Молоко в ладонях Глава 26

               
   НАДЕЖДА И СЛУЧАЙНОСТИ

   В пассажирском, общем вагоне была толкотня. Люди все прибывали, напирая и стараясь не остаться на станции. Маленькая девочка, оказавшись без опеки брата, лишившись его надежной руки, была задвинута в дальний угол вагона, где было трудно дышать. Она плакала, но ее не слышали, она толкала ручками стоящих рядом высоченных людей, но ее не замечали. Лишь когда тронулся поезд и ехавшие в вагоне люди угомонились, обретя каждый свое место, на маленькую, брошенную девочку обратили внимание. Мужчина, усадив ее на колени стал расспрашивать; кто она и с кем едет, но не услышав ничего вразумительного от совсем еще малышки, решил покормить ее хлебом и при первой же возможности передать, на какой-нибудь большой станции, в милицию. Однако, ночью, когда многие пассажиры, уже спали, девочка незаметно уползла и забилась под лавку, забывшись глубоким сном. В суматохе дорожной неразберихи, не обнаружив пропавшего ребенка, мужчина забыл о своем намерении и пересев на станции в другой поезд, оставил маленькую попутчицу предоставленной самой себе. Не озабоченной делами взрослых, Надежде, оказалось куда уютнее ехать под лавкой, чем в тесноте проходов, где много взрослых. Совсем не желая выходить из надежного укрытия она проспала много времени и когда однажды проснулась, то увидела себя одну в пустом вагоне. Все люди куда-то странным образом исчезли и ей никто не помешал выбраться из-под лавки и обследовать тихое и темное пространство, из которого ей захотелось выбраться. Страшно не было, было любопытно; где люди и почему вагон больше не стучит колесами? Все двери оказались плотно заперты, да и при желании она не смогла бы их открыть; рука не доставала до ручки, которую нужно было куда-то вертеть, как это делали иногда взрослые. Попробовала допрыгнуть, но ничего не вышло. Надя села на лавку и дотянувшись подбородком до стекла, стала с интересом смотреть в окно. Испачканное дорожной пылью лицо и растрепанные на голове волосы, придавали ей вид ночного чумазого привидения, шарившего с неизвестно какой целью по темному вагону поезда, отогнанного для стоянки в депо. Там ее и нашла одна из работниц станции, проходившая мимо вагона и случайно заметившая косматую головку не то «лешего», мелькнувшего в проеме окна, не то странного, ночного призрака. Беспризорную, брошенную девочку, которая толком ничего не могла рассказать о своем странном путешествии без сопровождения взрослых, угостили кусочком сахара и без слез доставили в милицию, а немногим позже, так ничего и не прояснив, перенаправили в детский дом, которому в скором предстояла плановая эвакуация и распределение детей по действующим детским учреждениям Урала и Сибири.
   Окруженная навязчивой опекой взрослых, оказавшись, внезапно, среди большого числа детей самого разного возраста, Надя, почувствовала себя совсем не одинокой. Она не скучала по маме, которой давно не было с ней рядом, по брату, исчезнувшему как-то вдруг и, наверное, потерявшемуся, как она. Ее детские помыслы стало занимать живое и многоликое окружение ребят, тоже не имевших своих родителей. Никто их не искал, не скучал и не плакал. Перестала плакать и Надежда, со временем вовсе забыв, что когда-то давно, у нее был брат, связывающий ее с прошлым, не имеющим теперь совсем никакого значения для нее. Сейчас единственным близким человеком способным позаботиться о ней, стал воспитатель, которого нужно было слушаться точно так же, как и когда-то брата. Потом, детей, всех вместе, опять посадили в поезд, такой же, в котором она уже однажды ехала, и организованно повезли в далекое, интересное путешествие. Много дней и ночей, под громкие паровозные гудки и огни больших станций, увозила судьба маленькую Надю, навсегда разлучив с родным человеком, лишив даже слабой возможности на вероятную встречу в будущей никому неведомой жизни. От станции Юрга, что расположилась на Транс-Сибирской магистрали, их повезли, на крытых брезентом грузовиках, мимо деревень, полей и лесов, сквозь темную, зеленую тайгу к месту, которое определяли и знали только взрослые. Так попала Надежда в поселок Яшкино, затерявшийся на просторах Кузбасса, в плотном окружении лиственных лесов и кедровых боров, раскинувших лохматую зелень крон по широким, нехоженым тропам бескрайней тайги.
