Библиотека лучшей мировой литературы- том 8

 ТОМ. VIII.
 НЬЮ-ЙОРК. МЕЖДУНАРОДНОЕ ОБЩЕСТВО
 Издание для знатоков
 ТИРАЖ ОГРАНИЧЕН ПЯТЬЮСТАМИ ЭКЗЕМПЛЯРАМИ В ПОЛОВИНЕ РОССИИ
 Авторское право, 1896, автор  Р. С. ПИЛ И Дж. А. Хилл _ Все права защищены_
 КОНСУЛЬТАТИВНЫЙ СОВЕТ КРОУФОРД Х. ТОЙ, А.М., доктор права,
 Профессор иврита Гарвардского УНИВЕРСИТЕТА, Кембридж, Массачусетс.
 ТОМАС Р. ЛОУНСБЕРИ, доктор права, L. H. D.,
 Профессор английского языка в Шеффилдской научной школе
 ЙЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ, Нью-Хейвен, Коннектикут.

 УИЛЬЯМ М. СЛОУН, доктор философии, L. H. D.,
 Профессор истории и политологии,
 ПРИНСТОНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ, Принстон, Нью-Джерси

 БРАНДЕР МЭТЬЮЗ, магистр права,
 Профессор литературы КОЛУМБИЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, Нью-Йорк.

 ДЖЕЙМС Б. ЭНДЖЕЛЛ, доктор права,
 Президент Мичиганского УНИВЕРСИТЕТА, Энн-Арбор, Мичиган.

 УИЛЛАРД ФИСКЕ, доктор философии, доктор философии,
 Покойный профессор германских и скандинавских языков
 и литературы, КОРНЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ, Итака, Нью-Йорк

 ЭДВАРД С. ХОЛДЕН, доктор философии, магистр права,
 Директор обсерватории Лик и астроном,
 КАЛИФОРНИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ, Беркли, Калифорния.

 ЭЛСИ ФОРТЬЕ, доктор литературы,
 Профессор романских языков,
 УНИВЕРСИТЕТ ТУЛЕЙН, Новый Орлеан, Лос-Анджелес.

 УИЛЬЯМ П. ТРЕНТ, магистр,
 Декан факультета искусств и наук и профессор
 Английского языка и истории, ЮЖНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ, Сьюани, Теннесси.

 ПОЛ ШОРИ, доктор философии,
 Профессор греческой и латинской литературы,
 ЧИКАГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ, Чикаго, Иллинойс.

 УИЛЬЯМ Т. ХАРРИС, доктор права,
 Комиссар по образованию Соединенных Штатов,
 БЮРО ОБРАЗОВАНИЯ, Вашингтон, Округ Колумбия.

 МОРИС ФРЭНСИС ИГАН, магистр права,  Профессор литературы в  КАТОЛИЧЕСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ АМЕРИКИ, Вашингтон, округ Колумбия.
 Содержание ТОМ. VIII

 СТРАНИЦА ЖИЗНИ  ИОАНН КАЛЬВИН 1509-1564
 АРТУР КУШМАН Макгифферт
 Вступительное слово к "Институтам"
 Избрание и предопределение ("Институты христианской
 Религии") Свобода воли (то же) LUIZ VAZ DE CAMOENS 1524?-1580 3129
 ГЕНРИ Р. ЛЭНГ Из "Лусиад" Канцона жизни Прощай, Коимбра
 ТОМАС Кэмпбелл 1777-1844 3159Надежда ("Радости надежды")
 Падение Польши (то же самое) Рабыня (то же самое)
 Смерть и будущая жизнь (то же самое) Предупреждение Лохиэля
 Мечта солдата Дочь лорда Уллина Изгнание Эрин Вы, моряки Англии
 Hohenlinden Битва при Копенгагене Из "Оды зиме"
 КЭМПИОН -1619 3184 ЭРНЕСТ РИС Гимн во славу Нептуна Из пения Коринны
 Из "Божественных и нравственных песен" Кокетке Песни из "Легких фантазий влюбленных" ДЖОРДЖ КАННИНГ, 1770-1827 3189
 Монолог Роджеро ("Роверы") Друг человечества и Поножовщина
 Об английской конституции ("Речь о парламентской реформе")
 О Бруэме и Южной Америке CESARE CANT; 1807-1895 3199
 Казнь ("Маргарита Пустерла")
 GIOSUE CARDUCCI 1835- 3209
 АВТОР : ФРЭНК СЬЮЭЛЛ
 Roma ('Poesie')
 Homer ('Levia Gravia')
 В готической церкви ("Поэзия")
 К Шестому столетию со дня рождения Данте ("Левия Гравия")
 Бык ("Поэзия") Dante ('Levia Gravia') Сатане ("Поэзия")
 Авроре ("Оди Барбаре") Ruit Hora, Мать

 ТОМАС КЭРЬЮ, 1589?-1639 3221 Песня Протест Песня Весна Расследование
 ЭМИЛИЯ ФЛИГАР-КАРЛЕН 1807-1892 3225

 "Погоня за контрабандистами" ("Торговый дом среди  островов")

 ТОМАС КАРЛАЙЛ 1795-1881 3231
 ЛЕСЛИ СТИВЕН
 Труд ("Прошлое и настоящее")
 Мир в одежде ("Сартор Резартус")
 Данте ("Герои и поклонение героям")
 Кромвель (то же самое)
 Процессия ("Французская революция")
 Осада Бастилии (то же самое)
 Шарлотта Корде (то же самое)
 Козел отпущения (то же самое)


 БЛИСС КАРМАН 1861- 3302
 ЧАРЛЬЗ Г.Д. РОБЕРТС
 Руби и режь У гранитных ворот Дитя моря
 ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ (Чарльз Лютвидж Доджсон) 1833- 3307

 Алиса, Поросенок и Чеширский кот ("Алиса в
 Стране чудес")
 Воспитание мнимой черепахи (то же самое)
 Четкое утверждение (то же самое)
 Морж и плотник ("В зазеркалье")
 Сказка пекаря ("Охота на Снарка")
 Ты стар, отец Уильям ("Алиса в стране чудес")


 CASANOVA (De Seingalt) 1725-1803 3321
 Побег Казановы из дворца герцогов ("Побеги  Казановы и Латуде из тюрьмы")
 BARTOLOMEO DE LAS CASAS 1474-1566 3333
 Об острове Куба ("Рассказ о первом путешествии")
 BALDASSARE CASTIGLIONE 1478-1529 3339
 При дворе Урбино ("Il Cortegiano")
 КАТОН ЦЕНЗОР 234-149 гг. до н.э. 3347
 О сельском хозяйстве ("De Agricultura")
 Из "Ночей на чердаке" Авла Геллия
 ЯКОБ КОТС 1577-1660 3353
 Страх после неприятностей "Богатый человек теряет своего ребенка, бедняк - свою корову"
 КАТУЛЛ 84-54 до н.э.? 3359
 АВТОР Дж. У. МАККЕЙЛ
 Посвящение для сборника "Могила брата"
 Тексты песен
 Утренний звонок
 Домой, в Сирмио
 Разбитое сердце
 Кальвусу в тяжелой утрате
 Катер
 Приглашение на ужин
 Прощание с коллегами-офицерами
 Стихи из эпиталамии
 Любовь - это все
 Элегия на "Воробья Лесбии"
 "Непостоянный и изменчивый всегда"
 Два аккорда
 Последнее слово Лесбии


 BENVENUTO CELLINI 1500-1571 3371

 Побег из тюрьмы
 Заклинание Персея
 Жемчужное ожерелье
 Бенвенуто теряет своего брата
 Приключение в некромантии
 Бенвенуто теряет самоконтроль при серьезной провокации
 (Все вышесказанное взято из "Воспоминаний" Челлини,
 Перевод Саймондса)


 КЕЛЬТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА 3403
 УИЛЬЯМ ШАРП И ЭРНЕСТ РИС
 Я - ИРЛАНДЕЦ
 Адский мельник
 Признаки дома
 Ойсин в Тирнаноге
 Из "Пришествия Кукулена"
 Тайна Амергина
 Песнь о Фионне
 Видение прекрасной женщины
 Из "Странствий Ойсина"
 Безумие короля Голла
 II -ШОТЛАНДСКИЙ
 Песня о доении святой Бриджит
 Пролог к Галлии
 Колумцилла Фесит
 В Гебридских морях
III-ВАЛЛИЙСКИЙ
 IV-КОРНУОЛЛСКИЙ
 Из "Поэмы страстей"
 Из "Origo Mundi" в "Ordinalia"


 СЕРВАНТЕС 1547-1616 3451
 ДЖОРДЖ САНТАЯНА
 Трактующий о характере и занятиях Дон Кихота
 О том, что случилось с Дон Кихотом, когда он покинул гостиницу
 Вылазка Дон Кихота и Санчо Пансы: и о
 Приключении с ветряными мельницами
 Санчо Панса и его жена Тереза проницательно беседуют
 О восхитительной беседе Санчо Пансы с герцогиней
 Санчо как губернатор
 Конец всех приключений Дон Кихота




 ИЛЛЮСТРАЦИИ ВО ВСЮ СТРАНИЦУ

 ТОМ VIII


 Страница
 Миниатюрная живопись средневековья (Цветная пластина) Фронтиспис
 Джон Кальвин (Портрет) 3118
 Септуагинта (факсимильное сравнение) 3124
 Луис Ваз де Камоэнс (Портрет) 3130
 "Хоэнлинден" (фотогравюра) 3178
 "Гомер" (фотогравюра) 3209
 Томас Карлайл (Портрет) 3232
 "Шарлотта Корде в тюрьме" (фотогравюра) 3290
 Benvenuto Cellini (Portrait) 3374
 Сервантес (Портрет) 3464




 ПОРТРЕТЫ-ВИНЬЕТКИ


 Томас Кэмпбелл
 Джордж Каннинг
 Эмилия Флигар-Карлен
 Блисс Карман
 Bartolorneo de las Casas
 Baldassare Castiglione
 Джейкоб Кэтс
 Valerius Catullus




ДЖОН КАЛЬВИН

(1509-1564)

АВТОР : АРТУР КУШМАН Макгифферт


Джон Кальвин родился в деревне Нуайон, на северо-востоке Франции,
10 июля 1509 года. Родители предназначали его для священничества
, для которого он, казалось, был особенно приспособлен своим
от природы суровым нравом, питающим отвращение ко всем видам спорта или
легкомыслие, и он получил превосходное образование с учетом этого призвания
; но в конце концов по приказу своего отца, чьи планы относительно его
сына претерпели изменения, он отказался от своей теологической подготовки и
посвятил себя изучению права. Одаренный экстраординарным
память, редкое понимание, и необыкновенно острый рассуждения факультета, он
быстро проявил себя на новом поле, просто и гениально
карьера предсказала ему его учителей. Однако его вкусы были
скорее литературными, чем юридическими, и его первой опубликованной работой, написанной в
возрасте двадцати трех лет, был комментарий к "De Clementia" Сенеки
что принесло ему широкую известность как ученому-классику и как ясному
и сильному писателю.

Хотя он, по-видимому, навсегда отказался от всех мыслей о клерикальной жизни
, он сохранил, даже когда был занят изучением права и
в более благоприятные занятия литературой, его ранняя любовь к
теологии; и в 1532 году, под влиянием некоторых Лютера
сочинения, которая случайно попадет в его руки, он обратился к
протестантская вера и бросил в его судьбе с маленьким
евангелической партии в Париже. Его интеллектуальные достижения сделали его
заметным человеком, куда бы он ни пошел, и он быстро стал ведущим духом
в кругу, к которому он присоединился. Вынужденный вскоре
после этого мерами преследования короля Франциска I бежать из
страны, он поселился в Базеле и, как он
надеялся, на спокойную литературную жизнь. Именно во время своего пребывания здесь он
опубликовал в 1536 году первое издание своего величайшего произведения "The
Христианские институты", в которых содержится система теологии.
которая веками носила его имя и под которой он наиболее известен
всему миру. Вероятно, ни одно другое произведение, написанное таким молодым человеком
, никогда не производило такого широкого, глубокого и продолжительного
влияния. В своем первоначальном виде, это правда, работа была всего лишь кратким
и простым введением в изучение Священных Писаний, не говоря уже
внушительнее и запретнее, чем тщательно продуманный свод богословия, который
теперь известен теологам как "Институты Кальвина": но все
содержание последнего издания можно найти в первом;
теология одного - это теология другого. Кальвин 1559 года
- это Кальвин 1536 года. Тот факт, что в возрасте двадцати шести лет Кальвин
смог опубликовать систему богословия, одновременно столь оригинальную и столь
глубокую - более того, систему, которая при всей его интеллектуальной активности
и любовь к истине у него никогда не было возможности изменить ни в чем существенном
особое - одно из самых поразительных явлений в истории
человеческого разума; и все же это всего лишь одна из многих иллюстраций
удивительной ясности и всесторонности видения человека и его
сила и решительность характера. Его жизнь от начала и до конца была
последовательным развитием единственного доминирующего принципа -
непоколебимого следования единственной управляющей цели. С самой ранней своей жизни
чувство долга было для него непреодолимым; он жил под влиянием
постоянного императива - в страхе перед волей и в благоговейном повиновении ей
о суверенном Боге; и его теология - это всего лишь перевод на
язык этого опыта; его перевод одним из
величайших мастеров логического мышления и ясной речи в мире.

Великий труд Кальвина сопровождался посвящающим посланием, адресованным
королю Франциску I. Оно, по общему мнению, является одним из лучших
существующих образцов вежливого и убедительного извинения. Краткий отрывок
из него можно найти в подборках, приведенных ниже.

Вскоре после публикации "Институтов" планы Кэлвина относительно
спокойной литературной карьеры были прерваны настоятельным призывом помочь
в работе по реформированию Церкви и государства Женевы; и
остаток своей жизни, за исключением короткого периода
изгнания, провел в этом городе, возглавляя религиозное движение
чье влияние в конечном счете ощущалось по всей Западной Европе.
Это правда, что Кальвин не был изначальным гением
Реформации - что он принадлежал только ко второму поколению
реформаторов и что протестантской вере он научился у Лютера.
Но он стал для народов Западной Европы тем, чем был Лютер для Германии
И он дал свой особый тип протестантизма - этот тип
что соответствовало его характеру и опыту - в Швейцарию,
во Францию, в Нидерланды, в Шотландию, а через голландцев - к
Английским пуританам и шотландским пресвитерианам, к значительной части
новый Мир. Келвин, конечно, не широко популярный сегодня даже
в тех землях, которые обязаны ему самому, ибо он мало того что человека
сочувствие, которое прославляет лучшие мысли и жизни современности;
но, несмотря на все это, он оставил свой след в мире, и его
влияние, вероятно, никогда полностью не ослабнет. Его акцент на
Святость Бога сделала его последователей скрупулезными, даже придирчивыми
чистыми; его акцент на Божьей воле сделал их суровыми и непреклонными в
исполнении того, что они считали своим долгом; его акцент
на величие Бога, каким бы парадоксальным это ни казалось на первый взгляд,
в немалой степени способствовало росту гражданской и религиозной свободы,
поскольку это затмевало любую простую человеческую власть и придавало людям смелости противостоять
незаконные посягательства своих собратьев. Таким образом, Кальвин стал
могущественной силой в мире, хотя он дал миру гораздо больше закона
, чем Евангелия, гораздо больше Моисея, чем Христа.

[Иллюстрация: ДЖОН КЭЛВИН.]

Писательская карьера Кэлвина началась очень рано и продолжалась до самой
его смерти. Его перо было наготове и редко простаивало. В разгар
из самых увлекательных забот и занятий, забот и
занятия проповедник, пастор, учитель богословия, а
государственный деятель, реформатор, которому протестанты многих земель посмотрел
для вдохновения и для адвоката-он нашел время, хотя он умер в
ранний возраст пятьдесят четыре, производить работы, которые в день заполнения более
объемы шестьдесят, и все из которых имеют неповторимый отпечаток
великий ум. В дополнение к своим "Институтам", теологическим и этическим
бесчисленные трактаты, проповеди и послания, он написал
комментарии почти ко всем книгам Библии; которые для
ясность для широкого и точного обучения, а также для здорового и зрелого
суждения, никогда не были превзойдены. Среди наиболее характерных и
важных из его более кратких работ - его энергичный и эффективный "Ответ
кардиналу Садоле", который пытался после изгнания Кальвина из
Женева в 1539 году, чтобы вернуть женевцев Римской церкви; его трактат
о "Необходимости реформирования Церкви", представленном Императорскому
Сейм в Спайрсе, 1544 г. н.э., во имя всех, кто желает со Христом
царствовать" - замечательное изложение условий, создавших
реформация Церкви была императивно необходима и привела к
великой религиозной и церковной революции; еще один трактат о "
Истинный метод установления мира в христианском мире и реформирования
Церкви", отмеченный прекрасным христианским духом и пронизанный
здравым практическим смыслом; еще один, содержащий "Согласованные статьи
факультетом священной теологии в Париже, с противоядием", и
наконец, "Предостережение, показывающее преимущества, которые христианский мир мог бы
Извлечь из Перечня реликвий". Хотя Кальвин с детства отличался
самым серьезным складом ума, и хотя его труды, в заметном
отличие от трудов Лютера, демонстрируют мало следов
добродушный, спонтанный юмор, последние две работы показывают, что он знал, как
при случае очень красноречиво использовать сатиру для опровержения
ошибки и для замешательства своих противников.

В дополнение к услугам , которые Кальвин оказал своими трудами
необходимо признать причину христианства и священного учения.
непреходящее обязательство, которому как автор он подчинил свой родной язык.
язык. Писал ли он на латыни или по-французски, его стиль всегда был
целомудренным, элегантным, ясным и энергичным. Его латынь выгодно отличается
от лучших образцов античности; его французский - новое творение.
Последний язык действительно почти в такой же степени обязан Кальвину, как немецкий.
язык обязан Лютеру. Он, несомненно, был ее величайшим мастером в
шестнадцатом веке, и он сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы исправить ее
постоянный характер - придать ему ту точность, ту ясность, ту
чистоту и гармонию, которыми он по праву может похвастаться.

Труды Кальвина во всем несут отпечаток его характера. Во всех них проявляется
один и тот же ужас перед нечистотой и бесчестием,
одно и то же суровое чувство долга, одно и то же уважение к суверенитету
Всемогущего, одно и то же суровое осуждение человеческих недостатков. Для их чтения,
дышать тоника воздух заснеженных вершин, но они редко, если
не трогал с нежным свечением человеческие чувства или преображенное
с сиянием творческого воображения. В Давиде, в
Исайе, в Павле, в Лютере есть то, что взывает к каждому сердцу и делает
их слова бессмертными; но Кальвин не был ни поэтом, ни пророком, -
божественный аффлатус был не его, - и недаром его
сочинения, энергичные, убедительные, глубокие, как и их контекст, и чистые
и какими бы элегантными ни были их тексты, их сегодня читают только теологи или
историки.

 [Подпись: Артур Кушман Макгифферт]



ВСТУПИТЕЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ К "ИНСТИТУТАМ"

 ФРАНЦИСКУ, КОРОЛЮ ФРАНЦУЗОВ, самому Христианскому Величеству,
 самому Могущественному и Прославленному Монарху, своему Суверену, - Иоанну
 Кальвин молится о мире и спасении во Христе.


_Sire:_ ... когда я впервые занялся этой работой, но ничто не было дальше от
мои мысли, чем писать то, что должно впоследствии быть представлены на свой
Величество. Моим намерением было лишь дать своего рода зачатки, с помощью
которых те, кто испытывает некоторый интерес к религии, могли бы обучиться
истинному благочестию. И я трудился на задания, в основном ради меня
соотечественники французы, множество из которых мне показались алчет
и жаждать Христа, в то время как мало, казалось, были надлежащим образом
проникся даже стройная знаний о нем. То, что это была цель,
которую я имел в виду, очевидно из самой работы, которая написана
в простой и элементарной форме, адаптированной для обучения.

Но когда я осознал, что ярость некоторых плохих людей возросло до
такой высоте в вашей области, что не было в нем места нет для звука
учение, я думал, что это может быть, если бы я был в той же работе
как выдавать инструкции для моих соотечественников, а также до сведения Вашего
Величество явку с повинной, из которой можно узнать, какие именно доктрины
что так разгорается ярость тех безумцев, которые в этот день с огнем
и меч беспокоить вашего королевства. Ибо я не боюсь заявить, что то, что
То, что я здесь изложил, может рассматриваться как краткое изложение самой доктрины,
которая, по их утверждению, должна быть наказана конфискацией, изгнанием,
тюремным заключением и сожжением, а также уничтожена на суше и на море.

Я действительно осознаю, как, чтобы сделать наше дело как можно более ненавистным вашему Величеству
Они наполнили ваши уши и разум
чудовищные инсинуации; но вы будете довольны своим милосердием, если
подумаете, что ни на словах, ни на деле не могло быть никакой невиновности,
если бы было достаточно просто обвинять. Когда кто-либо, с целью
возбуждения предубеждения, замечает, что эта доктрина, о которой я
пытаюсь дать отчет вашему Величеству, была осуждена
избирательных правах всех сословий, и давным-давно был ранен снова и снова
по частичным приговорам судов общей юрисдикции, он, несомненно, ничего не говорит
больше, чем то, что иногда он подвергался жестокому угнетению со стороны власти
и группировка противников, а иногда и обманным путем и коварно
перегружены ложью, придирками и клеветой. А дело это неслыханно, это
такое насилие пройти кровавые приговоры в отношении его; это мошенничество
заряжать его, в отличие от пустыни, в подстрекательстве к бунту и озорства.

Чтобы никто не подумал, что мы несправедливы, жалуясь таким образом, вы
сами, светлейший Государь, можете засвидетельствовать нам, какой
лживой клеветой ежедневно клевещут в вашем присутствии; как имеющие целью
не что иное, как вырвать скипетры королей из их рук,
ниспровергнуть все трибуналы и места отправления правосудия, ниспровергнуть весь порядок
и правительство, нарушить мир и покой общества, отменить
все законы, уничтожить различия по рангу и собственности, и, короче говоря
переверните все с ног на голову. И все же то, что вы слышите, - это лишь
наименьшая часть того, что говорится; ибо среди простых людей
распространены определенные ужасные инсинуации - инсинуации, которые, если
хорошо обоснованный, оправдал бы весь мир в осуждении доктрины
вместе с ее авторами на тысячу костров и виселиц. Кто может этому удивляться
народная ненависть разжигается против этого, когда отдается должное
этим самым несправедливым обвинениям? Видите, почему все слои объединяются в единое целое
единодушно осуждая нашу личность и наше учение!

Увлеченные этим чувством, те, кто заседает в суде, просто высказывают
предрассудки, которые они усвоили дома, и думают, что
они должным образом исполнили свою роль, если не назначают наказания другим.
может быть применен к любому лицу до вынесения приговора либо по его собственному признанию,
либо на основании юридических доказательств. Но за какое преступление осужден? "За то, что осужден
доктрина" - вот ответ. Но с каким правосудием осужден? Само по себе
доказательство защиты заключалось не в том, чтобы отречься от самой доктрины, а в том, чтобы
поддержать ее истинность. Однако на эту тему ни слова шепотом.
допускается....

Действительно, очевидно, что мы искренне боимся Бога и поклоняемся ему в
истине, поскольку, будь то жизнью или смертью, мы желаем, чтобы его имя было
освящено; и сама ненависть была вынуждена свидетельствовать о
невинность и гражданская неприкосновенность некоторых наших людей, которым была причинена смерть
за то, что заслуживало высшей похвалы. Но если
любой, под предлогом Евангелие, будоражат беспорядков (не такой как
пока не обнаружил в вашей области), если таковые имеются используйте свободы благодати
Бога в качестве прикрытия для разнузданность (я знаю цифр, которые делают), есть
законы и правовые наказания, с помощью которых они могут быть наказаны вплоть до
мера их заслугам; только при этом пусть не Евангелие
О Боге злословят из-за беззаконий злых людей.

Сир, чтобы ты не слишком доверчиво прислушивался к обвинениям
наших врагов, их чудовищная несправедливость была представлена тебе в
достаточный объем: боюсь, даже более чем достаточный, поскольку это
предисловие превратилось почти в полноценное извинение. Моей целью
однако было не выстраивать защиту, а только с целью
заслушивания нашего дела, чтобы успокоить ваш разум, который теперь действительно отвернулся и
отчужденный от нас, - добавлю я, даже воспылавший к нам ненавистью, - но чью добрую
волю, мы уверены, мы должны восстановить, не могли бы вы хотя бы раз с
спокойно и хладнокровно прочтите это наше Признание, которого мы желаем вам
Величество принять вместо обороны. Но если шепот
злобный поэтому обладают ухо, что обвиняемые не имеют
возможность отстаивать свою правоту; если эти мстительные фурии, при
вашем попустительстве, всегда будут бушевать узами, бичеваниями, пытками,
увечья и сожжения - мы действительно, как овцы, обреченные на заклание,
будем доведены до крайности; но так, чтобы в нашем терпении мы
владели своими душами и ждали сильной руки Господа,
который, несомненно, появится в свое время и покажет себя вооруженным,
как для того, чтобы спасти бедных от беды, так и для того, чтобы отомстить
презирающим, которые сейчас так уверенно ликуют.

Самый прославленный король, пусть Господь, Царь царей, утвердит твой
трон в праведности и ваш скипетр в справедливости.

БАЗЕЛЬ, 1 августа 1536 года.



ИЗБРАНИЕ И ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ

От "Институтов христианской религии"


Человеческий разум, когда он слышит эту доктрину избрания, не может сдержать
свою раздражительность, он кипит и неистовствует, как будто разбуженный звуком трубы
. Многие, исповедующие желание защищать божество с
возмутительное обвинение, признать учение об избрании, но отрицать, что любой из
это порицали (Бернард, в 'умру Ascensionis,' Серм. 2). Они делают это
невежественно и по-детски, поскольку без этого не могло бы быть выборов
его противоположность - осуждение. Говорят, что Бог отделяет тех, кого он
усыновляет для спасения. Было бы самым абсурдным сказать, что он допускает других
случайно, или что они благодаря своему трудолюбию приобретают то, что избрание
в одиночку дает немногим. Поэтому тех, мимо кого Бог проходит, он
отвергает, и это ни по какой другой причине, кроме как потому, что ему угодно
исключить их из наследия, которое он предопределяет своим
детям. Также невозможно терпеть раздражительность людей, которые
отказываются быть сдержанными словом Божьим в отношении его
непостижимого совета, которому поклоняются даже ангелы.

Мы уже рассказывали, что закаливание-это не менее под
немедленное руку Бога, чем милосердие. Павел, по примеру
тех, кого я упомянул, не трудится изо всех сил, защищая Бога, призывая
на помощь ложь; он только напоминает нам, что это незаконно для
существо, поссорившееся со своим Создателем. Тогда как те, кто
отказывается признать, что кто-либо осужден Богом, объяснят следующие
слова Христа? "Всякое растение, которого не посадил Отец мой Небесный,
будет вырвано с корнем" (Матф. xv. 13). Им ясно сказано
что все, кого Небесному Отцу не было угодно посадить в качестве священных деревьев в своем саду
, обречены и обречены на уничтожение. Если
они отрицают, что это признак осуждения, то нет ничего,
каким бы ясным это ни было, что можно было бы им доказать. Но если они все же
шум, сообщите нам в трезвости веры остальном доволен
наставление Павла, что он может быть основанием жалобы на то, что Бог,
"желая показать гнев и явить могущество свое, переносил с
гораздо долготерпением сосуды гнева, готовые к погибели: и
что он мог сделать известным богатство славы Своей над сосудами
милость, которую он предназначил к славе" (Рим. іх. 22, 23). Позвольте
моим читателям заметить, что Павел, чтобы пресечь всякую возможность для ропота и
умаления, приписывает высшую власть гневу и силе
Бога; ибо это было несправедливо, что эти глубокие суждения, которые выходят за рамки
все наши способности различения должен быть подвергнут нашему расчету.

Со стороны наших оппонентов легкомысленно отвечать, что Бог не отвергает полностью
тех, к кому он проявляет снисходительность, но остается в напряжении с
относитесь к ним с уважением, может быть, они покаются; как если бы Павел
представлял Бога терпеливо ожидающим обращения тех, кого
он описывает как обреченных на погибель. Ибо Августин справедливо
разъясняя этот отрывок, говорит, что там, где сила соединяется с выносливостью,
Бог не разрешает, но управляет (Август. Продолжение. Юлиан., Lib. v., c. 5).
Они добавляют также, что неспроста говорится, что сосуды гнева
приспособлены для разрушения, и что Бог, как говорят,
приготовил сосуды милосердия, потому что таким образом восхваляется
спасение приписывается Богу; тогда как вина за погибель возлагается
на тех, кто по собственной воле навлекает это на себя. Но были
Я должен признать, что различными формами выражения Павел смягчает
резкость первого пункта, из этого никоим образом не следует, что он
переносит подготовку к разрушению на какую-либо иную причину, кроме
тайного совета Бога. Это действительно утверждается в предыдущем контексте
, где говорится, что Бог возвысил фараона и ожесточил, кого пожелает
. Отсюда следует, что скрытый замысел Бога заключается в
причина затвердения. Я, по крайней мере, провести с Августином, что когда Бог
делает овец из волков он снова форм их на мощных
влияние благодать, что тем самым их жесткость может быть покорена, и что
он не преобразует упрям, ведь он не оказывает, что больше
великую благодать, благодать, которую он имеет в команду, если он склонен был
использовать его (августа, де Pr;dest. Sanct., Lib. i., c. 2)....

 [Иллюстрация: _SEPTUAGINT._

 Факсимиле, несколько уменьшенное, страницы из
 ВАТИКАНСКОЙ РУКОПИСИ.

 Четвертый век. Библиотека Ватикана.

 Септуагинта - это греческий перевод семидесяти старейшин
 Еврейской Библии.

 Все более ранние копии написаны унциальными или "заглавными" буквами,
 курсивные или "строчные" буквы являются более поздним изобретением.

 Это хороший образец ручной работы церковных писцов четвертого века.
 ]

Соответственно, когда к нам обращаются в таких выражениях, как эти: почему Бог
с самого начала предопределил некоторых к смерти, когда они еще не были в
существовании, они не могли заслужить смертного приговора? -давайте посредством
в качестве ответа спросим в свою очередь, чем, по вашему мнению, Бог обязан
человек, если ему угодно оценивать его по его собственной природе? Как мы все
искажена грехом, мы не можем не быть ненавистным Богу, да и то не у
тираническая жестокость, но самому строгому суду. Но если все, кого
Предопределенные Господом к смерти, естественно, подлежат смертному приговору.
на какую несправедливость, скажите на милость, они жалуются? Должны ли все сыновья Адама
вступать в спор со своим Создателем, потому что по его вечному
провидению они были еще до своего рождения обречены на вечное
уничтожение: когда Бог придет считаться с ними, кем они будут
способны ли вы протестовать против этой защиты? Если все взяты из коррумпированной массы
неудивительно, что все подлежат осуждению. Пусть они
поэтому не обвиняют Бога в несправедливости, если по его вечному суду
они обречены на смерть, к которой, как они сами чувствуют,
хотят они того или нет, их влечет спонтанно их собственная природа.
Отсюда становится очевидным, насколько извращенной является эта притворная ропотливость, когда
с определенной целью они подавляют причину осуждения, которую они
вынуждены признавать в себе, чтобы возложить вину на
Бог. Но хотя я должен сто раз признаться, что Бог - это
автор (и совершенно очевидно, что он есть), они, однако, не делают этого
тем самым стирают свою собственную вину, которая, выгравирована на них самих
совесть, постоянно предстающая перед их взором....

Если бы Бог просто предвидел человеческие события, а также не устраивал их и не
распоряжался ими по своему усмотрению, возможно, было бы место для обсуждения
вопроса, насколько его предвидение соответствует необходимости; но поскольку он
предвидит то, что должно произойти, просто потому, что он так распорядился
что им суждено случиться, бесполезно спорить о предвидении,
хотя ясно, что все события происходят по его суверенному
назначению.

Они отрицают, что когда-либо говорилось в отчетливых выражениях, что Бог постановил, что
Адам должен был погибнуть из-за своего бунта. Как будто тот же самый Бог, о котором говорится
в Писании, что он может делать все, что ему Заблагорассудится, мог создать благороднейшее
из своих созданий без какой-либо особой цели. Они говорят, что в
соответствии со свободной волей он должен был быть архитектором своей собственной судьбы
; что Бог не постановил ничего, кроме обращения с ним в соответствии с
его пустыня. Если эта холодная выдумка будет принята, где же будет
всемогущество Бога, посредством которого, согласно его тайному совету, от которого
все зависит, он правит всем? Но позволят ли им это
или нет, предопределение проявляется в потомстве Адама. Он не был
из-за природы, что все они потеряли спасение по вине одного
родитель. Почему они должны отказываться признать в отношении одного человека то,
что против своей воли они признают в отношении всего человеческого рода
? Почему они должны из-за придирок терять свой труд? Священное Писание
провозглашает, что все в лице одного были обречены на вечную смерть
. Поскольку это нельзя приписать природе, очевидно, что так оно и есть
благодаря чудесному совету Бога. Это очень нелепо со стороны этих
достойных защитников Божьей справедливости - цапнуть комара и проглотить
верблюда. Я спрашиваю еще раз, как это падение Адама включает в себя так много
наций со своими малолетними детьми в вечной смертью без защиты,
если это так казалось встретиться с Богом? Здесь самые болтливые языки
должно быть, немы. Указ, я признаю, ужасен; и все же это
невозможно отрицать, что Бог предвидел, каким должен быть конец человека
до того, как он создал его, и предвидел, потому что он так предопределил своим
указом. Если кто-либо здесь выступает против предвидения Бога, он
делает это опрометчиво. Ибо почему, скажите на милость, должно быть выдвинуто
обвинение против небесного Судьи в том, что он не был в неведении о том, что
должно было произойти? Таким образом, если есть какая-либо справедливая или правдоподобная жалоба, она
должна быть направлена против предопределения. Это не должно показаться абсурдным
когда я говорю, что Бог не только предвидел грехопадение первого человека, но и в
он погубил свое потомство, но и по собственному желанию устроил это
. Ибо, как его мудрости принадлежит предвидеть все будущие события, так и
его власти принадлежит управлять ими своей рукой.



СВОБОДА ВОЛИ

От "Институтов христианской религии"


Бог наделил душу человека интеллектом, с помощью которого он мог бы
отличать добро от зла, справедливое от несправедливого, и мог бы знать, чему следует
следовать или избегать, разум идет впереди со своим светильником; откуда
философы, ссылаясь на ее направляющую силу, называли ее
[Греческий: к гегемонихону]. К этому он присоединил волю, к которой
выбор принадлежит нам. Человек преуспел в этих благородных способностях в своем
примитивном состоянии, когда разума, сообразительности, благоразумия и рассудительности
было достаточно не только для управления его земной жизнью, но и
это позволило ему возвыситься к Богу и вечному счастью. После этого был добавлен выбор
для управления аппетитами и сдерживания всех органических движений;
таким образом, воля была полностью подчинена авторитету разума.
В этом праведном состоянии человек обладал свободой воли, с помощью которой, если бы он
захотел, он мог обрести вечную жизнь. Здесь было бы не вовремя
введем вопрос о тайном предопределении Бога,
потому что мы рассматриваем не то, что может произойти, а что нет, а
какова на самом деле была природа человека. Следовательно, Адам мог бы устоять, если бы
он захотел, поскольку он пал только по своей собственной воле; но это произошло
потому, что его воля была гибкой в любом направлении, и он не
получил постоянство упорствовать, раз он так легко пал. Тем не менее, у него был
свободный выбор добра и зла; и не только так, но в разуме и
воле была высочайшая прямота, и все органические части были
должным образом созданный для послушания, пока человек не испортил его хорошие свойства и
не уничтожил себя. Отсюда великая тьма философов, которые
искали законченное здание в руинах и подходящее устройство в
беспорядке. Принцип, на котором они основывались, заключался в том, что человек не мог быть
разумным животным, если у него не было свободного выбора добра и зла. Они
также воображали, что различие между добродетелью и пороком было бы
уничтожено, если бы человек не по собственному разумению устраивал свою жизнь. До сих пор
что ж, если бы в человеке не произошло никаких изменений. Поскольку это им неизвестно, это
неудивительно, что они приводят все в замешательство. Но те
кто, называя себя учениками Христа, все еще ищут
свободу воли в человеке, несмотря на то, что он потерян и потоплен в
духовном разрушении, работают под влиянием разнообразных заблуждений, создавая
разнородная смесь богодухновенной доктрины и философских мнений,
и настолько ошибочная в отношении того и другого. Но будет лучше оставить эти вещи
на свое место. В настоящее время необходимо только помнить, что
человек при своем первом сотворении сильно отличался от всех своих потомков;
которые, получив свое происхождение от него после того, как он был развращен, получили
наследственную порчу. Сначала каждая часть души была сформирована для
праведности. Были здравый смысл и свобода воли в выборе
благо. Если кто-то возражает, что он был поставлен, так сказать, в
скользкое положение, потому что его сила была слабой, я отвечу, что присвоенной степени
было достаточно, чтобы убрать все оправдания. Ибо, несомненно,
Божество не могло быть привязано к этому условию - создать человека таким,
чтобы он либо не мог, либо не хотел грешить. Такая природа могла иметь
был более превосходным; но упрекать Бога, как будто он был
обязан наделить человека такой природой, более чем несправедливо, поскольку у него было
полное право определять, сколько или как мало он даст. Почему он
не поддержал его силой настойчивости, скрыто в его
совете; мы должны оставаться в рамках трезвости. Человек
получил бы силу, если бы у него была воля, но у него не было воли, которая
дала бы силу; ибо за этой волей последовало бы
упорство. Тем не менее, после того, как он получил так много, этому нет оправдания
за то, что он самопроизвольно навелась на себя смерть. Нет необходимости
был возложил на Бога дать ему больше, чем среднего и даже
переходные будет, что из падения человека он может извлечь материалы для
его собственная слава.




LUIZ VAZ DE CAMOENS

(1524?-1580)

АВТОР : ГЕНРИ Р. ЛЭНГ


Португальскую литературу обычно делят на шесть периодов, которые
в основном соответствуют последовательным литературным течениям
других романских народов, которым она следовала.

_первый период_ (1200-1385), влияние прованса и Франции. Вскоре
после основания португальского государства Генрихом Бургундским и
его рыцари в начале двенадцатого века, дворяне
Португалии и Галисии, регионы, составляющие единое целое по расе и речи,
начали подражать в своем родном языке искусству провансальского
трубадуры, посещавшие дворы Леона и Кастилии. Эта изысканная
лирическая поэзия на гальего-португальском диалекте, который также был
культивирован на остальной части полуострова, за исключением Востока, достигла
его расцвет пришелся на время правления Альфонсо X. Кастильского (1252-84), самого известного
поэта и покровителя этого искусства, и при короле Португалии Дионисии
(1279-1325), самый одаренный из всех этих трубадуров. Коллекции
(_cancioneiros_) сохранившиеся до нас произведения этой школы содержат
имена ста шестидесяти трех поэтов и около двух тысяч
сочинений (включая четыреста одну духовную песнь
Альфонсо X.). Из этого стихотворного сборника две трети относятся к искусственному
стилю провансальской лирики, в то время как одна треть заимствована из
народной поэзии коренных народов. Эта последняя часть содержит так называемые
_cantigas de amigo_, песни с очаровательной простотой формы и
наивность духа, в котором женщина обращается к ее любовника в
монолог или диалог. Именно эта местная поэзия, до сих пор звучащая в
современных народных песнях Галисии и Португалии, придала
Гальего-португальской лирической школе определенно оригинальный колорит и
энергичный рост, который закрепляет за ней независимое положение в средневековой литературе романских народов.
средневековая литература романских народов.

В этот период также появились сочинения в прозе, состоящие в основном из
генеалогий, хроник и переводов с латыни и французского
посвященных религиозным сюжетам и романтическим традициям британского
происхождение, такое как "Требование Святого Грааля". Теперь почти наверняка
что оригинал испанской версии "Амадиса де Гаулы"
(1480) был работой португальского трубадура тринадцатого века
Жоама де Лобейра.

_секундный период_ (1385-1521) испанского влияния. Вместо
провансальского стиля придворные круги теперь начали культивировать местные
популярные формы, _копла_ и _квадра_, и сочинять в
диалект Кастилии, который передал им влияние эпохи
Итальянского Возрождения с видением и аллегорией Данте и
более полным пониманием классической древности. Эти два литературных
течения стали формирующими элементами второй поэтической школы
аристократического характера в Португалии, при дворах Альфонса V.
(1438-1481), Иоанн II. (1481-95) и Эмануэль (1495-1521), чьи произведения
были собраны поэтом Гарсией де Резенде в "Кансьонейро
Джерал" (Лиссабон, 1516).

Прозаическая литература этого периода богата переводами с
латинской классики и в первую очередь примечательна великими португальскими хрониками
, которые она создала. Самым выдающимся писателем был Фернам
Лопес (1454), основатель португальской историографии и "отец
португальской прозы".

_ тРетий период_ (1521-1580), итальянское влияние. Это классика
эпоха португальской литературы, порожденная мощным подъемом
Португальского государства в период его открытий и завоеваний, а также
доминирующим влиянием итальянского Возрождения. Он начинается с трех авторов
, которые были заметно активны в предыдущей литературной школе,
но основное влияние которых заключается в этом. Это Христовам
Фалькао и Бернардим Рибейру, создатели буколической поэмы и
сентиментального пасторального романа, и Хиль Висенте, автор комиксов о
выдающийся талант, которого называют отцом португальской драмы, и
который, после Камоэнса, является величайшей фигурой того периода. Его настоящим
инициатором, однако, был Франческо Са'де Миранда (1495-1557), который по
возвращении после шестилетнего обучения в Италии в 1521 году представил
лирические формы Петрарки и его последователей как единственно верные образцы для композиции
. Помимо придания своим примером классической формы лирике,
особенно сонету, и развития пасторальной поэмы "Са де"
Миранда, желающий разрушить влияние драм Хиля Висенте,
написал две комедии интриги в стиле итальянцев и
Плавта и Теренция. Его попытки в этом направлении, однако, не нашли последователей
, единственным исключением является трагедия Феррейры "Инес де
Кастро" в античном стиле. Величайший поэт этого периода, и
впрочем, и во всей истории португальской литературы Луиса де
Камоэнс, в чьих произведениях, эпических, лирических и драматических, культивируются
два литературных течения этой эпохи, национальное и
Возрождение, достигшие наивысшего совершенства, и кому
Португальская литература в основном обязана своим местом в литературе
Мир.

Среди произведений в прозе, созданных в это время, особое значение имеют
исторические труды, такие как "Decadas" Жуана де
Барруш (1496-1570), "Ливий Португальский" и многочисленные романы
о рыцарстве.

[Illustration: LUIS DE CAMO;NS.]

Четвертый период_ (1580-1700), культурное влияние. Политический
Упадок Португалии сопровождается упадком в ее литературе. А
немного лирики по-прежнему написаны в духе Camoens, и
пасторальный роман в национальном стиле культивируется некоторыми авторами,
Португальская литература в целом полностью находится под влиянием
испанской, восприняв от последней эвфуистическое движение,
известное в Испании как _культеранизмо_ или _гонгоризмо_. Многие авторы
талант этого времени использовать испанский язык в предпочтении к их
собственные. Это при том, что очаровательная пасторальная поэма 'Диана' Хорхе де
Монтемор, хотя и написан португальцем в духе, столь характерном для его нации
, приписывается испанской литературе.

_Пятый период_ (1700-1825), псевдоклассицизм. Влияние
Французской классической школы, ощущавшееся во всех европейских литературах, стало
первостепенный в Португалии. За исключением работ нескольких талантливых членов
общества под названием "Аркадия", мало что представляло литературный интерес.
создавалось до появления в конце века Франсиско
Маноэль де Насименто и Маноэль Мария Барбоза дю Бокаж, два поэта с
несомненным талантом, которые связывают этот период со следующим.

Шестой период_ (с 1825 г.) - романтизм. Инициатором этого
движения в Португалии был Алмейда-Гаррет (1799-1854) вместе с Жилем Висенте
и Камоэнсом, одним из трех великих поэтов Португалии, который
оживить и укрепить чувство национальной жизни в своей стране
Camoens его',' эпическое светящихся патриотизма, опубликованные при его
ссылки в 1825 году, его национальной драмы, и коллекция
народные традиции своего народа, которое он начал и которое с
задорно продолжил во всех частях страны. Второй
влиятельным лидером романтизма был Александр Эркулано (1810-1877),
великий прежде всего как национальный историк, но также романист и поэт
выдающихся достоинств. Труды этих двух людей принесли свои плоды, поскольку
середина века, в том, что можно назвать интеллектуальным
обновлением Португалии, которое впервые нашло выражение в так называемой
Школе Коимбры, и с тех пор поддерживается такими людьми, как Теофило
Braga, F. Adolpho Coelho, Joaquim de Vasconcellos, J. Leite de
Васконселлос и другие, работа всей жизни которых посвящена убеждению
что только тщательное и критическое изучение прошлого их страны может
вдохнуть в ее литературу новую жизнь и энергию и сохранить смысл
о национальной независимости.

 * * * * *

ЛУИС ВАЗ ДЕ КАМОЭНС, величайший поэт и патриот Португалии, родился в
1524 или 1525 году, скорее всего, в Коимбре, в семье Симао Ваз де
Камоэнс и донна Анна де Маседо из Сантарена. Через своего отца,
_cavalleiro fidalgo_, или дворянина без титула, который состоял в родстве с Васко
да Гама, Камоэнс происходил от древнего и некогда влиятельного дворянина
семья галисийского происхождения. Он провел свою юность в Коимбре, и хотя
его имени нет в реестрах университета, который был
перенесен в этот город в 1537 году, и из которого его дядя, Бенто де
Камоэнс, настоятель монастыря Санта-Крус, был назначен канцлером в
1539 году, предположительно, именно в этом заведении, тогда по праву известном,
высокоодаренный юноша приобрел необычное знакомство с
классика и литература Испании, Италии и его собственной страны
. В 1542 году мы обнаруживаем, что Камоэнс променял свою alma mater на
веселый и блестящий двор Иоанна III., затем в Лиссабоне, куда его привело его благородное
происхождение, его поэтический гений и прекрасная внешность
пользуется большим успехом, особенно у представительниц прекрасного пола, в то время как его независимая
манера держаться и нескромные речи вызывали ревность и вражду его соперников
. Здесь он ухаживает и завоевывает девиц дворца, пока не появляется
высокородная дама, сопровождающая королеву, донна Катарина де
Атаида, которую, как и Петрарку, он утверждает, что впервые увидел на Хорошем
Пятница в церкви, которую он прославляет в своих стихах под анаграммой
Natercia_, - вдохновляет его на глубокую и непреходящую страсть.
Раздраженный интригами, используемыми его врагами, чтобы омрачить его перспективы
порывистый юноша совершает неосторожные поступки, которые приводят к
его изгнанию из города в 1546 году. Около года он живет в
вынужденный уединиться в Верховьях Тежу (_Ribatejo_), изливая свою
глубокую страсть и скорбь в ряде прекрасных сонетов и
элегий. Скорее всего, в результате какого-то нового правонарушения, он следующий.
сослан на два года в Сеуту в Африке, где в драке с маврами
он теряет правый глаз из-за случайного попадания осколка. Собрание
возвращение в Лиссабон в 1547 ни с прощения за свои неблаговидные поступки, ни
с признания за заслуги и большой поэтический талант, он разрешает его
острое чувство обиды на этот несправедливый лечение, чтобы понудить его в
безрассудная и бурная жизнь хулигана. Так, во время
фестиваля Тела Христова в 1552 году он поссорился с Гонсало.
Борхес, один из конюших короля, в котором он ранил последнего.
За это Камоэнс был брошен в тюрьму до марта 1553 года, когда его выпустили
только при условии, что он отправится служить в Индию.
Не прошло и двух недель после выхода из тюрьмы, 24 марта, как он отплыл
в Индию на флагманском корабле "Сэм Бенто", торгуясь как настоящий Ренессанс
поэт, прощающийся со своей родной землей словами Сципиона, которые должны были
сбылось: "Ingrata patria non possidebis ossa mea". После шести месяцев штормового плавания
"Сэм Бенто" бросил якорь в заливе Гоа.
Сначала Камоэнс принял участие в экспедиции против короля Пименты,
а в следующем году (1554) он присоединился к другой экспедиции, направленной против
мавританских пиратов на побережье Африки. Сцены пьянства
и распущенности, свидетелями которых он стал в Гоа, вдохновили его на написание ряда
сатирических стихотворений, которыми он навлек на себя много вражды и
преследований. В 1556 году истек трехлетний срок его службы, но
хотя он страстно тосковал по своей любимой родной земле, он остался в
Гоа, либо под влиянием своей склонности к солдатской жизни, либо под влиянием
печального известия о смерти донны Катарины де Атаиде в том же году. Ему
было приказано отправиться в Макао в Китае, на прибыльную должность комиссара по
имуществу умерших или отсутствующих португальских подданных. Там, в
тишине грота недалеко от Макао, который до сих пор называют гротом Камоэнса,
поэт-изгнанник закончил первые шесть песен своего великого эпоса "The
Лусиады". Отозван с этого поста в 1558 году, до истечения срока полномочий
срок его полномочий, по обвинению в злоупотреблениях офис, Camoens на его
обратный рейс в Гоа потерпел кораблекрушение близ устья меня-Конг
сохранив ничего, кроме своего верного раба и яванская рукопись
его Лузиады' - который, плавание с одной рукой, он держал над водой
с другой. В Камбодже, где он оставался несколько месяцев, он
написал свой замечательный пересказ 137-го псалма, контрастирующий с
аллегория Вавилона и Сиама, Гоа и Лиссабона. По
его возвращение в Гоа он был брошен в тюрьму, но вскоре освобожден
доказать свою невиновность в ходе публичного судебного разбирательства. Получив в 1557 году
еще одну прибыльную работу, Камоэнс, наконец, решил вернуться домой,
горя желанием сложить свою патриотическую песню, которая теперь почти
завершен перед своим народом и чтобы с честью покрыть свое оскорбленное имя
.

Он согласился на поездку в Софалу, предложенную ему Педро Баррету, который в том году
стал вице-королем Мозамбика. Можете вернуть сумму
из прохода, он еще раз провел по задолженности и провел два года
страдания и бедствия в Мозамбике, комплектация и полировки во
на этот раз его великая эпическая песня и подготовка сборника его текстов
его "Парнассо". В 1559 году историк Диого освободил его.
ду Куто и другие его друзья посетили Софалу с экспедицией
из Нороньи и отплыл на пароходе "Санта-Клара" в Лиссабон.

7 апреля 1570 года Камоэнс снова ступил на свою родную землю
только для того, чтобы обнаружить, что город, по которому он тосковал, к сожалению, изменился.
Правительство находилось в руках храброго, но безрассудного фанатика
молодой монарх, управляемый иезуитами; столица была разорена
ужасная чума, унесшая пятьдесят тысяч душ; и в ее обществе
не было места для человека, который привез с собой из Индии,
откуда многие вернулись с огромными богатствами, ничего, кроме рукописи,
хотя в нем классическими стихами воспевалась слава его народа. И все же,
благодаря любезным услугам своего сердечного друга Дома Мануэля Португальского,
25 сентября 1571 года Камоэнс получил королевское разрешение
напечатать свою эпопею. Она была опубликована весной следующего года
(март 1572 г.). Каким бы большим ни был успех работы, который ознаменовал
новая эпоха в истории Португалии, награда, которую получил поэт
за это была мизерная. Король Себастьян назначил ему ежегодную пенсию в размере
пятнадцати тысяч реев (пятнадцать долларов, которые тогда имели покупную
стоимость около шестидесяти долларов в наших деньгах), которая после
смерти поэта была назначена Филиппом II. чтобы отдать его престарелой матери.
Обездоленный и сломленный духом, Камоэнс прожил последние восемь лет
своей жизни со своей матерью в скромном доме недалеко от монастыря
Санта-Ана, "на виду у многих и в обществе немногих". Дом
Отъезд Себастьяна в начале 1578 года для завоеваний в Африке еще раз
еще больше зажег патриотические надежды в его груди; но ужасное поражение при
Алькасарквивир (4 августа того же года), в котором Португалия потеряла
своего короля и свою армию, разбил его сердце. Он умер 10 июня 1580 года,
в это время армия Филиппа II., под командованием
Герцога Алвы, шла на Лиссабон. Таким образом, он был избавлен от жестокого
удара, вызванного тем, что он увидел, хотя и не предвидел, национальную гибель своей страны
. История о том, что его яванский раб Антонио выходил в
ночь, когда он просил у прохожих подаяние для своего хозяина, - одна из множества
трогательных легенд, которые еще в 1572 году народная фантазия начала создавать
вокруг жизни поэта. Однако это правда, что Камоэнс
испустил дух в страшных страданиях и изоляции и был похоронен
"бедно и по-плебейски" в соседнем монастыре Санта-Ана.
только шестнадцать лет спустя его друг Дом Гонсало
Коутиньо распорядился установить на его могиле мраморную плиту с надписью
: "Здесь покоится Луис де Камоэнс, принц поэтов своего времени".
время. Он умер в 1579 году. Этот склеп был сделан для него по заказу
Д. Гонсало Коутинью, и никто не будет похоронен в нем." Слова "он
жили бедные и заброшенные, и так умер", которая в народной традиции
форма части эта надпись, хотя и являются апокрифами, полностью
соответствии с фактами. Правильность указания 1580 года вместо 1579-го в качестве
года смерти поэта подтверждается официальным документом в
архивах Филиппа II. И мемориальная плита, и монастырская церковь
Санта-Ана были разрушены землетрясением 1755 года и во время
восстановление монастыря и идентификация останков
таким образом, великий человек стал практически невозможным. Однако в 1854 году
все кости, найденные под полом монастырской церкви, были помещены
в гроб из бразильского дерева и торжественно доставлены в монастырь в
Белем, Пантеон короля Эммануила. В 1867 году в Лиссабоне была установлена статуя
Камоэнсу.

"Лусиады" (португальский, _Os Lusiadas_), отчество, принятое
Камоэнс вместо обычного термина _Lusitanos_, потомки
Лусуса (мифического предка португальцев), представляет собой эпическую поэму
который, как следует из его названия, посвящен героическим деяниям не
одного героя, а всей португальской нации. "Васко да Гама"
"открытие пути в Ост-Индию", безусловно, составляет центральную
часть его действия; но вокруг него с непревзойденным искусством сгруппированы
героические поступки и судьбы других лузитанцев. В этом смысле
Произведение Камоэнса стоит особняком среди всех стихотворений такого рода. Возникло
в условиях, аналогичных тем, которые необходимы для
создания настоящего эпоса, в героический период португальской
люди, когда национальное чувство достигло высшей точки, это
единственная из современных эпопей, которая приближается к
первобытному характеру эпической поэзии. Черта, которая выделяет эту
эпические от всех его предшественников-это историческая правдивость, с которой
Камоэнс, по собственному признанию, "_A verdade_, что касается содержания и пути к сегодняшнему дню", представляет своих героических персонажей и их..."
величественный сценарий".
подвиги, смягчая похвалу обвинением там, где это уместно, и
неоспоримая верность и точность, с которыми он изображает естественную
сцены. Однако, чтобы эта приверженность исторической правде не повредила
живительному элементу воображения, необходимому для истинной поэзии, наш
бард, сочетающий в истинном духе мифа эпохи Возрождения и
чудо, окутал свое повествование аллегорическими покровами языческой
мифологии, представляя богов и богинь Олимпа как сторонников
португальских героев или против них, и, таким образом, называя
воображение читателя пускается в более активную игру. Среди многих
прекрасных изобретений его собственной творческой фантазии, с которыми Камоэнс
украсив свое стихотворение, мы упомянем только мощное олицетворение
мыса бурь в "Гигантском Адамасторе" (ок.
Мейербер в своей опере "Африканка" и очаровательная сцена
Остров Любви (Си. IX в.), как характеристика лакомством поэта
штрих, как это его португальский темперамент, в котором Венера обеспечивает
для заслуженной наградой и продолжение смелых сынов Лузусе.
Для метрической формы своего стиха Камоэнс использовал октавную рифму
Ариосто, в то время как для своего эпического стиля он следовал Вергилию, от которого многие
сравнение и фраза напрямую заимствованы. Его стихотворение, заслуживающее заслуженного восхищения за
элегантную простоту, чистоту и гармонию изложения, несет на себе
глубокий отпечаток его собственной сильной и благородной личности,
ту независимость и великодушие духа, ту стойкость души,
тот подлинный и пылающий патриотизм, который один среди всех
разочарований и опасностей, страшных страданий и слабостей и
ошибки в его жизни могли бы позволить ему посвятить свой разум и сердце
неуклонно выполнению высокой патриотической задачи, которую он поставил
его гений - создание прочного памятника героическим деяниям
его расы. Таким образом, благодаря "Лузиадам" Камоэнс стал
моральной опорой национальной индивидуальности своего народа и вдохновил
его энергией на то, чтобы снова освободиться от испанского порабощения.

Текст песни. Здесь Камоэнс едва ли менее велик, чем как эпический поэт,
независимо от того, учитываем ли мы благородство, глубину и пылкость чувств,
наполняющих его песни, или художественное совершенство, богатое разнообразие
форма и мелодия его стиха. Его лирические произведения делятся на два основных
классы, написанные на итальянском метров, а те, в традиционной
линии хорее и строфическими формами испанского полуострова. Первый класс
содержится в "Парнассо", который включает 356 сонетов, 22 канцоны
, 27 элегий, 12 од, 8 октав и 15 идиллий, все из которых
свидетельствуют о большом влиянии итальянской школы, и особенно
Петрарки, на нашего поэта. Второй класс воплощен в
"Кансьонейро", или сборнике песен, и включает в себя более ста
пятидесяти композиций в национальной манере полуострова. Вместе эти
два сборника образуют свод лирических стихов такого богатства и
разнообразия, какого не могут предложить ни Петрарка, ни Тассо, ни Гарсиласо де ла Вега
. К сожалению, Камоэнс так и не подготовил издание своего
_Rimas_; и рукопись, которую, как сообщает нам Диого ду Куто, он
собрал во время своего пребывания в Мозамбике с 1567 по 1569 год, как говорят,
была украдена. Только в 1595 году, спустя целых пятнадцать лет после
смерти поэта, один из его учеников и почитателей, Фернан
Родригес Лобо Соропита, собрал коллекцию из Португалии и даже из Индии,
и изданный в Лиссабоне том из ста семидесяти двух песен
четыре из которых, однако, принадлежат не Камоэнсу. Огромная масса
стихов, которыми мы сейчас располагаем, была собрана за последние три
столетия. Еще многое может быть обнаружено, хотя, с другой стороны,
многое из того, что сейчас приписывается Камоэнсу, ему не принадлежит, и
вопрос о том, какая часть сохранившихся материалов подлинная, еще предстоит решить.
определенно ответил.

В своих текстах Камоэнс изобразил со всей страстью и силой
свой впечатлительный темперамент, разнообразные переживания и эмоции
его насыщенная событиями жизнь. Это разнообразие и смена настроений и
ситуаций, хотя и значительно повышает ценность его песен за счет
впечатления более полной правды и индивидуальности, которое они производят, в
настолько невыгодно для их справедливой оценки, что это естественно
приносит с собой много стихов низшего поэтического достоинства, им не хватает той
гармонии и единства эмоций, которые Петрарка смог создать в своих
_преступление_, ограничившись изображением души влюбленного.

Драма. В юности, скорее всего, во время его жизни при дворе между 1542 годом.
в 1546 году Камоэнс написал три комедии большой свежести и задора, в
которых он превзошел все португальские пьесы в национальном вкусе
, созданные до его времени. Сюжет одного, "Филодемо", заимствован из
средневекового романа; два других, "Рей Селевко" (царь Селевк) и
"Амфитрион", из древности. Последняя из названных, вольная имитация
"Амфитриона" Плавта, безусловно, лучшая пьеса из трех. В этих
комедиях мы можем распознать попытку автора вписать
несовершенную пьесу в национальный вкус, какой она была раньше
культивируемый Хиль Висенте, с более правильными, но безжизненными пьесами
классицистов, и, таким образом, создающий превосходную форму национальной комедии.
комедия. Однако в этом начинании Камоэнс не нашел последователей.

Библиография. Наиболее полным изданием произведений Камоэнса является
виконта де Юроменья "Обрас де Луис де Камоэнс" (6
тома., Лиссабон, 1860-70); более удобным изданием является издание Th.
Брага (в "Актуальной библиотеке", 3 тома, Порту, 1874).
Лучшее отдельное издание текста "Лусиад" принадлежит Ф.А. Коэльо
(Лиссабон, 1880). Camoens' лирические и драматические произведения публикуются в
полное собрание сочинений, ни отдельными изданиями из них действующие до сих пор. В
что касается жизни и творчества Камоэнса в целом, ср. Адамсон,
"Воспоминания о жизни и сочинениях Камоэнса" (2 тома., Лондон, 1820);
Т. Брага, "История Камоэнса" (3 тома, Порту, 1873-75); Латиноамериканский
Coelho, 'Luiz de Camoens' (in the 'Galeria de var;es illustres,' i.,
Lisbon, 1880); J. de Vasconcellos, 'Bibliographia Camoniana' (Porto,
1880); Brito Aranha, 'Estudos Bibliographicos' (Lisbon, 1887-8); W.
Шторк, "Жизнь Луиса де Камоэнса" (Падерборн, 1890); и особенно
рассудительная и беспристрастная статья г-жи Каролины Михаэлис де
Vasconcellos in Vol. ii. of Gr;ber's 'Grundriss der romanischen
Philologie' (Strassburg, 1894). Лучшими переводами произведений Камоэнса
являются переводы В. Шторка "Камоэнс" (S;mmtliche Gedichte, 6
тома., Падерборн, 1880-85), на немецкий язык, и книга Р.Ф. Бертона,
который также написал о жизни поэта "Лусиады" (2 тома,
Лондон, 1880) и "Лирики" (3 тома, Лондон, 1884, содержащие
только в итальянских метрах), на английский. Приведенные ниже выдержки
взяты из Бертона.

 [Подпись: Генри Р. Ланг]



"ЛУЗИАДЫ"


ПЕСНЬ I

 Ратные подвиги и прославленный героический воин,
 с западного Лузитанского берега,
 "кто над водами, которого никогда не было" моряка Кроста,
 выживший за пределами страны Тапробани,
 сильный в опасностях и на боевом посту,
 с более чем обещанной силой руки смертного;
 и в регионах далекой расы
 воздвиг новый трон, столь величественный на Почетном Месте.:

 И, эйк, короли мемори, великие и славные,
 которые хотели распространить их Святую Веру и царствование,
 обращая, завоевывая, и в землях, пользующихся дурной славой,
 Африка и Азия, произвели опустошение;
 равно как и Подданные, которые памятными делами
 уклоняются от рока, связывающего вульгарных мертвецов;
 моя песня звучала бы над самой дальней частью Земли
 будь у меня гений, у меня - искусство Поэта.

 Перестань греческий мудрец и человек из Трои
 хвалиться долгим путешествием, совершенным в давно минувшие дни:
 Перестань радоваться Александру, троянец, перестань
 слава о победах, которые прошли мимо:
 Более крепкая грудь благородного Лусиана поет, я,
 которого Марс и Нептун не посмели ослушаться:
 Прекратите все, что пела античная Муза, ибо сейчас
 лучшая Храбрость поднимает свое более смелое чело.

 И вы, мои тагианские нимфы, которые создали
 во мне новую цель с новым всплеском гения;
 если бы это было моей радостью, когда я здесь праздновал
 ваши источники и вдохновляющая трансляция моей скромной песни;
 О! одолжи мне здесь благородную мелодию elate,
 стиль высокопарный, который течет неустанно;
 так повелит тебе Аполлон для твоих волн.
 в имени и славе никогда не позавидуешь Гиппокрене.

 Даруй мне звучные акценты, изобилующие огнем,
 теперь это не крестьянская трубка, не ржавый тростник.;
 но звуки трубы, долгие и громкие,
 это "огненное сердце и оттенок огненного дела".:
 Даруй мне высокие напряжения, соответствующие их поразительным Поступкам,
 твои Сыновья, которые помогли Марсу в военной нужде;
 что над миром он спел славную песню,
 если тема столь возвышенная может принадлежать стихам.

 И Ты! О, благое предзнаменование, доверься, всемилостивый[1]
 за былую свободу Лузитании,
 на которой мы воспитываем эсперанса, которого мы защищаем,
 нас принуждают видеть наше хрупкое христианство:
 Ты, о новый ужас мавританского копья,
 обреченное чудо нашего века,
 управлять мирами людей Богом, данным так,
 чтобы все лучшее в мире было отдано Богу и Небесам:

 Ты, юная, нежная, вечно цветущая ветвь,
 истинный отпрыск древа Христова, любимый больше,
 чем все, что когда-либо знал этот Запад,
 "Цезарианец" или "Самый христианский", именуемый ранее:
 Взгляни на свой герб, и узри, что он показывает
 нынешняя Победа в давно прошедшие века принесла;
 Оружие, которое Он дал и сделал твоим собственным, будет
 Им заверено на роковом дереве:[2]

 Ты, могущественный Совран! над чьим величественным правлением
 восходящее Солнце проливает первую улыбку света;
 видит это со срединной тверди;
 И видит , как оно тонет на груди Ночи .:
 Ты, кого мы надеемся осудить от порчи, проклятия
 обесчещенного рыцаря-измаильтянина;
 и восточного турка, и Генту -неверующего
 который пьет ликер Священной реки:[3]

 Склони ненадолго, я молюсь, это величие
 которое в твои нежные годы я вижу таким обильным,
 И теперь оно предвещает полную зрелость
 это будет сохранено в вечном храме Славы.:
 Те королевские особы, что излучают великодушие
 склоняются на низкой земле: Узрите новый образец
 воспламененных патриотической гордостью сердец героев,
 в многочисленных стихах провозглашается многообразие.

 Ты увидишь Любовь к Земле, которой никогда не будешь владеть
 жажду мерзкой наживы; парение к Вечному:
 За это Света нет других желаний
 й' нашумевшего вестник мое гнездо отцовской линии.
 Слышишь; ты увидишь великие имена большей взрослый
 из Vavasors кто радуйся, Господь Небесный:
 Так ты рассудишь, кто из них занимал более высокое положение.,
 Царь мира или Владыка такой нации.

 Внимай, ибо за тщеславными похвалами ты не увидишь
 фантастическое, фиктивное, лживое деяние
 восхваляемых вассалов, как это делают странные Музы,
 стремящиеся насытить свою любящую и глупую гордыню
 Твои поступки, столь сильные, если говорить просто, правдивы.
 все легендарные, мечтательные подвиги, которые они намного превосходят.;
 превосходя Родомона, и Руджеро вайна,
 и Роланда, возможно, рожденного умом Поэта.

 За это я даю тебе Нуно, свирепого в бою,
 который за своего Короля и Страну пролил много крови;
 эгас и Фуас; если бы я мог!
 для них мое "возлежание с арфой Гомера" ср.!
 Для двенадцати несравненных пэров я снова цитирую
 "Двенадцать англичан" Магрисо вела:
 Нет, более того, я даю тебе благородное имя Гамы,
 который сам претендует на славу всей Энии.

 И если в обмен на короля Франции Карла,
 или соперничающий с воспоминаниями цезаря, которые ты хотел бы растоптать,
 первый Афонсу, которого видишь, чье победоносное копье
 принижает самое высокое хвастовство чужой славой.:
 Посмотри на того, кто оставил свое королевство в наследство
 прекрасная безопасность, порожденная войнами, сокрушающими врага:
 Тот другой Джон, рыцарь, которого не останавливал страх,
 четвертый и пятый Афонсу, и третий.

 И они не умолкнут в моей песне,
 те, кто в тех краях, где встают Рассветы,
 добыли с таким трудом воинскую славу,
 где вечно развевается твой непобедимый флаг,
 Пачеко, храбрый из храбрых; двое Алмейдасов,
 которого Тахо оплакивает вечно плачущими глазами;
 страшись Альбукерке, Кастро сурового и отважного,
 и более того, победителей из самой могилы.

 Но, воспевая их, о тебе я не могу петь,
 О Царь возвышенный! такой темы я должен бояться.
 Возьми бразды правления в свои руки, так же поступит мой царь
 создай поэзию, новую для ушей смертных:
 И вот теперь могущественное бремя здесь, я звоню
 (и разнеси его ужасы по всей сфере!)
 о сингулярной доблести, о чудес Войны,
 в африканских регионах и на восточных морях.

 Повергает в холод от страха болотную эйн.,
 в ком он видит свою грядущую гибель.:
 Колючий Генту, единственный, кто видит твой взор.
 уступает твоему ярму шею, которую ты сейчас склоняешь.;
 Тетис, владычица лазурных морей,
 ее королевство в приданое отдала тебе.;
 и благодаря твоей благородной нежной красоте завоевала,
 подкупила бы и купила тебя, чтобы ты стал ее сыном.

 В тебе из высоких олимпийских чертогов узрят
 себя, духов твоих предков; далеко прославленную пару;[4]
 это облаченное в золотое ангельское одеяние Мирной Жизни,
 этот багровый, окрашенный краской боевого блеска:
 Благодаря тебе они надеются увидеть, как их история будет рассказана дважды,
 их высокие слушай мем жить снова; и там,
 когда время лета твои конца, ибо знак тебе они
 место, где вечный soareth Славы храм.

 Но, с тех пор, как древнее Время замедлило минуты за минутами
 прежде правили Народы, которые желают такого блага;
 положись на мой новый взгляд, благосклонный к опрометчивости,
 чтобы эти мои стихи могли стать твоими собственными:
 Так ты увидишь своих аргонавтов в полете
 вон тот соленый аргент, когда они увидят его показанным
 ты увидишь их труды в бушующем море:
 Учись даже сейчас призывать человека быть.[5]

 [1] Призыв к дому Себастьяну.

 [2] Герб Португалии (Песнь III., 53, 54).

 [3] Ганг (не Иордан).

 [4] Д. Жоам III. и император Карл Квинт.

 [5] Конец "изгнания": начинается повествование.


ПЕСНЬ III

 Теперь, моя Каллиопа! чтобы научить наклоняться
 какую речь для короля произнес великий Гама:
 Вдохнови бессмертную песню, даруй божественный голос
 этому смертному, который так любит твое имя.
 Так может Бог, чьим даром было Лекарство,
 которому ты обнажаешь Орфея, прекрасная Дама!
 никогда ради Дафны, Клитии, Левкотои
 должная любовь отвергнет тебя или непостоянно возрастет.

 Удовлетвори, Нимфа! желания, которые во мне переполняют,
 воспевать заслуги твоих отважных лусиан.;
 чтобы миры увидели и сказали, что река Тахо-ручей.
 ликер Аганиппе скатывается в рулон. Уйди, я жажду,
 оставь поток в голове Пиндуса; и теперь я считаю, что
 Аполлон купает меня в этой волне соврана.;
 иначе я должен удержать это, чтобы твоя нежная фея,
 страхи твоего дорогого Орфея исчезли из поля моего зрения.

 Все стояли навострив уши длинной шеренгой
 чтобы услышать, какая могучая Гама развернется.;
 когда, пребывая в задумчивом настроении, он ненадолго задержался,
 начал он так, высоко подняв бровь и смело подняв ее.:--
 "Ты повелеваешь мне, о король! сказать то, что я скажу
 о нашей великой генеалогии древности:
 Ты Биддл ты меня не касаются чужой рассказ;
 Ты Биддл ты меня восхвалять славу моего брата Lusian это.

 "Это один восхвалять чужие подвиги и славу
 это честь, что обычай, который мы все стремимся;
 и все же, боюсь, я не гожусь восхвалять своих собственных;
 чтобы похвалы, подобные этому подозреваемому, не внушали доверия.;
 и я не могу надеяться, что все станет известно.
 ибо времени, каким бы долгим оно ни было, было мало; однако, сир!
 как ты прикажешь, я всем обязан тебе;
 могре, я изъясню свою волю и буду краток.

 "Нет, более того, что больше всего обязывает меня, в конце концов,
 это то, что в моем рассказе не может быть никаких отступлений.;
 ибо о таких Подвигах, какими бы я ни хвалился,
 когда большая часть рассказана, остается еще многое рассказать:
 Но этот должный порядок подождет с оформлением,
 поскольку ты желаешь как следует изучить,
 сначала я кратко обрисую широко раскинувшийся Континент,
 затем жестокие кровавые войны, которые вела моя раса.

 * * * * *

 "Lo! здесь ее присутствие показывает благородную Испанию,
 тело Европы - капрал глава;
 над чьим самоуправлением и славным иностранным владычеством,
 роковое колесо, совершившее столько оборотов;
 И все же никогда ее Прошлое, сила или обман не запятнают,
 и неугомонная Фортуна не осквернит ее имени.;
 никакие узы ее воинственное потомство не связывает так крепко.
 но оно разорвет их своей силой духа.

 "Там, обращенная к берегу Тингитании, она, кажется,
 блокирует и преграждает путь средиземноморским волнам,
 где известный пролив, получивший свое благородное название, считает
 последним трудом фиванских Храбрецов.
 Она изобилует множеством своих племен,
 окруженная бушующими волнами, которые бушуют и беснуются.;
 все благородные расы обладают такой отважной грудью,
 что каждая может по праву похвастаться лучшим.

 - Это та эстрагонка, которая прославилась на войне,
 заставил возмущенную Партенопу повиноваться;
 две Астурии и гордая Наварра
 два христианских бастиона на пути мусульман:
 У нее хитрый и редкий Гальего
 Кастилец, которого его звезда вознесла высоко, чтобы покорить
 Испания как ее спаситель, и его сеньория чувствует
 Бейтис, Леон, Гранада и Кастилия.

 - Смотри, корона, венчающая голову, - это она.
 из "Общей Европы", царствования Лузитании,
 там, где кончается суша и начинается море,
 и Феб опускается, чтобы отдохнуть на майне.
 Пожелали ей Небеса справедливым указом
 войнами погубить этого позорного мавританина,
 изгнать его из себя: и нет согласия.
 он мирно правит Огненным континентом.

 "Это моя счастливая земля, мой дом, моя гордость;
 где, если Небеса даруют мольбу, о которой я молюсь
 о счастливом возвращении и преодолении любого риска,
 там может погаснуть свет моей жизни.
 Это была Лузитания, название, примененное
 Лузусом или Лизой, сыновьями, как они говорят,
 древнего Бахуса или его приятелей,
 как и первые обитатели ее самых старших лет.

 "Здесь появился Пастырь,[6] в имени которого мы видим
 предвестие мужественной мощи, добродетельной жизни;
 чья слава никогда не сравнится с гонораром ни одной силы,
 с тех пор слава могущественного Рима так и не сделала своего дела.
 Это, по изменчивому указу светлых Небес,
 тот древний Скифер, пожирающий свое семя,
 заставил могущественного военачальника претендовать на многие части,
 приняв королевский ранг; и так это произошло:--

 "В Испании был король, Афонсу Хайт,
 который вел такую войну с сарацинами,
 что благодаря своему кровожадному оружию, искусству и мощи,
 он испортил земли и жизни многих людей.
 Когда из Геркулесовой Кальпы окрылила ее полет
 его слава достигла Кавказских гор и Каспийской долины,
 многие рыцари, которых жаждет благородство,
 приходит, предлагая услугу такому Королю и Смерти.

 "И с присущей им любовью, воспламенившейся больше
 к Истинной Вере, чем к народным почестям,
 они двинулись войсками, собираясь с каждого далекого берега,
 покидая свои дорогие-обожаемые дома и далекие земли.
 Когда с высокими боевыми подвигами против мавров
 они доказали свою исключительную ценность в Священной войне,
 виллед Афонсо, что их могучие деяния
 достойные дары повелевают и равняют силы.

 "Среди них Энрике, второй сын, как говорят,
 венгерского короля, хорошо известного и испытанного,
 в некотором роде завоевавшего Португалию, которая в его время,
 у приза не было повода для гордости:
 Его сильная привязанность была еще сильнее, чем демонстрация
 испанский король отдал графу невесту королевского происхождения,
 свою единственную дочь Терезу;
 И вместе с ней сделала его верховным сеньором.

 "Этот доблестный вассал из этой раболепной орды,
 Агарь, семя служанки, великие победители победили;
 разграблял обширные земли по соседству своим мечом
 и делал все, что приказывал Храбрец.;
 Его, за его подвиги, превосходно вознаградят,
 Бог в кратчайшие сроки даровал доблестного сына,
 чья рука, чтобы "облагородить и воспламенить", была слаба
 воинственное имя правления Лузитании.

 "И снова дома стоял этот Генрих-победитель.
 которого сменил святой Иеросолима.
 его глаза питались священным потопом Иордана,
 который омыло Дорогое Тело Господа Бога.;
 когда Годфри не оставил ни одного врага, которого следовало бы покорить,
 и вся Иудея была завоевана и спасена,
 многие, кто в его войнах причинил зло
 своим собственным светлостям, снова встали на путь истинный.

 "Но когда этот отважный гунн достигнет
 Роковой период жизни, прожитый в возрасте и муках,
 он отдал, вынужденный необходимостью Смерти,
 своего спрайта тому, кому был одолжен этот дух:
 Остался только сын нежных лет.,
 которому Отец завещал свое тело;
 юноша был создан, чтобы справляться с самыми храбрыми воинами,
 ибо от такого отца и такого сына мир может надеяться.

 "И все же старый Отчет, я не знаю, насколько он весомый
 (ибо на такую древнюю сказку ни один мужчина не полагается),
 гласит, что Мать, ведшая на буксире государство,
 Вторым брачным ложем не пренебрегла:
 Ее сын-сирота обречен на судьбу, лишенную наследства
 она обрекла, объявив свои достоинства,
 не его, с сеньорией над всей землей,
 ее супружеское приданое по приказу ее отца.

 "Теперь принц Афонсу (который в таком стиле носил имя тане
 в благочестивой памяти об имени своего деда),
 не видя никакой роли в своем правлении
 все опустошено и разграблено Супругом и Дамой.
 суровым и отважным Марсом воспламенился амайн,
 тайно замышляет присвоить свое наследие:
 Он взвешивает причины в своем собственном тщеславии
 до тех пор, пока твердое Решение не приведет к желаемому результату.

 "Из Гимараэнса поле уже затоплено
 потоками кровавой волны гражданской войны,
 где она, в которой мало что от Матери проявилось,
 в своих собственных недрах отвергла любовь и землю.
 Защищая ребенка в борьбе, родитель устоял;
 и не увидел глубины ее греха, этой гордыни души
 против своего Бога, против материнской любви:
 Ее чувственная страсть поднималась все выше.

