Гонимый Чингиз Айтматов

Успех "Первого учителя" - переполнил чашу ненависти к нему руководства
советской Киргизии.

Друзья!
Из Сети
"В 1962 году на киностудии "Киргизфильм" дебютантка Лариса Шепитько
сняла фильм "Зной" по повести Айтматова "Верблюжий глаз".
В 1963 Айтматов получает Ленинскую премию. И за "глаз" в том числе.
В 1965 еще один дебютант - Андрей Михалков-Кончаловский -
снимает фильм "Первый учитель", по одноименно повести Айтматова.
Тогда Михалков-старший попросил за сына у главы Госкомитета по кино
Киргизии Шаршеналы Усубалиева взять фильм в производство именно в
Киргизии. Логично. Первый фильм Андрона имел шумный успех, включая
международный.
Казалось бы - надо радоваться и руководству республики, а вместе с ним всему
киргизскому народу. Но нет. Грандиозная популярность Чингиза Айтматова и
успех "Первого учителя" - переполняют чашу ненависти к нему руководства
советской Киргизии. Местное ЦК дает команду "ФАС"! По Айтатову и Усубаливу
начинают бить из всех калибров.
Но навредить лауреату Ленинской премии было крайне трудно. Вернее, почти
невозможно. Удары охранителей пришлись на главу Госкино КиргизССР.
Аргументы у противников были такие:
Фильм  "Зной" пропагандирует феодально-байское отношение к женщине.
"Первый учитель" искажает быт и нравы киргизского народа, т.к фильм
поставлен русскими.
Эти претензии земляков, киноруководитель Киргизии перечислил в своем
письме в Москву, в ЦК КПСС. Оттуда прислали две комиссии, одну за другой.
Обе поддержали киночиновника. Первая организовала звонок Петра Демичева
главе Киргизии. ( Кстати, тоже Усубулиеву. Однофамильцу Шаршеналы, но
только Турдакуну).
Демичев был Секретарем ЦК и вторым, после Суслова, по Идеологии. Он
вежливо попросил не трогать киношника. Не помогло. Приехавшая из Москвы
вторая комиссия попала на Бюро Киргизского Секретариата ЦК. При них главу
Госкино сняли с должности! Вы понимаете - это был вызов! Неслыханная
дерзость. Такого неподчинения Москва простить не могла. "В должности
восстановить!" - молниеносно отреагировало ЦК КПСС.
И Шаршеналы восстановили. Правда, вскоре он был переведен на работу в ...
Египет - представителем "Совэкэспортфильма". Как понимаете, в условиях
конфликта продуктивно работать невозможно. Должность, кстати КГБшная. Но,
возможно, в виде исключения. В родную Киргизию вернулся в 1990 -
Председателем союза кинематографистов республики. После получения
независимости был депутатом от Компартии Киргизии. Ушел из жизни в 2006 году.
Судьбы остальных участников скандала сложились так: 1-ый секретарь ЦК
Киргизии Усубалиев, тот что Турдакун, ушел на пенсию только в 1985. Скончался
в 2015, успев поработать депутатом и в независимой Киргизии.

Айтматов вошёл в силу при Горбачеве. От Москвы он попросил лимузин
"Чайка" белого цвета - чтобы эффектнее пропагандировать "Перестройку".
Пытался поселится в легендарной даче Бориса Пастернака "Переделкино".
Литфонд отбилися с трудом. Чингизу отдали почти новый дом поэта Тихонова.
Айтматов пытался отомстить Усубулиеву - привлечь его к ответственности по
партийной линии. Но Усубалиев "включил дурака" - мол, я помогал товарищу
Айтатову, а не наоборот. Ну, а с приходом независимости Киргизии "борец"
Айтматов предпочел больше времени проводить в подмосковском
Переделкино. Конечно, после отставки с должности посла в Люксембурге."https://dzen.ru/exussr.
...Русский душою Чингиз Айтматов пострадал от своих же киргизских националистов.
Это отродье и теперь подняло головы по всей Средней Азии, благосклонно взирая  на бандеровскую  Украину!
В.Н.
***********
1.    Евгений Шаблиовский. Слово о Чингизе Айтматове

