Глава 11-6

6

Накануне Дня Победы в Тимохино приехал импозантный гость. Левенцов читал «Трёх товарищей» Ремарка, когда Антонина Ивановна, придя со двора, сказала, что его там спрашивает какой-то иностранец. Гость оказался мужчиной среднего роста и средних лет с маленькими чёрненькими усиками, похожими на галстук-бабочку. Одет он был в изысканного покроя серые брюки и пиджак, белоснежную сорочку, белый джемпер и серый галстук. У ворот стояла тёмного цвета «альфа ромео», блестевшая, будто только что помытая.
- Вы кто? - спросил Вячеслав не без удивления.
- Родственная вам душа, господин Левенцов, - ответил незнакомец по-русски, но с акцентом. - То, что я немец, а вы русский, не имеет значения, по склонностям мы с вами из одной породы.
- Интере-есно! Ну что ж, проходите.
Они сели у стола.
- Я познакомился с вашими изобретательскими идеями, господин Левенцов, - продолжил гость, - и нахожу, что...
- Простите, я не господин, во-первых. А, во-вторых, каким образом вы познакомились с моими изобретательскими идеями?
- По разным каналам, госпо... простите, товарищ Левенцов. По рекламным проспектам запатентованных вами изобретений, в первую очередь. Ещё по публикациям о ваших работах в журнале «Изобретатель, рационализатор». Кроме того, у меня есть кое-какие связи с вашей Академией Наук и с другими организациями, в которых рассматривались ваши предложения. Так вот, познакомясь с вашими идеями, я нахожу, что все они имеют одно замечательное свойство: они сотворены без оглядки на конъюнктуру. Вы творите не для денег, не для замкнутого объединения или государства, вы творите для человечества.
- Благодарю за комплимент.
- Не стоит благодарности, это не комплимент, а факт. И этот факт роднит нас с вами. Я хотя не изобретатель, но располагаю некоторым капиталом и влиянием у себя в стране и все свои силы и средства отдаю воплощению в жизнь именно вот таких, служащих всему человечеству изобретений. Имею честь предложить вам свою помощь и сотрудничество.
- Весьма вам признателен, но...
- Ваши личные интересы будут соблюдены, я гарантирую.
- Какие личные интересы? Как вы сами же заметили, мои личные интересы совпадают с интересами человечества.
- Конечно, конечно, госпо... простите, товарищ Левенцов. - Лицо гостя покривилось лукавенькой улыбкой. - Но и личное вознаграждение не повредит. Во сколько вы оценили бы, например, вашу самую блистательную идею - компьютерную систему, обеспечивающую государственную безопасность?
- Вы и с этим знакомы? Но ведь эта система рассчитана пока не на единое человечество, мы с моим другом разрабатывали её в расчёте на условия России.
- Убеждён, она сработает и в условиях другого государства, Германии, например.
- А, вон оно что... Вы хотите, чтобы я продал её вам для реализации в Германии, так я понял?
- Уважаю понятливых людей, госпо... простите, товарищ Левенцов. Вы, надеюсь, прекрасно понимаете, что в России вам не удастся её реализовать. Германия же к этому вполне готова. Кстати, у нас уже возрождают кое-что по части изобретательства из вашего советского прошлого, например «ВОИР». А поскольку вы бескорыстный служитель человечества, какая вам разница, где, в Германии или в России, будет реализована идущая на благо всему человечеству идея? Мы можем рассмотреть также и ваши наработки по части электромобиля. В общем, - гость лучезарно улыбнулся, - готовы к всеобъемлющему сотрудничеству.
Некоторое время Левенцов задумчиво глядел в лицо гостя, потом облегчённо вздохнул и раскованно, с весёлостью промолвил:
- Благодарю за лестную оценку моего творчества и за приглашение к сотрудничеству, но я к такому сотрудничеству не готов.
- Если не секрет, почему? - удивился гость.
- У меня нет уверенности, что наше с вами сотрудничество пойдёт человечеству на пользу.
- Но почему? В вашем проекте...
- Давайте о чём-нибудь другом... Хотите кофе?
- Спасибо, у меня есть в термосе. Но вы напрасно...
- Прошу, не будем об этом. Всё равно, что касается проекта, мы говорили бы на разных языках.
Лицо у гостя несимпатично покривилось, он поднялся. Левенцов проводил его на улицу. Перед тем, как сесть в машину, гость извлёк из портмоне свою визитную карточку с московским адресом и, вручив её Левенцову, примирительно сказал:
- Всё-таки подумайте. У вас есть шанс обойти Билла Гейтса по размеру суммы, которую вы получите за реализацию вашего проекта.
