Великие стихи

1 Николай Гумилев  Слово

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.


2  Роберт Бернс  В полях, под снегом и дождем...

В полях, под снегом и дождем,
     Мой милый друг,
     Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
     От зимних вьюг,
     От зимних вьюг.

А если мука суждена
     Тебе судьбой,
     Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
     Делить с тобой,
     Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,
     Где ночь кругом,
     Где тьма кругом, -
Во тьме я солнце бы нашел
     С тобой вдвоем,
     С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел
     Весь шар земной,
     Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
     Тобой одной,
     Тобой одной.


3 Александр Блок  Успение

Ее спеленутое тело
Сложили в молодом лесу.
Оно от мук помолодело,
Вернув бывалую красу.

Уже не шумный и не ярый,
С волненьем, в сжатые персты
В последний раз архангел старый
Влагает белые цветы.

Златит далекие вершины
Прощальным отблеском заря,
И над туманами долины
Встают усопших три царя.

Их привела, как в дни былые,
Другая, поздняя звезда.
И пастухи, уже седые,
Как встарь, сгоняют с гор стада.

И стражей вечному покою
Долины заступила мгла.
Лишь меж звездою и зарею
Златятся нимбы без числа.

А выше, по крутым оврагам
Поет ручей, цветет миндаль,
И над открытым саркофагом
Могильный ангел смотрит вдаль.


4  Анна Ахматова

В каждом древе распятый Господь,
В каждом колосе тело Христово,
И молитвы пречистое слово
Исцеляет болящую плоть.

5 ШАРЛЬ БОДЛЕР
ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ

Дитя, сестра моя!
Уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем,
Где для любви века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем.

И Солнца нежный луч
Среди ненастных туч
Усталого ума легко коснется
Твоих прекрасных глаз
Таинственный приказ
В соленой пелене два черных солнца

И мы войдем в большой и светлый дом,
Где временем уют отполирован,
Где аромат цветов изыскан и медов
Где сладкой амброй воздух околдован,
За тонким льдом стекла прозрачны зеркала,
Воздушный блеск играет каждой гранью
Все говорит в тиши на языке души,
Единственном, достойном пониманья.

В каналах корабли
В дремотный дрейф легли
Бродячий флаг их голубого цвета
Сюда прислал их бриз
Исполнить твой каприз
Они пришли с другого края света

А солнечный закат
Соткал полям наряд,
Одел каналы, улицы и зданья,
И блеском золотым весь город одержим
В неистовом предсумрачном сиянии.

Дитя, сестра моя!
Уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем,
Где для любви века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем.


6  слышал – в келии простой – Александр Сергеевич Пушкин

Я слышал – в келии простой
Старик молитвою чудесной
Молился так передо мной:
«Отец людей! Отец небесный!
Да имя вечное Твоё
Святится нашими сердцами!
Да прийдет Царствие Твоё.
Твоя да будет Воля с нами,
Как в небесах, так на земли!
Насущный хлеб нам ниспошли
Твоею щедрою рукою.
И как прощаем мы людей,
Так нас, ничтожных пред Тобою,
Прости, Отец, Своих детей.
Не ввергни нас во искушенье
И от лукавого прельщенья
Избави нас и пожалей”.


7  Осенний вечер  Ф. Тютчев
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть:
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землею,
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою,
Ущерб, изнеможенье – и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божественной стыдливостью страданья.


8   «Есть в осени первоначальной…»  Ф. Тютчев
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде, —
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь —
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле…


9 Лев Зилов
По хрустальным лесенкам,
Светлыми дорожками,
Ангелочки бегают
Маленькими ножками.

Им кивают весело
Розы бирюзовые,
К ним летят, торопятся
Бабочки пунцовые.

Где поют под ветками
Птички звонко песенки,
Их встречает Боженька
На последней лесенке.

Боженька весь беленький,
С седенькими бровками.
Платьице застёгнуто
Божьими коровками.

Упираясь в лесенку
Палочкой-подпорочкой,
Кормит он воробушков
Тёплой, вкусной корочкой.

Подбегают ангелы
И целуют ноженьки
Своего любимого
Беленького Боженьки.

И даёт им Боженька
Золотые ломики,
Отсылает ангелов
В голубые домики.

Чтоб колоть-раскалывать
Камни серебристые
И из них устраивать
Звёздочки лучистые.

Ночью выйдут ангелы
Быстро сеять звёздочки
По небу стемневшему
В чёрные бороздочки.

1908 г.

Праматерь ночь, с тобой сижу у лампы
И, слушая осенний мерный шум,
Приподнимаю занавес у рампы,
А там, за ним, вся жизнь, весь сгусток дум.

Торжественно, с мучительным покоем
В провал былого опуская гроб,
Над безднами плыву безумным Ноем,
Избегнувшим и выжившим потоп.

Вокруг во рвах разбросан щебень пёстрый
Домов, деревьев, утвари скупой,
И по скале обломанной и острой
Висят тела последнею толпой.

Гляжу на них, открыв окно ковчега,
Ещё шумят, свергаясь с гор, ручьи...
Летят ко мне (им нет внизу ночлега)
С масличной ветвью голуби мои.




Иволгам

Там слишком много светлого простора
И так вдали нежны небес края...
Должно быть, смерть придёт за мною скоро,
И набожно уходит жизнь моя!

Прощайте, иволги! Вы пели так прилежно
Простую песенку о солнце, о весне,
Так эхо сердца вторило вам нежно,
Так много мудрого вы рассказали мне!
 
Я не умру, как вы не умирали!
Я только замолчу, я только оглянусь
Ещё раз бережно на ласковые дали,
Потом засну, потом - опять проснусь!


Св. Николай Мирликийский

Двери заперты засовом,
Ночь висит щитом лиловым.
День зарю кругом заводит,
И святой на землю сходит.

Тёмный, мрачный и высокий,
Светлокудрый, остроокий,
Шагом мерным и нескорым
Он во мгле идёт дозором.

Он щеколды запирает,
Всё в порядок прибирает,
У ворот стучит клюкою
И качает головою.

С первым светом он уходит,
Очи в глубь небес возводит,
И вздыхает он глубоко
У околиц одиноко.

Тот, кто встанет раным-рано,
Тот увидит в мгле тумана,
В зыби воздуха ночного
Призрак тающий святого.

Мерно в дальнюю дорогу
Он идет на небо к Богу,
И его, склоняясь, нива
Провожает молчаливо.