 Писатель  родился  в  1928  году  в  Киргизии,  в  аиле Шекер Таласской
долины,  представляющей  один  из древнейших очагов киргизской культуры. Все
здесь  овеяно  славой предков; множество легенд, сказок, преданий повествуют
о  многовековой борьбе киргизского народа за свою независимость. "Детство, -
писал  позже  Айтматов,  -  не  только  славная пора, детство - ядро будущей
человеческой  личности.  Именно  в  детстве  закладываются  подлинные знания
родной   речи,   именно   тогда  возникает  ощущение  причастности  своей  к
окружающим людям, к окружающей природе, к родной культуре".
     Отрочество  и юность будущего писателя пришлись на суровые годы Великой
Отечественной  войны.  Из-за  отсутствия  в  аиле  взрослых мужчин подростку
пришлось   работать   секретарем   сельского  совета,  учетчиком  тракторной
бригады,  исполнять  различные  общественные  поручения.  "Если  в детстве я
познал  жизнь  с  ее  поэтической,  светлой  стороны, - писал Айтматов, - то
теперь  она  предстала  предо  мной в своем суровом, обнаженном, горестном и
героическом  обличий.  Я увидел свой народ в другом его состоянии - в момент
наивысшей  опасности  для  Родины, в момент наивысшего напряжения духовных и
физических  сил. Я вынужден был, обязан был видеть это - я знал каждую семью
на   территории   сельсовета,  знал  каждого  члена  семьи,  знал  наперечет
немудреное  хозяйство  всех  дворов. Я узнал жизнь с разных сторон, в разных
ее проявлениях".
     Сорок  первый  год застал Чингиза Айтматова подростком, а сорок пятый -
юношей.  Круг  сложных общественных проблем, принесенных в нашу жизнь войной
и  послевоенными  годами,  рано  стал  тревожить будущего автора "Джамили" и
"Первого учителя".
     Внимание  юноши  приковали  жизнь  и трудовой подвиг народа, все больше
пробуждая   в  нем  активный,  кровный  интерес  к  современности,  формируя
определенную гражданскую и творческую позицию.
     После    войны    Айтматов   учился   в   зоотехникуме,   затем   -   в
сельскохозяйственном  институте; по окончании института работал зоотехником.
Стремление  писать  неудержимо  влекло  Чингиза:  он  пробует  свои силы как
переводчик,   журналист,   в   1956   году   становится   слушателем  Высших
литературных  курсов  в  Москве. Первые свои рассказы публикует в 1952 году;
отметим  здесь  ранний  рассказ  Айтматова  "Газетчик  Дзюйдо"  (на  русском
языке).  Затем  он  выступает  с  новыми  и  новыми  повестями,  рассказами,
очерками:   "Ашим"  (1953),  "Мы  идем  дальше",  "Ночной  полив",  "Трудная
переправа", "Лицом к лицу" (1957), "Соперники" (1958) и другие.
     С   повестью  "Лицом  к  лицу",  появившейся  на  киргизском  языке,  в
творчество  Айтматова  вошла  военная  тема.  Действие  происходит далеко от
фронта,  в  предгорном  аиле,  но  дыхание войны и здесь совершенно ощутимо.
Эшелоны  идут  на  запад... "Никто не сошел на полустанке, никто не крикнул:
"Какая  это станция?" Люди, истомленные дальней дорогой, спали в вагонах..."
Никто  не  должен  был  сойти  на полустанке, но один все же сошел - тайком,
крадучись...   Солдат   вернулся  домой  раньше  своих  товарищей,  вернулся
невредимый, живой, но нравственно мертвый.
     Дезертир  Исмаил возвращается к семье - к жене, к сынишке. Жена солдата
Сеиде  радостно встречает Исмаила, с которым так мало пришлось быть вместе и
с  которым  так  жестоко  разлучила  их  война.  Но радость сразу же гаснет:
черная  тень  легла  на всю семью. Исмаил в страхе бежал; он вынужден теперь
прятаться  от  людей.  Он поставил себя вне общества; у него нет возможности
оставаться  человеком.  День  ото  дня  он все больше звереет. Сеиде глубоко
чувствует  вину  Исмаила и свою собственную вину перед людьми. Она с горечью
думает  о  муже:  "Нет,  ты не похож на людей. Тот, кто в беде покидает свой
народ,  волей-неволей  становится  его  врагом.  Не сумела я уберечь тебя от
этого,  да  и  не  смогла бы уберечь!" И Сеиде уходит от мужа. "Ты уходишь к
своим?"  -  спрашивает ее свекровь. - "Ухожу", - отвечает женщина и уводит с
собой сына...
     С  огромным  интересом встретили читатели повесть Ч.Айтматова "Джамиля"
(1958).  Выдающийся  писатель-коммунист  Луи  Арагон  через  год перевел эту
замечательную  повесть  на  французский  язык;  ее перевели на многие другие
языки  мира.  Здесь  рассказывается  о  молодой  киргизской женщине, которая
наперекор  отжившим  патриархальным  обычаям  и вековым традициям смело идет
навстречу  любви,  утверждает  свое  право  на счастье. Трудолюбие, прямота,
решительность, душевность Джамили воспитаны советским строем.
     У  Джамили  сильный  и независимый характер. Она не понимает и не хочет
понимать  старых  "законов". В ее манере держаться в доме мужа, которого она
не  любила,  было  что-то  такое,  что при всей ее скромности отличало ее от
сверстниц   и   родственниц.   И   недаром   младший  брат  ее  мужа  Сейит,
сочувствовавший  Джамиле,  замечает:  "А  вот  Джамиля с первых же дней, как
пришла  к нам, оказалась не такой, какой положено быть невестке. Правда, она
уважала  старших,  слушалась  их,  но никогда не склоняла перед ними голову,
зато  и не язвила шепотком, отвернувшись в сторону, как другие молодухи. Она
всегда  прямо  говорила  то,  что  думала,  и  не  боялась  высказывать свои
суждения".
     В  скромном,  работящем  Данияре, вернувшемся с фронта по инвалидности,
Джамиля  нашла  друга,  способного  понять  ее, человека, достойного большой
любви.   Уйдя   с   Данияром   из   родного   аила,  Джамиля  бросила  вызов
обывательщине,  пережиткам  феодально-байских  отношений.  Она  не побоялась
испытаний.   История  Джамили  говорит  о  силе  нового  сознания,  о  новом
отношении  киргизской  женщины-труженицы  к  самой  себе,  о новом понимании
счастья.  Это  новое  дано  ей  Советской  властью, партией; героине повести
приходится  его  отстаивать,  вступать  в  жестокий конфликт с приверженцами
старины. Но победа нового неоспорима.
     Важным   вкладом   в  советскую  литературу  является  повесть  Чингиза
Айтматова  "Первый  учитель",  написанная  в  1961 году. Вернувшись в начале
1924  года  в  глухой  аил,  молодой коммунист - красноармеец Дюйшен создает
первую  сельскую  школу;  он  будет  учить  ребят. Издевательства, насмешки,
прямая  вражда  встречают  юного  энтузиаста-бедняка: "Скажи, зачем она нам,
твоя  школа?"  -  "Как  зачем?"  -  растерялся Дюйшен. - "Вот ты на весь аил
кричишь:  "Школу  буду открывать!" А поглядеть на тебя - ни шубы на тебе, ни
коня  под  тобой, ни землицы, вспаханной в поле, хоть бы с ладонь, ни единой
скотинки  во  дворе!  Так как же ты думаешь жить, дорогой человек? Разве что
чужие табуны угонять..."
     Но  самоотверженности коммуниста нет предела. Для того чтобы взяться за
работу   учителя  в  таких  враждебных  условиях,  необходимо  было  большое
социальное  и  личное бесстрашие. Дюйшен непреклонен. В своем подвижническом
труде  он  преодолевает  одно  из  самых убийственных общественных явлений -
косность  людей,  вековым  опытом усвоивших: "...Зачем она нам, эта школа?..
Грамота  начальникам  требуется,  а  мы  -  простой  народ".  Только  дети -
оборванные и полуголодные - поддерживают учителя, идут за ним.
     И  Дюйшен  ломает преграды; все свои силы он отдает защите человеческих
прав  учеников. Казалось бы, чему может научить Дюйшен, который сам знает не
все  буквы алфавита? Чем силен этот юноша-подвижник, так упорно добивающийся
заветной  цели:  научить  детей  грамоте?  Верой  в  дело  Ленина,  верой  в
Советскую власть!
     Неграмотных,  голодных, босых и полураздетых ребят он мужественно ведет
к  тому  свету  и  добру,  которые открылись ему с революцией. Он учит новой
жизни  так,  как  сам  ее  понимал,  а  понимал  он  ее верно. Он был первым
учителем  не  только  потому,  что  учил  читать и писать, а потому, что дал
первый  толчок  человеческому  сознанию,  утверждал  дорогу,  которая вела в
будущее.
     Бесстрашие,  высокая  человечность,  благородство отличают все существо
Дюйшена,  прикоснувшегося к ленинскому роднику. О Ленине, вспоминают ученики
Дюйшена,  он  рассказывал так взволнованно, словно видел его своими глазами.
"Многое  из  того,  что  он говорил, как я теперь понимаю, было сложенными в
народе  сказаниями о великом вожде, но для нас, дюйшеновых учеников, все это
представлялось такой же истиной, как то, что молоко белое".
     Высоко  поднялись  тополя,  посаженные  Дюйшеном, и стоят над аилом как
символ  великого  дела,  которому честно и мужественно служил этот ленинский
боец.  Память о Дюйшене нужна людям, грядущим поколениям. Она облагораживает
и  возвышает.  Те,  кто  не  в  состоянии  оценить  по достоинству сделанное
Дюйшеном  и  ему  подобными,  обедняют прежде всего самих себя. Общественная
атмосфера  становится чище, здоровее, когда уважение к человеку не позволяет
забыть   о  том,  что  сделали  бойцы,  подобные  Дюйшену,  для  людей,  для
утверждения будущего. Такова сокровенная мысль этой прекрасной повести.
     Значительный  интерес  представляет  повесть Ч.Айтматова "Тополек мой в
красной  косынке"  (1961).  Здесь  речь идет о водителе Ильясе и прекрасной,
душевно  богатой  девушке  Асели.  Перед читателем - сложная тема верности в
любви   и  дружбе.  Писатель  рассказывает  историю  нравственного  крушения
человека,  пренебрегшего тем высоким уровнем требований, который предъявляет
нам  жизнь. Шофер Ильяс, со всей решительностью сильного чувства отвоевавший
свою  любовь,  свою  милую Асель, теряет в результате им же самим допущенных
ошибок это главное свое духовное богатство.
     Ильяс  не  трус;  он  способен на хорошие поступки, но вместе с тем это
человек  слабый,  не  умеющий  владеть  своими чувствами. Он весь обращен "в
себя";   приобретенное  духовное  богатство  оказывается  подавленным  и,  в
конечном  счете,  погубленным.  Ильяс уходит от Асели, от сына, от товарищей
по  работе,  от  людей.  Он  как  бы  отключается  от  тех соприкосновений с
действительностью,  которые  обеспечивают будущее человека, его общественную
значимость, его духовное богатство...
     "Начну  новую жизнь! - заключает Ильяс свое горькое повествование. - Не
думайте,  что  я  пропащий человек. Пройдет время, женюсь, будет у меня дом,
семья,  дети,  -  словом,  все  будет,  как  у  людей.  И друзья, и товарищи
найдутся.  И  лишь  одного  у  меня  не будет - того, что потеряно навсегда,
безвозвратно...".   Да,   Ильяс  глубоко  пережил  трагедию  индивидуализма,
обернувшегося  для  него  потерей  самого дорогого - семьи, любви, преданной
ему Асели, сына.
     В  повести  "Верблюжий  глаз" (1962) Айтматов говорит о красоте правды,
добра,  о  их  всепобеждающей силе. Действие происходит в степи, в небольшом
коллективе  целинников,  оторванных от большой жизни. Но и здесь разрешаются
жгучие,  актуальные  проблемы. В центре событий повести - честный, правдивый
и  чистый  юноша  -  Кемаль, одним из первых откликнувшийся на призыв партии
поднимать   целинные  земли.  Любознательный,  скромный  подросток,  любовно
вглядывающийся   в   жизнь,   в   природу,  мечтательный  романтик,  недавно
покинувший  школьную  скамью,  Кемаль  попадает  под  начало  к  трактористу
Абакиру,  человеку  грубому  и  озлобленному,  шкурнику  и  эгоисту до мозга
костей.
     Абакир  с  каким-то  наслаждением  пытается  оплевать  светлые  мечты и
добрые  намерения  Кемаля,  сломать,  унизить  подростка, бросить его чистую
душу  в  прозаичность  и жестокость будничной жизни. Тяжелая полевая работа,
постоянные  столкновения  со  стяжателем  Абакиром  заставляют Кемаля глубже
посмотреть  на  мир.  Жизнь  оказалась  намного  сложнее и богаче, чем та, о
которой  он  знал  из  книг, но она еще больше утвердила юношу в его светлом
взгляде  на  мир.  Обнаруженный  Абакиром  в  степи родник "Верблюжий глаз",