 "О волшебная Медея! О грозный прогноз!
 если ваши собственные дети в отместку осмелились вас убить
 за чужие преступления и раны, нанесенные отцу,
 смотрите, поступок Терезы был еще темнее.
 Отвратительная жадность к наживе, невоздержанное желание
 были главными причинами такого горького зла.:
 Сцилла, во-первых, убила своего давнего отца,
 во-вторых, Тереза предала своего сына.

 "Очень скоро этот благородный принц одержал чистую победу
 от своей суровой матери и ее Жестокого негодования.;
 в кратчайшие сроки земля подчинилась сыну,
 хотя сначала народ склонился к борьбе с ним.
 Но лишенный разума и побежденный гневом
 он заковал Мать в кусачие цепи:
 Эфтсуны отомстили за ее горести рукой Божьей:
 Такое почитание свойственно родителям.

 "Lo! превосходные кастильские джины готовят
 свою силу, чтобы отомстить за раны Терезы,
 против лусианской земли, столь редкой для мужчин,
 на которой лежит тяжкий труд и неприятности.
 Их груди величественно дерзают на жестокую битву,
 помогают доброму делу ангельские Потенции;
 несокрушимая мощь, неравные, они все еще борются,
 нет, более того, они обращают в бегство своего ужасного врага!

 "Не проходит утомительного времени перед великим
 Принц выдержал длительную осаду в Гимараэнсе дри'д.
 передавая власть, чтобы поправить свое положение,
 пришел жестокий враг, полный горя и жадности:
 Но когда обрек жизнь на ужасную участь,
 Эгас, верный страж, освободился,
 который любым другим способом был потерян,
 совершенно неподготовленный "встретить такое" сокрушительное воинство.

 "Но когда верный вассал хорошо узнает,
 насколько слаба рука его монарха, чтобы противостоять в такой битве,
 без приказа отправляющийся к испанскому фону,
 он клянется в почтении своему Соврану и пребывает в тяжелом положении.
 Прямо после ужасной осады захватчик улетел
 доверяет слову и чести Рыцаря,
 Эгас Мониш: Но теперь благородная грудь
 храброго Юноши презирает чужой приказ.

 "Уже наступило назначенное время и прилив,
 когда кастильский дон встал, чтобы посмотреть,
 перед своим военнопленным принц преклонил свою гордость,
 уступая обещанному послушанию.
 Эгас, считающий, что его рыцарское слово опровергнуто,
 пока Кастилия все еще верит, что он верен,
 Сладкая жизнь пускается по ветру,
 не живи с самым грязным пятном неверности обету.

 "Он со своими детьми и женой отправляется в путь
 чтобы сдержать свое обещание с огромной верой;
 обутые и раздетые, в то время как их положение внушает
 гораздо больше жалости, чем мести:
 "Если бы, могущественный монарх! и все же твой дух полон решимости
 отомстить за мою опрометчивую самонадеянность",
 сказал он: "Смотри! Я пришел с жизнью, чтобы спасти
 мой обет, слово моей рыцарской чести, которое я дал".

 "Я приношу, как ты видишь здесь, невинные жизни,
 жены, безгрешные дети могут умереть;
 если груди благородной формы и превосходные
 примут печальную судьбу таких слабаков.
 Ты видишь эти руки, этот непоследовательный язык:
 только здесь этот жестокий эксперимент пытается
 о муках, смерти и роке, которые проходят в полном объеме
 "Медный бык" Синиса или эн Периллуса.

 "Как скрюченный упырь, перед которым стоит палач,
 при жизни все еще пьющий горький глоток смерти,
 кладет горло на плаху, и, несмотря на все надежды форлора,
 ожидает сокрушительного удара, затаив дыхание:
 Итак, в присутствии принца разгневанный сор
 Эгаш твердо стоял на своем, чтобы сохранить обещанную веру:
 Когда король, пораженный такой чудесной правдой,
 чувствует, как гнев тает и сливается с королевской рут.

 "О великая верность Портинголла
 такого ужасного вассала, посвятившего себя судьбе!
 Что еще сделал перс для верности
 чьей доблестной рукой он кромсает лицо и ноздри?
 Когда великий Дарий скорбел так тяжко,
 что он, тысячу раз глубоко вздыхая, сказал:
 он предпочел бы, чтобы его Зоп'ирус снова звучал,
 чем править владыкой двадцати Вавилонов.

 Но принц Афонсу уже подготовил свой отряд
 счастливых лузийцев, гордых тем, что могут выступить против врагов,
 тех надменных мавров, которые владели славной землей
 вон на той стороне, где течет чистый восхитительный Тежу:
 Теперь на Орике [8] было разбито и спланировано поле.
 королевский лагерь был свирепым и воинственным,
 противостоящий враждебному войску Саррасина.
 хотя там их было так много, здесь их было так мало.

 "Самоуверенный, но он ни во что не доверял,
 кроме своего Бога, который восседает на Небесном троне.;
 так мало крещеных стояли рядом со своим Королем,
 на каждого приходилось по сотне мавров:
 Рассуди трезво и реши
 это был безрассудный поступок или проявление храбрости.
 пасть против сил, превосходящих мощь.
 сотня шоу досталась одному Рыцарю.

 "Прикажите пяти мавританским королям уничтожить враждебное войско"
 командование, как утверждает Исмар, так называемый,;
 все хвастаются большим опытом долгих войн,
 в которых смертные могут снискать бессмертную славу:
 А доблестные дамы - Рыцари, которых они любят больше всего
 компания, подобная той храброй и прекрасной Даме,
 которая оказала такое содействие осажденной Трои
 с женскими войсками, которые осушили волну Термодона.

 "Безмятежная прохлада и гордость раннего утра"
 теперь побледнели сверкающие звезды над Полюсом,
 когда Сын Марии появился распятым
 в видении, укрепило душу короля Афонсу.
 Но он, восхищенный такой внешностью, воскликнул:
 воспламененный неконтролируемой пылкой верой:
 "Неверующему, о Господь! Неверующему:[9]
 Не для меня, Господи, кто так хорошо знает Твою силу".

 "Такое милостивое чудо, посланное таким образом
 воспламени дух лусиан яростно и возвышенно,
 по отношению к их природному королю, этому превосходному
 Принцу, которому никто не мог отказать в любви-даре:
 Выстроившись перед главным противником,
 они выкрикивали в небо звучный лозунг,
 и яростно кричали "ларум роуз", Настоящий, настоящий,
 за высокого Афонсу, короля Португалии!

 * * * * *

 "Совершил свой ратный подвиг победоносно,
 домой, в свое лузийское королевство, Афонсу[10] поспешил,
 чтобы добиться от мирного течения великих и славных триумфов,
 как страшатся те, кого он приобрел в войнах и сражениях;
 когда печальный случай, запечатленный на памятной странице Истории,
 который может вскрыть мертвых, укрытых простынями,
 выпал на долю этой злополучной несчастной Женщины
 которая, подло убитая, стала королевой-тронедом.

 "Ты, только ты, чистая Любовь, чья жестокая мощь
 обязывает человеческие сердца радоваться и горевать,
 ты, только ты, посеял такое отвратительное отчаяние,
 как будто она была каким-то мерзким вероломным врагом.
 Твою жгучую жажду, неистовую Любовь, верно говорят,
 не утолить самым печальным слезам, которые текут;
 Нет, более того, твой дух жестокого тиранического настроения
 хотел бы видеть, как твои алтари омываются человеческой кровью.

 "Он поместил тебя, прекрасная Игнез! в тихое убежище,
 собирая первые плоды твоих сладких юных лет,
 в этой восхитительной Мечте, в этом милом Обмане,
 долголетие которого Фортуна ненавидит и боится:
 Крепко прижатый к вожделенным медовухам Мондего, к твоему месту,
 где задерживаются, все еще струясь, эти прекрасные слезы,
 пока каждое рожденное на холме дерево и куст не сознаются
 имя Его глубоко запечатлено в твоей груди.[11]

 "Там, в твоем Принце, проснулись отзывчивые, мудрые,
 дорогие мысли о тебе, которые всегда были глубоко в душе.;
 который предстал пред его очами в твоем прекрасном облике,
 когда те твои подруги были далеко;
 Ночь ускользала в самых ложных, самых сладких фантазиях,
 в мимолетных, улетучивающихся мечтах ускорился День;
 и все, в общем, что он видел или хотел увидеть
 это были воспоминания о его любви, его радостях, о его тебе.

 "Многих изящных дам и девиц он отвергает
 Желанные брачные ложа;
 ни за что на свете, чистая Любовь! твоя забота рассеивается,
 когда один чарующий образ покоряет твое сердце.
 Эти прихоти страсти, доходящие до отчаяния, вынуждают
 сира, мудрость старика которого эйе уважает,
 его подданных, ропщущих на задержку его сына,
 благословить нацию днем свадьбы.

 "Чтобы вырвать Игнеза из жизни, которую он замышляет,
 лучше бы его плененного сына от нее вырвать;
 считая, что только кровь смерти возмущает
 живой лоу такой истинной Любви может утолить.
 Какая ярость пожелала, чтобы такая тонкая сталь,
 которая никогда не дрогнет под могучим весом
 ужасного Мурмана, была обращена в ненависть
 чтобы вершить судьбу этой несчастной хрупкой Девушки?

 Ужасные палачи поспешили опередить ее.
 король, теперь решивший сохранить ее невинность.;
 но ее жестокий убийца все еще подстегивал ее.
 народ, поддавшийся жестокому и лживому притворству.
 Она со своими мольбами, жалкими и обиженными,
 что сказал ей горести и ее уход огромной
 на ее принца-супруга и детки, которым еще оставить
 чем ее собственная смерть сердце матери тужить:

 "И устремилась ввысь, к чистым и кристально чистым небесам,
 поднимая свою эйн с жалобными слезами, бестаинед;
 ее эйн, потому что ее руки были жестоко связаны
 один из нечестивых Министров удержал:
 И смотрела на своих младенцев в задумчивом обличье,
 чьи прелестные формы она любила непритворной любовью,
 чью сиротскую судьбу Мать наполняла ужасом,
 пока их жестокий дед так не сказала:--

 "Если грубые существа, которые со дня рождения
 на жестокие пути по воле Природы были свернуты;
 или дикие птицы, единственная мысль которых - добыча,
 при воздушном грабеже все намерения;
 если люди видели, как такое спасение проявлялось
 к маленьким детям, любящим чувства,
 как и к матери Нина, с которой случилось несчастье,
 и к двоим, которые защищали римскую стену:

 "О ты, носящий мужской жест и грудь,
 (и это по-мужски - обнажать меч
 на слабой девушке, потому что ее любовь впечатляет
 его сердце, которое забрало ее сердце и любовь в уорд);
 уважение к этим ее малышам сохрани, по крайней мере!
 поскольку это может не задержать ее смерть от помрачения рассудка:
 Твоя жалеющая душа тронута ими и мной,
 хотя, как видишь, моя безупречная вина осталась неизменной!

 "И если ты знаешь, как вести себя в жестокой битве
 судьба тавра и клинка мавританскому войску,
 Знай также, как вести себя со светом жизни
 к той, кто никогда не заслуживала того, чтобы ее жизнь была потеряна;
 Но если ты так вознаградишь меня за мою невиновность,
 помести меня на время на печальный берег изгнания,
 в скифский дождь со снегом, на бурлящий ливийский берег,
 со слезами на всю жизнь, которые будут литься вечно.

 "Перенеси меня туда, где изобилуют звери с самой свирепой яростью,--
 Лайонс и тайгерс, - туда, ах! позволь мне найти
 если в их каменных сердцах найдется жалость,
 в которой мне отказано сердцем человечества.
 Там с присущей мне любовью и волей, столь нежной
 к тому, чья любовь - смерть, там я буду заботиться
 об этих нежных обетованиях, которых ты видишь; и так
 печальная мать охладит свое пылающее горе.'

 Склонен был простить ее король милостивый,
 тронутый этим печальным плачем до тающего настроения;
 но грубые Люди и суровый замысел Судьбы
 (которая пожелала этого таким образом) отказали в исковом помиловании:
 Они прекрасно обнажают свои стальные мечи,
 Те, кто провозглашает именно такое кровавое деяние:
 Против леди, подлецов, преступников!
 как вы оказались здесь, грубые звери или благородные рыцари?

 "Таким образом, на Поликсене, этой прекрасной девушке,
 последнее утешение в возрасте и заботах ее матери,
 когда она была обречена умереть от тени свирепого Ахиллеса,
 жестокий Пирр поспешил обнажить бранда:
 Но она (терпеливый ягненок, которого подстерегла смерть)
 со спокойными взглядами, которые наполняют воздух безмятежностью,
 бросает на свою мать, обезумевшую от горя, свои глаза
 и молча ждет этой устрашающей жертвы.

 "Так поступили с прекрасной Игнес, смертоносной командой,
 в алебастровой шее, которая выдержала
 чары, с помощью которых Любовь могла покорить любовь
 того, кто короновал ее после смерти своей Королевой;
 омывают свои клинки; цветы снежного оттенка,
 которые часто поливала ее эйн, были,
 окрашены кровью; и они горят ослепляющей ненавистью,
 не обращая внимания на пытки, уготованные им Судьбой.

 "Могущественнейший, лишенный лучей, о Солнце! явись
 таким демонам, как эти, в день столь темный и ужасный;
 как тогда, когда Фиест ел мясо, которое было
 его семенем, которого Атрей убил назло их отцу.
 И вы, о пустые Долины! обречен слушать
 ее последний крик жесткости губы шалить.
 имя ей Педро,--и не уловил, что скорбный звук,
 чье Эхо несло его вдоль и далеко вокруг!

 "Ты как Маргаритка шин, срезанная
 в безвременье, цветок свежий и прекрасный,
 и неумелой рукой девы сорванный
 украсить венком ее уложенные венком волосы;
 исчез его запах, и его цвета оплакивают;
 Такая бледная и увядшая лежала там эта Леди;
 засохли розы на ее щеках и исчезли
 белый живой цвет, а ее дорогая жизнь умерла.

 Дочери-нимфы Мондего, смерть неясная
 плакали много лет, с воплями безграничного горя;
 и надолго воспоминания превратились в чистый фонтан
 потоки горя, которые их глаза всегда питали:
 Имя, которое они дали ему, которое существует до сих пор,
 возрожденный Игнез, чья убитая любовь истекает кровью,
 посмотри на этот свежий фонтан, текущий среди цветов,
 слезы - это его воды, и его имя "Любовь"![12]

 "Прошло совсем немного времени, прежде чем Педро увидел день
 рассвета мести за раны, которые вечно кровоточат;
 который, когда взял в свои руки королевскую власть,
 эйк забрал убийц, от которых сбежал его гнев.:
 Их предал самый жестокий Педро;
 для обоих, если враги боятся человеческой жизни,
 заключили жестокий и дерзкий договор, несправедливый, как
 Лепид заключил с Антонием и Августом ".

 [6] Viriatus.

 [7] Вальдевес, или Кампо-да-Матанса, 1128 год н.э. (песнь iv. 16).

 [8] Битва при Орике, 1139 год н.э.

 [9] _ Я. е._, раскрой Себя; подай знак.

 [10] Альфонсо IV (1325-1357).

 [11] Писать свое имя на стволах и листьях деревьев.

 [12] Знаменитый Фонте-дос-Аморес, недалеко от Коимбры.



КАНЦОНА ЖИЗНИ


Я

 Иди сюда! мой доверенный секретарь
 О жалобах, которыми изобилуют мои дни,
 Бумага, на которой я излагаю свои горести.
 Скажите нам, мы вдвоем, о неразумиях, которые в жизни
 Поступи со мной неумолимо, вопреки
 Судьбы, побуждающие к молитве и слезному горю.
 Прольем мы несколько капель воды на мучела лоу,
 Мы разразимся столь редкими криками, бурей ярости
 Это будет странно для памяти смертных.
 О таком несчастье рассказываем мы.
 Богу и Человеку, и, в конце концов, воздуху,
 Кому я столько раз поверял свою тайну
 Моя история, напрасно рассказанная так, как я рассказываю сейчас;
 Но поскольку ошибка была моим уделом при рождении,,
 В том, что это одно из многих, я не сомневаюсь.
 А что касается попадания в зад, то пока у меня ничего не получается
 И если я согрешу, она перестанет меня упрекать:
 В моем единственном убежище я буду ждать
 Говорить и безупречно грешить со свободным намерением.
 Грустно, что он столь скудными милостями должен довольствоваться!


II

 Я давно отучился от того, что жалобы на пособие по безработице
 Излечивают от тоски; но страдающего человека
 Приветствовать - это сила, и горе велико.
 Я _will_ приветствую; но слаб мой голос и тщетен
 Чтобы выразить печали, которые угнетают мою душу;
 Ибо и с приветствием не уменьшится мое пособие.
 Кто же тогда дарует мне, чтобы облегчить мой груз
 Печали, текущих слез и бесконечных вздохов
 Сравнять эти страдания с моей Духовной силой?
 Но кто в любой час,
 Можешь измерить страдания своими слезами или мольбами?
 Я скажу, в общем, что любовь ко мне была создана
 Клянусь гневом, горем и всем их превосходством;
 Ибо у другого пособия есть качества более жесткие.
 Приблизьтесь и услышьте меня, каждый отчаявшийся Ученик!
 И улетайте, многие, кто питается Эсперансом
 Или существа, мечтающие о Надежде, окажутся такими, как она.;
 По воле Любви и Фортуны, с единственной целью,
 Вселить в них надежду, чтобы они поняли
 Какую меру неблагополучия они имеют в своих руках.


III

 Когда из первобытной могилы человека, из чрева матери,
 Я открыл Новые глаза на землю, моя несчастная звезда
 Чтобы испортить мою Судьбу, ган своей волей принудил;
 И свобода (данная мне Свободная воля) запрещать:
 Я тысячу раз узнавал, что это была моя судьба.
 Знать Лучше и работать хуже.:
 Затем с соответствующими мучениями проклинать
 Мой курс грядущих лет, когда я обведу
 Мальчишеский взгляд с нежной искоркой в глазах,
 Такова была воля моей Звезды
 Мальчик, рожденный слепым, должен был нанести мне рану на всю жизнь.
 Детские слезы выступили из глубины
 Со смутной влюбленной тоской, безымянная сосна:
 Мои стенающие акценты на моей колыбели
 Уже звучали для меня как любовные вздохи.
 Таким образом, возраст и судьба имели схожий замысел.:
 За то время, когда, пераантер, ты убаюкиваешь меня, чтобы я заснула.
 Они пели мне песни о любви, в которых плачут влюбленные.,
 В такт воле Природы я заснул.,
 Такая меланхолия околдовала меня своими чарами!


IV

 Моя кормилица какой-то дикой была; Судьба не пожелала одобрить
 Ни у одной Женщины не было такого имени, как тейн.
 Кто давал мне грудь; оно не казалось мне подходящим.
 Меня сосали так, что мои губы растянулись
 Еще с детства яд-зелье Любви,,
 Которого в последующие годы я выпил досыта,
 Пока, по давней традиции, зелье не смогло убить.
 Затем моему взору предстало Идеальное подобие
 Из той прекрасной Человеческой колоды с чарами в фойсоне,
 Сладкий с самым изысканным пойсоном,
 Который кормил меня паприками Эсперанса;
 Пока позже мои глаза не увидели оригинал,
 Какой из моих самых диких, безумных аппетитов
 Совершает греховную ошибку, совранную и превосходную.
 Мне кажется, что в человеческом облике это вызвало беспокойство.,
 Но мерцающий божественный свет Духа.
 Такая грациозная походка, такой имперский вид.
 Были ее, недостойного тщеславия, чтобы преуспеть
 Когда в ее глазах, чей живой блеск и тень
 Превосходили все, что создала Природа.


V

 Какой новый жестокий вид человеческой боли
 Неужели Любовь не только причинила мне боль дри
 Но действие на меня было полностью жестоким?
 Неумолимая суровость, охлаждающая пыл
 Любви-Желания (мысль самая мощная и главная)
 Уведи меня далеко от моего устоявшегося костюма,
 Раздраженный и пристыженный, чтобы увидеть собственное преследование.
 Отсюда рождаются и воспитываются фантазии мрачных оттенков.
 О пустяках, сулящих безрассудный успех;
 В то время как дары счастливой случайности
 Также были притворными и преображенными.
 Но ее презрение повергло меня в такое смятение
 Это заставило мою Причудливую френези-палату наклониться.,
 Поворачиваюсь, чтобы сбить с толку хитрую приманку.
 Здесь моя задача - угадать и держаться наверняка,
 Все это было чистейшей Правдой, какую я только мог предугадать;
 И сразу же все, что я сказал, мне было стыдно не говорить;
 Чтобы увидеть то, что я увидел в кантрейре,;
 В общем, просто причины искать для ревности
 И все же Неразумные люди были слишком далеко, чтобы видеть.


ВИ

 Я не знаю, как она узнала, что у нее получилось украсть
 С помощью Ey;n-лучей мой внутренний человек, который летал
 Ее подопечная с тончайшим проходом через реку
 Понемногу все для меня она вытянула,
 И вот, как из-под мокрого от дождя навеса, выдыхая
 Тонкие ароматы, всасывает горячий солнечный свет.
 Чистый прозрачный жест и выражение лица, в прекрасном,
 Поэтому они были неадекватны и лишены смысла.
 "Красавица" и "Красавица" были словами, не имеющими веса.;
 Мягкий, сострадательный.
 Взгляд, который держал душу в напряжении.:
 Таковы были магические травы, которые всеведущие Небеса
 Напоили меня напитком, который я должен осушить, и на долгие годы
 В другое Существо моя форма изменилась;
 И я наблюдаю за этим преобразованием с такой радостью.
 Что все мои печали заманили меня в свои ловушки;
 И, подобно человеку рока, я прикрыл свои глаза пеленой
 Чтобы скрыть злое крещиво в таком обличье;
 Как один обласканный и на лести накормленный
 О Любви, для которой было рождено и воспитано его существо.


VII

 Тогда кто в моей отсутствующей Жизни имеет силу рисовать
 С недовольством всем, что я имел в виду;
 То ожидание, так далеко от того места, где она провела свое ожидание,
 Говорение, о котором даже я не подозревал,
 Блуждание, при этом не видя, куда я иду,
 И безутешно вздыхая, по какой причине я вздыхал?
 Тогда, когда эти муки испытали последнюю выдержку,
 Та ужасная скорбь, которая из волн Тартара
 Застреленный на земле и поражающий больше всех,
 Откуда часто будет происходить
 Это превращается в нежную тоскующую ярость, которая бредит?
 Затем с репинной яростью, накаленной до предела
 Желая, но не желая продолжения Любви...;
 Переход на другую сторону ради мести,
 Желания, лишенные своей остроты,
 Что теперь могло бы изменить такие беды, как эти?
 Затем нежная тоска по ушедшему,
 Чистая мука, сладкая в горьком свойстве,
 Которую эти огненные фурии могли бы отделить
 Сладкие слезы любви, от которых трепещет душа?


VIII

 Каких оправданий наедине с самим собой я искал,
 Когда моя обходительная Любовь помешала мне найти
 Вина в Том, что было любимым и так полюбившимся?
 Таковы были притворные исцеления, которые сковали мой разум.
 В страхе перед муками, которые навсегда научили
 Жизнь поддерживать себя с помощью одобренных ловушек.
 Таким образом, я прошел значительную часть Жизни,
 В которой, если когда-либо и радовался, то был доволен
 Недолговечный, нескромный, полный изъянов, без внимания,
 Это было ничто, кроме семени
 Которое принесло мне горькие муки, давно неизрасходованные.
 Этот курс постоянно обрекает на страдания.,
 Эти блуждающие шаги, сбившиеся с пути на каждой дороге
 Такие кованые, они утоляют для меня огненную жажду
 Я страдал, вырастая в Спрайте, в Душе, которую я лелею.
 С Мыслями, влюбленными в мою ежедневную пищу,
 Благодаря чему питалась нежностью моей Натуры:
 И это благодаря долгому и суровому напряжению привычки,
 Которому смертные никогда и пылинкой не устоят,
 Был обращен к удовольствию-вкусу свидания.


IX

 Так сложилась моя Жизнь с другими заменами;
 Я нет, но Судьба показала, что я нелюбовь.;
 Но даже так, ради других я никогда бы не изменился.
 Она увезла меня из моего дорогого-любимого родового ниде
 Через широкий и неистовый океан, простирающийся,
 Там, где Жизнь так часто видела ее экстремальный диапазон.
 Теперь искушение бушует редко, а ракеты странные
 Конечно, она пожелает, чтобы мои глаза увидели
 И руки прикоснулись к горькому плоду, который он съел:
 Что на этом Щите они видят
 В нарисованном подобии огня врага,
 Тогда ферфорт гонимый, бродяга, перегрин,
 Видящий чужие народы, обычаи, языки, костюмы;
 Разные небеса, разные качества,
 Только следовать, проходя мимо-прилежно
 Ты, жигло Фортуна! чья свирепая воля поглощает
 Возраст человека, созидающий да перед его смертью
 Надежда с подобием блеска алмаза:
 Но, когда она выходит из-под контроля, мы знаем,
 Это было хрупкое стекло, которое демонстрировало такое великолепное зрелище.


X

 Не удалось мне Рут человека, и я видел издали
 Друзья недружественным chang;d и contr;yr,
 В моей первой опасности; и мне не хватало почвы под ногами,
 Вторая смяла меня, куда могли ступать мои ноги;
 Мне было отказано в воздухе для дыхания,
 Время подвело меня, в общем, и подвело меня в скучном круговороте Жизни.
 Какая мрачная тайна, глубокая тайна
 Это рождение к Жизни, в то время как Жизнь обречена скрывать
 Все, что есть в мире для использования Жизнью!
 И все же никогда не стоит терять жизнь
 Хотя это уже было много раз потеряно!
 Короче говоря, мое состояние не могло вызвать ужаса.,
 Не определенная опасность, не случайность.
 (Несправедливость, совершенная людьми, которых сбил с толку дикий.
 Неправильное управление, что права былых времен злоупотребляли,
 Наши соседи-мужчины, вознесенные к власти и положению!)
 Я не выносил, привязанный к крепкому столбу,
 Моих долгих страданий, которые разбили бы мое сердце
 Назойливыми преследованиями, причиняющими вред.
 Разнесенный на тысячу кусочков сильными руками.


XI

 Среди меня не так много бед, как у Него.
 Тот, Кто "избежал грозового ветра и яростного наводнения",
 В счастливой гавани рассказывает историю своего путешествия;
 Но теперь, именно сейчас, переменчивое настроение моей Судьбы
 К стольким несчастьям обязывает меня
 Что каждый раз, когда я делаю шаг вперед, я трепещу.:
 Я больше не уклоняюсь от того зла, которое может обрушиться на меня.;
 Я больше не претендую на фальшивое благополучие.;
 Из-за человеческой хитрости ничто не может принести мне выгоды.
 В конце концов, от совранского штамма
 От Божественного Провидения я теперь завишу:
 Эту мысль, эту перспективу я временами приветствую.
 Мой единственный утешитель в умерших надеждах и страхах.
 Но человеческая слабость, когда она вспыхивает,
 На то, что движется, и может лишь видеть
 Печальные воспоминания о давно минувших годах;
 Какой хлеб я в такие моменты преломляю, какой напиток осушаю,
 От горьких слез я не могу удержаться,
 Спасаюсь, строя воздушные замки,
 Фантастическая живопись справедлива и столь же фальшива.


XII

 Если бы это было возможно, Время и прилив
 Могли бы отогнуть их назад и, подобно Памяти, увидеть
 Поблекшие следы более раннего дня жизни;
 И, сплетая новую паутину старой истории,
 В сладчайшую ошибку могли бы привести мои шаги
 "Средь цветения цветов, где не блуждает моя юность";
 Тогда бы воспоминания о долгом печальном пути
 Предоставьте мне больший запас Жизненного контента:
 Просмотр fair converse и веселой компании,
 Где этот и другой ключ
 У нее был для открытия сердец новым намерениям;--
 Поля, частые прогулки, прекрасное шоу,
 Вид, снег, розы, видимость,
 Мягкое и любезное выражение лица, такое серьезно-веселое,
 Исключительная дружба, начисто отбрасывающая прочь
 Все низменные желания, земные и нечистые,
 Как тот, Другого я никогда не увижу;--
 Ах, тщетные, тщетные воспоминания! куда ведете вы меня
 С этим слабым сердцем, которое все еще должно трудиться и уставать
 Чтобы укротить (как следует укрощать) ваше тщеславное Желание?

 L'ENVOI

 Хватит, Канцон! хватит: ибо я мог бы болтать
 Без компа тысячу лет; и если случится,
 Вини в этом свое чрезмерно большое и затянувшееся напряжение
 Мы никогда не увидим (уверяю, который винит) содержат
 В океане вода профессионалы в вазе, значит, малый,
 Ни петь я тонкие линии в мягкие тона
 За порыв хвалы, моя песня, чтобы человек знал
 Чистая правда, которой изобилует мой собственный опыт.;
 Хотел бы Бог, чтобы они были материалом, из которого строятся наши мечты!



ПРОЩАЙ, КОИМБРА!


 Сладкие прозрачные воды Мондего-стрим,
 Из моих Воспоминаний о спокойном поединке,
 Где надуманный, затяжной, предательский Эсперанс
 Долгие годы вводил меня в заблуждение ослепляющим сном:
 С тобой я расстаюсь, да, и все же я никогда не ошибусь.
 Те давние воспоминания, которые усиливают твои чары.
 Запрещай мне меняться при каждом удобном случае.,
 И чем дальше я ускоряюсь, тем ближе кажусь.
 Что ж, пусть моя Судьба поможет этому инструменту.
 Души в новых странных областях, широких и необозримых,
 Отданный ветрам и водной стихии:
 Но отсюда и мой Дух, сопровождаемый тобой,
 Переносимый на проворных крыльях, которые одарила Мечтательность,
 Летит домой и купает ее, Уотерс! в твоем приливе.




ТОМАС КЭМПБЕЛЛ

(1777-1844)

[Иллюстрация: ТОМАС КЭМПБЕЛЛ]


Жизнь Томаса Кэмпбелла, хотя и была в значительной степени удачливой,
не была богата событиями. Она не была отмечена такими блестящими успехами, какие
последовали за карьерой Скотта; и слава не была куплена ценой
стольких страданий и ошибок, какими заплатил за свои лавры Байрон,
Шелли и Бернс; но его звезда сияла ясным и устойчивым лучом,
с юношеских часов, ознаменовавших его первый триумф, почти до конца жизни.
конец. Дары мира - слава поэта и общественные почести
и награды, которые свидетельствовали об этом, - были даны щедрой рукой;
и до тех пор, пока смерть любимой жены и потеря двоих его
детей - сыновей, любимых любовью, превосходящей обычную любовь
отцов - не разрушили очарование, Кэмпбелла, возможно, почти похитили
как тип счастливого литератора.

Томас Кэмпбелл родился в Глазго 27 июля 1777 года. Его семья
была многочисленной и респектабельной, и ветвь, к которой он
принадлежал, много лет проживала в Аргайлшире, где их
называли Кэмпбеллами из Кирнана, из поместья, в котором
дед поэта проживал и где он умер. Его третий сын,
Александр, отец поэта, одно время был главой фирмы
в Глазго, ведя прибыльный бизнес с Фалмутом в Вирджинии; но
как и почти все торговцы, занимающиеся американской торговлей, он
был разрушен Революционной войной. В возрасте шестидесяти пяти лет он
оказался бедным человеком, вовлеченным в дорогостоящий судебный процесс в канцелярии, который
в конечном итоге был решен не в его пользу, и с женой и девятью детьми
на его иждивении. Все, на что ему оставалось жить к моменту рождения его сына
Томаса, - это то немногое, что осталось ему от его маленького
имущество, когда будут выплачены долги, и небольшие ежегодные суммы от двух
попечительских обществ, членом которых он был. Поэту повезло
с родителями: оба они были людьми высокого характера, горячими
преданными своим детям, образование которых было их главной заботой
- их представление о воспитании включало в себя воспитание сердца и
не только ум, но и манеры.

Когда Томасу исполнилось восемь лет, его отправили в среднюю школу в Глазго,
где он начал изучать латынь и греческий. "Я так рано посвятил себя
поэзии, - пишет он, - что в десять лет, когда наш учитель Дэвид
Эллисон, переводившая нам первую эклогу Вергилия, я был
буквально в восторге от ее красоты. На тринадцатом курсе я поступил в
Университет Глазго и надел красную мантию. Радость
случай заставил меня можете съесть мой завтрак. Было ли это
предчувствие или сам замок-дом моего самолюбия, я уже тогда
день-сон, как будто я должен однажды стать лордом ректором университета."

Мальчиком Кэмпбелл хорошо познакомился с латынью
в колледже обычно читали греческих поэтов, и он всегда был более склонен
чтобы гордиться своим знанием греческой поэзии, чем о своей собственной
репутация в искусстве. Его жизнь в колледже был принят во времена Великой
политические волнения. Революция витала в воздухе, и все молодые люди
пылали энтузиазмом по отношению к делу свободы и с
великодушным сочувствием к угнетенным народам, особенно к полякам и
Грекам. Кэмпбелл был охвачен священным огнем, которому позже суждено было
коснуться губ Байрона и Шелли; и в его самом раннем опубликованном стихотворении
его интерес к Польше, который никогда не угасал в его сердце,
нашел свое первое выражение. Это стихотворение "Радости надежды", произведение,
название которого отныне должно было быть неразрывно связано с его именем
автора, было опубликовано в 1799 году, когда Кэмпбеллу было ровно
двадцать один год и девять месяцев от роду. Его сразу поместили его в
общественные пользу, хотя он встретили с обычными трудностями, которые испытывал
первое стихотворение неизвестного писателя, в поиске издателя. Авторское право
в конце концов было куплено Манделлом за шестьдесят фунтов, которые должны были быть оплачены частично
деньгами, а частично книгами. Через три года после публикации лондонский
издатель ценили его как сумму ренту в двести фунтов для
жизни; Манделл, игнорирование его законных прав, вел себя так много
щедрость, что от продажи первых семи выпусков Кэмпбелл
не менее, чем за девятьсот фунтов. К тому же этот материал
- свидетельством ее успеха, десятки анекдотов показать на благосклонность
котором он был получен поэтов и писателей того времени.
Величайший и благороднейший из них, Вальтер Скотт, был самым щедрым в
своем приеме. Он дал обед в честь Кэмпбелла и представил его
своим друзьям и от души автору книги "Радости надежды".

Казалось естественным, что для молодого человека, так успешно запущен
в литературных кружков Эдинбург и Глазго, чтобы преследовать его
преимущество в большой литературный мир Лондона. Но Кэмпбелл судить
сам с чувством юмора тяжести. "В настоящее время, - пишет он в письме,
"Я неотесанный шотландский парень, и в компании умников и гениев я бы
представляю собой всего лишь скучную фигуру с моим северным акцентом и моим "braw Scotch
boos ". " Взгляды многих молодых людей того времени были обращены
в Германию, где Гете и Шиллер, Лессинг и Виланд
создавали золотой век литературы своей страны; и Кэмпбелл,
полный юношеских надежд и энтузиазма, с небольшим количеством денег в кармане.
карман, полный решимости посетить Континент, прежде чем устроиться на работу
в Лондоне. В 1800 году он отправился в Ратисбон, которого достиг за три
дня до того, как туда вошли французы со своей армией. Его пребывание там было
переполнен живописными и трагические события, описанные в его
письма к друзьям дома, - "в прозе", а его биограф справедливо говорит,
"которую едва ли превзойдет даже его лучшая поэзия". С крыши
Шотландского бенедиктинского монастыря Святого Иакова, где Кэмпбелла часто принимали,
находясь в Ратисбоне, он был свидетелем битвы при
Гогенлиндене, на котором он написал стихотворение еще знакомые каждому
школьник. Измученный кровавым остановить войны, он уехал из Ратисбона и
в следующем году вернулся в Англию. Живя в Альтоне, он написал не менее
четырнадцати своих второстепенных стихотворений, но лишь немногие из них избежали
суровости его окончательного приговора, когда он пришел собирать свои стихи для
публикация. Среди этих немногих лучших были изгнание Эрин и
благородный ода 'матросы из Англии стихотворения, которые, пожалуй
его имя заслуживает того, чтобы жить; хотя в боевой состав Балтийского в
оригинальная форма 'Битва Копенгаген'--к сожалению, не тот
самый известный-это вполне достойное место рядом с ним.

Вернувшись с Континента, Кэмпбелл обнаружил, что его приняли
самым теплым образом не только в литературном мире, но и в кругах, которые
считались социально более высокими. Его поэзия пришлась по вкусу всем слоям общества
которые составляют широкую читающую публику; его арфа понравилась многим
струны, и в нем зазвучали истинные ноты патриотизма, человечности,
любви и чувств. "Его самые счастливые моменты в этот период, - говорит его
биограф, - по-видимому, прошли с миссис Сиддонс, семейством Кембл,
и его другом Телфордом, выдающимся инженером, для которого он
позже он назвал своего старшего сына. Лорд Минто по возвращении из
Вены очень заинтересовался Кэмпбеллом и настоял на том, чтобы тот занял
его апартаменты на сезон в его городском доме на Ганновер-сквер.
Когда сезон закончился, лорд Минто вернулся в Шотландию, взяв с собой
поэт был с ним в качестве попутчика. В замке Минто Кэмпбелл встретил
среди других посетителей Вальтера Скотта, и именно там были написаны
"Предупреждение Лохиэля" и переработан "Хоэнлинден", и оба стихотворения
подготовлены к печати.

В 1803 году Кэмпбелл женился на своей двоюродной сестре Матильде Синклер. Брак
был счастливым; Вашингтон Ирвинг говорит о личной красоте леди
и говорит, что ее умственные качества в равной степени соответствовали
этому. "На самом деле, - добавляет он, - она была более подходящей женой для поэта, чем обычно бывают жены поэтов.
и на этот раз сын песни женился на
реальность, а не поэтический вымысел".

За семнадцать лет он содержал себя и свою семью, что было
для большей части задач-работы, не всегда хорошо оплачиваемые и более
осложняется плохим состоянием его здоровья. В 1801 отец Кэмпбелла
умер, старик, девяносто один, и с ним перестала малые
благожелательный-общества пенсии, что с того, что Томас и старший сын
живя в Америке могли бы внести свой вклад, до сих пор хранится у родителей в
достойный комфорт. Но вскоре после женитьбы Томаса и рождения его
первого ребенка американский брат потерпел неудачу, так что благочестивый долг
поддержка престарелой матери теперь выпала на долю поэта в одиночку. Он принял
в дополнение к своей ношей, как мужественно, как и следовало ожидать, так
щедрый характер, но нет сомнений, что он был в большой бедности
в течение нескольких лет. Несмотря на то, что он часто впадал в уныние, и на то были веские причины, его
природная жизнерадостность и здравый смысл всегда приходили на помощь, и
даже находясь в самом низшем положении, он сохранял уважение и привязанность своих
многочисленных друзей.

В 1805 году Кэмпбелл получил пенсию в 200 фунтов стерлингов, которое поймало его, когда
вознаграждения и расходы были вычтены, ;168 год. Половину этой суммы он
зарезервировал для себя, а остальное разделил между матерью
и двумя сестрами. В 1809 году он опубликовал "Гертруду из Вайоминга", которая
была завершена годом ранее. Оно было с восторгом встречено в
Эдинбурге и с не меньшей благосклонностью в Лондоне и вышло вторым
изданием весной 1810 года. Но, как и большая часть более
претенциозной поэзии Кэмпбелла, ей не удалось сохранить свое место в мировой
популярности. Действие стихотворения происходит в невозможной Пенсильвании
где обитают бизон и бобр, крокодил, кондор и
фламинго живут в счастливом соседстве в рощах магнолий и оливковых деревьев.;
в то время как краснокожий индеец пускает свою пирогу по Мичигану охотиться
бизон, в то время как блаженный пастух совершает поездку с девушками в
тембр, и голубоглазые немцы меняют свои мечи на секаторы,
Андалузцы танцуют сарабанду, бедные каледонцы топят свою тоску по дому.
заботится о трансатлантическом виски, а англичане сажают справедливое дерево Свободы
! История столь же нереальна, как и пейзаж, и рассказана в
стиле, безусловно, более натужном и искусственном, чем у Поупа, которому
действительно, молодого поэта часто неосмотрительно сравнивали. Но это
следует отметить, что стиль прозы Кэмпбелл был как прямой, так и в силе как
может быть хотел, а в двух его лучших лирических стихотворений, 'матросы из
Англии, и первый бросок 'в боевой состав Балтийского, он показывает
яркость замысла и силой ударив выражение в
белая горячка, в которой ни один из его современников была сильнее его.

Кэмпбелл заслуженно пользовался большим успехом в обществе, и история
его жизни в то время во многом является записью его встречи с
выдающиеся люди. Принцесса Уэльская радушно приняла его при своем дворе
он переписывался с мадам де Сталь, и когда она приехала в
Англию, он часто навещал ее и по ее просьбе читал ей свои лекции
о поэзии; он часто виделся с миссис Сиддонс, а когда был в Париже в 1814 году,
посетил в ее компании Лувр, чтобы увидеть статуи и картины,
которые Наполеон разграбил в Италии.

В 1826 году Кэмпбелл был назначен лордом-ректором Университета Глазго, а в
1828 году он был единогласно переизбран. Во время этого второго срока умерла его жена
, а в 1829 году была оказана беспрецедентная честь избрания на третий срок.
термин был дарован ему, хотя он должен был спор с не менее
соперник, чем сэр Вальтер Скотт. "Когда он поехал в Глазго на
инаугурацию в качестве лорда-ректора, - рассказывает его биограф, - добравшись до
колледжа Грин, он обнаружил, что мальчики забрасывают друг друга снежками. Он
бросился в общую кучу и стал швырять снежки направо и налево
с большой ловкостью, к большому удовольствию мальчиков, но к большому
скандалу профессоров. Он гордился тем, посудина дала
ему Глазго ребятами, но от чести, оказанной его колледжа
титул у него был менее разумный. Он ненавидел, как звучит "доктор Кэмпбелл",
и сказал знакомому, что ни один его друг никогда не назвал бы его так.
"

Создание при его непосредственном посредничестве Лондонского университета
было самой важной общественной работой Кэмпбелла. Позже его жизнь была
на какое-то время почти полностью поглощена его интересом к делу создания
Польши - делу, которое с юности было близко его сердцу.
Но по мере того, как он становился старше и его здоровье ухудшалось, он становился все более и более
беспокойным и, наконец, в 1843 году поселился в Булони. Его
родители, его братья и сестры, его жена, двое его детей, которых он так
нежно любил, - все ушли. Но он все еще переписывался со своими
друзьями, и до последнего его разговор был веселым и приятным. В июне
1844 года он умер, а в июле был похоронен в Вестминстерском аббатстве в
Уголке поэтов. У его могилы стоял Милман, герцог Аргайл, -
глава своего клана, - сэр Роберт Пил, Броэм, Локхарт, Маколей,
Д'Израэли, Гораций Смит, Кроли и Теккерей, а также многие другие, и
когда были произнесены слова "Прах к праху", полковник Ширма,
выдающийся поляк, рассыпавший по гробу горсть земли с
могилы Костюшко в Кракове.



НАДЕЖДА

Из "Радостей надежды"


 В канун лета, когда неземной поклон Небес
 Яркой аркой простирается над сверкающими холмами внизу,
 Почему к той горе обращается задумчивый взгляд,
 Чья яркая от солнца вершина сливается с небом?
 Почему появляются эти скалы темного оттенка
 Милее, чем весь пейзаж, улыбающийся вблизи?
 Это расстояние придает очарование виду,
 И окутывает гору своим лазурным оттенком.
 Таким образом, мы с восторгом задерживаемся, чтобы осмотреть
 Обещанные радости неизмеренного жизненного пути;
 Таким образом, издалека каждая смутно обнаруженная сцена
 Кажется более приятной, чем все прошлое,
 И каждая форма, которую может восстановить фантазия
 Из темного забвения божественно сияет там.
 Какой могущественный дух направляет восхищенный взор
 Чтобы проникнуть сквозь тени смутного будущего?
 Может ли Мудрость одолжить со всей ее небесной силой,
 Залог ожидаемого часа Радости?
 О нет! она мрачно видит судьбу человека.--
 Ее тусклый горизонт ограничен пядью;
 Или, если она держит изображение на виду,
 Это Природа, изображенная слишком строго правдиво.
 С тобою, сладкая Надежда, пребывает небесный свет
 Который изливает глубочайший восторг на взор.;
 В тебе - очарование запутанного пути жизни.,
 Который вызывает на игру каждую дремлющую страсть.
 Разбуженный твоим прикосновением, я вижу сестринскую группу,
 Наблюдающую на цыпочках, начинающую по твоему приказу,
 И летящую туда, куда им велит твой мандат,
 На путь Наслаждения или яркой карьеры Славы....
 Где беспокойное сердце, обреченное делиться?
 Тяжелый труд или одинокая забота.,
 Не омраченный призрачными мыслями, которые сбиваются с пути.
 Чтобы сосчитать радости лучшего дня Фортуны?
 Природа, жизнь и свобода возрождаются
 Тусклоглазый обитатель мрака подземелья;
 Давно потерянный друг или вернувшийся к жизни несчастный ребенок,
 Улыбается своему пылающему очагу и социальному столу;
 Согревающие его сердце слезы восторга текут,
 И добродетель торжествует над памятным горем.
 Не упрекай его мирный, гордый Разум; и не разрушай
 Призрачные формы нетварной радости,
 Которые подстегивают затянувшийся прилив жизни и изливают
 Самопроизвольный сон в свой полуночный час.
 Слушайте! дикий маньяк поет, чтобы укорить шторм
 Который так медленно треплет далекий парус ее возлюбленного.;
 Она, печальная зрительница, на зимнем берегу,
 Наблюдал за грубым всплеском его тела без савана, который нес на себе,
 Узнал бледную фигуру и, вскрикнув от изумления,,
 Сжал ее холодные руки и устремил на нее сводящий с ума взгляд;
 Бедная овдовевшая негодяйка! Там она плакала напрасно.,
 Пока воспоминания не покинули ее измученный мозг.:--
 Но Мерси подарила, чтобы очаровать чувство горя,
 Идеальный покой, которого истина никогда не смогла бы даровать;
 Согревают ее сердце радости Причудливого луча,
 И бесцельная Надежда услаждает ее самую мрачную мечту.
 Часто, когда вон та луна поднимается в полночное небо,
 И одинокая морская птица испускает свой самый дикий крик,
 Сложенный на круче, ее пылающий хворост горит.
 Приветствовать кору, которая никогда не сможет вернуться;
 И она все еще ждет, но едва ли удерживается от слез
 Эта постоянная любовь может задержаться на глубине.



ПАДЕНИЕ ПОЛЬШИ

Из "Удовольствий надежды"


 О Святая Истина! Твой триумф ненадолго прекратился,
 И Надежда, твоя сестра, перестала улыбаться вместе с тобой,
 Когда союзное Угнетение вылилось в северные войны
 Ее усатые пандоры и свирепые гусары,
 Развевала свой грозный штандарт на утреннем ветру,
 Била в свой громкий барабан и трубила в свой трубный рожок;
 Буйный ужас навис над ее фургоном,
 Предвещая гнев Польше - и человечеству!
 Последняя чемпионка Варшавы с высоты своего роста обозревала,
 Широко раскинувшиеся поля, сплошные руины--
 О Небеса! он воскликнул: "Спаси мою истекающую кровью страну!"
 Неужели нет руки свыше, чтобы защитить храбрых?
 И все же, хотя разрушения захлестывают эти прекрасные равнины,
 Восстаньте, собратья! наша страна все еще жива.
 Этим ужасным именем мы размахиваем мечом в вышине,
 И поклянись за нее жить! вместе с ней умереть!
 - Сказал он, и на укрепленных высотах выстроились
 Его верные воины, немногочисленные, но непоколебимые;
 Поступательные и медленные, они образуют ужасный фронт,
 Тихие, как бриз, но ужасные, как буря;
 Низкие бормочущие звуки развеваются на их знаменах:
 Месть или смерть - лозунг и ответ.;
 Затем зазвучали ноты, всемогущие очаровать.,
 И громкий набат забил их последнюю тревогу!
 Напрасно, увы! напрасно, вы, немногие храбрецы!
 От ранга к рангу разнесся ваш залповый гром;
 О, самая кровавая картина в книге Времени,
 Сарматия пала, невредимая, без преступления;
 Не нашла ни великодушного друга, ни сострадательного врага,
 Сила в ее руках, ни милосердие в ее горе!
 Выронила из ослабевших рук сломанное копье,
 Закрыла свой ясный глаз и пресекла свою высокую карьеру;
 Надежда на время попрощалась с миром,
 И Свобода взвизгнула, когда Костюшко пал!
 Солнце зашло, но бойня там не прекратилась;
 Шумное убийство потрясло полуночный воздух.--
 На гордой арке Праги пылают огни руин,
 Его окрашенные кровью воды журчат далеко внизу;
 Шторм преобладает, крепостной вал уступает дорогу,
 Раздается дикий крик ужаса и смятения!
 Слушайте, как с грохотом падают тлеющие груды!,
 Тысячи воплей взывают к безнадежному милосердию!
 Земля содрогнулась - красные метеоры пронеслись по небу.,
 И сознательная Природа содрогнулась от крика!
 О праведные Небеса! прежде чем Свобода обрела могилу,
 Почему уснул меч, всемогущий спасать?
 Где была твоя рука, о Месть! где твой жезл,
 Который поразил врагов Сиона и Бога;
 Который сокрушил гордого Аммона, когда его железная колесница
 Была запряжена в ярмо гнева и гремела издалека?
 Где была буря, которая дремала, пока войско
 окровавленного фараона не покинуло свой дрожащий берег;
 Затем в диком смятении повелело пучине течь,
 И подняло океан на их пути внизу?
 Отошедшие духи могущественных мертвецов!
 Вы, которые при Марафоне и Левктре истекали кровью!
 Друзья мира! верните ваши мечи человеку!,
 Сражайтесь за его святое дело и возглавьте авангард.;
 Но ради искупления Сарматии кровавыми слезами,
 И сделайте ее руку могущественной, как свою собственную;
 О! еще раз вернитесь к делу Свободы
 Патриот Телл, Брюс из Бэннокберна!



РАБ

Из "Радостей надежды"


 И скажите, высшие Силы! которые глубоко сканируют
 Темные указы Небес, еще непостижимые для человека,--
 Когда мир призовет вниз, чтобы очистить свой позор,
 Этот зародыш духа, еще без имени,
 Этот друг Природы, чьи мстящие руки
 Разорвутся ли несокрушимые оковы ливийца?
 Который, сурово оставляя следы на своей родной земле
 Кровь, слезы, страдания и тяжкий труд,
 Призовет каждое праведное сердце возрадоваться, увидев
 Мир рабам и месть свободным!
 Но, все же, деградировавшие люди! ожидаемый день
 Который разбьет вашу горькую чашу, еще далеко.;
 Торговля, богатство и мода все еще требуют, чтобы вы истекли кровью,
 И святые люди приводят Священные Писания в подтверждение своих поступков;
 Бичеванный и униженный, ни один британец не опускается до спасения
 Негодяй, трус - да, потому что раб!
 Вечная природа! когда твоя гигантская рука
 Поднял наводнения и выровнял дрожащую землю,
 Когда жизнь, поражая, зародилась по твоему пластическому зову,
 Бесконечные твои формы, и человек - владыка всего:--
 Скажи, эта величественная форма была вдохновлена тобой,
 Носить вечные цепи и преклонять колена?
 Был ли человек обречен на тяжкий труд раба человека?,
 Был ли он впряжен в ярмо вместе с животными и прикован к земле?,
 Взвешен на весах тирана его золотом?
 Нет! Природа запечатлела нас в небесной форме!
 Она не повелела негодяю подчиниться своему неблагодарному трудовому порыву,
 Ни, дрожа, принять гроши и бич.;
 Ни бездомному ливийцу в бурной пучине.,
 Призывать имя своей страны и рыдать!
 О чудо! однажды, одержав победу на своей бескрайней равнине,
 Трепещущий вождь Конго любил царствовать;
 С пожарами, подобными его родному небу,
 Сила в его руке и молния в его глазах;
 Рыскал дикими ногами по своей освещенной солнцем зоне,
 Копье, лев и леса, его собственные;
 Или руководил боем, дерзкий, без плана,
 Бесхитростный дикарь, но бесстрашный человек.
 Пришел грабитель; - увы! слава не улыбается
 За вождя Конго, вон на тех индийских островах;
 Навеки павшего! теперь нет сына природы,
 На его мужественном челе начертана Свобода.
 Ослабевший, истекающий кровью, связанный, он проплакал всю ночь напролет,
 И когда с моря подул ветер, день без росы,
 Начался, с разрывающимся сердцем, навсегда.
 Проклинать солнце, освещающее их грешный берег!
 Пронзительно протрубил рог; под этот тревожный звон
 Его ангел-хранитель в последний раз попрощался.
 Эта погребальная панихида покорилась тьме.
 Пламенное величие щедрого ума.
 Бедный скованный человек! Я слышу твое тихое дыхание.
 Неосвященные клятвы вины, дитя Горя.:
 В твоем сердце нет друзей; и можешь ли ты укрыться там?
 Желание, но не смерть, страсть, но отчаяние?
 Овдовевшая индианка, когда ее господин умирает,
 Взбирается на страшную гору и смело идет к погребальным кострам.
 Так падает сердце при горьком вздохе Рабства.;
 Так умирает Добродетель, супруга Свободы!



СМЕРТЬ И БУДУЩАЯ ЖИЗНЬ

Из "Радостей надежды"


 Неувядающая надежда! когда догорят последние угольки жизни,
 Когда душа к душе и прах к праху вернутся!
 Небеса вверяют тебе этот ужасный час.
 О, тогда грядет царствие твое! Бессмертная Сила!
 Что, если каждая искра земного восторга взлетит
 Дрожащие губы, бледные щеки и закрывающийся глаз,--
 Светлые для души руки твоего серафима передают
 Утренний сон о вечном дне жизни--
 Тогда, тогда начинаются триумф и транс,
 И весь дух феникса сгорает внутри!
 О глубокая-чарующая прелюдия к отдыху,
 Рассвет блаженства, сумерки наших горестей!
 И все же я наполовину слышу, как тяжело вздыхает дух.,
 Это ужасно - умирать!
 Таинственные миры, не исследованные солнцем!
 Там, где никогда не останавливался поток далеких странствий Времени,--
 Из твоих непостижимых теней и невидимых сфер,
 Приходит предупреждение, не услышанное другими ушами.
 Это повелительная труба Небес, длинная и громкая,
 Как Синайский гром, раскатывающийся из тучи!
 В то время как Природа слышит, с доверием, смешанным с ужасом,
 Шок, который швыряет ее ткань в пыль;
 И, как дрожащий еврей, когда он наступил
 Ревущие волны, и призвал своего Бога,
 Смертные ужасы омрачают бессмертное блаженство,
 И вопли, и парит над темной бездной!
 Дочь Веры, пробудись, восстань, иллюм
 Страшная неизвестность, хаос могилы;
 Растопите и рассеяйте, призрачные сомнения, которые накатывают
 Киммерийская тьма над расставшейся душой!
 Лети, как лунноглазый вестник Смятения,
 Преследуемый на своем ночном коне дневной звездой!
 Борьба окончена - муки Природы близки,
 И последний восторг жизни торжествует над ее горестями.
 Слушайте! как глаза духа, с орлиным взором,
 Небесный полдень, не ослепленный пламенем.,
 На небесных ветрах, уносящих ее в небо.
 Плывут сладкие тона рожденной звездами мелодии.;
 Дикий, как этот священный гимн, посланный во славу.
 Пастухи Вифлеема в уединенной долине,
 Когда Иордан утихомирил свои волны, а полночь затихла
 Наблюдали со святых башен Сионского холма.
 Душа праведного! спутник мертвых!
 Где твой дом и куда ты бежишь?
 Твое существо возвращается к своему небесному источнику.
 Стремительный, как комета, летит туда, откуда он поднялся.;
 Обреченный на своем воздушном пути некоторое время гореть.,
 И обреченный, как ты, путешествовать и возвращаться.
 Слушай! управляемый из взрывающегося центра мира,
 Со звуками, сотрясающими небесную твердь,
 Карьерный путь огненного гиганта, быстрый и далекий,
 На гулких колесах и несокрушимой машине;
 С планеты, кружащейся на планету более отдаленную,
 Он посещает сферы, недоступные мысли;
 Но, возвращаясь домой, когда его курс пройден,
 Сдерживает красное ярмо и смешивается с солнцем:
 Так путешественница по земле распустила
 Свои трепещущие крылья, покидая мир;
 И по пути, по которому никогда не ступала смертная,,
 Устремилась к своему источнику, груди своего Бога!
 О, она живет там, Небеса, под твоими ужасными просторами,
 Один безнадежный, темный идолопоклонник Случая,
 Довольный тем, что его кормят нерафинированными удовольствиями,
 Тепловатые страсти скромного ума,
 Который, гниющий на земле, лишенный всякого доверия,
 В безрадостном союзе обвенчанный с прахом,
 Мог ли всю свою энергию расставания отбросить,
 И называете этот бесплодный мир достаточным блаженством?
 Увы! Там живут люди с лицом, устремленным к небесам,,
 С культурной душой и безмятежным взглядом разумных людей,
 Приветствующие тебя, Человек! дневной паломник,
 Супруг червя и брат глины;
 Хрупкий, как лист в желтой осенней беседке,
 Пыль на ветру или роса на цветке;
 Одинокий раб, дитя без отца,
 Чья бренная жизнь и мгновенный огонь
 Освещают до могилы его случайно созданную форму,
 Как океанские обломки освещают шторм;
 И когда раздается ужасающая вспышка орудий,
 Сегодняшняя ночь и тишина канут во веки веков!
 Это те напыщенные вести, которые вы провозглашаете,
 Светочи мира и полубоги Славы?
 Это ваш триумф, это ваши гордые аплодисменты,
 Дети Истины и поборники ее дела?
 Это ли искала Наука на усталых крыльях,
 По берегам и морям, каждое немое и живое существо?
 Стартовал с пилотом Иберии с крутых склонов,
 К неизведанным мирам и островам за пучиной?
 Или по холму проехала ее живая колесница,
 И с триумфом прокатилась по Небесным знамениям?
 О звездноокая Наука, странствовала ли ты там,
 Чтобы донести до нас послание отчаяния?
 Тогда привяжи ладонь, чело твоего мудреца к костюму,
 Из обожженных листьев и плодов, изгоняющих смерть.
 Ах я! лавровый венок, который поднимает Убийство.,
 Вскормленный кровью и орошенный слезами вдовы.,
 Кажется не таким мерзким, таким испорченным и таким ужасным,
 Как паслен, обволакивающий голову скептика.
 Что такое факел фанатика, цепь тирана?
 Я улыбаюсь смерти, если остается надежда на Небеса!
 Но если воинственные ветры борьбы природы
 Будут всем вероломным уставом моей жизни;
 Если пробудится Случай, неумолимая сила,
 Это хрупкое и лихорадочное существо на час вперед;
 Обреченное пронестись по шаткой сцене мира,
 Быстрое, как буря, несущаяся по безднам;
 Познать Восторг, но по ее прощальной улыбке,
 И трудиться, и желать, и немного поплакать;--
 Тогда растайте, вы, элементы, что сформировались напрасно
 Этот беспокойный пульс и дальновидный мозг!
 Увядайте, вы, полевые цветы, памятники моей гибели,
 И опускайтесь, вы, звезды, которые освещают мне путь к могиле!
 Истина, всегда прекрасная, с сотворения мира,
 Враг тиранов и друг человека,--
 Как могут твои слова пробудить от сладкого сна
 Успокаивающая Добродетель, подушечкой к сердцу!
 И все же, если бы твой голос прозвучал как раскат грома.,
 И это было правдой, о которой Природа никогда не говорила.,
 Пусть Мудрость не улыбается на своем завоеванном поле.:
 Не восходит восторг, не раскрывается сокровище.
 О! пусть она читает, но не громко и не в приподнятом настроении,
 Судьба, которая ограждает нас от лучшей участи;
 Но, печальные, как ангелы, из-за греха хорошего человека,
 Плачьте, чтобы записать, и краснейте, чтобы признать это!



ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЛОХИЭЛЯ


 ВОЛШЕБНИК

 Лохиэль, Лохиэль! берегись того дня,
 Когда Низменности встретят тебя в боевом порядке!
 Ибо поле мертвых окрашивается в красный цвет перед моим взором.,
 И кланы Каллодена рассеяны в битве.
 Они сплачиваются, они истекают кровью за свое королевство и корону.;
 Горе, горе всадникам, которые топчут их!
 Гордые Камберленды гарцуют, оскорбляя убитых,
 И по их выбитым копытами грудям ступают на равнину.
 Но послушай! сквозь быстро сверкающую молнию войны,
 Какой конь летит в пустыню неистово и далеко?
 Это твой, о Гленуллин! чья невеста будет ждать,
 Как зажженный любовью сторожевой костер, всю ночь у ворот.
 Утром прибывает конь; на нем нет всадника.;
 Но уздечка его красна от знака отчаяния.
 Плачь, Альбин! на смерть и в плен повели!
 О, плачь! но твоим слезам не сосчитать мертвых:
 Ибо безжалостный меч взмахнет над Каллоденом,
 Каллоден! это пахнет кровью храбрецов.

 ЛОХИЭЛЬ

 Иди, проповедуй трусу, ты, предсказывающий смерть провидец!
 Или, если появятся кровавые Каллодены, столь ужасные,,
 Набрось, дотард, на свое старое колеблющееся зрение
 Эту мантию, чтобы скрыть призраки страха.

 ВОЛШЕБНИК

 Ha! смеешься ли ты, Лохиэль, над моим видением?
 Гордая птица гор, твое перо будет сорвано!
 Скажи, устремился ли смелый орел ликующе вперед,
 Из своего дома в темных клубящихся облаках севера?
 Lo! смертельный выстрел врага, превышающего скорость, заставил его ускакать
 Одинокий, несущий разрушение за границей;
 Но пусть он опустится от своего опустошения на высоте!
 Ах! домой пусть спешит, - ибо спойлер близок.
 Зачем поджигать дальнюю вершину? Зачем стрелять на поражение
 Эти тлеющие угли, словно звезды, отлитые с небосвода?
 Это огненный ливень разрушений, все ужасно гонимые
 Из своего гнезда этот маяк освещает тьму небес.
 О хохлатый Лохиэль! несравненный в могуществе,
 Чьи знамена поднимаются на высоту зубчатых стен,
 Небесный огонь вокруг тебя, чтобы взрывать и жечь;
 Возвращайся в свое жилище! все одинокие возвращаются!
 Ибо чернота пепла отметит место, где он стоял,
 И дикий материнский крик над ее голодающим выводком.

 ЛОХИЭЛЬ

 Ложный Волшебник, уходи! Я собрал свой клан;
 Их мечей тысяча, их груди едины!
 Они верны до последней капли своей крови и своего дыхания,
 И подобно жнецам спускаются к жатве смерти.
 Тогда поприветствуй коня Камберленда в шоке!
 Пусть он разбивает свою гордую пену, как волна о скалу!
 Но горе его сородичам и горе его делу,
 Когда Альбин с негодованием обнажает свой клеймор.;
 Когда толпятся вожди ее клана в шляпах, чтобы одержать победу,
 Рональд бесстрашный и Морей гордый,
 Все в клетчатых платьях с косами и перьями--

 ВОЛШЕБНИК

 Лохиэль, Лохиэль! берегись этого дня;
 Ибо, темный и отчаявшийся, я могу запечатать свой взор,
 Но человек не может скрыть то, что открыл бы Бог;
 "Закат жизни дает мне мистические знания",
 И грядущие события отбрасывают свои тени раньше.
 Говорю тебе, ужасное эхо Каллодена зазвучит еще долго.
 Ищейки, которые лают на твоего беглого короля.
 Смотри! помазан Небесами сосудами гнева.,
 Смотрите, куда он летит на своем пустынном пути!
 Теперь, во тьме и волнах, он скрывается от моего взора.:
 Восстаньте, восстаньте! вы, дикие бури, и прикройте его полет!
 Все кончено. Их раскаты грома стихают на вересковых пустошах:
 Каллоден потерян, и моя страна скорбит.
 Но где закованный в железо пленник? где?
 Ибо красное око битвы закрыто в отчаянии.
 Скажи, поднимается ли он на океанскую волну, изгнанный, покинутый,
 Как ветвь, выброшенная из его страны, истекающая кровью и разорванная?
 О нет! ибо близок более темный уход.;
 Военный барабан приглушен, и черны носилки.;
 Его погребальный колокол звонит: О Милосердие, рассеяй.
 Твое зрелище, от которого у меня леденеет дух при рассказе!
 Жизнь трепещет в конвульсиях в его дрожащих конечностях,
 И из его ноздрей в агонии течет кровь.
 Будь прокляты хворост, пылающий у его ног.,
 Куда будет брошено его сердце, прежде чем оно перестанет биться,
 Вместе с дымом от его пепла, чтобы отравить бурю--

 ЛОХИЭЛЬ

 Долой, безжалостный оскорбитель! Я не верю этой истории:
 Ибо никогда Альбину не суждено встретиться с судьбой
 Такой черной от бесчестия, такой грязной от отступления.
 Хотя мои гибнущие ряды должны быть залиты их кровью.,
 Как морские водоросли, скопившиеся на избитом прибоем берегу,
 Лохиэль, не запятнанный ни бегством, ни цепями,
 Пока в его груди теплится огонек жизни.,
 Восторжествует ли победитель или будет повержен смертью,
 Повернувшись спиной к полю боя, а ногами к врагу!
 И, не оставив в битве ни единого пятнышка на своем имени,
 Гордо взирай на Небеса со смертного ложа славы.



МЕЧТА СОЛДАТА.


 Наши горны пропели о перемирии, ибо опустилась ночная туча.,
 И звезды-часовые установили свою стражу в небе;
 И тысячи пали на землю, одолев,
 Усталых, чтобы уснуть, и раненых, чтобы умереть.

 Когда я отдыхал той ночью на своем соломенном тюфяке.,
 Клянусь пугающим волков хворостом, который охранял убитых.,
 Глубокой ночью я увидел сладостное видение.,
 И трижды до утра оно снилось мне снова.

 Я подумал об ужасном расположении поля битвы,
 Далеко, далеко я бродил по пустынной дороге:
 Была осень, и на пути взошел солнечный свет
 К дому моих отцов, который приветствовал мое возвращение.

 Я летел к приятным полям, которые так часто пересекал
 В утреннем марше жизни, когда моя грудь была молодой;
 Я услышал блеяние моих собственных горных козлов в вышине,
 И узнал сладкую мелодию, которую пели жнецы кукурузы.

 Затем мы поклялись выпить по кубку вина, и я нежно поклялся
 Из моего дома и моих плачущих друзей, чтобы никогда не расставаться.;
 Мои малыши поцеловали меня тысячу раз за все это время.,
 А моя жена громко рыдала от всего сердца.

 "Останься, останься с нами, отдохни; ты устал и измучен!"
 И рад был остаться их измученный войной солдат:--
 Но печаль вернулась с наступлением утра.,
 И голос в моем сонном ухе растаял вдали.



ДОЧЬ ЛОРДА УЛЛИНА


 Вождь, направляющийся в Высокогорье,
 Кричит: "Лодочник, не медли!
 И я дам тебе фунт серебра,
 Чтобы ты подвез нас к парому".

 "Итак, кто ты такой, чтобы переплыть Лохгайл,
 Эту темную и бурную воду?"
 "О, я вождь острова Ульва",
 И дочь этого лорда Уллина.

 "И постись перед людьми ее отца"
 Три дня мы бежали вместе;
 Ибо, если он найдет нас в долине,
 Моя кровь окрасит вереск.

 "Его всадники скачут за нами во весь опор".;
 Если они обнаружат наши шаги,,
 Тогда кто поддержит мою прекрасную невесту
 Когда они убьют ее любовника?

 Заговорил выносливый шотландец,
 "Я пойду, мой вождь ... Я готов";--
 Это не ради твоего серебряного блеска,
 Но ради твоей очаровательной леди;

 "И, клянусь моим словом! "Прекрасная птичка"
 В опасности медлить не будет;
 Поэтому, хотя волны бушуют белые,
 Я отвезу тебя на паром ".

 После этого шторм быстро усилился.,
 Водяной призрак пронзительно кричал;
 И в хмуром небе каждое лицо
 Потемнело, пока они говорили.

 Но ветер становился все более свирепым,
 И ночь становилась все мрачнее,
 По долине скакали вооруженные люди,
 Их топот раздавался все ближе.

 "О, поторопись, поторопись!" - кричит леди.,
 "Хотя вокруг нас собираются бури,,
 Я встречусь с бушующими небесами,,
 Но не с разгневанным отцом".

 Лодка покинула штормовую землю.,
 Перед ней было штормовое море.,
 Когда, о! слишком сильная для человеческой руки.,
 Буря собралась над ней.

 И все же они гребли среди рева.
 Из вод, быстро преобладающих:
 Господь Уллин дошли до того, что смертельный берег;
 Его гнев был изменен на плач.

 Для больной встревожен, сквозь бури и тени,
 Своего ребенка он не узнал:
 В одну прекрасную руку она протянула за помощь,
 И одна была рядом со своим возлюбленным.

 "Вернись! Вернись!" - закричал он в отчаянии.,
 "Переправься через эту бурную воду;
 И я прощу твоего вождя горцев,
 Моя дочь! - о, моя дочь!"

 Это было напрасно: громкие волны бились о берег.,
 Возвращение или помощь помешали.:--
 Буйные воды унесли его ребенка.,
 И он остался оплакивать.



ИЗГНАНИЕ ЭРИН


 На берег вышел бедный Изгнанник Эрин,
 Роса на его тонкой одежде была тяжелой и холодной;
 Он вздыхал О своей стране, когда в сумерках возвращался домой
 Чтобы побродить в одиночестве у обветренного холма;
 Но дневная звезда привлекла печальную преданность его очей,
 Ибо она взошла над его родным островом в океане,
 Где когда-то, в огне его юношеских чувств,
 Он спел дерзкий гимн _Erin go bragh_.

 Печальна моя судьба! сказал незнакомец с разбитым сердцем.;
 Дикий олень и волк могут убежать в укрытие.,
 Но у меня нет убежища от голода и опасностей.
 Дом и страна не принадлежат мне.
 Никогда больше в зеленых солнечных беседках
 Где жили мои предки, не проведу я сладких часов,
 И не покрою свою арфу дикорастущими цветами,
 И порази ряды _Эрин го браг_!

 Эрин, страна моя! хотя я печален и покинут,
 В мечтах я вновь посещаю твой избитый морем берег;
 Но, увы! в далекой чужой стране я просыпаюсь,
 И вздыхаю по друзьям, которые больше не могут встретиться со мной!
 О жестокая судьба! неужели ты никогда не заменишь меня?
 В мирном доме, где никакие опасности не смогут преследовать меня?
 Никогда больше мои братья не обнимут меня?
 Они умерли, защищая меня, или живут, чтобы сожалеть!

 Где дверь моей хижины, рядом с диким лесом?
 Сестры и отец! вы оплакивали ее падение?
 Где мать, которая смотрела на мое детство?
 И где же закадычный друг, дороже всего на свете?
 О! мое печальное сердце! давно покинутое удовольствиями,
 Почему оно обожало быстро увядающее сокровище?
 Слезы, как капли дождя, могут падать без меры,
 Но восторга и красоты они не могут вспомнить.

 И все же все эти печальные воспоминания подавляют,
 Одно предсмертное желание, которое может вызвать моя одинокая грудь:
 Эрин! изгнанник завещает тебе свое благословение!
 Земля моих предков! _Эрин го браг_!
 Погребенный и холодный, когда мое сердце останавливает свое движение,
 Зелеными будут твои поля, сладчайший остров океана!
 И твои барды, играющие на арфах, поют громко с преданностью.--
 Эрин мавурнин - _Эрин, вперед, хвастаться!



Вы, МОРЕПЛАВАТЕЛИ АНГЛИИ!


 Вы, мореплаватели Англии!
 Которые охраняют наши родные моря.;
 Чей флаг храбрился тысячу лет.,
 Битва и бриз!
 Ваш славный штандарт снова стартует
 Чтобы сразиться с другим врагом!
 И пронестись сквозь бездну,
 Пока дуют штормовые ветры;
 Пока битва бушует громко и долго,
 И дуют штормовые ветры.

 Дух ваших отцов
 Будем отталкиваться от каждой волны!--
 Для the deck это было поле их славы,
 А океан был их могилой:
 Там, где пали Блейк и могучий Нельсон,
 Ваши мужественные сердца будут пылать,
 Когда вы пронесетесь сквозь пучину,
 Пока дуют штормовые ветры;
 Пока битва бушует громко и долго,
 И дуют штормовые ветры.

 Британии не нужен бастион,
 Никаких башен вдоль крутых;
 Она идет над горными волнами.,
 Ее дом на глубине.
 Раскатами грома из ее родного дуба.
 Она усмиряет потоки внизу.,--
 Когда они с ревом набегают на берег.,
 Когда действительно дуют штормовые ветры;
 Когда битва разгорается громко и долго,
 И дуют штормовые ветры.

 Флаг Англии с метеоритами
 Будет гореть все так же ярко,
 Пока не уйдет тревожная ночь опасности,
 И не вернется звезда мира.
 Тогда, тогда, вы, воины океана!
 Наши песни и пиршество польются рекой
 Во славу вашего имени,
 Когда утихнет шторм;
 Когда не будет слышно больше огненной битвы,
 И буря перестала дуть.



HOHENLINDEN


 На Линдене, когда солнце стояло низко,
 Весь бескровный лежал на нехоженом снегу;
 И темным, как зима, был поток
 Конечно, быстро катящийся.

 Но Линден увидела другое зрелище:
 Когда глухой ночью забил барабан,
 Приказывая кострам смерти осветить
 Темноту ее пейзажа.

 При свете факелов и трубы, быстро построившись,
 Каждый всадник обнажил свой боевой клинок,
 И разъяренный всадник заржал,
 Присоединяясь к ужасному веселью.

 Затем холмы сотряс расколотый громом вопль.,
 Затем понесся конь, ведомый на битву,
 И громче, чем небесные молнии
 Вдали сверкала красная артиллерия.

 Но еще краснее будет гореть тот свет
 На холмах Линдена, покрытых пятнистым снегом,
 И еще более кровавый поток
 Изер стремительно катится.

 Сейчас утро, но на том уровне солнца мало.
 Оно может пробиться сквозь тучи войны, катящиеся серно-коричневым облаком,
 Где яростный Фрэнк и пламенный Гунн
 Кричат под своим сернистым пологом.

 Битва усиливается. Вперед, вы, храбрецы,,
 Кто спешит к славе или в могилу!
 Маши, Мюнхен! Развевай все свои знамена!,
 И атакуй со всем своим рыцарством!

 Немногие, очень немногие расстанутся там, где встретятся многие!
 Снег будет их покрывалом для укрытия,
 И каждый дерн под их ногами
 Будет могилой солдата.

 [Иллюстрация: ХОЭНЛИНДЕН.

 Фотогравюра с картины Мейссонье.

 Битва при Гогенлиндене, увековеченная в стихотворении Кэмпбелла,
 произошла 3 декабря 1800 года. Французы под командованием Моро разгромили
 Австрийцев под командованием эрцгерцога Иоанна.]



БИТВА При КОПЕНГАГЕНЕ


 Нельсона и Севера
 Воспой день!
 Когда их надменная сила возмутила,
 Он вступил в бой с датскими палубами,
 И двадцатью плавучими обломками
 Увенчал битву!

 Весь яркий, под апрельским солнцем,
 Сиял тот день!
 Когда британский флот прошел
 Через острова короны,
 И мимо города Копенгаген
 Остановились.

 С оружием в руках датский берег
 Гордо сияло;
 На каждом ружье зажженное клеймо,
 В смелой решительной руке,
 И принц всей страны
 Повел их вперед!

 Ибо Дания собрала здесь
 Всю свою мощь!
 С ее боевых кораблей, таких огромных
 Она срубила мачту,
 И стояла на якоре до последнего
 Приказала им сражаться!

 Другой благородный флот
 Их линии
 Вышел, но это были ничтожества
 К батареям, которые они принесли,
 Как левиафаны на плаву,
 В морской воде.

 Было десять утра четверга,
 Судя по перезвону,;
 Когда они дрейфовали по своему пути
 Воцарилась тишина, глубокая, как смерть,
 И самые смелые затаили дыхание
 На время--

 Прежде чем первый и роковой раунд
 Всколыхнул поток;
 В тот день каждый датчанин смотрел в окно,
 Как красный волк на свою добычу,
 И он поклялся, что его флаг будет развеваться
 Над нашей кровью.

 Не таким умом обладал
 Деготь Англии;
 Это была любовь к благородной игре
 Воспламенил его дубовое сердце,
 Ибо для него все это было одно и то же--
 Спорт и война.

 Все руки и глаза на страже,
 Пока они держатся,;
 Их движения легки, как крылья,,
 Каждый шаг, который надменно пружинит,
 Может ты знаешь их для царей
 Глубоко!

 Кошмарная Эдгар первый ударил
 Линии Дании ;
 Так как ее флаг очередь взлетели,
 Мюррей топнул ногой на борту,
 И сотня пушек взревела
 По сигналу!

 Троекратное "ура!" всего флота
 "Поет хуза!"
 Затем, в центре, в тылу и в авангарде,
 Каждый капитан, каждый солдат,
 С сердцем льва начали
 Бой.

 О, вскоре небеса потемнели.--
 Для каждого орудия
 Из его несокрушимых уст
 Окутал корабли мертвенной тенью,
 Подобно ураганному затмению
 солнца.

 Три часа бушующий огонь
 Не ослабевал;
 Но на четвертый их сигналы стали мрачными
 Появились сигналы бедствия и крушения,
 И датчанин слабым приветствием
 Отправил нас обратно.

 Голоса затихли, их выстрелы
 Медленно гремят.
 Они смолкли - и все завывает,
 Когда они ударяют в разбитый парус,
 Или в бледном пламени
 Освещают мрак.

 О смерть! - это было зрелище,
 Заполонившее наши глаза!
 Но мы спасли не одну команду
 Из волн алого оттенка,
 Прежде чем крест Англии взлетел
 Над ее наградой.

 Почему здесь не прекратилась борьба,
 О вы, храбрые?
 Почему истекает кровью оркестр старой Англии,
 В огне датской земли,
 Это бьет по самой руке
 Растянутый, чтобы сэкономить?

 Но бритты послали предупредить
 Датский город;
 Гордые враги, пусть месть уснет.;
 Если еще один цепной выстрел пронесется,
 Весь ваш флот в глубоководье
 Пойдем ко дну!

