довольно значительного числа выдвиженок, женщина весьма медленно подымается в своей политической и культурной квалификации.

   Быт держит женщину ежовой рукавицей.

   Низший пол хотя уже и не считается (печальное преимущество!) только «прекрасным полом», как у крепостников и буржуазии, – тем не менее все еще сидит на крепостной цепи у своего домашнего «барина» и «хозяина».

   На этой-то почве и процветают все эти насильнические и уголовные по существу теории любви «без черемухи» и отношений к женщине апологетов «Собачьих переулков».

Всё это – плохо подмалёванные лики старинной рабской «культуры» деревни Старожилихи.

Оттуда же, конечно, из истоков старого приказного быта и тот своеобразный бюрократизм низового государственного аппарата, покрывающий стильным узором уездное административное житие.

Чего стоит такая, поистине достойная щедринских головотяпов, картинка?!

Телеграмма из Кустаная (Казахстан) от 9 февраля сооб-


   221


щает о «своеобразной мобилизацию» в селах: весь актив местной кооперации – члены правлений, ревкомиссий, рядовые пайщики, всего до 1.000 человек был расставлен по всем дорогам и поселкам, со строгой директивой ловить крестьян, везущих хлеб без накладной от кооперативов.

   Начальство предписывало таким нарушителям «в принудительном порядке» ссыпать хлеб в кооперативные амбары.

   Вот здесь и отрыгнулась старая, дореволюционная деревенская «общественность», в духе бывших «волостных учреждений» крестьянского самоуправления, где общественные права ограничивались «Общественной повинностью».

   Подобные, кустанайские бытовые картинки и выясняют   г л а в н ы е,
в н у т р е н н и е   трудности развития нашей кооперации в действительно самодеятельный, действительно общественный орган подъема хозяйства масс до ступени крупного, обобществленного сельского
хозяйства.

   Скажут: но ведь это – вон, где – в Кустанае. Нет, к сожалению, кустанайский «административный уклон» все еще сидит в печенках нашей сельской общественности.

   Эта болячка проходит с трудом, ибо она органически связана с раздробленным, своекорыстным хозяйничаньем на мелких и мельчайших участках.

   Только известный опыт бедноты и середнячества в коллективном
хозяйствовании, навыки общественности, взращенные на новой экономической базе, помогут окончательно изжить «волостную» бюрократию.

   В дальнейшем мы увидим, как она, эта бюрократия, изживается на практике вместе со всем дедовским бытом. Новое местами крошит уже старое в осколки. Но пока весь экономический строй деревни еще напоминает собою миллионы «келий под елью», где каждый житель только о своей голове хлопочет, не видя кровной связи своей судьбы с судьбою всех других окружающих, до тех пор и мучительный, нелепый враждебный массам старинный звериный быт может возрождаться, как из пепла, на каждом шагу.

   Только упорство революционного рабочего города в поддержке наиболее
родственных ему слоев деревни, а за ними – деревенской массы вообще, поведет к перестройке всей Старожилихи на новый образец, – привольной и
социалистически-культурной деревни.

                2. Идет великая перестройка

   Хотя и пассивное, но тем не менее упорное давление старого быта отзывается в деревне какою-то вялостью, нескладностью на немалом числе даже
вполне искренних новых культурных начинаний.

   И вот сталкиваются две волны: одна – приливающая, бодрая волна оживленного строительства нового сельского хозяйства, новой, светлой культуры и другая - волна сонная, тяжко болотная, медленная волна
позевывающего, обывательского, запечного равнодушия.
 
   В результате этого столкновения живого с мертвым объявляются те самые случаи «благодушной спячки» в срочном, неотложном общественном
деле, о которых говорил т. Микоян в связи с кампанией хлебозаготовок.
 
   Где ясно – время не ждет, вот-вот упустим последнюю возможность получения хлеба; там не слишком редко аппарат, – и далеко не только дере-венский и не только беспартийный!¬ с непонятным, невероятным спокойствием ждет «самотёка»!..

   Надо признаться, что в смысле способности сознательно, интенсивно, бесперебойно расходовать нашу рабочую энергию, мы в нашем социалистическом государстве все еще сильнейшим манером отстали от рядовых буржуазных стран и все еще сидим наполовину в Москве XVII века.

   Вот пример характернейшей «спячки» на стройке хозяйства, казалось бы,
в   н а ш е м  смысле действительно передового.