излучающий  свет,  поражающий  прозрачной  глубиной,  - вот что олицетворяет
жизнь,   ее  нравственный  уровень,  ее  этическую  широту.  Родник  -  этот
"лучистый  глаз  неба  на  земле"  -  "верблюжий глаз" - становится символом
жизни  для юноши. В чистоте и глубине духовности Кемаля - причина его победы
над  Абакиром, человеком, который был "рабочим только по одежде, а душой был
баем"...  Мужая,  утверждаясь  в  человечности,  Кемаль  все глубже понимает
людей,  красоту  общения  и  коллективного  труда. К концу рассказа мы видим
Кемаля  повзрослевшим,  настоящим хозяином "этой прекрасной страны Анархай".
Мечта,  любовь,  борьба и победа над злом - вот радость жизни! Утверждая их,
юноша выдержал испытание на человечность.
     Подлинным  шедевром  Чингиза  Айтматова  является  повесть "Материнское
поле"  (1963).  Старая  Толгонай,  неутомимая  труженица,  мудрая  и глубоко
человечная,  на  склоне  лет ведет разговор с землей, с родным полем. Земля,
труд,  семья  были  источником  ее  радости.  Вихрь  войны, озверелый фашизм
растоптали  эту  радость.  Не  вернулись  с войны три ее сына, погиб и муж -
Суванкул, умерла невестка, родив мальчика от чужого человека.
     Но  тяжкое  горе  не  сломило,  не могло сломить Толгонай, закаленную в
труде, неисчерпаемую в любви к людям.
     Неторопливо  -  ведь  большая  часть  жизни  старой  Толгонай прожита и
немало   работы   переделано,  -  с  неподдельной  прямотой  и  искренностью
человека,  которому  нечего  в своей жизни стыдиться, ведет свой долгий сказ
мудрая  женщина-мать.  Этот суровый сказ о мужестве в беде является и сказом
о  дружбе  и  единении  советских  народов.  Старая  труженица, которая была
хранительницей  киргизских  родовых устоев, всем жертвует для блага Родины и
всю  силу  любви  переносит  на  ребенка, чужого ей по крови. Исчезает узкий
"свой"  мир,  расширяются  связи  с  огромным  и светлым миром человечества.
Велик  подвиг  Толгонай. Само поле, родное поле, преклоняется перед подвигом
матери,  подвигом  всех  советских людей - людей с великим сердцем: "Ты выше
всех, ты мудрее всех! Ты - Человек!" - говорит поле Матери.
     Важным  этапом в творческом развитии Чингиза Айтматова является повесть
"Прощай,  Гульсары!"  (1966).  Основной герой произведения - чабан-коммунист
Танабай.  Он  никогда  не  занимал "высоких должностей" и не гнался за ними;
это  подлинный труженик: смелый, принципиальный, решительный и прямой. Он не
боится  быть в ответе за свои поступки, не прячется за спины других. Танабай
как  бы  воплощает  в себе лучшие качества киргизского народа, национального
характера, обогащенные новыми чертами советской эпохи.
     Вся  трудная  и  честная  жизнь Танабая проходит перед нами. Он верит в
жизнь  и  любит  ее,  любит  людей  и  труд; он идет навстречу самым сложным
испытаниям,  завоевывает трудные победы. Таким закалила его партия, укрепила
его  на путях добра, справедливости, лютой ненависти к обману, подхалимству,
очковтирательству.  "Огненным  духом  бега"  исполнен и любимый конь Танабая
буланый   иноходец  Гульсары,  широкая  грудь  которого  "доверчиво  открыта
вольному  степному  ветру". Айтматов свое произведение назвал по имени коня:
художник  ощутил  что-то  близкое, созвучное в характере Танабая и его друга
Гульсары   -   те   же   благородство,   верность,  прямота,  огненный  бег,
самозабвенная храбрость и бескорыстность...
     Шли  годы, полные напряженной работы, озаренные светлой радостью труда,
общения  с  людьми,  радостью  созидания,  годы  духовного обогащения самого
Танабая.   Радость   сменялась   долгими   и   мучительными   размышлениями,
невыносимой  болью  от незаслуженных ударов, когда, казалось бы, рушится все
святое,  все,  во  имя чего жил и горел Танабай. Его несправедливо исключают
из  партии;  карьеристы  и  подлецы  делают  из  Танабая  чуть не уголовного
преступника,  "врага  народа". Что может быть больнее, страшнее этого? И все
же  вера  в  народ,  в  партию,  в  справедливость  не покидает благородного
человека.
     Семь  лет спустя после исключения из партии встретился Танабай с бывшим
комсомольским  секретарем,  теперь  секретарем  райкома партии Керимбековым,
который   когда-то   на  бюро  райкома  смело  защищал  Танабая.  Теперь  он
предлагает:  "Возвращайтесь  в партию!" И Танабай, который вначале отвечает:
"Стар  я уже. Какой толк теперь от меня партии? Что я могу сделать для нее?"
-  подводя  затем  итог  своей жизни, приходит к выводу, что он не хочет, не
может  умирать "одинокой птицей, отбившейся от своей быстрокрылой стаи": ему
необходимо вернуться в партию, быть в ее рядах до конца.
     Жизнь  Танабая  не прошла даром, его духовное богатство остается людям.
В этом сила таких людей, как Танабай, их жизненная несокрушимость.
     Нельзя  без  волнения читать повесть Чингиза Айтматова "Белый пароход",
опубликованную  в  журнале  "Новый  мир"  в 1970 году. Как будто все тут так
просто, обыденно, но как глубоко тревожит она человеческое сердце...
     Действие  происходит  на  глухом лесном кордоне, высоко в горах, далеко
от  обжитых мест. Природа тут дикая, заповедная. Камни-валуны, вечно ревущая
река,  снеговые  вершины,  с которых ветер срывает шквальные метели. Здесь и
приютился  маленький  поселок:  объездчик  Орозкул,  тетка  Бекей, его жена,
старик  Момун и его старуха, а также внучек Момуна - семилетний мальчишка "с
оттопыренными  ушами",  худенький,  тщедушный фантазер и мечтатель. Он живет
один  среди взрослых, без друзей, без матери и отца; он "брошенный". Любит и
жалеет  его  только  дед  Момун  -  добрый, но слабохарактерный, безвольный.
Другим взрослым до мальчишки дела нет.
     Вот  только  пьяница, драчун и деспот всего поселка Орозкул ненавидит и
презирает  беззащитного  малыша.  Он  издевается  и  над  дедом, и над своей
женой,  но  особенно  ненавистен  ему  мальчишка  с  чистой и светлой душой.
Орозкул  убивает  Рогатую Мать-олениху, перед которой мальчик благоговел, он
уничтожает  все  живое,  чему  так  радовался  мальчик.  И  никто не в силах
заступиться, ибо здесь, в глуши, Орозкул "начальствует"...
     Мысленно  обращается мальчик к шоферу Кулубеку, хорошему парню, который
иногда  наведывается  в  поселок.  Кулубек целиком на стороне мальчишки: "Ты
(Орозкул)  злой и негодный человек. Тебя здесь никто не любит. Тебя не любит
лес,  ни  одно дерево, даже ни одна травинка тебя не любит. Ты фашист. Уходи
и  чтобы  -  навсегда.  А  ну,  побыстрей!"  Орозкул  побежал  без  оглядки.
Радовался  мальчик  и  ликовал.  А  когда  Орозкул  скрылся из виду, Кулубек
сказал  всем  другим,  виновато  стоящим  у  дверей: "Как же вы жили с таким
человеком? И не стыдно вам!"
     Но  это было только в разгоряченном мозгу больного, простудившегося (по
вине  Орозкула)  мальчика.  Это  был  бред.  А  в  действительности  Орозкул
торжествовал...  "Нет,  я  лучше  буду  рыбой,  - мечтал мальчик. - Я уплыву
отсюда.  Я  лучше  буду  рыбой".  А  в  доме  Орозкула  за окнами гоготали и
выкрикивали  пьяные  голоса. Этот дикий хохот оглушал мальчика, причинял ему
нестерпимую боль и муки..."
     Мальчик  гибнет  во  время  болезни,  но  не от болезни; он бросается в
горную  реку,  чтобы  "сделаться  рыбой" и уйти от тех, кто на глазах у него
совершает  преступление  -  дикое, ужасное для детской души: убивает Рогатую
Мать-олениху,  издевается  над всем дорогим. Мальчик утонул в бурных волнах;
он  не  в  силах  защитить  себя,  друзей,  свою  мечту:  он  не  доплыл  до
Иссык-Куля,  не  увидел  белый  пароход,  не  сказал ему: "Здравствуй, белый
пароход!..  Здравствуй,  папа,  это  я  - твой сын. Ты возьми меня к себе на
пароход!.."
     Айтматов  кончает  повесть  словами,  обращенными к маленькому герою, к
его  светлой памяти: "Ты отверг то, с чем не мирилась твоя детская душа. И в
этом  мое утешение. Ты прожил, как молния, однажды сверкнувшая и угасшая..."
Всю  меру  ответственности  за  гибель  ребенка  писатель переносит на плечи
равнодушных.   Нельзя   позволить  топтать  нежную,  хрупкую,  светлую  душу
ребенка.   Нельзя   быть  равнодушным,  когда  распоясалось  зверье.  Это  -
преступление против человечности.
     Одно  из последних произведений Ч.Айтматова - повесть "Ранние журавли",
опубликованная  в  9-м  номере журнала "Новый мир" за 1975 год. Суровые годы
Великой  Отечественной  войны.  Далекий киргизский аил. Мужчины - на фронте.
Герои  повести - дети, ученики 6-7 классов. Лучшие, сильнейшие из них должны
поднять  заброшенные поля, дать хлеб фронту, семьям. И дети глубоко понимают
это.  Писатель  преклоняется  перед  мужеством этих скромных сельских ребят.
Они вырастают буквально на наших глазах, становятся витязями.
     "Первым  был  славный  витязь  Султанмурат.  Пусть  не  самый  старший,
пятнадцать  шло  уже  годов. Но за ум и за храбрость командиром назначен был
он,  сын  Бекбая  Султанмурат. А отец его, самый лучший из всех отцов, был в
то  время в походе далеком, на большой войне. Своего боевого коня Чабдара он
оставил  ему,  Султанмурату.  Еще  братец  малый у Султанмурата - Аджимурат.
Очень  любил  он  братца,  хотя  тот, случалось, и досаждал ему. А еще тайно
любил  Султанмурат  красавицу  Мырзангуль-бийкеч.  Прекрасней  всех улыбка у
Мырзангуль-бийкеч.  А  стройна была, как туркестанский тополь, а лицом бела,
как снег, а глаза - как костры на горе темной ночью...
     Вторым  витязем был славный Анатай-батыр. Самый старший в отряде, почти
шестнадцати  лет.  Он  ничем никому не уступал, разве ростом чуть-чуть. Зато
силой  наделен  был  самой  большой.  Конь  у  него,  как  подобает  батыру,
прозывался  Октору - гнедая стрела! Отец Анатая тоже был на большой войне, в
далеком  походе.  И  любил  Анатай,  тоже тайно, ту же красавицу луноликую -
Мырзангуль-бийкеч.
     Третьим  витязем был милый юноша Эркинбек-батыр. Самый старший в семье.
Друг  хороший и верный. Печально вздыхал он, бывало, и плакал украдкой. Отец
его  смертью храбрых погиб в том походе далеком, защищая Москву. Конь боевой
Эркинбека,  как  подобало  батыру,  прозывался  Акбайпак-кулюк, что означало
скакун в белых носках!
     А  четвертым  батыром  был Эргеш-батыр. Тоже друг и товарищ. Пятнадцати
лет.  Свое  мнение высказывать он любил, в споры вступал. Но в деле надежным
был  человеком.  Отец  его  тоже  на  большой  войне, в походе далеком. Конь
Эргеша, как подобало батыру, прозывался Алтым-туяк - золотое копыто!
     Среди   этих  батыров  был  еще  пятый  батыр  -  Кубаткул-батыр!  Тоже
пятнадцати  лет,  тоже  самый  старший  в семье. Отец Кубаткула в том походе
далеком,  в  той  большой войне погиб смертью геройской в белорусских лесах.
Кубаткул  неутомимый  трудяга  был.  И очень любил, как всякий батыр, своего
боевого коня Жибекжала - шелкогривого скакуна!"
     "Плечики  их  щуплые",  "головы  их  на  тонких  шеях",  лошаденки их -
"исхудалые   клячи",  но  они  воистину  витязи,  идущие  в  места  далекие,
безлюдные  -  в  Аксайское  урочище  -  на подвиг: "На Аксай, на Аксай пашню
орать,  как  только снег сойдет! На Аксай, на Аксай плугом, как только земля
задышит!"
     Тяжко  трудятся  юные  пахари:  и  голодно,  и  холодно; рыскают вокруг
бандиты,  конокрады  посягают  на  жизнь мальчишек, уводят лошадей. И все же
светлая  радость,  уверенность  в  том,  что  все невзгоды будут преодолены,
наполняют  мужеством  их  сердца.  Юные  плугари  напоминают писателю ранних
журавлей,  поднявшихся  ввысь.  "В чистом, беспредельно синем и беспредельно
бездонном  небесном  просторе  летели,  медленно  кружась, перестраиваясь на
ходу, перекликаясь, журавли...
     - Ранние  журавли  - хорошая примета! - крикнул Султанмурат Анатаю... -
Урожай,  урожай  будет!.. - А журавли плыли, купаясь в голубизне неба, плыли
не  спеша, кружась на плавно колышущихся крыльях, перекликаясь то сдержанно,
то многоголосо, все разом, и снова в их рядах наступало спокойствие".


