Светлый град на холме, или Кузнец Часть 1 глава 10

Глава 10. Первые шаги
      Вся площадь Сонборга была заполнена людьми, всем хотелось видеть, как впервые в истории Свеи два больших йорда станут одним, как юные йофуры наденут короны.
     Было пасмурно, но уже тепло, дело к весне, снег растаял и нового уже не ждали. Для церемонии выстроили открытый помост, застеленный сейчас коврами. Сольвейг и Бьорнхард, Рангхильда и Ингвар в нарядных одеждах, расшитых драгоценными каменьями, золотыми и серебряными нитями, все могли видеть йофуров, отдающих сегодня свои короны юным преемникам, такого тоже не помнил никто, в истории Свеи никто ещ добровольно не отдавал корон…
       Линьялен в коронах поднялись на помост. Молодые алаи встали вдоль по обе стороны возле помоста. Эрик Фроде вышел и становился между ними, держа в руках большое серебряное блюдо. Пока оно было пусто.
       Трубы подали голоса со всех сторон, их поддержали большие барабаны. Линьялен Рангхильда, особенно красивая и величественная в этот момент, казавшаяся совсем молодой, вышла вперёд и, подняв руки в блеснувших браслетах, проговорила громко, так, что притихшая площадь услышала каждое слово:
       — Слушай, Брандстан и Сонборг! Я — линьялен Рангхильда Брандстанская  своей рукой снимаю с себя корону брандстанских конунгов! – и сняла корону со своей головы и кладёт на поднос к Фроде.
       Теперь очередь Сольвейг выйти  вперёд. Она не так великолепна, как Рангхильда, но в этот момент она была величественна и прекрасна как никогда прежде.
       — Слушай и смотри, Сонборг и Брандстан! Я — линьялен Сольвейг, из рода Торбрандов, снимаю с себя корону конунгов Сонборга!
     На площади в эти мгновения стало так тихо, что было слышно звякание металла по металлу, когда Сольвейг положила свою корону на поднос.
      Загудели в воздухе трубы, Эрик Фроде под их гул провозгласил:
       — Смотри, Сонборг! Смотри, Брандстан! Грядёт новый конунг!
      Сигурд в белой рубашке без  меча на поясе шёл к помосту через площадь. Вслед за ним на помост поднялись трое его алаев.
       — Конунг Объединённых Земель Самманланда Кай Сигурд! – разносится над площадью.
     Высокий дородный слуга медленно следовал через площадь, высоко держа поднос с новой большой короной, отлитой из серебра и золота со смарагдами и лалами по серебряному ободу, лучи-острия в виде пик – золотые…
      …Корона тяжело, но ловко легла на мою голову, будто даже согрела мне лоб. Едва корона опустилась на меня, площадь взорвалась ликующими криками. Люди выкрикивали моё имя, добавляя: «Слава конунгу!» Повторяя и повторяя. Кажется, это кричит всё, даже небо…
       Под эти крики на площади появилась Сигню, как и я, в одной рубашке, тоже с золотым поясом, но без ножа или кинжала. Простоволосая, как и моя мать, и Сольвейг. Но, её волосы, мягкими волнами ниспадая по спине, золотились на выглянувшем солнце.
      Люди, увидевшие Сигню, радостно приветствовали её: «Свана Сигню! Слава Свана Сигню!» Едва ли не громче и радостнее, чем меня.
       Сигню смотрела только на меня, улыбаясь. Она прекрасна так, что само солнце вышло из-за облаков взглянуть на неё. Я счастлив, смотреть, как она приближается ко мне, моя дроттнинг, и я не мог не улыбаться.  Сигню поднялась на помост и толпа умолкла, снова стало тихо.
      Я же взял в руки вторую корону с подноса: два металла, Сонборг и Брандстан, лалы – Солнце, смарагды – леса и травы и море, входящее в наши фьорды, омывающее наши берега.
       — Дроттнинг Объединённых Земель Самманланда Свана Сигню!
      Я опустил корону на её голову и подал ей руки, Сигню вложила в них свои, так же, как, когда мы женились на этой же площади. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, и видим только друг друга.
