Три рубля

     Урожай состоял лишь из тех, кто думал,
     Что владеет всем, не поняв, что нищ,
     Кто считает площади, ставки, суммы
     И не видит, как вниз летит кирпич!
     (Ольга Арефьева)

После давящего зноя платформы окунуться в прохладу кондиционированного вагона казалось верхом блаженства. Пробравшись по коридору до своего места поздоровался с попутчиками. Купе оказалось мужским, что после присоединения РЖД к модному движению половой сегрегации стало частым явлением. Удобным, но скучным. Два мира и так плохо понимали друг друга, а лишенные случайных встреч рискуют разделиться вовсе.

Слева у окна откинулся на спинку дивана приветливый мужик среднего возраста с загорелым простым лицом и крепкими ладонями, выдававшими в нем человека физического труда. Мысленно назвал его Работяга. Без малейшей тени презрения. Напротив, с искренним уважением, ибо на таких руках и держится мир, а не на мифических слонах и черепахах. Через столик от него устроился тех же лет пухленький с круглыми щеками и намечающейся лысиной живчик. Через минуту стало очевидно, что именно он главный говорун компании и стимулятор беседы. Менеджер – заключил я. И этим приговором подсознания все было сказано. Рядом с ним расположился третий пассажир: невысокий худощавый подтянутый, с прямой спиной и колючим взглядом серых глаз мужчина около пятидесяти. По виду отставной военный или из тех, кто никогда не бывают бывшими. Мозг сразу назначил ему имя Офицер. Но болтать все же стоило поменьше.

Кинув дорожную сумку наверх и сославшись на бессонную ночь (что было совершеннейшей правдой), я извинился и сообщил что должен часок вздремнуть. Мой вид, вероятно, вполне убедительно подтверждал заявление, раз попутчики вернулись к прерванному разговору, но уже заметно тише. Забравшись на верхнюю полку и едва коснувшись головой подушки, моментально выключился.

Проснулся, судя по низкому солнцу, через пару часов. Разбудил меня громкий спор в коридоре. Девочка-подросток что-то выканючивала у мамы, которая не менее противным взвинченным тоном отказывала ей. Мужские голоса могут быть грубыми, угрожающими, неразборчивыми, но именно женские очень часто раздражающие. Скорее всего, из-за их тембральной близости к детским, а природа основательно позаботилась, чтобы детеныши оказались своевременно услышаны и получили помощь от старших. Недаром даже аварийные речевые информаторы у летчиков всегда говорят женскими голосами.

Через пару минут, то ли от публичности происходящего, то ли от лопнувшего терпения мамашка сдалась, и шумная парочка отправилась в буфет. Наслаждаясь прохладой и покоем, я расслабленно лежал с закрытыми глазами и невольно прислушивался к беседе в купе, возобновившейся после ухода возмутительниц спокойствия. Судя по теме, попутчиков тоже привлекла пикировка в коридоре.

– Я никогда дочке не отказываю, – заявил Работяга. – А тут вообще мелочь. Для детей и живем, чего жаться!

– А вдруг у нее действительно нет денег, – возразил Менеджер.

– Есть. У мелких чуйка – родители не могут или не хотят.

– Всё одно – нечего баловать.

– Какое баловать? Моя, когда жена в отъезде, сама хозяйство в доме ведет. Прихожу со смены – ужин приготовит. Как потом отказать, если деньги есть.

– Правильно! Кормильцев должно уважать.

– При чем тут… Любит она меня. Я ж чувствую.

– Хорошо, пусть так, – согласился Менеджер, – Но рискованно. Привыкнет. А аппетиты со взрослением растут. Я вот своим парням деньги раз в неделю даю. Фиксированную сумму. Они знают сколько и сами рассчитывают и планируют покупки. Дальше их дело: спустить на чипсы или накопить на новую игру.

– А если всё в копилку? Голодные сдуру останутся.

– Ну, нет! Это помимо прожиточного минимума: питание дома, в школе, необходимая одежда, кружки’ разные. Я же все-таки родной отец. Сейчас умение работать с деньгами – важнейшее из искусств. Поэтому и учу их. Подрастут, заставлю курсы пройти по экономике. Сам оплачу, лишь бы финансовую грамотность привить. На такое вложение не жалко потратиться.

– А мое финансовое образование уложилось всего в три рубля, – неожиданно подключился к спору Офицер.

– В Союзе рубль был тверд, а образование бесплатно. Или Вы фигурально? – поинтересовался Менеджер.

– В прямом смысле слова. Три рубля, но в разные годы. Первый я украл из портмоне у бабушки. Она жила с нами и часто болела. Однажды ее увезли в больницу, а кошелек остался на тумбочке. Я его открыл, увидел рубль и после недолгих колебаний взял его и купил машинку, которую давно очень хотел. Игрушечный магазин располагался недалеко от нас. Но шило в мешке не утаишь. Через пару недель бабушка нашла у меня новую игрушку. Спросила откуда. Я наплел что-то про подарок от друзей. Но вранье было шито белыми нитками – подобных презентов в те годы не делали. Она спокойно, но твердо сказала: «Отдай где взял. Нельзя такие подарки принимать.» В итоге мне пришлось собственноручно выбросить любимую игрушку. А про рубль до самой смерти бабушка ни разу при мне не обмолвилась.