    x x x



     Читая  повести  и  рассказы  Чингиза  Айтматова,  мы  видим  их большую
художественную,    эстетическую    и    социально-общественную   значимость,
прослеживаем,  как  развивается  талант  этого  большого  писателя, как этот
талант   становится   все   более  глубоким  и  многогранным.  Каждое  новое
произведение  Айтматова  - предмет горячего обсуждения, оно воспринимается с
особой  остротой,  заставляет  думать  о  животрепетных проблемах искусства,
проблемах человеческой жизни.
     Творческий  успех  Айтматова  пришел не сам по себе. Его художественный
талант  постоянно  в  развитии,  в совершенствовании, в овладевании новыми и
новыми   поэтическими   вершинами.   Творчество  Айтматова  формировалось  и
продолжает   развиваться   в  тесной  связи  с  устно-поэтической,  народной
киргизской  традицией,  с  одной  стороны, и под сильнейшим влиянием русской
классической  и  современной советской литературы, - с другой. Он пишет свои
произведения  и на киргизском, и на русском языках; оба они для него родные,
оба   -  "голос  души".  Писатель  открывает  новые  аспекты  художественной
киргизской  прозы,  развивает  в  ней  жанры рассказа и лирико-драматической
повести, обогащая многонациональную советскую литературу.
     В  чем  же  красота  и  обаяние  таланта  Чингиза  Айтматова?  Писатель
пристально,  любовно  и  требовательно  вглядывается в мир современника. Его
литературные  герои входят в нашу жизнь; в них мы узнаем себя, своих друзей,
врагов;  одних  мы  искренне  любим,  других  ненавидим;  одним сочувствуем,
других  презираем.  Мы  оказываемся  властно  втянутыми  в  мир их страстей,
интересов,  поступков.  "Чтобы  быть в дружбе с нашим советским читателем, -
пишет  академик  Н.З.Шамота,  -  надо,  кроме  всего  и превыше всего, иметь
талант  безошибочно отличать хорошее от плохого, прекрасное от уродливого, -
и  это - в тончайших человеческих чувствах и широчайших сферах человеческого
общежития.  Иными  словами,  надо  иметь талант партийности". Таким талантом
партийности  Чингиз  Айтматов  обладает  прежде  всего.  И это обусловливает
бесстрашное   исследование   писателем   самых   разнообразных  человеческих
характеров, судеб и ситуаций.
     Сила  искусства  Айтматова  в  том,  что он показывает человека нового,
советского  мира  в  его  становлении, в борьбе за свое утверждение - борьбе
сложной,  трудной, иногда даже трагичной, но борьбе, цель которой прекрасна,
глубоко  человечна.  Пусть  еще  не  изжиты  там,  в  глухих  аилах, родовые
пережитки,   устарелые  традиции,  но  они  отступают  под  давлением  новых
отношений;  народ,  массы уже ощущают их как старое, обветшалое, тормозящее.
Коммунистическая   этика   все  глубже  проникает  в  массы,  неся  с  собой
человечность, умение отстоять справедливость.
     Жадно  ищет  писатель  новые  характеры,  новые  судьбы,  и ему нелегко
бывает  сдерживать  себя  в  любви  и  гневе.  Сердечная заинтересованность,
искренняя  доверительная  интонация составляют одну из самых привлекательных
черт  Айтматова как писателя. Жгучий интерес к проблемам развития человека в
нашем  обществе,  к  проблемам,  которые  порождает  сама  действительность,
обусловлен  тем,  что  Айтматов не отделяет и не может отделить свою жизнь и
судьбу  от  жизни  и  судьбы  своих  героев.  Отсюда  такие  характерные для
Айтматова   бурные   "прорывы"   лирического  чувства,  когда,  презрев  все
литературные  условности,  писатель открыто вторгается в ткань произведения,
вдохновляя или осуждая своих персонажей.
     Пафос  произведений  Айтматова в страстной поддержке активно борющегося
гуманизма,  а  отнюдь  не  "сострадающего".  Писатель  решительно  выступает
против унижения человека жалостью.
     Положительный  герой  Айтматова  добр и великодушен; его сердце открыто
любви  и  сочувствию.  Но  это  -  доброта,  великодушие,  любовь борца. Без
мужества,  без ненависти к врагу нет цельности, нет гуманистического идеала.
Доверие  -  один из самых мощных нравственных факторов, формирующих характер
человека, - подчеркивает Айтматов.
     Подлинная    любовь    к    человеку    предполагает   и   общественную
требовательность  к  нему, его ответственность за себя, за свои поступки, за
свою  "личную  волю".  С  радостью и гордостью отмечает Айтматов, что именно
советский  строй  утверждает взаимопонимание людей, широту взглядов, высокое
человеческое  достоинство,  уже  пустившее корни в быт, в повседневный образ
жизни людей, в глубину народной жизни.


    x x x



     Характерные  черты  таланта  Айтматова  - его внимание к духовному миру
человека,  умение раскрыть в нем то, что стоит выше повседневного быта, выше
традиций.
     Глубокое  раскрытие  внутреннего  мира  героев,  изображение  характера
человека   во  всей  его  сложности  и  противоречивости  составляют  важную
художественную   основу   произведений   Айтматова.  Именно  душевная  связь
писателя  со своими современниками позволяет ему "открывать" самые сложные и
тонкие человеческие чувства.
     Нас  поражает  в  его  творчестве  стремление  к  контрастам,  к резким
противопоставлениям  характеров  и  ситуаций  - всегда потрясающе правдивым,
глубоко  проникающим  в  сердце  и,  вместе  с  тем,  философски насыщенным.
Отражая  действительность  в  художественных  образах,  воздействуя  на наши
чувства   и   переживания,   творчество   Айтматова   облагораживает  людей,
объединяет  их,  учит  жить  на  благо  общества, обогащает культуру чувств,
формирует духовный облик человека.
     Творчество  Ч.Айтматова имеет большое воспитательное значение, особенно
для  подрастающего  поколения.  Всем  своим содержанием оно созвучно мыслям,
которые  так  близки были В.А.Сухомлинскому: если сердце подростка, юноши не
откликается  на  горе,  тревогу  или  заботу  товарищей,  если  он  не готов
пожертвовать  своим  благополучием для другого человека, для Отчизны, - грош
цена  всем  его  достоинствам!  Настоящий  культурный  человек  немыслим без
добрых   чувств.   Но   способности,   дарования  расцветают  лишь  на  фоне
идейно-политической,   гражданской   зрелости.   Если   у  человека  прочная
гражданская  позиция, ему будет доступно творчество. Добрые чувства - первый
страж  совести.  Рассказывая о человечности, мы пробуждаем чуткость к чужому
горю  и  предотвращаем жалость к самому себе - один из главнейших источников
эгоизма.
     Нет  у  человека врага злее и опаснее себялюбия, - утверждает Айтматов.
Эгоизм  лишает  человека  радости  общения  с  людьми, счастья радоваться их
счастью.  Натуры  эгоистичные  прежде всего обкрадывают самих себя, обедняют
собственную  жизнь. Радость ведь не только от того, что человек может что-то
взять  себе,  но  и от того, что он может дать людям то, что им нужно. И это
главное.   Такие  чувства  нужно  лелеять,  растить,  воспитывать.  "Детская
совесть  в  человеке,  -  говорит  Ч.Айтматов,  -  как  зародыш в зерне; без
зародыша зерно не прорастет".
     Рассказывая  миру  о киргизах, писатель раскрывает душу родного народа,
делает ее понятной и близкой для всех людей.
     Герои   Айтматова   -  советские  люди,  скромные  труженики  Киргизии,
пламенные  патриоты, связанные тысячами нитей с прошлым, настоящим и будущим
-  и  своим личным, и своего народа. Их волнует все то, что волнует всю нашу
Советскую  страну.  Перед  ними стоят те же морально-этические, человеческие
проблемы,  они  участвуют  в  тех  же событиях, так же задумываются о смысле
жизни, о своем предназначении.
     О  таланте  Чингиза  Айтматова  хорошо  сказал  Расул Гамзатов: "Чингиз
Айтматов  -  талант мирового звучания, достояние всей советской культуры. Но
он  -  киргизский  писатель,  и  он  выразил  душу своего народа куда ярче и
точнее,  чем  иные,  держащиеся  за традиции, как за маскировочный халат". И
это  действительно так. Ч.Айтматов относится к тем художникам слова, которые
развивают  и  преобразуют  национальные  традиции ради утверждения их высшей
интернациональной  сущности.  Чем  полнее  и  глубже отражает писатель жизнь
своего  народа  в ее общечеловеческой и национальной значимости, тем больший
вклад  вносит  он  своим творчеством в дело общего художественного прогресса
человечества.
     Ч.Айтматов  справедливо  полагает:  кто равнодушен к своему народу, тот
не  сможет  понять и полюбить душу других народов. Конечно, под флагом любви
к  отчему  краю  может выступать и национальная ограниченность, национальное
самодовольство.    И    писатель   гневно   осуждает   малейшие   проявления
национализма,  на  живых  примерах убеждает, как национальная ограниченность
обрекает  человека  на  саморазрушение, на утрату жизнедеятельных, радостных
стимулов.  Всем  своим  творчеством  Айтматов  ратует  за  дружбу и единение
народов, за воспитание высокого чувства ленинского интернационализма.


