Опыт СССР

Одним из следствий кризисных явлений в мировой политике и экономике становится рост интереса к опыту СССР. В этом тексте представлен обзор мнений ряда ученых. Но прежде чем приступить к изложению их взглядов, стоит вспомнить о роли, которую сыграл в победе большевиков в гражданской войне анархист Нестор Махно.

В марте 1919 года Нестор Махно был награжден орденом Красного Знамени (№4) за освобождение Мариуполя от войск Деникина. После этого Троцкий обвинил его армию в развале фронта, и Махно разорвал союз с красными. Армия Деникина приближалась к Москве. Вячеслав Молотов вспоминал, что осенью 1919 года Ленин собрал руководство страны и сказал им, что партии большевиков необходимо готовиться перейти на нелегальное положение, так как сил для остановки войск Деникина у них нет. Дальше Молотов говорит о том, что по тылам белых прошлась армия Махно и Деникин был вынужден бросить против нее войска, которые должны были взять Москву. Вот что писал об этом Деникин: «В начале октября в руках повстанцев оказались Мелитополь, Бердянск, где они взорвали артиллерийские склады, и Мариуполь – в 100 верстах от Ставки (Таганрога). Повстанцы подходили к Синельниково и угрожали Волновахе – нашей артиллерийской базе… Случайные части – местные гарнизоны, запасные батальоны, отряды Государственной стражи, выставленные первоначально против Махно, легко разбивались крупными его бандами. Положение становилось грозным и требовало мер исключительных. Для подавления восстания пришлось, невзирая на серьезное положение фронта, снимать с него части и использовать все резервы. <…> Это восстание, принявшее такие широкие размеры, расстроило наш тыл и ослабило фронт в наиболее трудное для него время».
Осенью 1920 года красные решили выбить войска Врангеля из Крыма. Троцкий опасался, что Махно ударит им в тыл. Было заключено новое соглашение, и армия Махно приняла участие в освобождении Крыма. После победы над Врангелем махновцев окружили и практически полностью уничтожили. Остатки армии Махно воевали с красными до конца августа 1921 года. 28 августа 78 человек во главе с Махно перешли границу с Румынией. В 1934 году анархист Нестор Махно умер в нищете в Париже. Его женой с 1919 по 1927 год была Галина Кузьменко. В 1922 году у них родилась дочь Елена. В 1945 году советские войска арестовали в Германии бывшую жену и дочь Махно. Галина получила восемь лет лагерей, а Елена – пять лет ссылки.

Михаил Восленский
В 1980 году была опубликована книга Михаила Восленского «Номенклатура». Вот что он писал о системе власти в СССР.
Номенклатура, политбюрократия, ставшая господствующим классом, – «новый класс». А новый ли? Каково место номенклатуры в истории?
Чтобы подойти к ответу на этот вопрос, сформулируем сначала выводы из того, что мы увидели, пробираясь по лабиринту главной тайны советского общества – тщательно скрываемого факта существования правящего, эксплуататорского, привилегированного, диктаторствующего, экспансионистского и паразитического класса – номенклатуры. Мы убедились в следующем. «Реальный социализм» – это не общество, предсказанное Марксом. а) Маркс считал самым важным своим открытием диктатуру пролетариата. Ни в одной стране реального социализма такой диктатуры не было, всюду создалась «диктатура над пролетариатом» (Троцкий), диктатура номенклатуры. б) Маркс предрекал как результат пролетарской революции возникновение бесклассового коммунистического общества – без государства, армии, полиции и бюрократии. Действительный результат всех революций, именующих себя «пролетарскими», оказался прямо противоположным: возникло общество с антагонистическими классами, с государством, армией и полицией несравненно более мощными, чем при капитализме, – общество, в котором политическая бюрократия сделалась господствующим классом. в) В «Критике Готской программы» Маркс мимоходом упомянул, что у коммунизма будет первый этап, когда еще сохранятся элементы старого и не все черты коммунистического общества войдут в жизнь. Эта заметка была раздута в целую теорию «социалистического общества как первой фазы коммунизма».
