Свктлый град на холие, или Кузнец ч 1, гл 13

Глава 13. Цветущие лилии
      Когда я вошла к Эрику Фроде, он улыбнулся, встречая меня, щуря хитрые рыжие ресницы:
      — Видел, как через двор идёшь, думал, ко мне или нет? Как там воины наши?
      — Купаться побежали, — ответила я, закрывая дверь.
      — Знаешь, я говорил Сольвейг о войске и не раз. Но она только отмахивалась. Они с Бьорнхардом настоящие временщики, только что не грабили Сонборг. Но ничего не делать иногда так же гибельно.
      — Ты чересчур. Ничего они не погубили, — сказала я
      — Ты просто любишь их, вот и не хочешь думать плохо.
      — Люблю. И они неплохие йофуры. Всё, что было до них, сохранили, а людей в йорде так и приросло за их пятнадцать лет, — возразила я.
     — Это потому что на их счастье не было ни неурожаев, ни эпидемий, ни пожаров больших. И нашествий тоже не случилось.
      — Ты несправедлив, Эрик. Я не помню что-то, чтобы ты хоть раз говорил им о преобразовании войска, — заметила я. Но Эрик предпочёл сделать вид, что не заметил моих слов.
        — Ладно, хочешь быть доброй, — не стал настаивать Эрик. — Ты так и не сходила к шаману?
      Я засмеялась, подошла к окну:
       — Переходы у тебя… Не сходила, нет, схожу, если ты так наседаешь с этим.
      — Мёду выпьешь? – спросил Эрик и подал мне чарку. – Не грустишь в преддверие разлуки?
       Я глотнула мёду, сладкий, лёгкий, душистый. Из новых уже, что ли, молодой, этого лета?
       — Я не собираюсь разлучаться с Сигурдом.
     Эрик нахмурился, когда я повернулась от окна.
      — Ты в поход собралась? Сдурела?! – воскликнул он.
      — Что ты так взбеленился? – я удивилась его неожиданной и грубой несдержанности.
     — Это опасно, по меньшей мере! – побледнел Эрик. И мне показалось, что от злости, а не от беспокойства.
     — Опасно расстаться, — сказала я убеждённо.
      — Ерунда. Все расстаются. Мужчины воюют, женщины ждут. Так было и будет.
      Я отрицательно покачала головой:
      — Не с нами.
      — Почему?! – совсем рассвирепел Эрик, — потому, что вы так влюбились, что не можете расстаться?! Наперекор всему спите в одной спальне, да ещё с этим запретом входить и днём и ночью. «Пожар или война» — люди смеются!
      Я засмеялась:
      — А пускай! А вот ты… Можно подумать, что ты ревнуешь.
      Эрик осёкся. Допил залпом свой мёд и, держа пустую чарку в руке пробормотал:
       — В самом деле… — он подошёл к столу, на котором, на красивых серебряных тарелях, стояли ещё прошлогодние яблоки, сушёные сливы, засахаренные орехи. Скоро земляника появится. Если будет так же тепло – через неделю-другую.
      — Странно, я считал, что отношусь к тебе как к ребёнку…
      — Что – нет? – засмеялась я.
     — Не знаю, — он поставил свою чарку на стол. – Так ты чего пришла-то? Просто так ведь не придёшь.
      Я, действительно хотела рассказать о Гуннаре, о том, что Сигурд заметил, что Гуннар изменился ко мне… Но после слов Эрика не стала ничего говорить. Какой он мне советчик в таком деле, если вдруг ревновать вздумал. Надо же…
       — В другой раз. Меня Хубава в лекарню звала, детей много с какой-то сыпью…
       — Не выдумывай, надо было бы тебе в лекарню, сразу бы туда пошла, обо мне и не вспомнила бы, — сказал Эрик. – Про Гуннара что-то рассказать хотела?
     Тут уж я смутилась, с чего это он взял…
      Эрик усмехнулся:
       — Пил парень по неверной возлюбленной, вдруг бросил и с тебя глаз не сводит. Скоро все заметят.
      — Ну и заметят, чего замечать-то? Глупости.
      — Вот когда муж начнёт со свету ревностью сживать, поймёшь, глупости или нет.
      Я вздохнула недовольно, хорошо, что не рассказала ему ничего…
      — Пойду я, ты не в духе что-то сегодня. Ревность какую-то придумал вселенскую.
      — Ты стариком меня считаешь…
      — Не считаю, — сказала я уже с порога.
     Вот тебе и Фроде…Пойду в лекарню, правда.
     Но и здесь меня ждала хмурая  Хубава. Больных не было, погода была сухая, болели мало, да и работы было много у людей, не до хворей.
