Путешествия Гулливера 1996 года - вторая серия

МНОГОЛИКИЙ ГУЛЛИВЕР - ЧАСТЬ 2. ПЕРЕСКАЗЫ, ПЕРЕДЕЛКИ, ЭКРАНИЗАЦИИ

Весь цикл рецензий здесь: http://proza.ru/2024/09/13/1304

2.1. ПОНЯТЬ СВИФТА: ПОПЫТКА 1996 ГОДА

Предыдущие части рецензии-обзора:
о фильме в целом - http://proza.ru/2024/09/13/1317
о главном герое - http://proza.ru/2024/09/13/1325
о действующих лицах и событиях первой серии - http://proza.ru/2024/09/13/1373


ПРО ВТОРУЮ СЕРИЮ, ГДЕ ЛЕТАЮЩИЙ ОСТРОВ И ГОВОРЯЩИЕ ЛОШАДИ ПОЯВЛЯЮТСЯ

Вторая серия "Путешестаий Гулливера" 1996 года впечатляет с первых кадров. В кои-то веки на экране - летающий остров Лапута! Вот только... Лапута, да не та. Она не блистает, как в книге Свифта, круглым плоским днищем из искусственного алмаза, делающим её похожей на летающую тарелку, а висит эдаким куском камня, оторванным от скалы, словно какой-то типичный летающий утёс из фэнтэзи или компьютерной игры. В первый момент это вызывает удивление и возмущение: ох уж эти американцы, и англичане вместе с ними! Они, как видно, в принципе не способны воплотить чей-то замысел, даже самый гениальный, не перекроив его до неузнаваемости на свой вкус и лад!!! А потом понимаешь: всё правильно, они и не должны повторять свифтовскую Лапуту внешне, раз они и по сути, и по сюжету сотворили совсем другую Лапуту. И это... оказывается очень интересно и трогательно. На фоне этой примитивной скалообразной Лапуты, то и дело припоминая что-то из книги-первоисточника для пущего вдохновения собственной фантазии... создатели фильма заговорили со зрителем о своём, наболевшем. Заговорили от всего сердца, в полную силу! О том, что интеллект - это ещё не всё, сердце важнее. О том, что тот, кого считают не очень умным, поскольку проверяли его ум по выверенному стандарту, может на деле оказаться очень даже сообразительным и суметь спасти всех в трудную минуту. А тот, кто считается изощрённым интеллектуалом, готовым и прекрасный цветок разьять на части, чтобы его измерить, растрачивающий силы своего ума на дела второстепенные и на своё самоутверждение, может в жизненно важном деле вести себя как идиот и ждать, что проблема как-нибудь сама рассосётся... Очень понравились сцены с Гулливером и Муноди, принцем Лапуты, когда эти двое, которых окружающие считали идиотами, своими отчаянными усилиями спасли весь летающий остров от гибели. Сыграно прекрасно. Без лишнего пафоса, без лишнего страха, зато со звенящим напряжением, с той атмосферой, какая бывает в критическую минуту, когда с людей слетает шелуха и остаётся только самое главное.

Конечно, сюжет и образы действующих лиц переделаны достаточно сильно в сравнении с книгой. Образ юного принца Муноди слепили из двух образов вполне зрелых и заслуженных людей, — отставного столичного губернатора Мьюноди, проживающего на материке, и безымянного королевского родственника, проживающего на летающем острове. Оставили лишь главную идею: умный человек, которого считают глупым из-за того, что его таланты совсем иные, чем те, которые в цене в этой местности, хотя он может принести пользы больше, чем все здешние авторитетные и "элитные" личности. Вечное противостояние между погружёнными в свои интеллектуальные штучки мужчинами Лапуты и их темпераментными, живыми, жаждущими яркой жизни женщинами преобразили в драму в королевской семье: королева давно сбежала с летающего острова на материк, и муж пытается привести её и её город к покорности, бросая сверху ядра, закрывая от неё солнце своим островом и т.д., и т.п. Однако королева хотя и не интеллектуалка, но умница: она нашла на летающий остров управу... так, что ему едва не пришёл конец. А замок, в котором живёт королева, и его окрестности — это цветущий сад, оазис посреди окружающей пустыни. Здесь слились два образа из книги: поместье Мьюноди в Лагадо и мятежный город Линдолино. Подобные разбивки и слияния книжных образов в экранизации, в принципе, нормальны.

