Печальная судьба ассоль

(быль)

    Поэт-песенник Севастьян Жуев, после сытного ужина: вяленой рыбой фугу под соусом рюпотэ де ля рю, с жульеном  из лангуст, и красным вином Chateau Peruse, неспешной походкой счастливого, вольного человека вышел на берег морской. Его слегка, с непривычки, пучило после фугу. Блудливые ветры сирокко творческого живота творца, суетливо и шумно искал выхода на волю из зловонной плоти, а влажный морской пассат шевелил редкие волосы на голове опьяненного вином и ядом славы поэта-песенника. Шалое море, лукаво сверкая  отблесками оранжевого закатного солнца в зеленых волнах, о чем-то тихо перешептывалось с прибрежными скалами. Сладко отрыгнув тетродотоксином, Севастьян Жуев, словно певец, перед исполнением арии, произнес нараспев, с юношеским озорством: «Остановись мгновенье! Ты, прекрасно! Ык!»

Неподалеку, в ста футах от него, в плетеном кресле, опершись подбородком о кривую, сучковатую трость, сидела старушка в креативном парэо, сшитом вручную из старых капроновых колготок, в замысловатой габардиновой шляпке на седой головке, от фасона которой у Филиппа Трейси непременно случилась бы падучая, с огромной брошью из стекляруса на груди, и в стоптанных, парусиновых сандалиях, помнящих еще сталинские репрессии. Старушка пристально вглядывалась маленькими, слезящимися глазками, в пылающий закат морского горизонта.
Выражение ее сморщенного, словно кора старого, увядшего от засухи, дуба, лица, выражало томление, и пылкое ожидание таинства посвящения в светлую страну Любви, кое свойственно юным влюбленным персонам. Старушка беспрестанно что-то беззвучно молвила, шевеля тонкими, бесцветными губами. До поэта песенника порывы ветерка доносил отдельные слова: «… мундака упанишада шри чайтанья…. О! Грэй! Только ты и я! Выпил ветер…. На каждые сто грамм водки…. неотвратимость бытия….кали юга… анализ кала….»

- О! Как, в сущности, безобразна старость! – с сытой печалью пропел Севастьян Жуев, ковыряя в зубах спичкой. – И, как бы не говорили, что «осень жизни» прекрасна, она  визуально, непоправимо мерзка…. Вот сидит старая телочка. Кляча. Каких-нибудь, пятьдесят-семьдесят лет назад, она с необъяснимой радостью, играясь, наслаждаясь, отвергала чистые, светлые, слегка по детски, сексуальные домогательства прекрасных юношей. А сейчас, наверняка, жалеет об этом. «Ну и дура тупая я была! Вернуть бы те сладкие мгновения! Севке отказалу Жуеву! Дура!» Севастьян усмехнулся, вспомнив чудачку Соню, рыбачку, которая по легкомыслию своему не позволила ему оросить ее девичий эпителий, той темной августовской ночью, на пляже Аркадия, освещенном волшебным, матовым светом луны.

- Ассоль! – раздался неподалеку резкий, надтреснутый, слегка пропитый и изрядно прокуренный, мужской голос, - Ассоль! Язви тебя в душу! Где ты, старая п-п-п-п-пр-р-р-р-ростипома?!

Из кустов можжевельника на берег морской вывалился, пошатываясь, старый, сизоносый матрос, с початой наполовину, трехлитровой бутылкой рома в руках, в потрепанной, тельняшке, прострелянной на груди, в морских, полосатых, траченных молью, байковых военных, маскировочных кальсонах, с болтающимися тесемками, в гадах на босу ногу, в бескозырке, на полуистлевшей ленте которой, при желании можно было прочесть: «Крейсер «Беспробудный». Старушка медленно, с достоинством принцессы, повернула к нему с хрустом, голову, и, с видимым неудовольствием, окинула взором шаткую, ледащую фигурку матроса.

- Домой пора, Ассоль, чтоб тебе пусто было, - сказал матрос, делая шумный глоток из бутыли.
- Простите, вы сказали: Ассоль? – затаив дыхание от удивления, спросил матроса поэт-песенник Севастьян Жуев, - Я не ослышался? Ассоль, это же легендарное имя!