Путь к отмиранию государства может проходить лишь через ослабление, а не укрепление государства, путь к ликвидации армии, полиции и бюрократии не может пролегать через их рост и усиление. Номенклатура осознала, что построено общество, не предсказанное Марксом, а предсказанное им она строить не собирается.
По марксистской теории, пролетарские революции происходят в промышленно наиболее развитых странах – там, где капиталистические производственные отношения оказываются слишком узкими для бурно выросших производительных сил и превращаются в их оковы. В наиболее развитых странах капитализма, несмотря на полную свободу деятельности коммунистических партий и других групп, надрывно призывавших к «пролетарской революции», никаких революций не было. Закономерность, следовательно, такова: чем выше уровень развития производительных сил, тем меньше шансов для «пролетарской революции». Это антимарксистская закономерность, однако она не перестает быть многократно проявляющейся и не знающей исключений закономерностью. Пролетарские революции в развитых странах, предсказанные Марксом, не происходят. Зато под маркой «пролетарских» происходят революции в странах, где нет развитого, а то и вообще никакого пролетариата. Под марксистскими лозунгами происходят другие революции.
Распространено мнение, что социализм советского типа – это государственный капитализм. Действительно, роль государства при реальном социализме велика. Но ведь государство – всего лишь аппарат класса, в данном случае номенклатуры. Является ли она капиталистическим классом, выступающим через государство в качестве коллективного капиталиста? Ничто не свидетельствует об этом. Тот факт, что номенклатура присваивает прибавочный продукт, не относит ее непременно к буржуазии: так поступали все господствующие классы. А вот то, что номенклатура гонится прежде всего за властью, а не за экономической прибылью, и охотно жертвует последней ради даже незначительного прироста своей власти, показывает: номенклатура – не капиталистический, а некий другой класс, основанный на власти, а не на собственности, и, соответственно, действующий методом внеэкономического принуждения. Номенклатура – не «новая буржуазия», потому что она вообще не буржуазия.
Главная черта – это возникновение в обществе нового господствующего класса – номенклатуры, то есть политбюрократии, обладающей монополией власти во всех сферах общественной жизни. Этот класс старается сохранить в тайне не только свою структуру и привилегии, но и самое свое существование. Внешним признаком возникновения номенклатуры служит создание партии нового типа; сердцевина номенклатуры выступает в форме политического аппарата этой партии. Соответственно устанавливается однопартийная система, при которой просто есть только одна партия или же формально существующие другие партии являются лишь марионетками аппарата правящей партии. Государство становится главным аппаратом классовой диктатуры номенклатуры. Все решения государства лишь повторяют ее решения и указания; на все ключевые посты в государственных органах, а также в профсоюзных, кооперативных, общественных и других организациях назначаются партаппаратом номенклатурные чины. Это диктатура номенклатуры. На этой основе возникают более мелкие, но тоже характерные черты – от вождя, окруженного культом личности, тайной полиции и лагерей вплоть до искусства «социалистического реализма».