      Но надо было повернуться к людям, теперь нашим подданным, нашим бондерам, за них, за их жизни и благополучие отвечаем отныне мы двое. И мы повернулись, подняв наши, соединённые навеки руки. Толпа радостно взорвалась ликованием: «Конунг!», «Дроттнинг!» и «Самманланд!». Теперь так называется наш йорд. Новый йорд Свеи.
      Гагар поднял меч в ножнах, передал его Гуннару. Этот меч специально выкован для меня: огромный, под мой рост, с богато украшенными навершием и ножнами. Гуннар, избранный мной воевода, встал на одно колено и с поклоном протянул меч мне. Я принял его и, вынув из ножен, поднял над головой:
      — Смотри, Самманланд! Конунг преумножит и защитит твои богатства!
      Снова взорвалась криком и уже не умолкла восторгом толпа. Снова трубы, но уже не призывающие к вниманию, а ликующие, поддерживающие ликование толпы…
     …Я смотрела на моего мужа, моего конунга, как я могла сомневаться когда-то в нём? Он прекрасен, он силён телом, силён умом и духом. Никогда в Свее ещё не бывало такого конунга. Пока это знаю только я, остальные могут только предполагать, глядя на него. А я это уже знаю. Я горда и счастлива своей любовью. Какое это счастье – полюбить того, кто достойнее и лучше всех на свете! Какое это счастье – быть любимой им!
      В воздух полетели шапки, сопровождаемые радостными криками людей. Все кричали, чувствуя себя счастливыми, размахивая руками над головами, никто не молчал. Полетели горсти монет, со звоном рассыпаясь по камням площади. И мы, и прежние йофуры, и алаи сыплем золото и серебро дождем на головы и плечи бондеров. Из окон терема, сверкая и звеня, посыпались монеты на радующихся жителей Самманланда.
     Вынесли столы, лавки, угощение будет для всех. Выкатили бочки с вином, пивом, медами, брагой. И с сегодняшнего пира мы не уйдём уже так скоро, как в день свадьбы…

  ...Вот Сигурд и стал конунгом, стал тем, для чего родился. А я родился всего лишь, чтобы быть одним из его алаев. И не первым, хоть я его молочный брат. Гуннар подал ему меч, Гуннар будет воеводой…
      Я посмотрел на Торварда. Он улыбался, счастливой улыбкой, как и все, чёртов идиот! Я завидую даже ему, Торварду, тому, что он не завидует Сигурду. Ни его короне, ни его жене.
       Гуннар пока счастлив и своим возвышением и тем, что получил, как он думает, Агнету. Ничего, твоё разочарование будет куда сильнее сегодняшнего твоего счастья, злорадно думал я, глядя на своего удачливого товарища.
      С Агнетой мы встречались этой ночью, она была немного смущена и. кажется, хотела что-то сказать мне, но так и решилась. Но сейчас я не думал о ней.
     Я смотрел на Сигню, которая сидела так близко и так далеко от меня. Она рядом с Сигурдом, увенчанная короной так легко и ловко сидящей на её голове, на этих волосах. Сказочные волосы, они так блестят, так струятся… Её волосы, коснуться бы их… как касается Сигурд.
      Как он касается её каждый день, каждую ночь. Зарыться лицом в них…
      Вчера, после окончательного перед коронацией Совета, они вдвоём задержались в парадном зале и, сквозь неплотно закрывшуюся дверь, я видел, как они обнялись… Он и она. Сколько ещё она будет любить его? Быть может, попытаться вызвать в ней ревность и недоверие к нему и этим убить её чувства?
       Какая она?... Я совсем не знаю. А я должен узнать, чтобы получить её. Приблизиться к ней. Надо жениться на Агнете для начала, и я сразу войду в ближний круг. Почти семейный.
       А может с ней надо проще, так, как я поступил с Агнетой? Неужели Сигурд любовник искуснее меня? Быть этого не может. Ну, а значит, я свалю Сигурда, все женщины одинаковы…

  …С первых же дней Сигурд приступил к тому, о чём он говорил, когда мы были ещё на озере Луны. Он занялся войском. Собственно говоря, он начал это пока мы ещё были в Брандстане: отобрал лучших ратников и начал тренировки с ними.