1908


Св. Серафим Саровский

С петухом воспрянув, ночью ясной,
Сотворив молитву на коленях,
Отворял он дверцу в лес ненастный
И садился робко на ступенях.

До зари ходил он за водою
На прозрачный ключ, закрытый ивой.
Не смущал он струй своей бадьёю,
Не будил малиновки пугливой.

Отогнав недолгие заботы,
Полный к жизни радостным приветом,
На заре, окончивши работы,
Он творил молитву перед светом.

Приподняв блестящее оконце,
Припадал лицом он светлокудрым:
"Помоги мне быть простым как солнце!
Помоги мне быть как солнце мудрым!"


1908


Св. Сергий Радонежский

Сергий-батюшка с кузовком ходил,
Костянику, свет, по кустам сбирал.
Его, батюшку, бур-медведь водил,
Жёлтый мёд ему по дуплам казал.

Он, свет, ягоду со стебля срывал,
Пестик ягодный оставлял в стебле.
Светлый, жидкий мёд из сотов сливал,
Мёду на зиму оставлял пчеле.

Кузовок делил - вожака кормил,
Сам три ягодки, да росинку сот.
В студеном ключе он уста мочил
И цветы кропил пылью свежих вод.

Он с устатку тут почивать любил,
Клал он голову меж звериных лап...
Жаркий день его, долгий путь томил.
Был он, батюшка, как травинка слаб.


1908
Автор: Лев Зилов

10 Борис Чичибабин
* * *

В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно…
Вот утро ткет паук — смотри, не оборви…
А слышишь, как звучит медлительно и нежно
в мелодии листвы мелодия любви?

По утренней траве как путь наш тих и долог!
Идти бы так всю жизнь — куда, не знаю сам.
Давно пора начать поклажу книжных полок —
и в этом ты права — раздаривать друзьям.

Нет в книгах ничего о вечности, о сини,
как жук попал на лист и весь в луче горит,
как совести в ответ вибрируют осины,
что белка в нашу честь с орешником творит.

А где была любовь, когда деревья пахли
и сразу за шоссе кончались времена?
Она была везде, кругом и вся до капли
в богослуженье рос и трав растворена.

Какое счастье знать, что мне дано во имя
твое в лесу твоем лишь верить и молчать!
Чем истинней любовь, тем непреодолимей
на любящих устах безмолвия печать.
1990


11Стихотворение Ильи Кормильцева...

мне снилось что Христос воскрес
и жив как я и ты
идет несет незримый вес
а на руках бинты

идет по вымершим дворам
пустынных городов
и Слово жаждет молвить нам
но не находит слов

а мне снилось что Христос воскрес
а мне снилось что Он жив
а мне снилось что Христос воскрес
а мне снилось что Он жив

мне снилось Он мне позвонил
когда искал приют
и ненароком обронил
что здесь Его убьют

мне снилось что Он пил вино
в подъезде со шпаной
и били до смерти Его
цепочкою стальной

а мне снилось что Христос воскрес
а мне снилось что Он жив
а мне снилось что Христос воскрес
а мне снилось что Он жив

звучал Его последний смех
переходящий в стон
мне снилось я один из тех
с кем пил в подъезде Он

проснулся я и закурил
и встал перед окном
и был весь опустевший мир
один сиротский дом
Мне снилось, что Христос воскрес, и жив, как я и ты,
Идёт, несёт незримый вес, а на руках бинты.


12 Николай Заболоцкий, "Лицо коня", 1926

Животные не спят. Они во тьме ночной
Стоят над миром каменной стеной.

Рогами гладкими шумит в соломе
Покатая коровы голова.
Раздвинув скулы вековые,
Её притиснул каменистый лоб,
И вот косноязычные глаза
С трудом вращаются по кругу.

Лицо коня прекрасней и умней.
Он слышит говор листьев и камней.
Внимательный! Он знает крик звериный
И в ветхой роще рокот соловьиный.

И зная всё, кому расскажет он
Свои чудесные виденья?
Ночь глубока. На тёмный небосклон
Восходят звёзд соединенья.
И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в лёгких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира,
И грива стелется, как царская порфира.

И если б человек увидел
Лицо волшебное коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
И отдал бы коню. Поистине достоин
Иметь язык волшебный конь!
Мы услыхали бы слова.
Слова большие, словно яблоки. Густые,
Как мёд или крутое молоко.
Слова, которые вонзаются, как пламя,
И, в душу залетев, как в хижину огонь,
Убогое убранство освещают.
Слова, которые не умирают
И о которых песни мы поём.

Но вот конюшня опустела,
Деревья тоже разошлись,
Скупое утро горы спеленало,
Поля открыло для работ.
И лошадь в клетке из оглобель,
Повозку крытую влача,
Глядит покорными глазами
В таинственный и неподвижный мир.


13 Арсений Тарковский, 1956

Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зелёных ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка — слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге яркострекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.

Я любил свой мучительный труд, эту кладку
Слов, скреплённых их собственным светом, загадку
Смутных чувств и простую разгадку ума,
В слове п р а в д а мне виделась правда сама,
Был язык мой правдив, как спектральный анализ,
А слова у меня под ногами валялись.

И ещё я скажу: собеседник мой прав,
В четверть шума я слышал, в полсвета я видел,
Но зато не унизив ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студёной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звёзды падали мне на рукав.

14 Дмитрий Кленовский, 1948

Бойся падших ангелов! В толпе
Ангелов — не все к нам благосклонны.
Есть такие, что как червь в крупе,
Роются в душе твоей смущённой.

Точат потаённые пути
В чистые, заветные глубины,
Чтобы, в пыль их зёрна превратив,
Липкую оставить паутину.

Падший ангел — он тебя бедней,
Потому и кормится тобою.
Словно к горлу, к совести твоей
Присосётся жадною губою.

Иль твою откормит щедро страсть,
Всё, чем сердце суетно и глухо,
Чтоб потом полакомиться всласть
Свежею убоиною духа.

Он тебе является, паря
В силе, славе и великолепьи.
Только горе, если за наряд
С плеч его отдать свои отрепья!

Настоящий ангел твой незрим,
Подойдет — листа не заколышет.
Будто ты и не встречался с ним!
Будто вовсе он тебя не слышит!

Он тебя не балует ничем,
Строг к тебе, суров порою даже.
Лишь когда отчаешься совсем —
Незаметно путь тебе укажет.

И когда (в лазурь из темноты!)
Он тебе откроет двери рая
— Вскрикнешь ты в смятеньи: "Это Ты!
Я тебя давно и странно знаю!