       — Ты что такая мрачная? – спросила я. – Уж на небе давно не было таких туч, как твоя мина сейчас.
       — У тебя чего с Гуннаром? Мне Боян рассказал, платье было порвано. А теперь Гуннар уж какую неделю не пьёт, совсем молодцом глядит. Что натворила, признавайся! Смотри, понесёшь не от конунга, что делать станем?!
      Ну и ну!.. я онемела на несколько мгновений.
       — Ох, Боян, ну наболтал! Хуже старой бабы… А ты-то тоже говоришь невесть что! Ты что, Хубава, не ты меня воспитывала разве? – возмутилась я.
      Потом, подумав, чего уж, надо сказать когда-то, добавила:
      — И про беременность, вот что… Было у меня. Прямо сразу было, может, с самой первой ночи, только… Оборвалось почему-то и нет больше пока, — выпалила я всё разом. Давно хотела Хубаве пожаловаться, всё не приходилось…
      У неё сразу переменилось лицо, причём несколько раз. Из сердитого, каким я застала вначале, к удивлённо-сочувственному, потом к обеспокоенному и сосредоточенному. Она превратилась в лекаршу, взялась расспрашивать, потом осматривать, словом провозилась со мной не меньше часа так, что мы к завтраку едва не опоздали.
      …Ох, как мне не понравилось, что рассказала Сигню о выкидыше! Очень всё это подозрительно. И если бы я не была уверена, что Рангхильда  — первая радетельница за счастье сына, то заподозрила бы именно её. Ведь и произошло всё, пока они были в Брандстане…
      Я рассказала обо всём Ганне. Надеялась, что она развеет мои подозрения, тем более повитуха-то у нас она. Ганна посмеялась надо мной вначале, сказав, что выкидышей случается столько, что если за каждым заговор видеть, так тогда все кругом только заговоры и плетут и травят друг друга.
      Но потом всё же добавила:
       — Я осмотрю Сигню. Хотя… здоровая она. Может не время просто? Всем Боги распоряжаются.
       — Может и так, — согласилась я. – Страшно только пропустить то, что свело в могилу всю Сигнину родню.
       — Но она-то осталась жива, значит, на её счёт у Богов свои планы, – возразила Ганна. – Но бдительность усилить надо.
      Я вздохнула, усилишь тут, когда Сигню в поход собралась…

      …После завтрака я, проводив взглядом, уезжающих и уходящих со двора ратников, решила пойти на озеро с Бояном, в этот час там никого нет. Я была очень сердита на него, наверное, я ещё никогда так на него не злилась. Надо же, рассказал Хубаве про Гуннара!
   — Да ничего такого я не говорил, — попытался оправдаться Боян, шагая рядом со мной через ворота, через большой луг за рощу на озеро. Оно закрыто от посторонних глаз, обширное, у дальнего берега сегодня даже обычных рыбацких лодок не было, можно искупаться.
       — Не говорил… Ну, конечно! Только она, почему-то решила, что я утешаю Гуннара известным способом! – зло продолжала я.
      Боян покраснел:
      — Ну, это она сама… Я такого не говорил… Сказал  только… Словом, Хубава заметила как-то в разговоре, что воевода, кажется уже не страдает по Агнете, не нашёл ли новую зазнобу. Вот я и сказал смехом… Разве я мог подумать, что она так решит…
       Смехом значит, закипела я про себя. Так меня перед Хубавой опозорил, что она допрос мне этот отвратительный устроила. Эх ты…
       Мы подошли к озеру.
       — Будешь купаться? – спросила я.
       — Вода, небось, ещё ледяная,  — сказал Боян, обрадованный, что я не корю его больше за болтливость.
       — Так и хорошо, айда! – весело сказала я.
       — Мне нельзя простужаться, — ответил Боян.
       — Никому нельзя, от хорошего купания никто не простыл ещё, — сказала я. – Ладно, не хочешь, не неволю, сиди на берегу, охраняй.
      — Нашла охранника, — пробормотал Боян. – Ратников надо было взять.
      — Ничего, и ты сойдёшь, — усмехнулась Сигню. — Не хватало ещё, чтобы я перед воинами своими нагишом бегала. И тебя достанет…
    …С этими словами она быстро, что я не заметил как, сбросила всю одежду с себя.