 Тогда вместо смерти наступит покой
 Позвольте нам принести!
 Если вы отдадите свой завоеванный флот,
 Вместе с экипажами - к ногам Англии,
 И сделайте так, чтобы представление соответствовало
 За нашего короля!

 Затем смерть сняла с него покров
 С того дня, как;
 И солнце ярко улыбалось
 На широком и печальном зрелище,
 Где угасли огни погребального света
 .

 И все же, среди ее обломков,
 И ее крови,
 Гордая Дания благословила нашего вождя
 За то, что он облегчил ее раны.;
 И звуки радости и горя
 Наполнили ее берег.

 Со всех сторон раздались диковинные крики
 Громко оборвались;
 Но прозвучала более благородная нота,
 Когда британцы, старые и молодые.
 Под их музыку оркестры пели
 "Дубовые сердца!"

 Ура! ура! из парка и тауэра,
 Лондон-таун!
 Когда король торжественно проедет
 От королевских ворот Сент-Джеймса,
 И ко всем своим сверстникам относится
 Наша слава!

 Колокола зазвонят! тот самый день
 Не должен закрываться,
 Но яркое пламя городов
 Осветит ночь,
 И кубок с вином сияет на свету
 Как оно течет!

 И все же- все же - среди радости
 И шума,
 Давай подумаем о тех, кто спит
 Полный многих морских саженей глубины
 Все рядом с твоим скалистым обрывом,
 Эльсинор!

 Храбрые сердца, на благо Британии
 Когда-то это было правдой!
 Хотя смерть погасила ваше пламя,
 Все же бессмертным будет ваше имя!
 Ибо вы умерли смертью славы
 С Riou!

 Тихо вздыхают небесные ветры
 Над твоей могилой!
 Пока катится скорбная волна,
 И соболезнует песня русалки,
 Поющей: "Слава душам
 храбрых!"



ИЗ "ОДЫ ЗИМЕ"


 Но воющая зима убежала издалека,
 К холмам, которые поддерживают полярную звезду,
 И любит кататься на машине, запряженной оленями
 С бесплодной Тьмой рядом с ним,
 Вокруг берега, где громогласный Лофоден
 Закручивает до смерти ревущего кита,
 Вокруг зала, где Рунический Один
 Воет свою боевую песню шторму;
 Спасайся, когда спускаешься на опустошенный земной шар
 Он путешествует на своем родном шторме.,
 Лишающий девственности травянистое одеяние Природы,
 И топчущий ее увядшую форму:--
 Пока вернувшийся повелитель света не примет на себя
 Стрелу, которая ведет его к полярному полю;
 Силы, пронзающей его воронье оперение
 И покрытый хрусталем щит.
 О повелитель бурь! чье свирепое ухо
 Радуется слышать лапландский барабан,
 Когда Безумие своим налитым кровью глазом
 Взывает К твоему ужасному божеству.
 Архангел! сила опустошения!
 Как быстро ты нисходишь!,
 Скажи, есть ли призыв смертных?
 Заклинания, способные коснуться твоего каменного сердца?
 Тогда, угрюмая Зима, услышь мою молитву,
 И мягко правь загубленным годом;
 Не охлаждай обнаженную грудь странника,
 Не замораживай падающую слезу негодяя;--
 К неубранному ложу содрогающейся Нужды
 Твои лихорадки, дышащие ужасом, перестают вести,
 И нежно на сиротскую головку
 Невинности снизойди,--
 Но в основном пощади, о царь облаков!
 Саилор в своих воздушных саванах;
 Когда обломки и маяки усеивают кручи,
 И призраки бродят по безднам.
 Еще мягче твои снежные бризы.
 Пролейтесь вон на те скалистые берега,
 Где замерзает широкая волна Рейна,
 Или ревет темно-коричневый Дунай.




КЭМПИОН

(-1619)

АВТОР : ЭРНЕСТ РИС


Доктор Томас Кэмпион, поэт-лирик, музыкант и доктор
медицины, - которого из трех свободных искусств, которыми он занимался,
помнят сейчас в основном благодаря его поэзии, - родился примерно в середине
шестнадцатый век; точная дата и место неизвестны. IT
высказывалось предположение, что он происходил из семьи Эссексов; но доказательств
этому нет. Также он не был, как остроумно предполагалось,
в каком-либо родстве со своим тезкой Эдмундом Кэмпионом, иезуитом. Что
несомненно и трижды интересно в случае с таким поэтом, так это то, что
он был почти современником Шекспира. Он жил в
Лондон на протяжении всего периода господства Шекспира на английской сцене
и пережил его всего на три-четыре года. Из
записи в реестре церкви Святого Данстана на Западе, Флит-стрит, мы
узнайте, что Кэмпион был похоронен там в феврале 1619-20 года. Но хотя
понятно, что два поэта, один из самых известных, другое
практически наименее известен, в большей галактики Елизаветинской, должны
часто встречаются в более узком Лондоне в тот день, нет
единая справочная В живет или работает как-то связывать одно с
другой.

Впервые мы слышим о Кэмпионе в Gray's Inn, где он был принят в члены клуба
в 1586 году, из чего ясно, что его первой идеей было заняться юриспруденцией.
юриспруденция. Однако ему это надоело еще до того, как его вызвали в бар; и
вместо этого обратившись к медицине, он, кажется, получил степень доктора медицины в
Кембридж, а затем снова перебрался в Лондон и начал
практиковать как врач, - весьма успешно, как показывают имена некоторых из
его наиболее выдающихся пациентов. Человек со вкусом, в самом лучшем смысле этого слова
культурный, музыкальный, вежливый, - его собственные латинские эпиграммы
сами по себе показали бы, что он обладал всем тем социальным инстинктом и тактом, которые
это так много значит в карьере врача. Ему также повезло в том, что он
нашел в Лондоне общество, наилучшим образом приспособленное для стимулирования его тонких
интеллектуального и художественного факультета. Первым публичным знаком своего
литературное творчество его книга 'Poemata,' Латинской эпиграммы называют
К, которые появились в 1595 году, и каждый экземпляр которого исчезла.
К счастью, вторая серия эпиграмм, написанная в более зрелые годы,
дала ему повод переиздать первую серию в связи с
ними, в год его смерти, 1619. Из двух серий мы узнаем
много интересных фактов о кругу его друзей и о нем самом, а также
очевидную легкость и приятность его жизни, поздней и ранней. Там
то же ли чувство стиля в его латинских стихах, что и в его
английских текстах; но, хотя у него было изрядное остроумие, с достаточной солью
в нем иногда, - как и в его ссылках на Барнабе Барнса, - его
способности были явно больше лирическими, чем эпиграмматическими, и его лирические
стихи - это все, что, вероятно, позволят ему требовательные потомки.
поднимитесь по крутому подъезду к Дому славы.

Его ранняя коллекция этих восхитительных маленьких стихотворений не был выдан
под его собственным именем, но и под Филиппа Rosetter музыкант,
кто написал музыку к половине книге; Другая половина бытия
Собственное сочинение Кэмпиона. Это первое из восхитительного набора
старых нотных тетрадей, которые являются единственным источником, на который мы можем опереться при написании его
лирических стихотворений, было опубликовано в 1601 году. Нет сомнения, что для многих
до этого года, Кэмпион был в привычку писать как
слова и музыку таких песен, как для частного разрешите его
друзей и себя. Некоторые из его лучших песен, запоминающееся
все, что он дал нам, были опубликованы в первом томе 1601.

Вышел в свет второй сборник песен Кэмпион, на этот раз
под своим собственным именем, вероятно, в 1613 году. Она озаглавлена "Две книги
напевов"; первая - "Божественные и нравоучительные песни", в которые включены некоторые из
лучших примеров такого рода во всей английской литературе; вторая
книга "Легкие фантазии влюбленных" очень хорошо описывается ее названием.
содержит много нежнейших песен о любви. Мы еще не исчерпали
список музыкальных сборников Кэмпиона. В 1617 году появятся еще два, "Третий и четвертый
Сборники напевов" были опубликованы другим небольшим фолиантом; и в них снова
представлены песни, достаточно прекрасные для любой антологии. Тем временем мы прошли
всеми его масками, которые являются одними из самых красивых в своем роде и
полны как лирических моментов, так и живописных эффектов. Первая была
исполнена в Уайтхолле на свадьбе "милорда Хейса" (сэр Джеймс
Хэй) в "Двенадцатой ночи", 1606-7. Еще три были написаны Кэмпионом в
1613 году; и в том же году он опубликовал свои "Песни скорби",
вызванные безвременной кончиной многообещающего молодого принца Генри,
который произошел в ноябре 1612 года. Эти песни, которые не
показать Кэмпион в своей лучшей форме, были переложены на музыку Copario (псевдоним Джон
Купер). Это завершает список поэзии Кэмпиона; но помимо его
реальной практики в искусстве поэзии и музыки, он писал о
теории того и другого. Его интересные "Наблюдения в области английского искусства
Стихи' (1602) сводится к наивному нападение на использование
рифма в поэзии, который выходит как ни странно от того, кто был
себя так ужасно рифмоплет, и который вызвал очень
убедительный ответ в защиту Даниила рифмы.В "Наблюдений"
очень примеров того, что может быть сделано в лирике
форма, без рифмы. Музыкальный памфлет Кэмпиона носит менее общий характер.
интересно, поскольку контрапункт, для которого он предложил несколько практических правил
, и теория музыки продвинулись так далеко с тех пор, как он написал.
Остается только добавить, что Кэмпион оставался в подвешенном состоянии среди забытых
поэтов со своего времени и до наших дней, когда профессор Арбер и мистер А. Х.
Буллен в своих различных антологиях и изданиях спасли его для нас.
Том его произведений, напечатанный частным образом мистером Булленом, появился в 1889 году.
Нынешний автор совсем недавно (1896) отредактировал очень полное издание
подборка текстов из серии "Лирические поэты". Слава Кэмпиона,
без сомнения, с этого времени ему суждено неуклонно расти,
поскольку он основан на стихах, которые так идеально и изысканно удовлетворяют
лирическому чувству и лирической взаимосвязи между музыкой и поэзией.

 [Подпись: Эрнест Рис]



ГИМН Во СЛАВУ НЕПТУНА


 Давайте споем об империи Нептуна,
 По чьему приказу повинуются волны;
 Кому платят дань реки,
 Скатываясь с высоких гор;
 Кому уступает чешуйчатая нация
 Почтение хрустальным полям
 Где они обитают;
 И каждый морской бог платит драгоценным камнем
 Ежегодно выходит из своей водяной камеры,
 Чтобы украсить диадему великого Нептуна.

 Танцующие в кольце тритоны
 Перед воротами его дворца заставляют
 Воду дрожать от их эха.,
 Подобно великому раскату грома:
 Морские нимфы пронзительно поют со своим акцентом,
 И Сирены, наученные убивать
 Своим сладким голосом,
 Заставляют каждую скалу отзываться эхом,
 На их нежный журчащий шум,
 Похвала безраздельная власть Нептуна.

 От опеки английских поэтов.



КОРИННЫ ПОЕТ


 Когда ей лютня поет Коринна,
 Ее голос возрождает свинцовые строки,
 И звучит в самых высоких нотах
 Как ясное эхо любого вызова.
 Но когда она говорит о скорби,,
 И когда ее вздохи разрывают струны.
 И когда ее лютня живет и умирает,
 Ведомый ее страстями, я тоже должен это делать:
 Ибо, когда она поет от удовольствия,,
 Мои мысли наслаждаются внезапным скачком,;
 Но если она говорит от горя,,
 И тогда в моем сердце рвутся струны.

 Из "Английских поэтов Уорда"



ИЗ "БОЖЕСТВЕННЫХ И НРАВСТВЕННЫХ ПЕСЕН"

(Современный текст А. Х. Буллена)


 Никогда еще непогода так охотно не клонила парус к берегу,
 Никогда не устававшие члены пилигрима задремали сильнее.
 Чем мой усталый дух жаждет сейчас вылететь из моей встревоженной груди.
 О, приди скорее, сладчайший Господь, и упокой мою душу!

 Вечно цветущие радости высокого Рая на небесах;
 Холодный век не глушит там наши уши, и пар не застилает наши глаза.:
 Слава, которую затмевает солнце, чьи лучи видят только Благословенные.
 О, приди скорее, славный Господь, и вознеси мою фею к Тебе!



К КОКЕТКЕ

(Современный текст А. Х. Буллена)


 Когда ты должен вернуться в тени подземелья,
 И вот прибыл новый уважаемый гость,
 Прекрасные духи окружают тебя.,
 Белая Иопа, блаженная Елена и остальные.,
 Чтобы услышать истории о твоей завершенной любви.
 С этого плавного языка, музыка которого может тронуть ад.;

 Тогда будешь ли ты говорить о пиршествах,
 О маскарадах и кутежах, которые устраивала милая юность,
 О турнирах и великих рыцарских поединках,
 И обо всех этих победах ради твоей красоты:
 Когда ты расскажешь об оказанных тебе почестях,
 Тогда расскажи, о, расскажи, как ты убил меня.



ПЕСНИ ИЗ "ЛЕГКИХ ФАНТАЗИЙ ВЛЮБЛЕННЫХ"


 Где она украшает свой священный лук.,
 Реки текут прямо;
 Рощи и медоуз утопают в цветах.,
 Нежно дует ветер.
 Ее солнечная красота сияет так ярко.,
 Ее весна никогда не увядает.;
 Кто же тогда может винить жизнь, которая стремится
 Укрыться в ее тени?

 Ее милости я искал, ее любви добивался;
 Ее любви, хотя и потерял,
 Ни времени, ни привычки, ни клятвы, ни веры,
 Ее желанная милость может измениться.
 Но, по правде говоря, мое сердце принадлежит ей.,
 И ее волю я обожаю.;
 И от этой любви, когда я уйду,,
 Пусть небеса больше не видят меня!

 ДАЙТЕ красавице все, что ей положено,--
 Она не из тех, кто сформировался;
 Каждая фигура вызывает настоящее восхищение,
 Где скрываются ее совершенства.
 Хелен, я согласен, могла бы быть приятной.;
 А Розмонд был таким же милым, как Ши.

 Некоторые, зоркий глаз, хвалят;
 У некоторых припухлые губы и красные.;
 У бледнолицых много друзей.,
 Благодаря выведенной священной сладости.
 У медовых есть цветы, которые вызывают удовольствие.,
 Хотя розы - это цветы любви.

 Свободная красота не ограничена
 В одном неподвижном климате:
 Она посещает каждую землю,
 И предпочитает каждое время.
 Пусть моя старая любовь сравнится с моей.,
 Мой Сов'рейн такой же милый и справедливый.




ДЖОРДЖ КАННИНГ

(1770-1827)

[Иллюстрация: ДЖОРДЖ КАННИНГ]


Политическая история этого известного британского государственного деятеля рассказана
Робертом Беллом (1846), Ф.Х. Хиллом (серия "Английские достойные") и в
подробно рассказано Стэплтоном (его личным секретарем) в "Политической жизни
Каннинга". Он подружился с Питтом в 1793 году, вошел в Палату
Общин в 1794 году, был назначен заместителем государственного секретаря в 1796 году, был
Казначей военно-морского флота с 1804 по 1806 год, министр иностранных дел
с 1807 по 1809 год, посол в Лиссабоне с 1814 по 1816 год, снова в
в 1822 году стал главой министерства иностранных дел, а в 1827 году стал премьер-министром,
умирает, занимаясь формированием своего кабинета министров.

Вскоре после его рождения в Лондоне, 11 апреля 1770 года, его лишили наследства.
отец умер в бедности, а его мать стала неудачливой актрисой.
Ирландский актер Муди отвез юного Каннинга к своему дяде, Стратфорду
Каннинг в Лондоне, который усыновил его и отправил в Итон, где он
отличился своим остроумием и литературным талантом. Со своими
друзьями Джоном и Робертом Смитами, Джоном Хукхэмом Фрером и Чарльзом Эллисом,
он издавал школьный журнал под названием "Микрокосм", который привлек внимание
так много внимания, что Найт, издатель, заплатил Каннингу 50 фунтов стерлингов за
Авторские права. Он был создан по образцу зрителя, высмеивал режимы и
обычаи и был уникальным образцом написания эссе для подростков. Пятое
издание "Микрокосма" было опубликовано в 1825 году. Впоследствии Каннинг
учился в Оксфорде. Он умер 8 августа 1827 года в Чизвике (
резиденция герцога Девонширского), в той же комнате и в том же
возрасте, что и Фокс, и при схожих обстоятельствах; и он был похоронен в
Вестминстерское аббатство рядом с Уильямом Питтом.

Только в 1798 году он приобрел свою великую репутацию как
государственный деятель и оратор. Все согласны с тем, что его литературное красноречие,
остроумие, красота образов, вкус и ясность рассуждений были
экстраординарными. Байрон называет его "гением - почти универсальным;
оратор, остроумец, поэт и государственный деятель". Как публичный оратор, мы можем
представить его по описанию лорда Даллинга:--

 "Действительно, с каждым днем остается все меньше тех, кто помнит это
 четко очерченное лицо, которое лишь слегка скрывала надвинутая шляпа
 ; насмешливо изогнутые губы;
 проницательный взгляд, устремленный вдоль скамей оппозиции, на
 старого парламентского лидера в Палате общин. Это так
 но то тут, то там мы находим выживших из былых времен, которые
 говорят с нами необычайно сладкозвучным и звучным голосом,
 классическим языком, то подчеркнутым эпиграммой, то
 возвышенный до поэзии, теперь пылающий страстью, теперь богатый
 юмором, - который приковал к себе внимание заинтересованной и
 давно сломленной аудитории ".

Как государственный деятель его место более сомнительно. Как и любой англичанин
однако политик, не рожденный с титулом, - Берк тому пример, - он
подвергся жестокому обращению как простой наемник-авантюрист, потому что его
средства к существованию давались за счет служения обществу. Следующий пасквиль
является образцом; главная загвоздка заключается не в наглой
насмешке Каннинга: "Каждый раз, когда он произносил речь, он произносил новую и постоянную
враг", - так было сказано о нем, но за то, что он не был богатым дворянином.

 В UNBELOVED

 Не женщина, ребенок, или человек в
 Все это остров, который любит тебя, консервирования.
 Дураки, которого мягкие манеры свей,
 Можно склониться к Каслри;
 Князья, старые леди любят
 Врач[а] может одобрить;
 Канцелярия лорды не гнушаются
 Их болтливого, по-детски канцлер;
 В Ливерпуле, какие добродетели удара,
 И маленький Ван испытывает неприязнь.
 Но ты, неприятный объект,,
 Не дорогой ни принцу, ни подданному,
 Самая настоящая, самая подлая коростель на лбу,
 Прилипающая к коже гвельфа.,
 Ты, ты, несомненно, должен ненавидеть себя.

 [A] Аддингтон.

Но его доминирующим вкусом была литература. Его литература помогла ему в
сфере государственной деятельности; в качестве компенсации его государственная деятельность
затемнена его литературой. Белл говорит о нем:--

 "Страсть Каннинга к литературе вошла во все его занятия
 . Она окрасила всю его жизнь. Каждую свободную минуту
 увлекся книгами. Они с Питтом страстно любили
 классику, и мы застаем их вместе вечером после a
 ужин у Питта, за чтением какой-нибудь старинной греческой книги в уголке
 в гостиной, пока остальная компания расходится по домам
 за разговором.... В английских произведениях его суждения были чисты
 и строги; и никто не был более совершенным мастером во всех этих
 разновидностях композиции. Он был первым английским министром
 который изгнал французский язык из нашей дипломатической переписки
 и продемонстрировал Европе изобилие французского языка.
 и достоинство нашего родного языка".

Часть времени, которое Шатобриан занимал в должности министра иностранных дел, он занимал пост
like во Франции, а Каннинг уделял много внимания приданию своей
дипломатической переписке литературного лоска, который сделал эти документы
известными на национальном уровне. Он также подружился с
Сэром Вальтером Скоттом, основав вместе с ним и Эллисом "Ежеквартальное обозрение", в
которое он внес вместе с последним юмористическую статью по вопросу о слитках
.

В литературе Каннинг занимает свое место благодаря своей связи с
Антиякобинская газета, основанная в 1797 году под тайным покровительством Питта
как литературный орган, выражающий политику администрации
подобно the Rolliad, газета вигов опубликовала
за несколько лет до этой даты; но особенно для того, чтобы противостоять
революционным настроениям и высмеивать людей, которые им сочувствовали
. Дом Райт, Издатель в Латинскую Америку, вскоре стал
курорт друзей министерством и штабом, в который вошли
Уильям Гиффорд, редактор, -автор "Бавиады" и
"Мавиады", -Джон Хукхэм Фрер, Джордж Эллис, Каннинг, мистер Дженкинсон
(впоследствии граф Ливерпуль), лорд Клэр, лорд Морнингтон (впоследствии
Лорд Уэлсли), лорд Морпет (впоследствии граф Карлайл) и
Уильям Питт, который представил документы по финансам.

Анти-Якобинская пережил тридцать шесть еженедельных номеров, конец июля
16-й, 1796. Его эссе и поэзия сегодня не имеют большого значения
за исключением тех, кто может представить себе бурную политическую атмосферу времен
Правления террора, который угрожал распространить свое господство на
всю Европу. Отсюда потоки оскорблений и жестоких нападок
любой, кто запятнан малейшим санкюлотским тоном, может быть
понял.

Большее количество стихов в Анти-Якобинская несколько пародий, но не
исключительно политические. "Любовь к треугольникам" является пародией
на "Любовь к растениям" доктора Эразмуса Дарвина и содержит забавный
соревнование между параболой, гиперболой и многоточием за любовь к Финикийскому конусу
"Прогресс человека" - пародия на книгу Пейна Найта
"Прогресс гражданского общества"; "Надпись для кельи миссис
Браунригг" - пародия на Саути; и "Бродяги", одна сцена из которых
приведена ниже, - это пародия на немецкие драмы, бывшие тогда в моде.
Это было написано Каннингом, Эллисом, Фрером и Гиффордом, и пьеса
была поставлена в Ковент-Гардене в 1811 году с большим успехом, особенно "Песня плененного Роджеро"
. "Нуждающийся точильщик ножей", также цитируемый
ниже, пародия на "Сапфики" Саути, принадлежит Каннингу и Фреру. В
поэзия антиякобинцев была собрана и опубликована Чарльзом
Эдмондс (Лондон, 1854) в томе, который содержит также оригинальные
стихи, которые подвергаются насмешкам. Публичные выступления Каннинга
под редакцией Р. Терри были опубликованы в 1828 году.



МОНОЛОГ РОДЖЕРО

Из "Бродяг, или Двойное соглашение"


АКТ I

 _ Место действия - подземный склеп в аббатстве
 Кведлинбург, с гробами, гербами, мертвыми головами и
 скрещенные кости; видны жабы и другие отвратительные рептилии
 пересекающие более темные части сцены._--Появляется Роджеро _,
 в цепях, в ржавых доспехах, с отросшей бородой и
 на голове у него шапка гротескной формы; рядом с ним кувшин,
 предположительно содержащий его дневную норму
 средства к существованию.--Долгое молчание, во время которого слышен свист ветра в пещерах.
 -Роджеро _ поднимается и медленно приближается
 вперед, скрестив руки на груди._

РОДЖЕРО. - Одиннадцать лет! прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как я впервые был замурован в этом живом склепе.
жестокость священника.
вероломство монаха. Да, Матильда! ради тебя-живым среди
мертво прикован coffined------замкнутые отрезаны от Конверс моей
коллег-мужчин. Мягкие! что тут у нас! [_Stumbles за пачку
палочки._] Этой пещере так темно, что я едва могу различить
объекты под моими ногами. Ой, реестр моем плену! Позвольте мне посмотреть;
как обстоят дела со счетом? [_ Берет палочки и переворачивает их с
меланхоличный вид; затем несколько минут стоит молча, словно поглощенный
подсчетами._] Одиннадцать лет и пятнадцать дней!--Ха!
двадцать восьмое августа! Как воспоминание о нем вибрировать на моем
сердце! Именно в этот день, что я взял мой последний отпуск Матильда. Он был
летний вечер; она тают силы, казалось, раствориться в моей, как я
прест его к своей груди. Какой-то демон шепнул мне, что я не должен видеть
ей больше. Я стоял, глядя на ненавистный автомобиль, который увозил ее
прочь навсегда. Слезы застыли у меня под веками. Мое сердце было
окутанный агонией. Вскоре я посмотрел вдоль дороги. Усердие
, казалось, уменьшалось с каждым мгновением; я чувствовал, как мое сердце бьется о свою
тюрьму, словно стремясь выскочить и догнать ее. Душа моя кружилась
круглые, как я наблюдал за вращением колеса мешают. Длинный след
славы тянулся за ней и смешивался с пылью - это была
эманация Божественности, сияющая любовью и красотой, подобная
великолепие заходящего солнца; но оно сказало мне, что солнце моих радостей
зашло навсегда. Да, здесь, в глубинах вечного подземелья, в
колыбель ада, окраина погибели, в гнезде
демонов, где тщетное отчаяние сидит, вынашивая гнилые яйца
надежда; где агония добивается объятий смерти; где терпение, рядом с
бездонным омутом уныния, сидит, ловя рыбу на невозможное.
И все же даже здесь увидеть ее, обнять! Да, Матильда, будь
в этой темной обители, среди жаб и пауков, или в королевском дворце,
среди самых отвратительных придворных рептилий, была бы равнодушна к
я; ангелы осыпали бы нас своими благодарственными гимнами.
головы, в то время как демоны позавидовали бы вечности страдающей любви -Софт;
что это был за звук? казалось, это было нечто большее, чем просто человеческие трели.
Снова [внимательно слушает несколько минут_]. Только ветра: это
ну, однако, мне это напоминает что меланхолия воздуха, который так часто
скрасило время моего плена. Позвольте мне увидеть, является ли демпфирует из
это подземелье еще не повредил мою гитару. [_ Берет свою гитару, настраивает
ее и начинает следующую песню под полный аккомпанемент скрипок
из оркестра:--_]

 [_ Песня "Волшебный фонарь"._]

ПЕСНЯ

 Когда я смотрю на тебя измученными глазами,
 Это подземелье, в котором я гнию,
 Я думаю о тех верных товарищах
 Которые учились со мной в U--
 --Геттингенский университет,
 -Геттингенский университет.

 [_Weeps и вытаскивает синий платок, которым он вытирает
 глаза, глядя нежно на него, он продолжает:--_]

 Милый платочек в небесно-голубую клетку,
 Который когда-то завязывала моя любовь!--
 Увы! Тогда Матильда была правдой!
 По крайней мере, я так думал в тот момент.--
 --Геттингенский университет,
 -Геттингенский университет.

 [_ При повторении этой строчки Роджеро лязгает цепями в
 ритме._]

 Колкости! колкости! увы! как быстро ты летела!,
 Ее аккуратная почтовая повозка рысью въехала!
 Ты унес Матильду с моих глаз долой!;
 Одинокий я томился в--
 --Геттингенский университет,
 -Геттингенский университет.

 Эта выцветшая форма! этот бледный оттенок!
 Эта кровь, в которой свертываются мои вены!
 Мне много лет - их было мало
 Когда я впервые поступил в университет Сша--
 --Геттингенский университет,
 -Геттингенский университет.

 Сначала моя страсть к тебе возросла.,
 Милая, милая Матильда Поттинген!
 Ты дочь моего ту-
 Тор, профессор права в U--
 --Геттингенский университет,
 -Геттингенский университет.

 [A] Солнце, луна и ты, суетный мир, прощай!
 Что короли и священники замышляют в:
 Здесь, обреченный голодать на воде, гру--
 эл, я никогда не увижу Тебя--
 --Геттингенский университет,
 -Геттингенский университет.

 [_During последней строфе Рогеро тире неоднократно голове
 против стены своей тюрьмы, и, наконец, так же трудно, как
 произвести видимый ушиб. Затем он бросается на пол
 в агонии. Занавес опускается, музыка все еще звучит.
 продолжая играть, пока он полностью не стихает._]

 [A] Говорят, что этот стих был добавлен младшим Питтом.



ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА И ТОЧИЛЬЩИК НОЖЕЙ


 ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

 Нуждающийся точильщик ножей! куда ты идешь?
 Дорога неровная; твое колесо вышло из строя;--
 Ветер дует уныло; в твоей шляпе дыра;,
 Как и в твоих бриджах!

 Усталый точильщик ножей! мало думают гордецы
 Которые в своих экипажах катятся по магистрали
 Дорога, какая тяжелая работа - весь день кричать: "Нужно точить ножи и
 Ножницы!"

 Скажи мне, точильщик ножей, как ты научился точить ножи?
 Какой-нибудь богатый человек тиранически использовал вас?
 Это был какой-нибудь сквайр? или приходской священник?
 Или адвокат?

 Это был сквайр за убийство своей дичи? или
 Алчный пастор, урезающий десятину?
 Или жуликоватый юрист, из-за которого вы потеряли все свое немногое
 в судебном процессе?

 Вы что, не читали "Права человека" Тома Пейна?
 Капли сострадания дрожат на моих веках,
 Готовые упасть, как только вы расскажете свою
 Жалкую историю.

 ТОЧИЛЬЩИК НОЖЕЙ

 История? Да благословит вас Бог! Мне нечего рассказать, сэр;
 Только вчера вечером пили в "Чекерс",
 Эта бедная старая шляпа и бриджи, как вы видите, были
 Порваны в потасовке.

 Подошли констебли, чтобы взять меня под стражу.
 Они передали меня правосудию;
 Справедливости Oldmixon поставил меня в приходе-
 Запасы на бродягу.

 Я должен радоваться, пить здоровье вашего честь в
 Горшок пива, если вы дадите мне шесть пенсов;
 Но с моей стороны, я не люблю соваться
 С политикой, сэр.

 ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

 Я дам тебе шесть пенсов! Сперва тебя проклят --
 Негодяй! которого никакое чувство обиды не может побудить к мести!
 Грязный, бесчувственный, подлый, деградировавший,
 Бездушный изгой!

 [_ Убивает точильщика ножей, переворачивает колесо и уходит
 в порыве республиканского энтузиазма и всеобщей
 филантропии._]



ОБ АНГЛИЙСКОЙ КОНСТИТУЦИИ.

Из "Речи о парламентской реформе"


Другие нации, воодушевленные примером свободы, которой эта страна уже давно обладает
, пытались скопировать нашу Конституцию;
и некоторые из них расстреляли за это в ярости своей
гонка преследования. Я обиду не дать другим народам то доля свободы
они могут приобретать: во имя Бога, дай им понравится! Но давайте
предупредите их, чтобы они не теряли объект своего желания из-за того самого
рвения, с которым они пытаются его ухватить. Наследники и
хранители разумной свободой, сообщите нам, в то время как другие ищут его
в беспокойство и тревогу, быть устойчивым и ярким светом, чтобы вести
их, конечно, не бродячий Метеор, чтобы сбивать с толку и вводить их в заблуждение.

Пусть никто не подумает, что это недружелюбный или обескураживающий совет
тем, кто либо борется под давлением жесткого
правительства, либо ликует от новизны внезапного освобождения. Это так
адресовано скорее тем, кто, хотя и был взращен и воспитан среди
трезвых благословений британской конституции, жаждет других
схем свободы, отличных от тех, которые эта Конституция санкционирует-другие
которые совместимы со справедливым равенством гражданских прав или с
необходимыми ограничениями социальных обязательств; о некоторых из них это может быть
сказано языком, который Драйден вкладывает в уста одного из
самый экстравагантный из его героев, этот

 "Они были бы свободны, поскольку Природа впервые создала человека",
 До того, как появились базовые законы рабства,
 Когда благородный дикарь бежал по лесам ".

Благородные и возвышенные чувства!--но такие, которые не могут быть сведены к
практике. Великие идеи! - но которые должны быть уточнены и скорректированы путем
компромисса между стремлениями отдельных лиц и должной заботой об
общем спокойствии; - должны быть подавлены и обузданы разумом и
испытайте, прежде чем их можно будет направить на какую-либо полезную цель! Поиск
абстрактного совершенства в управлении государством может породить в щедрых умах
предприимчивость и энтузиазм, которые будут отмечены историком и которые будут
воспеты поэтом: но такое совершенство не является целью
разумное стремление, потому что оно не сводится к возможному достижению; и
никогда еще страстная борьба за абсолютно недостижимую
цель не приводила к страданиям отдельного человека, к безумию
и замешательству народа. Как обитатели тех жгучих
климатов, которые лежат под тропическим солнцем, вздыхают о прохладе
гор и рощ; так (как учит нас вся история) поступают народы
которые какое-то время грелись в жарком пламени абсолютной
свободы, слишком часто прибегают к оттенкам деспотизма, даже военного
деспотизма, чтобы прикрыть их,--

 "--O quis me gelidis in vallibus H;mi
 Sistat, et ingenti ramorum protegat umbra!"

защита, которая губит, одновременно укрывая; которая затмевает
интеллект и истощает энергию человека, но к которой усталая
нация охотно прибегает от невыносимой жары и вечного
опасность судорог.

Наш жребий счастливо выпал на умеренную зону свободы, климат которой
лучше всего подходит для развития моральных качеств человеческой расы
для развития их способностей и для безопасности как
а также улучшение их добродетелей; - климат, действительно, не исключение,
из вариаций элементов, а вариации на тему, которые очищают при
они агитируют атмосферы, которым мы дышим. Давайте быть разумным
преимущества, которые это наше счастье, чтобы наслаждаться. Давайте с благочестивой
благодарностью беречь пламя подлинной свободы, этот огонь с небес,
священным хранилищем которого является наша Конституция; и давайте не будем, ради
это может сделать его более интенсивным и сияющим, ухудшить его чистоту
или поставить под угрозу его исчезновение!



О БРУЭМЕ И ЮЖНОЙ АМЕРИКЕ


Теперь я перехожу к другой части слов достопочтенного и образованного джентльмена.
речь [мистера Броэма], в которой он признает свое согласие с
отрывками из обращения, выражая удовлетворение, испытываемое в связи с
успехом либеральных коммерческих принципов, принятых в этой стране,
и на шаги, предпринятые для признания новых Штатов Америки. Это
случается, однако, что достопочтенный и образованный джентльмен, который
нередко выступает оратором в этой Палате, не очень краток в своих речах
и время от времени касается, по ходу своего выступления, почти каждого
предмет в пределах досягаемости его воображения, а также создание некоторых
наблюдая за рассматриваемым вопросом - и имея в разные периоды
предложение и поддержку каждого нововведения, которому подвержен закон или
Конституция страны, - невозможно
вводить новшества, не создавая впечатления заимствования у него. Тоже нет, поэтому мы
навсегда должны остаться абсолютно взаперти, как в северной зимы, или
мы должны разорвать нашу сторону какой-то режим уже было предложено
почтенный и образованный джентльмен; и тогда он воскликнул: "Ах, я был
там перед вами! Это то, что я сказал тебе сделать; но поскольку ты не захотел
сделать это тогда, ты не имеешь права делать это сейчас ".

Во времена правления королевы Анны жил очень мудрый и способный критик по имени
Деннис, который в старости стал жертвой странной фантазии о том, что он
сам написал все хорошее во всех хороших пьесах, которые были поставлены
. Каждый хороший отрывок, который он встречал у любого автора, по его утверждению, был
его собственным. "Это не его дело", - всегда говорил Деннис: "Нет, это
мое!" Однажды он пошел посмотреть новую трагедию. Ничего особенно хорошего
на его вкус не происходило, пока не появилась сцена, в которой была изображена сильная буря
. Как только он услышал раскаты грома у себя над головой, он
воскликнул: "Это мой гром!" Так и с благородным и
образованным джентльменом: это все его гром. Отныне будет
невозможно даровать какое-либо благо или вносить какие-либо новшества, но он будет
требовать этого как своего грома.

Но ему надлежит признать, что он не претендует на все;
он будет доволен исключительными достоинствами либеральных мер
, касающихся торговли. Не желая нарушать свои собственные
принципы, заявляя о монополии на дальновидность и мудрость, он любезно
выбрасывает за борт моего достопочтенного и образованного друга [сэра Дж.
Макинтош] рядом с ним - хвала Южной Америке. Я хотел бы
знать, не является ли это, в какой-то степени, также его ударом. Он думает, что
это правильно само по себе; но чтобы мы не слишком возгордились, если бы он одобрил наше
поведение в целом, он считает это неправильным с точки зрения времени. Я существенно отличаюсь от
него; ибо если я и задеваю себя чем-то в этом деле, так это
временем. То, что в тот или иной момент государства, отделившиеся
от метрополии, должны или не должны быть допущены к
званию независимых наций, является предположением, на которое невозможно ответить.
можно было высказать несогласие. Весь вопрос заключался во времени и моде.
Есть два режима: один безрассудный и стремительный ход, по которому мы
возможно, достигли цели сразу, но за счет рисунка
на нас последствия, и не слегка, чтобы быть оценены; в других было больше.
строго охраняемый в принципе, так что пока мы продолжаем
собственные интересы, мы позаботились о том, чтобы дать не только причиной соблазна для других
Силы.




CESARE CANT;

(1805-1895)


Чезаре Канту, итальянский историк, родился в Бривио на реке Адда,
2 декабря 1805 года. Старший из десяти детей, он принадлежал к старой семье.
хотя семья была бедной. Чтобы получить для него бесплатное образование
родители предназначили его для священничества. После смерти своего
отца в 1827 году он стал единственной опорой своей матери, братьев и
сестер. В 1825 году он совершил свой внешний вид, как писатель со стихотворением
озаглавленный 'Algiso и Ломбардской лиги.Его 'история Комо'
следующим в 1829 году, дал ему авторитет в мире букв.

Хотя он и не был членом революционного общества "Молодая Италия", он
был доверенным лицом двух его лидеров, Альберы и Бальцетти, известного
обстоятельства, приведшие к его аресту в 1833 году. Схваченный австрийскими властями.
чиновники посреди его лекции в лицее в Милане, он был
заключен в тюрьму монастыря Санта-Маргерита.
Хотя у него не было книг и ручки, он коротал время, делая записи
зубочисткой и свечным дымом на обратной стороне карты и на клочках бумаги.
из бумаги, "Маргарита Пустерия", за одним исключением самый популярный
исторический роман на итальянском языке.

Освобожденный в конце года, но лишенный профессорского звания, он
и его семья, вероятно, умерли бы с голоду, если бы он случайно не встретил
издатель, которому нужна была мировая история. Результатом этой
встречи стала его "Всеобщая история" в тридцати пяти томах (Турин,
1836 _ и далее_), которая выдержала сорок изданий и была
переведена на многие языки. Она принесла издательству денег и
Канту скромный независимости.

До момента своей смерти в 1895 году Канту писал почти без
антракт. Помимо уже упомянутых книг, наиболее известными
являются "История ста лет, 1750-1850" (1864) и "История
борьбы за независимость Италии" (1873). Его шедевр - это
"Всеобщая история", лучшее произведение в своем роде на итальянском и
возможно, на любом другом языке за ясность и быстроту повествования, единство
плана, точность пропорций и литературное искусство. Однако это
написано с канцелярской точки зрения и не основано на
критическом изучении документальных источников. Политические преступления, за
что Канту терпела гонения были его попытки добиться федерального
Союз итальянских государств под гегемонией Австрии и
Папство.



ИСПОЛНЕНИЕ

От "Маргариты Пустерла"


Прекрасное солнце, которое можно увидеть в Ломбардии только в сезон
ретро, расправить белый свет и нежное тепло на сомбре
фасады Бролетто. Площадь была забита людьми; балконов
и belvideres были наполнены разношерстной группы. Даже дамы были здесь.
соревновались за лучшие места, чтобы увидеть ужасное зрелище. Одна мать
показала своему маленькому сыну все эти приготовления к смерти и сказала
ему:--

- Видишь вон того мужчину с длинной черной бородой и грубой кожей?
Он пожирает плохих парней в два приема: если ты заплачешь, он тебя унесет
.

Испуганный ребенок крепко обхватил шею матери своими маленькими
руками, и уткнулся лицом в ее груди. Другая половина стыдно быть
видел там, спросил: "кто жертва?"

"Это, - ответил соседний незнакомец, - жена человека, который вчера был
обезглавлен".

- А, а! - вмешался третий. - Значит, это мать маленького мальчика, которого
казнили вчера вместе с синьором Пустерлой?

"Как это было?" - продолжил первый оратор. "Они обезглавили ребенка?"

"Это чистая правда, - сказала женщина, присоединяясь к разговору, - "и
такой хорошенький маленький мальчик! Два голубых глаза, голубее неба, и
лицо такое же нежное и милое, как у младенца Христа, а волосы, как
золотые нити. Я пришел сюда, чтобы показать моему мальчику, как наказываются нечестивые.
и когда я стоял у эшафота, я слышал и видел
все!"

"Расскажи нам, расскажи нам, мать Радегонда". И Радегонда, очарованная тем, что
оказалась в центре внимания, начала.

"Я расскажу тебе", - сказала она. - Когда он был там... Но из любви к
милосердию, дайте мне больше места; вы же не хотите задушить моего маленького
Тануччо?-- Ну, когда он начал подниматься по лестнице, ах, смотрите,
ребенок не хочет идти! Он топает ногой, он плачет, он плачет...

"Я вам верю, - перебил его человек по имени Пиццабраса, - потому что я слышал
всю дорогу от Лоджии деи Мерканти, где меня раздавили,
его крики "Папа! Mamma!'"

"Так оно и было, - продолжала Радегонда. - и он в ужасе отшатнулся
перед этой дикой фигурой", - сказала она, указывая указательным пальцем на
Мастро Импикка. "Его отец рыдал и не мог говорить, но его
духовник прошептал ему на ухо..."

"Видел я", - прервал Pizzabrasa, решив показать, что он
был свидетель, и он продолжил:--"золотой волос ребенка
вскоре смешались с черными волосами и бородой отца. Один из них был бы
говорили, что это были желтые языки пламени на погребальном покрывале. Я также видел, как
ребенок ласкал священника, который разговаривал с ним, и священник...

"Кто этот священник?" - перебил первый говоривший. Вопрос передавался
из уст в уста, пока, наконец, мужчина, одетый по
церковной моде, с безмятежным и набожным лицом,
не ответил:--

"Это тот , кто проповедовал во время Великого поста в прошлом году в Санта-Мария-дель-
Sacco. Он мог бы обратить в свою веру самого Ирода. Но мир такой
порочный! Успеха у него было не больше, чем если бы он проповедовал в пустыне".

- Его имя?

"Fra Buonvicino of the monastery Della Ricchezza de Brera. Но
богатства, которых он жаждет, - это не те, которые можно приобрести, шья
плащи. Ты знаешь его? Ах, что за человек! расспроси его, поговори с ним, он
все знает и...

"Но что он сказал ребенку?" - "И что же сказал ребенок
?" - "А отец ребенка, что он сделал?" - Таким образом, они
прервал оратора, не дослушав его панегирик.

Тут Радегонда, сожалея о том, что ее свергли с трона,
воспользовалась случаем, чтобы возобновить свою речь, поскольку никто не мог сообщить больше
подробностей. Она начала снова.

"Ну-ка, ну-ка, - сказала она, - кто будет говорить, ты или я? Есть некоторые
люди, которые всюду суют свой нос и которые ... Теперь ты хочешь
знать, что сказал священник? и как бедняги угодил
с мужеством? и как в один миг он был на небесах в компании
ангелов?"

"И что же ребенку сказать?"

Маленький ребенок не хотел идти с нами. Он сказал: "Я знаю, что в Раю
красиво, что там живут ангелы, и добрые
Боже, и там живет добрая Мадонна: но я бы предпочел остаться здесь
с папой и мамой; я бы предпочел остаться с ними! - повторил он, и
плакал."

"Святая невинность!" - воскликнул один из слушателей, движимый инстинктивным
состраданием, и пролил несколько слез; но если бы кто-нибудь спросил его
о справедливости казни ребенка, он бы ответил
без колебаний ответил утвердительно.

Наша красноречивая Радегонда продолжала::--

"Но священник! Есть ли здесь кто-нибудь, кто не видел его лица? Что ж,
вы знаете, как это выглядит, когда идет дождь и светит солнце одновременно, - когда
говорят, что дьявол бьет свою жену, - таким было лицо доброго
монаха. Слезы, крупные, как бусинки четок, потекли по его щекам, и в
в то же время у него была ангельская улыбка.... Он сказал мальчику:
"Твой отец отправится с тобой в Рай!" Ребенок посмотрел на него
печальными глазами и спросил: "Но мама?" - "Твоя мать, - ответил священник, -
"поедет с нами". - "Если я останусь на земле, - сказал ребенок, - я должен
тогда жить без них?" Монах ответил "Да"; и тогда маленький
один согласился преклонить колени.

Здесь рыдания проверил ход повествования; и рассказчик был
половина стыдно за то, что затронули участь виновных, просто
как барышня стесняется, когда ее застали плачущей в театре.
Пиццабраса завершил концерт:

"Ребенок упал на колени и поднял к небу свои
маленькие ручки, которые были белее снега, и тогда палач отрезал
его волосы и открыл его большие глаза, чтобы напугать его".

"Сколько бы я был готов заплатить, чтобы присутствовать",
воскликнул один из собравшихся. "Такие трогательные сцены приводят меня в восторг".

"Тогда почему вы не пришли?" - спросил сосед.

Другой ответил: "А ты как думаешь? Мне пришлось отвезти в Сен-Виктор
седло и уздечку, которые я починил".

И затем с тем безразличием, которое такие сострадательные души проявляют к
чужие горести, которые затронули их на мгновение, они перевели
разговор на тысячу несвязанных тем....

На балконах, на платформах и в залах мировых судей,
беседа другое описание состоялась. Дамы и джентльмены высокого ранга
обсуждали оружие и сражения, непостоянные милости двора
, перелетных птиц и нехватку зайцев; они требовали и
новости по теме; и читайте из книг этой и вон той.
Синьора Теодора, молодая жена Франческо деи Маджи, один из
самыми знаменитыми красавицами, спросил самым равнодушным тоном, как она обратила на
ее перчатки: "Кого это собираются казнить?"

"Маргарита Висконти", - ответил Форестино, один из сыновей герцога,
который изображал галантность со всеми присутствующими дамами.

"Висконти!" - воскликнула молодая женщина. "Значит, она родственница
Синьора Викарио?"

"Да, дальняя родственница", - ответил молодой человек.

Но вмешался шут Грилинчервелло: "Она могла бы быть моей
более близкой родственницей, но поскольку она отказалась от этого, вы видите, что произошло".

"Она, должно быть, сожалеет о своем поступке", - сказал другой. - "Она так молода и
красива!"

"И потом, она не привыкла умирать", - вставил дурак, а
размышление, которое вызвало взрывы смеха вокруг него.

Затем он повернулся к Форестино и его брату Брузио, вокруг которых
все собрались в знак почтения: "Светлейшие князья, я считаю, что если
вы хотите оказать знаки внимания даме синьора Францисколо дель
Мэгги, она не будет подражать Маргарите".

В этот момент часы пробили снова. Наступила угрюмая тишина, затем
второй удар, затем третий, вибрирующий от предсмертного ужаса.

"Она приехала?"

"Нет".

"Почему она так опаздывает?" - был всеобщий вопрос, адресованный зрителям
были нетерпеливы, и проникся ожиданием и любопытством, как если бы они
были в театре ждут занавес подняться.

"Возможно, они уже простил ее?" - сказал один.

"Что ж, что касается меня, я был бы рад". И люди, казалось, находили
такое же удовольствие в представлении о помиловании, как и в наблюдении за казнью.:
в любом случае, это дало им повод для аплодисментов, эмоций, критики и
обсуждения.

Вскоре все наблюдения были прерваны, поскольку на _parlera_, который
был покрыт черной тканью и бархатными подушками, они увидели, как появились
магистраты, подеста, его помощник и, наконец, капитан
Lucio. Как я уже говорил вам, правосудие тогда было варварским, но честным, и
эти люди пришли полюбоваться своей работой.

По всем узким улочкам, которые заканчивались в этом месте, пробежал
шепот; и ропот становился все более возбужденным по направлению к большим воротам
, которые вели в Пескерию Веккья. Здесь был замечен на
обмотки похоронная процессия, которую сделал длинную цепь, чтобы позволить
множество прибыль на урок.

"Вот она! Вот она!" - закричали они, и точно как полк
пехоты, повинуясь командам сержанта, вся толпа
встала на цыпочки, вытянули шеи и повернули головы и глаза
сцена.

Потом появился желтый стандарт, отороченную золотой тесьмой, на которых
был нарисован скелет, прямостоячие. В одной руке он держал косу и в
другие песочные часы. Справа от скелета был нарисован
человек со шнуром на шее, а слева мужчина, держащий в руках его
голову. За этим знаменем по двое продвигались
Братья Утешения. Это было благочестивое братство, основанное в
часовне Санта-Мария-деи-Дисциплини; впоследствии эта часовня была
преобразован в церковь, которая не уступает ни одной другой в Милане по своей
красоте архитектуры. Сегодня это обычная школа. Это братство,
которое было переведено в Сан-Джованни _alle Case rotte_, имело своей
единственной целью помогать осужденным и готовить их к смерти.
Братья продвинулись вперед. Они были одеты в белые одежды, плотно облегающие
вокруг их фигур, и их капоты были сшиты вокруг головы.
Вместо лица виднелся крест, вышитый красным, а на рукоятках
в этом кресте были проделаны крошечные отверстия для глаз. На
на груди они носили черную медаль, изображающую смерть
Христа, а у подножия креста была выгравирована голова святого
Иоанна Крестителя. С длинными распоясались халаты, цепи на
запястья, они напоминали ночные призраки.

Последними, кто нес гроб, и пел в мрачных тонах заупокойный
'Мизерере.' Отслужив службу и несли одр человек еще
во плоти! Пробившись сквозь толпу, они подошли к эшафоту
и опустили носилки на землю. Затем они выстроились
двумя кордонами вокруг плахи, чтобы их могли принять.
жертвы среди них, а также для формирования страже между миром и
ей, кто был ее оставить. Сейчас приехала машина, двигаясь медленно и нарисованные
двух волов, украшенных черным. В этой машине была наша бедная Маргарита.

Повинуясь странному чувству, повелевающему украшать себя
Маргарита оделась на все случаи жизни, даже на самые меланхоличные,
в богатое платье темного оттенка. С трудом она
организовал ее черные волосы, которые отправились на пользу нежной
бледность лица, раскрывая столько страданий. На ее шее, который
она так часто оспаривала белизну жемчуга, что теперь носила четки,
которые, казалось, очерчивали круг топора. В руках она
сжимала распятие, прикрепленное к капелле, и не сводила с него глаз.
она не сводила с него глаз, которые всегда светились добротой и
нежностью, но которые теперь были полны печали. Они могли смотреть только на один предмет
- крест, единственную надежду на спасение.

Рядом с ней сидел Буонвичино, еще более бледный, если это возможно, чем она.
В руке он держал изображение распятого Бога, Который пострадал за
США. Время от времени он говорил слова утешения молодой
жертва, - простая молитва, которой наши матери научили нас в
младенчестве, и которая приходит к нам снова в самые критические моменты
жизни: "Спаситель, Тебе я отдаю свой дух. Мария, молись за меня на
час смерти. Уходи, христианская душа, из этого мира, который является всего лишь
местом изгнания, и возвращайся в ту небесную страну, освященную
твоими страданиями, чтобы ангелы могли перенести тебя в Рай!"...

Когда Маргарита появилась, все воскликнули: "О, как она прекрасна
! Она так молода!"

Затем потекли слезы. Множество шелковых платков скрывали глаза прекрасных женщин.
дамы, и многие руки, привыкшие мечом, пытался задержать слезы.

Все посмотрели в сторону Лючио, чтобы увидеть, если он не будет поднимать белый
платок--сигнал о помиловании.

 Переведено на французский Эстер Синглтон для журнала
 "Библиотека лучшей мировой литературы".




GIOSUE CARDUCCI

(1836-)

АВТОР : ФРЭНК СЬЮЭЛЛ


Редко в истории древней или современной литературы был писатель,
при жизни получивший столь широкое признание своих соотечественников в качестве своего
национального пророка, как итальянский поэт и эссеист Кардуччи. В
В январе 1896 года он завершил свой тридцать пятый год работы в качестве профессора
художественной литературы в Болонском университете; и торжественные и
блестящие торжества, которыми было отмечено это событие, расширили
в течение трех дней, включая поздравительные адреса от короля,
от муниципалитета, от студентов и выпускников, от иностранных
университетов и от выдающихся ученых в стране и за рубежом,
свидетельствует о замечательном влиянии, которое этот поэт приобрел на
любовь и уважение итальянского народа, а также о глубоком впечатлении
, которое его творчество произвело на литературу нашего времени.

Родился в северной Италии в 1836 году и начал свою
литературную карьеру во время, совпадающее с падением иностранной власти
в Тоскане, история его авторства является справедливым отражением
о росте современной новой Италии. В автобиографическом
наброске, которым он предваряет свой том "Поэзии" (1871), он изображает
с предельной искренностью переход, через который
его собственный разум сдал, отступив от старых традиций, в которых
он был вскормлен на коленях у матери, и встретив ослепительную
сияние современной мысли и чувств; трепет национальной свободы
и независимости - это уже не слава, о которой мечтал Альфиери, и не
воспетый в тонах отчаяния, как Леопарди, а живой опыт.
из его собственного времени. Он чувствовал, что пробуждение будет сразу литературный,
политические, и религиозные, и после его глубокой греческой
инстинкты, религиозные отскок в нем был, скорее, язычество
древние латинские отцы не духовного поклонения, которые
приходите в вливания иностранной крови.

"Это язычество, - говорит он, - этот культ формы был не чем иным, как
любовь к этой благородной природы, из которых одиночные семитских
estrangements было отчуждено до сих пор дух человека в такие горькие
оппозиция. Мое чувство сопротивления, поначалу слабо выраженное, таким образом,
превратилось в подтвержденное тщеславие, разум, утверждение; гимн Аполлону
стал гимном сатане. О! прекрасные годы с 1861 по 1865 год!
прошли в мирном уединении и тихой учебе посреди домашнего очага.
где достопочтенная мать, вместо того чтобы поощрять суеверия, учила
нам нужно почитать Альфиери. Но когда я читал кодексы четырнадцатого
столетие, идеи Ренессанса начали проявляться мне в
позолоченных начальных буквах, похожих на глаза нимф посреди
цветов, и между строками духовной _лауде_ я различил
Сатанинская строфа".

Так долго Италия жила в пассивной зависимости от славы своих великих авторов
писателей времен Августа и Медичи и в апатии
давно оставленной надежды на политическую независимость и достижения,
что требовался человек с мощным инстинктом и гением, чтобы пробудить в народе
чувство того, что он действительно владеет национальной жизнью и
литература, которая принадлежит не только прошлому, и поэтому должна сбросить и то, и другое
"ливрею рабыни и маску куртизанки". Такова была
миссия Кардуччи. Как замечает Хауэллс в своих "Современных итальянских поэтах"
о Леопарди: "Он, кажется, был поэтом национального настроения; он
был окончательным выражением той безнадежной апатии, в которой пребывала Италия
связан в течение тридцати лет после падения Наполеона и его правительств
". Так что о Кардуччи можно сказать, что в нем говорит
надежда и радость нации, пробуждающейся к новой жизни и вспоминающей свое прошлое
Слав, не со стыдом, но цель, доказать себе достойный
такое наследие.

Выдающийся литературный Современник, Энрико Panzacchi, говорит о
Кардуччи:--

"Я полагаю, что не преувеличиваю важность Кардуччи, когда говорю
что ему, его настойчивости и кропотливой работе мы во многом обязаны
возрождением поэзии в Италии ".

Сезар Ломброзо в парижском "Ревю де Ревю" говорит: "Среди звезд
первой величины сияет один из величайших гениев, Кардуччи,
истинный представитель итальянского литературного гения".

Стихотворением, которое первым привлекло внимание и вызвало немалый трепет
среди церковных облачений, был "Гимн сатане", появившийся в
1865 год в Пистойе, над подписью "Энотрио Ромахо" и с датой
"MMDCXVIII от основания Рима". На самом деле это не
кощунственная брань, которую можно было бы вообразить из названия, а
скорее гимн науке и Свободной мысли, освобожденной от
древнее рабство догм и суеверий. Это раскрывает сильный
Эллинский инстинкт, который все еще живет в итальянском народе под
наложенное христианство, которое здесь, как и во многих других стихотворениях
Кардуччи, резко контрастирует с субъективными и
духовными элементами религии. Именно эта борьба язычника
против христианского инстинкта объясняет смешанное
чувство благоговения и бунта, с которым Кардуччи размышляет о своем
великий мастер Данте; ибо, хотя он должен почитать его как основателя
Итальянские литераторы и бессмертный поэт своей расы, он не может не видеть
как в духовности концепции Церкви Данте, так и в
его абсолютную лояльность к империи, полностью мотивы чужды
древние Национального инстинкта. Обратимся снова к его переходу лет, он
пишет:

"Между тем тень Данте взглянул укоризненно на меня; но
Я мог бы ответить: "Отец и Наставник, зачем ты перенес
знания из монастыря на площадь, с латыни на вульгарный
язык? Ты первый, о великий общественный обвинитель Средневековья, подал
сигнал к возрождению мысли. То, что сигнал тревоги прозвучал из
колоколов готической колокольни, имело мало значения".

Без официальной коронации Кардуччи можно рассматривать как настоящего
поэта-лауреата Италии. В свои шестьдесят лет он по-прежнему активный
и трудолюбивый профессор Болонского университета, где его
популярность среди студентов в лекционном зале равна этой
который его труды распространили по всей стране. Любимец
Двора, которого часто приглашают читать лекции перед королевой, он по-прежнему остается
человеком с очень простыми, даже грубоватыми манерами и
добродушным и сердечным характером. Не только итальянцы в один голос
называют его своим величайшим автором, но многие как в Италии, так и за ее пределами
охотно считают его выдающимся из ныне живущих поэтов Европы.

Приведенные здесь цитаты были выбраны как иллюстрирующие
выдающиеся черты гения Кардуччи. Его радость от ментального
освобождения от рабства догм и суеверий видна в
"Цыганах" и в "Гимне сатане". Его язычество и его "культ
форма", а также его гомеровская сила описания и цвета видны
в "Быке" и в "Авроре". Его почитание великих мастеров
находит выражение в сонетах к Гомеру и Данте, а отвращение
язычника к духовному религиозному чувству показано в
строках "В готической церкви" и в сонете "Данте".

Стихи Кардуччи появлялись по большей части только в следующих изданиях
: - "Поэзия", включающая "Ювенилию", "Левию Гравию",
и "Деценнали"; "Новая поэзия", "Оди Барбаре", "Новый год".
Заничелли в Болонье публикует полное издание своих сочинений.
Его критические эссе, как правило, публиковались в "Новой антологии".,
и среди более поздних - история и обсуждение произведения Тассо
"Аминта" и "Древняя пасторальная поэзия": предисловие к
перевод Санфеличе "Прометея" Шелли; "Торрисмондо"
Тассо: "Итальянская жизнь в пятнадцатом веке" и др. Восемь "Од"
Кардуччи были переведены на латынь Адольфо Гандильо из
Равенны и опубликованы Кальдерини из этого города в 1894 году.

 [Иллюстрация: _HOMER._

 СЛЕПОЙ ПОЭТ.

 Фотогравюра с картины В. А. Бугро.]

 * * * * *

 Переводы из книг Фрэнка Сьюэлла "Джозуэ Кардуччи и
 Эллинская реакция в Италии" и "Кардуччи и классический
 Реализм". С разрешения Dodd, Mead and Company, авторское право
 1892.



РОМА

Из "Поэзии"


 Развей по ветру свои локоны, все сверкающие
 Твои глаза цвета морской волны и обнаженная твоя белая грудь.
 Садись на свою колесницу, пока в безмолвном реве
 Ужас и Сила перед тобой расчищают путь!
 Тень твоего шлема, подобная блеску
 медной звезды, рассекает дрожащий воздух.
 Пыль разрушенных империй, поднимающаяся подобно облаку.,
 Следует ужасный грохот твоих колес.
 Так некогда, о Рим, узрели покоренные народы.
 Твой образ, предмет их древнего ужаса.[A]
 Сегодня митру они возложили бы на
 Голову твою, и сложите четки между
 Твои руки. O имя! опять кошмары старого
 Проснулся уставшим возрастов и мира!

 [A] Имеется в виду фигура "Рома", изображенная на древних
 монетах.



ГОМЕР

Из "Левии Гравии"


 И с дикого Урала на равнину
 Новый варварский народ поднимет тревогу,
 Побережье Агенорийских Фив снова
 Проснется от звона колесниц и оружия;
 И Рим падет; и течение Тибра истощится
 Безымянные земли давно заброшенных ферм:
 Но ты, как Геркулес, все еще останешься,
 Нетронутый смертоносными чарами огненной Этны;
 И с твоими юными храмами, увенчанными лавром,
 Поднимись в объятия вечной Формы
 Чья незамутненная улыбка была твоей в самом начале;
 И пока Альпы не уступят место заливистому морю.,
 На латинском берегу или на ахейской земле,
 Подобно небесному солнцу воссияешь ты, о Гомер!



В ГОТИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ

Из "Поэзии"


 Они поднимаются ввысь, маршируя ужасной вереницей,
 Необъятные отполированные стволы серого мрамора,
 И в священной тьме кажутся
 Армией гигантов

 Которые ведут войну с невидимым;
 Безмолвные арки взмывают и распадаются
 В далеком полете, затем снова обнимаются
 И устремляются ввысь.

 Так в раздоре несчастных людей,
 Из их варварского смятения возносятся
 К Богу вздохи одиноких душ
 В Нем соединенные.

 У вас я не прошу Бога, вы, мраморные шахты,
 Вы, воздушные своды! Я дрожу - но я наблюдаю
 Чтобы услышать, как изящные, хорошо знакомые шаги будят
 Торжественное эхо.

 Это Лидия, и она поворачивается, медленно поворачивается.,
 Ее локоны, полные света, раскрываются.,
 И любовь сияет на бледном застенчивом лице.
 За вуалью.



К ШЕСТОМУ СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ДАНТЕ.

Из "Levia Gravia"


 Я видел, как он поднимался из раскрытой гробницы
 Его могучая фигура, императорский пророк встал.
 Затем содрогнулся берег Адриана, и вся земля
 Италия содрогнулась, как от приближающегося землетрясения.
 Подобно утреннему туману от просеивания чистейшего эфира,
 Он шествовал вдоль побережья Апеннин,
 Поглядывая на долины по обе стороны,
 Затем исчез, как заря сменяется дневным светом.
 Тем временем в земных сердцах поднялся страх.,
 Ужасное присутствие бога, который все видит.,
 На которого ни один смертный не осмеливался поднять глаза.
 Но там, за воротами, горит солнце.,
 Расы, умершие от воинственных людей и мудрости.
 С радостью приветствовали возвращение великой души.



БЫК

Из "Поэзии"


 Я люблю тебя, благочестивый бык; нежное чувство
 Бодрости и покоя ты вселяешь в мое сердце.
 Как ты торжествен, как памятник!
 Над широкими плодородными полями твой спокойный взгляд крадется,
 Под ярмо с глубоким удовлетворением опускаясь на колени,
 Быстрой работе человека ты придаешь свою силу.
 Он кричит и подзадоривает, и в ответ на твою остроту,
 Ты обращаешь к нему свои терпеливые глаза, взывая.
 Из твоих широких ноздрей, черных и влажных, поднимаются
 Мягкие пары твоего дыхания; и в неподвижном воздухе разливается,
 Подобно счастливому гимну, сочная мелодия твоего мычания.
 В могильной сладости твоих спокойных глаз
 В изумрудном, широком и неподвижном отражении обитает
 Вся божественная зеленая тишина равнины.



ДАНТЕ

Из "Левия Гравия"


 О Данте, почему я боготворю тебя?
 Все еще возношу свои песни и клятвы к твоему суровому лицу,
 И закат уступает место утренней серости
 Чтобы застать меня все еще изучающим твои беспокойные стихи?
 Лючия не молится об упокоении моей бедной души;
 Для меня Матильда не ищет священного источника;
 Для меня напрасно священные влюбленные поднимаются,
 Выше звезды, к вечному парению.
 Я ненавижу Священную Империю, и корону
 И меч безжалостный расколол бы
 От твоего доброго Фредерика на равнинах Олоны.
 Империя и Церковь обратились в руины,
 И все же ради них твои песни достигли небес.
 Великий Юпитер мертв. Осталась только песня.



САТАНЕ

Из "Поэзии"


 Тебе мои стихи,
 Необузданные и дерзкие,
 Вознесутся, о сатана,
 Царь пира!

 Долой свое кропление,
 О Священник, и свое гудение,
 Ибо никогда сатана не восстанет,
 О священник, встань позади тебя.

 Посмотри, как ржавчина
 Разъедает мистический
 Меч святого Михаила;
 И как верующий

 Подхваченный ветром архангел
 Падает в пустоту;
 Застыл гром в
 Руке Иеговы.

 Подобно побледневшим метеорам или
 Истощенным планетам,
 С небосвода
 Ангелы проливаются дождем.

 Здесь, в материи,
 Которая никогда не спит,
 Царь явлений,
 Царь всех форм,

 Ты, сатана, жив.
 Твоя империя
 Чувствуется в темных глазах'
 Дрожащий блеск,

 Сопротивляются ли их томные
 Взгляды, или
 Сверкающие и полные слез, они
 Зовут и приглашают.

 Как сияют гроздья
 Счастливой кровью,
 Чтобы яростная
 Радость не могла угаснуть,

 Чтобы угасающая
 Любовь была восстановлена,
 И печаль изгнана
 И любовь умножилась.

 Твое дыхание, о сатана!
 Мой стих вдохновляет,
 Когда из моей груди вырывается
 Богам я бросаю вызов

 Королям-первосвященникам,
 Королям бесчеловечным.
 Твоя молния, которая
 Потрясает умы.

 Для тебя, Аримана.,
 Адонис, Астарта;
 Для тебя жил мрамор,
 Картины, пергаменты,

 Когда прекрасная Венера
 Анадиомена
 Благословила Ионические острова
 Небеса безмятежны.

 Для тебя шумели
 Леса Ливана,
 Прекрасного Кипра
 Возлюбленный возрожден;

 Для тебя звучал хор,
 Для тебя бушевали танцы,
 Для тебя чистое сияние
 Любовь дев,

 Под благоухающими
 Пальмами Идуме,
 Где разбиваются в белую пену
 Кипрские волны.

 Что, если варварская
 Назарянская ярость,
 Подпитывается низменными обрядами
 тайных пиршеств,

 Зажигает священные факелы
 Чтобы сжечь храмы дотла,
 Разбрасывая по всему миру
 Иероглифические свитки?

 В тебе находят прибежище
 Плебеи со скромными крышами,,
 Которые не забыли
 Богов своего дома.

 Оттуда исходит сила,
 Пылкое и любящее, что
 Заполнение быстрая-пульсирующий
 Лоно женщины,

 Обращается к помощи
 Природы утомленной;
 Волшебница любви
 С бесконечной осторожностью Ладена.

 Ты обращаешься к пребывающему в трансе
 Глазу алхимика,
 Ты обращаешься к взгляду
 Фанатичного маго,

 Являешь вспышку молнии
 нового времени
 Сияние за тьмой
 Решетки монастыря.

 Стремясь убежать от тебя,
 Здесь, в мирской жизни
 Скрывает его мрачный монах
 В Фиванской пустыни.

 О душа, что wanderest
 Далеко от прямого пути,
 Сатана милостив.--
 Ознакомиться С Heloisa!

 Зря ты изнуряешь себя
 Худой, в грубой одежде; Я
 Все еще бормочу стихи
 Маро и Флакка

 Среди Давидовых
 Псалмов и стенаний,
 И-Дельфийских фигур
 Рядом с тобой--

 Розовая, среди тьмы
 Рясы монахов,
 Входит Ликорида,
 Входит Глицера.

 Затем другие образы
 Более прекрасных дней
 Приходят, чтобы обитать с тобой
 В твоей тайной келье.

 Смотрите! со страниц
 Ливия, Трибуны
 Все пылкие, консулы,
 Толпы буйные,

 Просыпаются; и фантастическая
 Гордость итальянцев
 Гонит их, о Монах,
 К Капитолию;

 И ты, кого никогда не растоплял пылающий
 Огонь,
 Завораживающие голоса,
 Уиклифф и Гусс,

 Разносятся по ветру
 Крик стража:--
 "Эпоха обновляется";
 Время полно".

 Уже трепещут
 Митры и короны.
 Далее из монастыря
 Поднимается восстание.

 Под его палантином смотрите,
 Сражается и проповедует,
 Брат Джироламо
 Savonarola.

 Сброшена туника
 Мартина Лютера;
 Сброшены оковы
 Это сковывало человеческую мысль.

 Оно вспыхивает и светлеет.,
 Опоясанное пламенем.;
 Материя, превознеси себя.;
 Сатана победил!

 Справедливый и ужасный.
 Чудовище, освобожденное от цепей.
 Бороздит океан,
 Бороздит землю.

 Вспыхивает и дымится.,
 Подобно вулканам, он
 Взбирается на горы,
 Опустошает равнины,

 Скользит по безднам;
 Затем он теряется
 В неизвестных пещерах
 И глубоких путях,

 Пока, о чудо! непокоренный,
 От берега к берегу,
 Подобно вихрю,
 Он испускает свой крик.

 Подобно вихрю
 Расправив крылья...
 Он проходит, о люди,
 Сатана великий!

 Приветствую тебя, сатана;
 Да здравствует восстание!
 Радуйся, разумный
 Великий Защитник!

 Священное для тебя восстанет
 Благовония и обеты.
 У тебя есть бог
 священник, лишенный трона!



АВРОРЕ

Из "Оди Барбаре"


 Ты поднимаешься и целуешь, о Богиня, своим розовым дыханием облака,
 Целуешь темные вершины мраморных храмов.

 Леса чувствуют тебя и с прохладной дрожью пробуждаются;
 Ввысь взлетает сокол, вспыхивая от нетерпеливой радости.

 Тем временем среди мокрых листьев шепчут словоохотливые гнезда,
 И далеко-далеко серая чайка кричит над пурпурным морем.

 Первая, кто радуется тебе, внизу, на трудолюбивой равнине.,
 Это ручьи, которые блестят среди шелестящих тополей.

 Гнедой жеребенок смело отрывается от кормежки.,
 Бежит к ручьям с высоко поднятой гривой, ржа на ветру.

 Бодрствующий ответ из хижин огромной стаи гончих,
 И вся долина наполняется громким звуком их лая.

 Но человек, которого ты пробуждаешь к отнимающему жизнь труду.,
 Он, о древний Юноша, о вечный Юноша,

 Все так же задумчиво восхищается тобой, как на горе
 Арийские Отцы поклонялись тебе, стоя среди своих белых быков.

 Снова на крыле свежего утра улетает вперед.
 Гимн, который они пели тебе над своими сложенными копьями:--

 "Пастушка ты небесная! из стойл твоей ревнивой сестры
 Ты отпускаешь розовых коров и ведешь их обратно к небесам;

 "Ты ведешь розовых коров, и белые стада, и лошадей
 С белокурыми развевающимися гривами, дорогими братьям Ашвини ".

 Как юная невеста, которая идет из ванны к своему супругу.,
 В ее глазах отражается любовь к нему, ее возлюбленному.,

 Так ты, улыбаясь, сбрасываешь легкие одежды, которые покрывают тебя,
 И безмятежный небесам являешь свой девственный облик.

 Пылающие щеки твои, с белой грудью, тяжело дышащей, ты бежишь
 К владыке миров, к прекрасной пылающей Сурии.

 И он присоединяется и в поклоне обвивается вокруг его могучей шеи.
 Твои розовые руки; но от его ужасных взглядов ты убегаешь.

 Тогда Близнецы Ашвини, небесные кавалеры,
 Приветствуют тебя, трепещущего в твоей золотой колеснице.,

 И туда ты сворачиваешь, где, отмерив путь славы,
 Утомленный, бог ожидает тебя в тусклом сумраке кануна.

 "Да будет милостив твой полет над нами! так взывали к тебе отцы;
 Да будет милостиво прохождение твоей сияющей колесницы над нашими домами!

 "Приди с берегов Востока с твоей доброй фортунойнэ,
 Приходи со своим цветущим овсом и своим пенящимся молоком;

 "И среди танцующих телят с желтыми кудрями,
 Все потомство будет поклоняться тебе, о Небесная Пастушка!"

 Так пели арийцы. Но больше понравился тебе Гиметтус.,
 Пресный от двадцати ручьев, берега которых до небес благоухали тимьяном.;

 Больше радовал тебя Гиметтус, смертный охотник с ловкими конечностями.,
 Кто ногой в колючей подошве раздавил первую утреннюю росу.

 Небеса склонились. Нежный румянец окрасил лес и холмы
 Когда ты, О Богиня, спустилась.

 Но ты не спустился; скорее, Кефал, привлеченный твоим поцелуем,
 Взвился в воздух, прекрасный, как прекрасный бог.,--

 Взлетел на любовных ветрах, среди сладких запахов.,
 В то время как повсюду было бракосочетание цветов и бракосочетание ручьев
 .

 Влажно лежит на его шее тяжелая золотая прядь, и золотой колчан
 Простирается над его белым плечом, удерживаемая киноварным поясом.

 О благоухающие поцелуи богини среди росы!
 О амброзия любви в пору юности мира!

 Ты тоже любишь, о Богиня? Но наша раса утомлена;
 Печален лик твой, о Аврора, когда ты поднимаешься над нашими башнями.

 Гаснут тусклые уличные фонари; и, даже не взглянув на тебя,,
 Бледнолицый отряд расходится по домам, воображая, что они были счастливы.

 В его дверь сердито колотится раздраженный рабочий.,
 Проклиная рассвет, который всего лишь призывает его вернуться в рабство.

 Возможно, только влюбленный, только что вернувшийся из снов о любимом человеке.,
 Его кровь, все еще теплая от ее поцелуев, приветствует его радостью.,

 С восторгом созерцает твое лицо и чувствует на себе твое прохладное дыхание.:
 Затем восклицает: "О, понеси меня, Аврора, на своем стремительном огненном пути;

 "Вознеси меня в звездные поля, чтобы там, глядя вниз,
 Я мог узреть улыбающуюся землю под твоим розовым светом";

 "Узри, моя прекрасная, перед лицом восходящего дня,
 Позволь ее черным локонам упасть на ее пылающую грудь."



RUIT HORA


 О зеленые и безмолвные уединения, вдали от людских слухов
 Сюда пришли встретить нас настоящие божественные друзья, о Лидия,
 Вино и любовь.

 О, скажи мне, почему море далеко под пылающим Геспером
 Посылает такие таинственные стоны; и что это за песни, о Лидия,
 Сосны поют.

 Посмотри, с какой тоской холмы протягивают свои руки к заходящему солнцу.
 Тень удлиняется и удерживает их; они, кажется, просят
 Последнего поцелуя, о Лидия!



МАТЬ

(ГРУППА АДРИАНА ЧЕЧИОНИ)


 Наверняка любовался ею тот розовый день-заря, когда,
 созывая фермеров на еще серые поля,
 он видел ее босой, быстрым шагом проходящей мимо
 среди росистых запахов сена.

 Слышал ее в полдень среди белых от пыли вязов,
 когда, склонив широкие плечи над желтыми виноградниками,
 она бросает вызов веселой песне кузнечиков,
 чье хриплое щебетание доносится с раскаленных склонов холмов.

 И когда от своего тяжелого труда она приподняла свою набухшую грудь,
 ее загорелое лицо, обрамленное блестящими кудрями,
 как тогда пылает твой вечер, о Тоскана,
 обильно оттенял цветом ее дерзкую фигуру!

 Тогда сильная мать играет в мяч со своим младенцем,
 похотливым ребенком, которого только что насытила ее обнаженная грудь.;
 подбрасывает его высоко и мило болтает с ним,
 в то время как он, не сводя глаз с сияющих глаз своей матери,

 Его маленькое тельце, дрожащее всем телом от страха, протягивает
 его крошечные пальчики умоляют; затем мать громко смеется.
 и в едином великом объятии любви
 позволяет ему упасть, крепко прижав к своей груди.

 Вокруг нее улыбается сцена домашнего труда.;
 трепетно колышется овес на зеленых склонах холмов;
 слышится отдаленное мычание быка,
 а на крыше амбара кукарекает петух с веселым оперением.

 * * * * *

 У природы есть свои храбрецы, которые ради нее презирают
 маски славы, дорогие вульгарной толпе.
 Так, о Адриан, святыми видениями
 ты утешаешь души ближних.

 Вот так, о художник, своими суровыми ударами
 ты запечатлеваешь в камне древнюю надежду веков,
 возвышенную надежду, которая кричит: "О, когда же мы будем трудиться
 быть счастливой, а верная любовь защищенной от зла?

 "Когда могучая нация свободных людей
 скажет перед лицом солнца: "Не сияй больше
 на праздную легкость и эгоистичные войны тиранов,
 но на благочестивую справедливость труда?"




ТОМАС КЭРЬЮ

(1598?-1639)


Томаса Кэрью заслуженно причисляют к самым блестящим
представителям класса лириков, которые были не только придворными, но и
людьми высокого положения; которые отличались достижениями, обладали культурой и
вкус, выразивший их игру фантазии с элегантностью и легкостью. Лира
у этих поэтов-аристократов звучали только любовь и красота,
презрение, отчаяние и щедрость любви, иногда легкомысленные по звучанию и
иногда серьезные; и их работу можно рассматривать как предшественницу
the _vers de soci;t;_, которая достигла своего совершенства в Locker и
Остин Добсон. Текст песни Карью мы можем применить известные Изаак Уолтон
критика: "они были старомодные стихи, но choicely хорошо".

Томас Кэрью, сын сэра Мэтью Кэрью, родился в Лондоне около 1598 года.
Он оставил Корпус-Кристи, Оксфорд, без степени, и рано попал в
дикие привычки. В 1613 году его отец написал сэру Дадли Карлтону, что "один
из его сыновей охотился за гончими и ястребами, а другой [Томас]
учился в Миддл Темпле, но мало преуспевал в юриспруденции". В результате
Карлтон сделал Томаса своим секретарем и взял его с собой в Венецию
и Турин, вернувшись в 1615 году. Кэрью также сопровождал его в Гаагу,
но оставил свой пост и снова вернулся в Англию. В 1619 году он отправился
с лордом Гербертом Шерберским ко французскому двору. Он стал коллектором в
рядовой Карла I и джентльмен его личной палаты; и
Король, который особенно любил его, подарил ему королевские владения
Саннингхилл в Виндзорском лесу. Кэрью был близким другом Бена
Джонсона, сэра Джона Саклинга, Джона Селдена, сэра Кенелма Дигби, Давенанта,
Чарльза Коттона, а также лорда Кларендона; который пишет: "Кэрью был
человек приятного и шутливого ума, и написал много стихотворений
(особенно в любовном ключе), которые из-за остроты фантазии
и элегантности языка, на котором эта фантазия была распространена, были
по крайней мере, равный, если не превосходящий, любому из того времени.