Ты скрывался с моего пути,
Ты молчал, когда я звал на помощь!
Думалось: ну где же мне дойти,
Жалкому и нищему такому!

А теперь передо мной расцвёл
Этот край, безоблачен и светел!
И что Ты сюда меня привёл,
Веришь ли, я даже не заметил!"


15 Глеб Семёнов, 1954

Когда меж небом и землёй
Гудят натянутые сосны,
И, как зеленоватой мглой,
Их музыкой многоголосной
Душа затоплена — не мне
Постичь исполненное свыше.
Я только слушаю — и слышу,
И вещий холод по спине...


16 Владислав Ходасевич, 1921
ЭЛЕГИЯ

Деревья Кронверкского сада
Под ветром буйно шелестят.
Душа взыграла. Ей не надо
Ни утешений, ни услад.

Глядит бесстрашными очами
В тысячелетия свои,
Летит широкими крылами
В огнекрылатые рои.

Там всё огромно и певуче,
И арфа в каждой есть руке,
И с духом дух, как туча с тучей,
Гремят на чудном языке.

Моя изгнанница вступает
В родное, древнее жильё
И страшным братьям заявляет
Равенство гордое своё.

И навсегда уж ей не надо
Того, кто под косым дождём
В аллеях Кронверкского сада
Бредёт в ничтожестве своём.

И не понять мне бедным слухом,
И косным не постичь умом,
Каким она там будет духом,
В каком раю, в аду каком.

Четыре года войны, пять лет лагерей и более двадцати лет изгнания из литературы выпали на долю поэта Бориса Чичибабина. Но писать стихи он не переставал даже в самые тяжелые времена. В проекте «50 великих стихотворений» — одно из самых известных и лучших стихотворений автора.


17 Борис Чичибабин

Ночью черниговской с гор араратских,
шерсткой ушей доставая до неба,
чад упасая от милостынь братских,
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Плачет Господь с высоты осиянной.
Церкви горят золоченой известкой,
Меч навострил Святополк Окаянный.
Дышат убивцы за каждой березкой.

Еле касаясь камений Синая,
темного бора, воздушного хлеба,
беглою рысью кормильцев спасая,
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Путают путь им лукавые черти.
Даль просыпается в россыпях солнца.
Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.
Мук не приявший вовек не спасется.

Киев поникнет, расплещется Волга,
глянет Царьград обреченно и слепо,
как от кровавых очей Святополка
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Смертынька ждет их на выжженных пожнях,
нет им пристанища, будет им плохо,
коль не спасет их бездомный художник
бражник и плужник по имени Леха.

Пусть же вершится веселое чудо,
служится красками звонкая треба,
в райские кущи от здешнего худа
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Бог-Вседержитель с лазоревой тверди
ласково стелет под ноженьки путь им.
Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.
Чад убиенных волшбою разбудим.

Ныне и присно по кручам Синая,
по полю русскому в русское небо,
ни колоска под собой не сминая,
скачут лошадки Бориса и Глеба.

 
Исторический контекст
Стихотворение «Ночью черниговскои;…» было написано в 1977 году. Это был период, когда Борис Чичибабин претерпевал многолетнее забвение, будучи исключенным из Союза писателеи; СССР и запрещенным для публикации в стране. Но несмотря на мощное идеологическое давление, поэт оставался верен своим художественным взглядам и не переставал писать. В эти годы он написал стихотворение, которое многие современники и исследователи считали лучшим произведением поэта. Философ Григорий Померанц, хорошо знавший Чичибабина, вспоминал: «Последние годы Борис часто читал эти стихи. Они стали для него самого словеснои; иконои;...»

Автор
Настоящая фамилия поэта Бориса Алексеевича Чичибабина (1923–1994) — Полушин. Псевдоним «Чичибабин» был взят в честь двоюродного деда со стороны матери — академика Алексея Евгеньевича Чичибабина, известного учёного-химика.

Чичибабин был родом из офицерской семьи. В юности он увлекался историей и в 1940 поступил на исторический факультет Харьковского университета. Однако в начале войны, в 18 лет, он был призван в армию, где служил солдатом минометной роты на Закавказском фронте (там же служил еще один будущий известный поэт — Булат Окуджава).

В 1977 году опальный советский поэт написал стихотворение о святых Борисе и Глебе. Прочитайте его!

После войны Чичибабин поступил в тот же университет, но уже на филологический факультет, где не только писал стихи, но и «издавался» особым образом. «Покупалась школьная тетрадка, разрезалась вдоль пополам, а потом еще перегибалась вдоль опять пополам. Получалась такая узенькая книжечка, где он своим мелким, изумительно разборчивым почерком, писал свои стихи». Именно в таком виде стихи распространялись среди однокурсников. Однако уже в 1946 году молодой поэт был арестован и осуждён на 5 лет лагерей за якобы «антисоветскую агитацию» в своих стихотворениях (что было в них на самом деле — неизвестно). Сам Чичибабин вспоминал: «Когда меня спрашивают: за что? — я отвечаю: ни за что, как многие в те времена...»

В 1977 году опальный советский поэт написал стихотворение о святых Борисе и Глебе. Прочитайте его!

В тюрьме он продолжал писать стихи. Однако о лагере старался позже не вспоминать: «Когда приходится попадать в компанию бывших лагерников, я чувствую себя среди них самозванцем — ничего не помню. У меня была надежная внутренняя защита, как бы “внутренний монастырь”: мои мечты, книги, стихи, моя духовная свобода, этим я и жил».

Однажды, отвечая на вопросы анкеты, Чичибабин написал, что его любимое занятие «совершать героические поступки». На пункт «Ваше представление о счастье» он ответил: «Любить». А когда нужно было написать, «что для него несчастье», он ответил: «О несчастье не имею ни малейшего представления».

В 1977 году опальный советский поэт написал стихотворение о святых Борисе и Глебе. Прочитайте его!

В 50-х годах его стихотворения распространялись в рукописном виде и были известны немногим. Однако в 60-е, во время массового увлечения поэзией, Чичибабин стал выступать на поэтических вечерах, печататься (хотя, по словам самого поэта, его «главные» стихи все равно не пропускала советская цензура) и руководить литературной студией. Но вскоре ее закрыли: поводом послужили занятия по творчеству «неблагонадёжного» Пастернака. После этого, не имея достаточных средств к существованию, Чичибабин устроился на конторскую работу в трамвайно-троллейбусное управление, где проработал целых 23 года. В 1973 году снова за «неугодные» стихотворения его исключили из Союза писателей (членом которого он являлся с 1966 года). Несмотря на то, что в тюрьму он в этот раз не попал, Чичибабин оказался на двадцать с лишним лет «отлучен» от литературы. Его вовсе перестали печатать:

«В тихом шелесте читален
Или так, для разговорца,
Глухо имя Чичибабин.
Нет такого стихотворца».