   В станице Дядьковской, Кубанского округа, на почве «углубленного
поселково-отрубного землеустройства проведен опыт создания вокруг тракторов сельскохозяйственных производственных коллективов, число тракторов – 30 (тридцать!).

   Но... затем начинаются старые мотивы о «благодушии» и «спячке».

   Оказывается, что в значащихся на 1 мая 1927 г. этих коллективах (11 товариществах для совместной


   222


обработки, 15 машинных товариществах и 1 артели), имеющих земли 3.136 десятин, - обнаруживается неспетость, неслаженность, разнобой.

   При этом и в самом людском составе коллективов обнаруживаются большая неоднородность и пестрота имущественных отношений: из 281 двора безлошадных - 25%, однолошадных – 16%, двухлошадных – 45%, трехлошадных – 9% и четырехлошадных – 5%.

   Налицо крыловский «коллектив»: лебедь, рак да щука, - и щука (кулачок) притом представлена в проценте выше «нормального»!

   Зато партия и КСМ, уступая место кулачку, представлены лишь 19 хозяевами, то есть – 1,4%.

   А в этой станице, Дядьковской, имеется до 120 коммунистов и комсомольцев, и почти все они - сельские хозяева.

   Вот где спят-то среди бела дня наши деревенские передовые силы, - спят и сны видят о том, что коммунизм строится сам по себе, «самотёком», а мы - мы пока-что почешемся да покурим.

   Вот как социализм построится, так и вознесем хвалу: «Слава тебе, святому Обломову!» – выймем из-за голенища батюшку-партбилетец и тотчас же получим почетное место в коммуне, в самом красном углу.

   Пример поистине поучительнейший!

   После этой картины нисколько не удивляешься, когда читаешь, что: «после 2 лет существования колхозов в них совершенно нет общественного имущества (кроме трактора). 3а исключением распашки земли почти все колхозы полевую работу производят в индивидуальном порядке, причём значительное большинство хозяйств (70%) сидит до сих пор на прадедовском трехпольном севообороте».

   Как недавно выразился при мне один крестьянин: «Всякий на своем Я стоит».
 
   И заметьте до чего крепко это самое «Я» связано с засилием кулака или полукулака, с одной стороны, и с нехлюйством* и невероятнейшей безучастностью передового, «активного» элемента, – с друrой.

   К счастью, далеко не везде коллективные хозяйства поставлены так, как в Дядьковской станице.

   Но «сонная болезнь» все же порядком-таки еще господствует.

   Это она проглядывает в фактах чисто бюрократического отношения к такому могучему рычагу подъема бедняцких хозяйств, как вовлечение бедноты в кооперацию. Выработалась местами даже целая «механика», кaк этот рычаг заставить работать вхолостую.

   Об этом повествует тов. М. Каценеленбоген в «Большевике» (No 19/20 прошлого года).

   Низовой кооператив, по решению пайщиков, выделяет из своих прибылей фонд кооперирования и затем поручает КОВ (комитету крестьянской взаимопомощи) представить список бедняков.

   «По взаимной договоренности» известное количество бедняков, взятое из списков, «кооперируется», но даже без ведома вовлекаемых.

   В лучшем случае здесь дело ограничивается заготовкой на кооперированных членских книжек.

   В худшем же - КОВ не находит достаточного количества «достойных», и фонды «на законном основании» возвращаются в кассу кооператива для текущих нужд.

   Чем не спячка, не невероятнейшее спокойствие там, где беспокоиться надо бы день и ночь!

   Но надо признаться, что поперек пути сельского актива и культурной, и хозяйственной перестройке деревни часто стоит и отсталость сельской тех-ники, и примитивность производственного уклада деревни.

   Замечательную иллюстрацию этому дает прославившийся в Московской губернии, как лучший  з е м л е д е л е ц  (по конкурсу в «Московском Доме Крестьянина») гр. Шалыгин, крестьянин-отрубщик Дмитровского уезда.

   Его приводил в пример в своем докладе на XVI Московской губернской партконференции тов. Бауман, как крестьянина, добившегося урожая в 225 пудов с десятины, и как одного из пионеров будущей «Московской Дании».
 