       А ещё послал людей выбрать места, подходящие для фортов и начать их строительство. Что и было сделано тоже ещё до нашего настоящего вступления на трон. Сигурд не хотел медлить. Приняв решение, он торопился воплотить его в жизнь.
      Я же занялась тем, что давно хотела: обустройством лекарни и Детского двора. Дело спорилось. И виделись мы теперь с Сигурдом только утром во время завтрака и вечером. И конечно, ночи были наши. Только ночи и были наши…
      Вообще в теремах конунгов не было принято, чтобы у йофуров была общая спальня. Каждый ночевал на своей половине, супруг навещал жену, когда была у него в том нужда и желание. Но Сигурд сразу, ещё в Брандстане настоял на общей спальне. Там, в чужом для меня доме, я была особенно благодарна ему за это нарушение правил и обычаев.
      По приезду в Сонборг ему определили спальню, которую раньше занимал Бьорнхард, который теперь вместе с Сольвейг переехал из терема в большой дом недалеко от терема, я же осталась в своей. Но ночевали мы только вместе. Сигурд никогда не уходил в свою спальню. Так  продолжалось до одной памятной ночи, после которой в Свее был введён ещё один, новый закон.
       Было уже очень поздно, весь терем укладывался, даже челядные не сновали уже по коридорам. В дверь моей спальни постучали. Я ещё не успела начать раздеваться, а Сигурд, уже голый по пояс, умывался над широкой лоханью, разбрызгивая воду на скобленые доски пола, и на шкуры, расстеленные коврами на полу.
       Сигурд разогнулся, вытираясь и глядя на дверь. Я открыла, спальня моя, стало быть, это пришли ко мне. На пороге оказалась Хубава.
      — Что случилось?! – спросил Сигурд, опережая меня.
      Я же видела необычную бледность и лихорадку в глазах всегда спокойной Хубавы, умеющей владеть собой.
     – Простите, конунг, прости, дроттнинг, дело такое… Словом, очень нужно, чтобы Сигню пошла сейчас со мной.
     Я обернулась на Сигурда, набросила платок на плечи, и вышла за Хубавой. Я понимала, что только крайняя нужда могла заставить её прийти.
       — Ужасно, Сигню, катастрофа! – пугающим шёпотом говорила Хубава, поспешая рядом со мной.
        — Что ты кудахчешь?! – рассердилась я.
        — Да как же… Сигню… Агнета наша… тяжела. Больше того, задумала преступление!
       Меня будто в грудь толкнули. Агнета… Агнета и такое задумала…
       Кто же… Неужели Рауд всё же воспользовался её любовью к себе, а теперь не хочет жениться… И Агнета… Боги, как же так, как она могла решиться?!
    Это страшное преступление и страшно карается. Женщина, будучи не замужем, оказалась беременна, имела право, родив, отдать ребёнка, которого  она не могла или не хотела растить сама, в терем конунга, где он вырастал себе среди челядных, всегда сытый и обогретый, а иногда становился воспитанником конунга или дротттнинг, а то и ближним товарищем, выросшего с ним вместе наследника. Из таких был, между прочим, Гагар.
     Но изгнание плода, убийство нерождённого ребёнка наказывали строго – такая женщина становилась публичной, доступной любому за плату. И  работала не на себя, а на казну. Ей давался кров и хлеб. Если же она беременела снова, то имела право оставить ребёнка жить с собой. Тогда ей возвращали её права, отпускали из шлюх, и она могла заново построить свою жизнь, уже как мать. А могла продолжить оставаться той, кем ей могло понравиться, опять же, отдав ребёнка в терем.
       В Свее малолюдно, много детей умирали, так и не успев никогда повзрослеть, иногда в семье из пятнадцати родившихся детей оставался один-двое, а то и никого, оттого так строго наказывали за аборты.
       И теперь моя Агнета, моя милая маленькая Агнета впала в такое отчаяние, что едва не навлекла на себя такую страшную кару. Кстати, гро за пособничество в абортах могли и казнить. В самом мягком случае ослепить и изгнать навеки.
      — Кто он?! – спросила я, пока мы шли по коридорам к комнате Хубавы.