Только в конце 1980-х, в годы перестройки, Чичибабин возвращается в большую литературу: его снова печатают, восстанавливают в Союзе писателей, поэт выступает по радио и телевидению. В 1990 году за книгу «Колокол» поэту вручили Государственную премию СССР и премию имени Сахарова «За гражданское мужество». Однако это счастливое возвращение продлилось совсем недолго: 15 декабря 1994 года поэт скончался.

В 1977 году опальный советский поэт написал стихотворение о святых Борисе и Глебе. Прочитайте его!
Произведение
Стихотворение «Ночью черниговской…» создано Борисом Чичибабиным под впечатлением от иконы XIV века святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, которая сейчас хранится в Третьяковскои; галерее и происходит из Успенского собора Московского Кремля.

На иконе первые русские святые изображены скачущими на конях, один из которых темного окраса, а другои; — красного. Под копытами коней — горки, свойственные иконописной традиции, которые символизируют высоту духовного совершенства. В правои; руке у каждого князя длинное копье с небольшим знаменем. В правом верхнем углу иконы, «на небе», располагается фигура Господа, благословляющая братьев.

Икона, изображающая Бориса и Глеба скачущими на конях, — особый тип иконографии святых братьев, который получил распространение на Руси в XIV веке (ранее иконы изображали святых князей по-другому — без конеи; и в богатых княжеских одеждах). Первые иконы святых Бориса и Глеба предназначались для церквей, построенных в их честь во многих городах Руси, среди которых был и Чернигов. Скорее всего, отсюда у Чичибабина возник образ «черниговскои; ночи».

В 1977 году опальный советский поэт написал стихотворение о святых Борисе и Глебе. Прочитайте его!
Середина XIV в. Псков. Государственная Третьяковская галерея
В истории гибели князей поэта увлекли христианские идеи жертвенной любви, спасения и мученичества за веру: «Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти. Мук не приявший вовек не спасется». Хоть и «плачет Господь», но жертва должна свершиться: святые братья последовали примеру Иисуса Христа, «иже положи душу свою за люди своя».

«Бог-Вседержитель с лазоревои; тверди ласково стелет под ноженьки путь им» — здесь Чичибабин пишет о Господнем благословении Бориса и Глеба на их духовный подвиг — жертвенное смирение перед лицом смерти от руки брата. Их подвиг мученичества основывается на Христовои; заповеди о любви. Братья не пожелали силои; настоять на своем земном княжеском праве, предпочтя земному царствованию «царствие небесное». Еще преподобныи; Нестор Летописец в своем «Чтении о Борисе и Глебе» (1080-е годы) подчеркивал миролюбие святых братьев не только в смысле повиновения брату, но и как заботу о сохранении мира между всеми подданными. Борис и Глеб предпочли умереть, чтобы предотвратить дальнейшую борьбу за власть и связанную с этим гибель людей. Об этом же пишет и Чичибабин («чад упасая от милостынь братских»).

Образ Святополка Окаянного, брата Бориса и Глеба, дан Чичибабиным в традициях древнерусской литературы: он, злодей и убийца, противопоставлен своим добрым и безвинным братьям. Фигура Святополка замечательно иллюстрирует отношение Чичибабина к злодеям-грешникам: «Согласно Божьим заповедям, нужно, должно ненавидеть грех и любить грешников... противиться злу и любить носителей зла, любить злодеев, любить в них людей, наших братьев и сестер. Я знаю, что это так, знаю, что так нужно и должно, но понять это ни умом, ни сердцем не могу... Я не могу любить убии;цу, мучителя, насильника, не могу отделить их страшных дел, их злодейств от них самих...».

«Бездомный художник, бражник и плужник по имени Леха» — это один из ближайших друзей Чичибабина, художник, актер и музыкант Леонид "Леха" Пугачев. Некоторые исследователи утверждают, что он задумывал написать копию той самой иконы Бориса и Глеба 1340-х годов. Скорее всего, об этом знал и Чичибабин, который в свою очередь написал свою «словесную» икону, опираясь на древнее изображение святых.

Интерес поэта к христианским темам и сюжетам неслучаен. Чичибабин вспоминал, что в годы официального запрета его поэзии, он и его товарищи «искали Бога». Вдова поэта Лилия Семеновна также отмечала, что стихи мужа отражали «трагический путь общества», несли «отпечаток внутреннеи; свободы, нравственного поиска и ответственности человека перед Богом».

В 1977 году опальный советский поэт написал стихотворение о святых Борисе и Глебе. Прочитайте его!
Лилия Карась-Чичибабина и Борис Чичибабин. 1968 год
Григорий Померанц утверждал: «В стихах Бориса Чичибабина, во всей их безыскусственности нет стилизации под святость, но есть то, что составляет самую ее суть: любовь. Любовь как счастье разделенного чувства и любовь как готовность душу свою отдать за ближнего...»

 

Сложные слова
Упасать — уберечь, устеречь, охранить.

Осиянный — освещенный, озаренный.

Пожни — луг, место покоса.

Волшба — колдовство, волхование.

Ныне и присно — сейчас и всегда (церковнославянское выражение).

18 Николай Рубцов, 1964
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.–
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,
Тот же зелёный простор.
Словно ворона весёлая,
Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная!..
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.


19Николай Заболоцкий, 1957
 Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?

Природа хочет жить, и потому она
Миллионы зёрен скармливает птицам,
Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
Едва ли вырывается одна.

Вселенная шумит и просит красоты,
Кричат моря, обрызганные пеной,
Но на холмах земли, на кладбищах вселенной
Лишь избранные светятся цветы.

Я разве только я? Я – только краткий миг
Чужих существований. Боже правый,
Зачем Ты создал мир, и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг!

20
последнее жутковатое Кормильцева
Я видел секретные карты,
Я знаю, куда мы плывём.
Капитан, я пришёл попрощаться с тобой,
с тобой и твоим кораблём.

Я спускался в трюм,
Я беседовал там
С господином начальником крыс.
Крысы сходят на берег
В ближайшем порту
В надежде спастись.