   А вот что говорит сам Шалыгин о себе:

   «Трудолюбивый крестьянин так закабаляет себя работой, что ему нет времени заниматься самообразованием, нет времени для общественной работы, не говоря уже о том, как при отсутствии детей закрепощена его жена, хозяйка дома».

   Надо все же иметь в виду, что, в частности, жена Шалыгина – передовая общественная работница.

               
                * нехлюйство – неряшливость.

   223


   Но тщательнейшие записи гр. Шалыгина показывают, что при полуторадесятинном наделе, за летний, «страдный» период он лично затрачивал по 17 часов в сутки, а жена - по 18,5 часов (между прочим, специально на топку печи, стирку белья и yбopкy в доме уходит по 8 часов в сутки).

   Тут, как день белый, ясно, что  е д и н о л и ч н о е  х о з я й с т в о  и все его проявления в семейном быту, при самой доброй воле к новой жизни, являются тем камнем, о который спотыкается общественная энергия наших деревенских активистов в первую очередь.

   Зато живой пример крестьянина Шалыгина наглядно показывает исходный пункт для полной перестройки быта неповоротливой, косолапой Старожилихи.

   С у б ъ е к т и в н о,  по решительному направлению своей рабочей воли в сторону культурничества, гр. Шалыгин¬ уже не «стильный» обрубок крепостной Обломовки и не обломок мелкобуржуазного своекорыстия.

   Это – советский «американец», движимый притом не звоном барыша, а искренними общественными «мотивами».

   Но на том же шалыгинском примере видно, как эти самые лучшие личные намерения тормозятся  о б ъ е к т и в н ы м и  условиями существования «середняцкого», индивидуального, ограниченного в своих возможностях хозяйства.

   «Аль у сокола крылья связаны? Аль пути ему все заказаны?»

   Пути, конечно, не заказаны, но всем Шалыгиным придется из собственного опыта заключить, что им следует уже сейчас поворачивать от своей «середняцкой» околицы – на неезженную, но единственно возможную дорогу коллективного крупного хозяйства.

   Путь дальнейшего развития шалыгинских хозяйств лежит через тракторные и тому подобные объединения, – в роде тех кубанских, что изображены нами выше, но только, разумеется, другого, более четкого, бедняцко-середняцкого состава и, главное, с серьезным пониманием того, зачем объединяешься, куда идешь.

   Сознательности Шалыгиным, кажется, занимать не приходится.

   Значит, все дело в решимости и обдуманном, планомерном переходе на коллективное производство.

   Как потребительская и сбытовая кооперация уже сейчас на глазах у всех нас растет буйно и быстро, чуть ли не самотёком должно двинуться широким потоком колхозное строительство, производственное кооперирование несмотря на всю цепкость старого быта, о котором мы выше писали.

   Кстати, о кооперации.

   Ведь она в самом деле за последние годы становится подлинно бытовым элементом деревенской жизни.

   Через кооперацию деревня проделывает первый и несомненнейший этап культурной революции.

   Чудной получается вид нынешних сел: одной стороной они еще грязнут в мусоре копеечных расчётов и тут же рублёвой нерасчётливости; а другою – выбиваются на простор кооперативной самодеятельности.

¬   Чем бьёт, например, сегодняшняя потребилка* сельского лавочника и кула¬ка?

   Тем, что невероятнейшие надбавки недавних лет в 400 и 500 процентов к оптовой цене на городской товар, о которых было столько речи не далее, как на XIII партсъезде, что эти несообразные надбавки, в общем и целом, благодаря деревенской кооперации крестьянину больше не известны.

   Чудовищная пасть оптово-розничных ножниц, которая тогда, казалось, готова была поглотить самою советскую власть, сейчас значительно сжалась до пока-что сносных пределов.

   Селькоры с Северо-Кавказского края: в связи с хлебозаготовительной кампанией сообщают, что сельские кооперативы до отказа загружены промтоварами - мануфактурой, гвоздями, листовым железом, обувью, калошами, – так что кое-где создались даже товарные залежи.

   И цены – городские.

   Вот в чем колоссальнейший – не только экономический, но и культурно-бытовой прогресс последних трех лет.

   Вот позиция, с которой мы успешно бьем по капиталу, кyлaкy и старому быту.

   Пользование¬ даже простейшим, – потребительским видом кооператива красноречиво убеждает середняка в том, где лежит для него исторический исход из «тесноты»

          * потребилка – магазин потребительского общества (в СССР в 1920-е – 1930-е годы), (простореч.)