    x x x



     Творческий  успех  Чингиза Айтматова определяется его большим талантом,
постоянным   изучением   жизни,  неутомимым  трудом.  Глубокий  психологизм,
раскрытие  души  героев,  воспринятые  писателем  у  русской  классической и
советской  литературы,  новаторски преломленные в его творчестве, отличаются
вместе   с   тем  подлинным  национальным  своеобразием.  Своим  лиризмом  и
романтической  приподнятостью, всем образным строем его произведения связаны
с киргизской народнопоэтической традицией.
     Чингиз  Айтматов  не  ищет  легкого  успеха  на  уже проторенных путях.
Каждая  новая его повесть, рассказ - плод большой напряженной работы. А это,
в  свою очередь, дает основание ожидать от него новых глубоких произведений.
"Писатель,  конечно,  должен  от природы обладать способностью художественно
мыслить,  но  формирование  его таланта, его личности связано с определенной
общественной  средой,  с  ее  мировоззрением  и  политическим устройством, -
говорит  Айтматов  в  "Заметках  о  себе".  -  Для нас эта среда - советское
общество,  социалистический  строй,  коммунистическое  мировоззрение. Отсюда
вытекает направленность творчества советских писателей".
     Творчество  Чингиза  Айтматова оказывает большое влияние на драматургию
и  театральное  искусство,  на художественную кинематографию. Экранизированы
повести  Айтматова  -  "Верблюжий  глаз",  "Тополек  мой в красной косынке",
"Первый  учитель",  "Прощай,  Гульсары!".  Инсценировки повестей и рассказов
Айтматова  -  "Лицом  к  лицу",  "Первый  учитель",  "Тополек  мой в красной
косынке",  "Материнское поле" идут на сценах многих театров Советского Союза
и зарубежных стран.
     Большой  театр Союза ССР поставил в 1967 г. балет "Асель", созданный по
мотивам  повестей Айтматова. В репертуаре театров многих советских республик
заметное место заняли "Материнское поле" и "Джамиля".
     Чингиз  Айтматов  -  писатель-мыслитель,  писатель-гуманист,  пламенный
борец   за   новое,   коммунистическое   общество.   Об   этом  говорят  его
произведения,  это подчеркнул и сам писатель, выступая на V съезде писателей
СССР.  "Когда  речь идет о писательском художественном творчестве, - говорил
он,  -  то  имеется  в  виду прежде всего умение, вернее сказать, мастерство
изображать  жизнь,  дела  и  судьбы  людей таким образом, что это становится
предметом  раздумий  и  душевных  переживаний  читателя.  Мысли  и  чувства,
вызываемые  прочитанным  произведением, могут быть очень различного свойства
и  сложного  диапазона - от восторга, воодушевления и радости, от готовности
следовать  прекрасным  идеалам даже ценой своей жизни до глубочайшего горя и
страданий...
     Все  это  может  литература.  Это  ее  право и призвание. И когда книга
захватывает  читателя, пробуждая его совесть и сознание, потрясая его сердце
картинами  прекрасного  или,  наоборот,  безобразного в жизни, заставляя его
пристальней  вглядеться  в  себя  и  окружающую среду, мы говорим - это сила
искусства!"*
     ______________
     * "Литературная газета", 1971, 7 июля.

     Чингиз  Айтматов  - крупный общественный деятель. Он депутат Верховного
Совета   Союза   ССР,  заместитель  председателя  Комитета  солидарности  со
странами Азии и Африки.
     Постановлением  Комитета  по  Ленинским  премиям в области литературы и
искусства  Чингизу  Айтматову за "Повести гор и степей" ("Джамиля", "Тополек
мой  в  красной  косынке",  "Верблюжий  глаз",  "Первый учитель") присуждена
Ленинская  премия  1963  года.  А  это  -  высшее  всенародное признание для
писателя!
     http://www.lib.ru/PROZA/AJTMATOW/

                *****************
 2. Чингиз Айтматов. Плач перелетной птицы

  ...Гончие  собаки  почему-то любят,  когда  из  аила  выезжают  гурьбой
верховые  в дорогу. В суматохе выезда  непременно  увяжутся, и потом гони их
назад, грози и стращай сколько угодно -- все равно не отстанут, будут упрямо
трусить в сторонке.  Странные они  твари -- им бы только в поле, на простор,
да чтобы  пошумней  было,  да людей  побольше, так  и ждут  --  потому  они,
наверно, и гончие...
     Элеману  пришлось  бежать  за своей  собакой до  самого озера.  Пока он
помогал брату  Турману заарканить  двухлетнего бычка,  которого  тот  уводил
вместе с  отправлявшимися  на  похороны женщинами и  стариками для забоя  на
поминках,  гончий  пес  Учар успел пристроиться  к толпе и  уже наладился на
серьезный  манер -- рыскал, принюхивался, прыгал вокруг по кустам, взлаивал,
торопя людей двигаться быстрее. Сколько ни звал, сколько ни манил его к себе
Элеман -- все бесполезно. Невдомек было неразумному псу, что это не выезд на
охоту,  а скорбная, траурная процессия, держащая путь в другой аил по случаю
внезапной  смерти  сестры  Алмаш  --  семнадцатилетней  девушки;  что  среди
верховых, сидящих на кобылах  и волах, не было ни одного молодого джигита на
сколько-нибудь резвом коне. Откуда было  знать  собаке, что все мужчины, все
лучшие кони, все киргизы Прииссыккулья, способные  носить оружие, находились
в тот день  далеко за горами; отсюда  в  трехдневном переходе,  в Талчуйской
долине, чтобы  встретиться там  в битве с полчищами  наступавших джунгарцев.
Шел уже пятый день, и никаких известий не приходило с Талчуя. Глупый, глупый
пес --  кому же в такой момент могла прийти  в голову мысль об охоте,  когда
неизвестно, как могла решиться судьба целого народа.
     Но, собственно, какое дело должно быть собаке до людских печалей, какое
ей дело до войны, до разлук, до смертей и  тревог и вообще до людских забот,
кроме  как  погони за зверьем -- за лисицами  да за  зайцами, когда люди  на
конях сами становятся такими же яростными, неутомимыми преследователями, как
и собаки...
     Повизгивая от нетерпения, то забегая вперед и при этом коротко тявкая и
умоляя людей всем своим  видом, глазами и прыжками поторопиться, последовать
за ним, то кружа вокруг толпы, пес  Учар не  давался в руки  Элеману. Уж как
хотелось  черному  гончему  псу, чтобы кони  рванулись вслед за  ним вскачь,
чтобы люди загигикали, привстав в стременах, чтобы закипела жизнь в  беге, в
голосах, в упругом, свистящем встречном ветре. Он все звал их...
     Ан  нет!  Эти  люди,  старики  и  старухи,  молчаливые  и  подавленные,
окружавшие  из  чувства  родового долга убитую горем сенирбаевскую  невестку
Алмаш, не замечали  Учара, черного гончего пса. Им было не до него. В  такое
тревожное, в такое  опасное время они отправлялись на похороны скрепя сердце
не столько  ради самой Алмаш --  кто она, молодая, келин1, лишь полгода  как
взятая  в  семью  Сенирбая, -- сколько из  уважения  к мужу ее -- Койчуману,
находившемуся сейчас на Талчуйской битве, и,  главное, ради самого Сенирбая,
великого  мастера-юртовщика,  гордости  небольшого  и  бедного  рода Бозоев.
Старик Сенирбай третьи сутки лежал в своей плотницкой юрте, как захватил его
приступ, а он давно уже страдал сердцем, и когда пришла весть от сватов, что
средь бела дня упала и испустила  дух единоутробная  сестренка  их  невестки
семнадцатилетняя   Уулкан,  Сенирбай-юртовщик   собрался   было   немедленно
отправиться  на похороны, как  повелевал долг и обычай между сватами,  и уже
надел шубу, на  дворе  уже  стояла  оседланная лошадь,  а  сыновья-подростки
Турман  и  Элеман  взяли  его  под руки,  чтобы усадить  в  седло,  как  он,
переступив порог юрты, схватился за сердце и уж не смог вдеть ногу в стремя.
Застонал, вцепившись в гриву коня, закачался, едва устоял на ногах.
     И  тут, как  это часто бывало  и прежде, дело взяла  в свои  руки  сама
Кертолго-зайип. Она  умела,  когда это требовалось,  действовать решительно.
Вместе  с  сыновьями  Кертолго-зайип  внесла мужа  в  его  плотницкую  юрту,
раздела, быстро уложила в постель и сказала Сенирбаю-юртовщику:
     -- Уста2, бог простит  тебя, если ты не в силах отправиться на похороны
к  сватам. Оставь это  мне. После тебя я аксакал этой семьи, и с годами  мне
быть старшей матерью  нашего рода Бозой.  Сваты  не  обидятся,  если я  сама
поведу бозоев на плач. Да  и до обид ли сейчас,  когда  один  бог знает, что
там, в Талчуе, как там  наши сыновья: или победят, или сложат головы. И пока
никаких вестей, сам видишь, все в страхе. Ты моли о здоровье своем, ты думай
о тех, кто там, на  побоище! Побереги себя, ты большой человек среди Бозоев,
а для меня ты,  отец моих детей, -- самый великий человек. Позволь мне самой
исправить службу эту горькую.  А ты не двигайся,  лежи. Элеман останется при
тебе, а все мы отправимся...