На верхней палубе играет оркестр,
И пары танцуют фокстрот,
Стюард разливает огонь по бокалам
И смотрит, как плавится лёд.
Он глядит на танцоров, забывших о том,
Что каждый из них умрёт.

Но никто не хочет и думать о том,
Пока "Титаник" плывёт.
Никто не хочет и думать о том,
Пока, пока "Титаник" плывёт.

Матросы продали винт эскимосам за бочку вина,
И судья со священником спорят всю ночь,
Выясняя, чья это вина.
И судья говорит, что всё дело в законе,
А священник – что дело в любви.
Но при свете молний становится ясно –
У каждого руки в крови.

Я видел акул за кормой,
Акулы глотают слюну,
Капитан, все акулы в курсе,
Что мы скоро пойдём ко дну.
Впереди встает холодной стеной
Арктический лёд.

Но никто не хочет и думать о том,
Пока "Титаник" плывёт.
Никто не хочет и думать о том,
Пока, пока "Титаник" плывёт.

Илья Кормильцев


21
МАТЬ

Смеркается. Казнён. С Голгофы отвалив,
спускается толпа, виясь между олив,
подобно медленному змию;
и матери глядят, как под гору, в туман
увещевающий уводит Иоанн
седую, страшную Марию.

Уложит спать её и сам приляжет он,
и будет до утра подслушивать сквозь сон
её рыданья и томленье.
Что, если у неё остался бы Христос
и плотничал, и пел? Что, если этих слёз
не стоит наше искупленье?

Воскреснет Божий Сын, сияньем окружён;
у гроба, в третий день, виденье встретит жён,
вотще купивших ароматы;
светящуюся плоть ощупает Фома,
от веянья чудес земля сойдет с ума,
и будут многие распяты.

Мария, что тебе до бреда рыбарей!
Неосязаемо над горестью твоей
дни проплывают, и ни в третий,
ни в сотый, никогда не вспрянет он на зов,
твой смуглый первенец, лепивший воробьев
на солнцепёке, в Назарете.

Владимир Набоков, Берлин, 1925


22
Сколько лет нам, Господь?.. Век за веком с тобой мы стареем...
Помню, как на рассвете, на въезде в Иерусалим,
Я беседовал долго со странствующим иудеем,
А потом оказалось — беседовал с Богом самим.

Это было давно — я тогда был подростком безусым,
Был простым пастухом и овец по нагориям пас,
И таким мне казалось прекрасным лицо Иисуса,
Что не мог отвести от него я восторженных глаз.

А потом до меня доходили тревожные вести,
Что распят мой Господь, обучавший весь мир доброте,
Но из мертвых воскрес — и опять во вселенной мы вместе,
Те же камни и тропы, и овцы на взгорьях всё те.

Вот и стали мы оба с тобой, мой Господь, стариками,
Мы познали судьбу, мы в гробу побывали не раз
И устало садимся на тот же пастушеский камень,
И с тебя не свожу я, как прежде, восторженных глаз.

Вениамин Блаженный (1921—1999)

23 Мешать соединенью двух сердец
Я не намерен. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь - над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь - звезда, которую моряк
Определяет место в океане.

Любовь - не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжёт мой стих, -
То нет любви - и нет стихов моих!

Уильям Шекспир


24
Надмирно, как на кручу круча,
Провально-далека, легка,
Высь поднялась — на тучу туча
И облака на облака.

И эти клубы белой пены,
Воздушный снег — за слоем слой —
Внезапно брызнувший, мгновенный
Разрезал дымный свет косой!

Он глубь небесную раздвинул —
Неудержимым ветром гроз
В лицо пахнул! Из жизни вынул,
В день сотворенья перенёс.

Василий Казанцев, 1974


25
Живу на даче. Жизнь чудна.
Своё повидло…
А между тем ещё одна
душа погибла.

У мира прорва бедолаг,—
о сей минуте
кого-то держат в кандалах,
как при Малюте.

Я только-только дотяну
вот эту строчку,
а кровь людская не одну
зальёт сорочку.

Уже за мной стучатся в дверь,
уже торопят,
и что ни враг — то лютый зверь,
что друг — то робот.

Покойся в сердце, мой Толстой,
не рвись, не буйствуй,—
мы все привычною стезёй
проходим путь свой.

Глядим с тоскою, заперты,
вослед ушедшим.
Что льда у лета, доброты
просить у женщин.

Какое пламя на плечах,
с ним нету сладу,—
принять бы яду натощак,
принять бы яду.

И ты, любовь моя, и ты —
ладони, губы ль —
от повседневной маеты
идёшь на убыль.

Как смертью веки сведены,
как смертью — веки,
так все живём на свете мы
в Двадцатом веке.

Не зря грозой ревёт Господь
в глухие уши:
— Бросайте всё! Пусть гибнет плоть.
Спасайте души!

Борис Чичибабин, 1966

26 Гюнтер Тюрк
Гюнтер Тюрк
Есть глубокие строки поэта Гюнтера Тюрка. Нам видима лишь поверхность, а суть глубже

Взгляни на то, как жизнь расходится всё шире,
Как тонут существа в непостижимой мгле.
И ты один из них, и жить подвигнут в мире
Не для того, чтоб след оставить на земле.

Подёнщик, нанят ты хозяином с утра до
Конца дня, и тебе доверен груз. Иди ж
И донеси его, и ждёт тебя награда
За труд, а не за то, что много наследишь.

Не складывай в уме магические числа,
В душе, в душе твоей звучит благая весть:
"Не тщись постигнуть суть Божественного смысла,
Всё, что тебе дано — поверить, что он есть.

Поверь, и ты поймешь, что с грохотом прибоя,
С рыданьем труб, со струнным пением ветров
Ты, мимолётный штрих, внезапный вскрик гобоя —
Необходимый звук в симфонии миров.


Эвридика
У человека тело
Одно, как одиночка,
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей - шрам на шраме,
Надетой на костяк.

Летит сквозь роговицу
В небесную криницу,
На ледяную спицу,
На птичью колесницу
И слышит сквозь решетку
Живой тюрьмы своей
Лесов и нив трещотку,
Трубу семи морей.

Душе грешно без тела,
Как телу без сорочки,-
Ни помысла, ни дела,
Ни замысла, ни строчки.
Загадка без разгадки:
Кто возвратится вспять,
Сплясав на той площадке,
Где некому плясать?

И снится мне другая
Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От робости к надежде,
Огнем, как спирт, без тени
Уходит по земле,
На память гроздь сирени
Оставив на столе.