   Жила она долгое время, как и все, словно ждала своего часа. Какого, однако?.. Не смогла маленькая девочка понять; что с чем связано, словно предыстория ее туманной памяти, хранившая отголоски былого и реальность событий, вязались в общий и значимо-важный узел дней, который еще предстояло распутать; вот только кому? Наверное, и подружки, из ее окружения, были с ней в этом согласны, каждой предстояло проживать свою, несравнимую ни с чьей-то жизнь.
   Ника, той же волею, а может и проложенной кем-то заранее, нитью судьбы, попала в детский дом поселка Яшкино, совсем не имея представления о том, куда ее везут. Всю долгую дорогу, отлученная от каких-либо забот, о разлученных с нею братьях и сестрах, она думала лишь об одном, оставшемся ей и не отнятом ранее; как спрятать Сашину монетку, которая приносила ей удачу и помогала всегда, когда было трудно и невыносимо терпеть тяготы одиночества. Она рисковала лишиться ее, еще там, при первом досмотре, спрятав монету за ножкой скамьи, на которой провела первую, почти бессонную ночь. После медицинского досмотра ее отправили в ту же комнату, и она смогла забрать памятный ей талисман. Монету всегда могли найти воспитатели и отнять. Ника не могла себе представить, теперешнюю жизнь без нее; когда нет папы, нет мамы, нет Маши, которую она любила почти как маму, нет Саши, заменявшему ей всех, но есть его памятный, волшебный талисман, который обязательно поможет, сведет их вместе. И она в это верила. Да просто знала, что как бы не старались взрослые тетки и дядьки отдалить ее от Саши; у них все равно ничего не выйдет. Они обязательно, вновь будут вместе. А монетку хранила у сердца и всегда, перед сном, молча разговаривала с ней. Когда однажды, воспитательница обнаружила и захотела отнять деньги, ссылаясь на недозволенность хранения драгоценных металлов, Ника просто ответила ей, что завтра утром она умрет, если монетка не останется при ней. А когда ночью Нике действительно стало плохо и пришлось вызывать врачей, воспитательница вернула Нике серебряную монету, и она спокойно уснула, оставив удивленных медиков в покое. Попав в детский дом, Ника потеряла связь со всеми. А еще, ее насторожило то, что воспитатели называли ее совсем другим именем, то ли перепутав ее с кем-то, то ли специально заменив буквы. То и дело ее называли Викой; Ника никак не хотела соглашаться и твердила в ответ, что ее зовут Никой, а не Викой. Но ей отвечали, что в сопроводительных документах она записана как Вика, поэтому ей нужно будет не своевольничать и привыкать к своему настоящему имени, а не выдуманному неизвестно кем. На капризы девчонки никто из воспитателей не обращал внимания и многие стали ее воспринимать как девочку с двойным именем.
   Первое время Ника страдала и долго не могла привыкнуть к тому, что осталась без сестер, и братьев, без которых невозможно жить. Но, с каждым последующим днем, ее положение менялось, и она обрела себе новых друзей. Знакомство с Надеждой, девочкой странной и замкнутой, до поры казалось ей мимолетным, как, впрочем, и все прочие, но время свело их ближе. В молчании, неким странным образом, они обе находили общение; безмолвные, скрытые посылы все более сближали их. И совсем непонятно было сверстникам; от чего две девочки сидят неразлучно друг подле друга, совсем не разговаривая? А они общались; по началу одними глазами, затем, проявляя все больший интерес, сблизились и разлучить их было уже невозможно:
     -  Вика, ты, моя самая лучшая подружка, и я больше ни с кем не хочу играть, - сказала как-то Надежда, когда дежурная попыталась помешать их молчаливому диалогу. Однако, быстро отступилась, ограничившись лишь строгими наставлениями. Ника, будучи старше Нади, наученная многим ухищрениям воспитателей, пыталась в подобных случаях, успокаивать восприимчивую подружку, зная, что скоро все образуется и они вновь будут вместе. Но, малышка всегда очень болезненно воспринимала их разлуку. Со временем она привязалась к ней и, по-родственному любила Вику, как, наверное, и своего брата, забытого и утраченного памятью. С тем, что ее называли разными именами, Ника уже свыклась и перестала сердиться попусту; ну хочется кому-то называть ее Викой, пусть называют, но была уверена, что свое настоящее имя она все равно никогда не забудет.