Несколько беспокоит другое: фантазия создателей фильма в данном случае хороша только как самостоятельное произведение, поскольку с идейной основой третьей части книги она и здесь расходится! Среди читателей как-то так повелось, что Лапуту и Академию прожектёров многие считают "антинаучной сатирой". И поругивают Свифта за его несправедливую жестокость к теоретическим научным изысканиям: ведь многие поначалу бесполезные теоретические разработки потом становились фундаментом практических. Джордж Оруэлл, при всей своей любви к "Путешествиям Гулливера", в своём эссе об этой книге отчаянно бранил Свифта, виня его во всяческих грехах (очевидно, любя) и прямо приписал ему отсутствие любознательности и стремление загнать человеческую мысль в неподвижные рамки некоего заранее заданного рационально-приземлённого идеала. Спору нет, Свифт перегибал палку по отношению к теоретической науке, как и в некоторых других вопросах. Но зачем приписывать ему большее, чем он совершил, и бранить его сильнее, чем он заслуживает? Не было в его сатире действительно антинаучных высказываний! И с любознательностью у него-то как раз полный порядок! То, что Свифт терпеть не мог — это отрыв от реальности, уход от правды жизни. За что он посмеялся над великанскими учёными, которые никак не могли признать в Гулливере настоящего человека — существо, подобное им самим? За то, что они, боясь уронить свой авторитет, ограничили свой ум уже устоявшимися теориями и оказались неспособны смело взглянуть в глаза новому для них, непривычному факту. (Почитайте-ка историю науки, как непросто было пробиваться новым теориям, тем более в те времена! Дело житейское...) За что он припечатал лапутянских мыслителей, не удостаивающих простые бытовые вопросы своего внимания, считающих зазорным для себя выходить из области чистой и возвышенной теории? За то, что они живут за счёт тех, кого сами же считают людьми второго сорта и подавляют. За что он макнул в грязь лицом прожектёров из Академии в Лагадо? За то, что их оторванные от реальности изобретения, усердно насаждаемые в подопытной стране, превратились в орудия пытки для народа, а насущные проблемы жизни этого народа либо не решались, либо просто игнорировались. Вот эту доходящую до полу-бессознательности равнодушную жестокость, которой оборачивается отрыв от реальности, Свифт ненавидел и клеймил без пощады. А то, что при этом слишком резкие выпады полетели в адрес теоретической науки в целом — это сопутствующие жертвы, а отнюдь не цель. Кстати, практическую науку, чья польза для жизни человеческой очевидна, Свифт весьма уважал и устами Гулливера неоднократно об этом говорил. Да, он невысоко ценил развитый интеллект, если он не помогает человеку жить более достойно. Но разум он уважал, как средство, спасающее человека от бредятины скотского существования. Человек, лишённый любознательности, никогда бы не написал такую книгу, — он просто не дошёл бы до высказанных в ней наблюдений и идей. Скрытая под покровом внешнего хладнокровия горячность Свифта заразительна, и читатели, которые бранят его за чрезмерную беспощадность к людям, сами впадают в неё же — по отношению к нему. Хотя именно за эту горячность, за это полнейшее неравнодушие его и любят на самом деле. Вряд ли кто-то стал бы, несмотря на естественный протест против слишком горьких и едких суждений Свифта о человеке, восхищаться остротой его ума и изысканностью художественных достоинств его книги, если бы при чтении не получал заряд вот этого самого никогда не смиряющегося пламени, этого бунтарства, этого болезненного, но придающего силы жить и бороться "сурового негодования, раздирающего сердце".