     1 Келин -- невестка, в буквальном смысле "приемная".
     2 Уста -- мастер.

     Вот такой  был  разговор,  на  что бледный, с холодной испариной на лбу
Сенирбай-юртовщик сказал негромко с подушки:
     -- Ты права, жена. Если не я,  то ты езжай. Собери всех родичей Бозоев,
чтобы не одиноко  предстала Алмаш наша  перед своими. Поднимите плач издали,
чтобы слышно было далеко  вокруг, что то плачут  Бозои всем родом, поднимите
плач  громкий,  чтобы скрасить голосами отсутствие  зятя  ихнего Койчумана и
свата ихнего -- меня  больного.  Пусть будет сказано  этим: как  бы война ни
подступила, а хоронить и оплакивать усопших не забудем, пока мы все люди...
     Вот так  уезжали  на  похороны  женщины  с  детьми, старики  и  старухи
небольшого рода Бозой: в страхе  за  исход битвы с джунгарскими ойратами, не
было в те дни человека, который и вслух, и молча не думал бы: а что там, как
там  в Талчуйской долине? Почему нет никаких вестей? Почему  никто ничего не
знает?  Уезжали,  лишь  повинуясь  обычаю  сохранения  чести  рода.  Уезжали
сумрачные, в большой тревоге.
     Элеману пришлось порядком  попотеть, прежде  чем  он  сумел  нагнать  и
накинуть на  шею Учара свой поясной  ремень,  а то  тот и дальше  подался бы
вместе с толпой. Но и на ремне  Учар рвался, хотел ускользнуть. Однако никак
нельзя было в этот раз отпускать  его в отлучку -- в чужом аиле гончего  пса
погрызли бы своры тамошних собак. Уж это точно.
     Держа  Учара на  ремне, Элеман  остановился, не зная, как  поступить  в
таком случае -- что сказать едущим на похороны: не пожелаешь ведь им доброго
пути. Он стоял в  растерянности, когда мать, придерживая поводья, обернулась
в седле.
     -- Ну, ты иди домой поскорее, не  стой здесь, -- сказала  она, хмурясь.
-- Да приглядывай за отцом, слышишь? Не отходи ни на шаг, слышишь?
     Молча соглашаясь, Элеман  кивал  головой. Да,  конечно, он все сделает,
как она велит. Глядя на мать,  глядя на ее стареющее, в коричневых морщинах,
очень сосредоточенное  лицо  -- такой озабоченной он никогда ее не видел, --
Элеман слушал ее наставления и думал, обращаясь к ней: "Ты езжай, раз уж так
случилось. Не беспокойся  за нас -- я ведь не маленький уже. Все  сделаю, от
отца ни на шаг не отлучусь.  Лишь бы Койчуман наш вернулся на стремени, а не
перекинутым через седло. И чтобы все джигиты вернулись, сидя  в седлах, а не
вьюком. А за нас с отцом не беспокойся. Все сделаю, мама, как велишь..."
     Лишь  накоротке придержала  поводья Кертолго-зайип, и  в  то мгновение,
глядя на  младшего сына, на последыша своего, остававшегося на тропе рядом с
черным  гончим псом,  она  вдруг  почувствовала, как  пронзилось  сердце  ее
острой, исступленной  болью: что будет с ним, ведь он еще мальчишка, как там
старший  --  Койчуман,  жив ли или  исколот ойратскими копьями,  что ждет их
завтра, что будет со всеми ними, что будет с народом? И чтобы не выдать этих
страшных мыслей, она пробормотала:
     -- Беги, сынок,  в аил, поручаю  тебя и отца твоего  богу Тенгри. -- И,
отъезжая, снова остановилась: -- Как придешь домой, сделай отцу отвар из той
самой травы...
     -- Ясно, как приду, так сделаю, -- заверил ее Элеман.
     Но мать принялась  подробно  объяснять, как приготовить  снадобье,  как
обдать ту траву кипятком,  да чтобы кипяток  был  крут,  как  затем заварить
траву, как  потом,  чуть остудив отвар,  напоить им  отца и  чтобы пил он до
пота, потому как распарится в груди и полегчает...
     -- Ты слышишь меня, ты понял? -- допытывалась у сына Кертолго-зайип.
     Убедившись, что все втолковано, она пустила лошадь вслед за спутниками,
потихоньку удалявшимися вдоль  берега. Но,  оглянувшись  по сторонам,  опять
остановилась, слезла с седла:
     -- Элеман, иди  сюда,  --  позвала она сына. -- Держи поводья,  я  хочу
помолиться Озеру. Пошли.
     С   этими  словами  она   повернулась  лицом  к  озеру  и  неторопливо,
торжественно направилась поближе к воде. Она  шла через  чистый, красноватый
прибрежный песок, намытый волнами-перехлестами в большие ветры.  В огромном,
белом, как снег,  тюрбане  на голове, намотанном туго  и плотно  и полностью
окаймляющем лицо белыми складками подбородника, она выглядела красивой, хотя
и  заметно  постаревшей, хотя и  выбивались  на висках  под  тюрбаном  седые
волосы. Телом она была еще упругой и даже стройной, крепкой -- ведь  дома до
прихода невестки Алмаш со всем хозяйством управлялась  одна, а мужчин у  нее
было  четверо -- трое сыновей и муж, известно, какой от  них толк в домашней
колготне повседневной.
     Ступая по песку,  сосредоточенная  и  отчужденная  от  обычных забот  и
обычных мыслей, она шла  к  озеру, одухотворенная, взволнованная, взирая  на
голубую,  зыбкую гладь  воды и  вздымавшиеся  в  сиреневой дали  на  той, на
далекой,   призрачной  стороне  призрачные  вершины  снежного   хребта,   на
призрачные облака над  ними.  Это  был  тот  пространственный мир, доступный
взгляду и пониманию, в котором жил человек и от которого он зависел, это был
мир могучий и вседарящий, как бог, как земное воплощение самого бога.
     Кертолго-зайип  остановилась  на гряде  мелкого  зернистого  галечника,
почти у самой хлюпающей полосы пенистого прибоя. Сюда же пришел вместе с ней
и  Элеман, ведя на поводу  лошадь,  а  в  другой  руке -- собаку  на  ремне.
Кертолго-зайип  опустилась  на колени, ее  примеру последовал и сын, и  мать
взмолилась, не громко и не тихо, вполголоса:
     -- О Иссык-Куль,  ты око земли, ты всегда смотришь в небо.  Обращаюсь к
тебе -- вечный, незамерзающий  Иссык-Куль,  чтобы  стала известна мольба моя
богу неба -- вершителю  судеб  --  Тенгри,  когда он  глянет  сверху  в твои
глубины.
     О Тенгри, в час грозный и  опасный  дай  нам силу  устоять перед врагом
ойратским. Сохрани наш шестиколенный киргизский народ, живущий в горах твоих
дарами твоими -- выпасая скот на лугах и травах. Не дай истоптать очаги наши
копытами ойратских коней. Будь справедлив -- не откажи  нам в победе в битве
открытой.  Но что там, за  теми вон  горами,  в Талчуйской  долине? Что  там
случилось? Ни вестей, ни гонцов  с поля  брани  -- глаза  проглядели, сердца
истомились в тревоге.  Что там? Что ожидает нас завтра? Сохрани, сохрани же,
Тенгри, ушедших сражаться. Дай увидеть их в  седлах и не дай  нам  встретить
тела их, навьюченные на верблюдов.
     Услышь молитву мою, Тенгри, я мать троих сыновей...
     Коленопреклоненный  Элеман  стоял  между  гончим псом  Учаром  и  рыжей
гривастой кобылой,  держа их поводья в  руках. Он смотрел на темную хребтину
озера  --   на   кривизну   большой   воды,   которая,   как   живая  спина,
дышит-колышется,  опадая и поднимаясь. Озеро  в тот час было спокойным, лишь
подернутое  поверху  мелкой зеркальной рябью.  На  исходе  затяжной зимы,  в
начале  весны  берега  Иссык-Куля  стояли обнаженно-пустынно  --  тугап  без
листьев, травы желты и сухи, нигде ни дымящих  аилов, ни скачущих всадников,
ни каравана кочевий, ни пасущихся стад.
     Но зато  перелетные  птицы, отзимовавшие на  Иссык-Куле,  почуяв весну,
почуяв скорый отлет в новые края, уже кружились над озером большими роями, а
те, что сбились в стаи,  уже намахивали крыло в быстром, косо летящем полете
вдоль подножия  гор. И повсюду,  в  сияющем весеннем воздухе,  далеко-далеко
разносились их взбудораженные крики и голоса.
     Вот совсем близко,  почти  рядом,  прогудел в  стремительном лете косяк
серых,  краснолапых  гусей.  Крича шумно и шало, гогоча во  все легкие,  они
промчались над головой  так  низко, что слышно  было, как свистели крылья на
маху. Глаз мальчика различил над озером еще несколько стай перелетной птицы.
Были то гуси ли, утки ли, лебеди ли, или длинноногие розовые фламинго, он не