Дитя, беги, не сетуй
Над Эвридикой бедной
И палочкой по свету
Гони свой обруч медный,
Пока хоть в четверть слуха
В ответ на каждый шаг
И весело и сухо
Земля шумит в ушах.

© Бхакти Вигьяна Госвами
  Лекция«Обзор Бхагавад-гиты, введение»
Федор Тютчев
О вещая душа моя!..
О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты — жилица двух миров,
Твой день — болезненный и страстный,
Твой сон — пророчески-неясный,
Как откровение духов…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.

Александр Блок
Неведомому богу
Не ты ли душу оживишь?
Не ты ли ей откроешь тайны?
Не ты ли песни окрылишь,
Что так безумны, так случайны?..
О, верь! Я жизнь тебе отдам,
Когда бессчастному поэту
Откроешь двери в новый храм,
Укажешь путь из мрака к свету!..
Не ты ли в дальнюю страну,
В страну неведомую ныне,
Введешь меня — я вдаль взгляну
И вскрикну: "Бог! Конец пустыне!


Василий Казанцев
Высоченны лесные палаты.
Гул и солнце в древесном строю.
— Что ж ты, милая пташечка, плачешь?
— Я не плачу — я песню пою.


А лесинка шумливая рядом
Всё лопочет про радость свою.
— И чему же ты, глупая, рада?
— Я не рада. Я песню пою.


Синий дым, белый день. И звучанье.
Хвойно-лиственный шорох и плеск.
Выше радости, выше печали
Этот дым. Этот день. Этот лес.


Эти песни — не плач и не гимны
Это выше, чем плач или гимн.
Мне навеки остаться таким бы.
…Если можно остаться таким.




Ф. Соллогуб
По жестоким путям бытия
Я бреду, бесприютен и сир,
Но зато вся природа — моя,
Для меня наряжается мир.


Для меня в тайне вешних ночей,
Заливаясь, поют соловьи.
Как невольник, целует ручей
Запылённые ноги мои.


И светило надменное дня,
Золотые лучи до земли
Предо мною покорно склоня,
Рассыпает их в серой пыли.



Николай Заболоцкий
"Не позволяй душе лениться!"
 
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.

А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.

Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!


 
Омар Хайям
 
Благородство страданием, друг, рождено,
Стать жемчужиной — всякой ли капле дано?
Можешь все потерять, сбереги только душу, —
Чаша снова наполнится, было б вино.
 
Ветер жизни иногда свиреп.
В целом жизнь, однако, хороша.
И не страшно, когда черный хлеб,
Страшно, когда черная душа.
 
Быть может, и дружбу мы также забудем,
И ты дураком меня, друг, назовешь!
Не все ли равно?! — Мы словами лишь судим,
А в душу заглянешь — души не найдешь!
 
Борис Пастернак
"Душа"
 
Душа моя, печальница
О всех в кругу моем,
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем.

Тела их бальзамируя,
Им посвящая стих,
Рыдающею лирою
Оплакивая их,

Ты в наше время шкурное
За совесть и за страх
Стоишь могильной урною,
Покоящей их прах.

Их муки совокупные
Тебя склонили ниц.
Ты пахнешь пылью трупною
Мертвецких и гробниц.

Душа моя, скудельница,
Всё, виденное здесь,
Перемолов, как мельница,
Ты превратила в смесь.

И дальше перемалывай
Всё бывшее со мной,
Как сорок лет без малого,
В погостный перегной.
 
Михаил Лермонтов
"Душа моя должна прожить..."
 
Душа моя должна прожить в земной неволе
Не долго. Может быть я не увижу боле
Твой взор, твой милый взор, столь нежный для других,
Звезду приветную соперников моих;

Желаю счастья им - тебя винить безбожно
За то, что мне нельзя все, все, что им возможно;
Но если ты ко мне любовь хотела скрыть,
Казаться хладною и в тишине любить,

Но если ты при мне смеялась надо мною,
Тогда как внутренно полна была тоскою,
То мрачный мой тебе пускай покажет взгляд,
Кто более страдал, кто боле виноват!

 
Николай Гумилёв
"Душа и тело" 
I
Над городом плывет ночная тишь
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты всё-таки молчишь,
Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
— Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле?

— Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью.
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.

— Ах, я возненавидела любовь,
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир мне чужой, но стройный и прекрасный.

— И если что еще меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надежный щит,
Холодное презрительное горе. —
II
Закат из золотого стал как медь,
Покрылись облака зеленой ржою,
И телу я сказал тогда: — Ответь
На всё провозглашенное душою. —

И тело мне ответило мое,
Простое тело, но с горячей кровью:
— Не знаю я, что значит бытие,
Хотя и знаю, что зовут любовью.

— Люблю в соленой плескаться волне,
Прислушиваться к крикам ястребиным,
Люблю на необъезженном коне
Нестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… Когда глаза
Ее потупленные я целую,
Я пьяно, будто близится гроза,
Иль будто пью я воду ключевую.

— Но я за всё, что взяло и хочу,
За все печали, радости и бредни,
Как подобает мужу, заплачу
Непоправимой гибелью последней.

III
Когда же слово Бога с высоты
Большой Медведицею заблестело,
С вопросом, — кто же, вопрошатель, ты? —
Душа предстала предо мной и тело.

На них я взоры медленно вознес
И милостиво дерзостным ответил:
— Скажите мне, ужель разумен пес
Который воет, если месяц светел?

— Ужели вам допрашивать меня,
Меня, кому единое мгновенье
Весь срок от первого земного дня
До огненного светопреставленья?

— Меня, кто, словно древо Игдразиль,
Пророс главою семью семь вселенных,
И для очей которого, как пыль,
Поля земные и поля блаженных?

— Я тот, кто спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье:
А вы, вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне его сознанья!
 
Уильям Шекспир
"Моя душа, душа моей любви"
 
Меня неверным другом
не зови.
Как мог я изменить иль измениться?
Моя душа, душа моей любви,
В твоей груди, как мой залог, хранится.
Ты — мой приют, дарованный судьбой.
Я уходил и приходил обратно
Таким, как был, и приносил с собой
Живую воду, что смывает пятна.
Пускай грехи мою сжигают кровь,
Но не дошел я до последней грани,
Чтоб из скитаний не вернуться вновь
К тебе, источник всех благодеяний.
Что без тебя просторный этот свет?
Ты в нем одна. Другого счастья нет.
 