Четыре издания стихотворений Кэрью вышли в период с 1640 по 1671 год, и
четыре были напечатаны в течение нынешнего столетия, лучшим из которых является а
кварто, опубликованное мистером У. К. Хэзлиттом в 1870 году. Его длинная работы
Маск назвал 'Coelum прочности ключевой,' выполнена в Уайтхолле, февраль
18-й, 1633. Иниго Джонс организовал декорации, Генри Лоус - музыку,
а король, герцог Леннокс и другие придворные сыграли главные
роли. Предполагается, что смерть Кэрью наступила в 1639 году.



ПЕСНЯ


 Не спрашивай меня больше, где Юпитер дарит,
 Когда пройдет июнь, увянет роза;
 Ибо в восточной глубине твоей красоты,
 Эти цветы, как и их причины, спят.

 Не спрашивай меня больше, куда деваются
 Золотые атомы дня;
 Ибо в чистой любви небеса приготовили
 Эти порошки для обогащения твоих волос.

 Не спрашивай меня больше, куда спешит хасти
 Соловей на исходе мая;
 Ибо в твоем сладком раздвоенном горле,
 Она зимует и хранит тепло своей ноты.

 Не спрашивай меня больше, где зажигаются эти звезды.
 Это падение глубокой ночью;
 Ибо они сидят в твоих глазах, и там
 Они стали неподвижными, как в своей сфере.

 Не спрашивай меня больше, восток это или запад
 Феникс строит свое пряное гнездо;
 Ибо к тебе, наконец, она летит,
 И в твоей благоухающей груди умрет.



ПРОТЕСТ


 Медовуха больше не будет украшена цветами,
 И сладость не поселится в розовых беседках,
 И не распустятся самые зеленые почки на ветвях.,
 Ни трели птиц не доставляют удовольствия от пения,
 , Ни апрельские фиалки не украшают рощу,
 , если я оставлю любовь моей Селии.

 Рыба в океане сгорит,
 И сладкие фонтаны станут горькими.;
 Скромный дуб не узнает наводнения,
 Когда наводнения разольются по высочайшим холмам,;
 Черная лета оставит забвение.,
 Если ты моя Селия, я обману.

 Любовь пронесет мимо его лук и стрелу,
 И голубям Венеры нужны крылья, чтобы летать.;
 Солнце отказывается светить своим светом,
 И тогда день сменится ночью;
 И в ту ночь не появится ни одной звезды,
 Если однажды я покину мою Селию, дорогую.

 Любовь больше не будет населять землю,
 И влюбленные больше не будут любить по достоинству,
 Ни радость выше небес не пребудет,,
 Ни боль не мучает бедные души в аду;
 Мрачная смерть больше не будет ужасным испытанием.,
 Если я оставлю яркую любовь Селии.



ПЕСНЯ


 Знаешь ли ты, что такое мягкость? Я смею
 Не доводить тебя до пуха или воздуха,
 Ни звездам, чтобы показать, что ярко,
 Ни снегу, чтобы научить тебя белому цвету;

 Ни, если ты хочешь услышать музыку,,
 Призови небесные сферы, чтобы они прислушались к тебе.;
 И, чтобы угодить вашему чувству, не приносите сюда
 Ароматный нард, или что еще ценнее;

 Или ваши мысли были сосредоточены на еде,
 Принесите вам нектар, чтобы попробовать:
 Собери все это в одном флаконе,
 Назови мою госпожу, и дело сделано.



ВЕСНА


 Теперь, когда зима прошла, земля потеряла
 Свои белоснежные одежды; и теперь мороза больше нет.
 Посыпьте траву сахаром или намажьте мороженым
 На серебряное озеро или хрустальный ручей;
 Но теплое солнце оттаивает оцепеневшую землю,
 И делает ее нежной; дает священное рождение
 Мертвой ласточке; просыпается в дупле дерева
 Сонной кукушке и шмелю.
 Теперь хор щебетанием менестрелей принести
 С триумфом в мировой юношеский Весна:
 Долины, холмы и леса, в богатой массива,
 Приветствуем пришествии вожделенного мая.
 Теперь все улыбается; только моя любовь слабеет.;
 И у обжигающего полуденного солнца нет силы
 Растопить тот мраморный лед, который все еще держит.
 Ее сердце застыло, и жалость к ней становится холодной.
 Бык, который недавно искал убежища, залетел
 В стойло, теперь надежно лежит
 В открытом поле; и любовью больше не занимаются
 У камина; но в прохладной тени,
 Аминтас сейчас спит со своей Клорис
 Под платаном, и все идет своим чередом.
 Время года - только она несет в себе.
 Июнь в ее глазах, январь в ее сердце.



РАССЛЕДОВАНИЕ[1]


 Пока я шел среди миртов,
 Любовь и мои вздохи разговаривали вместе.;
 Скажи мне (сказал я в глубокой тревоге)
 Где я могу найти мою пастушку?

 Ты глупец (сказала Любовь), разве ты не знаешь этого,--
 Во всем, что хорошо, она есть:
 В том тюльпане иди и ищи;
 Там ты можешь найти ее губы, ее щеку.

 Вон там, в эмалированных анютиных глазках,
 Там ты увидишь ее любопытный взгляд;
 В цвету персика, в розовом бутоне,
 Там развеваются струйки ее крови;

 В ярчайших лилиях, что там растут,
 Эмблемы ее белоснежных рук;
 Вон там, на возвышающемся холме, набухает
 Такая сладость, какая обитает в ее груди.

 "Это правда (сказал я), и вслед за этим
 Я начал срывать их одну за другой,
 Чтобы соединить части в единое целое;
 Но внезапно все исчезло.

 На этом я остановился. Сказал, Любимая, Это твое подобие
 (Любящий мужчина);
 И в этих цветах твои радости умрут,
 Даже в мгновение ока,
 И все твои надежды на нее увянут,
 Как будто эти короткие сладости таким образом вяжутся вместе.

 [1] Приписывается Херрику в "Литературных часах" Дрейка.




ЭМИЛИЯ ФЛИГАРЕ-КАРЛЕН

(1807-1892)

[Иллюстрация: ЭМИЛИЯ КАРЛЕН]


Эмилия Смит Флигаре-Карлен родилась в Стремстаде, Швеция, 8 августа
1807 года. Она была дочерью Рутгера Смита, местного торговца,
и здесь прошло ее детство, разнообразное частыми морскими путешествиями с
ее отцом и экскурсиями в разные части побережья. Именно
вероятно, этот ранний морской опыт заложил основу
ее точного знания характера и привычек шведов
рыбаков. В 1827 году она вышла замуж за доктора Флигаре, врача шведской
Кронбергслен, но после его смерти в 1833 году она вернулась на родину
. В детстве ее талант к литературному творчеству был известен
среди ее друзей, но ничего сколько-нибудь ценного не развилось
до тех пор, пока ей не исполнилось тридцать, когда появился ее первый роман "Вальдемар".
Кляйн" была опубликована анонимно (1838). После этой первой успешной литературной попытки
по совету своего отца она отправилась в Стокгольм
(1839), и вскоре после этого она вышла замуж за юриста из этого города,
Йохан Габриэль Карлен, шведский поэт и прозаик. Появились ее романы
в быстрой последовательности; она сразу же стала популярной, и ее книги были
широко читаемы. Ее продуктивность была поразительной. Период ее
наивысших достижений пришелся на период с 1838 по 1852 год, когда сильное горе
из-за потери сына приостановило ее деятельность на несколько лет.
только в 1858 году она снова возобновила свое творчество.

Она была удостоена золотой медали Шведской академии (1862), и
успех ее книг был сопровождается обильной денежной наградой, как
также отличием. В ее доме в Стокгольме был центром
литературная жизнь столицы продолжалась до смерти ее мужа в 1875 году,
когда она полностью удалилась от мира. Она основала
"Рутгер Смит фонда" для бедных рыбаков и их вдовами, заключили
Фонд поддержки студентов в Университете Упсала в память о ней
сын, а также основала в память о муже фонда
помощь учителей. Она умерла в Стокгольме 5 февраля 1892 года.

Как романист она разделяет национальные почести со своей соотечественницей,
Фредрикой Бремер. Ее диапазон в фантастике не ограничился одной
области, а охватывает все классы и условий шведской жизни. Ее
истории полны действия и богаты происшествиями, а ее описание характера
естественно и показывает ее реальное познание человеческой природы.
Больше всего ей нравится изображать скромных рыбаков и крестьян.
Волнующие случаи из полной приключений жизни контрабандистов были
близкими по духу темами, а ее графические описания дают типичные картины
суровой прибрежной жизни моряков, рыбаков и налоговых инспекторов.

Среди ее лучших и наиболее характерных работ: "Густав Линдорм"
(1835); "Роза Тистелена" (The Rose of Tistel;n), 1842;
"Юнгфруторнет" (Девичья башня), 1848; "Энслинген по
Йоханнискарет" ("Отшельник на скале Йоханнис"), 1846. Ее
Автобиография, написанная в более поздние годы, яркая и
интересная. Ее собрание сочинений насчитывает более тридцати томов,
большая часть из которых переведена на немецкий, французский и
Английский языки.



"ПОГОНЯ ЗА КОНТРАБАНДИСТАМИ"

Из "Торгового дома среди островов"


Он [Olagus] грохнули его команду своим спутникам:--"греби, греби, как
быстро, как вы можете в открытое море!" И, как будто у нее были невидимые
крылья, лодка развернулась и рванулась вперед.

"Стой! стой!" - закричал лейтенант, у которого кровь стыла в жилах. "В
именем его Величества и Короны, долой паруса".

Громкий смех с лодки контрабандистов разнесся по воде.

В ответ на этот презрительный смех с яхты раздался выстрел
из второй пушки, которая была полностью заряжена. Ядро упало в
воду с наветренной стороны лодки.

Ответом был возобновившийся смех с лодки контрабандистов, экипаж которой,
движимый двойным желанием спасти свой груз и выставить на посмешище
сотрудников таможни, продолжал увеличивать расстояние между ними.
они сами и яхта. Несмотря на более умелое руководство,
два весла последнего не мог обогнать четверых мужчин. Но
полное сильный голос лейтенант все еще слышны:--

"Прекрати, или я пристрелю тебя на дно!"

Но он не стрелял, за лодки контрабандистов уже не было
досягаемости выстрела.

В этот момент было бы невозможно обнаружить ни малейшего следа
любезного, добродушного Гудмара Гульдбрандссона, всеобщего любимца
дам, с его светло-желтыми кудрями и слегка выпуклым
лбом и прекрасными темно-синими глазами, которые, когда не оживлялись
силой какой-нибудь страсти, иногда открывали этот полусонный
выражение, которым женщины так часто восхищаются.

"Майке" следовало бы видеть своего командира сейчас, когда он на мгновение остановился
на палубе, опираясь на ружье, со стаканом в руке.

"Греби, ребята, греби изо всех сил! Я не позволю--" остаток
приговор был потерян в невнятный тона.

Еще раз он поднял стакан к глазам.

Погоня продолжалась некоторое время, без какого-либо увеличения пройденного расстояния
или какой-либо надежды на его сокращение. Это была серьезная, ужасная
погоня.

Тем временем командиру полка пришли в голову новые и странные намерения.
лодка контрабандистов. Из того, что темный источник мог он получил
вдохновение, которое продиктовал команду?

- Выньте пробку из верхнего бочонка с бренди и давайте выпьем; это
освежит нашу храбрость и обрадует наши сердца. Веселитесь и пейте столько, сколько хотите.
сколько хотите.

И тут началась дикая вакханалия. Мужчины пили из больших кружек,
они пили из консервных банок, и результат не заставлял себя ждать, в то время как лодка
приближалась ко входу в море.

"Итак, мои люди, - начал Олагус сильным проникновенным тоном,
поглаживая свою рыжеватую бороду, - должны ли мы позволить одному из этих правительственных
дураки, заставляющие нас идти не тем путем, которым мы сами желаем идти
?"

"Olagus," Туве решился вмешаться,--в Туве по-прежнему обладали полной
сознание, как он был только предлог, питьевой, - "Боже
Олагус, давай успокоимся, если сможем доставить товар в целости и сохранности. Я думаю,
Я понимаю, что ты имеешь в виду что-то другое - что-то опасное.

"Трус! Тебе следовало бы сидеть дома и помогать своему отцу плести сети. Если
ты боишься, заберись под брезент; здесь есть и другие, у кого
не бывает судорог, когда им приходится преследовать медведей Мерко ".

"Что касается меня, - подумал Берье, склонившись над веслом, - то я хотел бы
держаться подальше от этой охоты. Но кто осмелится произнести хоть слово? Я чувствую себя так,
как будто я уже был в крепости, а корабль и команда - на
службе Короне.

Возможно, Рагнар тоже так думал; но великого человека так боялись
что, когда он отдавал приказы, никто не слышал возражений.

Это был почти первый раз, когда Туве возразил, и его
презрительный упрек брата взбудоражил и его кровь; но все же он
сдержался.

Что было решено тем временем, будет видно из дальнейшего.

"Что это?" - воскликнул лейтенант яхты. "Весла
втянуты! Он поворачивает, клянусь жизнью, он поворачивает!"

"Он знал, что мы должны его догнать", - сказал Свен, снова обрадованный
возможностью проявить свой обычный юмор. "Такие кулаки и сухожилия, как у меня,
стоят столько же, сколько четверо из них; и если мы примем во внимание Пелле,
они могут легко понять, что лучшее, что они могут сделать, это
немедленно сдаться ".

"Тишина, ты, самодовольный идиот!" командовал лейтенант; "это не
вопрос Парли. Он направляется к нам. Ветер падает;
он становится спокойным".

"Что думает лейтенант, Пелле?" - спросил Свен громким шепотом.
"Может ли у Олагуса быть оружие на борту и он хочет напасть на нас?" - спросил он. "Может ли Олагус иметь оружие на борту и хотеть напасть на нас?"

"Похоже на то", - коротко ответил Пелле.

Тем временем две лодки приближались друг к другу с пугающей скоростью.

"Что бы ни случилось, - сказал лейтенант с ледяным спокойствием, - и игра
выглядит подозрительно, знаете ли, друзья мои, - если бы только
служащий береговой охраны не оглядывался назад! Флаг Короны может
развеваться над живыми или мертвыми людьми; это не имеет значения, пока он не развевается
над тем, кто не выполнил свой долг.

"Да", - ответил Пелле.

Свен развел руками в многозначительном жесте.

"Они могут быть возбуждены выпивкой, - это видно по их лицам цвета меди.;
но здесь стоит человек, который не забудет, что его зовут Свен
Диллхуфвуд. Ну вот, я все сказал! Но, дорогой сэр, позаботьтесь о
себе. Они разломали доски и тащат камни и
куски железа ".

- Да, я вижу. Если они нападут на нас, позаботься о веслах. Не откладывай в сторону
с длинной стороны; греби мимо, а затем поворачивай. Если они бросают, внимательно следите за
их движениями; так вы сможете избежать опасности ".

Лодки, находившиеся всего в нескольких морских саженях друг от друга, мягко заскользили навстречу
друг другу.

Команда лейтенанта была пунктуально выполнена его людьми.

"Олагус Эсбьернссон, - воскликнул начальник таможни
яхта, - именем короля я еще раз приказываю вам сдаться!"

"Ах, боже мой, да", - воскликнула достойный потомок викингов. "У меня есть
вернулся только что с таким намерением. Возможно, я также хотел исполнить
старый обет. Ты помнишь, в чем я поклялся той ночью Другим?

В тот же момент целый ливень кусков железа просвистел сквозь
воздух и с грохотом упал на яхту; но острый кусок
железа, брошенный собственными руками Олагуса, был нацелен в самого лейтенанта.
Однако он так быстро отскочил в сторону, что не был ранен, хотя
пуля пролетела так близко от него, что сорвала с него соломенную шляпу и швырнула ее
в море.

- Олагус, и вы, остальные, - прозвучал его голос во всей своей юношеской
мощи, - подумайте о том, что вы делаете; подумайте о цене нападения на
королевский корабль и команду! Ответственность может дорого вам обойтись. Я приказываю
вам немедленно прекратить.

"Что! Вы напуганы, рабы короны?" взревел Олагус, чей
сверкающие глаза и раскрасневшееся лицо, так непохожие на его обычное спокойствие в
мирных обстоятельствах, придавали еще большую дикость его фигуре и
жестам. "Пойдем, это согреет тебя?" И в тот же миг другой
железяка пролетела мимо, направленные с такой уверенностью, что она будет иметь
отрезать нить жизни лейтенанта, если он не принял
укрытие позади мачты. Железо было прочно закреплено на мачте.

Теперь яхта подвергалась обстрелу со всех сторон. Здесь висел порванный парус, там
конец веревки; а бортовые доски уже сильно пострадали.
из-за травм яхте угрожала течь. Но теперь было слышно
в последний раз предупреждение молодого командира:--

"Остановись, Олагус, и скажи своим людям, чтобы они убрали свое жалкое оружие;
ибо, клянусь жизнью, это ружье заряжено пулей, и первый из вас
кто бросит еще одну шашку, будет подстрелен, как олень.

"Сделай это, если посмеешь! Но вот, смотри, жалкий таможенный пес, как
Медведи Мерко уважают твои угрозы!

Третий кусок железа был уже готов к броску, но в тот же момент
лейтенант прицелился.

Раздался выстрел.

Во время долгой погони и последовавшего за ней нападения солнце
приближалось к горизонту, и сейчас можно было наблюдать один из тех
прекрасных закатов, которые так часто радуют глаз на этом сине-зеленом море
. Они являются аналогом осенних видений во время
темных туманов, когда корабли блуждают в поисках пути среди
утесов, то мерцающих белым, а теперь сияющих красным.

Достойный вдохновением поэт и художник, этим теплым, божественно
мирные и прекрасные места природы предлагается новый, горький контраст
страшная картина человеческих страстей и требование долга было
молниеносно перенесенный в эти два места в море - лодку контрабандистов
и яхту Таможни.

Прозвучал выстрел, и могучий гигант Мерке, Олагус Эсбьернссон,
откинулся на брезент.

"Проклятый дьявол выстрелил прямо мне в сердце!"

Бледный как смерть, Туве прыгнул вперед, желая остановить кровь.

"Оставь это в покое", - задыхаясь, произнес Олагус. "Это бесполезно. Передавай привет отцу
и Britje; она была хорошей женой. Вы, должно быть, отец ... мой мальчик. В
бизнес может прекратиться".

Покоряющее прикосновение смерти уже погасило дикий свет
который огонь ненависти зажег в этих глазах. И последний
взгляд, которым он встретился с братом, был нежным.

Внезапно его снова охватило воспоминание о земной жизни,
которое быстро уходило от него.

"Быстро забирайте груз! Никто не должен знать, что Олагус Эсбьернссон
упал от выстрела с таможенной яхты. Я... я ... упал на них.

Это были его последние слова.

Глава Туве упала, рыдая, на человека, которого он так полностью
почитал как своего начальника.

Туве сейчас был первый в M;rk;, и как будто сильнее дух
придя в себя, он начал ощущать свой долг. Он встал и отдал приказы
повернуться к морю, но команда стояла неподвижно от ужаса.




ТОМАС КАРЛАЙЛ

(1795-1881)

АВТОР : ЛЕСЛИ СТИВЕН


Сотая годовщина со дня рождения Томаса Карлайла - (декабрь
4-е, 1795) - недавно был отмечен. Дом на Чейн- Уок,
Челси, который он занимал с 1834 года до своей смерти (4 февраля 1881 г.
), был передан попечителям для сохранения в качестве общественного объекта
мемориал. Ни один дом на Британских островах не вызывает более замечательных
ассоциаций. Туда Карлайл приехал на тридцать восьмом году жизни,
все еще малоизвестен широкой публикой, хотя уже рассматривается
в узком кругу как человек с экстраординарными способностями. Так он прошел
последние годы долгой борьбы, которая закончилась
с трудом добытой и едва ли доставлявшей удовольствие победой. Там его посетили
почти все самые выдающиеся литераторы своего времени:
Джеффри, Саути и Дж. С. Милля; Теннисона и Браунинга,
величайших поэтов, и Теккерея и Диккенса, величайших романистов
из его поколения; от самых дорогих друзей его юности Ирвинга и
Эмерсоном и Джоном Стерлингом, а также его последними последователями Фраудом и
Раскин. Там же до 1866 года жила женщина, которая разделяла его
борьбу, которую он любил и которой восхищался безмерно, и о которой ему было
все же суждено вспоминать со многими горькими угрызениями совести. Их
история, раскрытая с необычайной полнотой, наполнила сцену
их радостей и печалей, их отчуждения и примирений
необычайным интересом. Каждый, кто читал "Воспоминания" и
более позднюю массу биографических материалов, должен быть рад увидеть
"звуконепроницаемую" комнату и сад, населенный "птицами-демонами" и
остальные немые свидетели долгой трагикомедии. Никто не был так остро
чувствителен, как Карлейль, к интересу маленьких проблесков света
которые показывают, что наши предки не только были охвачены великими страстями, но
поглощенный, как и мы сами, повседневными мелочами. Подобная
интерес надолго прикрепить на место его собственные испытания.

Жизнь Карлайла была борьба и война. Каждая из его книг была
вырвана у него, как и повесть о "Древнем мореплавателе", посредством
духовной агонии. Ранние книги вызывали гнев его современников
когда их не высмеивали как гротеск
излияния эксцентричного юмориста. Его учение было направлено на то, чтобы
противостоять тому, что большинство людей считает общей тенденцией мышления,
и все же многие, разделяющие эту тенденцию, с радостью признают, что они обязаны
Карлайлу более мощным интеллектуальным стимулом, чем они сами могут
приписывают это даже своим признанным учителям. Я попытаюсь кратко изложить
общий характер его послания человечеству, не пытаясь
рассматривать обоснованность или неточность конкретных взглядов.

Карлайл описывает, к какому человеку люди ходили в Чейн
"В самом звуке моего голоса, - говорит он, - что-то есть
дикарь-пророк: Я подобен Иоанну Крестителю, опоясанному кожаным поясом
, чья пища - саранча и дикий мед". Респектабельное литературное общество
на "эстетических чаепитиях" смотрело на него как на книжников, а
Фарисеи смотрели на еврейского пророка. Он пришел к ним, чтобы сорвать
маски с их лицемерного словоблудия. Карлайл не был внешне
Диоген. Хотя сын крестьянина, он имел вид и манеры
тщательного джентльмен, несмотря на все его раздражительным вспышек. Но
тем не менее он был до глубины души проникнут особенностями
его класс. Отец, Дейви Динс из реальной жизни, произвел глубокое впечатление на
сына. Карлайл начал жизнь на тех же условиях, что и
бесчисленные молодые шотландцы. Строгая бережливость позволила ему получить образование в колледже
и достичь порога служения. Его мать
могла предвкушать изысканное удовольствие увидеть, как "ее собственный отпрыск
покачивает головой на кафедре!" Но в этот момент индивидуальность Карлайла
впервые заявила о себе. Он не мог ступить ни в одно из обычных положений
. Учителя в колледже, казалось, предлагали ему "опилки"
вместо манны небесной. Священные формулы их предков
Вероучение утратило свою привлекательность. Слова, когда-то выражавшие самую сильную веру,
использовались либо для выражения фанатизма узких педантов, либо были
приняты только для того, чтобы быть объясненными до безвкусной банальности. Карлайл
общая интеллектуальное движение его времени слишком много, чтобы исповедовать любую
почтение за то, что он назвал "еврейский ветхий-одежду". Философы
и критики порвал их в лохмотья. Однако его спор был с
случайным воплощением, а не с духом старых вероучений. Старый
мораль была заложена в самой его природе; и он не был шокирован, как
некоторые из его товарищей, суровостью кальвинистских взглядов на
вселенную и жизнь. Вся проблема заключалась именно в том, чтобы спасти
этот живой дух. Он думал, что скептики, по немецкой
фразе, "опорожняют ребенка вместе с ванной". Они были в состоянии войны с
духом, так же как и с буквой; пытались построить Безбожную
вселенную; заменить живой организм мертвым механизмом; и
следовательно, убить под корень все благородные устремления, которые могли бы
пробудите совесть или укрепите человека, чтобы он мог вынести зрелище
несправедливости и страданий человечества.

[Иллюстрация: ТОМАС КАРЛАЙЛ.]

Кризис в этой борьбе произошел в 1821 году. После отказа от служения
Карлайл попробовал себя в роли "школьного учителя" и обнаружил, что
наименее приспособлен из людей к работе, требующей терпения
с глупостью. Он только взглянул на профессию юриста, чтобы почувствовать
отвращение к ее махинациям. Авторство хакеров было его единственным шансом.
Диспепсическое расстройство, которое мучило его всю жизнь, было мучительным
он. "Крыса грызла его под ложечкой". Тогда он был
озлоблен общим бедствием своего собственного класса. Безработные
угрожали беспорядками, и для их подавления были вызваны йомены
. Друг спросил Карлайла, почему он тоже не вышел с мушкетом
. "Хм! да, - ответил он, - но я еще не совсем решил, на чьей именно
стороне". Именно находясь в таком отвлеченном состоянии, после трех недель
бессонницы он пережил то, что назвал своим "обращением".
Вселенная казалась ему "лишенной жизни, цели, воли".,
даже враждебности; это была одна огромная и неизмеримая паровая машина,
катящаяся в своем мертвом безразличии, чтобы перемолоть меня на части. О,
огромная, мрачная, одинокая Голгофа и мельница смерти!" И тогда он
внезапно решил сопротивляться. Зачем продолжать дрожать, как трус? - "Как
Я так подумал, что поток огня пронесся по всей моей душе, и
Я навсегда стряхнул с себя низменный страх. Я был сильным, неведомой силы
; духом; почти богом: с тех пор характер
моего страдания изменился; в нем не было страха или ноющей печали, но
возмущение и мрачный вызов с опущенными глазами". Это фразы
его воображаемого героя в "Сарторе Возрожденном". В "Воспоминаниях" он
повторяет это утверждение от своего имени. Он одержал "огромную
победу"; он сбежал от "грязных богов грязи" и воспарил в
"вечную синеву эфира", где он "по духовной части всегда
с тех пор жил". Он все еще мог смотреть свысока на своих собратьев-созданий
"барахтающихся в этой роковой стихии", "жалея их религиозную часть"
и негодуя против легкомысленных"; наслаждаясь внутренним и высшим
счастье, которое все еще оставалось для него, хотя и часто "затмевалось" в последующие годы
.

Понять этот кризис - значит понять всю его позицию. Изменение
не было чисто логическим. Карлейль не был обращен в свою веру
ни одной философской системой. Незадолго до этого Кольридж нашел у
Канта и Шеллинга ответ на аналогичные затруднения. Карлейль, однако,
он уважал немецких метафизиков, но никогда не мог найти их догмы
удовлетворяющими его проницательный шотландский разум. Он говорит, что его великим помощником
в трудную минуту был не Кант, а Гете. Контраст между этим
безмятежный пророк культуры и суровый шотландский пуританин настолько заметен,
что может возникнуть соблазн частично объяснить это влияние личной случайностью.
случайность. Карлайл вырос в то время, когда публика была просто
осознавать существование Германии; и не только
но пробуждение было признано сам великий Гете. Он вполне может
были склонны в более поздние годы преувеличивать задолженность так
приветствуем признание. И еще вразумительно, что в Гете,
Карлайл видел, что он больше всего необходим. Человек высочайшего гения и
полный представитель самой передовой мысли все же смог распознать
то, что возвышало в прошлом, так же ясно, как и то, что было истинным направлением
прогресса, к которому нам следует стремиться; и при этом отбросив мертвые атрибуты
так же решительно, как Карлайл, мог достичь безмятежных высот над мелочными спорами.
споры, в которых люди спорили по давно исчезнувшим вопросам. Гете
разрешил проблему, терзавшую душу Карлейля, и подал вдохновляющий
пример истинного духа и его великой награды.

Карлейль, однако, не был квалифицирован по темпераменту или психического
характеристики и пошел по стопам Гете. Если в первую очередь не резонер,
и, возможно, слишком нетерпеливый для медленных логических процессов, он также не был
поэтом. Некоторые из величайших учителей английского языка того времени воплотили
свои концепции мира в поэзии. Вордсворт, Шелли и
Байрон, в частности, был более эффективным представителем главных
духовных влияний того времени, чем несколько писателей-спекулянтов.
Карлайл подумал, что он мог выговорить себя в стихотворной форме, или по
хоть в прозы. Он пытался, только чтобы почувствовать свою некомпетентность. Как
Фруд замечает, что у него был слабый слух к метрической композиции. Там
были и другие, и возможно больше препятствий. Поэт должен быть способен
отрешенность от реального мира, в котором он живет, однако глубокое
его интерес к своей большой проблемы. Он должен быть способен пребывать в "серафимическом созерцании"
и оставаться в стороне от реального соревнования. Для
Для Карлайла такое отношение было отчасти невозможным, отчасти достойным презрения.
Он впитал пуританское отвращение к эстетическим наслаждениям. Он был
воспитан в кругах, где считалось неправильным, чтобы ребенок
читал "Тысячу и одну ночь", и где Мильтон мог получить только
сомнительное признание в качестве переводчика библейского повествования. Карлейль
сохранил это предубеждение. Он всегда косо смотрел на поэзию, которая
не имела непосредственного отношения к поведению, и считал "эстетическую" как
равнозначную легкомысленной. "Пусть дьявол улетит вместе с изящными искусствами".
это чувство он цитирует с искренним сочувствием. Эта точка зрения была
близка его врожденным характеристикам.

Одной из поразительных особенностей была его необычайная "восприимчивость" ко всем
внешним впечатлениям. Странная раздражительность, которую он объяснил
"диспепсией ведьмы", делала его похожим на пациента, у которого болезнь
проявил болезненно чрезмерную чувствительность. Мелкие неприятности были
увеличены до трагических размеров. Шум в соседнем доме
подействовал на него, как землетрясение может подействовать на других. Его память была как
сохраняется, как и его впечатления были сильные. Фруд свидетельствует, что его
отчет о небольшой поездке в Париж, написанный сорок лет спустя без
ссылок на памятные записки, до мельчайших деталей подтвержден
письмами современников. Сцены, мгновенно запечатленные в его памяти.
память никогда не угасала. Ни у кого не было более проницательного взгляда на страну. Когда он
посетив Германию, он привез оттуда фотографии сцен сражений Фридриха
, которые позволили ему воспроизвести их с такой поразительной
достоверностью, что после прочтения вы, кажется, вспоминаете реальность, а не книгу
. В истории он стремится представить нам серию видений, таких же
отчетливых, как реальное зрение: показать нам Кромвеля, наблюдающего за спуском
шотландской армии при Данбаре, или человеческий водоворот, бушующий вокруг
стены Бастилии. Мы - обычные зрители - не должны,
это правда, даже в настоящее время видеть то, что было видно Карлайлу, больше
чем мы видим пейзаж таким, каким его видел Тернер. Возможно, нам хотелось бы этого.
Во всяком случае, мы убеждены в абсолютной правдивости изображения
впечатление, произведенное на основе мощной идиосинкразии. Мы воспринимаем, как с помощью
Рембрандта, обширные хаотические пространства мрачной неразберихи, с
центральными фигурами, освещенными светом необычайной яркости.
Карлайл, впрочем, и всегда имеет в виду то, что мы называем реальностью,
но пленку на поверхности загадочных глубин. Мы созданы из вещества того, чтобы
повторите свою любимую цитату, как мечты. Прошлая история - это
череда сновидений; магия памяти может восстановить их за
мгновенный для нашего теперешнего сознания. Но самая яркая картина
того, что не потеряно безвозвратно, всегда приносит также и трогательное ощущение
того, что мы, в конце концов, всего лишь эфемерные видимости посреди
вечности и бесконечности. Переполняет это чувство
unsubstantiality даже из самых реальных объектов, Карлайл лап, как
это было с энергией отчаяния, каждый замирания изображения; и пытается
вложить их с чем-то своего старого яркость. Карлайл был таким
желая обрести такую четкость видения, что он не мог быть
доволен личными описаниями, пока, по возможности, не изучит
портрет своего героя и не убедится, что может воспроизвести
реальный внешний вид тела. Лицо, которое он держит, отражает душу. И потом,
его проницательная шотландская проницательность никогда не покидает его. Если герой иногда
становится, как и большинство героев, чересчур свободным от человеческих недостатков,
актеры в его драмах никогда не становятся простыми гулящими джентльменами. В "Дриасдуст"
он дает нам простые фигуры, иногда покрытые мелкими
парадоксы; но Карлайл всегда имеет дело с подлинной человеческой природой. Его
суждение, возможно, и не беспристрастно, но, по крайней мере, оно не самонадеянно. Он
видит человека изнутри и заставляет его авторитетной личности, не
простой механизм работал бесцветный formul;. С таким вниманием к
персонажу сочетается острое чувство мрачного юмора, которое поддерживает его связь с реальностью
. Небольшие происшествия выявляют абсурдную сторону даже самого
героического. Самые захватывающие сцены его "Французской революции"
подчеркнуты образом дрожащего билетера, который "исполняет величественный
записи" когда свирепая толпа врывается во дворец - не
"находя удобным", как замечает Карлайл, "отказать им"; и
о джентльмене, который в течение часа продолжает "требовать ареста
мошенников и негодяев" - наиболее всеобъемлющая из всех известных петиций.
"Маньеризм" Карлайла - один из результатов этого стремления к графичности. Это
было приписано чтениям Жан-Поля и самим Карлайлом,
частично Ирвингу, а частично ранней беседе в доме его отца. Это
появляется, во всяком случае, как только Карлайл обретает достаточную уверенность в
он полагался на свои собственные способы впечатления; и если это справедливо
можно назвать манерностью, это не было притворством. Это было вычеркнуто в
попытке наиболее эффективно выразить его подлинную мысль,
и может быть сравнено, как сказал Берк о беседе Джонсона, с
"искажениями Сивиллы".

Однако пришло время попытаться сказать, в чем заключалось пророческое послание, переданное таким образом
. У Карлейля, как я уже говорил, не было логической системы философии,
и он был слишком "реалистом" (в определенном смысле), чтобы находить поэзию
близкой по духу. Он должен проповедовать с помощью картин прошлого, давая нам
история, хотя и история, наполненная поэзией; отчет о
внешнем факте, который должен раскрыть реальный движущий принцип, незаметно
опущенный статистиками и историками конституции. Доктрина
изложенная таким образом, кажется расплывчатой. Что, может спросить обычный верующий,
осталось бы от религии, если бы ее исторические утверждения оказались
не более чем вымыслом, а ее система догм - бессмыслицей? Он
, естественно, ответил бы: Ничего. Карлайл отвечает: Все.
Дух может выжить, хотя все его видимое воплощение должно быть
растворился в вымысле и логичности. Но определить этот дух
очевидно, невозможно. Он представляет собой тон мышления, способ
созерцания жизни и мира, а не какой-либо отдельный набор определенных
утверждений. Карлейля называли "мистиком", и даже, как он говорит,
превратили в "мистическую школу". Мы можем принять эту фразу, настолько, насколько
мистицизм означает подмену "логику сердца" на
"логика главы"--обращение к сантиментам, нежели любой
определенный процесс рассуждения. "Мистик" естественным образом распознает
внутренний свет, сияющий через множество различных и даже кажущихся
противоречивые формы. Но большинство мистиков сохраняют, возможно, в новом смысле,
древние формулы. Карлейль отверг их так явно, что шокировал
многих верующих, в остальном сочувствующих. Его ранний друг Ирвинг, который
пытался вернуть жизнь к старым формам, и многие, кто принял
Кольриджа в качестве своего духовного наставника, были шокированы его
высказываниями. Он думал, наоборот, что они все еще маскировались
в "еврейской старой одежде" или даже были похожи на обезьян, которые продолжали
болтали на берегах Мертвого моря, пока не перестали быть людьми.
Он относится к "оксфордскому движению" с простым презрением. Его изречение о том, что
Должно быть, у Ньюмена было "мозгов не больше, чем у кролика средних размеров".
за этим, поскольку никто не усомнится, кто слышал его речь, последовал один из тех
гигантских взрывов смеха, которые были сигналами юмористического
преувеличение. Но это означало со всей серьезностью, что он считал Ньюмена
возрождающим суеверия, недостойные даже малейшей доли разума.

И все же неустанное осуждение Карлейлем "фальши" и "нереальности"
этого, как и других разновидностей, не означает безоговорочной антипатии. Он
чувствует, что попытка связать живой дух с мертвыми внешними проявлениями
является фатальным предприятием. Возможно, теперь это удушающее бремя, которое
когда-то было единственно возможным символом живой веры. Соответственно,
хотя настаивание Карлейля на ценности абсолютной интеллектуальной
правдивости направлено против этого способа мышления, его атака на
противоположную ошибку более страстна и характерна. Сартор
"Resartus", его первая полная книга (1833-4), анонсировала и попыталась
объяснить его "обращение". Многим читателям она до сих пор кажется его лучшей книгой.
произведение, поскольку оно, безусловно, содержит некоторые из его самых благородных пассажей. Оно было
непопулярно в Англии и (англичанин должен сказать это с сожалением)
кажется, впервые было оценено по достоинству в Америке. Это действительно нанесло много
резких ударов по английскому обществу: это выражает его презрение к
высшим литературным слоям, которые, как и Джеффри, жаловались на него за то, что он такой
"отчаянно серьезно"; и для авторов, которые не были
"пророками", а просто поставщиками эфемерных развлечений. Но сатира,
Я не могу не думать, что она не совсем счастлива. Юмор "Одежды
Философия" немного натянута; для меня, признаюсь, довольно утомительна:
и впечатляющие отрывки как раз те, где он об этом забывает.

Его реальная власть стала очевидной без всяких придирок после публикации книги
"Французская революция" (1837). Он заявил, что за сотню лет
публика не получила ни одной книги, которая "исходила бы более прямолинейно и пламенно
из сердца живого человека". Это выражает, как я думаю,
правду. Книгу не следует "читать ради информации". Факты
теперь потребовалось бы много повторений; и, более того, повествование слишком уместно
чтобы устранять прозаические, но необходимые факты для того, чтобы закрепить на
живописные переходы. Но рассматриваемый таким, какой он есть, "прозаический эпос",
движущаяся панорама, нарисованная с удивительной силой и восприятием
потрясающей трагикомедии, ему нет равных в английской
литературе. Привитая доктрина важна. Карлайл
в каком-то смысле симпатизировал Революции. По его словам, он чувствовал,
что радикалы были "братьями по цеху", в то время как виги были просто
"любителями". Он был даже более твердо убеждены в том, чем радикалы
это серьезная снос старого порядка было важно. В
Революция была всего лишь первым извержением великих сил.
все еще действующих под поверхностью. Европа, говорит он ("чартизм"), лежит
"охваченная ведьмой" и "шарлатаном". Шарлатан - самый отвратительный из ведьм;
он - "воплощенная ложь". Разнести его и ему подобных по всем четырем
ветрам было первой необходимостью. Французская революция была "
неизбежным суровым концом многого: страшным, но и замечательным,
необходимым и сурово благотворным началом многого". Пока,
Карлайл был гораздо больше согласен с Пейном, чем с Берком. Но что
должно было последовать, когда почва была расчищена? Когда вы отрезали свой
голова короля и конфискованные поместья знати и церкви
вы только начали. Новый период должен начаться с
предсмертных и родовых мук, и, как он догадывается, они есть ("Французский
Революция", книга iv, глава 4), около двух столетий борьбы.
прежде чем "демократия пройдет через свою тяжелую, наиболее пагубную стадию
"Шарлатанство". Радикалы представляют эту грядущую "Шарлатанскую демократию".
В чем заключалась их основная ошибка? Вкратце (я пытаюсь изложить, а не расширять),
что они были материалистами. Их цель была низкой. Они желали просто
увеличения физических удобств, или, как он выразился, безграничного
предложение "поросята-стирка". Их значит тоже оказались тщетными. Общество, по их
показывая, было эгоистичное стадо жаждет равного распределения
свиней-стирать. Они безгранично верят в простой механизм
пропаганды конституции; в урны для голосования и манипулирование голосами и
ухищрения, с помощью которых ряд низких и эгоистичных страстей могут быть
каким-то образом направлены так, чтобы уравновесить друг друга. Никакими подобными
средствами общество действительно не может быть возрождено. Вы должны поднимать человеческие
души, а не изменять их условности. Они не должны просто уничтожать
короли, но научитесь распознавать истинного короля, человека, который обладает
действительно божественным правом на превосходящую силу и мудрость, а не притворством
божественным правом устаревшей традиции. Вам нужны не бумажные правила, а
новый дух, который спонтанно распознает голос Бога. Истинный
секрет жизни должен заключаться для него, как и для каждого "мистика", в том, что мы должны
следовать велениям внутреннего света, который говорит со всеми нами на разных
диалектах.

Но это влечет за собой трудность. Карлайл, несмотря на свое появление в
"голубом эфире", был изначально мрачен. Он был более живым, чем кто-либо другой.
с тех пор человек быстро перешел на темную сторону человеческой натуры. Тупость
человечества давила на него, как ночной кошмар. "В основном дураки" - таков его лаконичный
вердикт расе в целом. Ничто тогда не могло быть более праздным, чем
мечта революционеров о том, чтобы глас народа мог быть
сам по себе гласом Божьим. Миллионы дураков вы не
Конституционный машинами извлечь ничего, кроме глупости. Где же тогда
бежать? Миллионы, говорит он (очерк Джонсон), "крен туда-сюда
туда, куда они ведут"; они, кажется, "все незрячий и
рабский", с немногими, кроме "животных инстинктов". Надежда состоит в том, что здесь
и там рассеяны люди силы и проницательности,
посланные небом лидеры; и это зависит от лояльности к ним и способности
признавая и повинуясь им, что будущее расы действительно
зависит. Такова была мораль лекций о "Поклонении героям" (1840).
Один, Магомет, Данте, Шекспир, Лютер, Кромвель и Наполеон - вот
типы великих людей, которые время от времени посещают землю в качестве пророков или
правителей. Они являются сверкающими центрами света посреди
окружающий мрак; и в лояльного признания их требований лежит
наша безопасность для всех внешних успехов. По каким признакам, ты спрашиваешь, может
они узнают? Нет и не может быть никаких следов. Вы можете увидеть свет, если вы
есть глаза, но нет другого факультета можем поставить хочу зрения. И
отсюда вытекают некоторые замечательные точки обоих отличие от и
совпадение с поверьями.

В "Чартизме", "Прошлом и настоящем" и "Брошюрах последних дней"
(1839, 1843 и 1850), Карлайл применил свои теории к проблемам
того времени. У них был недостаток, который обычно присущ
сочинения аутсайдера в политике. Они были, по словам среднего читателя
, "непрактичными". Карлайл не мог рекомендовать никаких определенных
мер; возражение, которое легко выдвинуть против человека, который настаивает скорее на
изменении духа, чем на конкретных мерах. Тем не менее, заметно
что он рекомендует многое из того, что с тех пор стало популярным. Большая часть его формулировок
могла бы использоваться современными социалистами. В "Прошлом и настоящем",
например (книга III, глава 8), он излагает принцип "национализации земли
". Крупный капиталист должен быть превращен в "капитана
промышленности", и правительство должно взять на себя обязательства по организации труда, по
охране здоровья и обеспечению образования. Карлайл пока симпатизирует
социалистам, не только соглашаясь с тем, что великая цель
правительства - это повышение благосостояния бедных, но и осуждая доктрину
невмешательства. Старомодный английский радикал имел
рассматривать всем правительством как неизбежное зло, должно быть сведено до минимума аж
насколько это возможно. Когда она вооруженных полицейских, она выполнила свой
весь долг. Но это, по словам Карлайла, должно было оставить "тупую
толпу" дрейфовать в хаос. Правительство должно опираться на
верность низших высшим. Порядок необходим; а хороший порядок
означает спонтанное повиновение посланному небом герою. Он, когда
будет найден, должен стать направляющей и стимулирующей силой. Социалист,
как и Карлайл, желает сильного правительства, но не правительства
"героя". Правительство, движущая сила которого исходит сверху
а не снизу, будет, по его мнению, правительством, основанным только на силе. И
здесь возникает щекотливая проблема, на которую постоянно ссылается Карлайл
. Обычно его обвиняли в отождествлении "правильного" с
"могущий". Против такой интерпретации он всегда протестовал. Право и
Могущий, как он часто говорит, в конечном счете идентичны. То, что является
правильным и только это в конечном счете долговечно. Ваши права являются
выражением божественной воли; и по этой причине все, что сохраняется
, должно быть правильным. Работа длится до тех пор, пока она основана на вечных
основах. Следовательно, могущество в долгосрочной перспективе является выражением
права. Согласно излюбленной иллюстрации
, Наполеоновская империя не могла существовать долго, потому что была основана на несправедливости.
Тогда два критерия должны совпадать: то, что хорошо, доказывает само себя
длительный, а то, что длится, длится потому, что хорошо; но тест на выносливость
ясно, что его нельзя применять, когда этого хотят. Отсюда возникает
двусмысленность, которая часто придает Карлейлю вид человека, преклоняющегося перед
простым успехом; когда, если мы воспользуемся его собственной интерпретацией, он принимает
успех должен быть следствием, а не причиной правильности.
Герой - это человек, который видит факт и пренебрегает общепринятым
вымыслом; но в данный момент он очень похож на человека, который пренебрегает
принципами и заботится о своих собственных интересах.

Здесь Карлейль снова приближается к доктрине, которой он был наиболее привержен .
аверс, теория борьбы за существование и выживание
наиболее приспособленных. Дарвинист отвечает таким образом на проблему Карлайла: как
должно случиться, что глупость масс приведет к тому, что
по ошибке установится лучший порядок? Здесь и там, например, в своих отчетах о том, как
чрезвычайно глупая британская общественность умудрилась допустить грубую ошибку
в создании великой империи, Карлайл, кажется, придерживается
дарвиновской точки зрения. Этот взгляд потряс его, потому что он считал его
механическим. Для него суть истории заключалась не в
слепое стремление притупить, но и в жизни великих людей. Они
представляют собой воплощение мудрости, которой должны руководствоваться все полезные
аспирация. История действительно биографии героев. Все
так называемые философии истории, попытки обнаружить общие законы
и отказаться от участия великих людей, заражены
материализмом. Они заменили бы живой дух "слепыми законами"
который действительно направляет развитие расы. Но если вы спросите, как
ваш герой, может быть, единственный ответ, может быть, знают его в свой
опасности.

Самые сложные книги Карлайла, "Кромвель" и "Фредерик",
призваны дать четкий ответ на проблему "права" и "могущества"
. Карлайл в обоих случаях, кажется, трудится среди
груды пыли на каких-то древних руинах, мучительно извлекая из земли разбитые
и изуродованные фрагменты благородной статуи и восстанавливая ее, чтобы она была
отныне помещен в достойную Валгаллу. Кромвель, согласно
вульгарной легенде, был простым лицемером, а Фридрих - простым циником
завоевателем. Успех обоих - такова его предполагаемая мораль - заключался в
пропорционально ясности, с которой они признали вечный
законы Вселенной. Кромвель, вероятно, является более удовлетворительным герой,
а еще очень симпатизирует своему поклоннику. Но каждый требует
переводчик. Подарки Кромвеля не лежать в направлении осознанных
высказывание; и Фредерик, если бы он мог читать, несомненно, было
презрения, учение его eulogist. Карлайл, то есть копать
в действиях великих людей истинный смысл, конечно, не
очевидно для самих актеров. Их признание вечного
законы были в одном случае воплощены в устаревших формулах, а в другом,
может показаться, совершенно бессознательно. Таким образом, признание героем
божественных целей не означает, что его собственное видение очищено от
ошибок или что его цель четко осознана. Он может, подобно Магомету или
Аббату Сэмпсону, быть полон суеверий. Его "правдивость" не означает
, что его убеждения истинны; только то, что они искренни и представляют собой такую
версию истины, какая возможна на его диалекте. Это связано
с постоянным утверждением Карлейля о превосходстве молчания над
речь. Божественный свет сияет через множество отвлекающих средств массовой информации; он
просвещает многих, кто не воспринимает его сознательно. Это может быть
признано, потому что это дает жизнь; потому что работа, к которой это побуждает
долговечна. Но даже герой, который пытается высказаться, несомненно, будет
вставлять многое эфемерное, запутанное и несовершенное; и
речь в целом представляет собой просто сбивчивый лепет людей, которые принимают
слова для размышлений, и поднимают безнадежный шум, который заглушает тихий
тихий голос истинного вдохновения. Если мужчины в большинстве своем дураки, то их болтовня
по большей части это глупость; образуется дикий бессвязный хаос, в котором трудно
выделить несколько разрозненных слов с реальным значением. Карлайл был
высмеивали за проповедь молчания так много слов; но потом Карлайл был
говоря правду, и что он полностью признает, Мы никогда не сможем
слишком много. Герой может быть пророком или литератором. Он обязан
говорить серьезно, хотя и не молчать буквально; и о его словах
следует судить не по сиюминутному удовольствию, а по их окончательному
влиянию на жизнь.

Послание Карлайла своим собратьям, которое я безуспешно пытался передать
обобщая, можно осудить по соображениям вкуса и морали.
Переведенный в логические формулы, он становится непоследовательным, и он
воплощает некоторые узкие предрассудки в преувеличенных выражениях. И все же я думаю, что
это было полезно даже из-за шока, который это вызвало у обыденности.
оптимизм. Это было гораздо полезнее, потому что на его родном диалекте,
Карлайл - как я думаю - выражает некоторые жизненно важные истины с превосходящей силой
. Какими бы ни были наши убеждения, религиозными или политическими, он может стимулировать
наше уважение к правдивости в форме уважения к честному труду или
презрение к лицемерным условностям; нашу верность всем великим
лидеры, как в мире мысли, так и в мире действия; и наша вера в то, что
для достижения любого реального прогресса требуется нечто бесконечно более глубокое
, чем любое простое изменение в поверхностном устройстве общества. Эти
уроки также выражены, как должен признать простой литературный критик,
в серии исторических картин, настолько ярких и уникальных по своему
характеру, что для многих читателей они в полном смысле слова
увлекательны. Они являются откровениями новые аспекты мира, никогда,
когда однажды заметил, быть забытым. И наконец, я могу добавить, что
Автобиографические произведения Карлайла, к которым мы должны отнести
восхитительную "Жизнь Стерлинга", демонстрируют те же качества в форме,
которая, хотя иногда и печалит, глубоко интересна. Ни один человек не был
более сдержанным в своей жизни, хотя его заставили произнести
посмертное признание необычайной полноты. Мы слышим все эти
стоны, когда-то звучавшие в стенах Чейн-Роу. Приняв все во внимание
вспышки гнева, резкость суждений и
умышленное преувеличение, мы, наконец, видим человека, который под чрезвычайными
он был непоколебимо верен тому , что считал своим
призвание, и боролся на протяжении долгой жизни, полной тревог и
досад, чтобы наилучшим образом раскрыть свой гений.

 [Подпись: Лесли Стивен]



ТРУД

Из "Прошлого и настоящего"


Ибо в Работе есть вечное благородство и даже святость. Были
он не настолько погруженную во мрак, забыв свое высокое призвание, всегда
надеемся, что в человеке, который на самом деле и на полном серьезе работает: в одиночку безделье
там вечное отчаяние. Работа, никогда не столь грандиозная, подлая, заключается в
общении с природой; настоящее желание выполнить работу будет
сама по себе привести один более и более к истине, к назначениям природы и
правила, которые являются истиной.

Последний Евангелие в этом мире, знаю дела твои, и сделаю это. "Познай себя"
: достаточно долго это твое бедное "я" мучило тебя;
я верю, что ты никогда не сможешь "познать" это! Думай, что это не твое
дело - познавать себя; ты непознаваемая личность:
знай, над чем ты можешь работать; и работай над этим как Геркулес! Это
будет твоим лучшим планом.

Было написано: "В Работе заключено бесконечное значение"; человек
совершенствует себя, работая. Грязные джунгли расчищены, справедливы
вместо этого вырастают посевные поля и величественные города; и вместе с тем человек
тем самым сам по себе сначала перестает быть джунглями и грязной нездоровой пустыней.
Подумайте, как даже в самых низких видах Труда вся душа
человека обретает некую настоящую гармонию в тот момент, когда он принимается
за работу! Сомнение, Желание, Печаль, Раскаяние, Негодование, Отчаяние
все это само по себе подобно адским псам терзает душу бедняка
поденщик, как и любой другой человек: но он сгибает себя со свободной отвагой
против своей задачи, и все это успокаивается, все это сжимается
шепчутся где-то далеко в своих пещерах. Мужчина теперь мужчина. Пресвятой
свечение труда в него, не так, как очистительный огонь, в котором Все яд
это сгорела, и кисло курит сам делается светлые
пламя!

У судьбы, в целом, нет другого способа взрастить нас. Бесформенный
Хаос, однажды начавший свое _революцию_, становится все круглее; выстраивается
под действием простой силы тяжести в пласты, сферические русла; это уже не
Хаос, а круглый уплотненный Мир. Что стало бы с
Землей, если бы она перестала вращаться? На бедной старой Земле, пока она
вращаясь, все неравенства, неровности рассеиваются сами по себе; все
неровности постоянно становятся регулярными. Смотрел ли ты на
гончарный круг - один из самых почитаемых предметов; древний, как сам
Пророк Иезекииль, и гораздо более древний? Грубые куски глины, как они раскручиваются
простым быстрым вращением образуются красивые круглые блюда.
И представьте себе самого усердного Гончара, но без его круга; сведенного к тому, чтобы
изготавливать блюда, или, скорее, бесформенные заготовки, простым замесом и выпечкой!
Даже такой Гончар был Судьбой, с человеческой душой, которая могла бы отдохнуть и
лежи спокойно, что бы не работать и не вертеться! Праздный неповоротной человеку
самая добрая судьба, как самая прилежная Поттер без колес, может
выпекать и замесить не что иное, как проказою; пусть ее тратит на него, что
дорого красить, что золочения и эмалирования она, но он всего лишь
БОЧ. Не блюдо; нет, выпуклый, размятый, кривобокий, неуклюжий,
косоглазый, аморфный мусор - просто эмалированный сосуд бесчестия!
Пусть праздные подумают об этом.

Благословен тот, кто нашел свою работу; пусть он не просит ничего другого
блаженство. У него есть работа, цель жизни; он нашел ее и будет
следуйте за ним! Как свободно текущий канал, вырытый и прорванный благородной силой
через кислое грязевое болото своего существования, как постоянно углубляющийся
река там, она бежит и течет; - сливая кислую гноящуюся воду
постепенно из корня самой отдаленной травинки; создавая вместо этого
чумного болота, зеленого плодородного луга с его прозрачным течением
ручей. Какое благословение для самого луга, пусть ручей и _ its_
ценность велика или мала! Труд - это Жизнь: из глубины сердца
Работника поднимается его Богом данная Сила, священная небесная Жизненная сущность.
вдохнуто в него Всемогущим Богом; из глубины его сердца пробуждает его
ко всему благородству - ко всему знанию, "самопознанию" и многому другому,
как только начнется подходящая Работа. Знание? Знание, которое пригодится в работе
будь верен ему; ибо сама Природа подтверждает
это, говорит "Да" этому. По сути, у тебя нет другого знания, кроме
того, что ты приобрел трудом: все остальное - лишь гипотеза о
знании; предмет, о котором спорят в школах, предмет, плавающий в
облака, в бесконечных логических вихрях, пока мы не попробуем это и не исправим. "Сомнению,
какого бы рода оно ни было, можно положить конец только действием".

 * * * * *

И снова, ценил ли ты Терпение, Смелость, Настойчивость, Открытость
свету; готовность признать свою ошибку, чтобы в следующий раз поступить лучше?
Все это, все добродетели в борьбе со смутными грубыми Силами
Фактически, в упорядочивании своих товарищей в такой борьбе там и в других местах
совсем нет, ты будешь постоянно учиться. Посадите храброго сэра
Кристофер в середине черный разрушил каменные кучи безумных
епископы unarchitectural, бюрократизм чиновников, праздных Нелл-Гвинн защитников
веры; и посмотреть, будет ли он когда-нибудь поднять Павла
из всего этого, да или нет! Грубыми, неотесанными, противоречивыми являются все вещи
и личности, от мятежных масонов и ирландских служителей до праздных
Нелл-Гвинн защитников, дикому волокиты чиновников, глупо
епископы unarchitectural. Все эти вещи, и людей там не
ради Кристофера и его Собора; они существуют для их
собственное имя в основном! Кристофер придется завоевывать и сдерживать все
эти, - если он сможет. Все это против него. Справедливая Природа
сама, которая несет свою математику и архитектонику не на
лицом к ней, но глубоко в скрытом ее сердце, - сама Природа
лишь частично за него; будет полностью против него, если он будет сдерживать ее
нет! Сами его деньги, откуда им взяться? Благочестивая щедрость
Англии лежит далеко - разбросанная, отдаленная, неспособная заговорить и сказать: "Я
здесь"; с ней нужно заговорить, прежде чем она сможет заговорить. Благочестивая щедрость и
всякая помощь так безмолвны, невидимы, как боги; препятствия,
многообразные противоречия, так громки и близки! О храбрый господин!
Кристофер, доверяй им, несмотря ни на что, и противостои всему этому
пойми все это; доблестным терпением, благородными усилиями,
озарение, по силе человека, победить и заставить все это,--и на
все, сразить победоносно последние topstone этого Павла
Здание; твой памятник на протяжении определенных веков, штамп "Великий человек"
там на Портленд-стоуне очень разборчивый оттиск!

Да, любая помощь и благочестивый отклик от Людей Природы - это
всегда то, что мы называем безмолвием; не может заговорить или проявиться, пока это не будет
видно, пока с этим не заговорят. Каждое благородное дело поначалу "Невозможно".
По правде говоря, за каждым благородным делом будут скрываться возможности.
размытые в Необъятности; невнятные, неразличимые, за исключением
вера. Подобно Гедеону, ты должен расстелить свое руно у входа в
свой шатер; посмотри, есть ли под широким небесным сводом какая-нибудь
обильная влага или ее нет. Твое сердце и жизненная цель будут подобны
чудесному руну Гедеона, распростертому в безмолвном воззвании к Небесам; и
отецом такой простор, что у бедных недобрым населенных пунктов
города и страны приходов не может, благословенная роса-влага
полно тебе должен опускаться!

Работа имеет религиозную природу;-работа имеет _бравную_ природу; каковой она и является
цель любой религии. Любая работа человека подобна работе пловца.:
пустынный океан угрожает поглотить его; если он не будет храбро противостоять ему, он
сдержит свое слово. Непрестанным мудрым неповиновением ему, страстными упреками и
ударами по нему, смотрите, как оно преданно поддерживает его, несет его как своего
победителя вперед. "Так обстоит дело, - говорит Гете, - со всем, что человек
предпринимает в этом мире".

Храбрый морской капитан, норвежский морской король, - Колумб, мой герой, самый царственный из всех!
Морской король! это не дружелюбное окружение, это твое, в
пустынных глубоких водах; вокруг тебя мятежные обескураженные души, позади тебя
позор и гибель, перед тобой ровная, непроницаемая завеса Ночи.
Брат, эти дикие водяные горы, выступающие из своего глубокого бассейна
(как мне сказали, глубиной в десять миль), существуют не только ради тебя!
Мне кажется, у _they_ есть иная работа, кроме как плыть вперед: - и
огромные Ветры, которые дуют от Большой Медведицы до Тропиков и Экваторов,
танцы их гигантские-вальс сквозь царства Хаоса и безмерности,
они практически не задумываются о том, правильно или неправильно заполнение начинкой на небольшой
плечо баранины паруса в этом куколь-каюк твоей! Ты не находишься
среди друзей, говорящих членораздельно, брат мой; ты находишься среди
неизмеримых бессловесных чудовищ, кувыркающихся, воющих, широких, как здешний мир.
Тайная, далекая, невидимая для всех сердец, кроме твоего, в них заключена помощь
посмотри, как ты добьешься этого. Терпеливо ты будешь ждать, пока
безумный Юго-Запад исчерпает себя, спасая себя искусной наукой
в обороне, пока: отважно, с быстрым решением, ударишь ли ты
, когда появится благоприятный Восток, Возможное. Мятеж
мужчин ты будешь сурово подавлять; слабость, уныние, ты
весело поощрение: ты проглотят жалобы, неразумия,
усталость, слабость других людей и самого себя;--сколько ты хочешь
проглотят! В тебе будет глубина Безмолвия, глубже, чем
это море, глубина которого всего десять миль: безмолвие, которое невозможно ощутить; известное только
Богу. Ты будешь великим человеком. Да, мой Воин Мира, ты из
мировая морская служба, - ты должен будешь стать _большим_, чем этот
бурный, неизмеримый Мир здесь, вокруг тебя; ты, в своем сильном
душа, обними ее руками борца, обуздай ее; и
заставь ее нести тебя дальше - в новую Америку, или куда Бог пожелает!



МИР В ОДЕЖДЕ

От "Sartor Resartus"


Как Монтескье написал "Дух законов", - замечает наш профессор, - так и я
мог бы написать "Дух одежды"; таким образом, с "Духом Лоис"
должным образом, "Дух Кутюма", у нас должен быть "Дух
Костюмы". Ибо ни в пошиве одежды, ни в законотворчестве человек не
продолжите случайно, но рука не ориентироваться на таинственные
операции с ума. Во всех его режимах, а habilatory начинаниях, в
Архитектурная идея будет обнаружена скрывающейся; его Тело и Ткань - это
место и материалы, на которых и посредством которых должно быть построено его украшенное здание, состоящее из
человека. Грациозно ли он струится в сложенных мантиях
на основе легких сандалий; возвышается в высоком головном уборе, от
среди козырьков, блесток и поясков-колоколов; пышный в накрахмаленных оборках,
начинке из баклажанов и чудовищных бугорках; или обхватить себя
отдельные секции и предстающее миру Скопление из четырех частей
будет зависеть от характера такой архитектурной идеи: будет ли она
Греческой, готической, позднеготической или полностью современной, парижской или
Англо-дендиацкий. Опять же, какое значение заключено в цвете! От самого сдержанного
серого до ярко-алого, проявляются духовные особенности
они проявляются в выборе цвета: если покрой указывает на интеллект и
Талант, так же как и Цвет, указывает на Характер и Сердце. Во всем этом,
как среди наций, так и среди отдельных людей, наблюдается непрерывная,
несомненная, хотя и бесконечно сложная Причинно-следственная связь:
каждый надрез ножницами было регламентировано и предписано
постоянно активный влияний, которые, несомненно, разумами
улучшенный того, ни невидимым, ни неразборчивый.

"Для таких высших Разумных существ причинно-следственная философия
Одежды, как и Законов, вероятно, была удобным зимним вечером
развлечением: тем не менее, для низших Разумных существ, таких как мужчины,
такая Философия всегда казалась мне достаточно неструктурной. Нет,
что такое сам ваш Монтескье, как не умный младенец, пишущий буквы по буквам
из пророческой книги с иероглифами, словарь которой находится в
Вечность на Небесах?--Пусть любой Философ Причины и Следствия объяснит:
не то, почему я ношу такую-то Одежду, подчиняюсь такому-то Закону; но
даже то, почему Я здесь, чтобы носить что угодно и подчиняться чему угодно!--Много, поэтому, если
не весь, того же духа, из одежды я должен подавить в качестве
гипотетически, неэффективный, и даже дерзок: голые факты, и
Выводы, сделанные из этого в совершенно ином, чем этот всеведущий
, стиле, являются моей более скромной и надлежащей областью ".

Действуя в соответствии с этим разумным ограничением, Тойфельсдрекх, тем не менее,
ухитрился охватить почти безграничное поле деятельности; по крайней мере,
границы слишком часто лежат за пределами нашего горизонта. Подбор осуществляется
незаменимыми, мы должны здесь взгляд на его первую часть только в
наиболее поверхностно. Эта первая часть, без сомнения, отличается
всеядным обучением, предельным терпением и справедливостью: в то же время
по своим результатам и описаниям она с гораздо большей вероятностью
заинтересуйте Составителей какой-нибудь библиотеки общих, развлекательных,
Полезных или даже бесполезных знаний больше, чем разношерстных читателей
этих страниц. Именно эту часть Книги имел в виду Хойшрек
, когда рекомендовал нас этому акционерному автомобилю
публикация "в настоящее время слава британской литературы"? Если да, то
Редакторы библиотеки могут покопаться в ней по собственному усмотрению.

К Первой главе, в которой рассказывается о Рае и фиговых листьях, и
уводит нас в бесконечные рассуждения о мифологическом,
метафорический, кабалистически-портновский и совершенно допотопный актерский состав, мы
удовлетворимся беззаботным одобрением. И еще
меньше мы имеем отношения к "Лилиде, первой жене Адама, которая, согласно
Талмудистам, была у него до Евы и которая родила его в этом браке,
все потомство воздушных, водных и наземных Дьяволов" - очень
напрасно, как мы думаем. В этой части Работы, с ее глубокими размышлениями
об Адам-Кадмоне, или Первозданном Элементе, здесь странно
приведено в соответствие с _Nifl_ и _Muspel_ (Тьма и
Света) Древнего Севера, возможно, будет достаточно сказать, что его
правильность дедукции и глубина талмудических и раввинских знаний
наполнили, возможно, не худшего гебраиста Британии чем-то
как изумление.

Но, покидая этот сумеречный край, Тойфельсдрекх спешит из
Вавилонская башня, чтобы проследить за расселением человечества по всему земному шару
пригодному для жизни. Хождение по свету Восточной,
Пеласгические, скандинавские, египетские, отахейтские, древние и современные
исследования всех мыслимых видов, он стремится дать нам
сжатая форма (как нюрнбергцы придают _Orbis Pictus_) _Orbis
Vestitus_; или вид костюмов всего человечества, во всех странах,
во все времена. Именно здесь мы, Антиквары, историки,
можем торжествующе сказать: Падайте! Вот учеба: нерегулярная
Казна, если хотите; но неисчерпаемая, как Королевские сокровища
Нибелунг, которого не смогли увезти двенадцать повозок за двенадцать дней, из расчета три
поездки в день. Дубленки плащи и вампум
ремни; филактерии, палантины, Альбы; chlamydes, Тогас, китайский шелк,
Афганские шали, хобот-шланг, кожаные бриджи, кельтские philibegs (хотя
бриджи, как имя _Gallia Braccata_ указывает, являются более
древняя), гусарские плащи, накидки Вандик, ерши, fardingales, являются
ярко перед нами, - даже в спиртном Килмарнок не
забыли. По большей части, мы также должны признать, что Обучение,
каким бы разнородным оно ни было и довольно беспорядочно, является правдой,
концентрированное и очищенное Обучение, шлаки выплавлены и
отброшены в сторону.

Вмешиваются философские размышления, а иногда и трогательные картины
человеческой жизни. В этом роде нас удивило следующее. Первое
целью Одежды, как воображает наш профессор, было не тепло или
приличие, а украшение. "Поистине жалким, - говорит он, - было состояние
Дикаря-аборигена, свирепо смотревшего из-под своей копны
волос, которые вместе с бородой доходили до его поясницы и свисали вокруг
он был подобен спутанному плащу; остальная часть его тела была укрыта его толстым
естественное падение. Он слонялся по солнечным полянам леса, питаясь
дикорастущими плодами; или, как древний каледонец, прятался в
болотах, подстерегая свою звериную или человеческую добычу; без орудий труда,
без оружия, если не считать тяжелого кремневого шара, к которому, чтобы не потерять свое единственное
владение и защиту, он прикрепил длинный шнур
из плетеных ремешков; таким образом, извлекая и бросая его с
смертоносный безошибочный навык. Тем не менее, Муки голода и мести
однажды утолив, его следующей заботой был не Комфорт, а Украшение (_Putz_).
Тепло он находил в трудностях охоты; или среди сухих листьев, в
своем дупле дерева, в сарае из коры или естественном гроте: но для
украшения у него должна быть Одежда. Более того, среди диких людей мы находим
татуировку и роспись даже раньше, чем Одежду. Первая духовная потребность
варварского человека - украшение, что, действительно, мы все еще наблюдаем среди
варварских классов в цивилизованных странах.

"Читатель, вдохновленный небесами мелодичный Певец; возвышеннейший Безмятежный
Твое высочество; нет, твоя собственная Дева с янтарными волосами, цветущая снегом и розами,
достойная скользить, как сильфа, почти по воздуху, которую ты любишь, боготворишь
в божественном присутствии, которое, по сути, символически принято, она,--и
спустился, как самого себя, с того же волосы панцирем, Флинт-бросать
Anthropophagus Аборигенов! От едока исходит мясо; от
крепкого исходит сладость. Какие перемены происходят, не от
Времени, но со временем! Ибо не только человечество, но и все, что человечество делает или
видит, находится в постоянном росте, возрождении и самосовершенствовании
жизнеспособность. Излей свое Действие, свое Слово в вечно живущую,
вечно работающую Вселенную: это семя-зерно, которое не может умереть; незамеченным
сегодня (говорит один) его обнаружат цветущим как Баньяновую рощу
(возможно, увы, как лес болиголова!) через тысячу лет.

"Тот, кто первым сократил труд переписчиков с помощью _Movable
Машинописи_, распустил наемные армии и отправил в отставку большинство королей и
Сенаты и создание совершенно нового демократического мира: он изобрел
Искусство книгопечатания. Первую пригоршню селитры, серы и
Уголь вонзил пестик монаха Шварца в потолок: что сделает
последний? Достичь окончательного бесспорного упадка сил под
Мысль о Животном мужестве под влиянием Духовного. Это было простое изобретение
у Скотовода старого света, которому надоело таскать своего медлительного Вола по стране
, пока он не обменял его на кукурузу или масло, - взять кусок
Кожи, и на ней нацарапать или оттиснуть простую Фигуру Быка (или
_Pecus_); положи это ему в карман и назови _Pecunia_, Деньгами. И все же
таким образом, меновая торговля расширила Продажи, кожаные деньги теперь золотые и
Бумажные, и все чудеса превзойдены: ибо есть
Ротшильды и английские национальные долги; и у кого есть шесть пенсов, тот является
сувереном (на шесть пенсов) над всеми людьми; приказывает поварам
накормите его, философы, чтобы учить его, короли, чтобы охранять его.
- на шесть пенсов.--И одежда, которая началась с
безумнейшей любви к украшениям, чем только они не стали! Повышенная безопасность
Вскоре последовали приятные ощущения тепла: но что из этого?
Стыд, божественный Стыд (_Scham_, Скромность), пока еще незнакомый
лону Антропофагов, таинственным образом возник там под Одеждой;
окруженное мистической рощей святилище Святого в человеке. Одежда дала нам
индивидуальность, отличие, социальное устройство; Одежда сделала из нас Мужчин
; они угрожают сделать из нас Одежду-ширму.

"Но, в целом", - продолжает наш велеречивый профессор, "человек -
Инструмент-с помощью животных (_Handthierendes Thier_). Сам по себе слабый и
небольшого роста, он стоит на опоре, самое большее на самой плоской подошве,
примерно в полквадрата фута, достаточно неуверенно; вынужден расставлять ноги
ноги, чтобы сам ветер не вытеснил его. Слабейший из двуногих! Три
центнера веса - непосильный груз для него; бычок на лугу подбрасывает
его вверх, как ненужную тряпку. Тем не менее он умеет пользоваться инструментами, может изобретать
Инструменты: с их помощью гранитная гора расплавляется в легкую пыль, прежде чем
он месит пылающий металл, как если бы она была мягкая паста; моря его
гладкая дорога, ветер и огонь его неутомимой коней. Нигде вы
найти его без дополнительных инструментов; без инструментов он ничего, с инструментами он
все."

Здесь не можем ли мы на мгновение прервать поток Ораторского искусства замечанием
, что это Определение Животного, использующего Инструменты, представляется нам,
из всего этого вида Животных, значительно более точным и наилучшим? Человека
называют Смеющимся животным: но разве обезьяны тоже не смеются или не пытаются
это делать: и является ли самый мужественный человек самым большим и частым хохотом?
Сам Тойфельсдрекх, как мы уже говорили, рассмеялся только один раз. Еще меньше мы понимаем
другое французское определение кулинарного животного, которое,
действительно, для строгих научных целей практически бесполезно. Может ли
Говорят, что Тартар готовится, когда он готовит свой стейк, только катаясь на нем верхом
? Опять же, какую кулинарию использует гренландец, помимо хранения запасов
своего китового жира, как мог бы поступить сурок в подобном случае? Или как
преуспел бы мсье Удэ среди тех индейцев Ориноко, которые, согласно
Гумбольдту, селятся в вороньих гнездах на ветвях деревьев; и, для
полтора года, не иноземные, а труба-глина, всей страны
под водой? Но с другой стороны, показывают нам человека, любого
срок или климата, без инструментов: очень Каледонцы, как мы
увидел, были свои Флинт-мяч, и стринги, такие, как отсутствие грубой или
может быть.

"Человек - это Животное, использующее инструменты", - заключает Тойфельсдрекх в своей резкой манере
. "Одежда истины - лишь один из примеров: и, конечно, если мы
подумайте о промежутке между первым деревянным Дибблом, сделанным
человеком, и теми ливерпульскими паровыми вагонами, или Британским домом
Палата общин, мы отметим, какого прогресса он добился. Он выкапывает из недр земли определенные
черные камни и говорит им: "Перевозите
меня и этот багаж со скоростью тридцать пять миль в час"; и
они делают это: он собирает, по-видимому, по жребию, шестьсот
пятьдесят восемь разных людей и говорит им: _ Сделайте это
народ трудится ради нас, истекает кровью ради нас, испытывает голод, скорбь и грешит ради нас_;
и они делают это ".



ДАНТЕ

Из книги "Герои и поклонение героям"


Многие тома были написаны в качестве комментариев к Данте и его
Книга; но, в целом, без большого результата. Его биография, как он
были безвозвратно утеряны для нас. Неважный, странствующий,
убитый горем человек, на него мало обращали внимания, пока он был жив;
и большая часть этого исчезла за долгое время, которое сейчас проходит
. Прошло пять столетий с тех пор, как он перестал писать и жить
здесь. После всех комментариев, сама Книга - это в основном то, что мы знаем о нем
. Книга; -и можно было бы добавить тот Портрет, который обычно приписывают
Джотто, глядя на который, невольно склоняешься к мысли
подлинный, кто бы это ни сделал. Для меня это самое трогательное лицо; возможно, из
всех лиц, которые я знаю, самое трогательное. Одинокий там, нарисованный, как на картинке
пустота, с простым лавровым венком вокруг нее; бессмертная печаль
и боль, известная победа, которая также бессмертна; - знаменательно для
всей истории Данте! Я думаю, это самое скорбное лицо, которое
когда-либо было нарисовано с натуры; совершенно трагическое, трогающее сердце
лицо. В этом есть, как основа, мягкость, нежность,
нежная привязанность, как у ребенка; но все это как бы застыло в
острое противоречие, переходящее в отречение, изоляцию, гордую, безнадежную боль.
Мягкая, неземная душа, выглядывающая такой суровой, неумолимой,
мрачно-пронзительной, как из заключения толстого ребристого льда! К тому же это
тоже тихая боль, безмолвное презрение: губы скривлены в подобии
божественного презрения к тому, что разъедает его сердце, как будто это
были при этом подлой, незначительной вещью, как будто тот, кого оно имело власть
пытать и душить, был больше его. Лицо человека, полностью погруженного в
протест и пожизненную, непрекращающуюся битву против всего мира.
Привязанность превратилась в негодование: неумолимое негодование;
медленное, уравновешенное, безмолвное, как у бога! Глаз тоже смотрит наружу
в некотором удивлении, в некотором вопрошании - Почему мир был таким
своего рода? Это Данте: так он смотрит, этот "голос десяти безмолвных
веков", и поет нам "свою мистическую непостижимую песнь".

То немногое, что мы знаем о жизни Данте, достаточно хорошо согласуется с
этим Портретом и этой книгой. Он родился во Флоренции, в высшем обществе
в 1265 году. Его образование было лучшим в то время.
учеба; много школьного - богословие, аристотелевская логика, немного латыни
классика - немалое проникновение в определенные области вещей:
и Данте, с его серьезной интеллигентной натурой, нам не нужно сомневаться,
лучше многих усвоил все, что можно было усвоить. У него ясное
развитое понимание и большая тонкость; это лучший плод
образования, которое он сумел извлечь из этих схоластов. Он знает
точно и хорошо, что находится рядом с ним; но в такое время,
без печатных книг и свободного общения, он не мог хорошо знать, что
было далеким: маленький ясный огонек, наиболее яркий для того, что находится рядом,
распадается на единственные _chiaroscuro_, поражающие то, что находится далеко.
Этому Данте научился в школах. В жизни он прошел через
обычные судьбы: дважды участвовал в военных кампаниях в качестве солдата
за Флорентийское государство; был в посольстве; в тридцать пятом
год, благодаря естественной градации таланта и службы, стать одним из
Главных магистратов Флоренции. В детстве он встретил некую
Беатриче Портинари, красивую маленькую девочку его возраста и положения,
и с тех пор повзрослел, частично видя ее в каком-то отдаленном
общение с ней. Все читатели знают его изящный трогательный рассказ
об этом; а затем об их расставании; о том, что она вышла замуж за
другого и о своей смерти вскоре после этого. Она является важной фигурой в
Поэма Данте, кажется, стала великой фигурой в его жизни. Все
существа это может показаться, как будто она провела без него, далеко друг от друга наконец
в тусклом вечности, были единственными, кого он когда-либо с его
сила любви родных. Она умерла: сам Данте был женат; но
кажется, не счастливо, далеко не счастливо. Я представляю себе строгую серьезность
человек, с его острым возбудимости, не совсем легко сделать
счастлив.

Мы не будем жаловаться на страдания Данте: если бы у него все сложилось хорошо
как он того хотел, он мог бы быть приором, подестой или кем там еще.
назовите это "из Флоренции", хорошо принятое среди соседей, - и весь мир
хотел услышать одно из самых заметных слов, когда-либо произнесенных или спетых. Флоренция
получила бы другого процветающего лорд-мэра; и десять немых
веков оставались безмолвными, а десять других слушающих столетий
(ибо их будет десять и больше) не имели бы "Божественной комедии" для
слушайте! Мы ни на что не будем жаловаться. Более благородная судьба была уготована
этому Данте; и он, борясь, как человек, которого ведут на смерть и
распятие, не мог не исполнить ее. Предоставьте _him_ выбор в пользу
его счастья! Он знал не больше, чем мы, что было действительно счастливым,
что было действительно несчастным.

