Что казалось Чехову или Призрак литературоведа

      Добрый день, товарищ Че!
              Из песни, кажется               

 Как только эта мысль пришла, подтверждение её не заставило себя разыскивать. Начал очередную повесть ("Три года") и поразился тому, насколько очевидны в ней приметы главной, как выяснялось, темы. Читал и думал, что это обычное слово, если следить за его судьбой в тексте, как за событиями в жизни героев, само почти персонаж. Закончил, заглянул в Словарь языка Ч, оказалось, этот глагол занимает почётное 15 место (между "жить" и "дать") по частоте употребления.

 Неприметное, но вездесущее "казаться" во главе маленького отряда двойников мелькает тут и там, подобно пресловутому 25 кадру, пишется на подкорку, действует на подсознание, создаёт подтекст.

 Речь не о разгадке замысла. Он всегда на поверхности.  Крутые повороты сюжета редки и ничего не меняют. Обычно они лишь иллюстрируют вполне сюжетообразующую идею, вложенную в уста одного из серийных чеховских докторов: "В том, что я доктор, а вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая случайность".  Например, здесь (в повести "Три года") героиня после трёх лет неудачного — не по любви, а по случаю — замужества "вдруг" полюбила своего мужа. И в контексте идейного содержания это такая же "пустая случайность".

 Речь о том, что  до замысла и после сюжета. О том, что не явно, но от того не менее ценно. О лейтмотиве, о кочующем из рассказа в рассказ ощущении неуловимости  происходящего. Эта невысказанная мысль лёгкой тенью витает надо всем, не превращаясь в путеводную. И в этом смысле она больше над-текст (как сказал по другому поводу один восторженный циник в 1979, или кто-то раньше?), чем наоборот.

 Обилию персонажей, деталей быта, примет эпохи, настроений, разговоров, монологов и прочей "действительности" у Ч всегда и везде противостоит ощущение бессмысленности, мимолётности, недовоплощённости всего этого бурлящего счастья-несчастья-свободы-несвободы, предчувствие пустоты, максимально зримо явленной в финальной сцене "Вишнёвого сада". Старик-слуга, забытый в запертом опустевшем доме — образ, стоящий в его сочинениях в тени каждой шумной компании, как трагедия спрятана в кулисах каждой его "комедии". Его трагическое настолько переплавлено с комическим, что для многих он — "юморист".

 У Цветаевой, не любившей Ч за его "усмешечки", есть строка (в стихах о смерти на заре): "Прорезь зари — и ответной улыбки прорез". Это — описание его (возможно, даже более, чем её собственной) усмешки перед лицом по-разному предстоявшей обоим трагедии. Вычеркнуто — "бытия".

 Сама реальность, воссозданная Ч, как и характеры действующих (по большей части — бездействующих) лиц, очень зрима, удивительно правдоподобна и переполнена изумительными деталями. А вот её отражение в их глазах почти всегда не вполне адекватно, не совпадает с оригиналом.

 Не хочется делать далеко уводящих выводов, но, возможно, это и есть, пусть не главное, но перманентное "о чём?" Ч, составляющее заветную цель тщетных поисков, на которые обречены профессиональные -веды. Можно было бы вслед за ними утверждать, будто истина (вернее, ответ на искусственно сгенерированный в узкокорпоративных интересах запрос) рождается в спарринге между неказистой "кажимостью" и неудобоваримой "объективной реальностью". Причём побеждает, конечно, последняя, а своя картина мира остаётся без Оскара. На деле же, т.е. в произведениях Ч, всё далеко не так однозначно, то есть не такой уж он законченный "реалист". Вывод, который напрашивается из этой неоднозначности, таков: у Ч реальность всегда субъективна. Объективна — только та, в которой тебе (читателю, персонажу, автору) нет места. Вместилище реалий без направленных на них объективов — пустое место.

