Молоко в ладонях Глава 25

               
   ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

   В суровые периоды преодоления бесконечных зим, пленяющих и сковывающих душу, в пору тяжких, нечеловеческих испытаний, сплетающихся с невыносимыми условиями жизни, зрело и крепло мужество простых людей, подвергшихся откровенным гонениям и неприязни. По прошествии поры разгула бесчинств бездушных исполнителей правительственных, особых указов и законов, не каждому захочется ворошить периоды истории, чтобы изобличать себя же в суровом отношении к совершенно неповинным людям, ввергнутым управителями времени, в пучину борьбы за выживание.
   Лишь спустя три долгих послевоенных года «Трудармия» была расформирована. С этого времени этническим немцам разрешалось вернуться в места принудительного выселения их семей: Урал, Сибирь, Казахстан, туда, где находились их родственники. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от двадцать шестого ноября сорок восьмого года все выселенные в годы Великой Отечественной Войны были приговорены к ссылке, с наказанием в виде двадцатилетней каторги за побег с мест обязательного поселения.
   В великой победе, освобождая народы Европы от ига коричневой чумы, ликвидируя Аушвиц, Бухенвальд, или Саласпилс, задумывались ли тогда над уроками истории, чтобы не повторять ошибки вновь, создавая на своей собственной территории подобные невольнические комендатуры, запирая людей и даже тех, которые, являясь частью многонационального населения России, своим трудом помогали приближать победу в тылу и на фронтах. Творить, по сути своей, то же лихо и сеять ненависть, не сплачивая настрадавшиеся в бедах народы, а разъединяя и разобщая их. Лояльность приговоров была исключением и привилегией единиц. А потому, поселенцы, в районах проживания, были взяты под особый контроль, без права переписки с родственниками и возвращения на родные земли. И еще долгие годы, в местах своей приписки, подавляющее большинство этих «узников вечной неволи», вынуждено было отмечаться ежемесячно в спецкомендатурах, испытывая гонения и унижения. Таковыми оказались реалии к моменту выхода указа об отмене «Трудармии» и освобождении от трудовой повинности содержавшихся в спецпоселениях арестантов. Основная масса трудармейцев и понятия не имела, где разыскивать свои переселенные, разрозненные семьи, в каких краях огромной страны искать родных, с которыми запрещенная переписка не велась, в силу объявленных государством предписаний. Скудная информация, просачивающаяся благодаря слухам, давала лишь общие представления о местонахождении близких. О возвращении к местам прежнего проживания и речи не было; всех ждала неминуемая комендатура.
   Прошло жуткое время мучительно долгих восьми лет трудовых лагерей, в условиях унизительной неволи. Ивана и Эмиля освободили от бремени трудовой повинности с разрешением выехать к месту проживания их семей, с которыми они были разлучены в самом начале войны, лишь спустя год, после выхода указа. Время тягостных ожиданий особо трудно переносил Эмиль. Еще весной, по прошествии шести лет изнурительных работ, получив от жены письмо он пуще прежнего рвался к семье, а с выходом указа, просто изнывал от ожиданий, теряя силы и надежду. Иной возможности отправить весточку Марте, не оказалось. Знакомую женщину в скорости перевели в другое место и давно лишившись возможности переписки, Эмиль с нетерпением ждал окончания срока пребывания в лагере, а он все не наступал.
   То единственное письмо друга, полученное от жены, которое вечерами, до отбоя, они вместе перечитывали уже в сотый раз, а то и более, вселило надежду и в Ивана. Эмиль был послан ему самим провидением, в этом не было сомнения; ведь таких совпадений в жизни не бывает. Однако, вот случилось. Новость и радовала, и удручала; семья нашлась, оказалась в Сибири, проживала в поселке Пушкино, откуда и пришло письмо Марты. Но страшная весть о том, что его совсем еще маленькие дети, принудительно отняты у матери и распределены по разным детским домам, а сама Елизавета, лишена родительских прав и попала под заключение, тревожила и отнимала мужество. Но вместе с Мартой жили и делили сиротскую участь его двое старших детей, и он твердо отныне знал, что нашел их, а значит непременно отыщет и остальных. Не переставая думать и беспокоиться о жене, он не терял надежду на встречу, которая вопреки любым еще предстоящим трудностям обязательно состоится, ведь он встретил Эмиля – надежного помощника по жизни, а это добрый знак, который вселял в Ивана веру, заставляя терпеть всевозможные невзгоды и лишения, ступать тяжелыми шагами к заветной цели; соединения потерянной, растерзанной семьи, обретения нового начала.