Что же мы видим вместо всего этого в фильме 1996 года? Очень упрощённую трактовку. Высмеивание лапутянского отрыва от правды жизни превращается в простой протест живых людей с горячим сердцем против сухого наукообразия и повышенной интеллектуальности. Показателен диалог между беглой королевой Лапуты, "приземлённой женщиной", и нечаянно свалившимся к ней в дом с летучего острова Гулливером. (В реальности при падении с такой высоты его кости вряд ли бы спасла даже самая королевская перина, но оставим эту мелкую деталь в покое.) Точно сейчас не вспомню конкретных слов, перескажу суть беседы. Королева спросила: "А вы очень умный или не очень?" Гулливер признался: "Да так, средне. До вашего мужа мне далеко." Королева обрадовалась: "Как я соскучилась по мужчинам со средним умом! Эти интеллектуалы ведут себя, как идиоты! Убивают жизнь вместо того, чтобы ею любоваться! А как там мой сын?“ Гулливер ответил, как было: "Провалил все экзамены. Считается идиотом." Королева осталась довольна: "Значит, не безнадёжен." Всё это очень мило, но Свифт совсем не об этом говорил! Конечно, идея, что сердце важнее интеллекта, верна. Но понижение уровня ума не имеет прямой связи с повышением сердечной чуткости. Они просто могут сопутствовать друг другу. А бессердечных глупцов на свете не меньше, чем бессердечных интеллектуалов. Так что создатели фильма в образе самовлюблённого "высокоинтеллектуального идиота" — правителя Лапуты — показывают проблему, которая, видимо, встречалась им в жизни не раз, но при этом не понимают, откуда у неё корешки растут. А Свифт рассматривает всё с другой точки зрения и ставит куда более точный диагноз: интеллектуальное самодовольство и наплевательское отношение к правде жизни. Вот и всё. По сути — отсутствие настоящей любознательности и подлинного уважения к природе.

Между прочим, в отличие от фильма, в книге король Лапуты не был таким беспечным в момент, когда Летучему острову грозила гибель. Спасение острова осушествлялось под его руководством. Лапутянская "элита" — не идиоты, они просто избалованные эгоисты. Им наплевать на многие проблемы подчинённой им страны Бальнибарби, они во многом глупо организовывают свой собственный быт, но о сохранении существования себя любимых и своей власти они вполне способны позаботиться. Тут уж у них практичность включается успешно!

История создания Академии прожектёров, столь гибельной для города Лагадо, столицы Бальнибарби, также искажена в угоду идеям создателей фильма. Дескать, король Лапуты собрал со всей страны самых выдающихся интеллектуалов и даровал им Академию, чтобы они могли там упражняться в умственных изысках и переделывать страну. А у Свифта всё было в точности наоборот! Прожектёры — это кучка самоуверенных недоучек, которые в разное время, кто по службе, а кто по своим делам, побывали на Летучем острове и вернулись оттуда с поверхностными познаниями в лапутянских науках, но с огромным запасом лапутянской спеси. Они сами, по собственной инициативе, обратились к королю Лапуты с просьбой позволить им основать Академию для преображения серой бальнибарбийской действительности на новый лад в соответствии с мудрыми лапутянскими принципами. Королю Лапуты было наплевать на любые практические, бытовые реформы, уделять этому внимание он считал ниже своего достоинства. Но ему польстила восторженность его подданных, и он дал согласие. И понеслась катавасия... Вот о чём рассказывает книга-первоисточник! Так что даже в этой, лучшей части фильма 1996 года, приходится наблюдать всё ту же пресловутую startling fidelity.

Академики-прожектёры в этом фильме не просто разрушили хозяйство страны Бальнибарби своими глупыми нежизнеспособными идеями, как это было у Свифта, а... нарочно превратили всю страну в пустыню, потому что для того, чтобы строить новый мир, надо сначала разрушить старый. Но построение нового мира всё никак не начинается, потому что ни один из проектов ещё не разработан как следует. Бывают такие люди! Жизненно! Нет, я не про политику сейчас вспомнила. А про обычную бытовую историю... Однако при таком опустынивании целой страны непонятно, за чей счёт кормится Лапута. Неужели только за счёт дани с уцелевшего оазиса — владений королевы? А в книге всё логично и реалистично. Разрушительному действию прожектёрства подверглась только столица и прилегающие к ней районы. Периферия ещё держится, она-то и кормит Летучий остров. Но на ум приходят мысли, что если "прогресс" пойдёт так и дальше, кончится тем, что уцелеют только мятежники в Линдолино, и таким образом власть оторванных от действительности лапутян будет подорвана стараниями их же выкормышей - прожектёров... Если только лапутяне не возьмутся за ум вовремя и не усмирят энтузиазм этих "великих преобразователей".