 Бессознательное, психическая реальность — и другие слова из арсенала не оперившихся до поры аналитических психологов — вертятся в голове читателя, и не зря. Конфликт двух или более личных мифов, неизбежное взаимонепонимание — участь всех обитателей чеховской прозы и драматургии. Им всем что-нибудь "кажется", "представляется", они постоянно что-то "воображают" и "производят впечатление". А ещё "не понимают" — друг друга, себя, "ничего".  Реальность у каждого своя, и каждая своя — сейчас одна, через мгновенье другая. Действительность, осваиваемая персонажами, предстаёт перед нами как череда нелепых поступков, тяжёлых раздумий, минутных восторгов и рокового бездействия. Реализм Ч — не то, что происходит, а то, что не происходит. Это не драма произошедшего — трагедия неслучившегося.  Иногда, впрочем, сумма нереального (точнее — нереализованного) даёт сверхреальный результат: убитая чайка, выстрел за сценой, доктор в сетях принудительной медицины.

 В "Трёх годах" героям попеременно кажется:
Лаптеву —
- что возможность счастья утеряна навсегда;
- что он ощущает на теле свою некрасоту;
- будто лунный свет ласкает голову;
- что около него пахнет счастьем;
- глупым до отвращения всё, что он только, что говорил;
- Юлия Сергеевна — прекрасной, поэтической и возвышенной;
- что она (любовница зятя) улыбается потому, что хочет скрыть, что несчастна;
- странным выражение лица брата Фёдора;
- что он был бы рад, если бы его жена изменила ему;
- что он играет какую-то низкую, презренную роль;
- что Юлия нетвёрдо ступает на ту ногу, которую он поцеловал;
- что у него много вкуса (об искусстве и писании пейзажей);
- что она (Рассудина, бывшая любовница) окликнет его;
- что в нём погасла любовь к брату;
- что он сейчас велит отпереть калитку, выйдет и уже более никогда сюда не вернётся.
Юлии —
- что он (Лаптев) не обращал на неё никакого внимания;
- что она не перенесла бы ужаса — жить с мужем не в Москве, а в другом городе;
- тривиальными привычки Кости, друга Лаптева;
- что в жизни своего отца она — не единственная радость;
- что произошла какая-то перемена и в церкви и в ней самой;
- что на выставке много картин одинаковых;
- что всё изображённое на небольшом пейзаже, замеченном на выставке, она видела уже давно.

 Вряд ли всё это в совокупности — приём, который должен был бы заставить нас задуматься о природе невольного противостояния всех всем ("Одним словом, война всех против всех" — "Леший"). Зная тщательность, с какой писатель подходил к выбору слов, легко предположить, что он не стал бы умышленно частить с этим "казалось". Скорее, бессознательное самого Ч  расставляет часовых в местах соприкосновения его подопечных друг с другом, не допуская иных толкований их поведения и ощущений, кроме злополучного "показалось".

 Интересно, что "бессознательно" — магическое слово, мгновенно возвышающее почитателя если не над почитаемым, то над самим собой: великий читатель почитал-почитал, да и осмыслил то, что великий писатель недоосознал!

 Вообще, если отнестись к находке всерьёз — как к открытию на ниве литературо-не-ведения, то прежде чем почить на лаврах,  следовало бы привести пример прямого употребления в качестве термина и классифицировать значения слова. Сделать это можно было бы, проследив за тем, как этот многоликий глагол ведёт себя в другом рассказе, одном из немногих (и от того особенно ценных) чудесных, коротких, воздушных произведений Ч, в которых изложение виртуозно лавирует между рациональной фабулой и иррациональным содержанием. В "Страхе", где
обыденное, житейское, понятное, на наших глазах переставая быть таковым, оборачивается неведомым и страшным, приключения подопытного слова могли бы обрасти самостоятельным сюжетом. 