   224


индивидуального хозяйства.

   При взгляде на буйный рост кооперации у близкого наблюдателя является: твердое убеждение, что мы стоим накануне форменного «похода» крестьянских масс «за кооперацией».

   Это уж не «хождение в народ» немногих интеллигентов и рабочих былого времени, а хождение самого народа за культурной революцией.

   Тот же процесс, хотя, конечно, несколько более замедленный, намечается и с «собственно социалистическим сектором» переустройства деревенского быта на основе производственных объединений.

   Тут, у этого переустройства, впрочем, имеется, хотя и незаметная на глаз, но довольно мощная внутренняя связь со всею новой хозяйственной обстановкой вообще.
   В самом деле, ведь, даже и беднота обретает непреодолимую тягу к коллективу не только оттого, что она – беднота, лишенная живого и мёртвого инвентаря, не по одному лишь этому отрицательному признаку, а еще и потому, что коллектив, как   п о л о ж и т е л ь н о е,  экономически прогрессивное явление, впервые становится возможным на фундаменте всех предыдущих завоеваний советской власти в деревне.

   Любопытную иллюстрацию к этому мы находим в корреспонденции Ал. Колосова в «Известиях ЦИК СССР» от 29 октября, из с. Охочевки, Щигровского уезда, Курской губернии, то есть из бывших владений некого иного, как самого Маркова 2-го¬, борзой собаки самодержавия и крепостничества.

   Вот картина, как изменилась хозяйственная обстановка в бывшей марковской берлоге.

   По данным местной статистики, в 1912 году безземельных, нищенствующих «ХОЗЯЙСТВ» было 133, в 1927 г. их нет совершенно.

      В 1912 г. сдатчиков земли в аренду было 114.
      В 1927 году - только 16.
      В 1912 г. кулацких плужков - 31.
      В 1927 г. середняцких плужков - 370.

   На этом новом экономическо-социальном фундаменте сейчас впервые появился трактор, встреченный шумом и песнями, от которых, по словам бывших «Подданных» Маркова, у них «весело дергалась душа».

   Трактор в осеннюю молотьбу 1927 г. уже убил кулацкую конную молотилку.

   Два новых трактора, выписываемых к яровому севу охочевским машинным товариществом, должны «сплошь затянуть безлошадье».

   Впрочем, к тем же условиям далеко не последнего порядка, способствующим росту идеи коллективизации, следует прибавить и ряд фактов чисто культурной революции – в роде того, что в марковские времена в местной школе обучалось 40 ребят, а сейчас в советской школе их 205 человек.

   «Мы могли бы, – добавляет корреспонденция, - рассказать о  зарождении и росте кооперации, о деятельности машинного товарищества (помимо тракторов), о шестиполье, вводимом после землеустройства, и только-что законченном, о рассадниках племенного скота, об охочевских коровах-симменталках и еще о капусте броншведке, о беспартийном крестьянском активе и об изумительном «Доме беспризорника», организованном в бывшей барской усадьбе Маркова и давшем волости трактористов, техников и
комсомольцев»...
 
   Как видно, охочевский актив в значительной степени уже справился с
наследственной спячкой. Оттого и оживленное движение в сторону коллективизации.

   А советские условия оказываются для работы этого актива в высшей степени благоприятными.

   Впрочем, партия Ленина во главе с ним самим, исходя из теории Маркса,
десятилетия тому назад уже предвидела эту неизбежность социально-экономической революции на селе в эпоху диктатуры пролетариата.

   И лишь совершенно ослепленные фактами прошлого люди, эти факты фетишировавшие, могут до сих пор считать «естественной» для деревенской массы ее косную приверженность к старозаветности, как бы эта старозаветность отношений внутри села и экономики ни была явно губительна для той же массы.

   «Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше».

   Трактор – это в наших условиях символ массового перехода к коллективизации.

   Трактор - своего рода предисловие к такой коллективизации.


   225


   Поэтому знаменательными для на¬ строений современной деревни являются случаи, в роде констатированного на Урале, в Миасском районе.
   
   В селе Болтовке сгорела церковь.

   «Господь посетил», – толковали благочестивые старики, и порешили-было полученную страховку употребить на постройку новой же церкви.

   Заспорила молодежь: «Лучше трактор купимте, товарищи!»