Какая система была в России при Николае II? Феодальная. А через восемь месяцев после его отречения? Та же самая: так быстро социальные системы не меняются. Какая система сменяет феодальную? Капиталистическая. Боролись большевики за победу капитализма? Наоборот, они боролись за поражение капитализма. Значит, большевики боролись объективно за сохранение феодальной системы? Выходит так. Победили большевики в этой борьбе? Победили. Значит, обоснованно предположение, что при большевиках феодальная система сохранилась? Да. Какая система, по советской идеологии, должна прийти на смену капитализму? После краткого переходного периода диктатуры пролетариата – реальный социализм как длительная эпоха истории. Предусматривает учение Маркса установление такой формации? Нет. А создание «общенародного государства» после диктатуры пролетариата? Тоже нет. Значит, советская пропаганда молчаливо признает, что в итоге Октябрьской революции возникли общество и государство, противоречащие предсказаниям Маркса? Выходит так. Можно высказать гипотезу, что за этими названиями скрывается другой – или феодальный, или капиталистический – строй? Можно. Какой формой принуждения характеризуются феодализм и капитализм? Феодализм – внеэкономическим принуждением, капитализм – экономическим. А какое принуждение существует при реальном социализме? Внеэкономическое, как при феодализме. Значит, возможно, что за реальным социализмом скрывается, скорее всего, феодализм? Получается так. Но ведь «профессиональные революционеры» Ленина не ставили себе сознательно задачу цементировать феодальные структуры? Нет. А ставили себе люди в прошедшие века сознательно задачу создать или цементировать ту или иную формацию? Тоже нет. Значит, отсутствие осознанной цели поддержать феодализм против развивающегося в стране капитализма еще не доказывает, что этого не было сделано? Не доказывает. А как надо было в этой ситуации поступить, чтобы поддержать феодализм? Устранить развивающийся капитализм. Поступили так большевики? Да. Но ведь при феодализме должен быть феодальный господствующий класс? Должен. Состоит он обязательно из рыцарей или помещиков? Да, если феодалы мало зависят от центральной власти. А если существует мощное централизованное государство, как в восточных деспотиях? Тогда господствующий класс состоит из правящих именем монарха бюрократов, которые эксплуатируют непосредственных производителей через аппарат государства. Какой класс правит в Советском Союзе и в других странах реального социализма? Класс политбюрократии – номенклатура, то есть тот класс, который логически и должен править при государственно-монополистическом феодализме? Да, именно тот. Диктатура номенклатуры – это реакция феодальных структур, расшатанных капитализмом, но пытающихся спастись методом тотального огосударствления. «Реальный социализм» – это государственно-монополистический феодализм.
На смену диктатуре номенклатуры закономерно приходит парламентская демократия. Она приходит со всеми своими благами и проблемами, солнечными и теневыми сторонами, как органически рожденное, развитое общество нашей эпохи. Живя ряд лет в Западной Германии – парламентской демократии, родившейся после падения тоталитаризма, я знаю: будут и тогда в обществе и обиженные, и недовольные, будут и несправедливости – всякое будет. Но все люди станут жить неизмеримо лучше и материально, и духовно, чем при диктатуре номенклатуры. Плюралистическое общество парламентской демократии надежно это гарантирует. Когда-то и оно постареет, и возникнет из него другое общество будущего. Мы его не знаем, оно придет в иные века. Но одно можно сказать уже сегодня: это общество не будет порождением основоположников марксизма и «отцов» номенклатуры. Ибо мир наш – неуверенно, иногда скачками, порою на время отступая назад, – движется не от свободы к рабству, а от рабства к свободе.

Александр Зиновьев
В 1980 году была опубликована книга Александра Зиновьева «Коммунизм как реальность». Приведу ряд фрагментов из нее.
Согласно марксистской догме, коммунистическое общество строится в соответствии с «научным коммунизмом» и воплощает многовековые мечты человечества о самом идеальном устройстве, в котором будет иметь место изобилие предметов и средств потребления (как материального, так и духовного), максимально благоприятные условия развития личности граждан, наилучшие отношения между людьми. Одним словом, всё то, что способно вообразить обывательское сознание в качестве высшего блага человеческой жизни, всё это приписывается коммунизму.
Самая стабильная и всепорождающая основа всех отрицательных явлений жизни коммунистических стран заключена в самом положительном идеале коммунизма и в его самых лучших положительных качествах как реального строя общества. Идеалы коммунизма сполна реализовались в Советском Союзе и ряде других стран. Но их реальность оказалась не такой уж прекрасной, как мечталось и предполагалось ранее. Реальность коммунизма породила проблемы, контрасты и язвы не менее острые, чем те, которые ранее породили сами идеалы коммунизма и преодолением которых он вроде бы должен был стать. Реальность коммунизма обнаружила, что эксплуатация одних людей другими и различные формы социального и экономического неравенства не уничтожаются при коммунизме, а лишь меняют свои формы и в каких-то отношениях еще более усиливаются.