      — Не знаю, она молчит, — поспешая за мной, бормочет Хубава, тряся полным телом.
       — Молчит… — рассердилась я. — Как же вы проглядели, как позволили?! Куда смотрели вместе с Ганной?
     Хубава замахала руками, как курица крыльями:
       — Но, Лебедица, не углядишь… Да и такое время было, зима, бондеры болели много, мы с Ганной и по всему Сонборгу и по хуторам и по деревням мотались…
       — Вот, давно говорю тебе, помощников набирать надо, новых лекарей учить! – досадливо ответила я.
       Едва Агнета увидела меня, как бросилась к моим ногам, обливаясь слезами.
       — Прости, Свана! – рыдает она, кривя рот. — Прости меня , дроттнинг!
       — Да ты что, Агнета?! Какая я тебе дроттнинг сейчас? – я встряхнула её за плечи, намереваясь этим остановить рыдания.
       Агнета зарыдала в голос, и я поняла, что надо дать ей выплакаться, а потом уж расскажет всё сама…
      Жалость заполнила моё сердце. Если она, моя Агнета, дошла до такого, что должно было произойти с ней, что она переступила через всё, чем мы дорожили и почитали с детства?
      Я обняла её, и мы сели на Хубавину кровать с твёрдым тюфяком. Агнетины слёзы мочили мне плечо, горячее её лицо опухло, она плакала долго, пока, наконец, не начала умолкать…
       К себе я вернулась под утро, вся во власти сомнений, размышлений. Это дело решить должна я сама, нельзя посвящать Сигурда в позор моей подруги.
      Только  самой. Поговорить с мужчинами, потом уже и конунгу можно будет рассказать, если они станут упорствовать... Кто мог подумать, что первым серьёзным делом моим как дроттнинг будет вот это, так близко касающееся меня самой…
      А пока я тихонько вошла в спальню, чтобы не разбудить Сигурда. Но он и не думал спать. Подскочил на ложе, едва я вошла. В свете масляных ламп его кожа золотилась, но лицо было бледно, тени легли под скулы и в глазницы, таким я ещё не видела его…
               
   …Сказать, что я злился, это ничего не сказать. Вначале я думал, что Сигню поговорит с Хубавой и вот-вот вернётся, не давал себе спать, чтобы не пропустить её возвращения. Но час шёл за часом, водные часы – клепсидра, на столике у Сигню лгать не умели.
     Чем дольше я её ждал, тем меньше становилось желание спать. У нас так мало было времени побыть вместе, и она пожертвовала им, чтобы… Мне было уже неважно ради чего, важно, что её не было рядом со мной.
   От желания даже днём порой мне хотелось всё бросить и побежать к ней, обнять её, почувствовать в своих руках… Как мне не хватало времени в сутках! С какой тоской я вспоминал озеро Луны и нашу свободу там…
      К её возвращению  во мне родилось несколько решений относительно устройства нашей внутренней теремной жизни. А ещё понимание, что моя жена независима и свободна настолько, что, прислушиваясь ко мне и соблюдая законы, она, тем не менее, всегда будет поступать, как сочтёт верным для себя. И ничего не поделаешь с этим, она дочь конунга. Её воспитали такой, такой она и стала.
      А может быть, в этом была её природа? Не знаю. Да это и неважно, я за это тоже люблю её. С той встречи, когда она гордо пренебрегла мной…
      И вот она вернулась.
      — Расскажешь? – спросил я.
      — После, не теперь. Пока нечего сказать.
      Он смотрит, не строго, как я решила вначале, нет, он разглядывает меня, силясь понять, что могло меня удержать вдали от его объятий целую ночь. Не надо сейчас размышлять, мой любимый, я не могу открыться тебе…
     …Она сбросила платок, платье, подошла к ложу.
      — Прости меня? – проговорила тихо.
      Всё понимает, всё почувствовала без слов…
      …А наутро конунгом было приказано устроить для него и дроттнинг спальню отдельно от других помещений терема. Он сам прошёл по всему терему и нашёл самую большую горницу с окнами, обращёнными на восток. Здесь приказал поставить самое большое ложе, какое смогут сделать за пару дней.