Кончается рассказ об Академии в "Путешествиях" 1996 года полнейшей отсебятиной создателей фильма. Мрачновато и в мистически-триллерном духе, хотя и... не без пищи для размышлений. Главный герой искал того, кто подскажет ему дорогу домой. Его послали в комнату ответов. Дверь в комнату оказалась заколочена и покрыта пылью. Он один тут такой ненормальный, что на свои вопросы ищет ответы, остальным они не нужны, им и так неплохо. Да и, как видно, остальным не очень-то приятно слышать подобные ответы, если даже такому правдоискателю невмоготу стало! В комнате ответов он встретил... точную свою копию. Которая сказала ему: ты знаешь дорогу домой, но никогда её не найдёшь, потому что в глубине души не хочешь! С этим он, как всякий человек на его месте, не мог примириться и кинулся душить эту копию себя. Успешно или нет - неизвестно... Потому что в момент воспоминаний об этой внутренней борьбе с самим собой (а может, это была просто галлюцинация по мотивам пережитого) он в беспамятстве набросился на человека. К счастью, ему подвернулся вполне этого заслуживший - доктор Бейтс. Сам виноват, не надо было возбуждающее лекарство подсовывать. Немного жаль, что задушить его до конца не удалось, но не становиться же главному герою убийцей ради этого...

Однако особенно запомнилось из Академии не эта эффектная сцена, а совсем другое. Добродушное лицо прожектёра, который говорил, что через восемь лет научится выжимать солнечные лучи из огурцов, и предлагал Гулливеру стать его помощником в этих высоконаучных поисках, ибо вдвоём давить огурцы веселее... И глаза Гулливера, ходящего по коридорам и кабинетам в поисках комнаты ответов - живые, внимательные, ищущие. Именно здесь он в кои-то веки начинает смахивать на Гулливера из книги Свифта.

Весь рассказ про Лапуту, Бальнибарби и Академию прожектёров - одно из лучших мест фильма. Какой-то особенный момент, критическая минута, когда с создателей фильма внезапно слетела шелуха, и они стали творить искренне, от души, не размениваясь попусту на притянутые за уши спецэффекты ради щекотки нервов. Они даже позабыли обо всех своих штучках-дрючках с садистскими фантазиями, триллером и мистикой (если не считать концовки с комнатой ответов). А потом опять всё вернулось на круги своя, опять начались их любимые переживалки и страшилки... Пустыня, высохшие человеческие скелеты в клетках... И нашедший Гулливера всадник, не вызывающий особого доверия, который охарактеризовал вечноживущих струльдбругов не как жалких и ворчливо озлобленных на мир существ, а как опасных хищников, нападающих на неосторожных путешественников. Дескать, скелеты - это их работа. Идея впечатляющая! Немощный, ветхий, насквозь больной струльдбруг, умудряющийся каким-то образом нападать на молодых и здоровых путников... Ну, как же без этого обойтись в американском-то фильме! К сожалению, я не знаю, правду говорил тот всадник или солгал, поскольку не вынесла такой "поразительной верности" и промотала несколько сцен. Завершилось познание Гулливером этих волшебных краёв тем, что струльдбруги ему подкинули испытание соблазном - предложение выпить эликсир бессмертия, от которого люди слепнут и проживают свою жизнь так бессмысленно, что эта жизнь ничем не лучше смерти. "Зато мы никогда не умрём!“ Разумеется, он в ужасе шарахнулся от такого великого шшшастья. Создатели фильма в этом эпизоде, наверное, вспоминали о каких-то сектах, рекламирующих свои рецепты простого и лёгкого благоденствия, которые плохо оборачиваются. Свифт, конечно же, ничего такого не сочинял. У него, кроме призраков на Глаббдобдрибе, никакого другого волшебства и нету, одна сплошная материальность. А струльдбруги получают своё тяжкое, как проклятие, бессмертие не от эликсира, а от рождения, как какое-то врождённое увечье.

Страна гуигнгнгмов... она здесь тоже странновата. Хотя сцены бесед Гулливера с госпожой-гуигнгнгмой красивые. Ведь лошади здесь живые, не нарисованные. А у них движения от природы очень гармоничные. Только одно непонятно: почему голос коня, произносящего слова "еху" на своём языке и "человек" (man) на английском, звучит не с лошадиным оттенком, а как-то зловеще, словно у киношного привидения? Как-то не вызывает доверия существо, у которого такой голос. А ведь, несмотря на жёсткое и грубое обращение со своими домашними скотами-еху, гуигнгнгмы не были злыми, бессердечными, жестокими. Они поступали с еху так, как люди сплошь и рядом поступают с животными. Даже отчасти более щадяще. Потому что у гуигнгнгмов не было желания издеваться, или проявить свою власть ради удовольствия, или сорвать свою злость на своих рабах. Еху грубы - вот и гуигнгнмы с ними грубы. Так же, как люди грубы с теми, кого считают скотами. Всё просто...