Коммунизм не есть нечто выдуманное злоумышленниками вопреки некоему здравому смыслу и некоей природе человека, как полагают некоторые противники коммунизма, а как раз наоборот – он есть естественное явление в истории человечества, вполне отвечающее природе человека и вытекающее из этой природы. Он вырастает из стремления двуногой твари, именуемой человеком, выжить в среде из большего числа аналогичных тварей, лучше устроиться в ней, обезопасить себя и т.п., – вырастает из того, что я называю человеческой коммунальностью. Выдуманными и изобретенными являются как раз те средства защиты от коммунальности, из которых вырастает цивилизация, то есть право, мораль, гласность, религия, гуманизм и прочие средства, в какой-то мере защищающие человека от прочих людей и от власти их объединений. Человек же, как мы его понимаем, произнося это слово с большой буквы и несколько высокопарно, есть существо, искусственно выведенное в рамках цивилизации из той двуногой коммунальной твари, о которой я говорил выше.
Цивилизация вообще вырастает из сопротивления коммунальности, стремления умерить ее (коммунальности) буйство, заключить ее в определенные рамки. Цивилизация в основе своей есть прежде всего самозащита человека от самого себя. И лишь потом это есть бытовой комфорт, который имеет и другие основания. Если коммунальность можно представить себе как движение по течению потока истории, то цивилизацию можно представить как движение против течения. А еще нагляднее коммунальность можно представить как проваливание в некие дырки истории и падение вниз, а цивилизацию – как карабканье вверх. Цивилизация есть усилие, коммунальность есть движение по линии наименьшего сопротивления. Коммунизм есть буйство стихийных сил природы, цивилизация – разумное их ограничение. Коммунизм вырастает из коммунальности, использует ее, развивает ее, создает ей благоприятные условия, организует и закрепляет ее как особый тип общества, как особый образ жизни многомиллионных масс населения. Потому является грубейшей ошибкой рассматривать его как обман этих масс и насилие над ними. В качестве расцвета и господства коммунальности коммунизм представляет собою тип общества, наиболее близкий этим массам людей и желанный для них, какими бы страшными последствиями при этом им ни грозили. Вместе с тем в порядке самосохранения и защиты от самих этих масс коммунизм затем изобретает определенные средства ограничения коммунальности, но это – во вторую очередь и лишь в той мере, в какой это достаточно, чтобы уцелеть и поддерживать кристаллизацию общества, вырастающую из коммунальности. А сначала это – проявление и организация коммунальности на овладение обществом и на борьбу со своим постоянным врагом – с цивилизацией.
Коммунальные законы суть определенные правила поведения (действия, поступков) людей по отношению друг к другу. Основу для них образует исторически сложившееся и постоянно воспроизводящееся стремление людей и групп людей к самосохранению и улучшению условий своего существования в ситуации социального бытия. Примеры таких правил: меньше дать и больше взять; меньше риска и больше выгоды; меньше ответственности и больше почета; меньше зависимости от других; больше зависимости других от тебя. Легкость, с какой люди открывают их для себя и усваивают, поразительна. Это объясняется тем, что они естественны, отвечают исторически сложившейся социобиологической природе человека и человеческих групп.