смог  бы ответить. Далеко  и высоко роились те птицы. Только гомон доносился
то ясней, то смутно. "Значит, полетят не сегодня-завтра", -- решил он.
     А мать все  молилась, горячо и страстно, выкладывая богу неба -- Тенгри
все,  что накопилось на душе. Просила  она, чтобы  судьба смилостивилась над
мужем ее -- великим мастером Сенирбаем-юртовщиком, над которым хворь грудная
собирает уже темные тучи -- сегодня не смог даже сесть на коня:
     -- Сбереги, Тенгри,  отца нашего, мастера всеумеющего. Нет ведь в наших
краях ни одного дыма,  не  уходящего через купол юрты,  не  смастеренной его
руками.  Сколько жилищ  поставил  он  на веку своем!  Всем  нужен кров  -- и
молодым и дряхлым, и богатому и бедному, и овцепасу и дояру кобылиц.
     И  еще просила она,  чтобы  дано ей  было нянчить внуков, и еще,  и еще
молила она... Мало ли печалей у человека...
     А  великое синее озеро, глядевшее оком  в небо среди скалистых  снежных
гор,  перекатывало  воды  в хмурых  глубинах  и бугрилось  плотью  живой  --
упругими  мускулами  больших,  медлительных  волн, возникающих  и  умирающих
втуне. Озеро  как бы потягивалось, собиралось с  духом, чтобы  грянуть ночью
бурей. А пока над чистым озером,  над его чистым простором, залитым весенним
солнцем,  все так же высоко  в воздухе роились, все так  же  кричали  во все
голоса перелетные птицы, охваченные предчувствием сбора и скорого движения в
новый путь по миру.
     А мать все молилась истово и яро:
     -- Заклинаю белым молоком своим материнским, услышь, Тенгри, услышь мои
слова! Мы  пришли  сюда, к оку  твоему на земле -- к  священному Иссык-Кулю,
чтобы к тебе обратиться, великий вершитель судеб --  небесный Тенгри. Вот я,
а  вот  рядом сын мой Элеман -- мой последыш, больше  уж мне  не зачать и не
родить мне больше ни хорошего, ни худого человека, а прошу только, дай моему
последышу дар отцовский -- мастерство  Сенирбая, он и  сам уже к ремеслу его
тянется...  А  еще  хочет  он, последыш  мой  Элеман, хочет  быть сказителем
"Манаса",  как брат его  Койчуман. Не  откажи  и  в этом, а  прежде всего  и
перво-наперво дай ему силу Слова издревнего, чтобы то Слово в душе приросло,
как древо корнями,  чтобы сберег он Слово, от предков к потомкам идущее, для
детей и внуков своих, дай  ему силу и дух могучий,  чтобы  память вместила в
себя Слово предков с тех пор, как киргизами стали они...
     Я мать троих сыновей, Тенгри,  услышь мои мольбы, услышь. И просят тебя
вместе с нами безъязыкие твари, что с человеком всегда заодно, -- гончий пес
наш Учар, настигающий зверя любого, что  по правую руку сына стоит, и  рыжая
кобылица гривастая, что  ни разу  еще не  прохолостила, что  по  левую  руку
стоит...
     И  хотя мать  молилась негромко, вполголоса,  чудилось  Элеману,  будто
слова  ее  разбегались,  рассыпались и вдаль, и вширь по всему  озеру кликом
жарким,  завораживающим, и  чудилось, будто слова ее отзывались тревожным  и
чутким эхом в горах окружающих: "Услышь меня, Тенгри, услышь, услышь..."
     А  когда   она  села  на  лошадь  и   поспешила  вслед  за  спутниками,
удалявшимися небольшой кучкой берегом озера, он еще долго стоял здесь, держа
на ремне гончего пса Учара. Не знал он,  дитя, что еще  не раз  и  не два, а
много раз в жизни вспомнит этот день, этот час мольбы матери на Озере,  что,
вспоминая, будет  плакать и отрадно, и горько, будет  благодарить  судьбу за
то, что мать вымолила ему у самого Тенгри  дар великого сказителя  "Манаса",
за что имя ему дадут в народе --  громоподобный манасчи Элеман. Не  знал он,
что молодые годы  его  совпадут  с лихими годами  насилия ойратов, что людям
придется  слушать "Манас", скрытно  собираясь в глухих ущельях,  не знал он,
что  каждый раз, начиная с  зачина "Манаса",  мысленно будет возвращаться  к
мольбе  матери   на   Озере,   давно   уже   убитой   ойратами  за  сокрытие
сына-сказителя, и потому в сокровенном смысле зачина будет ему и утешение, и
обретение духа  величия,  и  ощущение красоты  и  глубины  Слова предков,  в
котором  воспета  суть  бессмертия народа. Не знал  он, что именно ему будет
написано на роду напоминать затаившим от страха дыхание людям "Манас":
     "О киргизы, о самом великом среди нас, о Манасе слушайте сказ.
     От тех дней и до этих дни утекли, как песок, несчетные ночи ушли чредой
безвозвратной, годы ушли и века караваном в бесследные дали... В этом мире с
тех пор  столько  душ  пребывало, сколько камней есть  на свете, а может,  и
больше.  Среди них великие были люди и безвестные  были. Были добрые люди  и
злые.   Силачи  гороподобные  были,   батыры  тигроподобные  были,   мудрецы
всезнающие  были,  мастера всеумеющие были,  народы многолюдные были,  давно
исчезнувшие, от которых остались теперь лишь их имена.
     Что было  вчера --  того  нет сегодня. В  этом  мире все приходит и все
уходит. В этом мире только звезды извечны, что правят свой путь при извечной
луне,   только  вечное  солнце  извечно   с  востока  встает,  только  земля
черногрудая на  извечном месте своем. А на земле только память людская живет
дольше всех, а  самому ж человеку путь  отмерен короткий --  как  расстояние
между  бровями. Только  мысль бессмертна,  от  человека к  человеку  идущая,
только слово извечно, от потомков к потомкам идущее...
     От тех  дней и  до  этих земля изменяла свой лик много раз. Там, где не
было  гор,  горы  возникли кряжистые. Там,  где  горы стояли, равнины  сухие
простерлись. Там, где зияли овраги, ямы сровнялись, как тесто, там, где реки
бежали, берега  сомкнулись, как  швы.  А тем временем новые  рвы и  пропасти
новые  промыты дождями в  толще земной. Где когда-то плескались моря голубые
со  дня   сотворения   мира,  пустыни  сыпучие   ныне   лежат  в  молчаливом
пространстве... Города  воздвигались, города разрушались, и на старые  стены
новые стены вставали...
     От  тех дней и до  этих слово рождало слово, мысль рождала мысль, песня
сплеталась с песней, быль стала древним преданием. Так дошло до нас сказание
о  Манасе  и  сыне его Семетее, ставших твердыней  киргизских родов, ставших
защитой от многих врагов...
     В этом  сказании воскресили  мы голос отцов  и  дедов, в этом  сказании
услышим  мы: птицы  полет в  высоте,  давно  отлетавшей, топот копыт,  давно
заглохший, крики  батыров, в поединке сразившихся. Плач по  погибшим и клики
побед. В этом слове минувшая жизнь  снова возникнет  перед взором  живых, во
славу живых, во славу живых...
     Так  начнем же наше сказание о  превеликом Манасе и доблестном сыне его
Семетее -- во славу живых, во славу живых..."
     Не  знал  он,  мальчонка,  что  предстояло  ему  милостью божьей  стать
глашатаем слова народного в дни бед и тяжких испытаний под игом джунгарским,
не  знал он,  что  голова  его будет оценена  врагом в тысяу  голов отборных
лошадей и что, выданный  предателями, погибнет он, истерзанный, с выколотыми
глазами, в знойной казахской степи. И, истекая кровью, умирая от жажды, в те
последние мгновения снова вспомнит этот день,  этот час, это Озеро, которому
поклонялась мать, и этих птиц, что собирались в дальние  края, и что, увидев
все это, как наяву, умрет он с криком "мама!".
     Все это ждало его впереди -- и слава, и борьба, и гибель...
     А  сейчас  он просто стоял  на  берегу  Иссык-Куля, на  том  месте, где
молилась  мать, и крепко  держал за  повод гончего пса Учара,  чтобы тот  не
вырвался ненароком  и  не  пустился вдогонку за скрывающейся из виду толпой.
Потом он спохватился, вспомнил о больном отце, заторопился.
     -- Пошли, Учар, пошли! -- приказал он строго и быстро направился к аилу
в распадке прибрежных гор. Удаляясь от озера, он слышал за спиной все тот же
беспокойный голос и клики птичьих стай...