       Боги! Я ослеп почти, увидев вдруг её наготу…
       Я не видел, кажется, обнажённых женщин…
       Или те, кого я видел, были просто люди, просто женщины…
        В первое мгновение в меня будто ударил свет. От её кожи, от совершенных линий, хотя я всю жизнь считал, что не разбираюсь в этом. Я не знал ни одной женщины, ни одной даже не целовал, и не хотел поцеловать… Я ничего не понимаю в физической любви. Я не испытывал этого. Я не знал влечения. Я считал, что этого мне не дано, что вместо этого, у меня другой Дар Небес…
      И вдруг, меня ударило в голову, в сердце, открывшемся мне вдруг миром. Чудом красоты этих удлинённых, будто в небо устремлённых плавных линий, свечением, даже сиянием каким-то неизъяснимым кожи…
      Она подняла руки к волосам и, повернувшись ко мне взялась заворачивать косу на затылке. А я, онемевший, оглушённый, смотрел и смотрел на неё, будто боялся, что сейчас это светило исчезнет за облаками одежд, и я не увижу больше и буду считать видение нереальным…
      Сигню улыбнулась:
       — Ты покраснел, Боян, — сказала она, опуская руки от волос. – Не видел разве голых женщин?
       От её слов, даже скорее от звука её голоса кровь бросилась мне в голову, я почувствовал, как вспыхнули мои щёки, мои губы, мои чресла, как задрожали мои руки…
      …Вот этого смущения я и добивалась. Вблизи него я чувствовала себя в безопасности, но мне захотелось его проучить. Боян не жил страстями, управляющими телами людей, их душами, и чувствовал себя всегда над всеми, благодаря этому. А ведь это было нечестно – судить других, даже насмехаться, если ты не испытал этого ни разу сам. Если не представляешь даже, как это – пылать от страсти. Вечной или мимолётной. Оказываться во власти похоти, когда разум отказывается служить и делать то, что требует от тебя это пламя. Я это знала. Знал Сигурд. Агнета знала. Знал Гуннар, который сумел всё же остановиться на краю, а это куда сложнее, чем с холодком рассуждать и подсмеиваться, ни разу не испытав на своей душе этого всепоглощающего огня.
       Боян покраснел до слёз.
       — Чего это…видел, конечно, — пробормотал он. 
       …Она  улыбнулась. Мне чудится, я чувствую даже тепло, которое исходит от её тела. Она от меня в двух шагах …
       Я готов был провалиться. Перун, Один, кто-нибудь, сожгите молнией меня…
       Сигню развернулась и пошла к воде. И я не могу не смотреть на её спину, на раскинувшегося на ней орла с аспидным отливом, на ягодицы, ноги эти, тонкие в коленях и лодыжках…
       Нырнула, вся скрылась в воде, а я стою столбом, столбом из раскалённого камня на берегу… Боги, сжальтесь, убейте меня сейчас…
      Я повалился навзничь на траву. Боги! Помогите! Сделайте со мной что-нибудь!
      Я смотрел в небо, постепенно начиная чувствовать сырость земли под спиной, едва просохшей от росы травы. Высокое, ярко-голубое небо смотрит на меня, прозрачно-бездонное, как её глаза. И оно смотрит на меня, усмехаясь, так же, как и её очи…
       Сигню вышла из воды, и я поднял голову, чтобы снова видеть её. Вода текла по её коже, и она дышала быстрее, от этого обозначались её рёбра на вдохе, груди изменили форму, став круглее от собравшихся в бусины маленьких сосков, ручей между грудей стекает к пупку, а с него к треугольничку между ног. Мужчины находят там рай. Я не знаю его… Бьются  насмерть, чтобы этот рай завоевать, рискуют, обманывают, убивают, теряют всё. Я не знаю его… Не знаю.
      У неё в руке я увидел несколько лилий, белых, как её кожа. Волосы, отяжелев и потемнев, набравши воды, сползли с затылка к плечу… Она подошла и легла рядом со мной, положив холодные мокрые цветы мне пониже живота.
       — Это тебе от озёрной княжны, — улыбнулась она и перевернулась на спину, подставив кожу негорячему солнцу.
      Я почти со стоном опрокинул затылок на траву.
       — Тяжело? – спросила  Сигню тихо. Она  совсем рядом, чуть сдвинув руку, я могу коснуться её…
       Я закрыл глаза, сердце бухает так, что, кажется, разломает рёбра. Я чувствую её запах: тёплый, медовый, смешавшийся с прохладным зелёным запахом озёрной воды. Боги… Боги, дайте мне сил не шевелиться!
       — Да… — охрипнув, выдохнул я.
       — Я знаю.
       — Зачем ты делаешь это со мной?
       — Человек должен представлять хотя бы то, за что он с лёгкостью судит других, — тихо и почти холодно сказала она. Со мной она никогда ещё не говорила так холодно.
      — Я не думал судить, — дрожа, проговорил я.