   И вот наступил тот радостный июль, когда на построении, были зачитаны списки трудармейцев, получивших право покинуть расположение лагеря и отбыть к своим родным, с обязательным предписанием о регистрации в комендатуре по месту будущего проживания. Счастьем лучились голубые глаза друга, узнавшего о своей свободе. Вместе с Иваном и многими другими попутчиками, имевшими своей целью направление на Кузбасс, освобожденные от надзора люди, голодные и ослабленные, были высажены на ближайшей железнодорожной станции и предоставлены сами себе.
   Теплое солнце согревало изнуренные, худые лица каторжан совсем иначе; сегодня они ощутили свободу, жили надеждой и испытывали чудное состояние блаженства; для кого-то свершившегося, для кого-то еще не до конца осознанного. Свобода после стольких лет неволи обратилась в чудо, приятнее которого лишь сама жизнь. Разбрелись в ожидании поезда, кто куда; одни искали сносную гражданскую одежду, меняя и сбрасывая с себя ненавистное лагерное тряпье, другие что-нибудь съестное на предстоящую дальнюю дорогу. Потом была долгая поездка в товарняке до пересадки в поезд, идущий в нужном направлении. Если бы знал Иван, что эта небольшая товарная станция станет для его верного друга последним жизненным пристанищем, то ни за что не расстался бы с ним, не отпустил от себя. Иван отлучился за кипятком. В это время бросили клич, что неподалеку на складах имеется соленая рыба в бочках; как уж и кто ее отыскал, так и осталось тогда в тайне. Кому проводить расследование? Может и сжалился кто, да по неосторожности посоветовал. Была и была рыба, к тому же целый бочонок. Вот и увязался Эмиль за селедкой, желудки то у всех подтянуло, а то, что много есть с голодухи никак нельзя, мало кто и знал; да разве же удержишься после баланды лагерной. Так и слегло человек пятнадцать с той соленой рыбы; в их число и Эмиль угодил, не сдержался. Умирая, просил Ивана простить его, дурня, но было уже поздно:
     -  Не осуди, Иван, что так вот, по недомыслию, решил рыбку на дорогу припасти, ехать долго. Теперь вот должно и приехал, здесь останусь. Обидно, что сейчас, лучше бы уж раньше. Ты только Марте не говори, что так глупо погиб, пусть думает, что в лагере; много там наших осталось, и про могилку не говори, пусть не рвет себе душу, да в дорогу не пускается. Я уж в общей полежу, со всеми. А ты поезжай, обними ее за меня, ты мне как брат, скажи, что любил и встречи ждал; помоги ей Иван, да о детишках, прояви заботу. Прошу, не оставь их…
   Задержался Иван на той станции пока не схоронил друга; разъехались тогда все, кому было в чужое вникать, к семьям рвались. Только поезд подошел, а на перроне уж никого; остался один стоять, да пара санитаров из местной больницы, что неживых прибрать норовили. Всех в общую, а Эмиля друг схоронил сам, отдельно от других, что по воле трагического случая тут лежать остались. Приветил тогда Ивана один из санитаров, к себе в дом пригласил, переодел, да накормил перед поездкой. Поздним вечером, за чаем все то расспрашивал добрый человек; о тех долгих годах что Иван и его друг в неволе провели. Сам то войну уж давно, еще после Сталинграда по ранению, закончил:   
     -  Сейчас вот я дома, а душа там, на войне осталась, а так хотелось до самого логова, гнать и гнать врага, с Русской земли, - делился он своими воспоминаниями. - Довелось мне знать одного простого солдата. С ним надежно было даже стоять рядом; он словно бы излучал правду, умел доносить крупинки простых знаний о мире, о любви, верности и вере. И это там, на войне, когда тебя обнимает смерть в стремлении поскорее забрать того, кто слаб духом. И не копилась в нем ненависть на полях сражений, словно бы и мстить ему было не за кого, словно не ждали его дома с победой. И сила его была именно в этом; в неспособности накапливать с годами ненависть, не множить ее разъедающего душу уничтожительного пламени войны. Я спросил его как-то; почему он всегда добрый, ведь нельзя стрелять во врага без осознанного чувства ненависти к нему? И ты знаешь, Иван, что он мне ответил: «Это, самоочищение земли нашей; - говорит, - мы убиваем их, они убивают нас. Человек взявший в руки оружие, в глазах Создателя уже преступил грань дозволенного им. А тех, кто за гранью, рано или поздно ждет высший суд. И пусть защита Отечества священный долг каждого, но даже благочестие не оправдывает и не освобождает душу, которая ведет дух к падению. Войны на планете были и будут до той поры, пока люди сами пожелают не брать в руки оружие. А пока их понятия направлены на улучшение и создание все новых, все более совершенных вооружений, они обречены на страдание и смерть, потому что избрали этот путь сами».