В Priorship Данте, Guelf-гибеллинов, бьянко-нери, или некоторые
других смущают волнения поднялся на такую высоту, что Данте, чьи
сторона казалась сильнее, была с его друзьями неожиданно литой
далее в изгнание; с тех пор обречена на жизнь в горе и
странствующий. Все его имущество было конфисковано и даже больше; у него было
сильнейшее чувство, что это было совершенно несправедливо, подло в глазах
Бога и человека. Он изо всех сил старался восстановиться в должности; пытался даже
с помощью воинственной неожиданности, с оружием в руках: но из этого ничего не вышло; плохо
стало только хуже. Есть запись, как я полагаю, до сих пор остаются в
Флоренция архивов, обрекая этот Данте, где поймали, чтобы быть
сожжены заживо. Сожжен заживо; говорят, так оно и есть: очень любопытный гражданский документ
. Еще один любопытный документ, датированный значительным количеством лет
позже приводится Письмо Данте флорентийским магистратам, написанное
в ответ на их более мягкое предложение о том, что он должен вернуться при
условии извинения и уплаты штрафа. Он отвечает с неизменной
суровой гордостью: "Если я не смогу вернуться, не назвав себя виноватым, я
никогда не вернусь (_nunquam revertar_)".

Для Данте теперь не было дома в этом мире. Он скитался от покровителя
к покровителю, с места на место; доказывая, по его собственным горьким словам, "Насколько
труден путь ("Приходи, дурной зов")". Несчастные - не веселая компания
. Данте, бедный и изгнанный, с его гордой серьезной натурой, с
обладая угрюмым характером, он был не из тех, кто умеет примирять людей. Петрарка сообщает о
нем, что, будучи при дворе Джан делла Скала, однажды обвинил его в
мрачности и неразговорчивости, он ответил совсем не по-придворному. Della
Скала стояла среди своих придворных, с мимами и шутами (_nebulones
histriones_ ас), что делает его от души повеселиться, обращаясь к Данте, он
сказал:"Не удивительно ли, как теперь, что эта бедная дурочка должны сделать
себя так развлекает; а вы, мудрым человеком, сидеть день за
день, и нечего тешить нас вообще?" Данте ответил
горько: - "Нет, не странно; вашему высочеству следует вспомнить
Пословицу "Подобное к подобному";"- учитывая того, кто развлекает, должен быть и тот, кто развлекается".
дано! Такой человек, с его гордым молчанием, с его сарказмом и
печалью, не был создан для успеха при дворе. Постепенно ему стало
очевидно, что у него больше нет ни пристанища, ни надежды на
благо на этой земле. Земной мир изгнал его, чтобы
скитаться, скитаться; нет живого сердца, которое любило бы его сейчас; за его жестокие страдания
здесь не было утешения.

Тем глубже, естественно, запечатлелся бы в нем Вечный Мир;
та ужасная реальность, над которой, в конце концов, этот мир Времени, с его
Цветами и изгнаниями, лишь трепещет как нереальная тень. Флоренцию
ты никогда не увидишь: но Ад, Чистилище и Рай ты увидишь
обязательно! Что такое Флоренция, Кан делла Скала, Мир и Жизнь
в целом? Вечность: туда, правда, не elsewhither, еси
и все вещи связаны! Великая душа Данте, бездомная на земли,
ее дом все больше и больше в этом ужасном мире. Естественно, его
мысли были сосредоточены на этом, как на единственном важном для него факте. Плотный
или бесплотных, это один факт, важный для всех мужчин: - но, Данте,
в этом возрасте, это был насыщенный в фиксированной определенности научных формы; он
больше не сомневался в том, что _Malebolge_ бассейн, что он все лежал с
его мрачные круги, с его _alti guai_, и что он сам должен
увидеть то, чем мы сомневаемся, что мы должны увидеть Константинополь, если бы мы пошли
туда-сюда. Сердце Данте, давно наполнен этой, размышляя о них в
безмолвные мысли и трепет, вырывается наконец на "МИСТИКА
непостижимая песня"; и это его 'Божественной комедии' Самый замечательный
из всех современных книг, - это результат.

Должно быть, многие solacement Данте, и, как мы видим,
гордая мысль порой, что он здесь, в изгнании, могли бы сделать
этой работы; что ни Флоренция, ни человека или людей, может помешать ему
делать это, или даже помогите ему в этом. Отчасти он также знал, что
это было велико; величайшее, что мог совершить человек. "Если ты последуешь за своей звездой,
_Se tu segui tua stella_", - так мог бы Герой в своем забвении,
в своей крайней нужде все еще говорить себе: "Следуй за своей звездой, ты
не лишитесь великолепного убежища!" Труд писателя, мы находим,
и действительно, если бы он мог знать иначе, это было для него велико и болезненно; он
говорит: "Эта книга, которая заставляла меня худеть на протяжении многих лет". Ах да, все это
было выиграно, все это с болью и изнурительным трудом, - не спортивно, а
с мрачной серьезностью. Его книги, как, впрочем, большинство хороших книг, была
написано, во всех смыслах, с кровью его сердца. Это все его
истории, эта книга. Он умер, закончив ее; еще не очень старый, в
возрасте пятидесяти шести лет; - скорее с разбитым сердцем, как говорят. Он лежит
похороненный в своем городе смерти Равенне: _Hic claudor Dantes patriis extorris
ab oris_. Флорентийцы просили вернуть его тело столетием позже.;
жители Равенны не отдали его. "Здесь я, Данте, лежу,
отрезанный от родных берегов".

Я сказал, что Поэма Данте была Песней: именно Тик называет ее "мистической
непостижимой песней"; и таков буквально ее характер.
Кольридж где-то очень уместно замечает, что везде, где вы находите
предложение, сформулированное музыкально, с истинным ритмом и мелодией в словах,
в значении также есть что-то глубокое и хорошее. Ибо тело и
душа, слово и идея странным образом сочетаются здесь, как и везде. Песня:
мы уже говорили, что это была Героическая Речь! Все старые поэмы, Гомера
и остальные, являются подлинными песнями. Я бы сказал, строго говоря,
что все настоящие стихи таковы; что все, что не _sung_, в сущности, и не является
Стихотворением, а куском прозы, сжатым в звенящие строки, - к великому
нарушение грамматики, к великому огорчению читателя, по большей части
! То, чего мы хотим добиться, - это мысль, которая была у этого человека, если она у него была
таковая; зачем ему превращать ее в джингл, если он мог бы высказать ее вслух
просто? Это происходит только тогда, когда его сердце охвачено истинной страстью к
мелодия и сами интонации его, согласно замечанию Кольриджа,
становятся музыкальными благодаря величию, глубине и музыкальности его мыслей,
что мы можем дать ему право рифмовать и петь; что мы называем его Поэтом
и слушаем его как Героя из Ораторов, чья речь - это Песня.
Претендентов на это много; и я сомневаюсь, что для серьезного читателя это
по большей части очень меланхоличное, чтобы не сказать невыносимое занятие,
чтение рифм! Рифма, в которой не было внутренней необходимости
рифмоваться: - она должна была бы сказать нам ясно, без всяких звуков, что это
целился в кого-то. Я бы посоветовал всем мужчинам, которые умеют выражать свои мысли,
не петь это; понять, что в серьезные времена, среди серьезных
мужчин, у них нет призвания петь это. Точно так же, как мы любим
настоящую песню и очарованы ею как чем-то божественным, так и будем любить
мы ненавидим фальшивую песню и считаем ее простым деревянным шумом, вещью
пустая, лишняя, совершенно неискренняя и оскорбительная вещь.

Я воздаю Данте наивысшую похвалу, когда говорю о его "Божественной комедии", что
это во всех смыслах настоящая Песня. В самом ее звучании есть
это _canto fermo_; оно продолжается как напев. Язык, его
простая _terza rima_, несомненно, помогла ему в этом. Читаешь вместе с ним
естественно, с некоторой запинкой. Но я добавлю, что иначе и быть не могло
ибо суть и материал произведения сами по себе
ритмичны. Его глубина, восторженная страсть и искренность делают его
музыкальным; - достаточно углубиться, музыка повсюду. Истинный внутренний мир
в нем царит симметрия, то, что называют архитектурной гармонией,
все это пропорционально: архитектурно; что также является частью
характера музыки. Три королевства, Инферно, Хирургаторио_,
_Paradiso_, смотрите друг на друга, как отсеки огромного здания
великий сверхъестественный всемирный собор, нагроможденный там, суровый,
торжественный, ужасный; Мир Душ Данте! По сути, это
самое искреннее из всех стихотворений; искренность и здесь, как мы находим, является
мерилом ценности. Оно пришло из глубины души автора.;
и это проникает глубоко в нас, через многие поколения. Жители
Вероны, когда видели его на улицах, обычно говорили: "_Eccovi l'
nom ch'; stato all"Inferno_" (Видите, вот человек, который был в
Ад). Ах да, он побывал в аду; - в достаточном количестве в Аду, в долгой суровой
печали и борьбе; как, несомненно, и ему подобным.
Комедии, которые выходят _divine_, иначе не создаются.
Мысль, истинный труд любого рода, сама высшая добродетель, разве это не
дочь Боли? Рожденный как бы из черного вихря; -истинное усилие,
фактически, как у пленника, пытающегося освободиться: это Мысль.
Во всех отношениях мы должны "стать совершенными через страдание". - Но, как я уже сказал
, ни одно известное мне произведение не проработано так подробно, как это у Данте. В нем есть
все было словно расплавлено в самой горячей печи его души. Это сделало
его "худым" на многие годы. Не только общее целое; каждая его часть
проработана с глубокой серьезностью до истины,
до ясной наглядности. Каждый соответствует другому; каждый находится на своем
месте, подобно мраморному камню, точно обтесанному и отполированному. Это
душа Данте, и в этом душа Средневековья, переданная
вечно ритмично видимая там. Не легкая задача, а по-настоящему интенсивная
задача: но задача, которая _done_.

Возможно, можно было бы сказать, что интенсивность, со всем тем, что от нее зависит, - это
преобладающий характер гения Данте. Данте не придет раньше
нас как большой католический ум; а как узкие, и даже к сектантам
разум: это отчасти плод его возраст и положение, но отчасти слишком
своей собственной природы. Его величие во всех смыслах сконцентрировалось
в огненной выразительности и глубине. Он велик на весь мир не потому, что он такой
всемирный, но потому, что он глубок на весь мир. Сквозь все объекты он
проникает, так сказать, в самое сердце Бытия. Я не знаю ничего более
интенсивного, чем Данте. Рассмотрим, например, начать с самого внешнего
чтобы развить его интенсивность, посмотрите, как он рисует. У него огромная
сила видения; схватывает сам тип вещи; представляет это и
ничего больше. Вы помните, что он впервые увидел Зал искусств.
Dite: _red _ вершина, раскаленный докрасна железный конус, светящийся в полумраке
необъятность мрака; - такой яркий, такой отчетливый, видимый сразу и
навсегда! Это как эмблема всего гения Данте. В нем есть
краткость, резкая точность: Тацит не более краток, более
сгущен; и тогда у Данте это кажется естественным сгущением,
спонтанным для человека. Одно поразительное слово, и затем наступает тишина,
больше ничего не сказано. Его молчание красноречивее слов. Это
странно, с какой острой решительной грацией он выхватывает истинное подобие
материи: врезается в материю, как огненным пером. Плутус,
неистовый гигант, падает в обморок от упрека Вергилия; это "когда паруса
тонут, мачта внезапно ломается". Или эта бедная брюнетка-латиноамериканка,
с _cotto aspetto_, "обожженным личиком", смуглым и тощим; и
"огненный снег", который падает на них там, "огненный снег без
ветра", медленный, обдуманный, нескончаемый! Или крышки этих Гробниц;
квадратные саркофаги в этом безмолвном тускло освещенном Зале, в каждом - своя
Душа в муках; крышки там открыты; они должны быть закрыты в
Судный день, через Вечность. И как поднимается Фарината; и как
Падает Кавальканте, услышав о своем Сыне и прошедшем времени "фу"!
В самих движениях Данте есть что-то краткое; стремительное, решительное,
почти военное. Это сокровенная суть его гения, такого рода
живопись. Пылкая, стремительная итальянская натура мужчины, такая тихая,
страстная, с ее быстрыми резкими движениями, ее тихими "бледными приступами ярости",
говорит сама за себя в этих вещах.

Ибо, хотя искусство живописи является одним из самых внешних достижений
человека, оно, как и все остальное, исходит из его основной способности; это
физиономия всего человека. Найдите человека, чьи слова рисуют вам
сходство, вы нашли человека, который чего-то стоит; отметьте его манеру
делать это, как очень характерную для него. Во-первых, он мог бы
вообще не различать объект или видеть его жизненный тип,
если бы у него не было того, что мы могли бы назвать "сочувствием" к нему, - симпатии
в нем способность отдавать объекты. Должно быть , он тоже был искренен по этому поводу;
искренний и сочувствующий: человек, не имеющий ценности, не может дать вам
подобие какого-либо объекта; он живет в расплывчатой внешности, ошибочности и
тривиальных слухах обо всех объектах. И действительно, не можем ли мы сказать, что
интеллект полностью выражает себя в этой способности различать, что такое
объект? Какими бы способностями ни обладал человеческий разум, они проявятся
здесь. Это вообще бизнес, дело, которое нужно сделать? Одаренный человек
это тот, кто видит главное и оставляет все остальное в стороне как излишек.
это также его способность, способность делового человека, которая
он различает истинный _likeness_, не лживые поверхностным, из
что он должен работать. И сколько _morality_ это в виду
прозрения мы вам чего-либо; "глаза видя во всем, что он
принесла с собой способность видеть"! Для скупого глаза все вещи
так же тривиальны, как для больного желтухой они желтые. Рафаэль,
к тому же, как говорят нам живописцы, лучший из всех портретистов. Нет
наиболее одаренные глаз может вымотать значимость какого-либо объекта. В
распространенным человеческим лицом лежит более Рафаил заберет с
его.

Картина Данте не только графический, кратко, правда, и живость
как огонь в темную ночь; взято в широком масштабе, он всячески
благородный и итоги Великой души. Франческа и ее Возлюбленный, какие в этом
достоинства! Вещь, сотканная словно из радуг, на фоне
вечной черноты. Маленькая флейта-голос бесконечные стенания говорит там, в
само наше сердце. В нем также есть нотка женственности: _della bella
persona, че ми фу толта_; и как, даже в Бездне горя, это
утешение в том, что _ он_ никогда с ней не расстанется! Самая печальная трагедия в этих
_alti guai_. И мучительные ветры в этом "эр бруно" уносят их
прочь, чтобы они стонали вечно!--Странно подумать: Данте был другом
отца этой бедняжки Франчески; сама Франческа, возможно, сидела на коленях
поэта, когда он был умным, невинным маленьким ребенком. Бесконечная жалость, но в то же время
и бесконечная строгость закона: так устроена Природа; так Данте
понял, что она была создана. Какое ничтожное представление у него о том, что
"Божественная комедия" - жалкая беспомощная земная клевета;
отправляющая в Ад тех, кому он не мог отомстить на земле! Я
предположим, что если когда-либо жалость, нежная, как у матери, была в сердце любого человека
, то это было в сердце Данте. Но человек, не знающий строгости, не может жалеть
также. Очень его жалко будет, трусливые, эгоистичные,--оправдывался он, или
чуть лучше. Я не знаю в мире привязанность равна
Данте. Это нежность, трепещущая, жаждущая, исполненная жалости любовь: как
завывание эоловых арф, тихое, нежное; как юное сердце ребенка; - и
а потом это суровое, опечаленное болью сердце! Эти его стремления к
его Беатриче; их встреча в "Парадизо"; его пристальный взгляд в
ее чистые, преображенные глаза, ее, которые были очищены смертью так долго
, так далеко отделенные от него: это можно сравнить с песнью ангелов;
это один из самых чистых выражения привязанности, возможно, очень
чистейший, которые когда-либо выходили человеческой души.

Для _интенсивности_ Данте интенсивен во всех вещах; он проник в
суть всего. Его интеллектуальная проницательность как художник, на праздник тоже
как резонер, но результат всех остальных видов интенсивностью.
Морально здорово, прежде всего, мы должны называть его; это начало
все. Его презрение, его печаль столь же трансцендентны, как и его любовь, - как, впрочем, и все остальное.,
что они такое, как не обратная сторона его любви? "_A Dio
spiacenti ed a' nemici sui_, Ненавистный Богу и врагам
Бог: " надменное презрение, непримиримое молчаливое порицание и отвращение"; _НОЛЬ
раджионам ди лор_, Мы не будем говорить о _ них_, просто посмотри и пройди". Или
подумайте об этом: "У них нет надежды умереть, не имея возможности умереть".
morte_. Однажды в израненном сердце
Данте поднялась суровая благодать, что он, несчастный, никогда не отдыхающий, измученный, каким бы он ни был, наполнит
конечно, ди: "сама эта Судьба не могла обречь его на то, чтобы не умереть".
Такие слова есть у этого человека. По строгости, серьезности и глубине ему нет равных в современном мире.
чтобы найти ему аналогию, мы должны
обратиться к еврейской Библии и жить там с древними Пророками.

Я не согласен со многими современными критиками, отдающими предпочтение
_Inferno_ по отношению к двум другим частям "Божественной комедии". Такие
предпочтение принадлежит, я полагаю, нашему общему байронизму вкуса, и
похоже на преходящее чувство. "Чистилище" и
"Парадизо", особенно первое, можно даже сказать, еще более
превосходнее, чем она. Это благородная вещь, эта _Purgatorio_, "Гора
Очищения"; эмблема благороднейшей концепции того времени. Если
Грех настолько смертелен, а Ад является и должен быть таким суровым, ужасным, то все же в
Покаянии человек также очищается; Покаяние - это великий христианский акт.
Прекрасно, как Данте описывает это. _tremolar dell'onde_,
этот "трепет" океанских волн при первом чистом свете
утра, занимающегося вдали над странствующими Двумя, является как бы прообразом
изменившееся настроение. Теперь забрезжила Надежда; никогда не умирающая Надежда, если в компании
все еще с тяжелой печалью. Темное пристанище демонов и нечестивцев
под ногами; тихое дыхание покаяния поднимается все выше и выше,
к самому Престолу Милосердия. "Помолись за меня", - говорят ему все обитатели этой
Горы Боли. "Скажи моей Джованне, чтобы она помолилась за меня, моя
дочь Джованна; Я думаю, что ее мать больше не любит меня!" Они с трудом поднимаются
по этому извилистому склону, "согнутые, как карнизы
здания", некоторые из них, так раздавленные "за грех гордыни";
и все же, тем не менее, через годы, эпохи и эоны они достигнут
вершина, которая является Небесными вратами, и по Милости будет допущена внутрь
. На радость всех, когда есть одержать победу; вся гора
трясет от радости, и псалом хвалы, когда поднимается одна душа
усовершенствовал покаяние и есть ее грех и страдания остались позади! Я называю
все это благородным воплощением истинной, благородной мысли.

Но на самом деле эти Три аспекта взаимно поддерживают друг друга, являются
незаменимыми друг для друга. "Paradiso", своего рода невнятная музыка
для меня это спасительная сторона "Inferno"; "Inferno"
без нее были бы неправдой. Все три составляют истинный Невидимый Мир, как
фигурировал в христианстве средневековья; вещь навсегда
запоминающаяся, вечно истинная по своей сути для всех людей. Это было
возможно, ни в одной человеческой душе не запечатлено с такой глубиной правдивости, как в
этой из Данте; мужчина _sent_ спел ее, чтобы она надолго запомнилась.
Очень примечательно, с какой краткой простотой он переходит из повседневной
реальности в Невидимую; и во второй или третьей строфе мы
оказываемся в Мире Духов; и пребываем там, как среди
вещи осязаемые, несомненные! Для Данте они были такими; реальный мир,
как это называется, и ее факты, и было но порог до бесконечно
более того мира. В нижней части, один был как _preter_natural как
другой. Разве у каждого человека нет души? Он не только будет духом, но и
является таковым. Для серьезного Данте все это один видимый Факт; он верит
в это, видит это; благодаря этому он является Поэтом этого. Я повторяю, искренность
еще раз, это спасительное достоинство, сейчас, как и всегда.

Ад, Чистилище, Рай Данте - это символ, эмблематическое представление
его веры в эту Вселенную: - какой-то критик в
будущий век, как некоторые скандинавы на днях, которые перестали
если мыслить в целом так, как это делал Данте, то можно счесть и это все
"Аллегорией", возможно, пустой аллегорией! Это возвышенное воплощение, или
самое возвышенное, души христианства. Это выражает, как в огромных архитектурных эмблемах
всего мира, то, как христианин Данте чувствовал Добро
и Зло как два полярных элемента этого Творения, на которых оно
все поворачивается; что эти двое отличаются не _ предпочтительностью_ одного по отношению к
другому, а несовместимостью, абсолютной и бесконечной; что единое есть
превосходный и высокий, как свет и Небеса, другой отвратительный, черный, как
Геенна и Преисподняя! Вечная Справедливость, но с раскаянием,
с вечной жалостью - все христианство, каким оно было у Данте и Средневековья
, воплощено здесь. Emblemed: и все же, как я настаивал на днях,
с какой полной правдой о цели; насколько бессознательно о какой-либо эмблеме!
Ад, Чистилище, Рай: эти вещи не были созданы как эмблемы:
была ли в нашем современном европейском сознании хоть какая-нибудь мысль о том, что они
являются эмблемами? Разве это не были несомненные ужасные факты, все сердце
человека принимало их за практически истинные, вся Природа повсюду
подтверждая их? Так всегда бывает в подобных вещах. Мужчины не верят
аллегориям. Будущий критик, какой бы ни была его новая мысль, который
считает, что все это у Данте было выдумано как Аллегория, совершит
одну ужасную ошибку! - Язычество, которое мы признаем правдивым
выражение искреннего благоговейного чувства человека по отношению ко Вселенной
правдивое, когда-то верное и до сих пор не лишенное ценности для нас.
Но отметьте здесь различие язычества и христианства; одно большое
различие. Язычество символизировало главным образом Действия Природы;
судьбы, усилия, комбинации, превратности вещей и людей в
этом мире; Христианство символизировало Закон человеческого долга, Нравственный закон
Человека. Одно было для чувственной натуры; грубое беспомощное высказывание
первой человеческой мысли - главной признанной Добродетели, Мужества,
Превосходства над страхом. Другой был предназначен не для чувственной натуры, а
для нравственной. Какой здесь прогресс, хотя бы в этом одном отношении!

 * * * * *

Итак, в этом Данте, как мы уже говорили, провел десять безмолвных столетий.
Очень странным образом обрел голос. "Божественная комедия" принадлежит Данте.
письмо; но, по правде говоря, оно принадлежит десяти христианским векам, только
окончание его принадлежит Данте. Так всегда. Тамошний мастер,
кузнец с этим своим металлом, с этими инструментами, с этими хитрыми
методами, - как мало из всего, что он делает, является собственно его работой! Все прошлое
с ним там работают изобретательные люди; - как, впрочем, и со всеми нами, во всем
. Данте - представитель средневековья; Мысль, которой они
жили, стоит здесь, в вечной музыке.



КРОМВЕЛЬ

Из "Героев и поклонения героям"


Бедный Кромвель, великий Кромвель! Невнятный Пророк; Пророк, который
не мог _ говорить_. Грубый, сбитый с толку, пытающийся выговориться, с
своей дикой глубиной, со своей дикой искренностью; и он выглядел таким странным,
среди элегантных эвфемизмов, изящных маленьких фолклендцев, назидательных
Чиллингворты, дипломатичные Кларендоны! Подумайте о нем. Внешняя оболочка
хаотического замешательства, видений дьявола, нервных снов, почти
полубезумия; и все же такая ясная, решительная мужская энергия, действующая в
сердце всего этого. Своего рода хаотичный человек. Луч чистого звездного света
и огонь, действующий в такой стихии безграничной ипохондрии,
_un_formed черной тьмы! И еще вдобавок такая ипохондрия, что
это было, но очень величие человека? Глубина и нежность
его необузданных привязанностей: количество сочувствия, которое он испытывал к
вещам, - количество понимания, которое он еще проникнет в сердце
владычество, которого он еще добьется над вещами: это было его
ипохондрией. Несчастье этого человека, как это всегда бывает с человеческими несчастьями,
произошло из-за его величия. Сэмюэл Джонсон тоже такой человек.
Убитый горем, наполовину рассеянный; широкая стихия скорбного _черная_,
обволакивающая его, - широкая, как мир. Это характер пророческого
человек; человек, всей душой видящий и пытающийся увидеть.

На этом основании я также объясняю себе известную путаницу в речи Кромвеля
. Для себя внутренний смысл было солнце-ясно; но
материал, с которым он был облечь его в высказывании не было. Он
жил_ в молчании; огромное безымянное море Мыслей окружало его все его
дни; и в его образе жизни мало что требовало попытки назвать или
произнести это. Своими острыми сила видения, решительная власть
действий, я не сомневаюсь, он мог бы научились писать книги, вдобавок, и
говорите достаточно бегло; - он делал вещи и потруднее, чем написание книг.
Таким человеком является именно тот, кто пригоден для ведения мужественно все
вещи вы будете его делать. Интеллект не говоря и
logicizing; это видя и не выяснив. Добродетель, девичество, мужественность,
героизм - это не безукоризненная регулярность, о которой говорят честно; это прежде всего
все то, что немцы хорошо называют _Tugend_ (_Taugend_, _dow_-ing или
_Dough_-tiness), Мужество и Способность _do_ делать. Эта основа вопроса
была у Кромвеля в нем.

Более того, можно понять, как, хотя он и не мог выступать в парламенте,
он мог бы проповедовать, восторженно проповедовать; прежде всего, о том, каким он мог бы быть
великим в импровизированной молитве. Это бесплатно излияния высказывания
что находится в центре: метод не является обязательным в них; тепло,
глубина, искренность-все, что требуется. Привычка Кромвеля к молитве
является его примечательной чертой. Все его великие предприятия начинались
с молитвы. В мрачных, кажущихся неразрешимыми трудностях его офицеры
и он обычно собирались и молились попеременно часами, днями,
пока среди них не появлялось какое-то определенное решение, какая-то "дверь надежды", как
они назвали бы это, раскрыли само себя. Подумайте об этом. В слезах, в
горячих молитвах и воплях к великому Богу, чтобы он сжалился над ними, чтобы
заставил Его свет сиять перед ними. Они, вооруженные Воины Христа, какими
они себя ощущали; маленькая группа братьев-христиан, которые
обнажили меч против великого черного, пожирающего мир не
Христианин, но сребролюбивый, дьявольский, - они взывали к Богу в своих
проливы, в их крайней необходимости, не оставлять дело, которое было его.
Свет, который теперь взошел на них, - как могла человеческая душа каким-либо
означает ли это вообще, получить лучший свет? Разве цель не была сформирована таким образом, чтобы
быть именно лучшим, мудрейшим, тем, за кем нужно следовать без всяких колебаний?
больше нет колебаний? Для них это было как сияние самих Небес
Великолепие в опустошающей тьме; Огненный Столп ночью,
который должен был направлять их на их пустынном опасном пути. _ Было ли это не так
? Может ли душа человека в этот час получить руководство каким-либо другим методом
кроме, по сути, того же самого - благочестивого простирания перед истовым
борющаяся душа перед Высшим, Подателем всего Света; будь такой
_prayer_ молитва устная, членораздельная или беззвучная, нечленораздельная?
Другого метода нет. "Лицемерие"? Человек начинает от всего этого уставать
. Те, кто так это называет, не имеют права говорить на подобные темы.
У них никогда не было цели, того, что можно назвать предназначением. Они занимались
балансированием целесообразности, правдоподобия; сбором голосов,
советами; они никогда не оставались наедине с _истиной_ чего-либо в
все.-Молитвы Кромвеля, вероятно, были "красноречивыми", и гораздо больше
чем это. У него было сердце человека, который может молиться.

Но на самом деле, как я понимаю, его настоящие Речи были далеко не такими
ineloquent, корява и без отступлений, как они выглядят. Мы находим у него было, что все ораторы
стремимся быть, впечатляющая динамика, даже в парламенте, тот, кто, от
Первый, имел вес. С этим грубым и страстным голосом, он был
всегда понимал, к чему-то _mean_, и мужчины желают знать, что.
Он пренебрегал красноречием, более того, презирал и не любил его; всегда говорил
не обдумывая заранее слова, которые ему предстояло использовать. Репортеры тоже
в те дни, похоже, были необычайно откровенны; и передали
печатнику именно то, что они обнаружили на своей собственной бумаге для заметок. И
притом же, какое странное доказательство его Кромвеля-это
premeditative постоянно расчетливый лицемер, действует до
мир, который до последнего он принимал не более заряда из своих выступлений! Как
получилось, что он немного не обдумал свои слова, прежде чем вынести их на всеобщее обозрение
? Если бы слова были правдивыми словами, их можно было бы оставить менять
для себя.

А вот, что касается "лежачих Кромвеля," мы сделаем одно замечание. Это,
Я думаю, или что-то подобное, чтобы было от природы. Все
стороны оказались обманутыми в нем; каждая сторона понимала его до конца.
быть смысл, что вот эта, слышал его даже так сказать, и вот он обращается к
были смыслом девчонка! Он был, плачут они, главным лжецов. Но
теперь, по сути, разве все это не неизбежная удача не для
лживого человека в такие времена, а просто для превосходящего человека? Такой человек должен
иметь в себе _отрицание_. Если он будет ходить, не скрывая своего сердца,
чтобы его клевали галки, его путешествие не затянется надолго! Нет смысла
ни одному человеку селиться в доме, построенном из стекла. Мужчина
всегда должен быть самим собой, судить, насколько свой ум он проявит перед другими.
другие люди; даже те, кого он хотел бы заставить работать вместе с ним. Поступают
дерзкие запросы: ваше правило - оставить спрашивающего
_не_информирован по этому поводу; нет, если можно так выразиться, _не_информирован,
но точно такой же темный, каким был он сам!

Если бы можно было подобрать правильную фразу для ответа, это то, что мудрый и
верующий человек постарался бы ответить в таком случае.

Кромвель, без сомнения, часто говорил на диалекте малые
обер сторон; произнесенные им _part_ в своем уме. Каждый маленький
партия считала его своим собственным. Отсюда их ярость, всех до единого, искать
он не из их партии, а из своей собственной партии! Была ли в этом его вина? На всех
сезонов в своей истории он должен был почувствовать, среди таких людей, как если бы он
объяснил им более глубокое понимание у него было, они должны либо иметь
вздрогнули в ужасе он, или полагая, что это их собственный маленький компактный
гипотеза должна прошли полностью разрушить. Они не могли бы больше работать
в его провинции; более того, возможно, они не смогли бы сейчас работать
в своей собственной провинции. Это неизбежное положение великого человека
среди маленьких людей. Видны маленькие человечки, самые активные, полезные
везде, и вся его деятельность зависит от некоторых убеждений, которые в
вам ощутимо ограниченный; несовершенный, то, что мы называем _error_. Но
всегда ли это будет проявлением доброты, всегда ли или часто является обязанностью -
беспокоить их этим? Многие люди, делающие громкую работу в мире, стоят
только на какой-то тонкой традиции, условности для него несомненной,
для вас невероятной: сломайте ее под собой, и он погрузится в бесконечные глубины!
"Я мог бы держать руку на пульсе истины, - сказал Фонтенель, - и раскрыть только
свой мизинец".

И если это справедливо даже в вопросах доктрины, насколько больше в
все сферы практики! Тот, кто не может при этом _ держать свой разум при себе
сам по себе_, не может практиковать что-либо значительное. И мы называем
все это "притворством"? Что бы вы подумали о том, чтобы назвать
генерала армии лицемером, потому что он не сказал каждому капралу
и рядовому, которые с удовольствием задавали вопрос, что он думает
обо всем?--Кромвель, я бы скорее сказал, справился со всем этим
способом, которым мы должны восхищаться за его совершенство. Бесконечный водоворот
таких вопрошающих "капралов" смущенно кружился вокруг него на протяжении
весь его курс; на который он ответил. Должно быть, он был великим
истинно видящим человеком, что ему удалось и это. Ни одно из них не доказало ложь, как
Я уже сказал; ни одно! О каком человеке, который когда-либо попадал в такие переделки
вы скажете так много?

Но на самом деле существуют две широко распространенные ошибки, которые извращают
саму основу наших суждений о таких людях, как Кромвель; об
их "честолюбии", "лживости" и тому подобном. Первый - это то, что я мог бы
назвать подменой курса и
отправной точки их карьеры _целью_. Вульгарный историк Кромвеля воображает, что
он решил стать защитником Англии в то время, когда он
бороздил болотистые земли Кембриджшира. Вся его карьера была спланирована
: программа целой драмы; которую он затем шаг за шагом
драматически разворачивал со всевозможными хитростями, обманом
драматургия, как он продолжал, - пустой интриган [греч. Ypochrit;s],
или театральный актер, которым он был! Это радикальное извращение; все, кроме
универсального в таких случаях. И задумайтесь на мгновение, насколько отличается этот
факт! Насколько один из нас предвидит свою собственную жизнь? Короткий путь
впереди он смутно; в _un_wound моток возможности,
опасения, attemptabilities, смутные нависшей надежды. Этот Кромвель
не всю свою жизнь строил по той Программе, которая была ему нужна тогда
, с его непостижимой хитростью, только для того, чтобы разыгрывать ее
драматично, сцена за сценой! Это не так. Мы видим это так; но для него это
было ни в коей мере не так. Какие нелепости отпали бы сами собой,
если бы История честно учитывала этот единственный неоспоримый факт!
Историки действительно скажут вам, что они действительно принимают это во внимание; но
посмотрите, является ли это практически фактом! Вульгарная история, как в данном случае
Случай с Кромвелем, полностью опускает это; даже лучшие образцы истории
вспоминают об этом только время от времени. Чтобы запомнить это должным образом, со всей строгостью
совершенство, как в том факте, что оно _stood_, требует действительно редких способностей;
редких, нет, невозможных. Очень Шекспировских способностей; или более чем
Шекспир; кто мог бы _действовать_ на биографию брата-человека, увидеть глазами
брата-человека на всех этапах его пути то, что _ он_ видел;
короче говоря, _ знайте_ его курс и его самого, как это любят делать немногие "Историки"
делать. Половины или более толстые-поил извращений, которые искажают наше
образ Кромвеля, исчезнет, если мы, честно говоря, так много, как постараться
их представляют так, в последовательности, как они жили; не единовременно, а
они бросили на колени перед нами.

Но вторая ошибка, которую, я думаю, совершает generality, относится к этому
то же самое "честолюбие" само по себе. Мы преувеличиваем честолюбие великих людей; мы
ошибаемся в его природе. Великие люди не честолюбивы в этом смысле
это маленький бедняк, который так честолюбив. Изучите человека
который живет в нищете, потому что он не сияет над другими людьми; который
выставляет себя напоказ, похотливо беспокоясь о своих дарах и
притязаниях; изо всех сил пытается заставить всех, как бы умоляя всех
ради Бога, признать его великим человеком и поставить его над
головы людей! Такое создание - одно из самых жалких зрелищ, которые можно увидеть
под этим солнцем. Великий человек? Бедный, болезненный, похотливый, пустой человек;
он больше подходит для больничной палаты, чем для трона среди людей. Я
советую тебе держаться подальше от него. Он не может ходить тихими тропами;
если вы не будете смотреть на него, удивляться ему, писать о нем целые абзацы
он не сможет жить. Это пустота этого человека, а не его
величие. Поскольку в нем самом ничего нет, он алчет и жаждет.
чтобы вы нашли в нем что-нибудь. По правде говоря, я не верю, что
великий человек, не столько настоящий мужчина, у которого было здоровье и настоящая
сущность любого масштаба, когда-либо сильно мучился
таким образом.

Ваш Кромвель, какая ему польза от того, что его "заметили" шумные
толпы людей? Бог, его Создатель, уже заметил его. Он, Кромвель, был
уже там; никто не обратил бы на него внимания иначе, чем он уже был.
Пока его волосы не поседели; и Жизнь на склоне холма не прекратилась.
все, что казалось ограниченным, не бесконечным, но конечным, и все поддавалось измерению.
неважно, как это происходило, - он довольствовался тем, что пахал землю и
читал свою Библию. Он в прежние времена не могли поддерживать его дольше,
не продавая себя ложью, что он может ездить в позолоте
вагоны в Уайтхолл, и клерки с пачками документов
бродит по его словам, "это решили, решили, что," что, в предельной скорби
сердце никто не сможет прекрасно решить! Что могли сделать позолоченные экипажи для
этого человека? Издревле разве в его жизни не было веса смысла,
ужас и великолепие, как на самих Небесах? Его существование там как человека
избавило его от необходимости в позолоте. Смерть, Суд и Вечность:
они уже лежали в основе всего, что он думал или делал.
Вся его жизнь лежала внизу, как в море безымянных Мыслей, которым никакая
речь смертного не могла дать названия. Слово Божье, как его читали пуританские пророки того времени
: это было велико, а все остальное было для него мало.
Называть такого человека "амбициозным", изображать его похотливым пустозвоном
описанное выше кажется мне наихудшим утешением. Такой человек будет
скажите: "Оставьте ваши золоченые экипажи и ликующие толпы, оставьте вашу бюрократию
клерков, ваше влияние, ваши важные предприятия. Оставь меня
в покое, оставь меня в покое; во мне и так слишком много жизни!" Старый
Сэмюэл Джонсон, величайшая душа Англии своего времени, не был
амбициозен. "Корсика Босуэлл" красовались на публике демонстрируется с напечатанным
ленты вокруг шляпы; но великий старый Самуил остался дома.
Душа всего мира, погруженная в свои мысли, в свои печали; - что могли сделать для нее
парадки и ленты на шляпе?

Ах да, я скажу еще раз: Великие молчаливые люди! Оглядываясь на
шумная бессмысленность мира, слова, не имеющие большого значения, действия, не имеющие большой ценности
каждый любит размышлять о великой Империи Молчания.
Благородные молчаливые люди, разбросанные тут и там, каждый в своем отделе
молчаливо думающие; молчаливо работающие; о которых не упоминает ни одна утренняя
Газета! Они - соль Земли. Страна
, в которой ничего из этого нет или их немного, находится в плохом положении. Как лес, у которого нет
корней_; который весь превратился в листья и сучья; - который должен
скоро засохнуть и не быть лесом. Горе нам, если у нас не будет ничего, кроме того, что
мы можем _показывать_ или говорить. Безмолвие, великая Империя Безмолвия: выше
, чем звезды; глубже, чем Царства Смерти! Оно одно велико!;
все остальное мало.--Я надеюсь, что мы, англичане, надолго сохраним наш великий
талант к молчанию. Пусть другие, которые не могут обойтись без того, чтобы не стоять на
бочонках, изливать душу и быть на виду у всего рынка, культивируют
исключительно речь, - станьте самым зеленым лесом без корней! Соломон
говорит, что есть время говорить, но есть и время хранить молчание. О
некоем великом молчаливом Сэмюэле, которого не побуждали писать, как старого Сэмюэля Джонсона.
говорит, что он был из-за _ желания денег_ и ничего другого, можно спросить: "Почему
вы тоже не встанете и не заговорите; не распространите свою систему, не основаете свою
секту?" "Воистину", чe ответит: "Я _континент_ своей мысли"
до сих пор; к счастью, у меня еще была способность удерживать ее в себе, нет
принуждение достаточно сильное, чтобы высказать ее. Моя "система" предназначена не для
пропаганды в первую очередь; она предназначена для того, чтобы служить самому себе и жить по ней.
Для меня это великая цель. А затем "честь"? Увы,
да; - но, как сказал Катон о статуе: "На этом вашем Форуме так много статуй"
не лучше ли, если они спросят: "Где статуя Катона?"

Но теперь, в качестве противовеса этому Молчанию, позвольте мне сказать, что
есть два вида честолюбия: одно полностью порицаемо, другое
похвальные и неизбежным. Природа предусмотрела, что великий немой
Самуил не будем молчать слишком долго. Эгоистичное желание сиять над
другим, пусть оно будет учтено в общей сложности бедным и несчастным. "Ищешь
тебя великие дела, добиваться их нет:" это правда. И все же, я говорю,
в каждом человеке есть неудержимая тенденция развивать себя
в соответствии с величием, которым наделила его Природа; высказываться,
действовать в соответствии с тем, что заложила в него Природа. Это правильно, уместно,
неизбежно; более того, это обязанность, и даже краткое изложение обязанностей для
человек. Смысл жизни здесь, на земле, можно определить как состоящий
в этом: раскрыть себя, заниматься тем, к чему у тебя есть
способности. Это необходимость для человека, первый закон
нашего существования. Кольридж прекрасно замечает, что младенец учится
говорить благодаря этой необходимости, которую он ощущает.-- Поэтому мы скажем: чтобы решить
что касается амбиций, плохо это или нет, вам нужно принять во внимание две вещи
. Не только жажда места, но и пригодность для
человека этого места вместе с тем: вот в чем вопрос. Возможно, место
был _his_, возможно, у него было естественное право и даже обязанность искать
это место! Амбиции Мирабо, чтобы быть премьер-министром, как мы будем
винить его, если бы он был "единственным человеком во Франции, который мог бы сделать любой
там хорошо"? Hopefuler, возможно, он не так четко _felt_ сколько
хорошо, что он мог сделать! Но бедный Неккер, которые не могли сделать ничего хорошего, и
даже чувствовал, что мог сделать ничего, пока сидит с разбитым сердцем, потому что
они были бросила его и теперь он бросил ее, также, возможно, Гиббон
оплакивать его.--Природа, я говорю, предоставил наглядно, что молчит
великий человек должен стремиться говорить правдиво; скорее, слишком полно!

Представьте, например, что вы открыли храброму старому Сэмюэлю Джонсону,
в его скрытом существовании, что он способен совершать
бесценную божественную работу для своей страны и всего мира. Чтобы
совершенный Небесный Закон стал Законом на этой Земле; чтобы молитва, о которой
он молился ежедневно: "Да приидет Царствие Твое", наконец исполнилась! Если бы
вы убедили его в этом; что это было возможно,
осуществимо; что он, скорбный молчаливый Сэмюэль, был призван принять
участвуйте в этом! Разве вся душа этого человека не воспламенилась бы в
божественной ясности, в благородных высказываниях и решимости действовать;
бросая все свои горести и опасения под ноги, считая все
страдания и противоречия небольшие, весь темный элемент своего
наличие пылающий в суставных сияние света и молнии? Это
было настоящим честолюбием! А теперь подумайте, как это на самом деле было с
Кромвелем. Издревле страдания Церкви Божьей, истинно ревностный
Проповедников истины бросали в темницы, били плетьми, выставляли к позорному столбу,
их уши отрезаны, дело Божьего Евангелия попрано ногами недостойных.
все это тяжелым грузом легло на его душу. Долгие годы он
смотрел на него в молчании, в молитве, ибо никакое средство не на Земле;
твердо веря, что по благости Небес придет лекарство, - что
такой курс был ложным, несправедливым и не мог длиться вечно. И теперь
узрите рассвет этого; после двенадцати лет молчаливого ожидания вся Англия
приходит в движение; должен быть еще раз парламент, Правые будут
обретите голос в свое оправдание: пришла невыразимая, обоснованная надежда
снова в Землю. Разве такой парламент не стоил того, чтобы быть членом
? Кромвель бросил свой плуг и поспешил туда.

Он говорил там - резкие всплески серьезности, истины, увиденной самим собой,
где мы получаем представление о них. Он там работал; он бился и стремился,
как сильное настоящий великан, с помощью пушки-смятение и все
еще,--и дальше, пока причина _triumphed_, его некогда столь грозного
врагов сметали все от него, и Заря надежды стать
ясный свет Победы и уверенности. Что _ он_ стоял там в качестве
сильная душа Англии, бесспорный герой всей Англии, - что
этого? Вполне возможно, что Евангелия Христа теперь могут
утвердиться в мире! Теократия, о которой Джон Нокс на своей
кафедре мог мечтать как о "благочестивом воображении", этот практичный человек,
испытанный во всем хаосе самой грубой практики, осмелился
рассматривать как способный быть _реализованным_. Те, кто занимал высшее положение в Церкви
Христовой, самые благочестивые и мудрейшие мужи, должны были править страной:
в какой-то значительной степени это могло быть так и должно было быть так. Не так ли
_true_, Божья правда? И если _true_, то разве это не то, что следовало
сделать? Сильнейший практический интеллект в Англии осмелился ответить: Да!
Это я называю благородной истинной целью; не является ли она, на своем собственном диалекте,
самой благородной, которая может прийти в сердце государственного деятеля или мужчины? Для
То, что Нокс взялся за это, было чем-то особенным; но для Кромвеля, с его великим
здравым смыслом и опытом того, чем был наш мир, - история, я думаю,
показывает это только один раз в такой степени. Я считаю это кульминационной точкой
Протестантизма; наиболее героической фазой, когда "Вера в
Библия" была назначена для выставки здесь, ниже. Представьте себе: чтобы это было
проявлено одному из нас, как мы могли бы сделать Добро высшим.
победа над Злом, и все, чего мы жаждали и о чем молились, как
высшее благо для Англии и всех стран, достижимый факт!

Что ж, я должен сказать, что интеллект _vulpine_, с его осведомленностью, его
бдительностью и мастерством в "обнаружении лицемеров", кажется мне
довольно печальным занятием. У нас в Англии был только один такой государственный деятель;
единственный человек, которого я могу видеть, который когда-либо имел в сердце хоть какую-то
вообще такая цель. Один человек за полторы тысячи лет.;
и это был его прием. У него было сто или десять сторонников.;
противников было миллион. Если бы Англия сплотилась вокруг него, - что ж,
тогда Англия могла бы стать христианской страной! Как бы то ни было, хищное
знание все еще стоит перед своей безнадежной проблемой: "Учитывая мир, состоящий из
Негодяев, извлечь честность из их совместных действий".
проблема, с которой вы можете столкнуться в судах Общей юрисдикции и некоторых других местах!
Пока, наконец, справедливым гневом небес, но также и великим желанием небес
грейс, дело начинает застаиваться; и эта проблема становится для
всех людей, по-видимому, безнадежной.



ПРОЦЕССИЯ

Из "Французской революции"


Мы больше не зацикливаемся на разношерстной кричащей Толпе, ибо теперь, смотрите,
депутаты Палаты общин уже близко! Кто из этих шестисот
людей в простых белых галстуках, пришедших возродиться
Можно ли догадаться, что Франция станет их королем? Для короля или
лидера они, как и все люди, должны иметь, какой бы ни была их работа
может быть; там есть один человек, который по характеру, способностям, положению
наиболее приспособленный для этого; этот человек, как будущий, еще не избранный король
идет там среди остальных. Это будет тот, с густыми черными локонами, не так ли?
С _hure_, как он сам это называет, или черный _boar по-head_, подходит для
быть "потрясен" как Сенат предзнаменование? Сквозь лохматые брови-жуки
и грубо очерченное, изрезанное рубцами, покрытое карбункулами лицо проглядывает естественное уродство,
оспа, недержание мочи, банкротство - и пылающий огонь гениальности, подобный
огню кометы, ярко вспыхивающему сквозь самую мрачную неразбериху? Это
Габриэль Оноре Рикетти де Мирабо, покоритель мира; правящий человеком
Депутат от Экса! По словам баронессы де Сталь, он шагает гордо
идет, хотя на него здесь косо смотрят, и встряхивает своими черными
_chevelure_, или львиная грива, как бы пророчествующая о великих деяниях.

Да, Читатель, это типичный француз этой эпохи, каким был Вольтер
из прошлой. Он француз в своих стремлениях, приобретениях, в своих
добродетелях, в своих пороках; возможно, больше француз, чем любой другой мужчина; - и
по сути своей тоже такая масса мужественности. Обратите на него внимание. Национальное собрание
Все были бы другими без этого; нет, он мог бы сказать, с
старым деспотом: "Национальное собрание? Я и есть это".

Южного климата, диких южных кровей: - для Riquettis, или
Arrighettis, пришлось лететь из Флоренции и Guelfs, долгие века
назад, и поселился в Провансе, где из поколения в поколение
когда-либо зарекомендовали себя своеобразный колену, вспыльчивый,
неукротимый, резкий-резка, правда, как стали они носили; в
интенсивность и активность, которые иногда приближалось к безумию, пока что
не достичь его. Один древний Рикетти, безумно выполняя безумный обет,
соединяет две Горы вместе, и цепь с ее "железной звездой
пять лучей" еще предстоит увидеть. Не может ли современный Riquetti _un_chain
сделать так много и пустить его по течению - что тоже будет видно?

У судьбы есть работа для этого смуглого, дородного Мирабо; Судьба
присматривала за ним, готовила его издалека. Разве его дед,
крепкий Коль д'Аржан ("Серебряный запас", так они его называли), не был разбит и
изрезан двадцатью семью ранами за один страшный день, и не лежал рядом
на мосту в Казано, в то время как кавалерия принца Евгения скакала галопом и
потчевала его - только летный сержант бросил походный котел
над этой любимой головой; и Вандом, уронив подзорную трубу, простонал:
"Значит, Мирабо мертв!" Тем не менее он не был мертв; он проснулся
дыхание и чудесное хирургия--для Габриэля еще не было. Со своим
серебряным запасом_ он долгие годы держал свою покрытую шрамами голову прямо,
женился и произвел на свет сурового маркиза Виктора, друга мужчин.
Благодаря чему, наконец, в назначенный 1749 год, этот долгожданный,
неотесанный Габриэль Оноре также увидел свет; самый неотесанный
львенок, когда-либо рождавшийся в этой грубой породе. Как старый лев (ибо
наш старый маркиз тоже был львом, самым непобедимым,
царственно-добродушный, самый извращенный) с удивлением смотрел на своего отпрыска и
решил выдрессировать его так, как еще не дрессировал ни один лев! Это напрасно, о
Маркиз! Этот детеныш, хотя ты убиваешь его и сдираешь с него кожу, не научится
запрягать повозку политической экономии и быть другом людей; он
не будет Тобой, но должен и будет быть Самим Собой, другим, чем Ты.
Судебные тяжбы о разводе, "вся семья, кроме одного, в тюрьме" и шестьдесят
"летучих мышей" для твоего собственного использования, только удивляют мир.

Наш несчастный Габриэль, согрешивший против нас и грешащий сам, побывал на Острове
из Ре, и слышал Атлантический океан из своей башни; в замке Иф,
и слышал Средиземное море в Марселе. Он был в крепости
в Жу; и сорок два месяца, почти без одежды, в
Венсенская темница; -все написано _lettre-de-cachet_, от его льва
отца. Он был в тюрьме Понтарлье (самозваный заключенный);
был замечен переходящим вброд устья моря (при низкой воде) в бегстве
от людей. Он умолял парламент Экс (вернуть
свою жену), публику, собравшуюся на крышах, посмотреть, поскольку они
не мог расслышать: "Клацающие зубы (_claque-dents_)!" - рычит сингулярно
старый Мирабо, не различающий в таком восхитительном судебно-медицинском красноречии ничего
но две клацающие челюстные кости и пустая, звучная голова, напоминающая барабан
.

А Габриэль Оноре, в этих странных wayfarings, что он
не видел и пробовал! От сержантов-строевиков до премьер-министров, до
иностранных и отечественных книготорговцев, самых разных людей, которых он видел. Все
типы людей, которых он приобрел; ибо в основе своей это любящее общество сердце
, это дикое непобедимое сердце - особенно все виды
Женщины. От Арчера дочь в Сент-для молодых
Софи, мадам Монье, которого он не мог не "воровать" и обезглавлены
Для ... в чучело! Ибо действительно, едва ли с тех пор, как арабский Пророк был мертв,
к восхищению Али, видели такого героя-любовника, обладающего
силой тридцати человек. Снова на войне, он помог победить
Корсика; дрались на дуэлях, в нерегулярных драках; пороли клеветников кнутом
бароны. В литературе он писал о "деспотизме", о
"Художественной литературе"; Эротика, сапфико-вертеровская, непристойности,
Ненормативная лексика; Книги о "Прусской монархии", о "Калиостро", о
"Калонн", о "Водоканалах Парижа": - каждая книга сравнима,
скажем так, с битумной тревогой - пожар, огромный, дымный, внезапный!
Поддон для костра, растопка, битум были его собственными; но пиломатериалы из
тряпья, старого дерева и безымянного горючего хлама (ибо все является топливом
к нему), был собран у торгашей и задротов всех мастей
описание под небесами. При этом, действительно, было достаточно торговцев.
слышали, как они восклицали: "Клянусь, огонь - мой!"

Нет, рассмотрим это более широко, редко у человека был такой талант к
заимствованию. Идею, способность другого человека он может сделать своей;
человек сам может сделать свое. "Все отражение и эхо (без отражения и
без реверберации)!" - рычит старый Мирабо, который может видеть, но не хочет.
Раздражительный старый Друг людей! это его социальность, его совокупная
природа; и теперь это будет для него качеством из качеств. В этой
сорокалетней "борьбе против деспотизма" он приобрел великолепную
способность самопомощи, и все же не утратил великолепного природного дара
общения, когда ему помогают. Редкий союз: этот человек может жить
самодостаточный - и в то же время живет жизнью других людей; может заставить людей
любить его, работать с ним; прирожденный король людей!

Но рассмотрим далее, как, поскольку старый маркиз все еще рычит, он
"покончил с (_hum;_, проглотил, обнюхал) все _Formulas_"; a
факт, который, если мы поразмышляем над ним, в наши дни будет иметь большое значение. Значит, это
не человек системы; это всего лишь человек инстинктов и проницательности.
Человек, тем не менее, который будет свирепо смотреть на любой объект, и видеть
сквозь него, и покорять его: ибо у него есть интеллект, у него есть воля, сила
превосходящая других людей. Человек не в логических очках, а с
глазами! К несчастью, без Декалога, морального кодекса или теоремы какого-либо фиксированного
вроде того; но не без сильной живой Души в нем и Искренности
вот она; Реальность, а не искусственность, не Притворство! И вот он, после того, как
боролся "сорок лет против деспотизма" и "покончил со всеми
формулами", теперь станет представителем Нации, стремящейся сделать то же самое.
то же самое. Ибо не является ли борьба Франции именно за то, чтобы отбросить
деспотизм, покончить со своими старыми формулами, обнаружив, что они
ничтожны, изношены, далеки от реальности? Она покончит с _such_
формулами;-и даже уйдет _bare_, если понадобится, пока не найдет новые
.

К такой работе, в такой манере шагает он, этот неповторимый Рикетти
Мирабо. В огненно-грубой фигуре, с черными самсоновскими локонами под
широкополой шляпой, он шагает рядом. Огненная, фулигинозная масса, которую
невозможно было задушить, но она заполнила бы всю Францию
дымом! И теперь он получил _air_; он будет гореть всю его суть, его
вся дыма-атмосфера, ТОО, и заполнения всей Франции с пламенем. Странно
много! Сорок лет этого тления, с отвратительным огнем-сыростью и испарениями
достаточно; затем победа над этим, и, подобно пылающей горе, он пылает
до небес; и в течение двадцати трех блистательных месяцев изливает в
пламени и потоках расплавленного огня все, что есть в нем, Фарос и
Чудо-знак изумленной Европы; - и тогда остается пустота, холод навеки!
Проходим дальше, ты сомнительных Габриэль Оноре, величайшие из них:
в целом народные депутаты, во всей стране, нет
как и нет второй для тебя.

Но теперь, если Мирабо величайший, кто из этих Шестисот может быть
самым подлым? Скажем так, этот встревоженный, тщедушный, беспомощного вида мужчина
моложе тридцати, в очках; его глаза (были без очков)
обеспокоенный, осторожный; с поднятым лицом, смутно улавливающий неопределенность
будущего времени; цвет лица мультиплексного, привычного цвета, конечным
оттенком которого может быть бледно-зеленый цвета морской волны. Этот зеленоватый человек
(_verd;tre_) является защитником Арраса; его зовут
Maximilien Robespierre. Сын адвоката; его отец основал
Масонские ложи при Чарльзе Эдуарде, английском принце или самозванце.
Максимилиан, первенец, был бережливо образован; у него были бойкие
Камиллу Демулен для одноклассницы по колледжу Луи ле Гран в
Париже. Но он выпросил наше знаменитое ожерелье у кардинала Рогана, покровителя,
позволить ему уехать оттуда и подать в отставку в пользу младшего брата.
Строгий Макс уехал домой, в отцовский Аррас; и даже имел
Подал там иск и выступил, не безуспешно, "в пользу
первого Франклина тандерроуда". Со строгим, болезненным ум,
понимание маленькие, но четкие и готов, он преуспевал в любви у
должностных лиц, кто бы мог предположить в нем прекрасный человек
бизнес, к счастью, вполне свободен от гения. Поэтому епископ,
посоветовавшись, назначает его судьей своей епархии, и он добросовестно
вершит правосудие по отношению к людям, пока, вот, однажды не явится преступник
чье преступление существу висит, и строгим нравом Макс должен отречься от престола,
для его совесть не позволит обрекая любой сын Адама
умереть. Строгий нравом, пуританский человек! Человек, непригодный для Революций?
чья маленькая душа, прозрачная и полезная на вид, как мелкий эль, никоим образом не могла
перебродить в ядовитый алегар, - мать вечно новых
алегар; - пока вся Франция не станет ядовитой? Мы увидим.

Между двумя крайностями величайшего и ничтожнейшего, так много великих и
ничтожных катятся навстречу своим судьбам в этой Процессии!
Есть Казалес, образованный молодой солдат, который станет
красноречивым оратором роялизма и заслужит тень имени.
Опытный Мунье, опытный Малуэ, чей президентский
Элементарный опыт поток событий скоро оставит вас в покое
застрявший. Петион оставил свою мантию и трусы в Шартре для
более бурных просьб; не забыл свою скрипку, любя
музыку. Его волосы тронуты сединой, хотя он все еще молод; убеждения,
убеждения спокойные, неизменные, есть у этого человека; не последнее из них,
вера в себя. Протестантско-клерикальный Рабо-Сент-Этьен, стройный
молодой, красноречивый и неистовый Барнав поможет возродить Францию.
Среди них так много молодых. До тридцати спартанцы не
страдают мужчины вступать в брак: а сколько человек здесь моложе тридцати; подходит к
производить не достаточность одного гражданина, но народ и мир такой!
Старики оплачивают арендную плату, молодые убирают мусор: - что из последнего?
разве это не является, на самом деле, задачей здесь?

Тусклый, бесформенный с такого расстояния, но подлинно присутствующий, ты
замечаешь депутатов из Нанта? Для нас они всего лишь ширмы для одежды, в
широкополой шляпе и плаще, но с _кахье_ из
_dol;ances_ с этой особой оговорки, и такие, в ней: - "что
мастер париков Нант не тревожьтесь с новых
гильдии-братья, реально существующих количество девяносто два больше
чем достаточно!" Жители Ренна выбрали фермера Жерара, "человека
с природным здравым смыслом и прямотой, без какой-либо учености". Он идет туда
твердым шагом; уникальный "в своей деревенской фермерской одежде"; которую он будет носить всегда;
не заботясь о коротких плащах и костюмах. Имя Жерар,
или "пер Жерар, отец Жерар", как им заблагорассудится его называть, будет звучать
далекий, носимый в бесконечных подшучиваниях, в роялистских сатирах, в республиканских
Дидактических альманахах. Что касается человека по имени Жерар, которого однажды спросили, что он
сделал, после того, как попробовал это, откровенно подумал об этой парламентской работе: "Я
подумайте, - ответил он, - что среди нас немало негодяев.
Так шагает отец Жерар, твердый в своих толстых ботинках, куда бы он ни направлялся.

И достойный доктор Гильотен, которого мы надеялись увидеть в другой раз?
Если не здесь, то Доктор должен быть здесь, и мы видим его глазами
пророчества; ибо действительно, все парижские депутаты немного опаздывают.
Единственный Гильотен, респектабельный практик: обреченный сатириком
судьба обрекает на самую странную бессмертную славу, которая когда-либо удерживала безвестного смертного
вдали от места его упокоения, лона забвения! Гильотен может улучшить
вентиляцию зала; во всех случаях медицинская полиция и
_hygi;ne_ окажут настоящую помощь: но, что еще важнее, он может оказать свою
"Доклад об Уголовном кодексе" и раскрыть в нем хитроумно разработанную
Машина для обезглавливания, которая станет знаменитой на весь мир. Это
продукт усилий Гильотена, полученный не без медитации
и чтение; какой продукт народная благодарность или легкомыслие окрестили производным женским именем
, как если бы это была его дочь: _Ла Гильотина_!
"С помощью моей машинки, господа, я в мгновение ока снесу вам голову (vous fais sauter
наедине), и вы не почувствуете боли", - на что все они
смеются. Несчастный доктор! Двадцать два года он, без гильотины,
не услышит ничего, кроме гильотины, не увидит ничего, кроме гильотины; затем
умирая, будет долгие века бродить, так сказать, безутешный
призрак по ту сторону Стикса и Леты; его имя, похоже, переживет
Цезаря.

Посмотри на Байи, тоже из Парижа, заслуженного историка астрономии
Древнего и современного. Бедный Байи, как ты безмятежно прекрасен!
Философствование, с его мягкой лунной ясностью и утонченностью, заканчивается
в отвратительной густой путанице - Президентства, мэрства, дипломатии
официозности, бешеной Тривиальности и глотке вечной Тьмы!
Далеко было спускаться из небесной Галактики в Драпо - Руж_:
рядом с той роковой навозной кучей, в тот последний адский день, ты должен
"дрожать", хотя только от холода - "de froid". Спекуляция - это не практика.
быть слабым не так уж и жалко, но быть слабее наших
задача. Горе тому дню, когда они установлены тебя, мирный пешеходной, на
тот дикий Гиппогриф демократии, которая, отвергая твердую землю,
нет, крепления в _stars_, еще не известно Astolpho мог
ездил!

В депутатах Палаты общин есть торговцы, художники, литераторы;
374 юриста и, по крайней мере, один священник, аббат Сийес. Его тоже
Париж посылает в числе двадцати своих. Взгляните на него, легкого, худощавого человека; холодного,
но упругого, жилистого; наделенного гордостью Логики; бесстрастного, или
одержимого только одной страстью - самомнением. Если это действительно возможно.
называется страстью, которая в своем независимом концентрированном величии,
кажется, взлетела до трансцендентализма; и сидеть там с
каким-то богоподобным безразличием и смотреть на страсть свысока! Он - мужчина,
и мудрость умрет вместе с ним. Это Сийес, который будет
Системный строитель, Генеральный строитель Конституции и стройте Конституции
(сколько угодно) до небес, - которые, к сожалению, все рухнут
прежде, чем он уберет строительные леса. "La Politique_", - сказал он Дюмону.
"Политика - это наука, которую, как мне кажется, я завершил (_achev;e_)".
Какие вещи, о Сийес, ты должен увидеть своими ясными, усердными глазами!
Но разве не любопытно было узнать, как Сийес сейчас, в эти дни (ибо он
, как говорят, все еще жив), смотрит на все это Конституционное масонство,
сквозь слезливую трезвость преклонного возраста? Можем ли мы надеяться, все еще придерживаясь
старого непреложного трансцендентализма? Победившее дело понравилось
богам, побежденный понравился Сийесу (_victa Catoni_).

Таким образом, однако, среди раздирающих небо возгласов "здравствуй" и благословений от каждого
сердца, прошла процессия депутатов Палаты Общин.

Далее следуют дворяне, а затем Духовенство; относительно обоих из них
можно было бы спросить, зачем они специально пришли. Особенно, малыши
поскольку они мечтают об этом, чтобы ответить на этот вопрос, подайте голос, подобный грому
: Что вы делаете на прекрасной Земле Бога и в его саду для подвигов; где
тот, кто не работает, попрошайничает или ворует? Горе, горе
им самим и всем остальным, если они могут ответить только: Собирая десятину,
Сохраняя дичь! Замечание, между тем, как персонал влияет на шаг
до своего заказа и общения с Викисклада. Для него -
_vivats_; для остальных - немного, хотя все машут в украшенных плюмажами "шляпах
феодальный покрой" и со шпагой на бедре; хотя среди них есть
Д'Антрэг, молодой джентльмен из Лангедока, - и действительно, многие другие
пэры, более или менее заслуживающие внимания.

Есть Лианкур и Ларошфуко, либеральный англо-маньяк
Герцоги. Есть сыновне благочестивый Лалли; пара либералов
Ламетов. Прежде всего, есть Лафайет, чье имя будет
Кромвель-Грандисон, и он наполнит мир. Во многих "формулах" есть это
Лафайет тоже покончил с; но не со _ всеми_ формулами. Он придерживается
формулы Вашингтона; и он будет придерживаться ее; - и держаться за нее, как
на надежном якоре висит и раскачивается крепкий военный корабль, который, после
всех изменений самой дикой погоды и воды, все еще остается висящим.
Рад за него, славный он или нет! Единственный из всех французов, у него есть
теория мира и здравый ум, чтобы соответствовать ей; он может стать
героем и совершенным персонажем, если бы это был герой одной идеи. Примечание
далее наш старый друг по парламенту Криспен-Катилин д'Эспремениль. Он
возвращается с островов Средиземного Моря, раскаленный роялист,
раскаявшийся до кончиков пальцев; - неустроенный на вид; чей свет,
в лучшем случае тускло светящийся, теперь мерцающий в розетке; которого
Национальное собрание постепенно, чтобы сэкономить время, "сочтет находящимся в состоянии
рассеянности". Обратите внимание, наконец, на этого шарообразного юнца Мирабо,
возмущенного тем, что его старший брат находится среди простых людей; это
_Viscomte_ Мирабо; чаще называют Мирабо _тонно_ (Бочонок
Мирабо), на его счету округлость, и количество крепкого
спиртное он содержится.

Там, значит, гуляет наш французской аристократии. Все в старой пышности
рыцарства; и все же, увы, как изменилось прежнее положение; поплыло
далеко от своих родных широт, подобно арктическим айсбергам, попали в
Экваториальное море и быстро там тают! Как только это рыцарство приведет к_
(Герцоги, как их до сих пор называют) действительно возглавляли мир, - если бы
это было сделано только ради добычи в битвах, где в то время находилось лучшее в мире жалованье;
более того, будучи самыми способными лидерами, они получили свою львиную долю,
эти дары, на которые никто не мог им пожаловаться. Но теперь, когда так много
Были изобретены ткацкие станки, усовершенствованные лемехи для плуга, паровые машины и переводные векселя
; а для самих сражений мужчины нанимают
Сержанты-строевики за восемнадцать пенсов в день - что значат эти в золотых мантиях
Рыцарские фигуры, разгуливающие там в "плащах из черного бархата", в
"шляпах феодального покроя с высоким плюмажем"? Тростник, колышущийся на ветру!

Духовенство встало; с _Cahiers_ за отмену множественности,
обеспечение постоянного проживания епископов, лучшую уплату десятины. Мы можем наблюдать, что
Высокопоставленные лица ходят величественно, отдельно от многочисленных
Недостойных, которые, по сути, мало чем отличаются от простых людей
одетых в платья священников. Однако здесь, хотя и странными путями,
заповедь будет исполнена, и те, кто больше всех (гораздо
их удивление) становится наименьшим. Вот один пример из многих, отметьте
этот правдоподобный Грегуар: однажды кюре Грегуар станет епископом, когда
ныне величественные бродят рассеянные, как епископы _in partibus_.
С другой стороны, обратите внимание также на аббата Мори; его широкое смелое лицо,
четко очерченный рот, полные глаза, излучающие интеллект,
ложь - разновидность софистики, которую вы с удивлением должны обнаружить
она софистична. Skillfulest вампир старой гнилой кожи, чтобы сделать
это выглядело, как новое; всегда растущий человек; он говорил Мерсье, "вы
увидите, я должна быть в Академии, прежде чем вы".Скорее всего, действительно, ты
skillfulest Мори; да не будет у тебя кардинальскую шапку, и плюшевые, и
славы; но увы, кроме того, в долгосрочной перспективе-полузабытье, как и все остальные
из нас, и шесть футов земли! То, что сапоги его, ведь гнилая кожа на
эти условия? Славный в сравнении средств к существованию твой старый добрый
Отец зарабатывает путем изготовления обуви,--можно надеяться, в достаточной мере.
Мори не хочет дерзости. Мало-помалу он наденет пистолеты; и
на предсмертные крики "Ла фонарь!" хладнокровно отвечайте:
"Друзья, вам там будет лучше видно?"

Но вон там, прихрамывая, ты замечаешь следующего епископа
Талейран-Перигор, его преподобие Отенский. Сардоническая мрачность кроется
в этом непочтительном Почитании Отена. Он будет совершать странные поступки и страдать от них
и, несомненно, станет одной из самых странных вещей, которые когда-либо
видел или хотел бы, чтобы его видели. Человек, живущий во лжи и за счет лжи;
и все же не то, что вы можете назвать фальшивым человеком: вот это специальность! Можно надеяться, что это будет
загадкой для будущих эпох; до сих пор такой продукт
Природы и искусства был возможен только в наш век - Век бумаги,
и о сожжении бумаги. Рассмотрим епископа Талейрана и маркиза
Лафайета как высшего из двух их типов; и скажем еще раз:
глядя на то, что они делали и кем они были. _O tempus ferax rerum_!

В целом, однако, разве это несчастное духовенство также не дрейфовало в
Потоке времени вдали от своей родной широты? Аномальная масса
людей, о которых весь мир уже смутно догадывается, что он
ничего не может понять. Когда-то они были Священством, толкователями
Мудрости, открывателями Святого, что есть в Человеке; истинными Клириками (или
Наследие Бога на Земле): но сейчас?--Они проходят молча, с такими
_кахиерами_, какие они смогли отредактировать; и никто не плачет, благослови их Бог.
их.

Король Людовик со своим двором замыкает шествие: он весел в этот день
надежды, его приветствуют аплодисментами: еще больше Неккерируют его министру. Не так
королева, на которую надежда больше не светит стабильно. Злополучная
Королева! Ее волосы уже поседели от многих забот и переживаний; ее
сын-первенец умирает в эти недели: черная ложь
неизгладимо запятнала ее имя - неизгладимо, пока это поколение
длится. Вместо "Да здравствует королева" голоса оскорбляют ее словом "Да здравствует
d'Orl;ans_. От ее царственной красоты мало что осталось, кроме ее
величия; теперь не милостивая, а надменная, жесткая, молчаливо терпящая.
Со смешанным чувством, в котором нет места радости, она уходит
себя до того дня, которого она надеялась никогда не увидеть. Бедная Мария-Антуанетта;
с твоими быстрыми, благородными инстинктами, яростными взглядами, кругозором - все это слишком.
слишком узко для работы, которую тебе предстоит выполнить! О, там припасены слезы
для тебя, самые горькие стенания, нежные женские ласки, хотя ты и
сердце Дочери императрицы Терезы. Ты, обреченный, закрой свои
глаза на будущее!

И так в величественной Процессии прошли Избранные Франции. Некоторые
к чести и быстрому завершению в огне; большинство к бесчестью; немало
к резне, смятению, эмиграции, отчаянию: все к
Вечность! - Столько разнородностей, собранных вместе в
бродильный чан; там, с неисчислимым действием, противодействием,
избирательным сродством, взрывным развитием, чтобы выработать исцеление для
больная, Умирающая Система Общества! Вероятно, это самая странная Группа Мужчин,
если хорошо подумать, что когда-либо собирались вместе на нашей Планете по такому
поручению. Столь тысячекратно сложное Общество, готовое вырваться из своих
бесконечных глубин; и эти люди, его правители и целители, без
жизненных правил для себя, - других жизненных правил, кроме Евангелия, согласно
Jean Jacques! Для мудрейшего из них, того, кого мы должны называть мудрейшим, человек
в сущности, Случайность под небом. У человека нет никаких обязанностей вокруг себя;
за исключением "создания Конституции". У него нет ни Небес над головой
, ни Ада под собой; у него нет Бога в этом мире.

О какой еще или лучшей вере можно сказать, что она существует у этих двенадцати
Сотен? Вера в шляпы с высоким плюмажем феодального покроя; в геральдические
гербы; в божественное право королей, в божественное право
Разрушителей дичи. Вера, или, что еще хуже, склоняющаяся наполовину вера;
или, что хуже всего, просто макиавеллическое притворство веры в освященные вафли из теста
и божественность бедного старого итальянца! Тем не менее,
в этой неизмеримой Путанице и коррупции, которая там борется
так слепо за то, чтобы стать менее запутанной и коррумпированной, есть, как мы уже говорили,
это один характерный момент нового явная жизнь-глубокие фиксированные
Решимость покончить с Шамс. Определение, которое
сознательно или бессознательно _фиксация_; которое становится все более фиксированным,
превращаясь в настоящее безумие и навязчивую идею; которое в таком воплощении, как ложь
предусмотренный там, теперь быстро развернется: чудовищный,
потрясающий, невыразимый; новый на долгие тысячи лет!--Каким образом
небесный _свет_, часто присутствующий на этой Земле, облачается в
гром и электрическую мглу и нисходит в виде расплавленного _света_,
взрывной, будто очищающий! Нет, не является ли это скорее самой мрачностью, и
атмосферное удушье, которое приносит молнии и свет?
Новое Евангелие, каким было старое, должно было родиться в
Разрушении мира?



ОСАДА БАСТИЛИИ

Из "Французской революции"


Но для живущих и борющихся наступает новое, четырнадцатое утро
. Под всеми крышами этого рассеянного города находится узел
Драмы, не лишенной трагизма, стремящейся к разрешению. Суета и
приготовления, толчки и угрозы; слезы, которые текли из старых
глаз! В этот день, сыновья мои, вы расстанетесь с собой, как мужчины. Памятью о
ошибки отцам вашим'; Надежда прав ваших детей! Тирания
нависает в красный гнев: помощь для вас нет, если не в своем собственном праве
руки. В этот день вы должны действовать или умереть.

С первыми лучами солнца бессонный Постоянный комитет услышал старый
клич, который теперь становится почти безумным, мятежным: Оружие! Оружие! Ректор
Флессель или другие предатели, которые есть среди вас, могут подумать об этих
Шарлевильских ящиках. Нас сто пятьдесят тысяч, и только у
третьего человека есть что-то вроде пики! Оружие - это единственное, что нам нужно
с оружием в руках мы непобедимы, бросаем вызов Национальной гвардии;
без оружия, сброд следует промахнулся с картечью.

К счастью, слово возникло, ибо не секрет, может быть, ... что есть
лежат мушкеты в дома инвалидов. Там мы: короля
Прокурор М. Ethys де банально, и никакой властью постоянный
Комитет может давать, пойдем с нами. Лагерь Besenval есть;
возможно, он не станет стрелять в нас; если он убьет нас, мы просто умрем.

Увы! бедный Безенваль, когда его войска тают таким образом, не имеет
ни малейшего желания стрелять! Сегодня в пять часов утра, когда он
лежал в Военной школе, погруженный в грезы, "фигура" встала
внезапно у его постели; "с довольно красивым лицом, воспаленными глазами,
речь быстрая и отрывистая, вид дерзкий: "такая фигура задернула у Приама
занавески! Смысл и обозначение фигуры заключались в том, что сопротивление
будет безнадежным; что если прольется кровь, горе тому, кто ее прольет. Так
сказала фигура: и исчезла. "При этом в нем было что-то вроде красноречия
, которое поражало". Безенваль признает, что должен был арестовать его,
но не сделал этого. Кем может быть эта фигура с воспаленными глазами, с быстрой и
отрывистой речью? Безенваль знает, но не упоминает. Камилла Демулен?
Маркиз-пифагорейец Валади, разгоряченный "бурными движениями всю ночь
в Пале-Рояле"? Слава называет его "Молодым месье Мейяром"; затем закрывает
свои губы о нем навсегда.

В любом случае, смотрите, около девяти утра наши Национальные добровольцы
широким потоком катятся на юго-запад к отелю
Инвалидов в поисках единственной необходимой вещи. Королевский прокурор М.
Там находятся Этис де Корни и официальные лица; кюре Сент-Этьенн-дю-
Монт безмятежно марширует во главе своего воинствующего прихода; мы видим марширующих клерков
басошей в красных мундирах, теперь добровольцев из
Пале-Рояль; -Национальные добровольцы, исчисляемые десятками тысяч; из
одного сердца и разума. Королевские мушкеты принадлежат нации; подумай, старина М.
де Сомбрейль, как ты можешь отказывать им в этой крайности! Старый господин де
Сомбрейль хотел бы провести переговоры, отправить курьеров, но это невозможно:
стены взобраны, инвалид не стреляет; ворота должны быть
распахнуты настежь. Патриотизм буйно врывается от грюнзеля до
коньковой плитки, через все комнаты и переходы; рассеянно роясь в поисках
оружия. Какой подвал или какая щель могут избежать этого? Оружие найдено;
все в целости и сохранности, лежит завернутое в солому, - очевидно, с целью
быть сожженным! Более ненасытные, чем изголодавшиеся львы над мертвой добычей,
толпа с лязгом и криками набрасывается на них; борясь,
стремительный, цепляющийся - к заеданию, давлению, перелому и
вероятному исчезновению более слабого Патриота. И так, с такими
затяжной оглушительный, самый нестройный оркестр-музыка,
Сцена изменилась, и восемь-двадцать тысяч достаточной ружья
на плечи столько Национальной гвардии, подняв тем самым из
тьма в огненный свет.

Пусть Безенваль посмотрит на блеск этих мушкетов, когда они проносятся мимо!
Гард французских говорят, у пушки ровняться на него; готов
открывается, если нужно было, с другой стороны реки. Неподвижно сидит
он; "поражен, - можно польстить себе, - гордой осанкой
(_fiere contenance_) парижан". И теперь Бастилии, е.
отважных парижан! Есть виноград-выстрела все равно не грозит; туда все
мысли мужчин и шаги теперь пасет.

Старый де Лоне, как мы намекнули, удалился "в интерьере" вскоре после
полночь на воскресенье. Он остается там до сих пор, затруднено, так как все
джентльмены-военные сейчас находятся в самом печальном конфликте неопределенностей.
Отель-де-Виль "приглашает" его принять национальных солдат, что является
мягким названием для капитуляции. С другой стороны, приказы его величества
были точными. Его гарнизон состоит всего из восьмидесяти двух старых инвалидов, усиленных
тридцатью двумя молодыми швейцарцами; его стены действительно имеют толщину в девять футов; у него
есть пушки и порох, но увы! провизии всего на один день.
Город тоже французский, бедный гарнизон в основном французский. Строгий
старина Де Лоне, подумай, что ты сделаешь!