- Доброго вам пути, - ответил Левенцов.
Чёрная «альфа ромео» мягко тронулась и укатила. Вышедшая со двора Антонина Ивановна одобрительно сказала:
- Правильно, что не стал с ним связываться, ну их, этих иностранцев.
Левенцов улыбнулся и подумал: «Вот, простой человек, а понимает», - а вслух сказал:
- Не продадимся, Антонина Ивановна. Лучше упрячем свои проекты куда подальше, как Кавендиш. Лет на сто!
За ужином Левенцов объявил, что ему хотелось бы провести День Победы в Беловодске.
- И мне, - сказала неожиданно Наташа, и лицо у неё слегка порозовело.
Неожиданность была ошеломляющая. Не было ещё случая в их совместной жизни, чтобы Наташа проявила инициативу в чём-либо, затрагивающем их близость, а тут вдруг сама навязывает своё общество на целый день!
- Поедем, - обрадовался Вячеслав, хотя к радости примешивалась толика досады: он предчувствовал, что в компании с Наташей планируемая им ностальгическая грусть обратится в утомительную скуку.
Так оно и вышло. Они смотрели парад ветеранов войны и курсантов Беловодского училища ВДВ, потом стояли рядом на митинге оппозиции, потом на кладбище возле могилы Ротмистрова, и вместо того, чтобы осмысливать и ощущать душой увиденное, Левенцов, вследствие упорного Наташиного молчания, принуждён был думать лишь о её присутствии, о тайных её мыслях. Ни ностальгической грусти, ни весёлости. Наташа всем поведением давала понять, что и не пытается скрыть тот факт, что что-то от него скрывает. Это настроения Левенцову не улучшало, и она это, конечно, видела. В конце концов, так и не попытавшись найти общий язык, они вернулись домой, как чужие.
На следующее утро Левенцов поднялся с мыслью, что без Вени Ротмистрова он остался совсем один. К деревенской жизни Вячеслав, закоренелый горожанин, так и не привык. Сельчане с их «коровьими» интересами оставались для него чужими, чужой оставалась деревенская тишина с её непредсказуемыми звуками, с матерным косноязычием сельчан. Чужим был даже вид на все четыре стороны: такая открытость убивала всякую фантазию, позволявшую в заслонявшемся от горизонта городе рисовать, что хочется душе. Чужими сделались и Наташа с Ксюшей. Телевизор же и радио, с их неинтеллигентной фальшью и откровенно иностранным направлением, давно уже не просто чужды, но враждебны. Телевизор с радио обладали поразительной способностью подносить даже исконно своё так, что воспринималось как чужое. Невольно вспоминалось советское время, когда классически интеллигентное радио умело даже чужое подавать как своё.
Единственным окошком в мир были для Левенцова передачи оппозиционной радиостанции «Резонанс», это был орган КПРФ. Некоторое время Вячеслав слушал также и оппозиционную «Свободную Россию», но скоро под внешней красивостью её антиправительственных лозунгов распознал мелкотравчатость старинного буржуазного национал-патриотизма. Позитивного в её передачах не было, была лишь оголтелая критика всех и вся, особенно компартии. Тем не менее из этой оголтелой критики Левенцов извлёк неожиданную пользу для себя. Он проанализировал причинно-следственную цепочку и, к немалому для себя удивлению, увидел, что КПРФ, оказывается, не только освобождается от старых штампов, но и ведёт умную и тонкую политическую игру. Случился парадокс: очернительство КПРФ «Свободной Россией» возбудило в Левенцове симпатию к КПРФ.
КПРФ-овская станция «Резонанс» работала в диапазоне средних волн, который в магазинных приёмниках отсутствовал. Вячеславу пришлось собрать самодельный радиоприёмник с фиксированной настройкой на «Резонанс». Когда он слушал эту станцию, то был не одинок. Её передачи своим оптимизмом, комсомольской боевитостью и живым материалом возбуждали в нём надежду.
Под рубрикой «Русский узел» на «Резонансе» звучал фрагмент из музыки Васильева - это были чудные мгновения для Левенцова. Всякий раз он изумлялся: как удалось Васильеву с такой ошеломляющей реальностью воплотить в музыке саму суть России. Вячеслав слушал этот фрагмент стоя, ему совестно было сидеть при явлении такого волшебства. Являлось нечто вечное, родное, и душа очищалась от сомнений. Однажды в момент прослушивания этой музыки Левенцов не заметил, как рядом встала Ксюша. Когда музыка отзвучала, Ксюша посмотрела ему в глаза каким-то новым для неё, глубоким и словно бы материнским взглядом. Она коснулась пальцем его щеки и сказала:
- У тебя слезинка на щеке, дядя Слава.