 В вечерних сумерках — на стыке вступительной и центральной частей рассказа — бледное лицо одного из героев КАЗАЛОСЬ ещё бледнее. Тут перед нами тёзка главного действующего чувства, безобидный "оптический" глагол без второго дна. Но в ближайшей перспективе набирающего скорость текста он — предтеча. Вскоре этот персонаж говорит: "Я иногда рисовал себе свой смертный час, и это мне не КАЗАЛОСЬ (ещё один невзрачный посыльный) страшнее действительности". Через три предложения, раскручивающих и нагнетающих тему экзистенциального страха, наконец, появляется и сам виновник размышлений: "Нормальному, здоровому человеку КАЖЕТСЯ, что он понимает всё, что видит и слышит, а я вот утерял это "КАЖЕТСЯ" и изо дня в день отравляю себя страхом". Здесь взятое в кавычки и будто застигнутое врасплох слово становится определением и приговором происходящему. Инкогнито разоблачён. Самое время предоставить собравшимся список его ролей.

 Значения глагола "казаться" у Ч можно распределить так:
1. Внешняя оптика. Окружающий мир смотрит на индивидуума. "Лицо КАЗАЛОСЬ ещё бледнее" ("Страх").
2. Встроенная оптика. Объектив (субъектив!) направлен вовне. "Человеку КАЖЕТСЯ, что он понимает всё, что видит" ("Страх").
3. Встроенная. Объектив — на себя. "В мыслях было какое-то раздвоение, когда КАЖЕТСЯ, что за каждою мыслью в мозгу движется её тень" ("Рассказ неизвестного человека").
4. Камуфляж. Герой сознательно или невольно старается обмануть окружение.  "Иван Дмитриевич... при встрече с полицейскими и жандармами улыбался и насвистывал, чтобы КАЗАТЬСЯ равнодушным" ("Палата N6").
5. Подозрения. "Ивану Дмитриевичу КАЗАЛОСЬ, что насилие всего мира скопилось за его спиной и гонится за ним" ("Палата N6").
6. Мистическое откровение. Истинное или ложное прозрение. Человек видит  мираж, ему представляются картины, воображение рисует образы. "Ему вдруг почему-то ПОКАЗАЛОСЬ, что его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в тюрьму" ("Палата N6").

 Примерно по такому пути могло бы зайти в искомый тупик наше расследование. Конечно, история науки, паразитирующей на чужом вдохновении, обогатилась бы. Но ни цели, ни желания попадать в подобную историю у вашего нетщеславного нет.

 Как говорил один мой давний знакомый, для того, чтобы носить очки, мало быть умным, нужно ещё иметь плохое зрение. Поэтому осталось вернуть владельцу шляпу и пенсне, отказаться от претензий понимать Ч лучше самого Ч и закончить эти необъективные заметки.

 Стал засыпать. Показалось, увидел очередного дотошного исследователя с лупой и карандашом. Запусти такого искателя в святая святых, т.е. в чеховский текст, он и в раннем "Платонове" откопает Тик-ток (Действ Вт, Карт перв, IV явл), разглядит пророчество  двадцатилетнего Ч о не такой ещё "гадости, возможной в России" (Действ Перв, XV явл), и сотворит себе из подобного сырья открытие и степень.  Впрочем, лишь бы не срок. А так — чем бы ни тешилось! Надо бы при следующей встрече посоветовать призраку получше приглядеться к так некоторыми и называемым "чеховским идеалам" или порассуждать (не долго!) о ставшей притчей краткости. Для первого есть эпиграф: "«Наша матушка Расия всему свету га-ла-ва!» — запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и, казалось, по степи на тяжелых колесах покатила сама глупость" ("В степи"). Для второго — название (заимствованное у Набокова, который не был подвержен современной ему чеховофобии): Короткое дыхание.
 
 Или вот, приснится же небылица: человек в футляре воскрес, пришёл к власти и разбомбил Варенькин хуторок. Нет, уж лучше по-старинке, без сновидений и науки: писатель пишет, читатель перечитывает, — и точка.

 Закрыл книгу. День кончился за полночь. Открытие, слава богу, не состоялось. А Чехов продолжается.

14.09.2024