В фильме еху противные, грубые, порочные, жалкие, но куда менее опасные, чем в книге. Есть даже эпизод, когда Гулливер, совершенно безоружный, спокойно входит в стаю еху, словно это шайка обычных пьяниц, и не без потасовки пытается вернуть украденный у него кафтан, который кто-то из еху уже успел напялить на себя. А в книге... стоило ему отойти от дома без тесака на поясе и без сопровождающего его друга-гуигнгнгма - и пришлось бегом спасаться от еху, которые могли бы запросто разорвать его своими когтями и зубами. Даже удивительно: с какой стати создатели фильма упустили такой шанс для состряпывания жуткого эпизодика? Наверное, им стало не до эффектов, когда они прониклись благородным духом гуигнгнгмов и ударились в философию и нравственные размышления.

Кроме того, в фильме Гулливер по возвращении в Англию только в первую ночь прячется в конюшне от людей, а в дальнейшем общается с женой и сыном более-менее нормально: сидит с ними рядом, иногда даже прикасается к ним. Хотя и бредит воспоминаниями, и временами впадает в истерическое состояние. В книге, как известно, у него было куда более сильное отторжение от людей, хотя и без особенного буйства (одна попытка броситься с корабля в море, чтобы выплыть на необитаемый остров или погибнуть — это, в принципе, нормально в его-то душевном состоянии). А от жены он вообще держался на расстоянии, как от живого свидетельства своего "позорного" родства с людьми, - похоже, именно потому, что не мог быть к ней просто равнодушен, как к чужой.

Одна из удач фильма — сцена с драгоценными камнями на морском берегу в Гуигнгнмии. В книге Гулливер упоминал, что еху с ума сходят от жадности из-за каких-то блестящих разноцветных камушков, которые находят в некоторых местах в поверхностном слое земли и откапывают. Что это были за камушки и заинтересовали ли они его самого хоть ненадолго - он не говорил. Может, эти тупицы сдуру помешались на простом кварце и тому подобных породах, в процессе вырождения позабыв, как отличать драгоценные камни от простых, но сохранив о них смутное представление. А может, это и правда были драгоценные камни, но Гулливер предпочёл лучше один раз покривить душой, сказав, что ни в одной из открытых им стран нет особо значимых запасов чего-то драгоценного, чем возбуждать алчность своих соотечественников, накликая беду на открытую им страну... Во всяком случае, сам он не собирался уподобляться диким еху, собирая эти камни. В фильме из этого сделали сильную и яркую сцену, хоть и не совсем реалистичную (неогранённые алмазы в дикой природе не бывают такими прозрачными и блестящими) - сцену отречения от жажды богатства и прочих пороков, обычных в человечьем мире. Когда Гулливер кидает в морские волны драгоценные камни с криком: "Это мой роскошный дом! А это слуги, чтоб меня одевать!“ — настроение очень созвучно тому, что было у Свифта. Не конкретным действиям, а душевному состоянию главного героя.

Ещё одно "ура": в этой кино-версии Гулливер хотя бы один иностранный язык изучает!!! Ну наконец-то! Язык гуигнгнгмов. Насчёт языков остальных народов - как-то неясно: то ли вовсе не упоминается их изучение, то ли я недоглядела... Как-никак смотрела первую серию с перемотками (ну, не могу я, не могу! уж лучше Свифт без цензуры, чем это!). А в книге-то Гулливер в каждом путешествии учит по одному местному языку! Да не просто учит, а впитывает, как губка! Уж не побочным ли эффектом хорошей памяти была его повышенная восприимчивость, обернувшаяся тяжёлым душевным потрясением?

Последнее прощание с гуигнгнгмами в день перед отъездом в фильме сделали очень трогательным, ещё более тёплым, чем в книге. Госпожа-лошадь, которая первой нашла Гулливера, сказала ему: "Ты больше гуигнгнм, чем еху." И даже в знак особой дружбы прокатила его на своей спине. Видимо, она очень хотела утешить его, раз даже кататься позволила. Это было... очень светло и красиво.