Все утро, начиная с девяти, повсюду раздавались крики: К
Бастилия! Здесь неоднократно бывали "депутации граждан",
страстные сторонники оружия, которых Де Лоне уволил мягкими речами
через иллюминаторы. Ближе к полудню курфюрст Тюрио де ла Розьер получает
допуск, обнаруживает, что де Лоне не готов сдаваться, более того, расположен
скорее взорвать здание. Тюрио поднимается вместе с ним на
зубчатые стены; груды брусчатки, старого железа и снарядов лежат грудами;
все пушки должным образом наведены; в каждой амбразуре по пушке, только отведенной назад
немного! Но наружу, смотри, о Турио, как толпа течет дальше,
разливаясь по всем улицам, яростно звонит набат, все барабаны
бьют в генеральную; предместье Сент-Антуан движется вперед
все как один человек! Такое видение (призрачное, но реальное) ты, о Туриот,
как с высоты своего Видения, созерцаешь в этот момент: пророческое о
какие еще Фантасмагории и громко бормочущие Призрачные Реальности, которые
ты еще не видишь, но увидишь! "_Que voulez-vous?_" заявил Де
Лоне, бледнея на глазах, с укором, почти
угроза. - Сударь, - сказал Тюрио, возвышаясь до уровня морали, - что
имею в виду _ вас_? Подумайте, не смог бы я сбросить _both_ нас обоих с этой
высоты, - скажем, всего в сотню футов, не считая обнесенного стеной рва!
После чего Де Лоне замолчал. Тюрио показывает себя с какой-нибудь вершины
, чтобы успокоить толпу, которая становится подозрительной, свободной,
затем спускается, уходит с протестом, с предупреждением, адресованным также
инвалиды, на которых, однако, это производит лишь смешанное, расплывчатое впечатление
. Старые головы не из самых ясных; к тому же, говорят
, Де Лоне злоупотреблял напитками (_prodigue des
buissons_). Они думают, что не будут стрелять - если по ним не будут стрелять - если они
смогут этого избежать; но в целом должны в значительной степени зависеть от
обстоятельств.

Горе тебе, де Лоне, в такой час, если не можешь, с какой
одно твердое решение, _rule_ обстоятельствах! Мягкие речи ни к чему не приведут,
жесткий ответ сомнителен, но колебание между ними - это
_не_ подлежит сомнению. Поток людей становится все более неистовым; их бесконечный
гул становится все громче, переходя в проклятия, возможно, в треск
беспорядочная стрельба из мушкетов, чего последняя при толщине стен в девять футов сделать не может
казнь. Внешний подъемный мост был опущен для Тюрио; теперь
"депутация граждан" (это третья и самая шумная из всех)
проникает таким образом во Внешний двор; мягкие речи ничего не дают.
Де Лоне разжигает огонь; поднимает свой подъемный мост.
Легкое потрескивание, которое разожгло слишком горючий хаос, превратило его в
ревущий огонь-хаос! Вспыхивает Восстание при виде собственной крови
(ибо были смерти от этого всплеска огня), в бесконечный,
раскатистый взрыв ружейной пальбы, отвлечение внимания, проклятие; - и снова
глава крепости, пусть выстрелит одно большое орудие с картечью.
прогремит, чтобы показать, на что мы способны. Бастилия осаждена!

Тогда на всех французов, у которых есть сердца в ваших телах! Рычите изо всех сил
ваши глотки из хряща и металла, вы, Сыны Свободы; шевелите
судорожно всеми величайшими способностями, которые есть в вас, душой, телом или
духом; ибо пробил час! Порази ты, Луи Турней, плотник из
Марэ, старый солдат полка Дофине; порази эту Внешнюю цепь
Подъемного моста, хотя огненный град свистит вокруг тебя! Никогда,
над нефом или феллоу твой топор нанес такой удар. Долой это,
человек; долой это Оркусу: пусть все проклятое здание рухнет
туда, и тирания будет поглощена навсегда! Установленные, как говорят некоторые, на
крыше караульного помещения, некоторые "на штыках, воткнутых в стыки
стены", Луи Турне поражает храброго Обена Боннемера (тоже старого солдата).
солдат) поддерживает его; цепь поддается, разрывается; огромный Подъемный мост
с грохотом опускается (_avec fracas_). Великолепно! и все же, увы! это
всего лишь внешние укрепления. Восемь мрачных башен с их _Invalide_
мушкетеры, их брусчатка и жерла пушек все еще парят в вышине
нетронутые; - Непроходимый ров, облицованный камнем; внутренний подъемный мост
спиной к нам; Бастилию еще предстоит взять!

Описание этой осады Бастилии (которая считается одной из самых
важных в истории), возможно, превосходит талант смертных. Мог бы
одно но, после бесконечного чтения, понять хотя бы план
здания! Но в конце улицы есть открытая Эспланада
Сент-Антуан; здесь есть такие Передние дворы (_Cour Avanc;_), _Cour de
l'Orme_, арочные ворота (где сейчас сражается Луи Турне); затем новые
разводные мосты, бездействующие мосты, крепостные стены-бастионы и мрачная восьмерка
Башни: лабиринтообразная Масса, высоко нахмуренная, всех возрастов от
двадцати лет до четырехсот двадцати; - осажденные, в этом своем
последний час, как мы уже говорили, из-за простого Хаоса наступил снова! Боеприпасы всех
Калибры; горло любой грузоподъемности; мужчин всех планов, каждому свое
собственный инженер; редко после войны пигмеев и журавлей был там
видел так аномальные вещи. Эли с половинной оплатой вернулся домой за костюмом
обмундирование; никто не обращает внимания на него в цветной одежде; Хулин на половинном жалованье
обращается с речью к Французской гвардии на Гревской площади. Неистовый
патриоты подобрать винограда-съемок; нести его, еще горячим (или, казалось бы,
так), в Отель-де-Виль:--Париж, вы персеив, подлежит сожжению!
Флессель "бледен до самых губ", ибо рев толпы
становится все глубже. Париж полностью оказался на верх его безумие; кружились,
все стороны, паника безумие. На каждой уличной баррикаде крутится
закипающий небольшой водоворот, укрепляющий баррикаду, поскольку Бог
знает, что грядет; и все мелкие водовороты рассеянно играют в
тот грандиозный Огненный Водоворот, который бушует вокруг Бастилии.

И вот оно хлещет и ревет. Виноторговец Чолат превратился в
артиллериста-импровизатора. Посмотрите на Джорджета из службы в морской пехоте, только что из
Брест, стреляй из пушки короля Сиама. Единственное число (если мы не привыкли к
подобному). Прошлой ночью Джорджет отдыхал в своей гостинице;
Пушка короля Сиама тоже лежала, ничего не зная о нем, целую вечность.
сто лет; но теперь, в нужный момент, они собрались вместе,
и беседуют под красноречивую музыку. Услышав, что происходит, Жоржетта
выпрыгнула из брестского дилижанса и побежала. Французская гвардия тоже будет здесь
с настоящей артиллерией: не будь стены такими
толстыми! -- Вверх от Эспланады, горизонтально от всех соседних
крыши и окна вспыхивают беспорядочным потоком ружейной стрельбы, без эффекта
. Инвалиды лежат ничком, стреляя сравнительно непринужденно
из-за камня; едва виден кончик носа через иллюминаторы.
Мы падаем, подстреленные; и не производим впечатления!

Пусть бушует пожар; из всего, что горючее! Гауптвахты
сожжены, кают-компании инвалидов. Отвлеченный "Мастер Перуке с двумя огненными
факелами" предназначен для сжигания "селитры из Арсенала", если бы не
женщина, с криком выбежавшая из дома; если бы не Патриот, с настойкой натурального
Философия, мгновенно выбившая из него дух (прикладом мушкета по
яма желудка), переворачивал бочки и оставался пожирающей стихией.
Молодая красивая леди, схваченная во Внешних Дворах и сбежавшая,
ошибочно принятая за дочь Де Лонэ, будет сожжена в
Взгляд Лоне; она лежит в обмороке на _пальце_; но снова
Патриот - это храбрый Обен Боннемер, старый солдат - врывается и
спасает ее. Сгорает солома; три воза ее, привезенные сюда, уходят
в белый дым, почти до удушья самого Патриотизма; так что
Эли пришлось, с опаленными бровями, тащить назад одну телегу, а Реоле - другую.
еще один "гигантский галантерейщик". Дым, как от Тофета; смятение, как от
Вавилонской башни; шум, как от Предвестия Рока!

Льется кровь; болезнь нового безумия. Раненых уносят в
дома на улице Серизэ; умирающие оставляют свой последний наказ:
не сдаваться, пока не падет проклятая Крепость. И все же, увы! как пасть?
Стены такие толстые! Делегации, числом три, прибывают из
Отель-де-Виль; аббат Fauchet (который был один) могу сказать, что почти
сверхчеловеческое мужество, доброжелательность. Они размахивают городским флагом над
арочными воротами и стоят, барабаня в барабан, но без толку. В
такого страшного, де Лоне их не слышу, не смею верить;
они возвращают с обоснованными ярость, фью свинца до сих пор поет в
уши. Что делать? Пожарные здесь, они разбрызгивают воду из своих
пожарных насосов на орудии инвалидов, чтобы смочить пробоины; они
к сожалению, не могут разбрызгивать воду так высоко; они производят только облака брызг.
Люди, обладающие классическими знаниями, предлагают _катапульты_. Сантер, на
звонкий Пивовар предместье Сен-Антуан, не советует, А что
место уволят по "смесь фосфора и масло терпентинное
извергается нагнетательными насосами. О Спинола-Сантерре, _читаешь ли ты эту
смесь? У каждого человека свой инженер! И все же огненный потоп
не утихает; стреляют даже женщины, и турки; по крайней мере, одна женщина (с
своим возлюбленным) и один турок. Гард французских пришли; реальные
пушки, реальные канониров. Пристав Майяр занята; половина зарплаты Эли,
половина зарплаты Хулин, ярость в разгар тысяч.

Как тикают (неразборчиво) большие часы Бастилии во Внутреннем Дворе,
там, в своей тарелке, час за часом; как будто ничего особенного ни для них, ни для
мира не происходит! Он пробил Час, когда началась стрельба, и это
теперь указываю на Пятую, а стрельба по-прежнему не утихает. - Далеко внизу,
в своих подвалах, семеро заключенных слышат приглушенный шум, как от
землетрясения; их дежурные отвечают невнятно.

Горе тебе, де Лоне, с твоей пред нищим сто инвалидов! Бройль
далекий, и уши у него тяжелый; Besenval слышит, но могут прислать не помочь. Один
жалкий отряд гусар осторожно пробрался на разведку вдоль
Набережной до Нового моста. "Мы пришли присоединиться к вам", - сказал капитан.
Потому что толпа, кажется, безбрежна. Большеголовый карлик
Индивид, затуманенный дымом, ковыляет вперед, открывая глаза.
синими губами, ибо в нем есть здравый смысл; и хрипит: "Тогда выходите и
сложите оружие!" Капитан-гусар слишком счастлив, что его сопроводили к барьерам
и уволили условно-досрочно. Кто был этот приземистый человек?
Мужчины отвечают, это М. Марат, автор превосходного тихоокеанского "Авис ау".
Peuple'! Поистине велик, о ты, замечательный Доглич, этот твой день
появления и нового рождения; и все же в этот же день наступают четыре года!--Но
пусть занавес будущего повиснет.

Что должен сделать Де Лоне? Одну вещь мог сделать только Де Лоне.:
то, что он обещал сделать. Представьте, что он с самого начала сидел с
зажженная свеча на расстоянии вытянутой руки от Порохового погреба; неподвижная,
как древнеримский сенатор или бронзовый подсвечник для лампы; холодно информирующая
Тюрио и все остальные, по легкому движению его глаз, поняли, каким было его решение.
- Безвредный, он сидел там, пока невредимый; но решение короля
Крепость, между тем, могли бы, могли бы или должны ни в коем случае не быть
сохранить сдался посланцу Короля; один старик по жизни
хреновый, значит, он потеряет честь: но думаю, вы скандалить
_канай_, что будет, когда вся Бастилия взлетит ввысь? В
такой величественной позе, держащей конус, можно представить, что Де Лоне мог бы
оставили Тюрио, красных клерков из Басоша, кюре из
Сен-Стефана и всех тагрейлов и бобтейлов мира исполнять
их волю.

И, еще, вдобавок, он не мог этого сделать. Обратил ли ты внимание, как каждый
сердце человека так реагирует трепетно в сердца всех людей?
Заметил ли ты, насколько всемогущ сам звук многих людей? Как
их вопль негодования парализует сильную душу; их вой
оскорбления иссушает от невыразимой боли? Риттер Глюк признался, что
основной тон самого благородного пассажа в одной из его самых благородных опер
это был голос населения, который он слышал в Вене, взывающий к своему
Кайзеру, Хлеба! Хлеба! Велик объединенный голос людей,
выражение их инстинктов, которые более истинны, чем их мысли_;
это величайшее, с чем сталкивается человек среди звуков и теней,
которые составляют этот Мир Времени. Тот, кто может противостоять этому, имеет свою
опору где-то за пределами Времени. Де Лоне не смог этого сделать.
Растерянный, он колеблется между двумя; надеется посреди отчаяния.;
не сдает свою Крепость; заявляет, что взорвет ее, захватывает
горит факелами, чтобы взорвать его, и не взрывает. Несчастный старый Де Лоне, это
смертная агония твоей Бастилии и тебя самого! Тюрьма, Тюремное заключение и еще раз
Тюремщику, всем троим, какими бы они ни были, должен быть положен конец.

Вот уже четыре часа бушует Мировой бедлам; назовем это
Мировая Химера, извергающая огонь! Бедные инвалиды утонули под их
зубчатыми стенами или поднимаются только с перевернутыми мушкетами; они сделали
белый флаг из салфеток; идут бить шамаду, или делают вид, что бьют,
ибо человек ничего не может услышать. Сами швейцарцы у опускной решетки выглядят уставшими
от стрельбы; обескураженные огненным потопом; иллюминатор у
разводной мост открыт, как будто кто-то хочет заговорить. Посмотрите на Хьюиссье
Майяр, хитрый человек! На своей доске, раскачивающейся над бездной этого
каменного рва; доска опирается на парапет, уравновешенный весом Патриотов,
он опасно парит; такой Голубь устремился к такому Ковчегу! Ловко, ты!
ловкий Привратник; один человек уже упал; и лежит, раздавленный, далеко внизу,
прижатый к каменной кладке! Билетер Майяр не падает; ловко, безошибочно он
идет, растопырив ладонь. Швейцарец протягивает бумагу через свой
иллюминатор; пронырливый билетер выхватывает ее и возвращает. Условия
капитуляция, помилование, неприкосновенность для всех! Они приняты? _"Foi
d'officier_, даю слово офицера, - отвечает Хулин с половинным жалованьем или
Эли с половинным жалованьем, потому что мужчины не согласны с этим, - так и есть!" Опускается
подъемный мост, - билетер Майяр запирает его на засов, когда опускается; врываются живые
потоп; Бастилия пала! _Victoire! La Bastille est prise_!

 * * * * *

Зачем зацикливаться на том, что из этого следует? _foi д'officier_ хулин должны были
держал, но не мог. Швейцарцы стоят, построившись, одетые в белое.
холщовые халаты; инвалиды без маскировки, их оружие сложено грудой.
у стены. Первый порыв победителей, в экстазе от того, что смерть
опасность миновала, "радостно прыгает им на шею"; но новые победители
устремляются, и всегда новые, также в экстазе, не совсем радостном. Как мы уже говорили, это
был настоящий потоп, обрушившийся с головой; если бы не Французская гвардия
, в своей хладнокровной военной манере, "развернувшаяся с оружием в руках
выровненный", он бы самоубийственно рухнул сотней или
тысячью человек в ров Бастилии.

И так оно мчится через двор и коридор; вздымаясь,
неуправляемое, стреляющее из окон - в себя; в горячечном безумии
триумфа, горя и мести за своих убитых. Бедные инвалиды будут
плохо; один швейцарец сбежал в своем белом халате, отступить,
со смертью тяги. Пусть все узники двинулись к мэрии, чтобы
судить! Увы, одному бедному инвалиду уже отрубили правую руку
; его искалеченное тело отволокли на Гревскую площадь и повесили
там. Говорят, что эта самая правая рука отвратила Де Лоне от
Порохового погреба и спасла Париж.

Де Лоне, "обнаруженный в сером платье с лентой макового цвета", осужден
за то, что покончил с собой рукоятью своей трости. Он должен быть приговорен к
Отель-де-Виль; Хулин, Майяр и другие сопровождающие его, Эли
маршируют очередь, "с капитуляция документа на момент его меч".
Сквозь рев и проклятия; за счет hustlings, clutchings, и в
последние посредством ударов! Твоего сопровождающего отбрасывают в сторону, он падает; Хулин
в изнеможении опускается на груду камней. Несчастный Де Лоне! Он должен
никогда не входите в Отель-де-Виль; занимал только его "кровавые волосы-очереди, до
в кровавой рукой";, которые вводятся, по знаку. Окровавленное туловище
лежит там на ступеньках; голова разъезжается по улицам, ужасная,
насаженная на пику.

Строгий Де Лоне умер, крича: "О друзья, убейте меня быстро!"
Милосердный Де Лосме должен умереть; хотя благодарность охватывает его в этот
страшный час, и я умру за него, это бесполезно. Братья, ваш
гнев жесток! Ваша Гревская площадь превратилась в Глотку Тигра,
полную простого свирепого мычания и жажды крови. Один сотрудник
это зверски убиты; один Invalide повесили на фонаре-утюг; с
сложности, с большим упорством, Гард французских будут
спасти остальных. Проректор Flesselles, пораженный давно с
бледность смерти, должен спуститься со своего места, "чтобы быть судимым в
Пале-Рояль"; увы, быть застреленным неизвестной рукой на повороте
первой улицы!

О вечернее июльское солнце, как в этот час косо падают твои лучи на
жнецов среди мирных лесных полей; на старух, прядущих в хижинах;
на кораблях, плывущих далеко по тихому майну; на балах в Оранжерее
Версаля, где даже сейчас бывают нарумяненные дамы дворца.
танцует с гусарскими офицерами в двойных мундирах;-а также на этом
ревущем Адом крыльце Городского отеля! Вавилонская башня с
смешением языков, не был ли Бедлам дополнен пожаром
мысли, не было ничего подобного. Один лес рассеянных стальных щетинок,
бесконечный, перед Избирательной комиссией; указывает на себя ужасными
радиусами на эту и другую обвиняемую грудь. Это были титаны
, воюющие с Олимпом; и они, едва ли веря в это, сделали
побежденный; чудо из чудес; в бреду, как это и не могло не быть.
Донос, месть; блеск триумфа на темной почве ужаса.;
все внешнее, все внутреннее превратилось в одно общее крушение
безумия!



ШАРЛОТТА КОРДЕ

Из "Французской революции"


В зеленые месяцы июня и июля несколько французских департаментов
создайте набор мятежных бумажных листков, названных Прокламациями,
Резолюциями, журналами или ежедневниками "Союза сопротивления
Угнетению". В частности, город Кан, в Кальвадосе, видит, как его
бумажный листок "Бюллетеня Кана" внезапно распускается, внезапно заявляет о себе
как газета там; под редакцией представителей Национальной Жиронды
!

 [Иллюстрация: ШАРЛОТТА КОРДЕ В ТЮРЬМЕ._

 Фотогравюра с картины К. Л. Мюллера.

 Оригинал находится в Художественной галерее Коркорана, Вашингтон, округ Колумбия.

 Мари Энн Шарлотта Корде д'Арманс, молодая француженка из
 благородное происхождение, преисполненное ужаса от излишеств правления
 Террора, проникло в частные апартаменты Марата
 и зарезало его 13 июля 1793 года. Она была осуждена по
 Революционный трибунал и погиб на гильотине 17 июля
 1793.]

Среди запрещенных жирондисты были уверены в более отчаянных
юмор. Некоторые, как Vergniaudбыл, Valaz;, Gensonn;, "арестован в собственном
домов", будет ждать с стоического смирения в чем может быть проблема.
Некоторые, как Бриссо, Рабо, обратятся в бегство, в укрытие; которые,
поскольку парижские шлагбаумы снова откроются через день или два, пока это не сложно
. Но есть и другие, кто вместе с Бузо помчится в
Кальвадос; или далеко за Францию, в Лион, Тулон, Нант и
в другое место, а затем встретиться в Кане: пробудить, как в случае с
трубой о войне, респектабельные департаменты; и покончить с анархическим
Горная фракция; по крайней мере, не сдаваться, не нанеся ей удара. Об этом
последнем характере мы насчитываем несколько десятков Арестованных и
Еще не арестованные: Бюзо, Барбару, Луве, Гваде, Петион,
которые сбежали из-под ареста в своих собственных домах; Саллес,
Пифагорейская Валади, Дюшатель, Дюшатель, которая пришла в одеяле и
ночном колпаке, чтобы проголосовать за жизнь Луи, который избежал опасности
и вероятности ареста. Они, в количестве одновременно равном
Двадцати семи, соответственно, проживают здесь, в "Интендантстве", или
Ведомственном особняке, в городе Кан в Кальвадосе; приветствуются
Лица, облеченные властью; приветствуемые и облагодетельствованные, не имеющие собственных денег
. И выходит "Бюллетень Кана" с самыми оживляющими
абзацами: Как департамент Бордо, департамент Лион, этот
Отдел за другим заявляют о себе; шестьдесят или, скажем,
шестьдесят девять или семьдесят два респектабельных отдела либо заявляют,
либо готовы заявить. Нет, Марсель, похоже, пойдет маршем на Париж сам по себе
если понадобится. Так и город Марсель заявил, что пойдет маршем.
Но, с другой стороны, этот город Монтелимар сказал, что нет
магистрали; и даже означает "похоронить себя" под своим собственным камнем и
сначала известковым раствором, - об этом нет упоминания в Бюллетене Кана.

Такие вдохновляющие абзацы мы читаем в этой новой газете; и пыл
и красноречивый сарказм: тирады против Горы, написанные пером
Депутат Саллес; которые напоминают, по словам друзей, "Провинциалов" Паскаля.
Что еще более важно, у этих жирондистов есть генерал
главнокомандующий, некто Вимпфен, ранее подчинявшийся Дюмурье; также второстепенный
сомнительный генерал Пюизайе и другие; и делают все возможное, чтобы
собрать силы для войны. Национальные добровольцы, все, у кого доброе сердце
собирайтесь, вы, Национальные добровольцы, друзья Свободы; из наших
Города Кальвадоса, из Эра, из Бретани, издалека и вблизи:
вперед, в Париж, и покончим с анархией! Так в Кане, в начале
Июльские дни, барабанный бой и шествие, осуждение и
консультации: Штаб и армия; Совет; Клуб Каработов, антиякобинский
друзья свободы, чтобы осудить жестокого Марата. Со всем этим, а также с
редактированием бюллетеней, у национального представителя полно дел
.

В Кане это наиболее оживленно; и, как можно надеяться, более или менее оживленно
в "Семидесяти двух департаментах, которые к нам присоединяются". И во Франции,
сражающейся с киммерийскими захватническими коалициями и раздираемой внутренней войной
Вандея, _это_ вывод, к которому мы пришли: подавить
Анархия в результате гражданской войны! "Дурак и дурум", как гласит пословица, "на первый взгляд"
"мурум". Вандея горит; Сантер ничего не может там сделать; он может вернуться
домой и варить пиво. Киммерийские бомбы разлетаются по всему Северу. Это
Осада Менца стала знаменитой; --любители живописного (как засвидетельствует Гете
), умытые сельские жители обоего пола, прогуливаются туда на
Воскресенья, чтобы посмотреть на работу артиллерии и контрудары; "ты только пригибаешься
немного, пока пуля просвистит мимо". Конде капитулирует перед
Австрийцы; Королевское высочество Йоркское в эти несколько недель яростно
отбивает "Валансьен". Ибо, увы, наш укрепленный лагерь Фамар был
взят штурмом; генерал Дампьер был убит; генерал Кюстин был
обвинен - и действительно, теперь прибыл в Париж, чтобы дать "объяснения".

Против всего этого Гора и жестокий Марат должны даже противостоять
как они могут. Они, какими бы анархическими Конвенциями они ни были, публикуют декреты,
обличительные, разъяснительные, но не лишенные строгости: они излучают
Комиссаров, поодиночке или в парах, оливковые ветви в руке, еще
меч в другой. Комиссары приходят даже в Кан, но без
эффект. Математический роман и Приер по имени Кот д'Ор,
отважившиеся отправиться туда со своей оливкой и шпагой, заключены в тюрьму:
пусть Ромм пролежит под замком "пятьдесят дней"; и
обдумывает свой Новый календарь, если ему угодно. Киммерия, Вандея и
Гражданская война! Никогда Республика не была Единой и Неделимой на более низком уровне.

Среди этого смутного брожения Кана и Всего мира История особенно выделяет
одну вещь: в вестибюле особняка Интендантов, где
приходят и уходят занятые депутаты, молодая леди с пожилым камердинером,
торжественно и грациозно прощаюсь с помощником шерифа Барбару. Она из статных
Нормандская фигура: на двадцать пятом году жизни; все еще красива
лицо: ее зовут Шарлотта Корде, до сих пор носила титул Д'Арманс,
в то время дворянство еще было. Барбару передал ей записку помощнику шерифа
Дюперре, тому, кто однажды обнажил шпагу в "шипучке".
Очевидно, она отправится в Париж по какому-то делу? "Она была республиканкой
до революции и никогда не стремилась к энергии". А полнота,
решение в этой ярмарки женской фигуры: "энергией она означает
дух, который предложит один принести себя в жертву ради своей страны".
Что, если она, эта ярмарка юная Шарлотта, вытекает из ее уединенного
тишина, внезапно подобная Звезде; жестоко-прекрасная, с наполовину ангельским,
наполовину демоническим великолепием; вспыхнуть на мгновение и через мгновение стать
исчезнувшая: чтобы сохранить в памяти, такой яркой и совершенной была она,
на протяжении долгих веков!--Отказ от киммерийских коалиций снаружи и
тускло кипящие двадцать пять миллионов внутри, История будет смотреть
пристально на это прекрасное явление Шарлотты Корде; отметит
куда движется Шарлотта, как маленькая Жизнь вспыхивает так лучезарно,
затем исчезает, поглощенная Ночью.

С рекомендательной запиской Барбару и небольшим запасом багажа мы
посмотрите на Шарлотту во вторник, 9 июля, сидящую в канском дилижансе,
с местом для Парижа. Никто не прощается с ней, не желает ей доброго пути.
ее отец найдет оставленную строчку, означающую, что она уехала в Англию.
Он должен простить ее и забыть. Сонный
Усердие неуклюже продвигается вперед; среди сонных разговоров о политике и восхваления
горы; в которых она не участвует: всю ночь, весь день и снова
всю ночь. В четверг, незадолго до полудня, мы на мосту
Нейи; вот Париж с его тысячей черных куполов, цель и
цель твоего путешествия! Прибыв в гостиницу "Провиденс" на улице
Старых Огюстенов, Шарлотта требует комнату; бросается в постель; спит
весь день и ночь, до следующего утра.

На следующее утро она передает свою Записку Дюперре. Это относится
к некоторым семейным бумагам, которые находятся в руках министра внутренних дел
; которые есть у монахини из Кана, старой подруги Шарлотты по монастырю.
потребность в чем Дюперре поможет ей получить: это тогда было
Поручение Шарлотты в Париж? Она закончила это в ходе
Пятница: - но ничего не говорит о возвращении. Она видела и молча
исследовала несколько вещей. Условность, в телесной реальности, она
видела; на что похожа Гора. Живую физиономию Марата
она не могла видеть; в настоящее время он болен и прикован к дому.

Около восьми утра в субботу она покупает большой нож в ножнах
в Пале-Рояле; затем сразу же на площади де
Побеждает, садится в наемную карету: "На улицу Медицинской школы,
Номер 44". Это резиденция гражданина Марата!-- Гражданин Марат
больна, и ее нельзя увидеть; что, кажется, сильно разочаровывает ее. Значит, у нее
какие-то дела с Маратом? Несчастная прекрасная Шарлотта; несчастный
убогий Марат! От Кана на крайнем западе, от Невшателя в
крайним восточным, они оба приближается друг друга; они двое, очень
как ни странно, бизнес.--Шарлотта, возвращаясь в свою гостиницу,
отправляет Марату короткую записку; в ней сообщается, что она из Кана,
очага восстания; что она искренне желает его видеть, и
"приложит все усилия, чтобы оказать Франции большую услугу". Никакого ответа.
Шарлотта пишет другую записку, еще более срочную; отправляется с ней в путь.
около семи вечера, на дилижансе, сама. Усталые поденщики
снова закончили свою неделю; огромный Париж кружит и кипит,
многообразный по своему смутному обыкновению; в этой прекрасной фигуре есть
решимость; она движется прямо - к цели.

Желтый июльский вечер, как мы говорим, 13-го числа месяца; канун
Дня взятия Бастилии, - когда "М. Марат", четыре года назад, в толпе
Мост Пон-Неф, проницательно этим Besenval Гусар-партии, которые имели
такого распоряжения, "спешиться и сложить оружие,
тогда"; и стал заметным среди людей-патриотов. Четыре года: какой путь
он прошел: - и сидит сейчас, около половины восьмого по часам,
томится в ванне для купания в тапочках; тяжело болен; болен революционной лихорадкой, - из
какую еще болезнь эта История предпочла бы не называть. Чрезвычайно больной
и измученный, бедняга: с ровно одиннадцатью пенсами-полпенни из
наличных денег в бумажках; с ванночкой для тапочек; крепким табуретом на трех ножках.
за то, что писал, пока; и убогая... Прачка, можно называть ее
это его гражданское заведение на улице Медицинской школы; туда
и никуда больше его дорога не привела его. Не к царству
Братства и Совершенного счастья: но, несомненно, на пути к
этому?--Слушайте, снова рэп! Музыкальный женский голос, отказывающийся быть отвергнутым
это Гражданка, которая оказала бы Франции услугу. Марат,
узнавая изнутри, плачет, Впусти ее. Шарлотта Корде
принята.

Гражданин Марат, я из Кана, очага восстания, и хотел бы
поговорить с вами.--Садитесь, _mon enfant_. Итак, что предатели
делают в Кане? Какие депутаты в Кане? - Шарлотта называет некоторых.
Депутаты. "Их головы падут в течение двух недель", - прохрипел полицейский.
нетерпеливый друг народа, сжимающий свои таблички, чтобы написать: Барбару,
Петион, пишет он голой усохшей рукой, отворачиваясь в ванне:
Петион, и Луве, и... Шарлотта выхватывает свой нож из ножен
; одним уверенным ударом вонзает его в сердце писателя.
"_; МВД, дорогая amie_ (Помоги, дорогой)!" больше не может Смерти-захлебнулся сказать
или вопль. Вбегает услужливая Прачка - не осталось ни Друга
людей, ни Подруги Прачки; но его жизнь с
стоном негодования изливается наружу, в тени внизу!

И вот Марату, другу народа, пришел конец; одинокие столпники получили
внезапно сброшенный со своей колонны - _белой_, Тот, кто создал его
знает. "Патриот Парижа" может звучать втрое и десятикратно в "пособии по безработице";
ему вторит "патриот Франции"; и Конвенция: "Шабо бледнеет от
террор, объявляющий, что все они должны быть убиты ", майский указ
почести в Пантеоне, публичные похороны, прах Мирабо освобождает место для
его; и якобинские общества в плачевном красноречии, подводя итог его характеру
сравнивают его с Тем, кого они считают за честь называть "
добрый санкюлот", которого мы здесь не называем; также можно построить Часовню.,
для урны, в которой хранится его Сердце, на площади Карусель; и
новорожденных детей назовут Маратами; и разносчики из Лаго-ди-Комо пекут
горы штукатурки превращаются в некрасивые Бюсты; и Дэвид рисует свои
Картину, или смерть-сцены; и другие апофеоз состояться в качестве
человеческий гений, в этих условиях можно придумать: но Марат не возвращает
больше в свете этого солнца. Единственное обстоятельство, которое мы прочли с
явным сочувствием в старой газете Moniteur: как брат Марата
приезжает из Невшателя, чтобы попросить Конвент, "чтобы покойный
Мушкет Жан-Поля Марата будет отдан ему ". Потому что у Марата тоже был брат
и естественные привязанности; его однажды завернули в пеленки, и
спал в безопасности в колыбели, как и все мы. Дети человеческие!
Говорят, его сестра по сей день живет в Париже.

Что касается Шарлотты Корде, то ее работа завершена; воздаяние за
это близко и несомненно. Дорогая подруга и соседи по дому
бросаясь на нее, она "переворачивает кое-что из движимого имущества", укрепляется до тех пор, пока
прибывают жандармы; затем спокойно сдается; спокойно направляется в
Тюрьма Аббай: она одна тихая, вокруг нее шумит весь Париж, в изумлении, ярости
или восхищении. Дюперре арестован из-за
нее; его бумаги опечатаны, что может привести к последствиям. Фоше, в
аналогичной манере, хотя Фоше о ней даже не слышал.
Шарлотта, столкнувшись с этими двумя депутатами, восхваляет серьезность
твердость Дюперре, осуждает уныние Фоше.

В среду утром Дворец правосудия и революции был переполнен людьми.
Трибунал может видеть ее лицо; красивое и спокойное: она датирует это "четвертым".
День подготовки мира. Странный шепот пробежал по залу.
Холл, при виде нее; вы не могли бы сказать, какого характера. Тинвилль
предъявил свои обвинения и записал на пленку: ножовщик из Пале-Рояля
засвидетельствует, что он продал ей нож в ножнах; "Все эти подробности
излишне, - перебила Шарлотта. - это я убила Марата. Купить
с чьей подачи?--"Ни один." "Что искушал тебя?" "Его
преступления. Я убил человека", - добавила она, повысив голос чрезвычайно
(_экстреммент_), когда они продолжали задавать свои вопросы: "Я убил одного
человека, чтобы спасти сто тысяч; злодея, чтобы спасти невинных; дикаря
дикого зверя, чтобы дать покой моей страны. Я была республиканкой еще до
Революции; я никогда не хотела энергии". Поэтому нет ничего
сказал. Публика смотрит с удивлением: торопливые очерчиватели рисуют ее черты.
Шарлотта не осуждает: служители закона продолжают выполнять
свои формальности. Приговор - Смерть как убийцы. Своему адвокату
она выражает благодарность; в мягких выражениях, в возвышенном классическом духе. К
священнику, к которому ее посылают, она благодарит; но не нуждается ни в каком оберегании,
ни в какой призрачной или иной помощи с его стороны.

Следовательно, в тот же вечер, около половины восьмого, из
из ворот Консьержери, в Город, где все на цыпочках, выезжает роковая повозка
; на ней восседает прелестное юное создание, одетое в красное платье из
Убийца; такая красивая, безмятежная, такая полная жизни; идущая навстречу
смерть - одна среди Всего Мира. Многие снимают шляпы, отдавая честь
благоговейно; ибо какое сердце не должно быть тронуто? Другие рычат и воют.
Адам Люкс из Менца заявляет, что она больше Брута; что
было бы прекрасно умереть вместе с ней; голова этого молодого человека, кажется,
повернута. На площади Революции - лицо Шарлотты.
на лице все та же спокойная улыбка. Палачи продолжают связывать ей ноги.;
она сопротивляется, думая, что это было оскорблением; после нескольких объяснений
она подчиняется с веселыми извинениями. В качестве последнего акта, все теперь
готовы, они берут платок с ее шеи, румянец на девичьих
стыд покрывает ее лицо и шею, щеки были по-прежнему оттенком
с ним, когда палач поднял отрубленную голову, чтобы показать его
люди. "Совершенно верно, - говорит Форстер, - что он ударил по щеке
оскорбительно; я видел это своими глазами; полиция посадила его за
это".

Таким образом, самое Прекрасное и самое Убогое пришли в соприкосновение.
Столкнулись и уничтожили друг друга. Жан-Поля Марата и
Мари-Анны Шарлотты Корде внезапно больше нет. "День
Подготовки к миру"? Увы, как был возможен или подготовлен мир,
в то время как, например, сердца прекрасных Девушек в их
монастырской тишине мечтают не о рае Любви и свете
Жизнь, но Кодруса - жертвы и заслуженная Смерть? Что
двадцать пять миллионов сердец пришли в такое бешенство, это и есть
Анархия; в этом ее суть, и мир не может быть результатом
воплощение! Смерть Марата, десятикратно обострившая старую вражду, будет
хуже любой жизни. О вы, Двое несчастных, взаимно вымирающие,
Прекрасные и Убогие, спите спокойно на груди Матери, которая
родила вас обоих!

Это история Шарлотты Корде; наиболее определенная, наиболее полная:
ангельско-демоническая: как Звезда!



КОЗЕЛ ОТПУЩЕНИЯ

Из "Французской революции"


Итак, к такому выводу ты пришел, о несчастный Людовик! Сын
Шестидесяти королей по Закону должен умереть на эшафоте. Моложе шестидесяти
Короли создавали ту же самую форму Закона, форму Общества
собравшись вместе за эти тысячи лет; и превратился, так или иначе, в самую странную машину.
с другой стороны. Конечно, если это необходимо, то и она тоже
ужасна, эта Машина; мертвая, слепая; не такая, какой она должна быть; которая
быстрым ударом или холодной медленной пыткой растратила жизни и
души бесчисленных людей. И вот теперь сам Царь, или, лучше сказать,
Царственность в его лице, должна умереть здесь в жестоких пытках, подобно
Фаларису, запертому в брюхе своего собственного раскаленного докрасна Медного Быка! Так оно и есть
всегда; и ты должен знать это, о надменный тиран; несправедливость
порождает несправедливость; проклятия и ложь воистину возвращаются "всегда"
_home_, как бы далеко они ни блуждали. Невинные Луис несет грехи
многие поколения: он тоже испытывает этот человек третейского суда не
этой земле; что если у него не выше, это не было хорошо с ним.

Король, погибающий в результате такого насилия, впечатляюще взывает к воображению;
как и подобает подобным людям. И все же, по сути, умирает не король
, а человек! Царство это пальто: большого убытка в
кожи. Человек, от кого вы берете свою жизнь, ему можно все
объединенный чемпионат мира делает больше? Лалли преодолел препятствие; его рот был забит
кляпом. Несчастнейшие смертные, обреченные на то, чтобы обчищать карманы, таят в себе
целую Трагедию в пяти действиях, в этой немой боли, когда они идут к
виселицы, на которые не обращают внимания; они выпивают чашу дрожи до дна
осадок. Для королей и нищих, для справедливо обреченных и для
несправедливо обреченных умирать тяжело. Пожалей их всех: твое величайшее сострадание,
со всеми вспомогательными средствами, приспособлениями и контрастами между троном и эшафотом, как
далеко это от того, о чем жалеют!

 * * * * *

Прибыл Исповедник; аббат Эджворт, ирландец по происхождению, которого
Король знал по хорошим отзывам, незамедлительно прибыл с этой торжественной миссией.
Тогда оставь Землю в покое, ты, несчастный Король; она со своей злобой
пойдет своим путем, ты тоже можешь идти своим. Тяжелая сцена еще впереди:
расставание с нашими любимыми. Добрые сердца, окруженные той же самой
страшной опасностью, что и мы; быть оставленными _ здесь_! Пусть читатель посмотрит
глазами камердинера Клери через эти стеклянные двери, за которыми также наблюдает
Муниципалитет; и увидит самую жестокую из сцен:--

"В половине девятого дверь приемной открылась: королева
первой появилась, ведя за руку своего Сына; затем мадам Рояль и
Мадам Елизавета: все они бросились в объятия короля.
На несколько минут воцарилось молчание, прерываемое только рыданиями. Королева
сделала движение, чтобы отвести его Величество во внутреннюю комнату, где М.
Эджворт ждал их, не подозревая об этом. "Нет, - сказал король, - пойдемте"
в столовую; только там я могу вас видеть". Они
войдя туда, я закрыл за собой дверь, которая была стеклянной. Король сел
Королева по левую руку от него, мадам Елизавета по правую,
Мадам Рояль почти впереди; юный принц остался стоять
между ног своего Отца. Все они наклонялись к нему и часто держали
его в объятиях. Эта горестная сцена длилась час и три четверти;
в течение которого мы ничего не могли слышать; мы могли видеть только, что всегда, когда
король говорил, рыдания принцесс усиливались, продолжались в течение
нескольких минут; и что затем король снова начинал говорить." Итак, наш
встречи и расставания действительно заканчиваются! Горести, которые мы дарили друг другу;
бедные радости, которые мы искренне разделяли, и вся наша любовь и наши
страдания и бессмысленный труд под Земным Солнцем закончились.
Ты, добрая душа, я никогда, никогда за все века Времени, больше не увижу
тебя!--НИКОГДА! О Читатель, знакомо ли тебе это суровое слово?

Почти два часа длится эта агония; затем они разрывают себя на части.
разрываются на части. "Обещайте, что вы увидите нас завтра". Он
обещает: - Ах, да, да; еще один раз; а теперь идите, возлюбленные; взывайте к
Богу за себя и за меня!-- Это была тяжелая сцена, но она закончилась. Он
не увидит их завтра. Королева, проходя через
приемную, взглянула на муниципалитеты Цербера; и с женским
пылкость, произнесенная сквозь слезы: "_vou ;tes tous des sc;l;rats_".

Король Луи крепко спал до пяти утра, когда Клери, как он
было приказано, не разбудил его. Клери причесался: пока это продолжалось
Луи снял кольцо со своих часов и продолжал примерять его на свой
палец; это было его обручальное кольцо, которое он теперь должен вернуть в
Королева как безмолвное прощание. В половине седьмого он причастился; и
продолжил молитву и беседу с аббатом Эджвортом. Он не увидит свою семью.
Это было слишком тяжело вынести.

В восемь входят муниципалы: король сообщает им свою Волю, и
послания и вещи, которые они поначалу жестоко отказываются брать на себя
ответственность; он дает им пачку золотых монет, 125 луидоров; они должны быть
возвращены Мальзербу, который их одолжил. В девять Сантерр
говорит, что час пробил. Король просит все же удалиться на три минуты.
По истечении трех минут Сантерр снова говорит, что час пробил.
Топая по земле правой ногой, Луи отвечает:
"_Partons_" ("Пойдем"). - Как проникает грохот этих барабанов,
через бастионы и бастионы Храма, в сердце царственного
жена; скоро овдовеет! Значит, он ушел и не видел нас? A
Королева горько плачет; Сестра короля и Дети. Над всем этим
Четверых также подстерегает Смерть: все погибнут несчастной смертью, кроме одной; она,
как герцогиня Ангулемская, будет жить, но не счастливо.

У ворот Храма послышались слабые крики, возможно, голоса жалких женщин
"Благодать! Gr;ce!_" По остальной части улицы есть
тишина как в могиле. Ни один человек не вооружен разрешается там:
вооруженные, даже жалость не смеют выразить, каждый мужчина охвачен благоговейным страхом
все его соседи. Все окна опущены, никто не выглядывает
они. Все магазины закрыты. Сегодня утром по этим улицам не проезжает ни один экипаж на колесах.
по этим улицам, но только по одной. Восемьдесят тысяч вооруженных людей стоят шеренгой,
как вооруженные статуи людей; орудия ощетинились, канониры со спичками в руках
горят, но ни слова, ни движения: город словно зачарован
тишина и камень: одна карета со своим эскортом, медленно грохочущая, - это
единственный звук. Людовик читает в своей Книге благочестия Молитвы
Умирающих: грохот этого марша смерти резко отдается в ушах среди
великой тишины; но мысль стремится вознестись к небесам, и
забудь о Земле.

Когда часы пробьют десять, взгляните на площадь Революции, бывшую когда-то
Площадь Людовика Пятого: гильотина, установленная рядом со старым пьедесталом
где когда-то стояла статуя этого Людовика! Далеко вокруг все ощетинилось
пушками и вооруженными людьми: зрители толпятся в тылу; Д'Орлеан
Там эмигрантка в кабриолете. Быстрые гонцы, ораторы, мчитесь к
ратуше, каждые три минуты: рядом находится Конвент
заседает - мстит за Лепельтье. Не обращая ни на что внимания, Луи читает свои
Молитвы умирающего; он закончил только через пять минут; затем
перевозка открывает. Что нравом он? Десять разных свидетелей
дать десять разных аккаунтов ИТ. Он находится в столкновении всех темпераментов
; теперь он достиг черного Водоворота и нисхождения Смерти: в
скорби, в негодовании, в смирении, изо всех сил пытающемся смириться.
"Позаботьтесь о мистере Эджворте", - прямо приказывает он лейтенанту, который сидит с ними.
затем они вдвоем спускаются.

Бьют барабаны: "_Taisez-vous_ (Тишина)!" - кричит он "в
ужасный голос (_d'une voix terrible_)". Он поднимается на эшафот, не без промедления.
на нем красно-коричневый сюртук, серые бриджи и белые чулки.
Он снимает сюртук; остается обнаженным в жилете с рукавами из
белой фланели. Палачи приближаются, чтобы связать его: он отвергает,
сопротивляется; аббату Эджворту приходится напомнить ему, как Спаситель, в которого люди
верят, подчинился тому, чтобы его связали. Его руки связаны, голова непокрыта;
роковой момент настал. Он подходит к краю Эшафота, "его
лицо очень красное", и говорит: "Французы, я умираю невиновным: я говорю вам это с
Эшафота и почти предстаю перед Богом. Я прощаю своих
врагов; Я желаю, чтобы Франция..."Генерал на коне, Сантер или
другой выскакивает вперед с поднятой рукой: "Тамбурс!" Барабаны
заглушают голоса. "Палачи, исполняйте свой долг!" Палачи,
Отчаявшиеся, чтобы их самих не убили (для Сантера и его вооруженных
Ряды будут бить, если они не), захватить незадачливый Луи: шесть
они в отчаянии, ему поодиночке, отчаянно, изо всех сил; и привязать его
их планка. Аббат Эджворт, наклонившись, обращается к нему: "Сын Святого
Людовик, вознесись на Небеса". Топор со звоном опускается; Жизнь короля оборвана
прочь. Это понедельник, 21 января 1793. Он был в возрасте
Тридцать восемь лет четыре месяца и двадцать восемь дней.

Палач Самсон показывает Голову: свирепый крик _Vive la
Республика поднимается и разрастается; фуражки подняты на штыках, шляпы машут:
студенты Колледжа четырех наций поднимают их на дальней набережной.;
швырни его над Парижем. Д'Орлеан уезжает в своем кабриолете:
Члены городского совета потирают руки, говоря: "Дело сделано, это сделано".
сделано". В кровь макают носовые платки, наконечники копий.
Палач Самсон, хотя он впоследствии отрицал это, продает пряди
волос: куски темно-коричневой шерсти еще долго носят кольцами. И вот,
примерно через полчаса это было сделано, и вся толпа разошлась.
Кондитеры, продавцы кофе, молочники выкрикивают свои банальные фразы
мир продолжает двигаться, как будто это обычный день. По словам Прюдомма, в тот вечер в
кофейнях Патриот пожал руку
Патриоту более сердечно, чем обычно. Только через несколько дней после этого,
по словам Мерсье, общественные деятели увидели, насколько это было серьезно.

Это, бесспорно, серьезно; и будет иметь последствия. На
следующее утро, Роланд, так долго впитывавший в губы отвращение и
огорчение приводит к его кончине. Ему приходится врать все готовы, верно
черным-по-белому до предела гроша: он хочет, но иметь
ревизию, что он может уйти в отставку в отдаленные мрака, в страну и
его книги. Они никогда не будут проверяться, эти счета: он никогда не будет
вам на пенсии туда.

Это было во вторник, что Роланд отстранен. В четверг состоится Lepelletier
Похороны Сен-Фаржо и переход в Пантеон великих людей.
Примечательно как дикое зрелище зимнего дня. Тело несут наверх,
полуголое; простыня обнажает смертельную рану; сабля и
окровавленная одежда выставляет себя напоказ; под "скорбную музыку" раздаются резкие завывания.
n;ni;. Дуб-коронки душ вниз из окна; президент Vergniaudбыл прогулок
есть, с Конвенцией, с якобинского общества, и все патриоты
каждый цвет, все скорби брат.

Примечательно также другое - Похороны Лепеллетье; это было
последнее выступление этих людей с концертом! Все партии и деятели
Общественного мнения, которые возбуждают эту растерянную Францию и ее Конвент, теперь
стоят, так сказать, лицом к лицу, кинжал к кинжалу; королевская
Жизнь, вокруг которой все они бились, была повержена.
Дюмурье, завоевывающий Голландию, во главе
Армий выражает зловещее недовольство. Люди говорят, что у Дюмурье будет король; что молодой Д'Орлеан
Его королем будет Эгалитэ. Депутат Фоше в "Journal des Amis"
проклинает свой день более горько, чем Иов; ссылается на кинжалы
Цареубийцы, "Аррасские гадюки" или Робеспьеры, Плутоны Дантоны,
ужасные мясники Лежандр и Симулякры д'Эрбуа, отправить его поскорее
в другой мир, отличный от _theirs_. Это те-Деум Fauchet, в
Победы Бастилии, из пребывания в соц. Резким был смертоносный град
шляются один флаг-на-перемирие, о том, что День взятия Бастилии, но это был
мягкий на такие обломки, большие надежды, так как это; это новый золотой век буду
в свинцовых примесей и сернистых черный Вечного
Тьма!




БЛИСС КАРМАН

(1861-)

ЧАРЛЬЗ Г. Д. РОБЕРТС

[Иллюстрация: БЛИСС КАРМАН]


Блисс карман родился в Фредериктон, Нью-Брансуик, 15 апреля,
1861. По обе стороны дома, к которой он принадлежит, что единая империя
Лоялисты, которые во времена Американской революции пожертвовали
богатством и непринужденностью ради принципа и гневно отошли от молодежи
республика, чтобы создать новое содружество в дебрях Канады. Его
отцом был Уильям Карман, секретарь суда, человек влиятельный и
выдающийся в своей провинции. Его мать была одной из Блисс в
Фредериктоне, лоялистской ветви семьи из Коннектикута, к которой принадлежала
Мать Эмерсона. Мистер Карман получил образование в колледже
Школа и Университет Нью-Брансуика, оба во Фредериктоне. Он
отличился в классике и математике, получил степень бакалавра в
1881 году, степень магистра в 1884 году, а затем прослушал частичные курсы в
Эдинбург и Гарвард. Он был редакционно связан с несколькими американскими периодическими изданиями
Среди них "Индепендент" и "Чапбук",
но сейчас посвящает себя исключительно литературе. Он делит свое время
между Бостоном и Вашингтоном, возвращаясь в Приморские провинции на
жаркие месяцы каждого года. Мистер Карман выпустил свой первый том
стихотворений в 1893 году, когда он уже завоевал репутацию автора для
журналов. Том назывался "Отлив на Гран-Пре: книга
Лирики". Она была опубликована в Нью-Йорке и Лондоне и быстро распространилась по всему миру.
второе издание. Не менее успешным был том под названием "Песни из
Бродяги", опубликованный в 1894 году. Около половины стихотворений в этом томе
принадлежат мистеру Ричарду Хови, чье имя стоит на титульном листе вместе с
именем мистера Кармана. В 1895 году вышла книга "За Аррасом: книга о
Невидимом". Большая часть известных работ мистера Кармана до сих пор не собрана.

В том порыве интеллектуальной энергии, который в последнее время завоевал
Канада - показатель признания в мире литературы г-на Кармана.
Работа сыграла большую роль. Характеристики канадского
школу, возможно, можно определить как определенное полусуфристическое поклонение
природе в сочетании со свежестью видения и чуткостью к интерпретации
значимости внешнего мира. Эти характеристики находят
яркое выражение в стихах мистера Кармана. И они находят выражение в
высказывании, настолько новом и самобытном, что его влияние уже ощущается
активно в стихах его современников.

Есть два термина, которые в высшей степени применимы к мистеру Карману. Это
Лирик и Символист. Его нота - это всегда лирическая нота. "Лирический
крик" пронизывает все его интонации. Если это правда, что поэзия - это
ритмичное выражение мысли в словах, сплавленных с эмоциями, затем в его работах
мы поражены полнотой слияния. Каждая
фраза наполнена лирической страстью. В лучшем случае результатом является стихотворение
, которое не только поражает слух своей гармонией, но в то же время
обращается к сердцу и интеллекту. Когда результат меньше
успешное иногда кажется, как будто мысли были слишком сильно разбавлены
со словами, - как будто, в самом деле, словесная музыка и словесные раскраски
допускается, чтобы занять место законного процесса. Даже в
такие случаи, стих, однако туманные по смыслу, редко без
некоторые тонкости техники, Шарм дикцией, чтобы оправдать его
существования. Но есть стихи мистера Кармана, в которых то, что на первый взгляд кажется
затемненностью чрезмерно ослабленной мысли, на самом деле является
попыткой выразить мысль в терминах чистой музыки или чистого цвета. В
любопытном и прекрасном стихотворении под названием "За пределами гаммы" он развивает
теорию единства и взаимозаменяемости формы, звука и
цвета.

В вопросе концепции и интерпретации мистер Карман является
символист. Это слово не используется здесь в каком-либо ограниченном смысле, и
его следует отделить от любых ассоциаций с символами воюющих школ
. Истинный символист - и все выдающиеся художники мира
были в этом смысле символистами - признает, что существуют истины
слишком обширные и слишком тонкие, чтобы выдержать определение в научных терминах.
Они ускользают от устоявшихся слов; как слабая звезда с наступлением вечера,
ускользает от глаз, которые ищут ее напрямую, раскрываясь перед
взгляд со стороны. мистер Карман сообщает нам, по предложению
волнующий цвет и неповторимый фразы, восприятие и эмоции, которые
более строго определенными метод никогда не может захватить.

В теме г-н карман-это простой и элементарной. Он рассматривает свои
темы с любопытством, часто причудливо; но это темы
универсального и вечного значения - жизни, любви и смерти, широкого
аспекты внешнего мира, "глубинное сердце человека" и дух
который информирует их всех. Его песня иногда в миноре, звучная
и пронзительная; иногда в большом и мужественном мажоре, - как, например
когда он поет "Боевую песнь Гамельбы", благодаря своему богатому воображению,
проницательность и лирическую страсть он дополняет тонким юмором, излиянием
широкой и терпимой человечности. Это хорошо проиллюстрировано в
"Отставке" и "Более древнем моряке". Его главными недостатками, помимо
уже упоминавшихся случайных неясностей, являются тенденция
рыхлость структуры в его более длинных стихотворениях, и время от времени, как в
частях "Безмолвного жильца", браунинговский переход в жесткость и
облысение, когда эффект, на который нацелены, - это разговорная простота.

 [Подпись: Чарльз Г. Д. Робертс]



ХАК И ХЬЮ


 Хак и Хью были сынами Божьими
 На более ранней земле, чем сейчас;
 Один был по правую руку от него, другой по левую,
 Подчинялись, как он их учил.

 И Хак был слеп, и Хью был нем,,
 Но у обоих было дикое, необузданное сердце;
 И спокойная воля Бога была их пылающей волей,
 И сутью их труда было искусство.

 Они сотворили луну и звезды в поясе.,
 Они отправили солнце в путь.;
 Они ослабили пояс и вуаль моря,
 Ветер и пурпурный прилив.

 И цветок, и зверь под их руками
 Красота и скорость переросли,--
 Яростную неуклюжую руку Хака,
 И прославляющая рука Хью.

 Затем из огня и глины они вылепили человека,
 И покрасили его в розово-коричневый цвет;
 И сам Бог сильно дунул ему в глаза:
 "Пусть они горят, пока не дотлеют!"

 "Ну вот!" - сказал Хэк, и "Ну вот!" - подумал Хью.
 "Мы отдохнем, ибо наш труд окончен".
 Но "Нет", - сказал Мастер-Мастер,
 "Ибо ваш труд только начался.

 "И вы, которые служили мне в древности как Богу
 , Будете служить мне заново как человек,
 Пока я не осуществлю мечту, которая в моем сердце
 И не доведу до совершенства более грандиозный план ".

 И все еще мастер над своим ремеслом,
 В неясном белом свете рассвета,
 С Божьей спокойной волей для его пылающей воли
 Пока наступает восходящий день,

 Тоскующий, стремительный к ветру, ленивый, дикий,
 Трудится с этими двумя тенями,--
 Дрожащая беспокойная рука Хака,
 И неутомимая рука Хью.

 Из "За Арраса": авторское право 1895 года, Лэмсон,
 Вольф и компания



У ГРАНИТНЫХ ВОРОТ


 Остановился, чтобы закрыть дверь.
 Парень по имени Ветер.
 С тайной впереди,
 И скрытностью позади,

 Портал ждет и меня тоже
 В радостном доме весны;
 Однажды я пройду через него
 И оставлю вас в недоумении.

 Он лежит за границей
 Вечера или начала дня,
 Тихий, тусклый и большой,
 Врата всех времен.

 Там воюют днем и ночью
 Мои полевые братья;
 И я буду знать дорогу
 Их лесные песни раскрыли это.

 Сумерки сохранят какие-то следы
 Всей моей лучезарной команды
 Кто исчез в том месте,
 Эфемерный, как роса.

 В сумеречный сумрак,
 Синий мотылек и стрекоза
 Отправляющиеся в путешествие в одиночку,--
 Будут ли вы храбрее меня?

 Там расцветут невинные,
 И белая вишня,
 С березовым и ивовым оперением
 Чтобы вымостить для меня дорогу.

 Дикие иволги тогда
 Наполнят золотой воздух
 Снова наполнят радостью,
 И темное сердце осмелится

 Возобновить старое желание,--
 Настоятельную потребность весны
 Быть оранжевым огнем
 Это склоняет серое крыло мира.

 И одинокая лесная птица - Слушайте!
 Козодой, всю ночь напролет,
 Молотящий летнюю тьму
 Своим тусклым цепом песни!--

 Это будет лирический подъем,
 Когда все мои чувства обострятся,
 Чтобы перенести меня через разлом
 В голубые дали сна.

 И вот я ухожу за пределы
 Утешения твоей руки.
 Но, ах, такой храбрый и любящий!
 В той стране завтрашнего дня,

 Где подвиг и дерзновение терпят неудачу,
 Но радость во веки веков
 Будет трепетать и преобладать
 У узкой двери,

 Где печаль стучится слишком поздно,
 А скорбь запоздала,
 За гранитными воротами
 Будут мысли о тебе.

 Из "За Арраса": авторское право 1895 года, Лэмсон,
 Вольф и компания



ДИТЯ МОРЯ


 Любовник чайлд Марджори
 У него был один белый час жизни, наполненный до краев;
 Теперь старая кормилица, бушующее море,
 Убаюкивает его.

 Дочь малютки Марджори
 В ее жилах течет, чтобы биться и бежать,
 Радостное неукротимое море,
 Сильное белое солнце.

 Авторское право принадлежит Блисс Карман.




ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ

(ЧАРЛЬЗ ЛЮТВИДЖ ДОДЖСОН)

(1832-)


То, что автором лучшего бредового сочинения на этом языке должен быть
профессиональный математик и логик, - это не парадокс, а
последовательность. Гимнастка не может отвлечь нас, делая вид, что теряет равновесие
если, конечно, прекрасно умеет держать равновесие. Актеры, которые контрафакт
маразм должен быть остро вменяемым. Только грамотный филолог-классик может
писать хорошие macaronics; только хороший поэт может писать хитрые вирши. В
эффективно использовать сленг могут только те, кому в этом нет необходимости
использовать его вообще. Тон и настроение ума, о которых свидетельствуют эти сухие
и строгие этюды, также не противоречат самой воздушной игре фантазии или
самому безумному веселью. Одно действительно часто отличается от другого,
и никакие интеллектуальные наклонности ни в малейшей степени не связаны с каким-либо особым
темпераментом. Экстравагантные шутки могут сочетаться со склонностью к
геометрии или страсти к анализу, а также с любовью к картинам или
лошадям.

Но происхождение "Алисы в стране чудес" и ее собратьев ближе
для интеллектуального существа их создателя даже больше, чем это. Очень легкая
взгляд на вопрос и показывает, что механизм их работы
одна учатся использовать слова с лучших точности, чтобы учить других
используйте их так, чтобы остро критиковать каких-либо несоответствий или неопрятности
их использование, и беспощадно глумиться над любой неопределенности или несогласованности в
думал, или дикцию. Фантастическая структура и непоследовательные сцены из
этих чудесных историй скрывают от популярного взгляда качества, которые
придают им превосходный ранг и непреходящее очарование.

Простой механизм, каким бы хитроумным и забавным он ни был, не позволил бы
развлекайте не только одним чтением; этому можно и часто подражали
наряду с воплощенными детскими стишками и старыми пилами. И все же
эти гротескные химеры, созданные Льюисом Кэрроллом, так же живы
для нас, как персонажи Диккенса или "Легенд Инголдсби", и
даже в большей степени для старших, чем для детей. Кто не знает и
восторг у Короля и королевы и Валет Червей, элегантный белый
Кролик и самовлюбленному и односложные гусеница, Чеширский
Кот и Черепаха Квази, Мартовский заяц, Шляпник и
Соня; или шахматный Белый король, Ферзи и Белый Конь,
морж и Плотник из Страны Зазеркалья?

Сам генезис многих из них является логическим анализом популярного сравнения на трезвую голову
, такого как "ухмыляющийся, как чеширский кот", "безумный, как
шляпник" или "Мартовский заяц", "спящий как соня" и т.д.; и a
большая часть их остроумия и веселья состоит в пьесах с двусмысленными выражениями
в современном употреблении, например, в классических "джем через день", "Французский,
музыка и стирка", "Название песни называется..." или в пародиях
на знакомых стихах (или на духе баллад, а не на формулировках
, как в "Бармаглоте"), или в кучах стихосложенных
_non-sequiturs_, как в изысканном "стихотворении", прочитанном на суде над Червонным валетом
. Аналитик и логик так же очевидны в "Алисе"
, как и в лекциях, которые читал автор, или в технических работах, которые он опубликовал
; только превращая свою критику и свои "доведения до абсурда"
в основу остроумного дурачества вместо серьезных уроков или дидактических работ
. Следовательно, хотя его чудо-книги номинально предназначены для детей, и
радуйте детей своими более дешевыми и заурядными качествами.
их настоящая аудитория - наиболее образованная и проницательная часть.
зрелый мир; к которому он обращается почти исключительно таким
отрывки как раблезианская сатира на суд присяжных в "Алисе в
Страна чудес", или толпа в "Сильвии и Бруно", кричащая "Меньше хлеба!
Больше налогов!" перед домом лорда-канцлера, или бесконечно
трогательный пафос "Диковинного дозора".

"Алиса в стране чудес" появилась в 1865 году; она сразу вызвала всеобщее
восхищение и была переведена на многие языки. Автором
редчайшая удача, она была проиллюстрирована художником (Джон Тенниел)
который настолько глубоко проникся ее духом, что персонажи в
народной памяти в такой же степени отождествляются с его картинами, как и с Льюисом
Текст Кэрролла и никакое другое их представление не были бы выдержаны.
"Зазеркалье" последовало в 1871 году; его прозаический материал был
почти таким же, как у его предшественника - главы о белом
Рыцарь полностью равен лучшему из другого, - и его стихи
превосходны. Часть первой книги была основана на карточной игре; вторая
вся сеттинге Второй базируется на шахматные ходы, и Элис
прогресс в queenship вдоль борта. Он опубликовал несколько книг
в юмористической прозе и стихах С; некоторые из стиха равно лучшие
из двух его лучших книг, но проза, как правило, избалованы сознательное
морализм, как и в 'Сильви и Бруно, который вместе с тем содержит некоторые
его счастливый бред стих. "Охота на снарка" - бессмыслица.
сказка в стихах, но, как ни странно, лучшее в ней - его прозаические приметы.
"Рифма и разум" - это сборник стихов, некоторые из которых очень достойны
в своем роде: "Три голоса" растянуты и плохо закончены, но в них есть
несколько отрывков, которые заслуживают того, чтобы быть классическими.

Льюис Кэрролл на самом деле преподобный Чарльз Лютвидж Доджсон, который
(не любит публичности) живет на пенсии в Оксфорде, и мир
мало знает о нем. Он родился в 1833 году и получил ученую степень в
Крайст-Черч, Оксфорд, с отличием по математике. В 1861 году он
принял сан в Англиканской церкви. С 1855 по 1881 год он был
преподавателем математики в Крайст-Черч, Оксфорд. Он опубликовал
несколько работ по математике, в том числе "Евклид и его современная
Соперники" и "Любопытная математика", очень ценная работа. "Запутанный
Сказка", "Проблемы с подушками" и "Логическая игра" являются научными и
юмористическими, но их ценят только специалисты по математике и
логике. В восторге от "Алисы в стране чудес" с ее появлением, Queen
Виктория попросила мистера Доджсона прислать ей другие его работы; и в ответ "Льюис
Кэрролл" прислал ей свой "Элементарный трактат о детерминантах" и другие
математические работы. Редко бывает, чтобы дуализм ума-писать
то бессмыслицу, столь тщательно и энергично остроумную, а теперь исследовать
"тонкости высшей математики" - имеет более любопытную иллюстрацию.
Конечно, иллюстрация редко бывает столь же увлекательной для публики.



АЛИСА, ПОРОСЕНОК И ЧЕШИРСКИЙ КОТ

Из "Приключений Алисы в Стране чудес"


"Вот! можешь немного покормить его, если хочешь!" - сказала герцогиня Алисе.
С этими словами она протянула ей ребенка. "Я должна пойти и подготовиться"
сыграть в крокет с королевой, - и она поспешила из комнаты.
Кухарка бросила ей вслед сковородку, когда она уходила, но она просто промахнулась.

Алиса поймала ребенка с некоторым трудом, так как это был
маленькое существо странной формы, раскинувшее руки и ноги во все стороны
"Совсем как морская звезда", - подумала Алиса. Бедняжка
фыркала, как паровая машина, когда она поймала ее, и продолжала
сгибаться пополам и снова выпрямляться; так что
в целом, в течение первой минуты или двух, это было все, что она могла
сделать, чтобы удержать это.

Как только она научилась правильно ухаживать за ним (что заключалось в том, чтобы
скрутить его в нечто вроде узла, а затем крепко держать за
правое ухо и левую ногу, чтобы предотвратить его самоотвержение), она
вынес его на открытый воздух. "Если я не заберу этого ребенка с собой"
подумала Алиса, "они наверняка убьют его через день или два:
разве не было бы убийством оставить его здесь?" Последние слова она произнесла вслух
, и малышка хрюкнула в ответ (к этому времени она перестала чихать
). "Не ворчи", - сказала Алиса. - "Это совсем не то.
правильный способ самовыражения".

Малыш снова хрюкнул, и Алиса с тревогой заглянула ему в лицо
чтобы понять, что с ним такое. Не могло быть никаких сомнений в том, что у него
был очень вздернутый нос, гораздо больше похожий на рыло, чем на настоящий;
также ее глаза слишком маленькие, для ребенка: в целом,
Элис не нравится, что на всех, - "но, возможно, это было
только всхлипывает", - подумала она, и посмотрела ему в глаза, чтобы увидеть, если
там были какие-то слезы.

Нет, слез не было. "Если ты собираешься превратиться в свинью, моя дорогая", - серьезно сказала Алиса, "Я больше не буду иметь с тобой ничего общего.
Учти!" - крикнула Алиса. - "Я больше не буду иметь с тобой ничего общего.
Учти!" Бедняжка снова всхлипнул (или хрюкнул, он был
трудно сказать!), и они пошли на какое-то время в тишине.

Алиса только начала думать про себя: "Ну и что же мне теперь делать
с этим существом, когда я вернусь домой?" когда он снова крякнул, так
яростно, что она заглядывала в его лицо в некоторой тревогой. На этот раз
там может быть ошибка _но_ об этом: это был ни больше, ни меньше
чем свинью, и она чувствовала, что было бы совершенно абсурдно для нее
носить его дальше.

Таким образом, она установила маленькое существо вниз, и очень обрадовалась, увидев его
рысь тихо в лесу. "Если бы он вырос, - сказала она себе
, - это был бы ужасно уродливый ребенок, но из него получается
довольно симпатичный поросенок, я думаю". И она стала думать о других
дети, которых она знала, которые могли бы отлично сыграть роль свиней, и как раз говорила
себе: "Если бы только знать правильный способ изменить их ..." когда она
был немного поражен, увидев Чеширского кота, сидящего на ветке
дерева в нескольких ярдах от нас.

Кот только ухмыльнулся, когда увидел Алису. Он выглядел добродушным, подумала она.
и все же у него были очень длинные когти и множество зубов, поэтому она
почувствовала, что к нему следует относиться с уважением.

- Чеширский кот, - начала она довольно робко, поскольку совсем не знала, понравится ли ему это имя.
однако он лишь слегка ухмыльнулся
шире. "Ну же, пока все в порядке", - подумала Алиса и продолжила.:
"Не могли бы вы сказать мне, пожалуйста, в какую сторону мне отсюда идти?"

"Это во многом зависит от того, куда ты хочешь попасть", - сказал Кот.

"Мне все равно, куда..." - сказала Алиса.

"Тогда не имеет значения, в какую сторону ты пойдешь", - сказал Кот.

"... главное, чтобы я был где-нибудь", - добавила Алиса в качестве объяснения.

"О, ты обязательно это сделаешь, - сказал Кот, - если только будешь идти достаточно долго"
.

Алиса почувствовала, что этого нельзя отрицать, поэтому она попробовала другой
вопрос. - Что за люди живут где-то здесь?

"В том направлении", - сказал Кот, махнув правой лапой,
"живет Шляпник; и в том направлении", махнув другой лапой,
"живет Мартовский заяц. Заходите к любому, кто вам нравится: они оба сумасшедшие".

"Но я не хочу находиться среди сумасшедших людей", - заметила Алиса.

"О, ты ничего не можешь с этим поделать", - сказал Кот: "Мы все здесь сумасшедшие. Я
сумасшедший. Ты сумасшедший".

"Откуда ты знаешь, что я сумасшедший?" - сказала Алиса.

"Должно быть, так и есть, - сказал Кот, - иначе ты бы сюда не пришел".

Элис не думала, что это вообще что-то доказывает; однако она продолжила: "И
откуда ты знаешь, что ты сумасшедший?"

"Начнем с того, - сказал Кот, - что собака не сумасшедшая. Ты это допускаешь?"

"Я полагаю, да", - сказала Алиса.

"Ну что ж, - продолжал Кот, - вы видите, как собака рычит, когда сердится,
и виляет хвостом, когда ей приятно. Теперь _ Я_ рычу, когда мне приятно,
и виляю хвостом, когда злюсь. Следовательно, я злюсь.

"Я_ называю это мурлыканьем, а не рычанием", - сказала Алиса.

"Называй это как хочешь", - сказал Кот. "Ты сегодня играешь в крокет с
Королевой?"

"Я бы очень этого хотела", - сказала Алиса, - "но меня еще не пригласили"
.

"Ты увидишь меня там", - сказала Кошка и исчезла.

Алиса не очень этому удивилась, а она так же используется для
странные вещи творятся. В то время как она все еще смотрела на то место, где
это было, как вдруг он снова появился.

"Кстати, а что стало с ребенком?" - спросил Кот. "Я чуть не
забыл спросить".

"Он превратился в поросенка", - ответила Алиса очень тихо, как будто
Кот вернулся естественным путем.

"Я так и думал", - сказал Кот и снова исчез.

Алиса немного подождала., наполовину ожидая увидеть его снова, но он не появился.
и через минуту или две она пошла в том направлении, в
котором, как говорили, жил Мартовский заяц. "Я уже видела шляпников раньше", - сказала она себе.
"Мартовский заяц будет интереснее всего",
и, возможно, поскольку сейчас май, он не будет "безумным бредом" - по крайней мере, не настолько
таким же безумным, каким это было в марте". Сказав это, она подняла глаза и увидела
Кот снова сидел на ветке дерева.

"Ты сказал свинья или инжир?" - спросил Кот.

"Я сказала "свинья", - ответила Алиса. - "и я бы хотела, чтобы ты перестал появляться
и исчезаешь так внезапно: от тебя просто кружится голова.

"Хорошо", - сказал Кот; и на этот раз он исчез довольно медленно,
начиная с кончика хвоста и заканчивая ухмылкой, которая
оставалась еще некоторое время после того, как все остальное исчезло.

"Что ж! Я часто видела кошку без ухмылки, - подумала Алиса. - Но а
ухмылка без кошки! - это самое любопытное, что я когда-либо видела за всю свою
жизнь!"



ВОСПИТАНИЕ КВАЗИ-ЧЕРЕПАХИ

Из "Приключений Алисы в Стране чудес"


- Когда мы были маленькими, - наконец продолжил Квази-Черепаха более спокойно,
хотя все еще время от времени слегка всхлипывал, - мы ходили в школу в
море. Хозяин был старой Черепахой - мы привыкли называть его Черепаха...

"Почему ты назвал его Черепахой, если он не был Черепахой?" Спросила Алиса.

"Мы назвали его Черепахой, потому что он учил нас", - сердито сказал Квази-Черепаха.
"На самом деле ты очень тупой!"

"Тебе должно быть стыдно за то, что ты задаешь такой простой вопрос".
вопрос, - добавил Грифон; и затем они оба замолчали и посмотрели
на бедную Алису, которая чувствовала, что готова провалиться сквозь землю. Наконец Грифон
Грифон сказал Квази-Черепахе: "Езжай дальше, старина! Не занимайся этим весь
день!" и он продолжил в таких словах:--

"Да, мы ходили в школу в море, хотя ты можешь в это не поверить..."

"Я никогда не говорила, что не ходила!" - перебила Алиса.

"Ты ходил", - сказал Черепаха Квази.

"Придержи язык!" - добавил Грифон, прежде чем Алиса смогла заговорить снова.
Черепаха Квази продолжала.

"У нас было лучшее образование - фактически, мы ходили в школу каждый день
"

"'ve_ _И-нибудь школе тоже," сказала Алиса. "тебе не стоит быть таким
гордый, как все".

"С массовкой?" - спросила Алиса, Черепаха немного тревожно.

"Да," сказала Алиса, "мы учили французский и музыку".

"А стирку?" сказал Черепаха Квази.

"Конечно, нет!" - возмущенно сказала Алиса.

"А! значит, ваша школа была не очень хорошей", - сказал Квази-Черепаха
с огромным облегчением в голосе. "Сейчас в _ours_ они в конце
законопроект, французский, музыка, _и washing_--дополнительное.'"

"Ты бы не хотел он много," сказала Алиса, "жил на самом дне
моря".

"Я не мог себе позволить, чтобы узнать это", - сказал макет Черепаха со вздохом. "Я"
"всего лишь прослушала обычный курс".

"Что это было?" - спросила Алиса.

"Шатаясь и корчась, конечно, для начала", - ответил Квази-Черепаха
. "А затем различные разделы арифметики - Честолюбие,
Отвлечение внимания, Уродство и Насмешка".

"Я никогда не слышала об "Уродстве"", - осмелилась сказать Алиса. "Что это такое?"
Грифон удивленно поднял обе лапы. - "Уродство"?" - спросила Алиса. "Что это?".

"Что это?" "Никогда не слышал о "
уродство!" - воскликнуло оно. "Полагаю, ты знаешь, что такое "украшать"?"

"Да", - сказала Алиса с сомнением. "Это
означает ...делать... что-либо... красивее".

"Ну что ж, - продолжал Грифон, - если ты не знаешь, что такое уродовать
, то ты простофиля".

Алисе не хотелось задавать больше никаких вопросов по этому поводу, поэтому
она повернулась к Черепахе Квази и спросила: "Чему еще тебе нужно было научиться?"

"Ну, там была Тайна", - ответил Квази-Черепаха, отсчитывая время.
сюжеты на его хлопушках: "Тайна, древняя и современная, с
Мореграфия; затем растягивание - учителем растягивания был старый морской угорь,
который приходил раз в неделю: _ он_ научил нас растягивать, растягиваться
и сворачиваться в кольца в обморок ".

"Что это было, как девчонка?" сказала Алиса.

"Ну, я не могу показать его тебе, сам," макет Черепаха сказала: "я тоже
жесткая. И Грифон так и не научился этому".

"Не было времени", - сказал Грифон: "Я ходил к классическому мастеру,
хотя. Он был старым крабом.

"Я никогда не ходил к нему", - со вздохом сказал Квази-Черепаха. "Он учил
Смеху и горю, как они обычно говорили".

"Так он и сделал, так он и сделал", - сказал Грифон, вздыхая в свою очередь, и
оба существа закрыли морды лапами.

"И сколько часов в день вы занимались уроками?" Элис сказала, в спешке
чтобы сменить тему.

"Десять часов в первый день", - сказал макет Черепаха: "девять-в следующий и
так далее".

"Какой любопытный план!" - воскликнула Алиса.

"Вот почему они называются уроками", - заметил Грифон.:
"потому что их становится меньше день ото дня".

Это была совершенно новая идея для Элис, и она немного подумала над ней.
прежде чем сделать следующее замечание. "Тогда одиннадцатый день, должно быть, был
праздничным?"

"Конечно, это было так", - сказал Квази-Черепаха.

"И как ты справился с двенадцатым?" Алиса нетерпеливо продолжала:

"Все, хватит про уроки," Грифон прервал очень
решил тон.



ЧЕТКОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

Из 'Алисы в стране чудес


 Они сказали мне, что вы были с ней,
 И упомянул меня к нему:
 Она дала мне хорошую характеристику,
 Но сказала, что я не умею плавать.

 Он прислал им сообщение, что я не поехала.
 (Мы знаем, что это правда);
 Если она будет настаивать на этом,
 Что будет с тобой?

 Я дал ей один, они дали ему два.,
 Вы дали нам три или больше;
 Все они вернулись от него к тебе,
 Хотя раньше были моими.

 Если мне или ей выпадет шанс оказаться
 Вовлеченными в это дело,
 Он доверяет тебе освободить их,
 Точно так же, как это было с нами.

 Я думал, что ты был
 (До того, как у нее случился этот припадок)
 Препятствием, которое встало между
 Ним, нами и этим.

 Не давай ему понять, что они ей понравились больше всего.,
 Ибо это всегда должно быть
 Секретом, хранимым от всех остальных,
 Между тобой и мной.



МОРЖ И ПЛОТНИК

Из "Зазеркалья"


 Над морем сияло солнце.,
 Сияя изо всех сил:
 Он сделал все возможное, чтобы сделать
 Волны гладкой и яркой--
 И это было странно, потому что это было
 Середина ночи.

 Светит луна угрюмо,
 Потому что она думала, что Солнце
 У него не было никаких дел, чтобы быть там
 После того, как день закончился--
 "Это очень невежливо с его стороны", - сказала она,
 "Прийти и испортить веселье!"