В законах коммунальности ничего бесчеловечного нет. Они ничуть не бесчеловечнее, чем законы содружества, взаимопомощи, уважения. Последние вполне уживаются с первыми и вполне объяснимы как нечто производное от них. А человечный или бесчеловечный тип общества сложится в той или иной стране, зависит не от самих этих законов как таковых, а от способности населения развить институты, противостоящие этим законам и ограничивающие их. Лишь в том случае, если ничего подобного в обществе нет или это развито слабо, коммунальные законы могут приобрести огромную силу и будут определять всю физиономию общества, в том числе – определять характер организаций, по идее призванных ограждать людей от них. И тогда сложится особый тип общества, в котором будут процветать лицемерие, насилие, коррупция, бесхозяйственность, обезличка, безответственность, халтура, хамство, лень, дезинформация, обман, серость, система служебных привилегий. Здесь утверждается искаженная оценка личности – превозносятся ничтожества, унижаются значительные личности. Наиболее нравственные граждане подвергаются гонениям, наиболее талантливые и деловые низводятся до уровня посредственности и средней бестолковости. Причем не обязательно власти делают это. Сами коллеги, друзья, сослуживцы, соседи прилагают все усилия к тому, чтобы талантливый человек не имел возможности раскрыть свою индивидуальность, а деловой человек – выдвинуться. Это принимает массовый характер и охватывает все сферы жизни, и в первую очередь – творческие и управленческие. Над обществом начинает довлеть угроза превращения в казарму. Она определяет психическое состояние граждан. Воцаряются скука, тоска, постоянное ожидание худшего. Общество такого типа обречено на застой и на хроническое гниение, если оно не найдет в себе сил, способных противостоять этой тенденции.

Андрей Фурсов
В 1998 году вышла статья Андрея Фурсова «Коммунизм как понятие и реальность». Приведу ряд фрагментов.
Коммунизм – это промышленное, индустриальное, в лучшем случае – индустриально-аграрное общество. Тот факт, что в некоторых странах Азии, Африки и Латинской Америки комстрой исторически возник и развивался на аграрной, доиндустриальной основе, не меняет типологическую «модельную» суть дела. Без советского коммунизма, без СССР как военно-промышленного тыла (и центра мирового коммунистического движения и мировой коммунистической системы) аграрные, «доиндустриальные» коммунизмы не смогли бы существовать. Мировой коммунизм мог возникнуть, развиваться и противостоять капитализму («империализму») только на индустриальной основе, только находясь с ним в одной «военно-промышленной лиге». Быть аграрной, доиндустриальной могла себе позволить только коммунистическая периферия. Разумеется, индустриализация при коммунизме носит форсированный и ограниченный, «вэпэкашный» характер. Главная задача и принцип существования «исторического коммунизма» – отрицание капитализма, борьба с ним.
«Исторический коммунизм» – не просто современное, но массовое общество, что, конечно же, не является докапиталистической характеристикой. Другое дело, что, будучи массовым обществом, комстрой не стал обществом массового потребления, и в этом заключается одно из серьёзных его противоречий. Советская система, как заметил А.Л. Семёнов, умела «делать штучный товар, концентрироваться на отдельной задаче, добиваться определенной цели, заставлять мозги работать на себя. Но как только доходило до дела, где решающим звеном становился средний человек, то ничего не получалось. СССР впервые сломал зубы на массовой продукции – персональных компьютерах, автомобилях для каждого. Этот перечень можно продолжать». Прямо по И. Губерману:

Скука. Зависть. Одиночество.
Липкость вялого растления.
Потребительское общество
Без продуктов потребления.

Итак, коммунизм есть явление Капиталистической Системы и капиталистической эпохи; и если стадиально он, возможно, располагается не дальше от мира докапиталистических социумов, чем сам капитализм, то есть является не столько «посткапитализмом», сколько «паракапитализмом».
Советское государство поглотило общество, а если говорить о «гражданском обществе», то его просто уничтожило. Но если государство уничтожает «гражданское общество», если оно поглощает общество в целом, то оно перестает быть государством, отмирает как государство и превращается в иную, анти- (и вне-) государственную форму власти. Что и произошло в обществах «исторического коммунизма». Сталин был прав, когда в «Вопросах ленинизма» писал, что в СССР государство отмирает не по мере и в результате постепенного ослабления его функций, как это предполагали относительно коммунистического общества Маркс и Энгельс, а путем его максимального усиления.