   Чуть не дошло до драки, но разрешили дело общим голосованием – подписями.

   Из 1 .259 человек населения за «обедню» высказалось лишь 159 стариков, остальные 1.100 – за трактор (селькор Н. Жмаев, «Правда», 18 мая).

   Экономический материализм Маркса в этой нагляднейшей форме неодолимо отвоевывает у гнилого, гнетущего прошлого и уральскую деревню.

   Первый шаг - трактор; второй – коллектив, кооперация, тракторизация, коллективизация - пути, которыми в широких, а скоро и широчайших размерах «образуется» на наших глазах забитая, запуганная, измочаленная господами Марковыми в течение веков Старожилиха.

   Следите, как исподволь уже начинает меняться самый внешний вид этой деревни.

   Церковное здание было, кажется, со времен князя Владимира самым видным пунктом нашего села. Церковь сейчас идет в обмен на трактор.

   Погодите же, за трактором на очереди крупное коллективное «имение» – с общими хлебомагазинами, общими амбарами, машинными «пунктами», с электростанцией, с красивым зданием библиотеки-читальни-школы, с общественным телефоном, почтой, радио.

   Красивые группы деревьев общественного сада, бережно хранимого и украшенного цветами, окружат высокие центральные здания новой деревни, а кулацко-поповская церковь с глупой колокольней по подавляющему большинству голосов (не так все же скоро!) будет либо разобрана, либо переделана в одно из новых, полезных для преобразованной, социалистической деревни зданий.

   Заодно и поля забудут тысячелетнюю картину пестрой многополосицы (под смешным названием «общинной земли»!), которая сменяется необозримыми, сплошными, действительно общими полями, где широкие полосы разного цвета будут означать лишь общий плодосмен.

   Мечта? Да, пока что мечта.

   Но не¬ утопия, как бы ни шипели о том со злобной надеждой в голосе и с тайным отчаянием в сердце всевозможного вида белые и черные враги.

   Из этой мечты немалое уже реализуется и реализовалось.

   Мы на прочном пути превращения этой мечты в действительность
 
                3. Новое в живом быту

   С великим напряжением сокрушает деревенская масса кулака, как болотная тина, все еще цепляющегося за свое былое господство в деревне. Но, хотя глухая, но тем более упорная классовая борьба при помощи вмешательства советской власти кончается обычно победой над кулаком.

   Характерная история о том, как свирепо защищает свои позиции кулак, имела недавно место в Одесском округе, на Украине.
 
   Ивченко, Лупашко и Гатченко – верховоды-кулаки, душившие село Степановку.

   Их роль в жизни села была, наконец, исчерпывающе разоблачена во время кампании по самообложению.

   Строгий классовый принцип, положенный вместо прежней «уравнительной» практики старых сельских сходов в основу декрета о самообложении, повел к обнаружению окопавшегося кулачества.

   В Степановке кулаки   т р и ж д ы  срывали сход, созванный по вопросу
о самообложении.

   Они то выставляли свой список президиума против списка незаможников, то вели злостную обструкцию собрания, горлопанили, как в царские времена, то выступали с открытыми угрозами расправы над собравшимися, - «как с Алексишины» (матросом-общественником и разоблачителем кулаков, убитым ими).

   Активу лишь на 4-ом сходе удалось, наконец, преодолеть террористическое
влияние кулаков, один из которых – Лупашко - был раньше предревкомиссии сельсовета, и провести само-


   226


обложение против кулаков, по декрету.

   Всплыло заодно и замятое ранее дело об убийстве Алексишина, по которому кулакам придётся отвечать в уголовном порядке.

   Степановка, надо думать, встанет теперь в ряд сел, где новый быт начнет
живо просачиваться сквозь расшатанные кулацкие заграждения.

   А как живо в подобных селах просачивается новый быт, видно, к примеру, из письма «кружка жинок» с. Краснополья (Черниговская губ.) на имя Н. К. Крупской, где они умоляют дать им какую-либо машину, заменяющую «скучные прялки», ибо «мануфактура для нас очень дорога, и если нам не прясть, то мы, мужья и дети наши будем голые».

«Посоветуйте, – продолжают они, – как нам организоваться в сельское товарищество или как, – одним словом, просим, помогите нам освободиться
как от крепостных прав, чтобы и мы, женщины, имели, свободное время зимой пойти до хаты-читальни» и т. д.
 