 Море было мокрым, насколько это вообще возможно,
 Пески были сухие, как сухие.
 Не было видно ни облачка, потому что
 На небе не было ни облачка.
 Над головой не летало ни одной птицы.--
 Не было птиц, чтобы летать.

 Морж и Плотник
 Мы шли совсем рядом;
 Они плакали, как ни в чем не бывало, при виде
 Такого количества песка:
 "Если бы это только убрали",
 Они сказали: "Это было бы великолепно!"

 "Если бы семь горничных с семью швабрами
 Мыли его полгода,
 Как ты думаешь, - сказал Морж,
 - Смогут ли они расчистить его?
 "Сомневаюсь", - сказал Плотник,
 И пролил горькую слезу.

 "О устрицы, пойдем прогуляемся с нами!"
 Морж действительно умолял.
 "Приятной прогулки, приятной беседы",
 По соленому пляжу:
 Мы не можем обойтись более чем четырьмя,
 Протянуть руку каждому.

 Самая старшая Устрица посмотрела на него.,
 Но никогда ни одному его слову :
 Старший устрицы подмигнул глазом,
 И покачал тяжелой головой--
 Смысл сказать, что он не выбирал
 Оставить ойстер-кровать.

 Но четверо молодых устриц поспешил вверх,
 Все жаждали угощения.:
 Их пальто были вычищены, лица умыты.,
 Их обувь была чистой и опрятной.--
 И это было странно, потому что, вы знаете,,
 У них не было ног.

 За ними последовали еще четыре Устрицы,
 И еще четыре.;
 Наконец они появились, густые и быстрые.,
 И еще, и еще, и еще.--
 Все прыгали по пенистым волнам.,
 И карабкались к берегу.

 Морж и Плотник
 Прошли милю или около того,
 А затем они присели на камень
 Удобно расположенный низко:
 И все маленькие Устрицы встали
 И ждали, выстроившись в ряд.

 "Пришло время", - сказал Морж,
 "Поговорить о многих вещах:
 О башмаках - и кораблях - и сургуче для печати--
 О капусте - и королях--
 И о том, почему море такое кипящее--
 И есть ли у свиней крылышки".

 "Но подождите немного, - закричали Устрицы,
 "Прежде чем мы начнем нашу беседу".;
 Потому что некоторые из нас запыхались.,
 И все мы толстые!"
 "Не спешите!" - сказал Плотник.
 Они горячо поблагодарили его за это.

 - Буханка хлеба, - сказал Морж.
 - Это то, что нам больше всего нужно.:
 Кроме того, перец и уксус.
 Они действительно очень хороши.--
 А теперь, если вы готовы, дорогие устрицы,
 Мы можем начать питаться.

 "Но не на _us_!" - воскликнули устрицы.,
 Они слегка посинели.
 "После такой доброты это было бы
 Унылым поступком!"
 "Ночь чудесная", - сказал Морж.:
 "Тебе нравится вид?"

 "С твоей стороны было так любезно прийти!
 И ты очень милый!"
 Плотник ничего не сказал, но
 "Отрежь нам еще кусочек":
 Я бы хотел, чтобы ты не был таким глухим--
 Мне пришлось просить тебя дважды!"

 "Это кажется позором", - сказал Морж,
 "Сыграть с ними такую шутку,
 После того, как мы завели их так далеко,
 И заставили бежать так быстро!"
 Плотник ничего не сказал, но--
 "Масло растеклось слишком густо!"

 "Я оплакиваю тебя", - сказал Морж.;
 "Я глубоко сочувствую".
 Со всхлипами и слезами он отобрал
 Те, что были самого большого размера.,
 Прижимая носовой платок
 К слезящимся глазам.

 "О, устрицы", - сказал Плотник.,
 "У вас была приятная пробежка!
 Не вернуться ли нам рысцой домой?"
 Но ответа не последовало.--
 И это едва ли было странно, потому что
 Они съели все до единого.



"СКАЗКА ПЕКАРЯ"

Из "Охоты на Снарка"


 Они взбодрили его маффинами - они взбодрили его льдом--
 Они взбодрили его горчицей и кресс-салатом--
 Они разбудили его вареньем и разумными советами--
 Они задали ему загадки.

 Когда, наконец, он сел и смог говорить,,
 Он предложил рассказать свою печальную историю.;
 И Глашатай крикнул: "Тишина! Даже не вскрик!"
 И взволнованно позвонил в свой колокольчик.

 Наступила абсолютная тишина! Ни визга, ни вопля,
 Едва слышный вой или стон,
 Когда человек, которого они звали "Хо!", рассказывал свою историю горя
 Допотопным тоном.

 "Мои отец и мать были честными, хотя и бедными..."
 "Пропусти все это!" - поспешно крикнул Коридорный.
 "Если стемнеет, Снарку не поздоровится".--
 Мы не можем терять ни минуты!"

 "Я пропускаю сорок лет", - сказал Пекарь со слезами на глазах,
 "И перехожу без дальнейших замечаний
 К тому дню, когда вы взяли меня на борт своего корабля
 Чтобы я помог вам охотиться на Снарка.

 "Мой дорогой дядя (в честь которого меня назвали)
 Заметил, когда я прощался с ним..."
 "О, пропусти своего дорогого дядюшку!" - воскликнул Коридорный.,
 Сердито позвонив в колокольчик.

 "Он заметил мне тогда:" сказал этот кротчайший из людей,--
 "Если ваш "Снарк" - это правильный "Снарк",
 Обязательно принесите его домой - вы можете подавать его с зеленью,
 И его удобно зажигать.

 "Вы можете искать его с наперстками - и искать осторожно";
 Вы можете охотиться на него с вилами и надеждой;
 Вы можете угрожать его жизни железнодорожной акцией;
 Вы можете очаровать его улыбками и мылом ..."

 ("Это именно тот метод", - сказал коридорный жирным шрифтом
 В поспешных скобках воскликнул:--
 "Именно так мне всегда говорили.
 Что ловлю Снарков следует попробовать!")

 "Но, о, племянник бимиш! берегись этого дня
 Если твой Снарк Буджум! Ибо тогда
 Ты тихо и внезапно исчезнешь,
 И никогда больше не будешь встречен!

 "Это, это то, что гнетет мою душу
 Когда я думаю о последних словах моего дяди,;
 И мое сердце больше всего похоже на чашу
 До краев наполненную дрожащим творогом!

 "Это то, это это" - "У нас такое уже было!"
 Возмущенно сказал Коридорный.
 И Пекарь ответил: "Позволь мне сказать это еще раз";
 Именно этого, именно этого я боюсь!

 "Я вступаю в бой со Снарком - каждую ночь после наступления темноты--
 В мечтательном бреду;
 Я подаю его с зеленью в этих темных сценах,
 И я использую его для создания освещения:

 "Но если я когда-нибудь встречусь с буджумом, в тот день,
 Через мгновение (в этом я уверен),
 Я тихо и безмолвно исчезну прочь!--
 И это представление я не могу вынести!"



ВЫ СТАРЫ, ОТЕЦ Уильям

Из "Приключений Алисы в Стране чудес"


 "Вы стары, отец Уильям", - сказал молодой человек,
 "И твои волосы стали совсем белыми;
 И все же ты постоянно стоишь на голове--
 Ты думаешь, в твоем возрасте это правильно?"

 "В моей молодости," отцом Уильям ответил ему сын,
 "Я боялся, что это может травмировать мозг;
 Но теперь я совершенно уверена, что нет,
 Почему я делаю это снова и снова."

 "Ты стар, - сказал юноша, - как я уже упоминал раньше",
 И необычайно растолстел;
 И все же ты сделал сальто назад в дверях--
 Скажи на милость, в чем причина этого?"

 "В юности", - сказал мудрец, тряхнув седыми кудрями,
 "Я сохранял все свои конечности очень гибкими
 При использовании этой мази - один шиллинг за коробку--
 Позвольте мне продать вам парочку.

 "Вы стары, - сказал юноша, - и у вас слишком слабые челюсти".
 Для чего-нибудь пожирнее сала;
 И все же ты прикончил гуся с костями и клювом:
 Скажи на милость, как тебе это удалось?"

 "В юности, - сказал его отец, - я занялся юриспруденцией",
 И каждое дело обсуждал со своей женой;
 И мускульная сила, которую это придало моей челюсти,,
 Сохранилась до конца моей жизни".

 "Ты старый", - сказал молодежи; "ли меня
 Что ваш глаз был прочным как никогда:
 И все же ты удерживал угря на кончике своего носа.--
 Что сделало тебя таким ужасно умным?

 "Я ответил на три вопроса, и этого достаточно".
 Его отец сказал: "Не важничай!
 Ты думаешь, я смогу весь день слушать подобную чушь?
 Проваливай, или я спущу тебя с лестницы!"




КАЗАНОВА

(JEAN JACQUES CASANOVA DE SEINGALT)

(1725-1803)


Уникальная фигура Казановы выделяется как тип всего, что было
самого порочного и самого блестящего в восемнадцатом веке.
Дореволюционные философии, просачиваясь в общество, были
ослабление религиозных ограничений и лицемерное подчинение
традиции и новая неопределенность, которые склоняли людей к настоящему
наслаждение и эпикурейство. Но даже придворная аристократия, для которой
потакание своим желаниям было правилом жизни, были поражены
необузданностью стремления Казановы к удовольствиям. Он называл себя
Христианином, но на протяжении всей своей порочной карьеры никогда не испытывал влияния
совестливых угрызений совести. В период, когда социальные навыки были нахваливала
выше всех остальных, когда разговор был выращен как изобразительного искусства, и
когда салон был, возможно, величайшей силой во Франции, он был
выдающимся талантом и обаянием. Его физической красотой очарован, как
мужчин и женщин; его бесстрашие, часто работает на безумной бравадой
которая потеряла никаких шансов в борьбе, завоевал уважение, как среди мужчин. Он может быть
остроумный во многих языках, он был адептом в модных причуд дня;
должен иметь дар гипноза, и чтобы быть чем-то вроде
колдун.

Он мог приспособиться к любому обществу, появляясь как кумир
Европейские суды и собутыльником в грязных тавернах. У него было бесчисленное множество
дуэли и любовные интрижки, и заканчивались одна за другой одинаково
циничное бессердечие: всегда веселый солдат удачи, экспериментирующий
со своими разнообразными талантами; то дипломат, то аббат, то популярный
проповедник, а ныне автор политических очерков.

Когда отец Казановы, человек благородного происхождения, стал актером и
женился на хорошенькой актрисе Дзанетте Фарузи, дочери итальянца
сапожника, он безнадежно отдалился от своей семьи. Жан-Жак, их
первый ребенок, родился в Венеции, и во время их профессиональных путешествий
был оставлен там со своей бабушкой. Ее искренним желанием было дать образование
красивый и развитый не по годам ребенок; и она экономила из своих скудных
средств, пока не смогла отправить его в семинарию Святого Киприана
в Венеции. Он сдал вступительные экзамены и некоторое время учился там
проявив необычные способности. Затем, в шестнадцать лет, он был исключен
за позорную интригу, которая привела бы его в тюрьму
если бы не его мать, чье влияние обеспечило ему защиту
Кардинал Аквавива и должность в его доме, от которой мальчик вскоре отказался
ради более веселой жизни.

После этого последовала долгая череда полных приключений лет, в течение которых он
посетил Рим, Неаполь, Константинополь и другие места и был
принят во многие рыцарские ордена. Во время этих странствий он познакомился
с Руссо и Вольтером; посетил двор Фридриха
Великого; отправился в Россию, где ему улыбнулась императрица
Екатерина II. В Версале, где он был знакомой фигурой, Людовик XV.
удостоил его личной беседы. Но даже в обществе, склонном
быть снисходительным ко всем, кто был забавен, Казанова навлек на себя позор.
После того, как стал известен по всей Европе как карточный шулер, а также за
после своих рассеянностей он вернулся в Венецию в 1755 году.

Там он был таким же веселым и распутным, как всегда, но в свободное время
он написал опровержение работы Амело де ла Уссэ
о состоянии Республики. Он надеялся, что это восстановит его в глазах общественности
, но этого не произошло, и вскоре он был
объявлен правительством шпионом и брошен в тюрьму. В
"Пленении" (1788) он сам рассказал драматическую историю
о своем заключении на чердаке герцогского дворца и о своем
чудесном побеге. Жаркое итальянское солнце палит по свинцовой крыше
добавляли ему дискомфорт, и он был слишком смелым и слишком гениально, чтобы
страдать долго в терпении. С помощью железного засова, который у него был
заточен, он просверлил отверстие в стене своей камеры и получил
доступ к другому заключенному, отцу Бальби. Долгое время они плели заговор
вместе, и, наконец, после многих усилий и опасностей им удалось выбраться
по крышам.

Этот подвиг значительно прибавил ему славы. Его чествовали и за ним ухаживали
повсюду, и его экстравагантность на долгие годы установила моду. Но
несмотря на восхищение, которое он вызывал, он был слишком опасным гражданином, чтобы
ему разрешили долго находиться в одном месте. Он был изгнан из Варшавии в результате
дуэли. Затем Париж, а позже Мадрид, изгнали его.

Его жизнь, полная излишеств, подорвала его здоровье, когда в 1782 году он присоединился
к графу Вальдштейну, немецкому принцу, за которым он последовал
в Богемию. Вскоре после этого он начал писать знаменитые "Мемуары", свое главное
литературное достижение. Он написал несколько исторических работ, перевод "Илиады" в стихах
и множество политических очерков. Другие его работы
, такие как "Восемьдесят лет, проведенных среди жителей
Интерьер земного шара", покажите ему, что он обладает живым воображением.
Но особый энтузиазм он проявил при подготовке "Мемуаров".
В стиле столь же дерзком, как и его жизнь, сильном и искрящемся остроумием, он
рассказал странную историю своей карьеры. Он отражает социальные привычки своего времени
современную точку зрения.

Он жил в Богемии до семидесяти восьми лет, а затем умер в
Дукс, сохранивший до конца то, что Жанен называет "его изумительным чутьем на
порок и коррупцию".



ПОБЕГ КАЗАНОВЫ Из ДВОРЦА ГЕРЦОГОВ

Из "Побегов Казановы и Латуде из тюрьмы"


Максимальный комфорт для человека в страдание и надежда на скорое
- релизе. Он вздыхает в тот момент, когда он увидит в конце своего
беды; он мнит, что его желания могут ускорить его, и будет делать
все на свете, чтобы знать, в какой час фиксируется к прекращению его
несчастья: но никто не может сказать, в какой момент произойдут события, которые
зависит от определения другого, если это лицо
об этом было объявлено. Но страдающий, слабый и нетерпеливый,
предрасположен к суеверию. "Бог, - говорит он, - должен знать само
момент, когда моя боль прекратится; и Бог может допустить, чтобы это произошло
открылось мне, неважно каким образом ". Когда он однажды пускается в этот
ход рассуждений, он больше не колеблется попытать счастья любым способом.
означает, что его фантазия может подсказать, если он более или менее склонен верить
в откровения оракула, которого ему посчастливилось выбрать. Это настроение
не сильно отличается от настроения большинства тех,
кто имел обыкновение советоваться с Пифией, или с дубами Додоны, или с
те, кто даже в наши дни изучает Каббалу или ищет
откровение, на которое они надеются в стихе Библии или строке из
Вергилия; - это действительно сделало знаменитыми "Sortes Virgilian", из которых
многие писатели рассказывают нам; или, наконец, о тех, кто твердо убежден,
что все их трудности будут разрешены случайным или
преднамеренным раскладом простой колоды карт.

Я был в таком состоянии духа. Но не зная, какие средства использовать, чтобы
заставить Судьбу раскрыть через Библию конец, уготованный мне, - это
то есть час, в который я должен обрести несравненное
благословение свободы - Я решил обратиться к божественной поэме Мессера
Лудовико Ариосто, '"Неистовый Орландо", который я знал наизусть, и в
я очень счастлив в моей камере. Я поклонялся гению великого
поэт, и думал, что он гораздо лучше оснащен, чем Вергилий, чтобы рассказать мое
удачи. С этой идеей я записал вопрос, адресованный
воображаемому разуму, спрашивающий, в какой песне поэмы Ариосто я
должен найти предсказанный день моего освобождения. Впоследствии я
составил перевернутую пирамиду из чисел, полученных из слов в
вопросе, и, вычитая девять из каждой пары цифр, я получил
девять для остатка. Я пришел к выводу, что пророчество, которое я искал, должно быть
в девятой песни. Я воспользовался тем же методом, чтобы найти строку
и строфу, содержащую оракула, и я нашел _seven_ как номер
строфы и _one_ для строки.

Я взяла стихотворение, мое сердце билось так, словно я действительно была больше всех на свете.
Я полностью доверяла этому оракулу. Я открыла его, перевернула страницы.
и прочитала эти слова:--

 "Fra il fin d'Ottobre e il capo di Novembre."

Совершенная уместность этой фразы поразила меня своей поразительностью
хотя я не могу сказать, что полностью верил в оракула,
читатель простит меня, если я признаюсь, что сделал все возможное, чтобы проверить это.
Любопытная часть дела заключается в том, что между последним числом октября
и началом ноября есть всего одно мгновение
полуночи; и это было точно в тот момент, когда часы пробили полночь 31-го
в октябре я вышел из своей тюрьмы, как читатель вскоре узнает
....

Пробил час. Слушайте! ангел!

Сорадачи был готов пасть ниц, но я заверил его, что это
излишне. Через три минуты дыра была пробита насквозь;
доска упала к моим ногам, и отец Бальби скользнул в мои объятия.

"Твоя задача выполнена, - сказал я, - и теперь начинается моя".

Мы обнялись, и он дал мне лом и ножницы. Я
хотел, чтобы Сорадачи подстриг нам бороды, но не смог удержаться от смеха, когда
Увидел, как существо с открытым ртом уставилось на этого странного ангела, который
больше походил на демона. Хотя он был совершенно сбит с толку, он подстриг наши бороды
до совершенства.

Мне не терпелось осмотреть местность, и я пожелал, чтобы монах остался
с Сорадачи, потому что я не хотел оставлять его одного, и я вышел. Я
отверстие показалось мне довольно узким; тем не менее, я пролез. Я поднялся над
ячейка, в которой граф лежал; я пошел и сердечно обнял
почтенный джентльмен. Я увидел человека, фигура которого плохо подходила для преодоления
трудностей такого побега по крутой крыше, покрытой
листовым свинцом. Он спросил меня, каков мой план, и сказал, что, по его мнению,
Я был довольно неосторожен в своих действиях.

"Я только хочу идти вперед, - сказал я, - шаг за шагом к свободе или смерти".

"Если представить, - сказал он, - что можно проколоть крыша и найти
путь вдоль провода, - из которой, Вы тоже должны спуститься,--я не
понимаю, как вы сможете добиться успеха, если у тебя есть крылья. Я этого не делал
достаточно храбрости, чтобы сопровождать вас. Я останусь там, где я есть, и буду молиться
Богу за вас ".

Я оставил его осматривать внешнюю крышу, подобравшись как можно ближе к
внешней стороне чердака. Мне удалось дотронуться до внутренней части
стропил в том месте, где они были самыми низкими, и я взгромоздился на
балку, подобную той, что можно найти под крышей каждого большого дворца. Я
потыкал в стропила концом перекладины и, к своей радости, обнаружил, что они
наполовину сгнили; при каждом прикосновении дерево рассыпалось пылью. Будучи уверенным,
следовательно, что я мог бы сделать достаточно большое отверстие менее чем за
через час я вернулся в свою камеру и провел следующие четыре часа, разрезая
простыни, покрывала и наматрасники, чтобы сделать из них веревки. Я взял
внимательность, чтобы связать все узлы на себе, чтобы убедиться в их твердости, для
один узел сильно привязан бы стоить нам жизни. Когда все было сделано
Я нашел у нас было около ста ярдов веревки. Есть определенные вещи
в каждом большом предприятии, которые имеют первостепенное значение, и для
какой лидер достоин имени никому не доверяет.

Когда веревка была закончена, я свернул в узел свое пальто, свой шелковый плащ,
некоторые рубашки, чулки и носовые платки, и мы все трое отправились в
графа клетки. Этот достойный человек первым делом поздравил Сорадачи с тем, что ему
так повезло, что его поместили в одну комнату со мной, и что он
так скоро получил возможность вернуться на свободу. Глупое изумление мужчины
чуть не заставило меня рассмеяться. Я больше не пытался ничего скрывать, потому что я
сбросил маску Тартюфа, которая казалась мне крайне неудобной,
в то время как этот негодяй заставил меня надеть ее. Я видел, что он был
убежден, что я обманул его, но он не мог понять, как; ибо он
не мог представить, как я общался с фальшивым ангелом, чтобы
заставить его приходить и уходить в определенное время. Он жадно слушал
графа, который заявил, что мы бросаемся навстречу своей судьбе; и, каким бы трусом он ни был
, он прокручивал в уме план, как избежать опасного
покушения. Я сказал монаху собрать свои вещи, пока я пойду заделывать
дыру в крыше чердака.

Через два часа после захода солнца отверстие было закончено; я обработал
стропила в порошок, и отверстие стало вдвое больше, чем требовалось.
Я мог дотронуться до листа свинца снаружи. Я не мог его поднять
одной рукой, потому что она была заклепана; монах помог мне, и,
просунув лом между желобом и листом свинца, я
отсоединил ее; затем, подняв на плечи, мы высоко согнули ее
достаточно, чтобы позволить нам протиснуться через отверстие. Положив мою голову
узнать, в чем дело, я с тревогой увидел, как яркая Луна, в настоящее время в
первый квартал. Это было испытание, которое мы должны выдержать с терпением,
и дождаться полуночи, чтобы сбежать, когда луна зашла бы, чтобы
осветить Антиподов. В такую великолепную ночь вся Венеция была бы
внизу, на площади, и мы не осмелились выйти на крышу; наши
тени, отбрасываемые на землю, привлекли бы внимание; наш
необычный вид наверху возбудил бы всеобщее любопытство, и
прежде всего, мессера Гранде и его шпионов, единственных охранников Венеции
. Наш прекрасный схеме вскоре были обеспокоены своими одиозными
помехи. Поэтому я положительно решили, что мы не должны ползти
до Луны было множество....

Пора было уходить. Взошла луна. Я висел полукруглый веревка
Бальби на шею с одной стороны и его комплекта одежды другие
плечо. Я сделал то же самое для себя; и оба, в жилетах и
шляпах, подошли к отверстию в крыше.

 "И, выйдя вперед, мы увидели звезды". - ДАНТЕ.

Я выбрался наружу первым; Бальби последовал за мной. Сорадачи, который сопровождал нас
на крышу, было приказано снова опустить свинцовый лист, а затем
пойти и помолиться своему святому. Ползая на четвереньках, я
крепко сжал свой ломик и, вытянувшись как можно дальше, я
просунул его наискось между концами листов; затем, взявшись за
завернув конец простыни, я подтянулся к гребню
крыши. Монах, следовать за мной, вставил пальцы
правая рука на поясе штаны. Таким образом, у меня была двойная задача:
животное, которое тащит и уносит и то, и другое одновременно, и то, что на крутой
крыше, ставшей скользкой из-за густого тумана. На полпути к этому ужасному подъему
Бальби попросил меня остановиться, потому что один из его свертков упал, и он надеялся, что его не унесло дальше канавы.
возможно, его унесло в канаву. Моим первым побуждением было
дать ему пинка и отправить за его узлом; но, слава Богу, у меня
хватило самообладания не делать этого, ибо наказание привело бы к
это было слишком сурово для нас обоих, поскольку я один никогда бы не смог
сбежать. Я спросил его, был ли это сверток с веревками, но поскольку он
ответил, что это был всего лишь его сверток, в котором была рукопись, которую он
нашел на чердаке и которая, как он надеялся, принесет ему состояние,
Я сказал ему, что он должен набраться терпения; для этого шаг назад был бы
смертельным. Бедный монах вздохнул, и, все еще цепляясь за мой пояс, мы
снова полезли вперед.

С огромным трудом преодолев пятнадцать или шестнадцать листов свинца
мы достигли гребня, на котором я взгромоздился верхом,
Бальби сделал то же самое. Мы стояли спиной к острову Сан-Джорджо
Маджоре, и метрах в двухстах перед нами, мы увидели множество
купола церкви Святого Марка, которая является на самом деле частью
Герцогский дворец, церковь Святого Марка-это, собственно говоря, нет
более, чем дож церковь, и, конечно, ни одно суверенное может похвастаться
получше. Я начал с того, что освободился от своей ноши и попросил моего
спутника последовать моему примеру. Он, как мог, подоткнул под себя связку веревок
но хотел снять шляпу, которая
доставив ему неудобство, он справился с ним так плохо, что оно перекатилось с уступа на уступ.
и присоединилось к узлу с одеждой в канале. Мой бедный
товарищ был в отчаянии.

- Дурной знак! - воскликнул он. "И вот я сразу без рубашки,
без шляпы и без драгоценного манускрипта, содержащего самую
любопытную и неизвестную историю празднеств во дворце герцогов".

Я, менее склонный к ярости, чем во время восхождения,
спокойно заверил его, что в этих двух маленьких происшествиях не было ничего такого уж
экстраординарного, что суеверный дух мог бы счесть
их зловещее; что я не думаю, что их настолько, что они не
по крайней мере, меня обескуражило.

"Они должны послужить тебе, мой добрый друг, - сказал я, - предостережением быть
осмотрительными и мудрыми и внушить тебе, что Бог, несомненно, защищает
нас; ведь если бы ваша шляпа, вместо того чтобы упасть вправо, соскользнула
влево, мы бы погибли. Он впал бы в
двор, где охранники, должно быть, нашла его, и он бы, конечно,
сказал им, что там должен быть один на крыше. Мы должны были быть
немедленно схвачены ".

Посидев несколько минут, оглядываясь по сторонам, я попросил монаха
оставаться неподвижным, пока я не вернусь, и я двинулся вперед,
без труда передвигаясь верхом по крыше, мой болт в
моя рука. Я провел около часа идет о крыше, исследовав и
наблюдая за каждым углом, но напрасно, нигде я не увидел ничего
что я мог прикрепить шнур. Я был в превеликом недоумении. Я
ни на минуту не мог думать ни о канале, ни о дворце
внутренний двор, и среди множества церковных куполов я не видел ничего, кроме
отвесные стены, не ведущие ни к какому открытому пространству. Чтобы выйти за пределы церкви
к Канонике, мне пришлось бы преодолевать такие крутые склоны, что у меня
не было никакой надежды достичь этого, и было естественно, что я отвергал
как невозможное все, что казалось неосуществимым. Ситуация, в которой я оказался,
требовала смелости, но абсолютно никакой опрометчивости. Это
была такая дилемма, которая, как я себе представляю, не может сравниться с трудностью в
любом моральном вопросе.

Однако я должен был прийти к какому-то выводу: я должен либо уйти, либо
вернуться в свою камеру, вероятно, чтобы никогда больше ее не покидать; или снова бросить
себя в канал. В этом затруднительном положении многое следует оставить на волю случая.
и я должен с чего-то начать. Я уставился на слуховое окно
со стороны канала, примерно на две трети пути
вниз. Это было достаточно далеко от того места, с которого мы начали, чтобы заставить меня
подумать, что освещенный чердак не был связан с тюрьмой, из которой я сбежал
. Он мог зажечь только чердак, где обитают или пустует, за
некоторые комнаты во дворце, где, когда день должен рассвета, дверь не
сомневаюсь, будут открыты. Я морально уверен, что бабок в
дворец, даже те из самого дожа, кто случайно увидит
нас, скорее будут способствовать нашему побегу, чем отдадут нас в руки правосудия
, даже если бы они признали нас величайшими из
государственные преступники; так ужасна была инквизиция в их глазах.

С этой мыслью я решил осмотреть это окно; итак, позволив себе
осторожно соскользнуть вниз, я вскоре оказался верхом на маленькой крыше. Затем, упершись
руками в край, я вытянул голову и сумел разглядеть
и дотронуться до маленькой зарешеченной решетки, за которой было окно
застеклен маленькими стеклами, оправленными в свинец. Окно меня не беспокоило,
но решетка, какой бы легкой она ни была, казалась мне непреодолимой
трудность, потому что без напильника я не мог пролезть сквозь прутья, и я
у меня был только мой лом. Я был остановлен и начал падать духом, когда
совершенно простой и естественный случай оживил мой дух....

В этот момент часы на соборе Святого Марка пробили полночь.
это пробудило мой дух и внезапным потрясением вывело меня из того
растерянного состояния духа, в котором я находился. Эти часы напомнили
я подумал, что вот-вот рассветет утро Дня всех Святых; что
следовательно, это день моего святого - если у меня действительно был святой покровитель - и
пророчество моего исповедника-иезуита всплыло у меня в голове. Но я признаю, что
что больше всего вернуло мне мужество и действительно увеличило мои
физические силы, так это нечестивый оракул моего любимого Ариосто:--

 "Между концом октября и началом ноября".

Если большое несчастье иногда делает маленький ум набожным, то
почти невозможно, чтобы суеверие не имело какой-то доли в
важно. Звук часов казался мне заговоренным заклинанием, которое побуждало
меня действовать и сулило мне успех. Лежа плашмя на крыше, свесив голову
через край, я вдавил свой брус над рамой, на которой держалась
решетка, решив сдвинуть ее целиком. Через четверть часа я
удалось, решетка в мои руки разбиты, и уложив
это со стороны слухового окна, я без труда преодолев в
окна, хотя кровь текла из раны, которую я произнес в мой
левая рука.

С помощью моей перекладины я добрался обратно до конька крыши в том же самом
я пошел тем же путем, что и раньше, и вернулся туда, где оставил своего спутника.
Я нашел его в отчаянии и ярости; он подло ругал меня за то, что я оставил его там так надолго.
он был там. Он заявил, что ждет только, когда пробьет семь.
чтобы вернуться в тюрьму.

"Как ты думаешь, что со мной стало?"

"Я думал, ты упал с какой-нибудь крыши или стены".

"И у тебя нет лучшего способа выразить свою радость по поводу моего возвращения, чем
оскорбляя меня?"

"Чем ты занимался все это время?"

"Пойдем со мной, и ты увидишь".

Собрав свои свертки, я вернулась к окну. Когда
мы только что закончили, я объяснил Бальби, что именно я сделал, и
посоветовался с ним о том, как нам попасть на чердак через
окно. Это было довольно легко для одного из нас; другой мог подвести
его. Но я не представлял, как второй человек должен был последовать за ним, поскольку
не было никакой возможности закрепить веревку над окном. Войдя внутрь и
позволив себе упасть, я мог переломать ноги и руки, потому что не знал
высоту окна над полом. На этот мудрый аргумент,
произнесенный с совершенным дружелюбием, животное ответило такими словами:--

"Подведи меня, во всяком случае, когда я там у вас будет много
времени, чтобы узнать, как вы можете следовать за мной."

Признаюсь, что в мой первый порыв возмущения я готова была ударить
его лом. Доброго гения спас меня от этого, и я сделал
даже не попрекнула его ни единым словом за его эгоизм и подлость.
Наоборот, я сразу же развернул свой сверток веревки и крепления
он твердо под подмышечными впадинами я заставила его лежать на лице, ногах
наружу, а затем опустите его на крышу слухового окна. Когда он
когда он был там, я заставил его перелезть через край и влезть в окно по самые бедра
, оставив его руки на подоконнике. Затем я соскользнул на
маленькую крышу, как делал раньше, лег на живот и, крепко держась за
веревку, сказал монаху, чтобы он спускался без страха. Когда он
приземлился на пол чердака, он отвязал веревку, и я, подтянув
ее наверх, обнаружил, что высота была более пятидесяти футов. Прыгать так было
слишком большой риск. Как для монаха, теперь он был в безопасности после почти двух
часы мучения на крышу, где, признаться, положение его было далеко
от комфортного, он позвал меня, чтобы бросить в веревках и он
будет заботиться о них. Я, как можно предположить, заботился не
следите за этого абсурдного запрета.

Не зная, что делать, и ожидая какого-нибудь вдохновения, я взобрался
еще раз на гребень; и мой взгляд упал на место возле купола,
которое я еще не осматривал, я направился туда. Я увидел небольшую
террасу или платформу, покрытую свинцом, рядом с большим окном, закрытым
ставнями. Здесь стояла ванна, полная влажного раствора, с лопаткой,
а сбоку стояла лестница, которая, как я подумал, была бы достаточно длинной, чтобы
позвольте мне спуститься на чердак, где находился мой товарищ. Это
решило вопрос. Я просунул веревку через верхнюю перекладину и
дотащил этот неуклюжий груз до окна. Затем мне пришлось втащить
неуклюжую массу в окно; она была более двенадцати ярдов в длину.
Трудности, с которыми я столкнулся при этом, заставили меня раскаяться в том, что я лишил себя помощи
Бальби. Я толкал лестницу до тех пор, пока один конец не оказался на уровне
слухового окна, а другой выступал на треть за пределы
водосточного желоба. Затем я соскользнул на мансардную крышу; я вытащил лестницу
вплотную ко мне и привязал веревку к восьмой перекладине, после чего
Я снова позволил ей соскользнуть, пока она не оказалась параллельной окну. Затем
Я сделал все, что мог, чтобы сделать его скольжения в окно, но я не мог получить
за пятую ступеньку, потому что конец попался против внутренней крышей
из слухового окна, и никакая сила на земле не смогла бы сделать это без дальнейших
нарушения работы лестницы или крыши. Ничего не оставалось, как
наклонить внешний конец; тогда наклон позволил бы ему скользнуть внутрь под действием
собственного веса. Я мог бы поставить лестницу поперек окна и
прикрутили к ней веревку, чтобы подвести себя, без какого-либо риска, но
лестница осталась бы там, а наутро бы
руководствуясь лучников и Лоренцо к тому месту, где мы еще можем быть
прячется.

Я бы не стал рисковать потерять из-за такого неосторожного поступка
плоды стольких трудов и опасностей, и, чтобы скрыть все наши следы,
лестницу нужно полностью просунуть в окно. Не имея никого, кто мог бы мне помочь,
Я решил спуститься в канаву, чтобы наклонить ее и достичь своей цели.
На самом деле я это сделал, но с таким большим риском, что, если бы не своего рода
чудо, что я должен был заплатить за свою смелость жизнью. Я рискнула
отпустить шнур, который был привязан к лестнице без какого-либо страха
его падение в канал, потому что он был пойман на канаве
третья ступень. Затем, с ломом в руке, я осторожно позволяю себе спуститься.
соскользнуть в водосточный желоб сбоку от лестницы; мраморный выступ
он упирался мне в пальцы ног, потому что я опустился лицом к крыше.
В таком положении я нашел в себе достаточно сил, чтобы поднять лестницу на несколько
дюймов, и с удовлетворением увидел, как она продвинулась еще на фут.
Как читатель, вероятно, понимает, это очень снизило его вес
ощутимо. Чего я теперь хотел, так это продвинуть его на два фута дальше,
приподняв его достаточно высоко; потому что после этого я был уверен, что, взобравшись на
поднявшись еще раз на крышу мансардного окна, я смог с помощью веревки
затащить ее до упора. Чтобы добиться этого, я поднялся с колен;
но сила, которую я был вынужден использовать, чтобы добиться успеха, заставила меня поскользнуться, так что я
внезапно оказался по грудь над краем крыши,
поддерживаемый только локтями.

Это был ужасный момент, о котором я до сих пор содрогаюсь, вспоминая, и
который, возможно, невозможно представить себе во всем его ужасе.
Естественный инстинкт самосохранения заставил меня почти бессознательно
опереться всем весом, опираясь на ребра, и я
преуспел - чудесным образом, я был склонен сказать. Стараясь не
расслабить свою хватку, я смогла поднять себя со всей силой своей
запястья, опираясь при этом на животе. Радостно было
нечего бояться, для лестницы, для счастливых-или, скорее,
не повезло-придется постараться, которая стоила мне так дорого, послал его в более
три ножки, которые прочно закрепляются в нем. Обнаруживаю, что отдыхаю на
желоб буквально на моих запястьях и в паху, я обнаружил, что, двигая своим
правым боком, я могу поднять сначала одно колено, а затем другое на
парапет. Тогда я должен быть в безопасности.

Однако мои неприятности еще не закончились, поскольку напряжение, которое я был вынужден
приложить, чтобы добиться успеха, вызвало у меня такой нервный спазм, что
сильный приступ болезненных судорог, казалось, полностью искалечил меня. Я не растерялся
и оставался совершенно неподвижным, пока спазм не прошел
зная, что совершенная неподвижность - лучшее лекарство от нервных спазмов
я часто убеждался в этом. Это был ужасный момент. Несколько
несколько минут спустя я постепенно возобновил свои усилия. Мне удалось упереться
коленями в желоб, и как только я восстановил дыхание
Я осторожно поднял лестницу и, наконец, установил ее под таким углом, чтобы
она была параллельна окну. Зная достаточно о законах
равновесия и рычаге, я теперь взял свой ломик; и, забравшись внутрь
по-старому, я подтянулся к крыше и легко справился с
накренившаяся лестница, которую монах внизу принял на руки. Я
затем бросил туда свою одежду, веревки и обломки и достал
на чердак, где Бальби принял меня очень сердечно и принимали
уход снять лестницу.

Взявшись за руки, мы осмотрели темную комнату, в которой оказались; она была
шагов тридцать в длину и около двадцати в ширину. В одном конце мы нащупали
двойную дверь из железных прутьев. Это было бесперспективно, но, положив мою
руку на защелку посередине, она поддалась нажиму, и
дверь открылась. Сначала мы ощупью обошли эту свежую комнату, а затем,
пытаясь пересечь ее, наткнулись на стол, вокруг которого стояли кресла и табуретки
. Мы вернулись на ту сторону, где ощупывали окна, и
открыв один, при тусклом свете звезд мы не смогли разглядеть ничего, кроме крутых
крыш между куполами. Я не на миг думаю побега от
окно; я должен знать, куда я иду, и я не узнал
место, где мы были. Поэтому я закрыл окно, и мы вернулись в
первую комнату, где мы оставили наш багаж. Совершенно измученный, я позволил
себе упасть на пол и, подложив под голову моток веревки
, совершенно лишенный всякой силы ни телесной, ни душевной, я погрузился в
сладкий сон. Я отдался этому так пассивно, что даже если бы у меня были
зная, что смерть должна положить этому конец, я не смог бы сопротивляться;
и я отчетливо помню, что удовольствие от этого сна было
совершенно восхитительным.




BARTOLOMEO DE LAS CASAS

(1474-1566)

[Illustration: BARTOLOMEO DE LAS CASAS]


Бартоломео де лас Касас, Апостол индейцев, был одним из
первым, кто выступил устно и пером против отвратительной жестокости
причиненный коренным вест-индейцам вторгшимися испанцами; и он
оставил в своих трудах запись о рабстве, по сравнению с которым негритянское
рабство было мягким. Бартоломео, сын Антонио де лас Касаса, уроженец
спутник Колумба в его первом путешествии к открытиям, родился в
Севилье в 1474 году. Еще будучи студентом Университета Саламанки, он
заинтересовался туземцами через молодого индейца, которым владел
в качестве раба. Впервые он посетил Новый Свет как один из последователей
Колумб в 149 году-, вернувшийся через несколько лет с Николасом де Овандо,
губернатором Индии. Здесь его сочувствие было полностью вызвано, поскольку
он был свидетелем жестокого обращения с простыми туземцами и
непрекращающихся массовых убийств и рабства на рудниках, которые быстро разрушались.
обезлюдел острова. В 1510 году он принял священный сан, вероятно, став
первым рукоположенным священником в Новом Свете.

Лас Касас сначала сам был рабовладельцем, желавшим обогатиться
за счет тяжелого труда краснокожих, хотя с самого начала он
сочувствовал их страданиям. Но внезапное озарение снизошло на него
когда он готовился произнести проповедь в праздник Пятидесятницы,
в 1514 году, взяв за текст 34-ю главу Книги Екклесиаст,
стихи с 18 по 22. Он осознал беззаконие рабства, освободил своих собственных
индейцев и в течение сорока лет после этого посвящал себя сердцем и душой
в интересах красных людей. Временами это было трудной задачей и
нажило ему много врагов среди захватчиков, которые считали себя
ущемленными в своих естественных правах высшей расы. Счастливо
его причиной, Лас Касас был в Испании, главный влиятельные друзья, среди которых
был императором Карлом V. Священник пересек океан десятка
раз, увидев, что монарх по делам индейцев, следуя за ним даже в
Германия и Австрия. Наконец, в 1547 году, когда ему перевалило за семьдесят,
он поселился в Вальядолиде, в Испании, но по-прежнему писал и разговаривал на
от имени угнетенной расы. Находясь с поручением от них в Мадриде в
1566 году, он умер в зрелом возрасте девяноста двух лет, сохранив физические способности
без изменений.

Самое раннее произведение Лас Касаса "Очень краткий отчет о разорении
Индии", написанное в 1542 году, впервые поведало Европе о жестокостях, которые
практиковались за морем. Он часто переиздавался и произвел
большое впечатление. За ним последовали другие короткие трактаты, не менее мощные и
действенные. Они были собраны в 1552 году и переведены на несколько
языков. Однако его главным трудом является "Всеобщая история
Индия", с 1492 по 1520 год, начатая им в 1527 году, незаконченная в 1561 году.
Он распорядился, чтобы ни одна часть не была напечатана раньше, чем через сорок лет после
его смерти, но она оставалась в рукописи триста лет,
будучи опубликованной в Мадриде в 1875 году. Его называют краеугольным камнем
истории американского континента. Лас Касас владел
важными документами, среди которых бумаги Колумба, ныне утраченные. Более того, за свою долгую жизнь
он знал многих первых первооткрывателей и
многих государственных деятелей, таких как Колумб, Кортес, Хименес, Писарро, Гаттинора и
он был современником трех монархов, интересовавшихся Вест-
Индией, - короля Фердинанда Католика, императора Карла V. и короля Испании
Филиппа II.

Лас Касас иногда облагаются налогом с доведя рабство негров в
Америке. В его глубокое сочувствие к индейцам он утверждал, что
негры были лучше приспособлены для рабского труда, чем более тонкий
туземцы. Но португальцы импортировали африканских рабов в колонии
задолго до того, как Лас Касас предложил это, в то время как он вовремя
отказался от своей ошибки и откровенно признает ее в своей истории.

Он был человеком с большим сердцем, большим мозгом, непредубежденным в эпоху
фанатизма; неутомимого трудолюбия и замечательных физических способностей.
выносливость, которая позволила ему вести многогранную деятельность в качестве
священника и миссионера, колониста, делового человека и литератора.
Как историк, он был проницательным наблюдателем за людьми и природой и
с большой точностью описал социальные и физические условия жизни в
странах, которые он посетил. Его заслуги суммируются в следующем:
слова Джона Фиске в его книге "Открытие Америки":--

 "Он был одним из лучших историков своего времени и написал
 самый привлекательный испанский стиль, причудливый, содержательный и нервный, - a
 стиль, который попадает прямо в цель и звенит как настоящий
 металл. Я не хочу, чтобы меня поняли как называющего это
 _литературный_ стиль. Он не изящен, как у великих
 мастеров выражения, таких как Паскаль или Вольтер. Это не так.
 редко бывает громоздким и неуклюжим, обычно из-за попыток сказать
 слишком много сразу. Но, несмотря на это, это гораздо более
 привлекательный, чем многие по-настоящему художественные литературные стили. В этом есть большое очарование
 читать то, что исходит от человека, до краев наполненного
 знающий, совершенно бескорыстный и честный. Четкость изложения
 проницательность, проблески мягкого юмора и иногда резкости
 вспышки остроумия и пылкая серьезность в книгах
 Лас Касаса в сочетании делают их очень восхитительными. Именно
 неизменное чувство юмора, которого так часто не хватает
 реформаторам, удержало Лас Касаса от превращения в
 фанатика.... Размышляя о такой жизни, как у Лас
 Касас, все хвалебные слова кажутся слабыми и легкомысленными.
 Историк может только преклониться в благоговейном страхе перед фигурой, которая
 в некоторых отношениях это самое прекрасное и возвышенное в
 летописи христианства апостольского века. Когда теперь и
 потом в ход Провидения веков Бог приносит
 такая жизнь в этот мир, память о нем должна быть
 лелеял человечество, как один из самых ценных и священных
 имущество. Для мыслей, слов, поступков таких людей
 смерти нет; сфера их влияния продолжается
 вечно расширяясь. Они распускаются, они цветут, они приносят плоды,
 из века в век".



ОБ ОСТРОВЕ КУБА

Из "Рассказа о первом путешествии"


Испанцы вторглись в 1511 году на остров Куба, который
занимает территорию, равную по протяженности от Вальядолида до Рима. Там
Раньше были прекрасные и процветающие провинции, населенные
огромным количеством людей, которые встречали не более мягкое или добросердечное обращение
со стороны испанцев, чем с остальными. Напротив, они, казалось,
удвоили свою жестокость по отношению к этим людям. На этом острове случались разные вещи
, которые заслуживают упоминания. Богатый и могущественный
Касик по имени Хатбуи был отправлен на пенсию на остров Куба , чтобы избежать этого
рабство и смерть, которыми угрожали ему испанцы; и будучи
проинформирован о том, что его преследователи вот-вот высадятся на этом
острове, он собрал всех своих подданных и слуг и сделал
обратиться к ним с речью в такой манере: "Вы знаете, - сказал он, - что распространился слух
, что испанцы готовы вторгнуться в эту
остров; и вы не в неведении о плохом обращении, с которым столкнулись наши друзья и
соотечественники от их рук, и о жестокостях, которые они
совершили в Хайее ". (Так на их языке называется Эспаньола.)
"Сейчас они идут сюда с намерением осуществить то же самое
бесчинства и преследования против нас. Неужели вы не осведомлены, - говорит он, - о
недобрых намерениях людей, о которых я говорю?" "Мы не знаем",
говорят они все в один голос, "зачем они пришли сюда, но
мы знаем, что это очень злой и жестокий народ". "Я скажу тебе
тогда, - ответил касик, - что эти европейцы поклоняются очень
алчному богу, так что удовлетворить его трудно; и чтобы
совершая поклонение, которое они оказывают этому идолу, они потребуют огромных
они дорожат нами и приложат все усилия, чтобы низвести нас до жалкого состояния рабства
или же предать нас смерти ". На что он
взял шкатулку, полную золота и драгоценных камней, которая была у него с собой; и
выставив ее на всеобщее обозрение, - "Вот, - говорит он, - бог
Испанцы, которых мы должны почтить своими играми и танцами, чтобы посмотреть, сможем ли мы
умилостивить его и сделать его благосклонным к нам, чтобы он мог
прикажите испанцам не причинять нам никакого вреда". Все они аплодировали
этой речи и начали прыгать и танцевать вокруг ложи, пока не услышали
они порядком устали и изранили себя. После чего касик Хатбуи,
возобновив свою речь, продолжил говорить с ними в таких выражениях: "Если
мы сохраним этого Бога, - говорит он, - пока его не заберут у нас, он будет
несомненно, это приведет к тому, что у нас отнимут наши жизни; и поэтому я придерживаюсь
мнения, что лучшим способом будет бросить его в реку ". Они
все одобрили этот совет и единодушно пошли, чтобы
сбросить этого мнимого бога в реку.

Едва испанцы прибыли на остров Куба, как это
Касик, который знал их слишком хорошо, начал подумывать об отступлении, чтобы обезопасить себя.
сам спасся от их ярости и решил защищаться силой оружия
, если ему случится встретиться с ними; но, к несчастью, он попал
в их руки; и поскольку он принял все меры предосторожности, он
смог избежать преследований со стороны столь жестокого и нечестивого народа, и
взялся за оружие, чтобы защитить свою собственную жизнь, а также жизни своих подданных
для него это было признано тяжким преступлением, поскольку он был сожжен
живой. Пока он был посреди пламени, привязанный к столбу,
некий францисканский монах, отличавшийся большим благочестием и добродетелью, взялся за него, чтобы
говорить с ним Бога и нашей религии, и объяснить ему некоторые
статьи о католической вере, которой он никогда не слышал ни слова
прежде чем, обещая ему вечную жизнь, если он поверит, и
угрожая ему вечные муки, если он продолжал упрямо стоял на своем
измены. Хатбуэй, размышляя об этом настолько, насколько позволяли место и
состояние, в котором он находился, спросил монаха, который
объяснил ему, были ли открыты врата рая для испанцев;
и получив ответ, что те из них, кто был хорошими людьми, могли надеяться на
войдя туда, касик без дальнейших рассуждений сказал ему:
он не собирался отправляться на небеса, опасаясь встречи с такой жестокой
и порочной компанией, какой они были; но предпочел бы отправиться в
ад, где он мог бы быть избавлен от неприятного зрелища таких людей
такие люди: до такой степени порочные действия и
жестокость испанцев обесчестили Бога и его религию в
умы американцев.

Однажды к нам прибыло множество жителей знаменитого
города, расположенного примерно в десяти лье от того места, где мы остановились, чтобы
делайте нам комплименты и приносите всевозможную провизию и прохладительные напитки,
которые они преподносили нам с большой радостью, лаская нас после этого
самым любезным образом, на какой были способны. Но тот злой дух, который
владели испанцы поместили их в такую внезапную ярость против них,
что они бросились на них и перебили выше трех тысяч из них,
и мужчины, и женщины, на месте, не получив не менее
обид и провокаций от них. Я был очевидцем этого
варварство: и какие только усилия ни предпринимались, чтобы умиротворить этих бесчеловечных
существа, их было невозможно образумить; настолько решительно
они были склонны утолить свою жестокую ярость этим варварским действием.

Вскоре после этого я отправил гонцов к самым известным индейцам
провинции Хаване, чтобы ободрить их и заинтересовать продолжать жить в их
стране, а не утруждать себя поиском отдаленных мест для укрытия
вошли; и посоветовали им обратиться к нам с заверениями в нашей защите.
Они достаточно хорошо знали, какой властью я обладал над испанцами, и я
дал им слово, что не причиню им вреда: за прошлое
жестокости и массовые убийства, которым подверглись их соотечественники, посеяли страх
и ужас по всей стране; и это заверение, которое я им дал, было
с согласия и по совету капитанов и офицеров. Когда мы
вошли в эту провинцию, к нам пришли двадцать два их вождя,
и уже на следующее утро командующий нашими войсками, без каких-либо
учитывая данное им обещание, нужно было бы приговорить их к сожжению
делая вид, что лучше всего предать этих людей смерти,
потому что они могли бы однажды использовать какую-нибудь уловку, чтобы застать врасплох
и уничтожат нас: и я приложил все усилия в мире, чтобы помешать
они не бросили их в огонь.

Индейцы Гаваны, видя, что они доведены до состояния жестокого
рабства и что выхода не осталось, но они были
безвозвратно уничтожены, начали искать убежища в пустынях и
горы, чтобы обезопасить себя, если возможно, от смерти; некоторые задушили себя.
в отчаянии. Родители повесились вместе со своими
детьми, чтобы смертью быстрее положить конец их страданиям. Более двухсот
Индейцев погибли здесь таким образом, чтобы избежать жестокости
испанцев, и множество из них впоследствии добровольно
обрекли себя на такое смерть, надеясь таким образом в один момент
поставить точку на страдания своих преследователей, нанесенных на них.

Некий испанец, имевший титул суверена на этом острове и
имевший на службе триста индейцев, уничтожил сто
шестьдесят из них менее чем за три месяца непосильным трудом, который он
постоянно требовал от них. Рекруты, которых он взял, чтобы заполнить их места
были уничтожены таким же образом; и он бы в короткий
время обезлюдило бы весь остров, если бы смерть, которая убрала его с дороги
к большому счастью для этих несчастных, не укрыла их
от его жестокости. Я собственными глазами видел, как более шести тысяч детей
умерли в течение трех или четырех месяцев, их родители были вынуждены
бросить их, будучи приговоренными к работе в шахтах. После этого испанцы
приняли решение преследовать тех индейцев, которые удалились в
горы, и перебили множество из них; так что этот остров
был обезлюдел и опустошен за очень короткое время. И это самое важное
прискорбное зрелище - видеть столь прекрасную страну, столь прискорбно разрушенную
и безлюдную.




BALDASSARE CASTIGLIONE

(1478-1529)

[Иллюстрация: КАСТИЛЬОНЕ]


Интерес представляет литературное произведение "il conte Baldassare
Castiglione" - в единственном томе прозы, который он написал, "Il Cortegiano" (The
Придворный) - возникает не только из-за исторической ценности, которую он сейчас имеет, но и
из-за того, что он отражает очаровательный характер джентльмена. И это
достигается не просто намеренным описанием идеального джентльмена
пятнадцатого века, но и бессознательным раскрытием характера
о его авторе. Кастильоне сам был настоящим джентльменом.
Не обладая выдающимися способностями или положением, его жизнь не отмечена никакими
выдающимися поступками или какими-либо поразительными событиями, он все же заслуживает памяти
как воплощающий в себе те замечательные качества и условия, которые
являются для отдельных людей результатом длительного морального и интеллектуального развития
большой группы мужчин и женщин.

Он был одним из тех, кто прославил Урбинский двор, не во времена
его наибольшей славы при герцоге Фредерике II., но просто
позже, когда герцогством правил сын Фредерика Гвидобальдо,
уважаемый инвалид - и суд проходил под председательством Гвидобальдо
жена, горячо любимая и вызывающая восхищение герцогиня Элизабетта, одна из
великой семьи Гонзага. Собственный набросок Кастильоне этого двора (см.
перевод ниже) делает любое другое его описание излишним;
но его молчание относительно себя лично делает необходимым
собрать сведения о его жизни из других источников. Его личность раскрыта
нам известен его интересный портрет Рафаэля, который сейчас находится в Лувре.
Написан в 1515 году. Это портрет моего друга. Рафаэль был
только на пять лет моложе Кастильоне, и их ласковая
отношения были давно.

Кастильоне был сыном доблестный воин, который воевал на стороне
Маркиза Франческо Гонзага из Мантуи, но ранней молодости был
провел не в Мантуе, но в Милане, где он получил от знаменитого
ученые Dеmetrio Calcondile и своих сверстников--блестящая классическая
образования, а не обучения можно было бы искать отца
сын. Смерть его отца в 1494 году вынудила его в те смутные времена
искать защитника. Поскольку его мать была отдаленно связана с его
друзья отца, правители Мантуи, именно к ним обратился его взор
, и в 1499 году он был одним из приближенных маркиза на
по случаю триумфального въезда Людовика XII из Франции в Милан
после завоевания им за три недели герцогства; триумф, за которым последовали
отвратительное десятилетнее "заточение" Лодовико иль Моро, миланского герцога.

Такие зрелища, как эта победа и этот лишения свободы, за которыми мальчик
двадцать одна теперь увидел, были знакомы с ним всю свою жизнь. В
царь-как папа Александр VI. и его сын Цезарь Борджиа, воин
Юлий II., Медичи, Льва X, вскоре умер Адриан VI., и
нерешительный Климент VII., последовательно правили в Риме, или, вернее жил
в Риме, клоака Максима Италии, чьи загрязнения истощали
сила всей земли. Разграбление Рима в 1527 году было одним из последних
в длинной череде итальянских бедствий, свидетелем которых Кастильоне был. Его не было
в Италии в тот момент. Последние пять лет его жизни прошли в
Мадрид в качестве папского нунция при дворе Карла V. Он отправился туда
накануне битвы при Павии и заключения там Франциска.
I. вскоре последовало; в виде лишения свободы, что кажется ужасным Эхо, что
врага Франции четверть века раньше.

"Il Cortegiano" был написан в перерывах между военными и
дипломатическими услугами, оказанными сначала Гвидобальдо Урбинскому, а позже
Фредерику Мантуанскому, сыну Франческо. Книга была начата
вероятно, около 1514 года; последние штрихи были внесены в 1524 году, но она была
опубликована только в 1528 году.

Диалогов, составляющих книгу, сделал вид, что произошли в
зима 1506-7. В то время автор был в Англии, посланник
от герцога Урбино Генриху VII., отправлен в качестве доверенного лица герцога для назначения кавалером ордена Подвязки.
назначен кавалером Ордена Подвязки. Он нес с собой великолепное
подарки для короля, прекрасные соколы, прекрасные лошади и картина от
Рафаэль - Святой Георгий и Дракон, на котором святой Георгий носит "
Подвязка."

Общественная деятельность Кастильоне сделала его хорошо известным, когда между ним
и его высокородными друзьями зашел разговор о его браке с
дочерью из дома Медичи; но политические влияния заставили ее
отдавать предпочтение некоему Строцци. Был ли этот союз заключен,
В последующие годы Кастильоне оказался бы племянником
двух пап и дядей королевы Франции. Но удача была на его стороне.
ему повезло больше. В 1516 году ему выпала исключительная удача заключить брак по нежной привязанности.
но его жена умерла всего четыре года спустя.:
с тех пор его главным удовольствием было общество друзей.

Среди них были все самые выдающиеся итальянцы того времени; люди,
чьи интеллектуальные способности находили художественное выражение одинаково в словах,
или на холсте художника, или в мраморе скульптора, или в творчестве архитектора
стоун: и именно отражение этого широкого и разнообразного общения
придает очарование и весомость страницам "Il Cortegiano". A
более утонченная прелесть исходит от тона либеральной утонченности
с помощью которого создается впечатление необычайно облагораживающего общения
общение с женщинами.

Кастильоне был современником и другом знаменитого
Маркиза Пескара, Виттория Колонна; блистательной Изабеллы
д'Эсте, маркизы Мантуанской, чья дочь, прекрасная герцогиня
из Урбино, увековечена многочисленными портретами Тициана, изображающими ее как
она была молода и в преклонном возрасте, и такой же, какой он видел ее в юности
идеализированной. Эта герцогиня Урбино была племянницей самого Кастильоне
Герцогиня Элизабетта; и благодаря браку с племянником Гвидобальдо она
стала преемницей Элизабетты. Эти знатные дамы были вовлечены
семейными узами во все волнующие события своего времени. Изабелла
д'Эсте была тетей констебля Бурбона и невесткой
Лукреции Борджиа. Муж Виттории Колонны был двоюродным братом
знаменитого Альфонсо д'Авалоса (маркиза дель Васто) из Испании: и в
переплетенные интересы этих персонажей и правителей Урбино,
Кастильоне был постоянно обеспокоен и занят.

Его адвокаты также обратились Джулиано Медичи--стиле, как и его
отец, "ваше великолепие" - сидеть теперь, когда-нибудь, в беспомощном достоинства на его
Гробница Сан-Лоренцо, "наставник всего святого и твердой мозговой оболочки"; и
несчастный дож Генуи Оттавиано Фрегозо; или участники
в ученых беседах, которые вел кардинал Бембо, с которым он
совершил веселую экскурсию в Тиволи в 1516 году в компании Рафаэля и
знаменитый венецианец Андреа Навигеро и его друг Агостино
Беццано, чьи портреты на том же полотне являются одним из шедевров Рафаэля
. Другим духовным другом был кардинал Биббиена, который
нигде не появляется с большей пользой, чем в письме к маркизе
из Мантуа, описывающий горе Кастильоне и его друзей при
известии, которое сама маркиза прислала им о смерти
Жены Кастильоне. В том же году сам кардинал умер. Он был
год смерти Рафаэля тоже, и Кастильоне почувствовал себя значительно
опустошен. Итальянский епископ Байе, Лодовико Каносса,--папский нунций
во Франции и французского посла в Венеции, - был двоюродный брат
Мать Кастильоне и в постоянных отношениях с сыном; и это
ему в то, что можно назвать "драме" 'Ира Cortegiano является
гейли поручили сделать первый набросок "идеального придворного
".

Благодаря таким социальным связям Кастильоне приобрел широкую известность и
здравый смысл в отношении различных миров мужчин, женщин и
искусства. Высшие качества, о которых свидетельствует его книга - любовь к
простоте, чистоте, искренности, безмятежности, доброте, обходительности,
умеренность, скромность, понимание того, что изящно, весело,
деликатный - эти качества были действительно его собственными: мы не знаем, откуда он их взял
.

Следует кое-что сказать о стиле, в котором написана книга.
Ее автор сообщает нам, что одно из основных критических замечаний, высказанных в ее адрес
хотя она много лет циркулировала в рукописи, заключалось в том, что ее
язык не был языком Боккаччо, которого тогда считали
образец для итальянских прозаиков. Кастильоне не связывал себя обязательствами
по отношению к манере тосканской речи. Он был ломбардцем по происхождению и привычкам,
и он выбрал - в вере в которую Монтень является великим
защитником - слова, фразы, построения, которые лучше всего соответствовали
его мысли, независимо от того, откуда он их почерпнул, если бы только они были
знакомые и выразительным. Таким образом он набрал силу свободы и
благодать разнообразие, в то время как обычное элегантность и привычное
долго-windedness всех итальянских писателей формы его предложения и делает
их сложно перевода.

Было сделано несколько переводов его книги; ни один (опубликованный) на данный момент не представляет
какой-либо литературной ценности; и Кастильоне мало известен
за пределами Италии. Одно из немногих упоминаний о нем в английской литературе -
его можно найти у Донна, Сатира v., и оно затрагивает характерную
страницу его книги, поскольку в ней отмечается:--

 "Тот, кто лежал
 Правила, делающие придворных (из него, если разобраться,,
 Могут получиться хорошие придворные, но кто из придворных хорошие?)
 Освобождает от жала шуток всех, кто в крайней степени
 Несчастен или порочен. "

В своей стране Кастильоне всегда пользовался значительной известностью.
Ариосто - чьему брату Альфонсо, "Мессеру Альфонсо кариссимо", посвящены
четыре книги "Кортегиано" и по чьему желанию это было сделано.
написано -Ариосто в своей великой поэме не раз говорит о Кастильоне
но отрывок из диалога Тассо "Делла Корте" делает его подходящим
честь: "Я не считаю, что Кастильоне писал для своих людей
день только:... красота его трудов заслуживает, что во все века они
следует прочитать и похвалил; и пока суды выносят, как
пока князья, дамы и благородные господа должны отвечать вместе, как
пока доблесть и любезность будет жить в наших сердцах, имя
Кастильоне будут цениться".



ПРИ ДВОРЕ УРБИНО

Из "Il Cortegiano"


На склонах Апеннин, по направлению к Адриатическому морю, почти в
центре Италии, лежит (как всем известно) маленький город
Урбино. Хотя он окружен горами, и более суровыми, чем
возможно, некоторые другие, которые мы видим во многих местах, все же пользовались
такой милостью небес, что местность вокруг очень плодородна и
богата урожаями; так что, помимо целебности воздуха, здесь есть
огромное изобилие всего необходимого для жизни человека. Но среди
величайших благословений, которые можно приписать ему, это, я думаю, является
главным то, что долгое время им правили лучшие из
лорды; настолько, что во всеобщих бедствиях войн Италии,
это все еще на некоторое время оставалось исключением. Но, не стремясь к дальнейшему, мы
могу привести веское доказательство этого в память о славном герцоге
Федериго, который в свое время был светом Италии; нет недостатка и в
заслуживающих доверия и многочисленных свидетелях, которые все еще живы, о его
благоразумии, человечности, справедливости, щедрости, непобедимом мужестве и
военная дисциплина; о чем наглядно свидетельствуют его многочисленные
победы, взятие им неприступных мест, внезапная стремительность
его экспедиций, частота, с которой он обращал в бегство крупные и
грозные армии с помощью очень небольших сил и из-за потери
ни одного сражения вообще; так что мы не можем необоснованно сравнивать его
со многими знаменитыми древними.

Среди других его похвальные дела, герцог Федериго построен на
прочный сайте Урбино с дворцом, многими рассматривается как самая красивая
в Италии: и он так хорошо оформленный каждый
подходящая вещь, что, казалось, не дворец, а город в виде
дворец; а не только с тем, что обычно используется, например, серебро
вазы, драпировки из богатой ткани из золота и шелка, и других подобных
вещи,--но для украшения он добавил бесконечное множество античных статуй в
мрамор и бронза, самые отборные картины и музыкальные инструменты
всех сортов; и он не допустил бы туда ничего, что не было бы очень редким
и превосходным. Затем и на очень больших затрат, он собрал огромное количество
самые прекрасные и редкие книги на греческом, латинском и иврите, все
которую он украсил золотом, серебром, почитая это
высшего совершенства своего великого чертога.

Следуя, наконец, велению природы, и будучи уже шестидесятипятилетним
стариком, он умер так же, как и жил, славно; и он ушел своим преемником
маленький десятилетний мальчик, оставшийся без матери, его единственный сын Гвидобальдо. Наследник
состояние его отца, он, казалось, быть наследником и всем его отца
добродетели, и вскоре его благородная природа дала такое обещание, как бы не
остается надеяться от смертного человека; так что уважаемые мужчины нет среди
великие деяния герцога Федериго, чтобы быть больше, чем иметь
родил такого сына. Но фортуна, завидовавшая таким добродетелям, всеми силами препятствовала
этому славному начинанию; так что, прежде чем герцог Гвидо
достиг двадцатилетнего возраста, он заболел подагрой, которая усилилась
обрушился на него с невыносимой болью, и за короткий промежуток времени так искалечил
все его члены были такими, что он не мог ни стоять на ногах, ни двигаться; и
таким образом, одна из самых красивых и подвижных форм в мире была
обезображена и испорчена в нежной юности.

И не удовлетворившись этим, состояние было столь неблагоприятные для него во всех
его планы, которые он может редко возят к выводу, что он
необходимый; и хотя он был самым мудрым советником и Непокоренных в
дух, казалось, что он провел, как в войну и в
все остальное, малый ли он или большой, всегда заканчивались плохо для него: и
доказательством этому служит приведенный в его многочисленных и разнообразных бедствий, которые он
всегда носил с такой силой духа, что дух его никогда не был
побежден удача; напротив, презирая ее наезды с непрерывной
мужество, жил в немощи, как будто сильный, и в невзгоды, как
хотя повезло, с совершенным достоинством и всеобщим уважением, так что
хотя при этом он был немощным телом, он боролся с самой почетной
ранг в службу своим безмятежным Величеств королей Неаполя,
Альфонсо и Фернандо младших; позже папа Александр VI., и
с Венецианской и флорентийской знати.

После восшествия на престол Юлия II. на понтификат он был назначен
Глава Церкви; в то время, следуя своему обычному стилю,
превыше всего он заботился о том, чтобы наполнить свой дом очень благородными и
доблестными джентльменами, с которыми он жил наиболее фамильярно, наслаждаясь
их беседа; удовольствие, которое он доставлял другим, было не меньшим
, чем то, которое он получал от других, он хорошо владел обоими
изученными языками и сочетал приветливость и покладистость с
знание бесчисленных вещей; и, кроме того, величие
его духа так воодушевило его, что, хотя он и не мог практиковать в
лица, упражнения верховой езды, как он однажды сделал, пока он не принимал
огромное удовольствие видеть их в других людях; и по его словам, сейчас
исправления, теперь восхваляли каждому по пустыне, он четко показал
сколько рассудительности он в этих вопросах; поэтому в рыцарских турниров и
турниры, в верховой езде и в обращении с каждым видом оружия, как
также в играх, Игры, Музыка, - словом, во всех учениях
собственно благородные господа, - каждый норовил так, чтобы вести себя как до
заслугой считается достойным такого благородного общения.

Все часы дня были отведены почетным и приятным
упражнениям, как для тела, так и для ума; но поскольку милорд
Герцог всегда имел обыкновение по причине своей немощи отходить ко сну
в этот час каждый обычно отправлялся очень рано после ужина.
в присутствии миледи герцогини Элизабетты Гонзага; где также находилась
никогда не найти миледи Эмилию Пиа, которая была наделена таким живым
умом и здравыми суждениями, что, как вы знаете, она казалась повелительницей
всех нас, и что каждый черпал мудрость и ценность у нее. Здесь,
затем, нежно обсуждения и невинных шуток были услышаны, и на
лицо каждое веселье веселый был замечен изображены, так, что
дом можно считать очень обитель радости: ни
в другом месте, я думаю, был настолько пришлась по вкусу, как когда-то был здесь, как велика может
быть сладость дорогой и заветный общения; ибо без
в честь его был для каждого из нас служить такие господа, как тот, о котором я
только что говорил, был рожден в сердцах всех Верховного
удовлетворение каждый раз, когда мы вступили в присутствии Миледи герцогиня;
и казалось, что это удовлетворение было цепью, которая удерживала всех нас.
объединенные в любви, так что никогда не было согласия воли или сердечной любви
между братьями большего, чем то, что было здесь между всеми нами.

То же самое было и среди дам, общение с которыми было наиболее
свободным и почетным; ибо каждому разрешалось разговаривать, сидеть, шутить,
и смеяться с кем ему заблагорассудится; но таково было почтение, оказываемое
пожелание миледи герцогини, чтобы эта самая свобода была очень серьезным испытанием
и не было никого, кто не считал бы это величайшим удовольствием
он мог бы сделать все на свете, чтобы доставить ей удовольствие, и самую сильную боль, чтобы
вызвать ее неудовольствие. И, таким образом, наиболее благопристойные нравы здесь были соединены с
наибольшей свободы, и игры, и смех в ее присутствии были
опытный не только с живейшим умом, но с добрым и трезвым
достоинства-та чистота и возвышенность в котором регламентируются все действия,
слова и жесты Миледи герцогиня, шутил и смеялся, были
такой, что бы ей было известно, для женщины благородное звание на любой
тот, кто видел ее даже, но один раз. И производя таким образом впечатление на тех,
что касается нее, то она, казалось, настроила всех нас на свои собственные качества и подачу:
соответственно, каждый норовил последовать этому примеру, учитывая, что это было
шаблон красивого поведения от подшипника так большой и
добродетельная леди, высокого качества которого сейчас не целью
пересказывать, они не моя тема и так всем известно
мира, и гораздо больше, потому что я не могла выразить их с
язык или перо; и те, которые, возможно, были несколько спрятал,
состояние, как будто удивляясь столь редкое достоинство, избрал, чтобы раскрыть
через многие невзгоды и укусов бедствия; для того чтобы дать доказательство
что в нежной груди женщины, в обществе необыкновенной красоты,
могут пребывать благоразумие, сила души и все те добродетели,
которые даже среди суровых мужчин очень редки.

Но продолжая, я скажу, что обычаем всех джентльменов в доме
было сразу после ужина отправляться к миледи
Герцогиня; где, среди других приятных развлечений, музыки и
танцев, которые постоянно практиковались, иногда развлекая
предлагались вопросы, иногда придумывались хитроумные игры с
тем или иным арбитром, в которых под различными масками
компания раскрывала свои мысли в переносном смысле тому, кто был ей приятен
лучше всего. Иногда возникали другие дискуссии по другим вопросам,
или язвительные реплики легко передавались взад и вперед; часто демонстрировались _imprese_, как
мы теперь их называем. И в этих словесных состязаниях
было замечательное развлечение, поскольку дом (как я уже сказал) был полон
очень благородных талантов; среди которых (как вы знаете) самыми известными были мои
лорд Оттавиано Фрегозо, его брат Мессер Федериго, Великолепный
Giuliano de' Medici, Messer Pietro Bembo, Messer Cesare Gonzaga, the
Граф Людовико да Каносса, милорд Гаспар Паллавичино, милорд
Людовико Пио, милорд Морелло да Ортона, Пьетро да Наполи, мессер
Роберто да Бари и бесчисленное множество других очень благородных джентльменов. Более того,
было много таких, которые, хотя обычно и не оставались там постоянно
, все же проводили там большую часть времени; как мессер Бернардо
Биббиена, Унико Аретино, Джоан Кристофоро Романо, Пьетро Монте,
Терпандро, мессер Николо Фризио; так что туда всегда стекались
поэты, музыканты и всевозможные приятные люди, и самые выдающиеся
по способностям, которых только можно было найти в Италии.




КАТОН - ЦЕНЗОР

(234-149 гг. до н.э.)


По многим причинам "Цензора" Катона вряд ли можно полностью игнорировать в
любом адекватном общем взгляде на литературу. Если мы посмотрим на шанс на
выживание как на тест на жизнеспособность, его практичная и безвкусная книга о
Сельское хозяйство является самой старой книгой Латинской прозы дошедших до нас, хотя мы можем
трудно говорить о нем, как еще существующий в форме вверенного ему Катон. Это
по-видимому, было жесточайшим образом "модернизировали" в Внешний вид о
время императора Августа. Опять же, старая, крепкая сторонником Римской простоты
был первым итальянским издать сборник торжественных речей. Сто
а Цицерону были известны пятьдесят речей. Фрагменты из восьмидесяти все еще
сохранились; хотя во многих случаях они представлены просто цитатами
, случайно приведенными каким-нибудь поздним грамматиком, чтобы доказать существование
какого-нибудь редкого слова или устаревшей формы. Опять же, 'Origines из-Катон
не только предоставили нам, если сохранились, добро пожаловать свет на
зачатки Рима и многих других итальянских городах, а политический и
военная история, сбил на собственный день Катона, и особенно
ценным для своего бесстрашного лечение последних событий. Действительно, его собственный
настоящие речи вошли в историю, и одна из них,
частично сохраненная Авлом Геллием, представляет собой лучший из имеющихся у нас примеров
прямого, ничем не приукрашенного ораторского искусства раннего Рима. Есть
основания полагать даже, что Катон оставил то, что мы можем справедливо назвать
энциклопедией, посвященной и составленной для его сына. Во всяком случае,
он в основном писал - не говоря уже об уже упоминавшихся работах - о
красноречии, медицине, военном искусстве и т.д.

И все же следует признать, что Катон иллюстрирует, столь же поразительно, как и любая другая фигура
, которую можно было бы выбрать, как мало дома истинных литературных
художник оказался бы в раннем Лациуме, если бы превратная судьба
позволила ему там родиться или вообще забрести туда
. Даже его фигура и лицо были достаточно отталкивающими, чтобы встать между
Сократом и Сэмюэлем Джонсоном, как самыми знакомыми уродливыми стариками на
сцене мировой жизни.

 "Порций, огненноволосый, сероглазый и рычащий на всех
 мужчин,--"

говорит, что неумолимый сатирик нежеланен, даже будучи мертвым, для
Персефоны в Аиде! Его подлинного портрета-статуи не существует.
Действительно, эти римские бюсты и фигуры, особенно в более раннее время,
были произведения греческих художников, и вероятность его давать
сидя в один из этой расы является чрезвычайно мала.

Единственным произведением Катона, которое, судя по названию, имело
поэтическую форму, была "Кармен умирающая". Похоже, это был
панегирик древнеримской простоте. Мало того, что дошедшие до нас фрагменты написаны
прозаической прозой, но самый известный из них заявляет с явным
сожалением о своих более мягких днях вырождения: "Их обычаем было
одеваться на людях респектабельно, дома - настолько, насколько это было необходимо. Они
платили за лошадей больше, чем за поваров. Искусство поэта не было в чести.
"Если человек был предан этому делу" или прилагал все усилия к общению, "его
называли бродягой"!"

Действительно, литературная деятельность Катона, вероятно, имела своей главной целью
и была направлена на то, чтобы противостоять набегающей волне греческой философии и
утонченности в целом; он - тот самый тип "хвалителя" Горация
temporis acti", "восхвалитель ушедших времен": то грубое героическое время
время, когда Дентат, герой трех триумфов, ел вареную репу в своей
в углу камина, и македонское золото ему было ни к чему.

Существовала ли какая-либо важная масса баллад или других чисто
Национальный Римской или латинской литературы в том, что старейшина день было много
обсуждается. Генеральный голос Ученые против Нибур и
Маколей. Есть все основания полагать, что практический, творческий
Латинские пахари и копейщики получили саму азбуку каждого искусства
от побежденной Эллады. Большая часть этих же дебатов развернулась вокруг
фрагмента из Катона. Цицерон сообщает: "В своих "Истоках" Катон сказал, что
это был обычай предков, для тех, кто возлежал на
банкет, на котором под звуки флейты воспеваются дифирамбы и заслуги прославленных
герои". Сочетание веселости и песни в этом отрывке
соблазняет нас связать его с презрительными словами из самого Катона
"Кармен", которые уже цитировались! Несомненно, Катон был наполовину прав. Простое
очарование и энергия деревенского Лациума оказались под угрозой; греческий порок и
Восточная роскошь были опасными подарками: но его сопротивление было таким же
безнадежным, как протест Канута против набегающих волн. То, что этому
оказывалось сопротивление даже самой великой греческой литературе,
несомненно.

 "Я расскажу об этих греках в подходящем месте, сынок
 Марк, рассказывающий о том, чему я научился в Афинах, и о том, какая польза
 заглядывать в их книги, а не осваивать их. Я собираюсь
 доказать, что они самая никчемная и необучаемая (!) раса. Верьте
 что это изречено пророком: всякий раз, когда этот народ распространяет
 свою литературу, она все искажает ".

Суровый, ограниченный, нетерпимый характер Катона настолько далек, насколько это вообще возможно
от научного или литературного темперамента. Даже его уважаемый
биограф Плутарх разражается возмущенным протестом против
бережливого совета продавать рабов, состарившихся на службе.
Действительно, большинство высказываний Катона напоминают нам о каком-нибудь хитром старом шотландце,
или - возможно, будет вежливее сказать - о твердолобом фермере-янки, живущем
из постулатов философии бедняги Ричарда.

"Сцепление теме: слова последуют," - его главный вклад в
риторика. Другой, надо признать, больше похож на Квинтилиана
: "Оратор, сын Марк, - хороший человек, умеющий говорить". Однако он
чувствует себя как дома на своей ферме, проповедуя такую привычную
экономию, как "Покупай не то, что тебе нужно, а то, что ты должен иметь: то, что тебе
не нужно, стоит копейки". Ближайший подход к остроумию - это всего лишь
саркастическое осознание человеческой слабости, подобное изречению "Хвалите
большие фермы, но до маленькой"; форма которого, кстати, такова
поразительно похожий на совет, данный задолго до этого родственной душой, этот
Аскрейский земледелец Гесиод:--

 "Превозноси маленькое судно и храни свой груз в
 большом!"

Даже доброта Катона имеет горьковатый привкус, характерный для римлян. Когда
великому греческому историку Полибию и его товарищам по изгнанию, наконец, было
разрешено вернуться на родину, Катон повернул чашу весов в сторону
милосердие в Сенате с надменными словами: "Как будто у нас ничего не было
для этого мы сидим здесь и обсуждаем, следует ли похоронить некоторых древних греков
здесь или в Ахайе!" Был оттенок настоящего юмора,
и, возможно, настоящей культуры тоже, в его реплике, когда Полибий попросил в дополнение
восстановить гражданские почести, проводившиеся в Греции семнадцать
лет назад. "Полибий", - сказал он, с улыбкой: "желает предприятия
снова Циклоп в пещере, потому что он забыл свою шапку и пояс".А
несколько штрихов, как это позволяет нам нравится, а также, чтобы полюбоваться, это
мрачная и суровая картина старого простоты.