Есть еще одно качественное отличие у того, что называют идеологией в коммунистических режимах, у «марксистско-ленинской идеологии» от идеологии. Идеология в строгом смысле этого слова, будь то консерватизм, либерализм или социализм, никогда не претендовала на монополию, на ВСЮ ИСТИНУ. И уж тем более она не претендовала на монопольное знание того, что есть справедливость. «Марксистско-ленинская идеология» претендовала на монопольное знание Истины и Справедливости в их нерасчлененности, хорошо передаваемой русским словом «правда». Монопольное обладание Абсолютной Истиной на основе того, что была осознана и понята Историческая Необходимость и оседланы Законы Истории, соответствовало монопольному обладанию Властью вообще. Это уже не идеология и не религия, а отрицание и той и другой в рамках такой целостности, где устраняется, исчезает различие между властью и идеями, знанием; между базисом и надстройкой.

Алексей Юрчак
В 2006 году вышла в свет книга Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось». В ней он описал поздний Советский Союз. В советской системе объективная истина, на которой базировалась легитимность идеологии и власти, была сформулирована в виде постулата о возможности и неизбежности построения коммунизма. Это означало, что в рамках советского идеологического дискурса можно было сформулировать только те высказывания, в которых этот постулат подразумевался как неоспоримая и не требующая доказательств истина. При этом средствами советского идеологического дискурса было невозможно ни поставить эту истину под сомнение, ни доказать ее верность. В основе советской идеологии, претендовавшей на всеобъемлющее и научное описание реальности, лежала истина, которую эта идеология доказать не могла.
Постепенно революционные годы экспериментаторства сменились введением централизованного партийного контроля за идеологическим производством. С этого момента (вторая половина 1920-х годов) уникальная роль господствующей фигуры советского идеологического дискурса перешла к Сталину – теперь только он имел доступ к канону идеологической истины, лично оценивая различные идеологические и иные публичные высказывания на предмет их соответствия этому канону и лично делая в них соответствующие редакторские замечания и исправления.
В результате перемен, начавшихся еще в последние годы сталинского правления и продолжившихся после его смерти в 1953 году (которые включали в себя осуждение культа личности Сталина, но не ограничивались им), позиция господствующей фигуры советского идеологического дискурса, способной рассматривать и комментировать этот дискурс, была уничтожена. То есть исчез не просто конкретный субъект, занимавший внешнюю позицию по отношению к идеологическому дискурсу, но и вообще сама возможность занимать такую позицию по отношению к идеологическому дискурсу.
Новым, поразительным фактом было то, что, хотя внешняя объективная истина (неоспоримость коммунизма и марксизма-ленинизма) продолжала существовать и идеологический дискурс продолжал к ней апеллировать, больше не существовало такого субъекта, который бы обладал уникальным и не поддающимся сомнению знанием этой истины.
Наиболее важным результатом этих изменений стало не столько развенчание конкретного вождя или конкретных преступлений, сколько масштабная реорганизация всего дискурсивного режима социализма – реорганизация, которая имела огромные, хотя до поры невидимые последствия для советской системы. В результате этой реорганизации постепенно становилось важнее воспроизводить точную структурную форму идеологических высказываний и ритуалов, чем слишком подробно вдаваться в их буквальный смысл. Форма идеологических высказываний становилась застывшей, предсказуемой, переносимой из одного контекста в другой почти без изменений; но при этом постепенно нарастала громоздкость и неуклюжесть этой формы.