   Тов. Крупская приводит в «Правде», еще целый ряд подобных же писем,
требующих изобретения «Машины для домашней пряжи и тканья».

   Тов. Крупская сообщает заодно и об организации конкурса, даже двух конкурсов:
первого - на изобретение новой или усовершенствование существующей
крестьянской прялки для одиночек и второе – на изобретение многоверетённой кустарной прялки для  к о л л е к т и в н о й  работы.

   Подождем результатов конкурса, – конечно, не слишком легкого, но, думается, не представляющего ничего такого неодолимого.

   Пусть все это еще - окольный путь к социалистическому переустройству села.

   Важно другое – в какую сторону толкают крестьянские массы изобретательство.

   И еще, может быть, важнее то, что требования на изобретения, облегчающие труд и обновляющие жестокий быт старого села, приобретают
массовый характер, идут из самых глубин деревни, от наиболее якобы «по природе» консервативной: деревенской женщины.

   Стройка новой деревни идет изнутри.

   Деревня рвется из черной, курной избы, с тараканами, грязью, каторжным трудом, и женщина-крестьянка, невольница очага, втягивается в борьбу за революцию быта.

   Кто является непосредственным «толкачем»* в подобных запросах на
новизну?

   Конечно, главным образом молодой сельский актив, а сам активист испытывает тут влияние то избы¬-читальни, то кооперации, то ближнего совхоза, и очень, очень часто отпускника-рабочего из центров, – притом вовсе необязательно партийца. Беспартийный рабочий, пребывая на селе, почти всегда «заражает» в отношении нового, – особенно с того времени, как начала практиковаться систематическая подготовка отпускников перед отпусками.

   Совершенно определённую роль рабочего в преобразовании села можно видеть хотя бы из примера бывшего столяра вагоностроительного завода тов. Шихобалова, который, начав несколько лет тому назад с устройства столярной школы в с. Синькове, Дмитровского уезда, Московской губ., продолжил свое культурное строительство организацией мелиоративного товарищества для обработки «бросовой» (вероятно, болотистой) земли.
 
   Явился затем и всемогущий трактор, в первое же лето оправдавший себя при обслуживании всего населения пахотой и молотьбой, и шихобаловский культурный уровень пошел в рост, и, наверное, – накрепко.

   Культурная смычка, культурная революция идет «с легкой руки» рабочего по рельсам, проложенным Ильичём.

   Бывают иногда на «тракторном пути» форменные «чудеса», которые, должны – революционизировать не только производственные навыки деревенской массы, но совершенно обновить и ее мироощущение.

   В самом деле, чем не «чудо» совершилось за время революции в Волоколамском уезде той же Московской губернии?

   Тут, как известно, при советской власти закончился переход всех селений на многополье и травосеяние (чего при царях за 40 лет не могли добиться) и нередко также
 

                *Партия, как общепризнанный «толкач», само собой подразумевается.


   227


переход на коллективные формы хозяйства.

   Тов. Г. Лебедев в связи с этим сообщает о форменном  п а л о м н и ч е с т в е  крестьян Вятской, Воронежской и иных губерний на волоколамские поля с целью посмотреть и поучиться.

– Так, а откуда же у вас деньги на трактор? – удивляются воронежцы, обитатели «оскуделого» (от царя и помещиков) черноземного центра.

– Из болота взяли.

– Из болота?

– Из болота.

– Да как же так, из болота?

– Общими силами вспахали*, лен и клевер посеяли на пустопорожней земле, урожай продали и внесли задаток за трактор.

– А как же земля?

– Что земля?

– Чья же она теперь?

– Общественная, сельсовет ею распоряжается. Что постановит – вынесет на общий сход. Сход примет, а сельсовет в жизнь проведет, как общую, для всех обязательную волю.

– А если ж нужда какая у меня?

– Общими силами выручим, нашим же трактором тебе вспашем, посеем, уберем. Отказу бедноте нет, и саму бедность у нас уже другим аршинчиком мерить приходится...

   Остановлю здесь немножко внимание читателя на вопросе: как сейчас обстоит дело с пресловутым и якобы «естественным» страхом крестьянина перед «коммунией»?