   В санитары меня определили побыть, видно, чтобы заботу о больных и немощных проявить мог, ненависть состраданием смягчить. Бог ведь этим душам жизни дал, вдохнул в них частичку своего духа, божественного и кроткого, а мы убиваем друг дружку, не задумываясь о последствиях, - откровенничал по-особому думающий санитар. - Не удивляйся, Иван, таким моим, по нынешним временам, пожалуй, даже крамольным высказываниям, я ведь тоже не сразу к ним пришел, жаль вот только не все меня понимают. Где рот откроешь - в ответ; ты что же, за фашистов, а еще воевал! И гонят, рядом стоять не желают… А ведь, по большому счету, от недоумия многих и несет. Каждый свою правду людям толкует. Я знаю, ты настрадался в лагере, не побежишь доносить, вот и говорю, что высказать не могу. Морок кругом, чудовищный морок, и нет ему конца, и должно уж не будет, до самой кары небесной. Без веры тяжко жить, Иван, да и незачем.
   На душе Ивана хоть и лежала обида; за детей, оторванных от матери, за жену, что мается, приговоренная к отбытию наказания, за павших в трудовых лагерях товарищей, да за тех, лежащих в общей могиле людей, наевшихся хоть один раз досыта. Болело сердце за друга так и не сумевшего доехать до жены, чтобы обнять, радуясь праву человека на свободу от насилия и рабства. Но Иван предпочел молчать о том, что пришло к нему не от мыслей и выводов, как к умному и доброму хозяину, приютившему его, а через пережитое. Это наболевшее не являлось темой для суждений, а было сокровенным, глубоко личным, хотя смелые мысли санитара имели под собой почву. Да, проведенное в трудовом лагере время, совсем не прошло даром. Об этих, пусть и не вычеркнутых, крутых годах жизни, можно говорить много, но их не хочется возвращать, какими бы душевными воспоминаниями они не были наполнены. Они исчезли, стаяли как снег, которого больше не будет; от него лишь влага, что для земли, утыканной крестами безвестных могил, с болью трагедий и памятью о живших горестными судьбами людях, осталась. А от потраченных лет лишь горький осадок, как накипь в чайнике, как боль невостребованного, навсегда утраченного времени. Простившись и поблагодарив заботливого хозяина, Иван поехал к Марте.

   Зимой, с согласия председателя, Маша посещала школу семилетку, а после занятий продолжала выполнять все ту же работу в столовой. Сил хватало, а вот времени оставалось мало. С началом нового учебного года, часть детей в поселке не смогла посещать школу из-за отсутствия теплой одежды и обуви. Но Машу выручил дед Карпо, привык он к малой детворе, оставшейся без родителей, душа болела, отзываясь на участь лишенных детских радостей ребят; то и дело помогал одинокой девчонке управляться с заботами, не ко времени свалившимися на ее голову. Каким-то удивительным образом он сумел свалять для нее валенки, а Мишкин отец хитро подшил их плавленным капроном, чтобы хватило на долгую зиму, сам же конюх пережить ее не смог. Разболелся под вьюжный февраль и оставил земные заботы своему помощнику. Однако назначенный председателем на освободившуюся должность, Федька Балабанов совсем не пришелся Мишкиному отцу характером и тот, совсем загрустив о безвременно ушедших сыновьях, не нашел в себе силы трудиться без души, умерил свое рвение и сел дома.
   Мария, так и прожившая в тесной землянке с Юрием, все трудные годы войны, нашла в себе силы выстоять.  Терпеливо ожидая и надеясь на возвращение Егора, она верила в его стойкость; знала, что он преодолеет все трудности неволи, несмотря на безжалостную судьбу. Понимала, человечность выше низких и подлых поступков известных в деревне негодяев, которых «никто не ловил за руку», а скорее не хотели выставлять на суд удобных для руководства «прохвостов». Егор сможет сохранить в душе их только еще зарождавшиеся, светлые и памятные чувства, теплые вечерние прогулки, которые не забыть сердцем, они волнительны и емки потому, что первые, как первые живые ласточки, пока не знающие как и где свить гнездышко, в котором будет уютно обоим. Она ждет Егора вот уже седьмой год, не теряя надежды увидеться вновь. Мария похорошела, стала стройной, высокой и красивой девушкой, очень похожей на свою мать, от которой за все эти годы не было известий. В душе жила лишь вера. Было пролито много слез и вместе с братом она ждала возвращения родителей, ведь только в их присутствии можно было надеяться на поиски, встречу сестер и младшего братика Вани, который спустя шесть лет может ее и не помнить вовсе. Для него все они окажутся чужими людьми, о которых он ничего не слышал все эти годы. Их не было в его детдомовской жизни. Он стал сиротой по воле и решению людей, которых, наверное, ему не за что будет любить. Ведь детская душа, почувствовав боль, отгораживается. А Ника, а Таня с Верой; они помнят и узнают ее непременно, все что они пережили вместе никак не забыть.