Афанасий Фет
"В душе измученной годами..."
 
В душе измученной годами,
Есть неприступный чистый храм,
Где всё нетленно, что судьбами
В отраду посылалось нам.
Для мира путь к нему заглохнет,-
Но в этот девственный тайник,
Хотя б и мог, скорей иссохнет,
Чем путь укажет, мой язык.
Скажи же - как, при первой встрече,
Успокоительно свела,
Вчера - о, как оно далече!-
Живая ты в него вошла?
И вот отныне поневоле
В блаженной памяти моей
Одной улыбки нежной боле,
Одной звездой любви светлей.
 
Сергей Есенин
"Душа грустит о небесах"
 
Душа грустит о небесах,
Она не здешних нив жилица.
Люблю, когда на деревах
Огонь зеленый шевелится.
То сучья золотых стволов,
Как свечи, теплятся пред тайной,
И расцветают звезды слов
На их листве первоначальной.
Понятен мне земли глагол,
Но не стряхну я муку эту,
Как отразивший в водах дол
Вдруг в небе ставшую комету.
Так кони не стряхнут хвостами
В хребты их пьющую луну...
О, если б прорасти глазами,
Как эти листья, в глубину.
 
Александр Блок
"Душа молчит"
 
Душа молчит. В холодном небе
Всё те же звезды ей горят.
Кругом о злате иль о хлебе
Народы шумные кричат...
Она молчит,— и внемлет крикам,
И зрит далекие миры,
Но в одиночестве двуликом
Готовит чудные дары,
Дары своим богам готовит
И, умащенная, в тиши,
Неустающим слухом ловит
Далекий зов другой души...
Так — белых птиц над океаном
Неразлученные сердца
Звучат призывом за туманом,
Понятным им лишь до конца.
 