   Ведь, в свое время, в эпоху введения нэпа, компартия и советская власть вынуждены были предпринимать нарочитые шаги для успокоения крестьянского общественного мнения, «ежом» насторожившегося против этой самой «коммунии».

   А теперь?..

   Теперь, надо прямо сказать, из повседневных наблюдений над той же, к примеру, Московской губернией, что
такого «ежа» уже нет и в помине.

   Автору этих строк еще два года тому назад, в период весеннего сева, пришлось наблюдать случай осушки канавами торфяного болотца в 25 десятин и засева его овсом совместным трудом целой артели, главным образом состоявшей из бедняков (середняков было меньше).

   Произошло это совершенно стихийно, без инициативы какого-либо агронома или сельскохозяйственного кружка и тому подобное.

   Самое как раз любопытное было в этом cлyчаe, что крестьяне шутя говорили: «Вот и мы до коммунии сподобились».

   Правда, на деле от коммуны этот случай отстоял довольно далеко: хотя и общими силами снятый урожай тут же был разделен пропорционально участию каждого члена артели в работе, – например, кто с лошадью – тому больше, кто «пеш» – тому меньше и т. д.

   Но ведь в наших условиях такие форма есть ступень, этап к более совершенным, коммунистическим формам в общественных отношениях.

   А затем страха-то перед «коммунией» больше не наблюдается!

   На коллективистические формы так же, как в Волоколамском уезде, начинают и во многих местах смотреть с чисто практической стороны.

   Коли, мол, с выгодой, да «было бы, с чем взяться» (то есть, было бы наличие инвентаря, скота, рабочих сил, наконец, машин и агрономической помощи). Так отчего ж?

   Факт тот, что вопреки действию достаточно сильных тормозов старой экономики и ее культурного отражения – старого быта¬ – новая экономика вот уже десяток лет внедряющаяся в деревню, в последние два года начинает завоевывать быт и сознание крестьянской  м а с с ы.

   Есть замечательнейшие в этом смысле явления.

   В «Правде» от 31 декабря селькор И. Ф. Смирнов сообщает довольно подробный обзор работы сельскохозяйственного кредитного товарищества «Трактор» в Темкинской волости, Калужской губернии.

   Волость бедняцкая, от железной дороги за 20 верст, кустарных производств никаких.

   Начало общество свою работу в 1924 году.

   Обосновавшись прочно, сперва на торговых операциях по заготовкам и сбыту, расширившись затем на операциях кредитных по ссудам и вкладам (своего капитала сейчас 27.300 руб. плюс 7.531 руб. от организаций, вкладчиков – 257 на сумму 3.338 руб.), оно развило блестящую

               
                * Очевидно, сперва осушивши канавами. А. Д.
   228


организационную деятельность.

   При нем имеется: машинных товариществ -7, мелиоративных - 2, бычьих - 6, кустарных артелей - 1.

   Машин распространено в 1926 г. на 260.000 руб.

   Сейчас покупается «Фордзон».

   Приспособляясь к местным условиям (льноводство), товарищество строит затем льнообрабатывающий завод при чем, этот льнозавод - пятый во всем СССР, и единственный, построенный благодаря низовой кооперативной инициативе.

   От льнозавода перешли к контрактации посевов льна: 836 контрактов за весну 1927 г., на 1.065 десятин земли, с выдачей ссуды на посевы в 26.700 руб., да еще под тресту до осени 106.000 руб.

   Посев льна благодаря этому повысился в 2 раза.

   Шаг к товарности, вместо прежнего лишь потребительского зерноводства, сделан решительный.

   Да заодно «стихия» единоличных посевов подчиняется организующему общественному плану.

   Расширение льняных посевов необходимо приводить к травосеянию и молочному хозяйству, – в результате «Трактор» энергично распространяет семена клевера и вики, а рядом со льнозаводом строит общественную сыроварню на 10.000 пудов молока.

Общественный результат работы «Трактора» таков: втянуто им в кооперацию 1.678 крестьянских дворов (из них 263 женщин-беднячек и вдов).

   В 1924 г. процент кооперированных был – 14,7, а сейчас – 32,6.

   Вместе с потребительской кооперацией «Трактор» добился того, что огромная волость обслуживается сейчас исключительно кооперацией.

   Частник вытеснен без остатка.

   Сверх того, «Трактор» организовал ряд своих предприятий: случной пункт, три зерноочистительных прокатных пункта, кирпичный завод с электромеханической мельницей, имеет своего агронома, обслуживающего все население.