      Но главное — запрет входить в эту спальню для всех, если конунг и дроттнинг там вдвоём.
      — Только, если пожар или война! – заключил он.
      — Но, Сигурд, бывают обстоятельства… — начал Эрик Фроде, присутствовавший на Совете, когда было объявлено это распоряжение.
       — Только пожар или война! Никакие иные обстоятельства не позволяют никому приближаться к нашим покоям ни ночью, ни днём! – не терпящим возражений тоном сказал Сигурд, не удостоив Фроде даже взглядом.
       Сигню сидела через стол напротив него во время заседания Совета, так решил Сигурд и я думаю это для того, чтобы в любой момент видеть её и по её лицу читать, одобряет или нет она его решения. Я посмотрел на неё. В уголках рта её появилась и спряталась весёлая усмешка. Её радует эта мальчишеская горячность Сигурда. Ей всё нравится в нём? Даже этот бесстыдный новый закон. Или она бесстыдная тоже…
       Однако я не успел додумать, потому что после окончания Совета, совмещённого с завтраком, дроттнинг явилась в горницу, которую мы делили с Торвардом и Исольфом.
      — Мне надо поговорить с тобой наедине, Асгейр Берси. Торвард, Исольф, вы можете идти. Сигурд и воевода уже ждут вас на дворе.
       …Я так удивился этому её появлению, тому, что так неожиданно и так близко вижу её, что не сразу даже осознал, что она пришла к Берси.
      Я бежал по коридору, на ходу цепляя меч, который не успел повесить перед её приходом и, спотыкаясь и не чувствуя ног, вообще ничего не чувствуя, кроме невыносимого стыда за свою глупую неловкость.
     Я всегда буду так обмирать при ней? Как же тогда я буду ей служить? Исольф вот идет себе спокойным шагом, а я как заяц дрожу… Боги, шапку-то позабыл! Ещё никогда я не был так растерян и взволнован.
     Но товарищи уже ждали меня. Ежедневные наши тренировки и учения, собирающие почти не существовавшее в Сонборге войско, в хорошо организованную рать проходят каждый день с самого утра и до вечера. Неделя за неделей, и рать пополняется, собирается, формируясь постепенно в то, что называют армией…
       — Околеешь без шапки-то, — нахмурился Гуннар, и сделал знак ратнику, чтобы тот отдал мне шапку. — Ты иди в тепло, останешься сегодня. Торвард, не забудь вернуть ему шапку.
 
       …Я так удивился и обрадовался её приходу, что онемел в первое мгновение. Мы остались наедине. Наедине! Я едва не задохнулся от волнения.
     Дроттнинг села на табурет, обтянутый кожей, спокойная и такая маленькая и хрупкая вблизи. Одета в простое платье, из украшений только вышивка, рубашка из тонкого белёного льна видна у горла и выглядывает чуть-чуть из-под юбки. Маленькие мягкие башмачки. Я увидел её узкую лодыжку в белом чулке, когда она чуть качнув юбкой, села на табурет.
       — Познакомимся, Берси? – сказала она, устроив спину, сложила пальцы.
      Познакомиться со мной… Броситься ей в ноги, уткнуться лицом в колени, забраться руками под это платье… Нечего и думать, так поступить, когда она вот так открыто и прямо смотрит в моё лицо. Как я подумать мог, что она как все другие женщины? Она дроттнинг и пришла к алаю.
       — Кто твои родители, Асгейр?
       — Ро…родители?.. – у меня пересохло горло. Кто мои родители…– Мой отец был алаем Линьялен Рангхильды, а мать – кормилица Сигурда.
      — Так ты молочной брат конунга. Это честь. Ты выше других алаев, Асгейр. Но почему тогда вы не слишком близки с Сигурдом?
      — Сигурд ни с кем не сближается слишком.
     Она чуть приподняла брови. И правда, как с ней, Сигурд ни с кем не был близок, я никогда ещё не видел, чтобы кто-то, тем более Сигурд понимал кого-то без слов, будто читая мысли. А у них так. Так могут только те, кто близок.