Значительное число советских граждан в доперестроечные годы воспринимало многие реалии повседневной социалистической жизни (образование, работу, дружбу, круг знакомых, относительную неважность материальной стороны жизни, заботу о будущем и других людях, бескорыстие, равенство) как важные и реальные ценности советской жизни, несмотря на то что в повседневной жизни они подчас нарушали, видоизменяли или попросту игнорировали многие нормы и правила, установленные социалистическим государством и коммунистической партией. Простые советские граждане активно наполняли свое существование новыми, творческими, позитивными, неожиданными и не продиктованными сверху смыслами – иногда делая это в полном соответствии с провозглашенными задачами государства, иногда вопреки им. Эти положительные, творческие, этические стороны жизни были такой же органичной частью социалистической реальности, как и ощущение отчуждения и бессмысленности. Одной из составляющих сегодняшнего феномена «постсоветской ностальгии» является тоска не по государственной системе или идеологическим ритуалам, а именно по этим важным смыслам человеческого существования.

Андрей Колганов
В 2018 году Андрей Колганов опубликовал книгу «Путь к социализму». Вот что он в ней написал.
Советский опыт был исторически не случайной попыткой формирования альтернативной капитализму системы и в своеобразной форме выразил необходимость разрешения назревших противоречий развития мирового капитализма (особенно периферийного), причем уже не в чисто буржуазных формах.
Если бы речь шла о социалистической революции, опирающейся не то чтобы на адекватные, а хотя бы на более или менее зрелые социально-экономические предпосылки (хотя бы на развитый индустриальный капитализм), то ведущую роль в процессе преобразования общественного строя заняли бы пролетарские и (если будет позволено употребить такой неологизм) постпролетарские слои. Однако для российского пролетариата (хотя бы в силу его малочисленности, не говоря об уровне его социальной зрелости) такая задача оказалась не по плечу. Стоит вспомнить, что свержение власти буржуазии в России было невозможно силами одного пролетариата, без крестьянской революции. И в условиях недостаточной силы основных противоборствующих классов на первый план исторической сцены неизбежно выдвинулась бюрократия.
В.И. Ленин прямо говорил, что рабочий класс в России не способен самостоятельно осуществлять свое классовое господство, не решаясь, однако, сделать вывод о том, что в подобных условиях классовое господство вообще рискует ускользнуть из рук пролетариата.
Вообще проблема бюрократического перерождения советской власти сделалась на короткий период конца гражданской войны и начала нэпа навязчивой идеей многих большевистских лидеров. Об этом писали и Ленин, и Бухарин, и Троцкий. Но чем ближе к безраздельной власти приближалась сталинская фракция в партии, тем менее популярной становилась эта тема, сведясь в конце концов к редким дежурным заклинаниям о борьбе с бюрократизмом, каковой дозволялось толковать исключительно как неисполнительность государственных служащих.
Бюрократия выступала в сталинской модернизации как социальный субститут устраненной буржуазии. Те задачи модернизации, которые ставила бюрократия, объективно отвечали национальным интересам. Они были по содержанию задачами национального буржуазного государства (промышленный переворот, защита территории и территориальная экспансия, защита позиций в мировой экономике), однако в специфическом преломлении, ибо включали существенный элемент классового компромисса как с рабочим классом, так и, в меньшей степени, с крестьянством (в меньшей – потому что мелкобуржуазные и патриархальные слои в большинстве своем являются неизбежной жертвой промышленного переворота). Буржуазные цивилизационные задачи и соседствовавшие с ними элементы движения к социализму объединялись в оболочке социалистических лозунгов, а отчасти и социалистических экономических форм, особенно в сфере распределения.
Отказ от претворения в жизнь наиболее прогрессивных черт социалистической модели соответствовал личным наклонностям Сталина и интересам выдвинувшей его бюрократии, хотя и был в достаточной мере вынужденным объективными обстоятельствами. И в то же время именно отказ хотя бы от попыток постепенного наращивания предпосылок для развития самоуправленческой, социально-творческой составляющей социалистического проекта сделал сталинскую систему окостеневшей, неспособной к значительным социальным маневрам и приспособительной эволюции.