Создатели фильма постарались передать порыв к светлой мечте, охвативший Гулливера, и жестокое крушение, которое постигло его. Похоже, они весь фильм затеяли именно ради того, чтобы показать Гуигнгнгмию. И Лапуту, конечно, тоже. Первую серию они стряпали лишь бы пощеголять эффектами, легкомысленно, топорно, вляпываясь во всякую гадость, а вот над второй серией потрудились по-настоящему и меньше в ней сумасбродствовали. Да, "Путешествия Гулливера" 1996 года не настолько сильны, как книга, поскольку и создателям их было далеко до автора первоисточника. В смешных местах фильм легкомысленнее и легковеснее, а в тяжёлых местах мрачнее и тягостнее, чем острая, как лезвие, пламенная свифтовская сатира. Тем не менее этот фильм - попытка лучше понять и защитить от несправедливых нападок книгу и её автора. Неловкая, неуклюжая, по-медвежьи услужливая попытка...

Этот фильм портит только одно: он по духу своему не бунтарский. Свифт потому и мог проходить сквозь грязь, оставаясь чистым, что он был бунтарём, он не смирялся с теми уродствами, которые показывал. И он не увлекался чрезмерно шлёпаньем по грязным лужам, потому что умел летать в поднебесье. А фильму, несмотря на попытку взглянуть на описанное в книге философски, очень далеко до настоящей глубины. С самых первых звуков музыки на титрах, с самых первых кадров в нём и до самого конца фильм проникнут тревогой, трепетом, терзанием, некоторой мистичностью. В целом по ощущениям - это лихорадка человека, потрясённого пережитым и увиденным так, что крыша уже действительно еле держится, но отречься от того, что он знает как правду, он не может, - это было бы моральным самоубийством. Лихорадка, которая благодаря чуткости и стойкости жены и сына оканчивается постепенным выздоровлением, возвращением в семью и примирением с окружающим миром. А в книге Свифта то же самое болезненное потрясение выглядит по-другому. Гулливер в финале книги и Гулливер в письме-предисловии к переизданию книги хотя и выглядит душевно отравленным, но в лихорадке не бьётся. Мучения у него не с ума сводящие, а душераздирающие. Он просто живёт в постоянном напряжении и постепенно сгорает, как свеча, от ощущения громадного разрыва между тем, к чему он стремится, и тем, что есть здесь и сейчас. Но при этом старается не рыдать, не гнуть спину. "Закусил удила", как говорится. И держится за то, в чём убеждён, с упрямством пленного партизана.

У книжного Гулливера внутренний стержень покрепче, чем у того, что в фильме. Но и вернуть его к людям не так просто. Конечно, хорошо, что в фильме 1996 года сделали и суд над героем (в форме публичного заседания медкомиссии), и защиту героя родными, и счастливый конец. Потому что, наверное, каждому читателю, дочитавшему книгу до конца, хотелось бы вытащить Гулливера из его отчаяния. Вот только... у меня стойкое ощущение, что в книге его возвращение к людям... да, ещё возможно, но если бы оно осуществилось, то должно было бы пойти каким-то другим путём, не таким упрощённым и гладким, как в последних кадрах фильма 1996 года. В фильме 1996 года Гулливера утешила и зажгла в нём надежду на лучшее моральная поддержка жены и сына, их твёрдая и решительная вера в него. А их любовь и понимание постепенно, с годами, отогрели его сердце и помогли примириться с человечеством. А книжному Гулливеру этого было бы мало. Мало поддержки на личном плане. Он же товарищ идейный. И болезнь в нём засела глубоко, на уровне мировосприятия. Причём интеллект-то как раз работает нормально, а вот душа контуженная. И хотя личные переживания и тоска одиночества во время путешествий сыграли значительную роль в его душевной травме, но в первую очередь его мучила мысль, что человечество катится вниз по наклонной плоскости. Чтобы снова поверить в людей, ему необходимо было бы увидеть воочию такой живой пример, который бы, оставаясь человеческим, мог бы хоть в какой-то степени приблизиться к тому идеалу, который воплотили для него гуигнгнмы. Увидеть, что люди способны на куда большее и лучшее, чем он знал до сих пор. Не только в своём отношении к нему лично, а шире. Да не просто увидеть, а хорошенько прочувствовать и убедиться, чтобы сломалась защитная корка фанатизма, которая успела нарасти... Понять, что те проявления лучших человеческих способностей, которые он замечал - это не просто яркие проблески на мрачном фоне, это проявление живущих от природы в человеке огромных возможностей.