      — Ты не думал, это верно, ты осудил, походя, даже не заметив. Легко это, если сам не испытал соблазна. Что ты знаешь о том, как трудно сдержаться, оказавшись во власти желания…
       — Теперь кое-что знаю, — сказал я.
      Она посмотрела на меня, моргнула, дрогнув ресницами, смущаясь немного, наконец, сказала:
       — Ты… Прости меня. Вообще-то, я не рассчитывала, что… Я думала… – она села, хмурясь, обняла колени руками.
       — Я тоже всегда так думал, — сказал я, тоже садясь, почти плечо к плечу с ней. Я собрал цветы в ладонь, поднёс к лицу. Но они не пахнут, водяные лилии, подарок озёрной княжны… – Я не знал, что это такое — желание… Я не знаю, что за ним.
      Сигню поднялась, оделась быстрее, чем раздевалась, выпростала мокрые волосы, посмотрела на меня, завязывая пояс:
      — Неужели, правда, за всю жизнь ни разу никого не хотел?
      — Ты же знаешь. Все знают.
     Она взялась перебирать пальцами мокрую косу, вода с волос уже не текла.
      — Если это так, то ничего не случилось, значит?
       Случилось, Сигню…
       Не знаю ещё, что, и как мне с этим жить… Но вслух я ничего не говорю. Я не знаю, что говорить, что говорят, когда чувствуют то, что теперь чувствую я.
      — Босая пойдёшь?
      — Ноги испачкала, чулки будут грязные, — говорит она, показывая чумазые пальцы.
     — Так помой.
     — Там ил, испачкаю снова.
     — Я помогу тебе.
      Я поднял её на руки. Она вся в моих руках. Вся. Ради того, чтобы овладеть ею, я готов рискнуть жизнью, но никогда не попытаюсь сделать этого, потому что она вряд ли захочет меня…
      Она засмеялась, обнимая меня за шею:
      — А знаешь, я тебя люблю, Боян.
      — Ну, конечно, — усмехнулся я и понёс её к воде, вымыть ноги, чувствуя тяжесть от самого живота уходящую вниз, в землю… В руках я тяжести не ощущал… Я хотел бы не выпускать её из рук никогда.
     Сигню вымыла ноги, а я всё держал её на руках, и понёс в сторону города.
      — Ты уж отпусти меня, — сказала Сигню, — Ноги высохли, можно обуться.
      Я улыбнулся самому себе.
      — Позволь мне хотя бы это удовольствие. Теперь.
      — Теперь? – переспросила она.
      — Теперь, — повторил я.
      Я знаю, что она поймёт меня. Поймёт, думаю даже лучше, чем я сейчас понимаю себя и то, что произошло и происходит со мной. Тем более что это она сегодня со мной сделала…
      …Нет, я не понимала. Я никак не рассчитывала на то, что вдруг случилось с ним. Я хотела подшутить над его вечной бесполой отстранённостью, бывшей уже таким же неотъемлемым его свойством, как бесподобный голос, как волшебная музыка и песни, что он поёт всю жизнь. Вся Свея знает скальда Бояна. И я думала, что знаю, он всегда был мне близким человеком. Я никак не думала, что таким примитивным способом я могу вдруг изменить в нём то, что было  незыблемо столько лет. И сейчас не восприняла всерьёз его слов, его совсем переменившегося лица, даже взгляда, которым он смотрел на меня теперь. Теперь. ТЕПЕРЬ…
      …Весь оставшийся день я не выходил из своей горницы, не спал всю ночь, я пытался думать  и анализировать, что же происходит сейчас во мне.
       Конечно, я видел обнажённых женщин, ко мне как к скальду очень любили подкатываться особенно смелые и весёлые бабёнки в расчёте «спасти» одинокого беднягу, не знающего женской ласки. Много среди них было очень красивых и милых.
       В тесной теремной жизни я не раз и не два заставал людей, занимающихся любовью. Но это не вызывало во мне ни отвращения, ни возбуждения, как и попытки многочисленных прелестниц меня соблазнить. Я просто ничего никогда не чувствовал.
      Так что же случилось? Я дождался своей женщины? Своей любви? Своей судьбы?
      И ею оказалась Сигню. Дроттнинг Сигню.
      Боги, за что вы так наказали меня? Благодарнее было бы влюбиться в Луну на небе.
       Мне было больно. Я впервые чувствовал такое. Но это была сладкая боль. Я оживаю. Я ни за что не отказался бы от этой боли, от всего, что бродило теперь в моей душе в пользу потерянного вдруг и навсегда покоя. Навсегда теперь. 
ТЕПЕРЬ.