Однако объективная экономическая эволюция (технический прогресс, изменения в отраслевой структуре, разбухание и окостенение бюрократического аппарата, сокращение удельного веса сельского хозяйства, урбанизация, рост благосостояния и культурного уровня и т.д.) неизбежно расшатывала и подмывала сложившийся баланс. Он не мог быть сохранен в неизменном виде, и когда эволюция зашла достаточно далеко, он рухнул.
«Строительство социализма», предполагавшее передачу средств производства в общественную собственность, а как первый шаг – национализацию основных из них – на деле сконцентрировало колоссальную экономическую и политическую власть в руках бюрократии.
Недемократическая, лишенная сколько-нибудь существенных элементов общественной самодеятельности трудящихся, не создававшая достаточных социально-экономических возможностей для превращения в перспективе труда в творческую деятельность, эта жесткая система в то же время хорошо соответствовала решению задач догоняющей индустриализации. Она обеспечивала возможность высокой концентрации и широкомасштабного перераспределения экономических ресурсов. То же самое касается и осуществления масштабных научно-технических и социальных проектов. А отсутствие вовлечения трудящихся в управление производством делало их незаинтересованными в достижении целей, которые ставились за их спиной, без их участия и без учета их интересов.
Проблемы советской плановой модели вели к росту бюрократизма, коррупции, теневой экономики. Первоначально эти явления выступали как механизмы, компенсирующие недостатки плановой системы. Рост бюрократического аппарата компенсировал трудности планового управления экономикой в условиях возрастания масштабов и сложности последней. Коррупция компенсировала неповоротливость бюрократии и ее невнимание к реальным нуждам – отдельных людей или же целых предприятий или организаций. То, что крайне тяжело решалось путем движения дел по официальным каналам, гораздо легче поддавалось решению за взятки. Теневая экономика компенсировала недостатки экономики дефицита, позволяя получить те товары и услуги, которые официальная система снабжения не предоставляла или же предоставляла ценой больших затрат времени и нервов.
Но с течением времени эти явления стали всё больше подрывать плановую экономику. Вместе с количественным ростом бюрократической системы возрастала ее громоздкость и неповоротливость, она распадалась на замкнутые ведомственные системы, что лишало плановую экономику ее преимуществ и усугубляло ее недостатки. Коррупция из средства решения повседневных проблем, не решаемых официальным путем, всё больше становилась средством продвижения частных интересов в ущерб общественным. Теневая экономика не столько компенсировала недостатки экономики дефицита, сколько паразитировала на них, превращаясь в средство обогащения узкого слоя людей за счет проблем всех остальных.
На почве теневой экономики стало формироваться нелегальное частное предпринимательство, которое, в силу своего нелегального характера, требовало покровительства со стороны государственных чиновников. Эти чиновники, в свою очередь, видели в теневой экономике средство обойти ограничения, накладываемые на них официальной бюрократической иерархией. Произошло смыкание дельцов теневой экономики и коррупционеров-бюрократов. Бюрократическая плановая система сама стала порождать латентные элементы капиталистической экономики в своих собственных недрах.
Непосредственной причиной экономических трудностей, с которыми столкнулся советский эксперимент, было несоответствие системы экономических отношений, довольно эффективно решавших задачи догоняющей (по существу, капиталистической) индустриализации, задачам развития на позднеиндустриальном этапе (когда индустриализация в основном завершена), а тем более – перехода на новый технологический этап.
Приход капиталистической системы оказался неизбежным, поскольку она была единственной реально существующей альтернативной системой, соответствующей достигнутому уровню производительных сил и к тому же занимающей господствующие позиции в мировом хозяйстве.
Внутренние противоречия советского «социализма», корни которых лежали в объективной невозможности складывания новой, более прогрессивной, чем капитализм, социально-экономической системы социализма без достаточных материальных и экономических предпосылок, да еще и в национально-ограниченных рамках, позволили капиталистической системе сыграть на этих противоречиях и ускорить гибель Советской державы.