Отношения в семье у книжного Гулливера хоть и хорошие, и жена у него терпеливая, но, видимо, какого-то самого глубинного понимания и единомыслия им недоставало. Недаром после третьего путешествия, когда на него впервые навалились мысли в духе "я и не знал, что люди бывают такими", и он попытался сделаться домоседом, семейное благополучие не смогло его ни отогреть, ни утешить, ни удержать от нового путешествия, - семья не смогла дать ему ответ на мучающие его вопросы. Хотя, вспоминая о тех днях, он ни словом не попрекнул своих родных, которые очень хорошо к нему относились, и причину видел в себе: "В то время я мог бы назвать себя очень счастливым, если бы научился осознавать, наконец, что такое счастье."

Да и та смелая и решительная поддержка, которую Мэри Гулливер оказала своему мужу в фильме 1996 года, пожалуй, показалась бы книжному Лемюэлю Гулливеру недостаточно решительной. Потому что в её защите были моменты попыток найти компромисс: "Он пил морскую воду и тосковал в одиночестве, вот и выдумал себе собеседника-лошадь...", "Какая вам разница, прав он или нет? Он же вам ничего плохого не сделал! Он не сделал ничего такого, что заслуживало бы столь жестокого наказания!", "Тебе нужно просто сказать, что ты отрекаешься - и тебя отпустят!“ В фильме Гулливер, подумав и взвесив, решительно отказался отрекаться даже формально. А книжный Гулливер, прежде не раз находивший компромисс с людьми, в его теперешнем настрое, напротив, не просто не принял бы такую попытку спасти его ценой уступки, а, пожалуй, ещё и обиделся бы. Так же, как обиделся на своего друга и родственника Ричарда Симпсона за то, что книга вышла с сокращениями и добавками в угоду цензуре. Симпсон - замечательный друг, раз смог и поверить в рассказ Гулливера, и с энтузиазмом взяться за издание его книги. Он из лучших побуждений попытался немного умерить её остроту, чтобы не подставлять под удар не только себя и издателя, но и в первую очередь самого автора "Путешествий". Но Гулливер за это не был благодарен ни капельки. "Не надо меня беречь, дайте высказаться!" - звучит подспудно во всех его возмущенях против правок и аргументах в пользу издания полного текста.

Да и доказать людям реальность рассказанного Гулливером в фильме 1996 года было проще. Там все четыре плавания общей длительностью почти 17 лет слиты в одно-единственное плавание длительностью в 9 лет. Потому стоит принести одно неоспоримое вещественное доказательство существования одной из посещённых стран, - и всё дело сразу обретает иной оборот: все в потрясении, осмысляют увиденное, а главный герой с семьёй уходит восвояси. А в книге у Гулливера была уйма вещественных доказательств реальности трёх из четырёх его путешествий, и ему все верили, пока он об этих трёх путешествиях рассказывал. Хотя некоторые и придирались к отдельным деталям его рассказа, посмеиваясь. И только с четвёртым путешествием вышло не так: и мало-мальски веских вещественных доказательств нет, и верить в такие неприятные вещи мало кому охота.

Вот поэтому финал, который возможен в фильме 1996 года, в книге бы не получился. Ни главный герой, ни его идейные противники, если бы вдруг им довелось столкнуться вот так, глаза в глаза, не отступились бы так легко от того, на чём их заклинило. В фильме всё вышло хоть и более драматично внешне, но зато внутренне более ровненько да гладенько. Хэппи энд во всей красе! Легко судить чужую попытку найти выход из отчаянного положения, что уж там... Во всяком случае, это правильная попытка, хоть и не столь удачная, как хотелось бы. Для первой ласточки и это хорошо. Другие кино-художники пока что и не дерзнули сделать что-то плане кинематографического воплощения и осмысления четвёртой части "Путешествий".