     -  Я скоро вернусь, Надя, ты только не скучай, - говорила Ника, при слезных расставаниях, и подружка, следуя ее указаниям, тут же тихо умолкала. Это потрясающе действовало больше даже не на Надежду, а на самих воспитателей, дивившихся редкому послушанию и взаимопониманию, установившемуся среди этих детей. Как бы там ни было, но оставалось странным; как без их прямого участия, девочкам удавалось то, над чем сотрудники детского учреждения бились годами, не имея особых успехов.
   Прошло шесть лет. Жизнь в необычной среде детского дома, без родителей, сестер и братьев, без должной, ни с чем не сравнимой заботой ближних, наложила неизгладимый отпечаток на вполне сформировавшиеся характеры обеих девушек. Нике исполнилось четырнадцать; она преобразилась и повзрослела, стала стройной и красивой. Ее, двумя годами младшая подружка, старалась ни в чем не отставать от старшей сестры. Да, именно так; вопреки всем уговорам, они стали сестрами и другого себе не могли представить. Как бы не старались воспитатели переубеждать девочек в отсутствии у них родственной связи, Надежда и слушать ничего не хотела. Формировались характеры, зрели отношения, росли чувства уважения и ответственности, в немалой степени привитые негласными законами и порядками детского воспитательного учреждения. Но самое важное, что взросло и развилось в девочках – это любовь друг к другу, именно родственная, не сравнимая ни с каким иным чувством. Они всюду были вместе; и на уроках, что проводились в самом детском доме, без деления детей по возрастному признаку, и при трудовом воспитании, где девочкам прививались навыки для их будущей взрослой и самостоятельной жизни. Ника стала посещать отдельные занятия, для кройки и шитья, которые совсем не вызывали интерес у Нади и это ее очень удручало и печалило. Иногда они целыми группами уходили в походы, за кедровыми шишками, которыми был богат местный бор, тогда все восторгались счастьем общения с Сибирской природой, радуясь совместно проведенному времени. Старшая сестра помнила своих родителей и даже всех братьев и сестер из большой и дружной семьи, жившей когда-то вместе. Ника много рассказывала Наде, ведь она теперь тоже ее сестра. А когда мама с папой отыщут ее, то они обязательно останутся вместе и родители заберут их обоих. Тогда и Надя узнает, каким бывает счастье родного дома; когда все вместе и навсегда. Ведь если она хотя бы однажды вновь встретится со своей семьей, то никогда не позволит кому-либо разлучить ее с близкими и дорогими сердцу людьми. Она хранила их в памяти, в самом сердце, возле которого, во вшитом карманчике скрытно таилась монетка; самое дорогое из всего, что она имела. Однажды, Ника показала ее Надежде, и они вместе мечтали, как Саша обязательно скоро отыщет их, он всегда появляется неожиданно, словно из сказки, а ждать они с сестрой уже научились.
   Надежда смутно помнила из своего детства лишь брата, с которым однажды рассталась, но она не знала ни его имени, ни своей настоящей фамилии, ни каких-то памятных мгновений из прошлого; все стерлось и забылось. Даже брата она совсем не могла вспомнить и документов, как говорили воспитатели, при ней тоже никаких не было: одно слово – беспризорница. Ника в такие минуты старалась успокоить Надю, обещая, что у нее тоже будет фамилия Бергер и совсем уже скоро в их жизни все переменится, ведь уже давно закончилась война и некоторых детей из детского дома забрали родители. Их тоже непременно найдут и тогда они вновь обретут семью, а Сашина монетка засияет невиданным блеском, ведь она сохранила ее ради общего, грядущего счастья. Но совсем не знала тогда Ника, что в документах, имевшихся в распоряжении детского дома, она значилась как Вика Береговая, а вовсе не Ника Бергер и доказывать ей что-либо никто не собирался. Воспитатели звали ее Викой и даже к этому, схожему имени, Ника с годами притерпелась и о ее истинном имени известно было лишь Надежде, а вот фамилия до поры не особо то и была востребована, поэтому даже сама Ника не знала, что она, оказывается еще и Береговая. Прошлые проделки Биряя, то и дело морочившего голову Капустину, возымели свое влияние и при регистрации Ники в органы опеки попали совсем иные сведения; с измененной датой рождения, имени и фамилии. Виктория Береговая, теперь уже никоим образом не имевшая отношения к Нике Бергер, спокойно пребывала на казенной вотчине, с годами все больше теряя естественный интерес к далекому прошлому, сохранившемуся в памяти лишь частично. 