   Построен «Дом Крестьянина», приобретена кинопередвижка, радиоприемник с громкоговорителем и проч.

  Словом, не спят люди, не дожидаются побуждающих подзатыльников.

   Инициатор – старик-партиец товарищ Смертюков как и все члены правления, местный крестьянин.

   Конечно, это-еще не социализм, но калужанам удалось осуществить у себя немалое из того, что, в своей совокупности, составляет «все необходимое для построения социализма».

   Особенно, когда к проделанному «Трактором» присоединяется и значительное коллективное   п р о и з в о д с т в о,  то социалистическое преобразование Темкинской волости в общих рамках всего советского хозяйства станет несомненным фактом.

   Как на деле совершается подобный решительный переход, видно из примера объединения совхозов имени Шевченко на Одесщине, приводившегося тов. Сталиным на XV партсъезде.

   Интересующихся этой историей отсылаю к отчетам съезда, где напечатано благодарственное письмо бедняков-крестьян ряда тамошних хуторов за обработку тракторами Шевченковского объединения совхозов их земель, притом за обработку «по-хозяйски», то есть действительно хорошую, с посевом чистосортных семян пшеницы.

   После такой убедительной «пропаганды делом» крестьяне решили организовать обобществленное тракторное хозяйство, в чем им было оказано содействие, тем же объединением.

   В дальнейшем мы узнаем уже из газет, что безлошадная беднота всего этого района, с общим количеством земли в 10.000 десятин, решила перейти на коллективную обработку земли, пользуясь тракторными бригадами того же Тарасо-Шевченковского совхоза (до 120 тракторов).

   И дело идет уже не об одной Одесщине.

   Этот опыт начинает находить свое отражение и на Криворожье и Уманщине.

   На Украине и даже на Кавказе, среди горцев, веяния этого рода сейчас весьма заметны.

   Притом поразительны они особенно на Украине, которая всегда слыла (да и была в действительности) за область наибольшего развития именно   п р о т и в о п о л о ж н о г о  социализму духа мелкого подворно-наследственного землевладения и земледелия, духа яростного деревенского собственничества.

   Где, как не на Украине, гражданская война так долго носила значительный отпечаток мелко-


   229


буржуазного, махновского анархизма, потом кулацкого бандитизма?

   Казалось, где-где, а уж на Украине «быт» исключает всякую возможность социализма в течение, по крайней мере, целых поколений.

   Забывали одно:  к л а с с о в ы й  характер этого «духа», преобладание кулачества.

   Но ведь тем  с и л ь н е й  была там и пролетаризация крестьянских масс, а значит и скрытое, подспудное противодействие кулачеству.

   Сейчас, когда революция развязала новые социальные силы на селе, они проявляют себя в широте и живости потока «вешних вод».

   Нет сомнения, в ближайшие годы мы будем свидетелями небывалой ломки и перестройки экономического и культурного облика советской деревни.

   Тов. Бауман в докладе, о котором я: ранее упоминал, говорил о «московской Дании».

   Дания, Америка – по ним равняется подымающееся сельское хозяйство.

   Но этот подъем притом совершается особенным, беспримерно-оригинальным путем.

   Строится Дания и Америка без их привычного, капиталистического, частно-хозяйственного «купола».

   Старожилиха не для того, наконец, расшевелилась от рабского сна, чтобы создавать пышные жилища своим заклятым врагам-мироедам, а себе, массе, оставлять все те же соломенные хибарки-развалюшки.

   Проснулась масса для строительства социалистической, всеобщей, истинно-человеческой культуры.

   Да, Дания: – пусть Дания, Америка - так Америка, но в совершенно новом, социалистическом архитектурном стиле.

               
                А. Дивильковский**

                ………………………………………………………………………………………

                Для цитирования:

      А. Дивильковский, НОВЫЙ МИР, Книга шестая, М., 1928, стр. 217 – 229

               
               Примечания


      * Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – революционер, публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. 18 марта 1908 года В. И. Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным, и с тех пор они дружили семьями, занимались революционной деятельностью, и до самой смерти Владимира Ильича он работал с ним в Московском Кремле помощником в Управделами СНК у Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова (с 1919 по 1924 год). По поручению Ленина, в согласовании со Сталиным, организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.