      Сигурд всегда был одиночкой, над нами, даже когда мы были детьми. Он читал больше всех. Занимался больше всех, вечно думал о чём-то, даже записывал, планируя и размышляя, над чем мы и вообразить не могли. Он был конунгом всегда и во всём. Поэтому я всегда завидовал ему. Стало быть, просто не было человека, с которым он мог сблизиться. Он ждал её?…
      И она, как и он над всеми нами. Вот и сейчас, сказала «познакомимся», а я чувствую, что она знает обо мне больше, чем я сам. И во мне.
       Сигню смотрела немного из-под ресниц.
      — Чего ты хочешь, Берси? – тихо, тише, чем до этого спросила она.
      Кровь отхлынула от моих щёк.
       — Я…
      — Зачем ты обольстил Агнетту? Разве ты её любишь?
      — Да! – выпалил я. Почему бы и нет? Почему не сказать так?
      — Тогда почему по-честному не попросил её руки, а тайно завладел ею?
      Но тут я нашёлся:
       — Вы с Сигурдом тогда… Вас не было. Всё произошло так быстро, мы влюбились…
       — Может быть, — она перебила меня. – Как ты думаешь, Асгейр Берси, Агнета любит тебя?
       — Я думаю, что да.
      Она отодвинулась снова. Интересно, если бы я был Сигурдом, я бы понял, о чём она думает сейчас?
      — Тогда объясни мне, ты любишь Агнету, она тебя любит, вы не успели ещё обо всём сказать йофурам и пожениться, это я могу понять, — сказала Сигню, не глядя на меня. – Но почему она была с Гуннаром? – вот тут она прямо и испытующе смотрит в моё лицо.
   Знает всё? Как я оправил Агнету к Гуннару, чтобы ему было больнее потом потерять её, и чтобы над Агнетой самой закрепить свою власть, еогда я её «прощу». Но почему Сигню спрашивает только о Гуннаре? Почему ничего не говорит о Хьяльмаре Рауде. Или Агнета скрыла от неё его участие? Ведь он двоюродный брат дроттнинг…
      — Откуда вы знаете, Свана Сигню?
     Она ответила, пристально глядя мне в глаза:
      — Агнета беременна. Вас двое: ты и Гуннар. Одна Агнета, один ребёнок. Что делать?
      Ах вот что! Наконец-то я понял, почему же всё открылось, почему дроттнинг занимается этим… Агнета… Вита Фор… ну, что же... и хорошо.
     Да хорошо! Тем надёжнее будет наш с Агнетой союз. Мне нужна Агнета, чтобы стать ближе к дроттнинг. А если у нас ещё и ребёнок будет! Да ещё раньше, чем у них с Сигурдом, разве она не станет ближе общаться с подругой? Женщины любят детей. Я хочу тебя, дроттнинг, и всё помогает мне в том, чтобы…
      — Когда можно жениться на Агнете? – радостно спросил я.
      — А если ребёнок Гуннара? — Сигню внимательно смотрела на меня. Хотела понять, искренен я или нет.
      — Мне это неважно. Агнета ошиблась с Гуннаром, но я её люблю. И если даже среди десятка наших с ней детей один будет моего товарища, разве это помешает нашему счастью?! – неужели она не оценит, какой я великодушный, какой красивый. Разглядывай же меня, Свана Сигню, ещё ни одна женщина не осталась равнодушна ко мне…
      Она встала, собираясь уходить. Посмотрела уже с порога:
       — Агнета станет решать. А ты одевайся и догоняй товарищей. Но никому ни звука о нашем разговоре. Не вздумай ославить Агнету, — сказала тихо и просто, но взглянула страшно…
      Но я и не думал болтать, для чего мне позорить будущую жену?..

    …Я была очень зла. И на этого проходимца-соблазнителя и особенно на Агнету. Ну как ты смотрела, как польстилась на него?..
   Но жениться всё же не отказывается. Может не такой уж дурной человек? Запутался просто сам в себе. Смазливый слишком, вот женщины и избаловали, вообразил, что можно всё. Ума бы побольше, по-другому бы жил. Но… может сердце хотя бы есть?  Всё же он не показался мне злым и коварным, несмотря на то, что я поначалу хуже думала о нём…