Омар Хайям – Те, у кого душа лежала к мудрым думам
Те, у кого душа лежала к мудрым думам,
Пришли к ничтожеству путем своим угрюмым.
Будь простаком, дружи со свежим соком лоз,
А мудрым предоставь быть высохшим изюмом.
Генрих Гейне – Тело и душа
Так говорит душа: «О тело!
Я одного бы лишь хотела:
С тобой вовек не разлучаться,
С тобой во мрак и в ночь умчаться.
Ведь ты — мое второе «я»,
И облекаешь ты меня
Как бы в наряд, что шелком шит
И горностаями подбит.
Увы мне! Я теперь должна,
Абстрактна и оголена,
Навек блаженным стать Ничем,
В холодный перейти Эдем,
В чертоги те, где свет не тмится,
Где бродит эонов немых вереница,
Уныло зевая, — тоску вокруг
Наводит их туфель свинцовых стук.
Как я все это претерплю?
О тело, будь со мной — молю!»
И тело отвечает ей:
«Утешься от своих скорбей!
Должны мы выносить с тобою,
Что нам назначено судьбою.
Я — лишь фитиль; его удел —
Чтоб в лампе он дотла сгорел.
Ты — чистый спирт, и станешь ты
Звездой небесной высоты
Блистать навек. Я, прах исконный,
Остаток вещества сожженный,
Как все предметы, стану гнилью
И, наконец, смешаюсь с пылью.
Теперь прости, не унывай!
Приятнее, быть может, рай,
Чем кажется отсюда он.
Привет медведю, если б он,
Великий Бер* (не Мейербер),
Предстал тебе средь звездных сфер!»
____________
* – Игра слов: Бер — медведь (нем.)
Эмили Дикинсон – Душа 
Душа должна жить нараспашку,
Чтоб к ней пришедший Бог
Не дожидался у порога,
Застав ее врасплох.
Открой же дверь, пока Хозяин
Не вывесил замок,
Чтобы смутить ее визитом
Никто уже не смог.
Эмили Дикинсон – Душа выбирает общество
Душа выбирает общество —
И запирает дверь,
К ее Священной Особе
Не проникнуть теперь.
Она неподвижна, когда колесница
Стоит у ворот,
И Император на коврике,
Став на колени, ждет.
Она из простого народа
Выберет одного,
И будет дарить вниманием
Только его.
Эмили Дикинсон – Душа, ты волнуешься снова
Душа, ты волнуешься снова?
Но в этой безумной игре
Из сотен едва ли десять
Вернутся, не погорев.
И ангелы делают ставки
И, не дыша, глядят,
Как демоны – мою душу
Закладывая – галдят.
Рабиндранат Тагор – Невозможное
Одиночество? Что это значит? Проходят года,
Ты в безлюдье идешь, сам не зная, зачем и куда.
Гонит месяц срабон над лесною листвой облака,
Сердце ночи разрезала молния взмахом клинка,
Слышу: плещется Варуни, мчится поток ее в ночь.
Мне душа говорит: невозможное не превозмочь.
Сколько раз непогожею ночью в объятьях моих
Засыпала любимая, слушая ливень и стих.
Лес шумел, растревоженный всхлипом небесной струи,
Тело с духом сливалось, рождались желанья мои,
Драгоценные чувства дала мне дождливая ночь,
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.
Ухожу в темноту, по размокшей дороге бредя,
И в крови моей слышится долгая песня дождя.
Сладкий запах жасмина порывистый ветер принес.
Запах дерева малоти, запах девических кос;
В косах милой цветы эти пахли вот так же, точь-в-точь.
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.
Погруженный в раздумье, куда-то бреду наугад.
На дороге моей чей-то дом. Вижу: окна горят.
Слышу звуки ситара, мелодию песни простой,
Это песня моя, орошенная теплой слезой,
Это слава моя, это грусть, отошедшая прочь.
Но душа говорит: невозможное не превозмочь.
Джон Донн – О черная душа, Недуг напал
О черная душа! Недуг напал –
Он, вестник смерти, на расправу скор…
Ты – тот, кто край свой предал и с тех пор
Бежал в чужие страны и пропал;
Ты – тот, кто воли всей душой желал
И проклинал темницу, жалкий вор,
Когда ж услышал смертный приговор,
Любовью к той темнице воспылал…
Ты благодать получишь, лишь покаясь,
Но как начать, который путь верней?
Так стань чернее, в траур облекаясь,
Грех вспоминай и от стыда красней,
Чтоб красная Христова кровь могла
Твой грех омыть, очистив добела!
Шарль Бодлер – Душа вина
В бутылках в поздний час душа вина запела:
«В темнице из стекла меня сдавил сургуч,
Но песнь моя звучит и ввысь несется смело;
В ней обездоленным привет и теплый луч!
О, мне ль не знать того, как много капель пота
И света жгучего прольется на холмы,
Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа,
Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы!
Мне веселей упасть, как в теплую могилу,
В гортань работника, разбитого трудом,
До срока юную растратившего силу,
Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном!
Чу – раздались опять воскресные припевы,
Надежда резвая щебечет вновь в груди,
Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы
И, над столом склонясь, на локти припади;
В глазах твоей жены я загорюсь, играя,
У сына бледного зажгу огонь ланит,
И на борьбу с судьбой его струя живая,
Как благовония – атлета, вдохновит.
Я упаду в тебя амброзией священной;
Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,
Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный,
И лепестки раскрыл божественный цветок!»
Пьер-Жан Беранже – Моя душа
Порой бокал свой осушая
В веселом дружеском пиру,
Грядущим дням не доверяя,
Люблю я думать, как умру.
Мне грезятся предсмертные мгновенья,
Хотя вокруг живые голоса…
Душа моя! лети без сожаленья;
С улыбкой вознесись на небеса.
Ты примешь образ серафима,
В сиянье станешь утопать,
И радостью невозмутимой
Там будет песнь твоя звучать.
Там встретишь мир: его благословенья
С земли спугнула наших войн гроза.
Душа моя! лети без сожаленья;
С улыбкой вознесись на небеса.
Пал под ударами невзгоды
Наш Илион, дививший свет.
Зачем свой жертвенник свободы
Он превратил в алтарь побед?
К нам нес Терсит обиды, оскорбленья
И наглость отвязавшегося пса.
Душа моя, лети без сожаленья;
С улыбкой вознесись на небеса.
Найдешь ты в сферах над громами
Своих, умерших в добрый час:
Там сохранилося их знамя
От грязи, падавшей на нас.
С полубогами вступишь ты в общенье;
Тебе подвластна будет там гроза.
Душа моя! лети без сожаленья;
С улыбкой вознесись на небеса.
Свобода прочно основала
Свое господство в небесах.
Одна любовь лишь помогала
Мне в этом мире жить в цепях;
Но я боюсь ее исчезновенья:
У узника белеют волоса…
Душа моя! лети без сожаленья;
С улыбкой вознесись на небеса.
Покинь мир горя и проклятий;
Луч света, в мир лучей лети!
Из женских сладостных объятий
На лоно бога перейди.
Отходной будет круговое пенье;
Рука друзей закроет мне глаза.
Душа моя! лети без сожаленья;
С улыбкой вознесись на небеса.
Джордж Байрон – Душа моя мрачна
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез –
Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. – Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
Шекспир – Тебе мое вино, моя душа – Сонет 74
Но знай: пускай ни выкуп, ни залог
Меня из рокового заточенья
Не вызволят – нетленность этих строк
Поможет мне преодолеть забвенье.
Мой прах – земле, она свое возьмет,
Нетронутым оставив остальное;
Мой дух – тебе, на все века вперед,
Чтоб ты всегда беседовал со мною.
Тебе – все лучшее, что есть во мне,
Червям – мое беспомощное тело,
Которое однажды в тишине
Пронзит клинок разбойный озверело.
Не тело, а душа – бесценный клад:
Она в стихах, что для тебя звучат.
Шекспир – Моя душа, душа моей любви – Сонет 109
Меня неверным другом
не зови.
Как мог я изменить иль измениться?
Моя душа, душа моей любви,
В твоей груди, как мой залог, хранится.
Ты – мой приют, дарованный судьбой.
Я уходил и приходил обратно
Таким, как был, и приносил с собой
Живую воду, что смывает пятна.
Пускай грехи мою сжигают кровь,
Но не дошел я до последней грани,
Чтоб из скитаний не вернуться вновь
К тебе, источник всех благодеяний.
Что без тебя просторный этот свет?
Ты в нем одна. Другого счастья нет.
Перевод С.Маршака
Шекспир – Будь проклята душа – Сонет 133
Будь проклята душа, что истерзала
Меня и друга прихотью измен.
Терзать меня тебе казалось мало, –
Мой лучший друг захвачен в тот же плен
Жестокая, меня недобрым глазом
Ты навсегда лишила трех сердец:
Теряя волю, я утратил разом
Тебя, себя и друга наконец.
Но друга ты избавь от рабской доли
И прикажи, чтоб я его стерег.
Я буду стражем, находясь в неволе,
И сердце за него отдам в залог.
Мольба напрасна. Ты – моя темница,
И все мое со мной должно томиться.
Перевод С.Маршака
Шекспир – Твоя душа противится свиданьям – Сонет 136
Твоя душа противится свиданьям.
Но ты скажи ей, как меня зовут.
Меня прозвали “волей” иль “желаньем”
А воле есть в любой душе приют.
Она твоей души наполнит недра
Собой одной и множествами воль.
А в тех делах, где счет ведется щедро,
Число “один” – не более чем ноль.
Пусть я ничто во множестве несметном,
Но для тебя останусь я одним.
Для всех других я буду незаметным,
Но пусть тобою буду я любим.
Ты полюби сперва мое прозванье,
Тогда меня полюбишь. Я – желанье!
Перевод С.Маршака
Гёте – Душа мира (любовью вытесняя)
Рассейтесь вы везде под небосклоном,
Святой покинув пир,
Несите жизнь, прорвавшись к дальним зонам,
И наполняйте мир!
Вы божьим сном парите меж звездами,
Где без конца простор,
И средь пространств, усеянных лучами,
Блестит ваш дружный хор.
Несетесь вы, всесильные кометы,
Чтоб в высях потонуть,
И в лабиринт, где солнце и планеты,
Врезается ваш путь.
К бесформенным образованьям льнете,
Играя и творя,
Все сущее в размеренном полете
Навек животворя.
Вы в воздухе подвижном ткете щедро
Изменчивый убор,
И камню вы, в его проникнув недра,
Даете твердость форм.
И рвется все в божественной отваге
Себя перерасти;
В пылинке – жизнь, и зыбь бесплодной влаги
Готова зацвести.
И мчитесь вы, любовью вытесняя
Сырого мрака чад;
В красе разнообразной дали рая
Уж рдеют и горят.
Чтоб видеть свет, уже снует на воле
Всех тварей пестрота;
Вы в восхищенье на счастливом поле,
Как первая чета.
И гасит пламя безграничной жажды
Любви взаимной взгляд.
Пусть жизнь от целого приемлет каждый
И вновь – к нему назад.
Перевод С. Соловьев