   Конечно же, при обращении Ивана, председатель колхоза смолчал о фактах умышленного подлога и обнародовать их Капустину никак не хотелось; за такое можно и срок получить. А с Василия что возьмешь, тот уж забыл должно, с какой целью замыслил столь глупую затею; месть тогда его переполняла, вот и творил непотребное. Терзался за прошлое председатель, что на поводу у Биряя пошел, да поздно уж было назад колесо истории вертеть. А теперь уж, спустя годы, кому нужно ворошить тот случай; да и был ли он вообще, поди докажи. И разговор с хитрым председателем у Ивана, почти сразу не заладился. Сложные отношения выстроились:
     -  Уважать мне вас, Игнат Степанович, не за что, много претензий накопилось, но я думаю, время расставит и это по местам. За жестокое обращении с женой и детьми, вы еще ответите, - только и сказал Иван, кроме слов то за душой ничего не было. Укор один, а для лишенного совести, считал он, поучения ценности не имеют.
   Собрал Иван все сведения на детей в намерении взяться за поиски, но не тут-то было; Юшков на его намерения запрет свой властный наложил. Мол, тем, кто под спецкомендатурой числится выезд за территорию поселка запрещен и все тут. Выходило, что Ивану и родных своих искать не позволялось. Мало, что отняли по-варварски и не отписывают домой по возвращении родителей; так оно еще и искать потерянных детей по закону, не получается. Пытался вразумить Иван упертого участкового, да все зря: «Сиди, - говорит, - и жди отмены комендатуры, иных распоряжений на ваш счет не поступало!»  Хлебнул Иван полный ковш правды; когда ни жену найти, ни детей отыскать, ни даже личную столярную мастерскую отладить, чтобы тому же хозяйству с пользой, и задумался - как дальше жить?.. Одно вот только сразу заладилось; на работу, на ток, хоть завтра выходи, коли уж в поселке обосноваться решил. Разрешение на свидание с женой в Новосибирске Иван тоже не получил. Поездка и встреча с Елизаветой откладывалась на неизвестное время. И никому, казалось, до этого дела не было. Повесили «ярмо запрета» на все, и на всех, кто под «колючку» попал, и живи - как знаешь…
   Постепенно жизнь в семье стала налаживаться; коли отец в доме, то и всем польза… Он и забота, и опекунство, и защита. Занялся отец хозяйством; стал хилую, прохудившуюся за годы землянку в порядок приводить, утеплять, да перестраивать, коли иного жилья нет. А задумка все же есть, так душу и занозит; начать дом для большой семьи строить, что время зря терять. Да и лес, с позволения, можно начать из тайги возить; помощников вон, целых двое, да еще каких. При молодости да силе можно быстро сруб поставить; с деревом Иван приучен красиво обходиться. Глядишь и Капустин подобреет; разрешит столярку на селе иметь. Польза ведь одна, как тут перспективу не видеть. В летний и осенний период Иван согласился работать на току, где зерно сушилось и отправлялось по заготовкам в район. Работа была не трудная и сил хватало.

   Елизавета тихо подошла к землянке, теперь ей можно было не опасаться ни старательного Юшкова, ни суетливого председателя, ни прохвоста Биряя - ее освободили. Она приехала в поселок на основании справки об освобождении от трудовой и уголовной ответственности. Перед ней стоял Юра, пусть в пол оборота, со спины, но она его узнавала; вылитый отец, тот же стан и те же, слегка смущенные манеры, выражения физической силы. Как он возмужал и вырос за время ее отсутствия, стал совсем взрослым. Только вот седина волос смутила и насторожила ее. Едва приблизившись, Елизавета оторопела, когда в родном сыне совсем неожиданно узнала Ивана. Да, это был он – Иван; ее муж, за которого она столько долгих ночей молилась и лила горькие слезы в тюремную подушку, которого боготворила, и любила, как единственного, отпущенного ей Господом мужчину. Он стоял перед ней во всей узнаваемой плоти. Какое-то время в ожидании, а после бросился и обнял, прижал к себе так, что земля ушла из-под ног, что перевернулось небо, потемнело в глазах и полились радостные слезы. Сколько ждала она своего Ивана, сколько надеялась и верила в то, что он жив и обязательно отыщет их. В ее терпеливом ожидании сила любви, веры и преданности слились в одно великое стремление; жить во имя мужа и детей, суметь не остудить те чувства, что сейчас испытывала сама, сохранив любовь к единственному и прекрасному человеку, прошедшему через страдания и не потерявшему надежду.