- Епть! Он мне будет говорить!!! Легендарное! А то я не знаю! - с нескрываемым, необъяснимым превосходством прохрипел дядька-черномор, хлопнув себя по ляжкам и обдав поэта-песенника адским смрадом рома и чеснока, - Да, нашу Ассоль тут все знают! И старики, и дети! Давным-давно, когда она еще девчушкой была несмышленной, ей один козел залетный, утопист х…ев, пообещал, что якобы за ней приедет из-за дальних морей богатый принц на корабле с алыми парусами и возьмет ее замуж. Так вот она свихнулась на этой х…йне, и с тех пор сидит девкой не целованной на берегу, корабль с алыми парусами ждет с богатым принцем. Дура! Всем нам, беднякам, отказывала и до сих пор отказывает. Вот, ты, давай, попробуй, пригласи ее замуж! Ну? Хотя бы на ночь!  Ну? Хотя бы за сто тысяч! Давай!

- Да, ну, зачем…. – покраснев, потупившись, произнес Жуев.
- А-а-а-а-а!!!! Боишься отказа? То-то! Эх! – матрос достал из недр кальсон бычок гаванской сигары  «Пратагос», раскурил и, сладко затянувшись, продолжил свой неспешный рассказ:

- Вот теперича, я за ней приглядываю. Она уже и ходит плохо, и писается под себя. Домой ее на ночь отвожу, в пансион престарелых девиц. Там таких, как она, много. Тоже принца ждут. Всем им головы взбаламутил тот, чертяка! А ведь все могло бы быть по-другому, коли бы не тот козел со своими дурацкими сказками про алые паруса!
О!Если бы ты только знал, приятель:  какие хлопцы к ней сватались! Ромка Абрамович! Андрюшка Аршавин! Йен Гилан из Дееп Пурпле! Басков Колькя! Киркоров Филькя! И даже сам Билан! Эх! Дурра ты, дурра, Ассоль, в рот тебе пароход! И сколько таких дурочек наивных нагрел тот скотина сказочник???!!!! А в результате – Хрен им всем, а не принц с алыми парусами!  Жалко мне их всех. Хочется крикнуть: «На хера вам паруса алые? Зачем вы бабы красивых любите?!!! Любите земных парней, простых романтиков, рыбаков и токарей!» Таких, как я. Верно, говорю, а? Пару рублей, кстати, не найдется? О! Червонец? Спасибо.
О ней, об нашей бабке Ассоль, кстати, даже поэмы разные сочиняли! Может, слыхал? Сашка Гриневский писал! Был такой сочинитель…. Он себя называл на иностранный манер, сокращенно – Грин. Тоже, кстати, сватался, горемыка…. Ассоль ему тоже не дала.
Кряхтя, пыхтя, постанывая от напряжения, матрос пересадил бабушку Ассоль в кресло каталку и увез, не прощаясь. Давно стихли его шаги. А поэт стоял неподвижно на берегу, всматриваясь безбрежную даль моря, словно пытаясь представить себя обманутой девчушкой Ассоль.

В тишине приморского вечера раздался морок, шорох и шмякание чьих-то шагов. Откуда-то справа, из сумрака, возник, долгоносый, седовласый, старец в пенсне, в траченном молью, мятом фраке, с нелепой бабочкой, в канотье, и в стоптанных ботиночках «Нариман».  Отдышавшись он спросил Шуева, подслеповато всматриваясь в горизонт и указав тростью в даль моря.
- Не приплыл ишшо?
- Кто? – спросил поэт.
- Ну, этот…. Фрегат. С алыми парусами!
- А что: вы его тоже ждете? - изумился Шуев.
- Жду, - печально вздохнув, отозвался старец.
- А вы его зачем ждете? Какая мотивация? – оживился Жуев.
Старичок хитровато посмотрел на Жуева и, после многозначительной паузы, через полчаса ответил загадочно:
- Близкие друзья называют меня – Ассоль!