– Может, специально подстроила? – предположил Менеджер.

– Не думаю. Рубль не только для меня был серьезной суммой, но и для пенсионерки тоже. Скорее, она блестяще воспользовалась ситуацией. Педагогический эффект был достигнут: сопливый первоклашка настолько впечатлился, что с тех пор взять чужое для меня немыслимо.

– Мудрая бабуля, – с ноткой зависти отметил Работяга. – А второй?

– Нашел через пару лет в парте. До сих пор ума не приложу, откуда он взялся. В нашем классе чужие не занимались, и мое место было постоянным. Памятуя про первый, я спросил соседа – он в отказ. Тогда решил «отмыть» доход и честно рассказал родителям о его происхождении. Но мама сходу сломала мне прачечную: «Вот и отлично! Будет тебе на следующую неделю на завтраки».

– Неожиданный оборот с последующим обломом, – хихикнул Менеджер. – И какие выводы?

– С тех про не доверяю халяве во всех формах. Критическое отношение не раз спасало меня от ловушек. Особенно в девяностые пригодилось, когда крючки на лохов были расставлены на каждом шагу.

– Я так от азарта отделался, – оживился Работяга. – У бати есть друган со школы. Мой кумир детства. Во всем ему подражал! Он вечно в любой движ вписывался: то с моряками в рейс увяжется, то на прииски подряжался, то в экспедиции. Обожал слушать его байки, когда взрослые пили на кухне. Однажды он рассказал, как в Москве за карточным столом с шулерами все деньги спустил. С тех пор у него как отрезало – играл только время убить, никогда на интерес. Я тогда в школе спорил на конфеты и пирожки, тотализатор в классе устраивал, в стрелялки на компе на деньги рубился. После рассказа решил – буду как дядька. И вправду завязал. Не с испугу, а «на слабо».

– Редчайший случай обучения на чужих ошибках, – уважительно констатировал Менеджер.

– Скорее не учеба, а азарт, направленный в нужном направлении, – предположил Офицер.

– А третий рубль? – вспомнил Работяга о прерванном рассказе.

– Его я даже не касался. Отец показал мне железный рубль в своем портмоне и сказал, что он с Хрущевской денежной реформы там лежит. «Неразменный рубль». На крайний случай. Что бы ни произошло, какая бы пьянка или разгул – ни-ни. Неприкосновенный запас, когда остро нужно домой доехать или лютый форс-мажор. Мне идея понравилась. С тех пор стараюсь держать зазор безопасности от края. Хотя в кошельке у меня ни рубля, ни тысячи сейчас нет. Но принцип блюду строго. Теперь уже совсем не напрягаюсь – вошло в привычку. И до зарплаты дожить получалось, и последнее не спустить, и в долги по глупости не залезть.

– Последнее очень спорно. Просчитанный кредит однозначно полезен. Время – деньги. Он ускоритель бизнеса, быстро подняться и расшириться помогает. И конкурентов обойти. При должном трезвом расчете и оценке рисков, разумеется.

– Бизнесу – возможно. А для меня, скорее, инструмент последнего шанса…

– Подъезжаем! – Встрепенулся Работяга. – Стоянка двадцать минут. Размяться и пивка прикупить. Пойдете?

Все трое засуетились и вышли, подхватив кошельки и барсетки. Я еще с минуту полежал, спустился, переложил вещи поудобнее к долгой дороге. Когда попутчики, весело позвякивая бутылками, вернулись, взял полотенце и оправился в туалет привести себя в порядок после дневного сна. У тамбура ожидаемо обнаружил небольшую очередь. Поезд уже выскочил за пределы городка. Я стоял у окна, наблюдал, как на глазах краснеет закатное солнце, и обдумывал услышанное. Не смог припомнить какого-либо финансового образования у себя, кроме обычной для юности нехватки денег на развлечения. Единственным советом по теме, который получил от родителей в мягкой и ненавязчивой форме, оказалась рекомендация стараться не жить в долг. И всё. Может быть именно подача сказанного тогда и заставляла придерживаться всю жизнь немудреного принципа. Хотя Менеджер наверняка его не одобрил бы и разложил по полочкам, почему и как нужно правильно кредитоваться. Ему простительно – профдеформация. В третьем пункте я был безусловно согласен с Офицером. Да и в первых двух тоже.

Воспоминания неожиданно переключились на многочисленные разговоры в советских поездах. Разное бывало, но никогда речь всерьез не заходила о деньгах. Только между делом и «без души». То ли я был еще молод и беспечен, то ли по таким маршрутам путешествовал, то ли тема не интересовала большинство пассажиров настолько, чтобы вытеснить другие. Может статься, скромничали или опасались. Хотя вряд ли. В вагонных беседах порой открывались уголки души и следы событий, по сравнению с которыми размеры доходов – сущий пустяк.