   Благо что Василий стал обходить ее стороной, побаиваясь иметь дело с серьезным, окрепшим и возмужавшим старшим братом. Получив однажды отпор, он вымещал копившуюся злобу на людях, по воле судьбы оказавшихся в его повиновении. Мария понимала; застойная желчь Биряя, рано или поздно выльется, выплеснется наружу, причинив еще много вреда не только ее близким. Стоило лишь представить; сколько ее могло скопиться за долгие шесть лет, промелькнувших как один черный день, оставшийся в прошлом. 
   Окончив районные курсы трактористов, молодой, со смекалкой парень, взялся за создание в поселке МТС. Юрий смог, благодаря своей настойчивости и упорству, отремонтировать и запустить второй трактор, а Сашке, помогавшему ему в этом нелегком деле и выучившемуся на водителя, достался тот самый Студебеккер с проколотыми колесами, который Ершов все же распределил в хозяйство Капустина. Не смог, однако, Биряй удержать свою шалопутную компанию в подчинении. Соблазнился Пахом на Юркины уговоры и пересел на второй трактор, который в пахотную пору использовался на сельских угодьях. Отошел от компании и, познакомившись с девушкой из сельчан, подумывал даже жениться. Председатель остался доволен тем, что дело пошло на лад; к тому же как только отгремели победные залпы, стали возвращаться фронтовики и в деревне все чаще слышались мужские, оживленные разговоры. В поселке к тому времени проживало уже много переселенцев из немцев и Юшков, строго придерживаясь поступающих указов, все более ужесточающих контроль над освобождавшимися от трудовой повинности людьми, с усердием налаживал функциональные возможности комендатуры. Следуя строгим распоряжениям, отныне категорически запрещалось, без особого разрешения, выезжать за пределы поселка лицам некоренных национальностей. В почтовом отделении, большей частью от немцев, запретили принимать письма и посылки нуждавшимся в поддержке родственникам, а также, получать послания из-за границы, которые тогда имели место быть.
   И вот, наступил год больших и значимых перемен в разорванных судьбах осиротевших детей; в дом Марты вошел Иван. Печальная весть о гибели мужа, прошедшего трудные годы лагерей, невыносимый труд и голод, сильной болью легла на сердце матери двух подростков, о которых Эмиль так часто рассказывал другу. Посчитав вошедшего в их дом доброго человека своим отцом, они долго не могли понять, зачем ему было приходить, если он не их папка?.. Сашка не был знаком с отцом Ники и обрадованный его появлением, согласился помогать в поисках детей. А вечером, когда Юрий с Машей уже должны были вернуться с работы домой, Марта провела Ивана к землянке.
     -  Они уже работают, а я все еще представляю их малыми детьми, какими видел в последний раз, и меня, наверное, трудно будет узнать; седой вон весь, - расчувствовался отец, волнение охватило душу, на глазах слезы, а Марта утешает:
     - Важно, Иван, что ты живым к ним вернулся. Теперь бы вот еще Елизавету дождаться и все у вас образуется. Сашка с Юрой теперь тебе в помощь. Все самое хорошее, Иван, за этой дверью; ждет тебя, ты только отвори, порадуй детей, настрадались они в разлуке, без тебя родимого.
   Все долгие восемь лет шел Иван нелегкой дорогой жизни с одной лишь мечтой в душе; вновь обнять семью. И вот сейчас, скупая судьба должна будет порадовать его, вернуть что отняла. А Сашка стоял и улыбался, умиляясь сердцем, зная, что теперь, совсем скоро и Ника с сестрами отыщутся. Великое счастье воротится в землянку, которая хранит память о покинувших ее выстраданный уют, детях Ивана и Елизаветы.
   Отворив двери, отец едва устоял на ногах, обнимая набросившихся на него, совсем взрослых детей. Они выросли, а ему казалось, что нет, этого не может быть; он помнил их другими, совсем юными, малыми крохами, нуждавшимися в заботе. И вот они, уже выше его ростом, почти валят с ног от нахлынувшего ликования и счастья встречи с отцом. Ивана переполняла благодарность другу Эмилю и Марте, за подаренную возможность ухватить верную ниточку, приведшую его к дому, он радовался предстоящему началу долгого пути поиска родных, объединения разбросанных по Сибири, обездоленных и осиротевших детей. Плакала и Марта, осчастливленная вместе со старшими детьми Ивана, зная, что отныне в землянке станет жить выстраданная, вновь обретенная надежда, на прежнюю целостность и покой семьи.