    x x x



     Той ночью на рассвете на глазах младшего  сына Элемана  ушел в иной мир
великий  мастер  Сенирбай-юртовщик. Последние слова,  которые  отец  сказал,
хрипя, задыхаясь, языком, уже  не повинующимся,  были  почти неразличимы. Но
мальчик, склонившийся над ним,  дрожа  и плача, вглядываясь при колеблющемся
пламени костра в  движения коченеющих губ, понял, о чем его речь. Он  уловил
два слова:
     -- Что... Талчуй.
     И,  поняв  их  смысл,  заплакал, кусая  губы, а  потом громко зарыдал и
громко говорил, не в силах удержать рыданий:
     -- Нет, отец,  нет никаких вестей! Я не могу тебя обманывать! Ничего не
известно. Я здесь один. Ты слышишь? Мне страшно. Не умирай, отец, не умирай.
Скоро вернется мать, скоро вернется мать...
     Дошли ли до  сознания умирающего слова сына или нет -- никому не знать.
Он скончался  в то же мгновение с  открытыми глазами. И когда это случилось,
когда молниеносная тень смерти сделала лицо отца чужим и страшным, мальчик в
ужасе выскочил из юрты и, сам того не сознавая, в отчаянии и страхе пустился
прочь. Он бежал куда-то, крича и  рыдая,  а за ним,  испуганно поджав хвост,
скакал гончий пес Учар. Элеман пришел в себя, лишь натолкнувшись на бушующий
берег Озера.  И здесь остолбенел,  остановился. Иссык-Куль в ту ночь ярился,
раскачивался  в  кипящих  бурунах  и  волнах.  Но  сверху  до слуха  Элемана
донеслись  иные  звуки  --  сплошной  гам.  Он  поднял  голову  и  увидел  в
рассветающем сером небе невиданное скопище птиц. Тьма-тьмущая.  Они  кружили
широкими кругами над Озером,  они  набирали  высоту, чтобы преодолеть горные
хребты впереди. Вот они сделали последний круг, растянулись рекой и, взмывая
все выше и выше, двинулись в сторону Боомского ущелья, за перевал, в сторону
Талчуя.  Мальчик понял, что они улетели далеко и надолго, что на пути у  них
лежит Талчуйская  долина, а  дальше -- неведомые дальние края, и он закричал
изо всех сил, превозмогая себя:
     -- Наш  отец  умер! Передайте  брату Койчуману -- наш отец  умер!  Отец
умер, умер, умер!..

    x x x



     Мы летели долго  над горами.  На перевале сильный  ветер гнал навстречу
аспидно-темные, клубящиеся тучи. Вначале брызнул дождь, затем ударил секущий
снег, и  наши  намокшие перья  стали оледеневать, стало тяжело лететь.  Наша
стая повернула назад, за нами и другие,  и  снова закружили мы с  криком над
озером, и здесь, кружа  и набирая все большую высоту, мы  снова двинулись  в
путь,  в этот  раз  высоко над горами и над тучами, и  утром,  когда  солнце
взошло нам вдогонку лучами,  мы одолели перевал и увидели, как  расступилась
внизу  далеко  и широко Талчуйская  долина.  О благодатный  Талчуй,  долина,
уходящая в  просторы великих степей,  вся она от края и до края была  залита
солнечным светом,  земля уже зеленела травой,  а  деревья стояли  с почками,
набухшими, как животы жеребых кобыл.
     Извиваясь, серебрясь,  посреди долины протекала  река  Чуй, и  наш путь
лежал по  руслу этой реки. Истосковавшимися кликами мы приветствовали долину
с небес  и постепенно снижались вдоль реки, спускались поближе к  земле, ибо
впереди, по течению, на раздольном, камышовом разливе  предстоял  наш первый
привал на великом неизменном  пути птичьих  караванов. Здесь мы должны  были
отдохнуть, покормиться и снова  двинуться в дорогу.  Однако судьбе не угодно
было дать нам обычный приют.
     Тормозя крыльями и хвостами, наши стаи череда за чередой приближались к
заветному разливу, когда внизу открылась картина  людского побоища.  То было
страшное  зрелище. Несчетное число людей, тысячи и  тысячи, конных и  пеших,
столкнулись  здесь, на  нашем  разливе.  Дикие  крики,  гул  и  рев,  орущие
возгласы,  визг, стоны,  ржание  и храпы  оглашали  окрестность  на  далеком
пространстве. И на таком же огромном пространстве люди истребляли друг друга
в  кровавой   битве.  То  они  устремлялись  навстречу  большими  толпами  с
устрашающими криками и пиками  наперевес,  то сшибались, валили  друг  друга
наземь и  живьем истаптывали  копытами коней,  то  они  снова разбегались по
сторонам, то одни убегали,  а другие гнались. Иные в камышах бились ножами и
саблями, резали глотки,  вспарывали животы. Горы трупов человечьих и конских
валялись кругом, много убитых лежало в воде, на широком разливе, загораживая
течение, и  вода,  в красных пузырях и темных сгустках крови, растекалась по
сторонам, превращалась под копытами в кровавое месиво.
     Наши стаи дрогнули, замешкались, в воздухе  поднялся  гвалт,  наши ряды
расстроились, и закружились мы в небе беспорядочной тучей  испуганной птицы.
Долго не могли  мы прийти в  себя, долго  летали  мы над несчастными людьми,
убивающими  друг  друга,  долго  собирали  мы  свои  стаи,  долго  не  могли
успокоиться. Так и  не  пришлось  нам приземляться здесь  на  привал, так  и
пришлось нам покинуть это проклятое место и двинуться дальше...
     Простите,  птицы перелетные! Простите за то, что было, простите за  то,
что будет.  Мне  не объяснить, а вам не понять, почему  так  устроена  жизнь
людская, почему столько  убитых и убиваемых на земле... Простите, ради бога,
простите,  птицы  небесные, путь  свой держащие в  чистом  просторе... После
битвы там пировали стервятники, зобы набивали до рвоты, крылом шевельнуть не
могли.  После  битвы  там  пировали  шакалы,  ползком  уползали,  до  отвала
нажравшись мертвечины. Летите, подальше летите от мест этих страшных.

    x x x



     Так повелось от  начальной природы: всякий раз, когда срок наступает --
ни  рано,  ни  поздно,  --  поднимаются  птицы в  дальний  полет. Они  летят
непременно,  они  летят  неизменно  по  путям,  лишь  самим  им  ведомым, по
завещанным  торным путям на  край света, на край света, от края света. Через
грозы и бури, днем и ночью, без устали  машут крыльями,  даже  спят на лету,
даже спят на лету, даже спят на лету. В этом суть  их живая, в  мире природы
свой неизбежный порядок вещей. На север летят караваны пернатых, на  великие
реки,  на гнездовья исконные птенцов пестовать. А по осени вместе с окрепшим
приплодом на юг улетают, и так без конца...
     Вот  мы летим уже многие, многие сутки. В  этой выси  неземной,  в этой
выси ледяной ветер  гудит, как река бесконечная. Та река  -- незримо текущее
Время в  необъятной Вселенной, неизвестно  куда, неизвестно куда, неизвестно
куда.
     Наши шеи -- как стрелы, а тела -- как сердца, напряженные и неустанные.
Еще долго лететь -- взмах крыла, взмах крыла...
     Мы летим, возносясь все выше и выше... Так высоко, что горы  становятся
плоскими,  а потом и  совсем  незаметными, и земля, удаляясь  все  дальше  и
дальше,  очертанья  теряет:  где там Азия, где там  Европа, где  океаны, где
твердь?  Так  пустынно  вокруг  --  во Вселенной  безбрежной только шар  наш
земной, как верблюжонок заблудший в степи, тихо качается, тихо плывет,  ищет
мать  свою. Но где она, мать-верблюдица? Где мать всей земли, где мать  всей
земли? Ни звука! Только ветер гудит, ветер пустынных высот, и тихо плывет  и
качается,  точно  сиротское,  точно  дитячье  темечко  -- зыбка земля, зыбка
земля.  Так  неужели  на  ней  столько Добра  вмещается,  столько  Злых  дел
прощается, столько Добра вмещается, столько Злых дел прощается? Нет, не надо
прощать, нет, не надо прощать, молю вас, дымы творящие, думы  творящие, долю
творящие!
     Я  всего лишь крылатая  птица в этой стае летящей. Я лечу с журавлями и
сам журавль. Я  лечу с журавлями темной ночью --  по  звездам, днем  --  над
нивами и городами. Думая думу свою.

     Лечу и плачу,
     Лечу и плачу,
     Лечу и плачу,
     Заклиная людей и богов,
     Поосторожней с землею,
     О, люди, полегче сплеча...
     Что -- журавлиные слезы?.. Смахните с лица!
     И все же, и все же, и все же --
     Упаси вас, о люди, от бед нелюдских --
     Упаси от пожаров неугасимых,
     От кровавых побоищ неудержимых,
     Упаси вас от дел непоправимых,
     Упаси вас, о люди, от бед нелюдских...
     Стая вдали скрывается с глаз. Не различить уже взмахов  крыла.  Вот она
уже как точка средь неба, и нет ее...
     Но вот снова весна, и опять журавлиные клики в выси...


http://www.lib.ru/PROZA/AJTMATOW/

*******************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
13 сентября 2024 года