И такое безграничное уважение и нежность были в её словах, что он в один миг простил ей ту ночную брань. Музыка Васильева их помирила.
К удивлению и радости Наташи, выпускные экзамены Ксюша сдала почти все на «отлично». Она тут же списалась с одной из своих Беловодских подружек, переехавшей на жительство в Москву, и вскоре объявила, что та с радостью готова принять её у себя и вместе готовиться к поступлению в институт на юридический факультет. Через день после выпускного школьного бала Ксюша уже отправилась в Москву. В доме стало чересчур уж тихо.
После холодного, дождливого июня трава в полях вымахала в рост человека, как и в дождливое лето 94-го, когда Левенцов пришёл в Тимохино в первый раз. «Природа намекает», - невольно думал он. На смену дождливому июню пришёл неслыханно знойный июль. В эти изнурительно жаркие, душные дни «вся королевская рать» первого государственного мужа протащила в Государственной думе закон о продаже Российской земли. Левенцов был ошеломлён. Это было явное безумие, всё равно как если бы, например, средневековая Франция, добившаяся ценой жестоких страданий и крови объединения французских земель в единое государство, вдруг приняла бы закон об их распродаже. Государственные мужи с лёгким сердцем наплевали на вековую мудрость и совесть, не говоря уже про здравый смысл. Лишь одна политическая партия, КПРФ, пыталась воспрепятствовать этому безумию. Впервые пришла в голову Левенцову мысль вступить в её ряды, чтобы бороться с перешедшим все пределы мракобесием.
В сентябре государственные мужи планировали принятие закона о продаже земли в последнем, третьем, чтении. Срок близился, а газеты, радио и телевидение про этот коренной вопрос жизни как будто позабыли. Писали, говорили и показывали о сексе, об убийствах, о бесящихся с жиру миллиардерах, принцах, киноартистах и певицах, а о коренном вопросе жизни - ни полслова. На Левенцова наваливалась хандра. Вдобавок от короткого замыкания у него вышел из строя радиоприёмник, и он остался без «окошка в мир». Вячеслав выходил на улицу, но видел лишь одну деревенскую тоску. Это делалось невыносимым. «Бежать! - стучало в голове. - К людям. И бороться!» Левенцова по-настоящему охватывала потребность политической борьбы.
Последней каплей к перемене его видения мира стал террористический акт, совершённый 11 сентября против ни в чём не повинных людей в США взрывом зданий торгового центра и Пентагона. Тысяча убитых и изуродованных жизней во имя мести чему-то абстрактному и неживому - это было не просто безумие, не просто злодейство, это было зловещее проявление уродства, вплетённого какими-то тёмными надчеловеческими силами в жизнь Земли. «По плечу ли простому смертному бороться с этими надчеловеческими силами и победить?» - спрашивал себя Левенцов. Сознание ответа на вопрос не знало, но подкорка, интуиция с уверенностью отвечали: «По плечу!» Сознание с таким ответом согласилось. Не следует только пытаться объять необъятное разом. Мечту о едином человечестве придётся на время отложить. Надо начинать с азов, с разрозненных пока формирований. Наиболее обещающим формированием была Россия, и именно с неё, с России, надо начинать борьбу со вселенской гадостью. Левенцов уверовал теперь в это твёрдо. И начинать надо, как это ни претит его благородной лености, всё-таки с политической борьбы, спор с Вениамином Ротмистровым на этот счёт он проиграл.
До конца сентября утрясались в голове у Левенцова такие мысли. Думать никто не мешал. Наташа совсем отдалилась, она жила теперь письмами от Ксюши, поступившей в институт. В первый день октября Левенцов покидал в сумку документы, деньги, оделся по-дорожному и объявил Наташе, что жить в деревне ему больше не по силам. Втайне он надеялся, что его демарш всколыхнёт её наконец, побудит раскрыться. Но жена лишь согласно кивнула головой и не молвила ни «да», ни «нет». Левенцов, зло хлопнув дверью, вышел, но тут же возвратился.
- Я в Трёхреченск, - сказал он виновато. - Посмотрю там... Потом сообщу...
Наташа с возмутившей его индифферентностью чуть приметно наклонила голову, большего Вячеслав не дождался от неё.