Как же мы забрели в мир, где количество дензнаков стало определяющим и, что ужаснее, единственным центром притяжения мыслей? Человек вообще уязвим, а пользующийся лишь одной оценкой – уязвим предсказуемо и безысходно. Какой Сусанин завел нас в одномерное болото ставок и сумм? Нет, не Иван, а Карл. Который Маркс. Если Сусанин любил отечество и ненавидел его врагов, то Маркс, похоже, ненавидел всех, а любил только деньги. Даже блестящую теорию на этот счет построил. Только не говорите, что писал ради истины. Не может человек серьезно двинуть науку о том, что его не увлекает. А об освобождении рабочего класса напророчил в пику денежным мешкам, которым тупо завидовал. Хотя кто знает, что он себе думал. Чужая душа – потемки. Но марксова темнее: в мире немало дров наломали его именем. И продолжают.

Я отнюдь не бессребреник и нисколько не против денег, прекрасно сознавая важность и многообразие их функций в сложнейшем общественном механизме, как и полезность оных для отдельно взятого гражданина и, тем более, семьи. Но зачем же из средства настойчиво делать цель. Да что там, сделали уже. В любой статье или новости, будь они о научном открытии, невероятном техническом или спортивном достижении, о новой музыке или спектакле, о трогательной истории настоящей дружбы, о сжигающей ненависти, обязательно укажут сумму освоенных средств или ожидаемый доход и убытки. В книгах и рекламных брошюрах больше о ценах, нежели о свойствах товара. А вершина полета финансовой мысли – биржа в этом отношении самое дно. Там ничего кроме условных цифр не остается в принципе. Иезуитское коварство – варварски вырвать из многообразия вселенной одну ось, а потом еще и покромсать ее на кусочки курсами валют и процентами, чтобы разложить по бочонкам фьючерсов с дивидендами для удачливых и наперсткам скидок с акциями для остальных. «Рубить капусту» – точнейшая идиома. Придумавшие сию игру есть злейшие враги человечества, принудившие остальных служить себе посредством изощренной спекуляции на изначально полезном инструменте. Лишать окружающих свободы творчества, красоты покоя, радости познания. Всё ради сомнительного удовольствия обобрать ближнего, чтобы спустить добытое на бесполезную кучу хлама, раздражающего на следующий день после приобретения.

Неестественность позы, в которую цивилизация поставила своих творцов, давно стала привычной и, увы, не замечаемой людьми. А вслед за «философами» экономического толка и хомячки с пеной у рта готовы доказывать ее совершенство. И мы еще смеем ворчать на подрастающее поколение! Оно ведь покуда не видело другой реальности и старается соответствовать единственной ей знакомой. Особенно девочки, ибо именно в них, в каждой, как в капле воды наиболее правдиво и цельно отражаются абсолютно все светлые и мрачные черты сознания если не всего общества, то слоя. Дети – лучший индикатор достижений поколения и лично нас самих.

Достижения… Будем честны - они оказались весьма сомнительного толка на фоне банальнейших вечностей. Мчаться на «Lambo» по солнечному хайвею с юной восходящей кинозвездой, попивающей «Moet», или трястись в рассыпающемся УАЗике по раскисшей грунтовке с заурядной продавщицей из сельмага, потягивающий пиво из полторашки… Пропасть между антуражем ничтожна на фоне разницы ответов на простейший вопрос: влюблен ли ты. Решительно не хочу понимать, как «правильно» перевести в деньги, и вообще обчислить, разлитый по кромке неба закат за окном вагона, крадущийся речным берегом вечерний туман, погруженные друг в друга взгляды стоящей рядом парочки, удивительную легкость пушкинского слога, пронизывающую магию любимой музыки, веселую песенку перестука колес. Да, да. Не маршевое «раз-два, раз-два», а успокаивающее «тук-тук, тук-тук». Поезд пытается достучаться до пассажиров. Он ведь тоже живой, пусть и не столь разнообразен в проявлениях как люди, зато повидал много больше нашего.

Но нам некогда прислушиваться – мы считаем: «один, два, три рубля». Сначала монетки в копилке на желанную игрушку. Потом, подобные кроне дерева, ветвятся и множатся новые хотелки, и в грязь пускаются корни в попытках урвать побольше питательных валютных соков. Спираль стремительно раскручивается, но рано или поздно приходит осознание, что вожделение – горизонт. Всегда перед глазами, но никогда не достижим. Тут бы и оставить щенячий бег за собственным хвостом, но привычка накрепко вросла – не вырвать. Она уже неотделима от нашего существа. Дальше только на пилюлях самоуспокоения, подобно отчаявшемуся курильщику: «еще вот столечко, брошу всё и начну жить».

Всему здесь положен предел, даже привычке. Оковы навязанного рассыпаются, но зачастую слишком поздно: маловато осталось нас или времени. Ибо мы и есть время. Ничего более. Но долой тоску-печаль – зато теперь-то уж свобода в наших руках! В самый раз вспомнить, чему научился и выбрать наконец близкое сердцу. Но память заботливо подсовывает лишь «три, два, один…»

                EuMo. Июнь 2024.