Как уже отмечали другие зрители, финал "Путешествий Гулливера" 1996 года - тема человека, которого обвиняют в сумашествии за то, что он говорит слишком невероятно или неудобно звучащую правду, тема "отречься или не отречься" и сцена с верной женой, совершающей непростой выбор и публично становящейся на сторону мужа - всё это в какой-то степени напоминает наш фильм "Тот самый Мюнхгаузен" 1979 года. И это правда. Есть общность. Только наш советский Мюнхгаузен - человек совершенно здоровый на голову, фантазёр, немного волшебник и немного исследователь. Идеи у него куда более светлые, добродушные, безобидные и поэтично-жизнерадостные. И противостояние с обществом дошло до иной формы - до "насмерть за идею" (хотя ещё вопрос, что хуже - смерть или психушка). И у жены его Марты моральный выбор был труднее: ей пришлось не только встать на защиту мужа, но и помочь ему стоять насмерть, расплатившись пожизненной разлукой за свою верность ему. И весь фильм чистый и глубокий, как родник с живой водой. А вот о "Путешествиях Гулливера" 1996 года такого не скажешь, при всех его удачах. От второй серии ощущение, словно ты в сумасшедшем доме побывал, несмотря на все хорошие моменты, а от первой серии вообще... чувство, словно ты подскользнулся и в грязи весь выкачался. И дело не только в том, что делается на экране, но и в том, КАК делается. В запахе, которым всё пропитано. Даже в самых чистых и светлых сценах чувствуется, что создатели фильма только что выкарабкались из помойки, пребывание в которой всё же не смогло лишить их стремления к чему-то более высокому, но несколько подпортило им мировосприятие... Когда же после этой экранизации я вновь взялась перечитывать первоисточник - книгу жёсткую, суровую, поражающую зрелищем тяжёлого испытания человека на прочность во всех отношениях, полную удивительных чудес и описаний всяческих сумасбродств человеческих... До чего же она вдруг показалась лучезарно-жизнерадостной, добродушной, невинно-чистой, даже несмотря на отдельные моменты! Свифт был совершенно нормальный человек и вполне приличный писатель, фантазия у него здоровая и главный герой разумный. Кто во всём этом сомневается - сравните его книгу с её "лучшей экранизацией"! Всё познаётся в сравнении...

Для того, что в США величают "startling fidelity" (поразительная верность), наши давным-давно придумали более верное словесное обозначение - "отчаянная отсебятина". Впрочем, это неудивительно. Один наш зубастый зритель в интернете метко заметил, что в США экранизация классики - это "прежде, чем снимать фильм, спросил у знакомых, которые читали книгу, о чём там была речь". Это в лучшем случае. В худшем - "снял комикс про черепашек-ниндзя или про спайдермена, и назвал Тремя мушкетёрами или Островом сокровищ". Из этого, конечно, не вытекает, что наши никогда не переделывали классику в фильмах. Но наши, как правило, переделывали её иначе. Как писал всё тот же зубастый зритель: "Экранизация классики по-советски: прочитал книгу, сделал персонажей порядочными людьми, углубил характеры, добавил идею." Создатели же "Путешествий Гулливера" 1996 года поступили в точности наоборот: прочитали книгу, сделали ещё более далёкими от какого-либо идеала персонажей, которые и без того идеальностью не блистали, упростили характеры и сделали более примитивным идейное содержание, — под предлогом пущей доступности для народа. Так что у нас с ними разные мерки. Были. Когда-то. Но человек ко всему привыкает... Привыкли и наши зрители к западной киношной отсебятине. И, наверное, многие осудят меня за слишком строгое суждение о фильме. Но виновато во всём только наличие у меня пары глаз, которые почему-то не хотят закрываться. И это не потому, что я такой уж шибко разумный или страшно высокоинтеллектуальный зритель. Всё дело в том, что в такой Лилипутии, как американская экранизация, совсем нетрудно быть Человеком-горой... Просто нормальным человеком.

И почему мы радуемся за Джонатана Свифта из-за того, что полную версию "Путешествий Гулливера" экранизировали хотя бы как-нибудь?! Он что, просил у нас снисхождения и милостей?! Можно порадоваться за создателей фильма, что они попытались приобщиться к такой классике и рискнули штурмовать такую вершину. Это достижение. Но за автора книги тут радоваться не приходится. Судя по тому, какую отповедь написал Джонатан Свифт от лица Гулливера в адрес тех, кто впервые выпустил его книгу с пропусками и вставками в угоду тогдашней цензуре, его не устраивало "хотя бы так, и на том спасибо"! Конечно, нельзя требовать от экранизаторов, чтобы они попытались впихнуть в фильм весь текст книги без изменений, — Свифта в принципе невозможно экранизировать дословно, такая попытка вышла бы мертворождённой. Да и ожидать, что какой-либо фильм сможет сравниться по мощи с такой книгой-первоисточником, было бы тоже... как минимум наивно. Но хотя бы уважать автора и то, что он создал, отнестись внимательно к богатейшему материалу его книги, из которой можно черпать, как из бездонного колодца, — в этом нет ничего невозможного! И "не лезть поперёд бати в пекло", то есть не ломиться впереди Свифта в нецензурщину, а вместо этого постараться сохранить идейное направление книги при переносе на экран, — это ведь задача посильная!