Накипь, или Для народа ли?..

     Он ещё школьником был, а она уже давно пела. Была известной исполнительницей. Всю песенную эстраду под себя переделывала. А её поклонники распространяли повсюду о ней слухи, что она не только хорошая певица, но и выдающаяся драматическая актриса.

     А он, ещё будучи школьником не верил в то, что она выдающаяся деятельница искусства.

     Не знал он тогда ещё слова "попса", но терпеть не мог её, этой певицы, "творчества".

     Народ же, особенно её поклонники, балдел от её драматического пения. Она же всегда была женщиной жёсткой. Жёсткой в отношении тех, кого она считала мешающими достижению её личных целей.

     Шли годы, а она всё пела. И пением своим достигала своих целей. Пели и другие, но они не так успешно своих целей достигали, как она.

     Неизвестно, знала ли она тогда, в советские времена Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачёва такое выражение, как "паблик рилейшнз", сокращённо - пиар. Но она этой штукой шибко, как говорят в Сибири, пользовалась.

      Распространяли журналисты о ней, что они и добрая, и провидица, и целительница. В прибавку к её драматическому пению.

      А он, так как у него не было музыкального слуха, и он терпеть не мог её пения, её исполнения песен даже хороших авторов, к добрым слухам о ней не прислушивался. Она же продолжала хищно петь.

     Потом он понял, что слово "хищно" нужно прикладывать-прилагать  не к её пению, а к её жизни.

      В одной старой песне, в песне тридцатых годов века двадцатого, народу сообщалось, что песня ему и строить, и жить помогает. А оказалось, что песня помогает жить только ей. Той, которая якобы с драматическим талантом исполняла купленные ею у авторов песни. Иногда, говорят, она песни не покупала, а нагло присваивала.

     Ходили слухи, что она и сама: и поэт, и композитор. Но он и к этому был равнодушен, ведь он даже исполнение ею песен хороших авторов терпеть не мог. А уж, тем более, песен её собственного сочинения.

    Она продолжала зарабатывать бабки, и где прямой грубостью, а где и хитростью расправлялась с молодыми соперницами. Её поклонникам звериный оскал певицы был незаметен.

     Она ещё пела, понимая что так вечно продолжаться не может. Она, официально находясь в браке с очередным мужем, стала приглядываться к посторонним талантливым мужчинам, чтобы, вложив в них немного внимания и денег, получать потом большие барыши.

     На барыши, которые она выкачивала теперь не столько из своего исполнительско-песенного таланта, сколько из подчинённых ею мужиков, она купила усадьбу, построила огромный усадебный дом. Точнее, - дворец. И, скорее всего, не один.

      А в стране, последней народной артисткой которой она стала, происходили изменения, которые ушлые, потому что были либеральными, историки назвали тектоническими.

      Он уже давно не был школьником. Он уже университет закончил. Его один гуманитарный факультет. А она всё процветала в стране, в которой происходили тектонические изменения. Процветала и "поедала" соперниц и даже соперников, то есть конкурирующих, как ей казалось с нею, особей мужского пола.

     Страна уже стала другой, а народ её, по-видимому, оставался прежним. И она из певицы всё больше превращалась в мамаху-надсмотрщицу. И, как он с детства, каким-то своим чутьём чувствовал в ней гниль, так и она своим чутьём понимала, что её так называемая власть над народом улетучивается.

     И вот случился февраль две тысячи двадцать второго года, а она тесно связалась с очередным мужичком, сомнительный талант которого был однако раздуваемым до двенадцати миллионов рублей за одно только выступление.

     Её очередной мужичок стал гладить и словами, и даже вложениями денег во врагов, на тот народ, который  и мужичку, и, как оказалось, и ей, певице, всегда был чужим. А народ-то бурлящий, кипящий. В том же, что кипит неизбежно появляется накипь.

     И оказалось, что поклонниками её продолжали оставаться лишь представители и представительницы накипи на народе.

     И нет теперь среди народа, который когда-то с неподдельным вниманием слушал песни в её исполнении, ни её крайнего мужичка, ни её самой.  Не оказалось их в народе, которому опять приходится нелегко. 

    А она, которая никогда не была подлинной представительницей народа, который на безрыбье её слушал, продолжает за этот народ держаться. Находясь за границей. Отпустила бы уж народ навсегда! Выпустила бы уж из своих алчных рук.  Пока не выпускает, не отпускает. Ну, как же -  серьёзный источник её бывших бешеных доходов!

     Возвращалась на разведку. Распускала слухи, что даст, таки, большой сольный концерт на родине. Но не получилось. Не срослось.

     Он же, который никогда её пением не восхищался и, даже не зная её как человека, терпеть её не мог, задумался о человеческой способности предчувствовать.

     Нет, он не провидец, не прорицатель, конечно, но вполне возможно, что встречаются у людей одарённости не столько в создании и  в исполнении произведений искусства,  сколько в оценках того, сколько в конкретных людях подлинно человеческого,  а сколько - гнили.

     Неплохо было бы находить таких людей, которые в других замечают хорошо скрываемую, этими другими, гниль, и предупреждают народ о последствиях незаметного гниения.

     Вот он, - бесполезно растратил эту свою одарённость: замечать в расхваливаемых гниль,  а на искусственный интеллект в определении степени гнилости влиятельных и известных людей, полагаться нельзя. Так он думает. И что делать дальше-то? Он никак ума не приложит.

     Но остаётся ещё надежда, что если не он, то кто-то другой найдётся.  Тот, кто как рентген просвечивает влиятельных, известных, замечает в них гниль и предупреждает и о ней, и о её последствиях свой народ!..