ч. 20 Никогда-никогда

Сегодня воскресение, а значит, дедушке пора в Минск!

Утром, сразу же после завтрака я отдал дедушке моё письмо для папы; он положил письмо в верхний кармашек рюкзака, и я плотно застегнул на нём пуговку.

Мы сидим на террасе. Бабушка сейчас чистит картошку на обед, а нам с дедулей надо отдохнуть перед какой-то работой. Я пью магазинный яблочный сок, а дедушка курит свой Беломор.

Бабушка вообще ворчит, когда он курит. И папка мой курит, но не Беломор, а такие «с фильтром».

Я спросил как-то дедулю, как это, ну, когда куришь. Дедуля сказал, что это очень вредно.

Но какой вкусный сейчас дым?! Когда я вырасту, то обязательно буду курить, как папка! И усы у меня будут, как у всех лётчиков. А вот у дедушки усов нет. Он бухгалтер. Хоть бы дедуля письмо моё не потерял!

Я очень волнуюсь, что письмо моё не дойдёт, потеряется или папа будет в рейсе. Или вдруг дедушка поедет к нему, а он пойдет надолго в магазин. У них там в общаге телефона-то нет! Или еще случится что-то...

– Только моё письмо не потеряй, дедуль! Ты сразу вот с вокзала сегодня к нему заедь! И пусть папка мне сразу ответ напишет, чтобы тебе по два раза туда-сюда не ездить! И, дедуля! Надо бы тебе уже и собираться скоро! А то на поезд опоздаешь!

Дедушка улыбнулся.

– Не волнуйся, не опоздаю и всё сделаю! От папы тебе ответ привезу! И гостинцы. А сейчас... – дедушка затушил Беломор, – Пойдём-ка к клубу, поможешь мне.

Я нахмурился и спросил:

– А мы точно успеем? Ну... Собраться там... Тебе еще покушать перед дорогой нужно хорошенько! И отдохнуть!

– Успеем! Нужно доски привезти, пока местные не растащили всё до последней. Они на вес золота и очень нужны. Крыша подтекает, а перед осенью нужно нам с тобой успеть всё там починить.

Да, крыша у нас действительно подтекает. За ночь кап-кап – пол-тазика!  Это когда дождь долго, как на той неделе. Ну а если быстрый дождь, то ничего. Эх, был бы здесь папка, он бы быстро туда залез и всё починил!

А клуб наш старенький разбирают, ну и там куча всего валяется нужного. Шифер битый… Мы с бабушкой понатаскали его целую кучу. Стекла ещё. Ну а теперь, как говорит дедуля, там разобрали пол и потолок, и там есть очень хорошие доски с гвоздями.

Вот за ними мы и идём сейчас с дедулей и тележкой.

Тележка наша сделана из старой моей коляски с большими колёсами. Мы сделали её пониже, привязали веревку. На ней можно еще и кататься!  Мы с Виталькой так делали. Только не по песку. Потому что в песке узкие колёса вязнут. Но сейчас, после стольких дождей, песок везде твердый и гладкий-гладкий, почти как на море, и тележку везти легко.

Вот виден и клуб. Он стоит совсем недалеко от нас, за домиком бабы Стэфы. Там сейчас никого нет, хотя в последнее время тут людей «как саранчи». Особенно по выходным. Все собирают разные там стекла, гвозди, шифер, кирпичи и еще всякую всячину. Дедуля говорит, что это потому что «людям деваться некуда».

Клуб теперь стал совсем грустный. Нет крыши. Пустые окна.

Мы подошли к самым стенам клуба, и дедушка потрогал их:

– Да... История... Жаль, что я так и не сфотографировал его... Осторожно, Максимка, не поранься, тут везде осколки, и торчат гвозди!

По неровным камням мы заходим с дедулей внутрь клуба.

Вот тут, я помню, был узкий такой коридор. Тут была комнатка библиотеки, где мы с дедулей в прошлом году взяли почитать старые номера «Мурзилки» и «Мышонок пик». А библиотекарша тетя Маша почему-то сказала, что можно не возвращать. Где сейчас тетя Маша? На пенсии?

Сейчас со стен свисают порванные обои, и нет больше людей. Ну, портретов. Всё мокрое. Я помню такого какого-то человека с бородой и в маленьких очках. И в кресле. Чехов, кажется. И Ленин. Здесь всегда было так уютно и светло! Нет дверей, деревянной красивой лестницы и пола. Нет уже высокой такой белой печки, всюду одни битые кирпичи и колотый шифер. И везде... Везде на полу, на ступеньках, в углах – везде книги. Мокрые книги.

Дедушка присел на краешек сломанного, с тремя ножками стула и достал свой Беломор. Он закурил, смотрит на стены, потом на небо прямо над головой. Я всё время посматриваю на его наручные часы.

Дедушка нагнулся и поднял из кучи мусора какую-то книгу.

– Онегин… Тебя еще, Максимка, не было... А тут в 75-м году даже кино крутили. Собиралось всё Трилесино! Бабушки, дети, внуки. Мне было тогда сорок лет. И папка твой, Игорек, еще школьник, ходил сюда вечерами. Ему тогда пятнадцать было. Он, так же как и ты, проводил здесь всё лето. Мы снимали дом у Майоровых сначала. А потом возле Генетты. И вот по субботам приезжало кино, и мы смотрели «Три тополя на плющихе», «Девчата»... Потом были танцы. А теперь это умирает.

Дедушка затушил окурок, а мне в этот момент тоже стало еще больше грустно. Я подумал почему-то про старенькую нашу бабу Женю. Про нашего первого кота Барсика, который пару лет назад отравился чем-то на поле.

Дедушка подошел ко мне и взял за руку.

– Ну, внучок, пошли наружу! Доски собирать...

Выходим из клуба. Мы идём по разлезлым книгам и стараемся не наступить на что-нибудь острое.

...

Мы нагрузили полную тележку длинных досок с гвоздями. Дедушка тянет её по песку, ему очень трудно. Я тоже ему помогаю, но тележка  тяжелая, и я один не могу.

Мы еле дотащили всё домой. Разгрузили, сложили всё ровно под крышу сзади нашего домика и пошли мыться в ночевках.

Я всё посматриваю на дедушкины часы, чтобы он не опоздал на поезд. Выходить ему ровно в 16-00. Чтобы успеть дойди до Сморгони на шестичасовой. Потом пересадка в Молодечно, и ровно в 22 он будет в Минске. Наверное, к папке сегодня он всё же не поедет...

Мы пообедали вкусной картошкой и холодником. Потом собрали дедулин рюкзак, и сейчас ему надо отдохнуть перед дорогой.

Бабушка побежала за кислым молоком для дедушки к Генетте. А я скоро пойду провожать его до леса. Сейчас вот только проверю моё письмо.

Письмо на месте.

Дедуля не спит, что-то читает, и я забираюсь к нему на диван.

– Дедуль, а ты ведь никогда не умрешь?

Дедушка отложил книгу и прижал меня к себе.

– Конечно, нет... Никогда-Никогда.