Является ли "Катон выучил греческий в восемьдесят лет" неохотной уступкой
дух времени, или получить оружие из собственного арсенала врага
с помощью которого можно бороться с его влиянием, нам не нужно спорить. Действительно,
почти наверняка любое специальное исследование в то время могло быть
всего лишь возрождением "того, чему он научился в Афинах" много лет назад.

Однако величайшая ирония судьбы Катона заключается в том, что он
оказал, несомненно, бессознательно, большую услугу эллинистической
культуре Рима, чем даже его прославленный младший современник
Сципион Эмилиан, покровитель Теренция и щедрый друг
Полибий; ибо это был наш Катон, который привел свою свиту с Сардинии.
доблестный молодой солдат, впоследствии известный как поэт Энний, -
создатель латинского гекзаметра, художественного римского эпоса и вообще
человек, который больше, чем кто-либо другой, создал греческую поэзию и даже
Греческая философия, хорошо известная и уважаемая всеми образованными римлянами.

Катон известен нам главным образом через Плутарха, очерк которого показывает
терпимость этого любимого писателя к яростному врагу эллинизма.
Очаровательная центральная фигура диалога Цицерона о "Старости" занимает
мало что могло спасти его имя от ожесточенного, раздражительного восьмидесятилетнего старика, который
все еще добавлял к своему голосованию по любому вопросу: "Более того, сенаторы,
Карфаген должен быть стерт с лица земли". Весь мир восхищается упрямой отвагой,
особенно в безнадежном деле. Мы, самый радикальный и демократический из
народов, особенно восхищаемся отчаянной позицией запоздалого
консерватора. Особые добродетели племени были повторены не менее ярко
в правнуке, Катоне Утикском, и сделали их имя
навсегда синонимом несгибаемого стоицизма. Фраза , применяемая
более поздний римский поэт, обращенный к Катону Утиканскому, возможно, может быть процитирован не менее уместно
как эпитафия его предку:--

 "Боги предпочли дело победителя, но Катон -
 побежденный";

ибо, несмотря на него, дошедшую до нас латинскую литературу
наиболее верно можно охарактеризовать как "мост, по которому эллинизм
достигает современного мира".



О СЕЛЬСКОМ ХОЗЯЙСТВЕ

Из "De Agricultura".


 [Следующий отрывок дает яркое представление о жизни на ферме в
 Лации. Римского джентльмена можно рассматривать как
 "отсутствующего домовладельца", дающего этот совет своему агенту. Тот
 "семья", конечно, состоит из рабов.]

Таковы обязанности судебного пристава. Он должен поддерживать хорошую дисциплину.
Необходимо соблюдать праздники. Он должен держать свои руки подальше от чужой собственности
и хорошо заботиться о своей собственной. Он должен выступать в качестве
третейского судьи в семейных спорах. Если кто-либо виновен в причинении вреда,
он должен воздать по заслугам за причиненный вред. Семья должна
не страдать, не мерзнуть, не быть голодной. Он должен держать его занятым, так как
таким образом ему будет легче удерживать его от озорства и воровства. Если
судебный пристав не дает согласия на совершение зла, его не будет. Если он
если учитель допускает это, он не должен оставлять это безнаказанным. За доброту
он должен проявлять благодарность, чтобы тот же самый человек был рад поступать правильно
в других вопросах. Судебный пристав не должен быть бездельником; он должен всегда
быть трезвым; он не должен выходить на обед. Он должен занимать семью;
должен следить за тем, чтобы команды хозяина выполнялись. Он не должен
думать, что знает больше, чем хозяин. Друзей хозяина он должен
считать своими. Он на это не обращают никакого внимания ни одну, если так
велено. Он не действует как священник, за исключением Compitalia или на
сторона очага. Он не должен никому давать в долг, кроме как по приказу хозяина.
Когда хозяин дает в долг, он должен потребовать оплаты. Посевное зерно, кухня
посуда, ячмень, вино, масло - он не должен никому давать взаймы. У него может быть две
или три семьи, у которых он занимает и которым дает взаймы, но не больше
. Ему приходится часто сводить счеты со своим хозяином. Механик,
наемный работник, заточник инструментов, он никогда не должен задерживаться больше чем на день.
Он не должен ничего покупать без ведома мастера, не должен ничего скрывать
ничего от мастера и не иметь никаких прихвостней. Он никогда не должен
проконсультируйтесь с прорицателем, пророком, священником или халдеем.... Он должен знать
как выполнять каждую работу на ферме и должен делать это часто, не переутомляя себя
. Если он сделает это, то узнает, что на уме у членов семьи
и они будут работать с большим удовольствием. Кроме того, если он работает, у него
будет меньше желания гулять, и он будет здоровее, и спать
лучше. Он должен вставать первым и ложиться спать последним.;
следует заметить, что загородный дом заперт, что каждый из них
спит там, где он принадлежит, и что в скотину кормят.



С МАНСАРДОЙ НОЧЕЙ АЛУ ГЕЛЛОЙ


 [Экстракт приведенный ниже, как будет видно, заключаются в кавычки для
 большей части не от Катона, но от Авла Геллой. Однако
 практика Геллия в других случаях, когда мы можем
 сравнить его текст с оригиналом, указывает на то, что он просто
 модернизировал фразеологию Катона. Во многих случаях такие изменения
 вероятно, вообще не имеют значения в современном переводе.]

Марк Катон в своей книге "Происхождение" записал поступок Квинта
Кадиций, военный трибун, действительно прославленный и достойный быть
празднуется с торжественностью греческого красноречия. Это почти соответствует
этому эффекту: - Карфагенский полководец на Сицилии во время первой Пунической войны
продвигаясь навстречу римской армии, сначала занял несколько холмов и
удобное положение. Римляне, как это произошло, попал в пятно
открыть удивить, и очень опасно. Трибун пришел к консулу,
указывая на опасность из-за неудобства месте, а
окружающим врагам. "Я думаю, - говорит он, - если вы хотите спасти нас, вы должны
немедленно приказать определенным четырем сотням выступить вон к тому варту" (для
таким образом, Катон указал на неровное и возвышенное место) "и прикажи им
овладеть им; когда враг увидит это, каждый из
храбрых и пылких среди них будет полон решимости атаковать и
устрашая их, и будете заняты только этим делом, и
все эти четыреста человек, несомненно, будут убиты;-у вас, пока
враг будет занят резней, будет возможность
вывод армии из этого места: другого возможного способа отступления нет.
"

Консул ответил, что совет показался ему мудрым и верным. "Но кто,"
он говорит: "Я должен найти, что приведет эти четыре сотни мужчин, которые
пятно против батальона противника?"--"Если", ответил
трибуна "вы встретите больше ни у кого, я работаю в этой опасной
предприятия, я предлагаю вам свою жизнь и свою страну."

Консул поблагодарил и похвалил его. Трибун со своими четырьмя сотнями
людей шел навстречу смерти. Враг, пораженный их смелостью,
подождал, чтобы посмотреть, куда они направляются; но когда оказалось, что они
идут, чтобы овладеть холмом, карфагенский военачальник
послал против них самых способных людей своей армии, как конных, так и пеших. В
Римские войска были окружены, и, находясь в окружении, сражались; в
конкурс был долгим сомнительно, однако цифры в длину сохранилась, четыре
Сто к одному человеку, либо были убиты мечом или погребены под
ракетного оружия. Консул в перерыве сражения
отвел свои войска в возвышенное и безопасное место, но событие, которое
произошло с этим трибуном, командовавшим четырьмя сотнями, я не расскажу.
добавлю не моими, а Катона словами: "Бессмертные боги даровали
военному трибуну состояние, соответствующее его доблести: ибо таким образом это
случалось, когда он был ранен во все остальные части тела, только его голова была повреждена.
цел и невредим, и, когда они отличали его среди мертвых, измученных
с ранениями, и дышать с трудом от потери крови, они
родила его. Он выздоровел и впоследствии часто оказывал смелые и
выдающиеся услуги своей стране; и этот подвиг его отделения
эти войска сохранили остатки армии. Но место, где
совершается то же самое деяние, имеет огромное значение. Леонид Лакедемонянин,
чье поведение было таким же при Фермопилах, превозносится; из-за
его добродетелей вся Греция прославляла его и возвысила его имя до
высшая степень возвышения, свидетельствующая о их благодарности за его подвиг
памятниками, трофеями, статуями, панегириками, историями и
другими подобными средствами. Но этому народному трибуну, который сделал то же самое
и спас свою страну, была присуждена небольшая похвала ".




ДЖЕЙКОБ КЭТС

(1577-1660)

[Иллюстрация: ДЖЕЙКОБ КЭТС]


Жизнь Якоба Кэтса относится к золотому веку голландской литературы
литература, представленная на севере Хоофтом, Ремером Вишером и
Йост ван ден Вондел, а на юге - поэтическим кружком Зеландии,
среди которых Котс, несомненно, был величайшим. Были времена
когда кошачье имя было единственным среди голландских поэтов; в домах, где не было
других книг, можно было, по крайней мере, быть уверенным, что найдешь
Библию и "Отца кошек". Но вряд ли он будет
считается большим за пределами Голландии. Он самый прозаичный из поэтов,
у него ограниченное владение языком и еще более ограниченный выбор
стихосложения; с этими недостатками он, однако, наиболее характерен
типично голландский, отчасти из-за его практической морали
поучения и отчасти из-за монотонного тиканья его стихов
. Возведение памятника в его честь в его родном городе, а также
таким образом, создание Рембрандтом его портрета в 1635 году было
заслуженной данью уважения человеку, странно представляющему свою нацию
. Тем не менее, даже в Голландии раздаются голоса против его
популярности. Баскен Хьюэт назвал его "жалким персонажем,
олицетворенной посредственностью, вульгарным и вульгаризирующим духом".

Джейкоб Кэтс, младший из четырех детей, родился в Брауэрсхейвене
10 ноября 1577 года. Его мать умерла, когда ему было всего несколько
лет, и его отец, член совета в Брауэрсхейвене,
вскоре подарил своим детям мачеху. Cats хвалит ее "добрые дела и
хорошее управление" в его стихах; но может показаться, что ее управление
не соответствовало тому, что семья считала полезным для
детей. Один из дядей усыновил маленького Джейкоба и отправил его в
школу мастера Дирка Кемпа в Зиерикзее. Здесь он познакомился с маленьким мальчиком
из Брабанта, который занимался поэзией, и их ежедневные дружеские отношения
пробудили одинаковые вкусы у кошек. Мастер Кемп был человеком, который, хотя и имел
благие намерения, не имел возможности осуществить их; дядя Джейкоба
соответственно, забрал его из школы и отправил в Лейденский университет
изучать юриспруденцию.

Из Лейдена он отправился в Орлеан, где получил ученую степень, а затем в
Париж. Когда он пробыл здесь некоторое время, его дядя подумал, что
разумнее всего перезвонить ему; и карьера Кэтса началась с его возвращения в
Гаагу, где он устроился юристом. Очень скоро после того, как он занялся
своей практикой, ему удалось спасти женщину, обвиняемую в колдовстве,
и выиграл дело молодого человека, который, защищая своего отца от
убийственная атака убила нападавшего. Эти случаи привлекли
внимание к кошкам; вскоре он сделал себе имя. Его деятельность заключалась в
затем внезапно его прервала тяжелая болезнь. Он был вынужден покинуть
влажный климат Голландии и отправился в Англию, чтобы обратиться за советом
к знаменитому врачу королевы Елизаветы Батлеру. Лечение, однако, не принесло ему облегчения
и состояние его не улучшалось до возвращения в
Голландию, где он встретил ученого алхимика, мастерству которого он приписал
свое исцеление. В 1603 году он переехал в Мидделбург и начал жизнь с новой силой
. В одном из своих стихотворений он рассказывает о своей встрече во французской церкви
с молодой девушкой, в которую он влюбился с первого взгляда; о
его растущая привязанность к ней и его намерение жениться на ней; о
сообщении о том, что ее отец только что потерял все свои деньги в результате спекуляции;
и он признается с самой наивной и довольно циничной откровенностью:--

 "По правде говоря, ради нее, без малейшего повода
 И с радостным сердцем я испустил дух.--
 Смотрите, этот злой жребий, выпавший на долю отца
 В одно мгновение мое сердце лишилось любви!"

Сразу после этого инцидента Кэтс женился на Элизабет ван.
Валкенбург, богатой девушке из Антверпена. Ее здравый смысл, верность,
а добродетели домохозяйки нашли теплое выражение в следующих словах
:--

 "Она была достойной женщиной",
 Основой для дома, образцом истины.

Этот период жизни кошки, почти совпадающую с двенадцати лет
конец перемирия в 1621 году, когда война с Испанией возобновилась, был один
разнообразной деятельности. Помимо своих практических обязанностей, он уделял
много времени возведению дамб на территориях, заброшенных во время войны, которые сейчас находятся в
большой опасности с моря; и находясь на своей даче в Грийпскерке
недалеко от Мидделбурга, где его "стайка детей играла под деревьями",
он написал стихи "Эмблематика Синнебилдена" (Emblemata или Эмблемы).;
"Maeghdeplicht" (Девичий долг), 1618; "Selfstryt" (Внутренняя борьба),
1620; "Toonel der Mannelycke Achtbaerheyd" (Сцена Мэнли
Респектабельность) и "Хаувелик" (Брак).

С началом войны его собственному миру пришел конец. Некоторые из
земель, отвоеванных у моря, были снова затоплены, чтобы предотвратить
продвижение врага. В 1621 году он принял должность пенсионария
Мидделбурга, что стало его первым шагом на пути к официальной государственной деятельности. В 1623 году
он был избран пенсионарием Дордрехта, и хотя он колебался в
покинув Зеландию, он, наконец, решил принять этот пост. В 1625 году он
добавил к своим обязанностям обязанности куратора Лейденского университета. Его
литературная работа, следовательно, была отложена.

В 1627 году Коты сопровождали Альберта Иоахими в качестве посла в Лондоне на
открытии переговоров по договору о судоходстве. Он лишь частично
добился успеха в своей миссии, но был встречен с большим вниманием
Карл I наградил его орденом Святого Иовиса. Вскоре
после своего возвращения он потерял жену после непродолжительной болезни.

Пока он писал "Trouwring" (Обручальное кольцо), сборник эпических
и лирические стихи, он был избран государственным секретарем в 1636 году, а в
1645 году хранителем Большой печати и губернатором. Но у него был опыт
в его общественной жизни, что корона часто может быть терновым венцом; и в
1651 году он попросил освободить его от своей обременительной должности. Его требование
было удовлетворено, и по этому случаю Котс упал на колени в
присутствии Генеральных Штатов и поблагодарил Бога за то, что тот снял с него
тяжелое бремя. Его еще раз убедили присоединиться к посольству в
Англию. Тем временем к власти пришел Кромвель; Коты и его товарищи по путешествию
вернулись с немногими достижениями, и старый
государственный деятель и поэт счел себя свободным провести последние годы своей жизни
на своей площади Зоргвлит, которую он построил за пределами Гааги
по дороге в Схевенинген, посреди Дюн. Хотя он, возможно,
и не был великим государственным деятелем, он чувствовал ответственность своего
призвания. Он никогда не был до конца готов к этому и часто чувствовал себя
беспомощным и ничтожным перед посягательством Властей. Но честность
и патриотизм были присущи ему в полной мере.

Последние восемь лет своей жизни он провел в Зоргвлите в безмятежности
. Он вернулся к своим литературным трудам и написал "Onderdom en
Бюйтенлевен" (Возраст и деревенская жизнь), "Гофгедахтесса" (Придворные мысли),
и его рифмованную автобиографию "Twee-entaghtig-jarig Leven" (Жизнь продолжительностью
Восемьдесят два года). Кажется, он сдержал свое тепло, интерес и радость в
жизнь до самого последнего.



СТРАХ ПОСЛЕ НЕПРИЯТНОСТЕЙ


 Некоторое время назад я прочитал повесть по-моему, любопытно.
 Возможно, чтобы каждый рассказ могут быть полезны;
 Поэтому в "своевременности к свету" я переношу это,
 В надежде, что все, кто прочтет, найдут в этом удовольствие.
 Когда-то в древности жил лорд, чьей радостью было странствовать.
 В поле и цветочном медовухе, к полному удовлетворению его сердца.
 К тому же у него была лошадь, настолько мудрая, что усыпляла всадника.,
 Она благоразумно отправилась домой, не разбудив рыцаря.
 И так случилось, что однажды в поход,
 Отобедать кавалера пригласил хороший друг.

 Он был рад радушному приему; хорошее вино лилось рекой.
 Наконец, несмотря на все эти приветствия, гость должен откланяться.
 Затем он сам приготовился взобраться в седло,
 И развернул своего зверя, чтобы вскоре добраться до дома.
 День был унылым и сырым; светлое солнце светило скупо;
 Сквозь облака перед его лицом пробивался бледный свет.
 Мудрый конь осторожно ступал вперед по дороге.,
 Его трезвый всадник несся, по обычаю, не уставая.
 И тут обычная дремота сомкнула веки всадника.:
 Его зверь спокойно шел дальше, верно служа.;
 Человек, глубоко спящий, путешествовал так, как ему было привычно.;
 Наконец приблизилось время, когда он должен был достичь своего жилища.

 Но вот! встречает друга, который с удивлением спрашивает его:--
 "Как возможно, что его конь привез его туда?"
 Рыцарь ответил прямо: "Да ведь я сам проехал этот путь."
 Что в течение семи лет я постоянно приходил к этому;
 Мой зверь, на котором я сижу, должным образом доставил меня домой.--
 Сама полночная тьма не делает его ногу нетвердой.
 "Как, друг?" его собеседник воскликнул: "Даже когда мост будет
 разрушен?
 Поток вообще нужно пересечь, другого способа я не знаю:
 Этот чудесный конь, должно быть, принадлежал твоему старому Персею,
 Который однажды сражался с драконом и разрубил его голову на куски.
 Все точно так, как и было! Ты прилетел сюда не залетом!
 Мне кажется, что призрак был твоим обманщиком.
 В противном случае, шутка мне кажется бессмысленной.
 Эта история, которую ты мне рассказываешь, невозможна.
 Но чтобы по этому поводу между нами не было пререканий,
 Пойдем со мной на мостик; я с радостью тебя провожу.

 Само место и факт я прямо раскрою в доказательство.,
 Чтобы ты заметил, как плохо согласуется с твоими словами суть дела.
 К чему такая длинная речь? Рыцарь был полностью убежден.;
 Наводнение снова наступило, истина вещей открыта!
 Моста там действительно нет - опирается только полоса досок,
 Пересекающая набегающую волну, узкая и вся неустойчивая.
 Нога человека должна быть осторожной, чтобы ступать на цыпочках,
 Наберитесь смелости и будете тверды для достижения этой дальнейшей цели.
 Нога, которая не верна, которая дрогнет влево или вправо,
 Тонет в потоке под невезучим пассажиром.
 Когда теперь человек сна сразу отмечает мост,
 Хорошо отмечает узкую тропинку, отмечает слишком узкую поступь,
 Его потрясение от правды велико; громко бьется его бедное сердце.
 В страхе и холодной дрожи он стоит и рисует сцену;
 Видит испуганным взором, как послужил ему его путь.
 И все больше и больше его душа заболевает от запоздалого ужаса,
 Все больше к его сердцу приливает отгоняемая кровь;--
 Этот час страха для него принес ему бесконечную болезнь.

 Посмотрите теперь, каким странным это кажется! Он спокойно ехал верхом.,
 Не потерпев никаких неприятностей, избавленный от всего этого зла.--
 Он совершенно подавлен, тогда как опасность для него миновала!
 От страха у него болит сердце, глубоко в его центрированном существе.
 Спросите теперь любого, какой жизненный урок преподнесет эта история?
 Думаю, я с радостью передам ему то, что в ней содержится.;
 Высказываю как можно лучше, что является самой простой максимой:--
 Дружелюбный никогда не скупится на хлеб и советы.
 Человек, который благополучно проделал свой путь и погрузился в дремоту.,
 Тот, с кем приключилась именно эта странная удача,
 Подобен он (мне кажется) похотливому смертному,
 Злой на земном пути, обреченный на неряшливую жизнь,
 Блуждающий с закрытыми глазами, заблудившийся на пути удовольствий,
 Не обращая ни малейшего внимания на столь открытую бездну:
 Никогда не обращавший внимания на благословение, не предупрежденный совестью:
 Как рядом с ним Смерть, побуждающая отсекать живых!
 Но по милости Господа Нашего Бога, внезапно ниспосланной ему,
 Широко раскрывает глаза - и только тогда, не раньше, он пробуждается.
 Ужас поглощает его душу, святой страх, овладевающий ею;
 Теперь грешник пробудился и впервые видит свои деяния.
 С удивлением вижу, как он встает, громко выкрикивая свой крик:--
 "Ужасна была моя слепота, ужасное заблуждение моей души.
 Как я мог быть так обманут? как мог мой сон так овладеть мной?
 Я, кто, соприкасаясь со смертью, беспечно принимал свою легкость!"
 По правде говоря, счастлив человек, не подвергавшийся такой опасности,
 Поскольку внимательным оком следит он за каждым шагом.,
 Благословенный в том, что сам Бог даровал ему понимание.
 Какую опасность он испытывал; как он избежал ее.

 Перевод с немецкого Э. Иренея Стивенсона.



"БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК ТЕРЯЕТ СВОЕГО РЕБЕНКА, БЕДНЯК ТЕРЯЕТ СВОЮ КОРОВУ".


 Подойдите сюда, помолись, о друзья! Позвольте мне поведать вам о моей скорби.
 Без слов такую потерю перенести, мое сердце действительно не выдерживает:
 Все, что тяготит душу, кажется человеку менее горьким,
 Если дружескому уху можно только высказать скорбь.
 Умер ребенок моего соседа: умерла моя единственная корова.
 Утешение покинуло его; всякая радость покинула меня.
 Так скорбим мы оба, лишившись душевного покоя в каждой груди:
 Он о том, что его ребенок мертв, я о том, что у меня забрали корову.
 Посмотрите-ка теперь, друзья! да, как странно и как печально поступает Судьба!
 Я хорошо пощадил ребенка - одну корову, которую он хорошо хотел.
 Обрати все вспять, ты, Смерть! Меньшим злом кажутся твои деяния.
 Полон мой дом - слишком полон: воистину, полон его коровник!
 Смерть, возьми его стойла в качестве добычи или выбери из моих семи!
 Вот тебе, Смерть, полный простор; и нам меньше хлопот.
 Уверен, что боль забыта - да, и забыта быстро,
 Когда в большом стаде один маленький волчонок - разбойник!
 Что я так бормочу? Смерть всегда остается безучастной.
 Потерявшись в его добром совете, аргументы против него напрасны.
 Он движется вперед, эта Смерть, бледная и совершенно слепая.
 Чаще всего он является гостем именно там, где в его звонке меньше всего нуждаются.
 Ах, кто может унять мою скорбь; кто, умоляю, утихомирит скорбь моего ближнего?
 Как бы мы не выбирали, так с каждым это случается!--
 Тот, кто богат, должен потерять все, что означает ближайшее наследство,
 Я, бедняк, о Боже! лишен своего единственного достояния!

 Перевод с немецкого Э. Иренеуса Стивенсона.




КАТУЛЛ

(84-54 гг. до н. э.?)

АВТОР: Дж. У . МАККЕЙЛ

[Иллюстрация: ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ]


Последние тридцать лет Римской республики, так и в мыслях, и в
действий, одним из меткам высоких вод мировой истории. Это
эпоха Цицерона и Юлия Цезаря. Этот краткий период включает в себя
завоевание Галлии, вторжение в Британию, аннексию
Азиатских монархий, основанных маршалами Александра; окончательный крах
о римской олигархии, подчинившей себе весь известный мир;
развитие самой величественной и великолепной прозы, которую мир
когда-либо видел или, вероятно, когда-либо увидит; и, наконец, общественная жизнь
среди римских высших классов, таких блестящих, таких гуманных, таких близких
известных нам от современных историков, поэтов, ораторов,
письмо-писатели, что мы можем жить в нем с минимальным участок
воображение, как мы можем жить в Англии королевы Анны. Среди
выдающихся фигур этого замечательного периода - Валерий Катулл,
первый из латинских поэтов-лириков и, возможно, третий, наряду с Сафо
и Шелли, стоящий в высшем ряду лирических поэтов мира.

Своей жизнью и своим гением он олицетворяет прекрасный цветок своего времени
и страны. Он родился в Вероне в богатой и знатной семье
в то время, как Италию сотрясали гражданские войны Мария и
Сулла; он умер в возрасте тридцати лет, когда Цезарь завершал
завоевание Галлии, и Республика, хотя прошло всего несколько дней после ее
исчезновения, все еще казалась полной гордости за жизнь. Спешка и
возбуждение тех волнующих лет полностью отражены в жизни и
поэзии Катулла. Мода, путешествия, политика, критика, все
тысячекратно и постоянно меняющихся событий и интересов эпохи, приходят
перед нами в наиболее яркой форме и на высоком давлении, в
этот краткий Тома лирики. Но все они вовлечены в процесс и
омраченный историей, полностью личной для него самого и бессмертной в своем очаровании
история огромной и злополучной любви, которая "питала его
пламя жизни на самодостаточном топливе", и поднялся утром.
великолепие восхода солнца только для того, чтобы угаснуть в громе и буре перед полуднем.


Пожалуй, в мире нет стихотворений о любви, подобных этим. О Сафо,
по-видимому, величайшей поэтессе своего пола, мы можем строить только догадки
по изуродованным фрагментам. Никто другой в древнем мире не входит в этот список
. Средние века неразрывно связывали любовь с
мистицизм. Когда Европа стряхнула с себя средневековье, она начала
думать. Изысканные размышления о любви, невинные пасторали, восхитительные образы
- вот что это могло породить; во Франции Плеяды, например,
или в Англии Грина и Кэмпиона: но мысль и
страсть составить плохую компанию. Лишь однажды, столетие назад, такой неистовый
и пламенный гений, как Катулл, поднялся на вершину этого
спора. Неподатливый язык, стерилизующее окружение, плохие
модели, несовершенное образование оставили Бернса безнадежно отстраненным; и все же
квинтэссенцией пламя, которое он делит с Катуллом служил, чтобы сделать
его кумиром нации, и нарицательным среди многих миллионов
своей расы.

Клодия, "Повелительница сонетов" у Катулла, которую он называет Лесбией через
прозрачный вымысел, не обладает двусмысленной или завуалированной личностью. Она была
одной из самых известных и скандальных женщин своего времени. По рождению
и замужеству она принадлежала к самому сокровенному кругу той более чем
царственной римской аристократии, которая сосредоточила в своих руках богатства мира
и беспечно отправила своих младших сыновей в мисговерн
и грабить империи. Когда Катулл познакомился с ней, она была
замужней женщиной примерно на шесть или семь лет старше его. Стихи "Сквозь
маленькую небесную дугу" показывают, как его любовь течет своим печальным
и великолепным курсом. Восторг нежности, увлечение, бунт,
рецидив, повторное запутывание, мучительный ступор, жгучая боль от
возрождающейся жизни, неистовая любовь, переходящая в столь же неистовую ненависть, все это охватывает
перед нами на ослепительном языке, созданном из чистого воздуха и огня.

Пока что Бернс в одиночестве, и Бернс только на своих более редких высотах, может дать
современный читатель имеет некоторое представление о Катулле. Но у Бернса было мало образования
и еще меньше вкуса; и поэтому, когда он покидает почву непосредственных личных
эмоций, - то есть в девятнадцати-двадцатых своих стихах, - он
постоянно на грани, а часто и за ней, безвкусицы, вульгарности,
банальности. Катулл был мастером на все технические навыки, то известно
поэзия. Не имея ничего, что могло бы сравниться с огромной ученостью Вергилия
или Мильтона, он, подобно Шелли среди английских поэтов, обладал инстинктами и
подготовкой ученого. Это прекрасная ученость - глаз и рука
опытного художника в области языка - в сочетании с его ясностью и
властной простотой, как у какого-нибудь одаренного и ужасного ребенка,
это делает его уникальным среди поэтов. Когда он покидает золотые поля
поэзии и бросается в политические пасквили, или дерзкие и не подлежащие цитированию
нападки на людей (мужчин или женщин), которые имели несчастье вызвать недовольство
он снова становится похожим на бернса, на сатирика бернса; но даже здесь
у него более ловкий ум, более легкие прикосновения, с остротой рапиры
, а не северного острия топора.

Его ученость - как и у большинства ученых - не была лишена
недостатки. Его непосредственные литературные наставники, греки
Александрийской школы, были кружком педантов; было бы напрасно
утверждать, что он остался незатронутым их педантизмом. В последние годы своей жизни
он, кажется, несколько запутался в технических тонкостях
и сложных метрических экспериментах; в переводах из
этого принца в точности, александрийского Каллимаха; и идиллических
фрагменты перегруженного орнамента, изученные в школе Феокрита.
Самая длинная и амбициозная поэма этих лет, эпическая идиллия о
"Свадьба Пелея и Фетиды" полна изысканной красоты
деталей, но в целом производит томное, приторное и
монотонное впечатление. Он добивается более блестящего успеха в другом своем длинном стихотворении,
знаменитом "Атис", единственном образце на латыни масштабной
лирики, столь знакомой Греции и Англии.

Но действительно, в каждой форме лирической поэзии, к которой он прибегал, его прикосновение
безошибочно. Прекрасные стихи путешествий, которые он писал во время и
после путешествия в Азии, как непревзойденный в своей солнечной красотой
любовь-лирика огня и страсти. Наряду с этими есть
маленькие смешные стихи для друзей, и другие стихи в своих врагов
какие они, вероятно, не кажется забавным; стихи
праздник и стихи комплименты, стихи и сочувствие, с глубоким
человека пульсировать в них, что показывает, как мало его собственная несчастная любовь была
озлобленный ему или заставить его замолчать эгоистичные помыслы. Два из этих произведений
Выдающиеся среди всех остальных. Первое - брачная песня
написано им для свадьбы двух его друзей, Маллиуса
Torquatus и Vinia Aurunculeia. В своей прямолинейности и непритязательности
изящество, в его музыкальной чистоте, в картине, которую он рисует, с таким
нежным и в то же время таким утонченным и утонченным оттенком обычного
семейного счастья, оно достойно своего заключительного места в золотом
сборнике его текстов.

Другое-краткое стихотворение, только десять строк, написанных на его
могила брата возле Трои. Это один из самых известных латинских стихов;
и перед его печалью, его простотой, его жалостливой нежностью, перед
удивительной ритмичностью его ритмов сама похвала кажется почти
профанацией.

"Нежнейший из римских поэтов девятнадцать столетий назад" - так говорил Теннисон в
одно из его прекрасных стихотворений адресовано Катуллу; и именно это
непревзойденная нежность, которая больше, чем все другие его произведения, вызывает восхищение.
качества, чем его непревзойденное техническое мастерство, чем его белый накал
страсти, чем его "ясность, подобная ужасному кристаллу", приближают его к нам
и удерживают рядом с нашими сердцами.

Этот замечательный Ciceronian возраст оставил свой след, как и несколько веков, глубокие
на человеческую историю. Завоевания и законодательство Юлия Цезаря
определили будущее Европы и заложили фундамент современного
мира. Проза, изобретенная Цицероном, стала и до сих пор остается
общий язык цивилизованного человечества. Среди стихотворений Катулла есть
стихи, адресованные обоим этим людям; но его собственные юные, увитые плющом
брови сияют из темноты и дали не менее чистым взглядом.
сияние и не менее нетленная слава.

 [Подпись: Дж.У. Маккейл]

 ПРИМЕЧАНИЕ.-В заключительной фразе мистера Маккейла любитель Овидия заметит
 отголосок знаменитой элегии этого поэта, вызванный
 преждевременной смертью еще одного римского певца, Тибулла. Среди
 родственных душ, - говорит Овидий, - которые будут рады вновь пришедшему
 на Елисейские поля,--

 "Ты, о ученый Катулл, твои юные брови обвиты плющом",
 "Приведи с собой своего Кальва, прими его появление".

 ИЗД.



ПОСВЯЩЕНИЕ ДЛЯ СБОРНИКА ТЕКСТОВ ПЕСЕН


 Эта изящная маленькая книжечка и новенькая,
 Только что отполированная пемзой, кто
 Теперь получит?--Корнелиус, ты!

 За эти мои безделушки даже тогда
 Ты представлял какую-то ценность, когда
 Ты единственный из итальянских мужчин

 В трех томах осмелился изложить
 Историю всех прошедших веков,--
 Ученый, о Юпитер, и обширный!

 Так что прими это, цени это как можешь.
 --И, милостивая Дева, я молюсь об этом:
 Чтобы это дожило до наших дней!

 Перевод У. К. Лоутона.



УТРЕННИЙ ЗВОНОК


 Вар брал меня с собой на днях
 Посмотреть на свою знакомую девочку,--
 По-своему хорошенькую и остроумную,
 С наглостью, достаточной для двоих.

 Едва мы усаживаемся, как она начинает болтать
 (Как это обычно делают хорошенькие девушки)
 Обо всех людях, местах, делах:--
 "И, прошу тебя, что было сделано для _ тебя_?"

 "Вифиния, госпожа!" Я ответил:
 "Это прекрасная провинция для претора;
 Ибо никто (я вам обещаю), кроме,
 И меньше всего я ее должница.

 "Извините за это!" - сказала она. "Однако,
 Вы принесли с вами, осмелюсь сказать,
 Мусор-мироносиц; ни один такой умный
 В любой другой части, как они.

 "Вифиния-это то самое место
 За все это устойчивый, высокий и прямой;
 Такова природа гонки.
 Не могли бы вы одолжить мне шесть или восемь штук?

 "Ну, шесть или восемь штук или около того",
 Сказал я, решив быть великим;
 "Мое состояние не так уж и мало,
 Но они все еще в моем распоряжении".

 "Вы пришлете их?" - "Добровольно!" Я сказал ей,
 Хотя у меня не было ни здесь, ни там
 Никого, кто мог бы взвалить на плечо
 Ножку старого сломанного стула.

 "Катулл! что за очаровательный случай!
 Наша встреча такого рода!
 Меня отнесут к Серапису
 Завтра!" - "Останься, прекрасная леди, останься!

 "Ты переоцениваешь мое намерение.
 Да, их восемь... может быть девять:
 Я просто забыл упомянуть
 Что они принадлежат Цинне, а не мне ".

 Перефразируя У. С. Лэндора.



ДОМ В СИРМИО.


 Дорогой Сирмио, это само око
 островов и полуостровов, которые лежат
 Глубоко погруженный в спокойное внутреннее озеро,
 Или там, где разбиваются волны безбрежного океана;
 Радость из всех радостей - еще раз взглянуть на тебя!
 Я с трудом верю, что покинул берег.
 О Тинии и выжженной равнине Вифинии,
 И снова смотреть на тебя в безопасности!
 О, что может быть приятнее, чем когда ты свободен от забот,
 Дух сбрасывает свое бремя, и мы,
 Закончив дальнее путешествие, возвращаемся домой и расправляем
 Свои конечности, чтобы отдохнуть на желанной кровати!
 Это, только это, окупает такие труды, как эти!
 Тогда улыбнись, прекрасная Сирмио, и, пожалуйста, твой хозяин,--
 И ты, танцующие воды озера,
 Радуйся, и каждая улыбка в доме пробудится!

 Перевод сэра Теодора Мартина.



РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ


 С твоим Катуллом плохо обстоят дела, увы!
 О Корнифиций, и очень утомительно;
 Еще хуже с каждым днем и часами, которые проходят.
 И каким приветствием ты утешаешь меня?
 Наименьшее из благ, и его легче всего даровать;
 Я разгневан, что на мою любовь так отвечают.
 Слово приветствия, прошу вас; какое вам угодно;
 Печальнее, чем слезы Симонида!

 Перевод У. К. Лоутона.



КАЛЬВУ В ТЯЖЕЛУЮ УТРАТУ


 Если есть что-то, мой Кальвус, что из нашей скорби предлагается
 Безмолвным мертвецам с благодарностью или желанием,
 Когда мы с ненасытной тоской возрождаем нашу древнюю привязанность,
 Когда мы оплакиваем разорванные узы, которые когда-то были нашими,
 Хотя Квинтилия скорбит о своем безвременном уходе,
 Но в твоей верной любви, будь уверен, больше ее радости.

 Перевод У. К. Лоутона.



КАТЕР


 Этот катер, друзья, который вы здесь видите,
 Утверждает, что раньше ему не было равных
 По скорости, и он мог обогнать
 Победоносно самый быстрый корабль
 Который когда-либо плавал или противостоял шторму,
 Одинаково как с веслом, так и с парусом.
 И это, по ее словам, ее высокомерное хвастовство,
 Штормовое побережье Адриатики,
 Кикладские острова, великий Родос,
 Грубая Фракия, дикий Пропонтийский берег,
 Никогда не осмелюсь перечить;

 Как и жестокая бухта Эвксинского моря,
 Где в первые дни своего существования она стояла,
 Эта кора, должно быть, мохнатое дерево;
 Ибо из ее часто доносящихся голосовых связок,
 Там, где высоко над Киторусом
 Дуют порывистые горные бризы,
 Она играла на дудочке и свистела громко или тихо.

 За тебя, Амастрис, на твоих скалах.,
 Тебе, Китор, облаченный в шкатулку,
 Моя кора давно известна.,
 Эта ее маленькая история.

 В своей первой молодости она протестует,
 Она стояла на твоем самом высоком гребне,
 Первой в твои воды погрузила свои весла.,
 Первой вынесла своего хозяина с твоих берегов.
 Вскоре невредимая на многих глубинах.,
 Под солнцем и в шторм, чтобы пронестись;
 Дул ли бриз, когда она летела,,
 С левого или правого борта,
 Или с пенящимся кильватерным следом позади,
 Она неслась прямо по ветру.
 И богам океана тоже.
 За нее был принесен обет или произнесена молитва,
 Хотя из самого дальнего океана тоски
 Она пришла в это спокойное кристальное место.

 Но это дела давно минувших дней.
 Теперь, наконец, встав на якорь здесь в мире.,
 Чтобы дожить до седых лет, лежит она.,
 И посвящает себя тебе.,
 Который всегда был ее опекуном,
 Близнец Кастор и твой брат-близнец!

 Перевод сэра Теодора Мартина.



ПРИГЛАШЕНИЕ НА УЖИН


 Если богам будет угодно, Фабуллус мой,
 От души пообедаешь со мной.
 Захвати с собой только хорошее настроение - этот шанс у тебя есть
 Когда-нибудь в будущем;
 Ум, к тому же красивую девушку, остроумие, вино,
 И веселый смех.

 Принеси это - будешь вкушать королевские угощения;
 Но принеси это - для моего кошелька - клянусь
 Пауки там уже сплелись;
 Но тебя я облагодетельствую
 Чистой любовью, или тем, что встречается реже,
 Более сладкий вкус,

 Мазь, которую я приготовлю перед тем, как ты положишь
 Любовь и изящество, которые ты вчера подарил моей девушке
 Понюхай - ты будешь молиться
 Богам, Фабулл,
 Чтобы вы все сразу воротили носы.
 С уважением, КАТУЛЛ.

 Перевод Джеймса Крэнстоуна.



БРАТСКАЯ МОГИЛА


 Брат! на многих землях и океанах рожден,
 Я достигаю твоей могилы, последнего печального обряда смерти, который нужно оплатить;
 Тщетно призывать твой безмолвный прах и оплакивать,
 С тех пор, как безжалостная судьба унесла тебя прочь:
 Горе мне! и все же сейчас я лежу на твоей могиле--
 Вся пропитанная слезами по тебе, тебя так любили--
 Какие подарки наши отцы преподнесли уважаемой глине
 Дорогих друзей; прими их, они говорят о моем горе:
 И теперь, вовеки радуйся! прощай навеки!

 Перевод Джеймса Крэнстоуна.



ПРОЩАЙ, ЕГО ТОВАРИЩИ-ОФИЦЕРЫ!


 Легкое дыхание весны уже близко.;
 Небо в день бурного равноденствия.
 Нежному бризу Зефира уступаю.
 Скоро позади меня останутся Фригийские поля,
 Залитое солнцем царство Никеи.
 Мы отправимся в знаменитые города Азии.
 Мое сердце, жаждущее свободного странствия,
 Трепещет даже сейчас в ожидании.
 От усердия мои радостные стопы сильны;
 Прощайте, дорогие товарищи, которых так долго любили!
 Далеко вместе мы странствовали;
 Теперь разные пути приведут нас домой.

 Перевод У. К. Лоутона.



СТИХИ Из ЭПИТАЛАМИЯ


 И ныне, вы, врата, ваши крылья раскрываются!
 Дева приближается. Узрите
 Факелы, как в воздухе
 Они потрясают своими блестящими волосами!
 Приди, невеста, выходи! больше никаких задержек!
 День быстро уносится прочь!

 Но потеряна в стыде и девичьих страхах.,
 Она не шевелится, плача, когда слышит
 Друзья, которые на ее слезы отвечают,--
 Ты должна идти вперед, час близок!
 Приди, невеста, выходи! больше никаких задержек!
 День быстро уносится прочь!

 Осуши свои слезы! Что ж, я надеюсь,
 Нет женщины прекраснее тебя,
 Аурункулея, узришь
 День, весь в золотых доспехах,
 И розовый свет поднимает его голову
 Над мерцающим дном океана!

 Как на садовом участке какого-нибудь богача,
 Украшенная цветами всех оттенков,
 Стоит несравненная с опущенным челом
 Гиацинт, так стой же ты!
 Приди, невеста, выходи! больше никаких задержек!
 День быстро уносится прочь!

 * * * * *

 Возможно, скоро мои глаза увидят,
 Юного Торкватуса на коленях
 Его мать, когда он стоит,
 Протягивает свои крошечные ручки,
 И его маленькие губки, пока
 Полуоткрытая отцовская улыбка.

 И о! пусть он во всем будет похож на
 Манлия, своего отца, и поражает
 Незнакомцев, когда они встречают мальчика,
 Как подделку под своего отца,
 И лицо его индекс будет
 Целомудрия матери!

 Ему тоже было такое славы украшают,
 Сын такой-то матери рожден,
 Что хвалить обоих вплетённый
 Позвонить Телемаха на ум,
 С той, что нянчила его у себя на коленях,
 Непорочная Пенелопа!

 А теперь, девственницы, давайте закроем дверь!
 Хватит с нас игр, хватит и даже больше!
 Но прощайте, любящая пара!,
 Мы оставляем вас на попечение друг друга.;
 И пусть ваши часы беспечно текут быстрее.
 В радостях молодости и похоти!

 Перевод сэра Теодора Мартина.


ПРИМЕЧАНИЕ.--Все остальные стихи из нашей подборки связаны с
знаменитой страстью к Лесбии.



ЛЮБОВЬ - ЭТО ВСЕ.


 Позволь нам, Лесбия, дорогая, продолжать.
 Живи своей жизнью и люби досыта.;
 Ни на йоту не обращая внимания, хауэр!
 Грубые старикашки бранятся или пялятся!
 Солнца садятся, но им предстоит взойти.
 Утреннее небо становится ярче.;
 Но когда загорается наш маленький огонек,
 Мы должны спать бесконечной ночью.
 Подари мне тысячу поцелуев, милая.:
 Заверши их сотней.;
 Прикоснись ко мне губами еще к тысяче, а затем
 Подари еще сотню снова.
 Тысячу добавь к этим, немедленно
 Еще сотню, тогда поторопись.
 Поцелуй за поцелуем, не прекращаясь,
 Пока мы не потеряем всякий расчет;
 Чтобы зависть не омрачила наше блаженство
 Пронумеровав нашу историю поцелуев.

 Перевод сэра Теодора Мартина.



ЭЛЕГИЯ О ВОРОБЬЕ ЛЕСБИИ


 Возлюбленные и Милости, скорбите со мной,
 Скорбите, прекрасные юноши, где бы вы ни были!
 Мертв воробей моей Лесбии,
 Воробей, который был всем ее блаженством,
 Дороже самых ее глаз;
 Потому что он придавал ей изысканное настроение;
 Знал ее хорошо, как и любую другую служанку
 Знает свою мать; никогда не отходил
 От ее груди, но ходил бы рядом.
 Прыгал вокруг нее туда-сюда.
 И к ней, и только к ней.,
 Щебетал таким милым голосом.
 Теперь он ступает по той мрачной тропе,
 Откуда никто никогда не сможет вернуться.
 К тебе и твоей силе,,
 Которая поглощает все прекраснейшие вещи.,
 Мрачные тени Оркуса, что ты сделал
 Ты забрал мою птицу, которая была такой красивой!
 Ах, как жаль! Ты
 Бедная птичка, это из-за тебя, что теперь
 Глаза моей любимой опухли и покраснели,
 От слез по умершему ее дорогому человеку.

 Перевод сэра Теодора Мартина.



"НЕПОСТОЯННАЯ И ИЗМЕНЧИВАЯ ВСЕГДА".


 Ни одна живая душа, кроме меня, хотя сам Юпитер должен был ухаживать за ней,
 Лесбия говорит, что она бы выбрала, будь я ее парой.
 Говорит - но какая женщина скажет влюбленному, горящему желанием овладеть ею:
 Напиши на бестелесном ветру, напиши на бегущем ручье.

 Перевод сэра Теодора Мартина.



ДВА АККОРДА


 Я ненавижу и люблю - почему, я не могу сказать.
 Но своими пытками я слишком хорошо осознаю этот факт.

 Перевод сэра Теодора Мартина.



 ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ЛЕСБИИ


 О Фурия и Аврелий! товарищи, милые!
 Кто бы со мной отправился на самый дальний берег Индии?,
 Туда, где бьются далекие волны Востока.
 Их ярость обратилась в пену;

 Или в Гирканию, пахнущую бальзамом Аравию,
 Землю саков или содрогнувшуюся парфянскую землю,
 Или где семь смонтированы Нила качок н'воды краситель
 Море желтый песок;

 Или пересечь высокие альпийские холмы, чтобы смотреть
 Украшенные трофеями поля Великого Цезаря, Галльский Рейн,
 Измазанная краской британская раса, команда с мрачными лицами,
 Расположенная у границы земли.:

 Всем, кто был готов вместе со мной пройти путь храбрости,
 Осмелиться на то, что повелят вечные боги--
 Эти несколько нежеланных слов в ее адрес передают
 Кто когда-то был всем для меня.

 Все еще позволяю ей упиваться своей безбожной свитой,
 Все еще держу ее сотню рабов в плену страсти,
 Все еще искренне люблю не одного, но постоянно высасываю
 Жизненную кровь из них всех.

 И не позволяй ей больше обращать внимание на мою некогда горячую страсть,
 Ибо из-за ее неверия теперь все испорчено,
 Как ручей на краю травянистой лужайки
 Раздавленный проходящим плугом.

 Перевод Джеймса Крэнстоуна.




BENVENUTO CELLINI

(1500-1571)


Среди трех или четырех лучших автобиографий мировой литературы
"Мемуары" Бенвенуто Челлини уникальны тем, что
самооценка самого разностороннего мастера, причудливого гения
и типичного представителя блестящего периода поздней Италии
Ренессанс. Как свидетельство образа жизни и способов мышления
той увлекательной эпохи, они более живые и интересные, чем
история, более занимательные, хотя и более правдивые, чем романтика. Как выразился
один из его итальянских критиков, Баретти: "Жизнь Бенвенуто
Челлини, написанный им самим чистым и бесхитростным языком флорентийского народа
превосходит любую книгу в нашей литературе по
восторг, который это доставляет читателю". Это высокая оценка произведению
литературы, которая может похвастаться "Декамероном" Боккаччо и породила
новеллу, прародительницу современной художественной литературы. И все же критики из других
стран поддержали эту похвалу. Огюст Конт и позитивистская
философ, включил ее в свой список для прочтения
реформировать человечество, и Гете, отложив свою творческую работу,
как считается, он стоит своего времени и внимания, чтобы перевести на немецкий.

Бенвенуто Челлини родился во Флоренции в 1500 году. Отец, Джованни
Челлини, музыкантом и создателем музыкальных инструментов, предполагается, что
мальчик должен стать музыкантом, но молодые очень Бенвенуто
рано проявил сильный склоняюсь к пластику, и ненавидел
Флоридаюте он был вынужден практиковаться. Первые главы "Воспоминаний"
представляют собой наиболее живое описание борьбы между желаниями
отца и сына, пока последнее, наконец, не восторжествовало,
и в пятнадцать лет он был отдан в ученики ювелиру из
Флоренции. Он добился значительных успехов, и вскоре привлекли уведомления
квалифицированные мастера. В то же время, чтобы угодить своему отцу, к которому
он повсюду проявляет самые сыновние чувства, он продолжал "эту
проклятую игру на флейте" в качестве побочного продукта. Это достижение,
однако позже это сослужило ему хорошую службу при папском дворе. После
различных юношеских выходок, уличных разборок и ссор со своим отцом
в 1521 году он бежал в монашеском обличье в Рим. Ваза сделана для
епископ Саламанки обратил на себя внимание Папы Климента VII.,
кто назначил его придворным музыкантом, а также использовали его в надлежащем
профессия ювелир. Когда констебль де Бурбон напал на Рим,
в 1527 году Челлини оказал большую услугу папе римскому при защите города
. Он хвастается, что стрелял в Бурбонов с крепостного вала; и
действительно, если верить ему на слово, его доблесть и
мастерство инженера спасли замок Сан-Анджело и папу римского.
Однако его живое воображение, возможно, переоценило его собственную значимость,
тем не менее, несомненно, что его военный подвиг проложил ему путь к
возвращению во Флоренцию, где на некоторое время он посвятил себя
изготовлению бронзовых медалей и монет. Самые известные из первых
- это Геркулес и Немейский лев, а также Атлас, поддерживающий мир.

О возвышении Павла III. к папству мы снова находим Челлини в
Рим, работая на папу Римского и других выдающихся людей. Его экстраординарные
способности привлекли к нему внимание не только придворных, но и
ввели его в блестящее литературное и артистическое общество
Вечного города. С непревзойденной живостью он мелькает перед нами в несколько
смелые мазки художников декадентской эпохи Возрождения, ученики
Рафаэль вел Джулио Романо, с их поклонением любой формы
физическая красота и своих хватает высоты мысли. В результате
заговоров своего непримиримого врага, Пьера Луиджи, побочного сына
Павел III., он был арестован по обвинению в том, что во время разграбления
Рима присвоил папское золото и драгоценности на сумму восемьдесят
тысяч дукатов. Хотя обвинение было беспочвенным, его поместили в
замок Сан-Анджело. О его побеге рассказывается в одной из самых
захватывающих глав "Мемуаров". Он ушел в подполье, чтобы кардинал
Корнаро, но был снова доставлен на попе по акту большинство
характеристику XVI века итальянские политики, и был брошен в
мерзкое подземелье замка. Там было сыро и кишело
с паразитами, и в течение двух часов дня свет проникал только через
небольшое отверстие. Здесь он томился много месяцев, имея в утешение только
хроники Джованни Биллани и итальянскую Библию. Теперь
наконец безрассудство и бравада оставили его. Он напустил на себя вид
святого, предался мистицизму, впал в бред, и у него были его
знаменитые видения - его посещали ангелы, которые говорили с ним о
религии.

В 1539 году он был наконец освобожден по заступничеству кардинала
Ипполито д'Эсте, приехавший из Франции, чтобы пригласить его войти в
Королевская служба. Внимание Челлини в своей резиденции во Франции имеет большое
историческое значение как бросали яркие боковые огни на том, что интересно
период в развитии французской общественной жизни, когда Франциска I было
закладка фундамента суд общества, который позже принес
до совершенства Людовика XIV. Челлини был одним из той толпы
Итальянских художников, собиравшихся при дворе в Париже и Версале, чья
культура заключалась в совершенствовании манер французских баронов-воинов. Он
работал в течение пяти лет в Фонтенбло и в Париже. Среди его работ
там, до сих пор сохранившиеся, находятся пара огромных серебряных канделябров - врат
Фонтенбло и бронзовая нимфа, покоящаяся среди трофеев
погоня, теперь в Лувре. Среди других знаков королевской милости ему подарили
замок Ле-Пти-Несль. Его попытки получить
во владение этот дар входят в число забавных эпизодов его
повествования.

У него, как обычно, были многочисленные ссоры, и, попав в немилость к
Мадам д'Эстамп, фаворитке короля, он внезапно покинул Париж и
вернулся один во Флоренцию. Остаток своей жизни он провел в основном
на службе у герцога Козимо Медичи. Главы его
повествования, посвященные этой части, дают наиболее яркую картину
жизни художника при итальянском дворе в шестнадцатом веке. К этому
третьему и последнему периоду относится работа, на которой зиждется его слава скульптора
, бронзовый Персей, держащий голову Медузы, законченный в
1554 году и до сих пор стоящий на Лоджии Ланци во Флоренции. Это
типичный памятник эпохи Возрождения, встреченный всеобщими
аплодисментами всей Италии. Оды и сонеты на итальянском, греческом и латыни
были написаны в его похвалу. Его подробное описание кастинга и
его многочисленных испытаний во время этого процесса являются одними из самых интересных
отрывков повествования.

В 1558 году он начал писать мемуары, диктуя их по больше
участие в качестве секретаря; и он понес их вниз, к 1562 году.
События оставшихся девяти лет его жизни должны быть собраны из
современных документов. В 1558 году он принял постриг и первый
церковный сан, но женился два года спустя и умер в 1571 году.
Он был похоронен с большой помпой в церкви Аннунциата в
Флоренция.

Помимо своих "Мемуаров", он также написал трактаты по ювелирному искусству
и скульптуре, уделяя особое внимание изготовлению бронзы. Они
представляют большую ценность как руководства по мастерству эпохи Возрождения и
превосходные образцы хорошего итальянского стиля применительно к технической части
экспозиции. И как все культивируемые художников его времени Челлини
пробовал свои силы в поэзии, а отсутствие у него технического образования в качестве
писатель выходит даже больше, в своих стихах, чем в прозе. Жизнь
Бенвенуто была полна непрерывной деятельности, охватывающей весь
область пластических искусств: беспокойных скитаний с места на место
и необдуманных актов насилия. Он жил полной жизнью, свойственной
его эпохе, во всей ее красе и безрассудстве. Как самый известный
ювелир своего времени, он работал на всех великих личностей того времени
и установил близкое знакомство с папами римскими
и принцами. Как художник, он соприкоснулся со всеми слоями общества.
Итальянское общество, поскольку страсть к внешней красоте была в то время.
наследие итальянского народа, а искусство воплощало самые сокровенные
жизни срок. Мебель, плиту, и личные украшения не были
оказалось Оптовая машинами, как они есть в день, но участвует в
отдельного внимания заслуживают самых искусных мастеров. Память и
традиции Рафаэля Санцио все еще хранились его учениками, когда
Челлини впервые приехал в Рим в блестящий круг Джулио Романо
и его друзей; Фрески Микеланджело изучались с восторгом
молодой Бенвенуто был восхищен, и позже он с гордостью записал
несколько слов похвалы могущественному гению, которому он поклонялся; и в
и на этот раз Тициан и Тинторетто зажгли сердце Венеции
великолепием и цветом своих изумительных полотен.
Современник, хотя и не равный этим мастерам кисти и
резца, Челлини, наделенный острым чувством прекрасного, ловкой
рукой и живым воображением, в своей многогранности потянулся к
более широкая сфера деятельности, и овладел жизнью в большем количестве точек, чем
они.

Он отразил Ренессанс не только в его высшем художественном аспекте
, но и затронул его более низкие, темные уровни грубости
страсть, грубость и мстительность. На его счету было не одно убийство
, и он не умолчал о них в своем повествовании, потому что в
его гриме браво было столь же заметно, как и у художника. И все же мы
должны помнить, что в те дни убийства были обычным явлением,
защищаемым казуистами и попустительствуемым Церковью. Мстя за честь,
или наказание за оскорбление с кинжалом, было столько социальный заказ
в качестве украшения тела с изысканным кованым тканей и
ювелирные изделия. Но только потому, что Челлини был так хорошо осведомлен обо всех
оказавший большое влияние на него и полностью посвятивший себя тому, чтобы жить своей жизнью, его
"Мемуары" неизменно свежи и привлекательны. Это простые
без прикрас летописи карьеры, выдающейся даже в тот век
необычного опыта; они были написаны, как он говорит, потому, что "все люди
какими бы качествами они ни обладали, те, кто совершил что-либо выдающееся или
что может должным образом напоминать совершенство, должны, если они люди
правдивые и честные, описать свою жизнь собственной рукой; но
им не следует предпринимать столь благородных действий, пока они не перешагнут рубеж
сорокалетний возраст".

[Иллюстрация: Бенвенуто Челлини.]

Челлини было уже пятьдесят восемь лет, когда он начал писать, и вернусь в
его раннее детство, он присел факты своей долгой карьеры он
вспомнил их. Он, конечно, находится герой, который рассказывает свою собственную историю,
и как и все герои романа он играет ведущую роль, всегда в
право, и выходит красиво в итоге. Придирчивые критики, которые
обвиняют его в отсутствии правды в отношениях со своими врагами и в том, что он
слишком хорошо отстаивает свое дело, склонны забывать, что он писал долго
после того, как события остались в прошлом, и это для вечно активного воображения
размышляя о событиях прошлого, факты приобретают бессознательную окраску
приобретают оттенок, который желает придать им разум. И все же верность и
точность его памяти замечательны, а его способность видеть,
в сочетании с его драматической манерой наиболее ярко излагать вещи,
перед нашими глазами вспыхивают сцены, которые он рассказывает. Он не описывает
многого; он указывает на характерную черту, привычку или отношение; как
например, говоря о человеке, который ему не нравился, как о "длинном
паучьи руки и пронзительный, как у комара, голос" - все, что нужно для
заставьте нас увидеть человека с точки зрения Челлини. Опять же, он многое добавляет
к живости повествования, передавая беседу как
диалог, даже если он сам получил ее из вторых рук. Таким образом, в своей
резкой, нервной манере этот проницательный наблюдатель, стремясь излагать
только факты своей собственной жизни и поставить себя на подобающий
пьедестал в глазах потомков, в то же время дает нам
вспышки света всего периода, в котором он сыграл определенную роль. Папы
Климент VII. и Павел III., Козимо Медичи и его герцогиня,
Король Франции и мадам д'Эстамп, кардиналы, дворяне, принцы и
придворные, художники всех мастей, бюргеры и простые люди
все, с кем он соприкасался, предстают перед нами в
живом представлении. Оглядываясь назад на свою пеструю карьеру, он заново переживает свою
насыщенную жизнь, и поскольку он сам видел это так ярко в то время
, он заставляет нас видеть это сейчас. У нас здесь есть бесценные фотографии, сделанные
очевидцем и актером разграбления Рима, чумы и осады
Флоренции, великолепия Карла V в Риме. Он приоткрывает завесу
над папской политикой и придворными интригами не с целью
пишет историю, но потому, что у него были какие-то отношения с
этими князьями и он хотел рассказать нам о них. Опять же, он не был
критик нравов своего времени, но он представляет большинство верующих
картины художника жизни в Риме, Париже и Флоренции. Он не был склонен
к самоанализу и самокритике, но он описывает себя так же хорошо,
как и других, не анализируя, а словами и поступками. У него не было литературного образования
он писал так же, как говорил, и добивался своего эффекта простотой.

Он был признан первым ювелиром своего времени; но как человек
также его современники хорошо отзываются о нем, поскольку он воплощал в себе добродетели
своего времени, в то время как его мораль не опускалась ниже среднего кодекса
эпохи Возрождения. Вазари говорит: "Он всегда показывал себя человеком
великого духа и правдивости; смелым, активным, предприимчивым и грозным
для своих врагов; короче говоря, человеком, который знал, как говорить с
принцев, чтобы проявить себя в своем искусстве".

Дж. А. Саймондс, этот вдохновляющий исследователь итальянского Возрождения, резюмирует
свои впечатления от книги и человека следующим образом:--

 "Я уверен, что каждый, кто, возможно, с любопытством изучал
 Итальянская история и литература признают эту книгу одновременно
 самым совершенным из дошедших до нас памятников
 народной тосканской прозы, а также наиболее полным и живым
 источник имеющейся у нас информации о манерах, обычаях,
 способах чувствовать и способах действовать в Суде. Те, кто
 досконально ознакомился с мемуарами Челлини
 , обладают сутью той многогранной эпохи в
 форме эпитомы. Это первая книга, с которой должен ознакомиться изучающий
 итальянское Возрождение, чтобы получить
 правильное направление для его более тщательных исследований. Это последняя
 книга, к которой он должен вернуться по завершении своих исследовательских
 путешествий. Вначале он сочтет это бесценным для себя, поскольку
 поставит его на совершенно правильную точку зрения. В конце он
 найдет он не меньшую ценность для тестирования и проверки
 вывод он сделал из различных источников и широкий
 окружность обучения. Со страниц этой книги
 гений эпохи Возрождения, воплощенный в отдельной личности,
 выступает вперед и обращается к нам. Нигде больше, на мой взгляд, мы этого не видим.
 найдите полный характер эпохи, столь достоверно запечатленный.
 Это потому, что это не произведение искусства или размышление, а
 простое высказывание человека, который прожил всю жизнь своего века
 , который чувствовал его жажду славы, который разделял его обожание
 о прекрасном, которое сочетало в себе язычество и суеверия,
 которое олицетворяло два основных аспекта утонченной чувствительности
 к форме и почти жестокому хулиганству. Мы не должны ожидать от
 Челлини тончайших, высочайших, чистых акцентов
 Эпохи Возрождения.... Для студентов того возраста он одновременно больше
 и меньше, чем его современники: меньше, поскольку он
 не отличался выдающимися интеллектуальными качествами;
 больше, поскольку он занимал более широкую сферу, чем каждый из них в отдельности.
 они. Он был первым ювелиром своего времени,
 достойным скульптором, неугомонным путешественником, неутомимым
 рабочим, богемой чистейшей воды, буйным браво,
 придворный и спутник принцев; наконец, флорентиец, который
 использовал свой родной язык с несравненной живостью стиля ".



ПОБЕГ Из ТЮРЬМЫ

Из "Воспоминаний": перевод Саймондса


Смотритель был подвержен определенной болезни, которая поражала его каждый год
и лишала его рассудка. Признаком его приближения было
то, что он продолжал непрерывно говорить, или, скорее, бормотать, без всякой цели.
Каждый год эти соки принимали разную форму; однажды он подумал, что он
был банкой из-под масла; в другой раз он подумал, что он лягушка, и прыгнул
примерно как у лягушек; в другой раз он подумал, что умер, и тогда им
пришлось его похоронить; не прошло и года, как ему в голову пришли какие-то такие ипохондрические
идеи. В это время года он воображал себя летучей мышью,
и когда он выходил за границу подышать воздухом, он обычно кричал, как летучие мыши,
высоким тонким тоном; а затем он махал руками и телом, как будто
собирался взлететь. Врачи, когда увидели, что надвигается припадок
он и его старые слуги развлекали его всем, чем могли
придумать; и поскольку они заметили, что он получал большое удовольствие
из моего разговора следовало, что они всегда звали меня составить ему компанию
. Временами бедняга задерживал меня на четыре или пять мучительных
часов, не давая мне перестать говорить. Обычно он держал меня у себя.
за столом, ела напротив него и никогда не переставала болтать и заставляла
меня болтать; но во время этих бесед я умудрялась готовить хорошую еду.
Он, бедняга, не мог ни есть, ни спать; так что в конце концов он измотал меня
. Мои силы были на исходе; и иногда, когда я смотрела на
него, я замечала, что его глазные яблоки страшно вращались,
одно смотрело в одну сторону, а другое - в другую.

Ему пришло в голову спросить меня, мечтал ли я когда-нибудь
летать. Я ответил, что всегда стремился заниматься тем,
что доставляет людям наибольшие трудности, и что я делал
их, как полет, Бог природы подарили мне хорошо с телом
подходят для бега и прыгающего далеко за пределы средних общих, и что
с талантами, которыми я владел за ручного искусства, я чувствовал, что я имел
мужество, чтобы попробовать летать. Затем он спросил, какие методы мне следует использовать;
на что я ответил, что, принимая во внимание всех летающих существ,
и желая искусно имитировать то, что они получили от природы, ни один из них не был
столь подходящей моделью, как летучая мышь.

Как только бедняга услышал имя летучая мышь, которое напомнило о том
юморе, от которого он страдал, он закричал во все горло.
голос: - "Он говорит правду ... Он говорит правду; бита - это вещь... бита - это
вещь!" Затем он повернулся ко мне и сказал: "Бенвенуто, если бы тебе дали
такую возможность, хватило бы у тебя духу полететь?" Я сказал, что, если он
отпустит меня, я почувствую себя вполне готовым слетать в Прато,
после того как сделал себе пару крыльев из вощеного полотна. Вслед за этим он
ответил: "Я тоже должен быть готов к бегству; но поскольку папа
приказал мне охранять вас, как если бы вы были его собственными глазами, и я знаю
ты умный дьявол, который наверняка сбежал бы, и теперь ты у меня в руках
заперт на сотню ключей, чтобы ты не ускользнула от меня.
мои пальцы." Тогда я стал просить его, и напомнить ему, что я мог
бежали, но это из-за слова, которые я дал ему я
никогда бы не предала его доверие; посему я просил его
любовь к Богу и добротой, он всегда показывал мне, чтобы не добавить
большего зла к нищете моей нынешней ситуации. В то время как я был
излияния эти уговоры, он отдал строгий приказ, чтобы меня связали
и взят и заключен в темницу. Увидев, что она не может быть
получив помощь, я сказал ему при всех его слугах: "Запри меня как следует и
хорошенько следи за мной, потому что я непременно ухитрюсь сбежать".
Итак, они схватили меня и заперли с величайшей осторожностью. Затем я начал
обдумывать наилучший способ совершить побег. Как только я был
заперт, я отправился исследовать свою тюрьму; и когда я подумал
Я понял, как выбраться из него, я обдумывал способы
спуститься с высокой башни, ибо так называется большая круглая центральная башня
. Я взял те свои новые листы, которые, как я уже сказал,
я уже нарезал полоски и сшил их вместе; затем я подсчитал
количество, которого было бы достаточно для моей цели. Сделав это
подсчитав и приведя все в порядок, я достал пару щипцов
которые я позаимствовал у савояра, принадлежавшего страже замка
. Этот человек присматривал за бочонками и цистернами; он также развлекался
плотничаньем. Теперь у него было несколько пар клещей,
среди которых была одна большая и тяжелая. Тогда я, решив, что это подойдет
для моей цели, взял его и спрятал в своем соломенном тюфяке. Время пришло.
пришли, чтобы я им воспользовался; поэтому я начал пробовать гвозди, которые удерживали
петли моей двери на месте. Дверь была двойной, и не было видно, как крепятся
гвозди; так что, когда я попытался вытащить один из них,,
Я столкнулся с величайшими трудностями; однако в конце концов мне это удалось. Когда
Я нарисовал первый гвоздь и подумал, как не допустить, чтобы его заметили
. Для этой цели я смешал немного ржавчины, которую соскреб с
старого железа, с небольшим количеством воска, получив точно такой же цвет, как у
головок длинных гвоздей, которые я извлек. Затем я принялся за
подделайте эти головки и наденьте их на крепления; для каждого гвоздя
Я извлек подделку из воска. Я оставил петли прикрепленными к
дверным косякам сверху и снизу с помощью тех же гвоздей
, которые я нарисовал; но я позаботился обрезать их и заменить
слегка, так, чтобы они только слегка поддерживали стержни петель.

Все это я проделал с величайшим трудом, потому что
смотрителю каждую ночь снилось, что я сбежал, что заставляло его
время от времени посылать инспектировать мою тюрьму. Приходивший человек имел
титул и поведение уличного торговца. Его звали Боцца, слуга.
Джованни никогда не входил в мою тюрьму, не сказав чего-нибудь оскорбительного в мой адрес.
я. Он был родом из района Прато и работал аптекарем в
тамошнем городке. Каждый вечер он тщательно осматривал крепления
петель и всю комнату в целом, и я обычно говорил: "Хорошенько
присматривай за мной, ибо я решил во что бы то ни стало сбежать".

Эти слова выведены многие вражды между ним и мной, так что я был
обязан использовать меры предосторожности, чтобы скрыть свои инструменты; это, так сказать, мое
клещи и большой кинжалу и прочие составные части. Все эти я
положить вместе в моем матрасе, где хранились полоски
белье я приготовила. С рассветом я обычно сразу подметала свою комнату
; и хотя я по натуре любитель чистоты, в то время я
держала себя необычайно безупречно. Пропылесосив, я сделал мою кровать
как изящно, как только мог, возложение цветов на его, которой Савойской используется
чтобы вывести меня почти каждый день. Он заботился о цистерне и
бочках, а также забавлялся плотничаньем; это было от него
Я украл щипцы, которыми пользовался, чтобы вытаскивать гвозди из
креплений петель.

Что ж, возвращаясь к теме моей постели; когда приходили Боцца и Пединьоне
, я всегда говорил им держаться подальше, чтобы не испачкать ее
и не испортить мне. Время от времени, просто чтобы позлить меня, они начинали
слегка прикасаться к нему, на что я восклицал: "Ах, грязные трусы! Я положу свою
руку на один из твоих мечей и причиню тебе зло, которое
заставит тебя задуматься. Ты думаешь, что достойна прикоснуться к постели мужчины
вроде меня? Когда я буду наказывать тебя, я не буду обращать внимания на свою собственную жизнь, ибо я
уверен, что возьму твой. Тогда оставь меня в покое с моими проблемами и моими
невзгодами и не раздражай меня еще больше, чем я уже раздражил; если
нет, я покажу тебе, на что способен отчаявшийся человек ". Об этих
словах они доложили кастеляну, который отдал им недвусмысленный приказ
никогда не приближаться к моей кровати, а когда они придут ко мне, приходить без
мечей; но в остальном внимательно следить за мной.

Обезопасив таким образом свою кровать от посторонних, я почувствовал, что главное
достигнуто; ибо там лежало все полезное для моего предприятия. IT
вечером одного праздничного дня случилось так, что смотритель был
серьезно нездоров; его настроение стало экстравагантным; он постоянно повторял
что он летучая мышь, и если они услышат, что Бенвенуто улетел,
они должны отпустить его, чтобы он догнал меня, так как он лучше всего летает ночью.
конечно, "не хуже или лучше меня"; ибо именно так он и рассуждал
: "Бенвенуто - фальшивая летучая мышь, но я настоящий; и
поскольку он вверен моему попечению, предоставьте мне действовать; я обязательно поймаю его.
Он провел несколько ночей в этом безумии и был измучен
из всех его слуг; о чем я получил полную информацию по
различным каналам, но особенно от савояра, который был моим другом
в глубине души.

Итак, вечером того праздничного дня я решил бежать,
что бы ни случилось; и сначала я самым истовым образом помолился Богу, умоляя
его Божественное Величество, чтобы защитить и поддержать меня в этом столь опасном предприятии
. После этого я принялся за все, что мне было нужно, и
трудился всю ночь. До рассвета оставалось два часа, когда
наконец я с величайшим трудом снял эти петли; но деревянная
сама панель, а также засов оказали такое сопротивление, что я не смог
открыть дверь; поэтому мне пришлось врезаться в дерево; но в конце концов я получил
она открылась, и, взвалив на плечи полосы полотна, которые я свернул,
как связки льна на две палки, я вышел и направился к своим
шагам в сторону уборных замка. Наблюдая за происходящим из-под двух черепиц
на крыше, я сразу же смог с легкостью вскарабкаться наверх. На мне был
белый камзол с парой белых чулок и пара полусапожек, в
которые я засунул кинжал, о котором я упоминал.

Взобравшись на крышу, я взяла один конец своего льняного рулона и прикрепила к нему
она прикреплена к куску старинной плитки, которая была встроена в крепостную стену.;
так получилось, что она выступала едва ли на четыре пальца. Чтобы закрепить ленту
, я придал ей форму стремени. Когда я прикрепил его к этому
куску плитки, я обратился к Богу и сказал: "Господь Бог, помоги моему
доброму делу; ты знаешь, что это хорошо; ты видишь, что я помогаю
самому себе". Затем я постепенно расслабился, поддерживая себя
с помощью сухожилий рук, пока не коснулся земли. Не было никакого
лунного света, но свет ясного открытого неба. Когда я стоял на своем
ступив на твердую землю, я взглянул вверх на огромную высоту, с которой я спустился.
с таким воодушевлением; и с радостью ушел, думая, что я свободен.
Но это было не так; ибо кастелян со стороны
крепости построил две высокие стены, пространство между которыми он использовал
для конюшни и курятника; место было заперто толстыми железными засовами
снаружи. Я испытал ужасное отвращение, обнаружив, что выхода из этой
ловушки нет; но пока я ходил взад и вперед, размышляя, что делать, я наткнулся на
длинный шест, покрытый соломой. Не без большого
беда, мне удалось поставить ее вплотную к стене, а затем облепили
это по силе моей руки, пока я не достиг вершины. Но поскольку
стена заканчивалась острым гребнем, у меня не хватило сил втащить за собой
шест. Соответственно, я решил использовать часть
второго рулона белья, который у меня там был; другой остался висеть
в башне замка. Поэтому я отрезал кусок, привязал его к
шесту и спустился по стене, перенося неимоверный труд и
усталость. Я был совершенно измучен, и, кроме того, с меня содрали кожу изнутри.
мои руки, из которых обильно текла кровь. Это вынудило меня немного отдохнуть, и я
вымыл руки в собственной моче.

Когда я подумал, что мои силы восстановились, я быстро двинулся вперед
к последнему валу, обращенному в сторону Прато. Там я положил свой
пучок льняных веревок на землю, намереваясь закрепить их
вокруг зубчатой стены и спуститься по меньшей, поскольку у меня была большая
высота. Но как только я положил белье, я заметил
позади себя часового, который совершал обход. Видя, что мои планы
прерваны, а моя жизнь в опасности, я решил встретиться с охранником лицом к лицу. Этот
парень, когда заметил мой смелый вид и то, что я иду на него
с оружием в руках, ускорил шаг и обогнул меня. Я
оставил свои ряды немного позади, поэтому поспешными шагами повернулся
, чтобы вернуться к ним; и хотя я увидел другого часового, он
казалось, он предпочел не обращать на меня внимания. Найдя
свои веревки и прикрепив их к зубчатой стене, я позволил себе уйти. На спуске
то ли я подумал, что действительно спустился на землю, и
расслабил хватку перед прыжком, то ли мои руки так устали, что они
не смогла удержать свои позиции, во всяком случае, я упал, ударил головой в
падал, и лежал оглушенный на более чем полтора часа, насколько я
мог судить.

Это было как раз на рассвете, когда свежий ветерок, который дует час
до того, как солнце оживило меня, пока я не сразу восстановить мои
чувства, ибо я думал, что моя голова была отрезана, и казалось, что я был
в чистилище. Со временем, мало-помалу, ко мне вернулись способности, и я
осознал, что нахожусь за пределами замка, и в мгновение ока вспомнил все
свои приключения. Я осознал рану у себя в голове прежде, чем осознал свое
нога была сломана, потому что я поднял руки и отдернул их, покрытые
кровью. Затем я тщательно осмотрел место, рассудил и убедился, что
Там я не получил никаких серьезных травм; но когда я захотел
встать, я обнаружил, что моя правая нога сломана на три дюйма выше
пятки. И даже не это тревожит меня: я вынул мой кинжалу с
ножны; в последних металл конечная точка в большой мяч, который
причиной перелома ногу; кость вступая в жестокие
связаться с мячом, и не будучи в состоянии согнуть, хватал за что
острие. Я выбросил ножны и кинжалом отрезал кусок
полотна, которое у меня осталось. Затем я перевязал ногу так хорошо, как только смог
, и пополз на четвереньках с кинжалом в руке к
городским воротам. Когда я добрался до нее, я обнаружил, что она закрыта; но я заметил камень
прямо под дверью, который, казалось, был закреплен не очень прочно.
Это, как я пытался выбить; после установки руки к ней, и
почувствовав ее движение, он легко уступил, и я вытащил ее. Через
таким образом, зазор сделал я прокрался в город.



КАСТИНГ ПЕРСЕЯ

Из "Воспоминаний": перевод Саймондса


Предоставленный таким образом самому себе, я набрался смелости и прогнал прочь
печальные мысли, которые постоянно приходили мне в голову, заставляя меня часто плакать
горькие слезы раскаяния за то, что покинул Францию; ибо, хотя я и сделал это
только для того, чтобы вновь посетить Флоренцию, мою милую родину, чтобы я мог
милосердно помочь моим шести племянницам, этот добрый поступок, как я хорошо понимал
, стал началом моего великого несчастья. Тем не менее
Я был убежден, что, когда мой "Персей" будет завершен, все эти
испытания обернутся высоким счастьем и великолепным благополучием.

Соответственно, я укрепил свое сердце и всеми силами своего
тела и кошелька, используя те немногие деньги, которые у меня еще оставались, я
принялся за работу. Сначала я запасся несколькими партиями сосновых дров
из лесов Серристори, что по соседству с Монтелупо.
Пока они были в пути, я обмазал своего Персея глиной,
которую я приготовил за много месяцев до этого, чтобы она была
должным образом приправлена. После изготовления глиняной туники (ибо именно этот термин используется
в этом искусстве) и надлежащего вооружения и ограждения железными балками,
Я начал вытягивать воск с помощью медленного огня. Он расплавился и
вышел через многочисленные вентиляционные отверстия, которые я сделал; чем больше их будет
, тем лучше заполнится форма. Когда я закончил рисовать
с воска, я соорудил печь в форме воронки по всей окружности модели
моего Персея. Он был построен из кирпичей, так переплетенных, один над другим
, что для выхода огня были оставлены многочисленные отверстия
. Затем я начал закладывать на дереве градусов, и держится она горит два
целые дни и ночи.

Наконец, когда весь воск не стало и плесень хорошо обожженной, я поставил
поработать над рытьем ямы, в которую его погрузят. Это я выполнил с
скрупулезным соблюдением всех правил искусства. Когда я закончил эту
часть своей работы, я поднял форму с помощью лебедок и прочных веревок в
перпендикулярное положение и с величайшей осторожностью подвесил ее.
на локоть выше уровня печи, так, чтобы она нависала точно над
серединой ямы. Затем я опустил его аккуратно в самую
дно печи, и он твердо поставил все возможные
меры предосторожности для своей безопасности. При этой деликатной операции
завершив, я начал засыпать его землей, которую я выкопал;
и по мере того, как земля становилась выше, я вводил в нее соответствующие вентиляционные отверстия,
которые представляли собой маленькие глиняные трубочки, такие люди используют для слива воды
и тому подобных целей. Наконец я убедился, что он был превосходно
закреплен, и что заполнение ямы и размещение вентиляционных отверстий
были выполнены должным образом. Я также мог видеть, что мои
рабочие поняли мой метод, который очень сильно отличался от
метода всех других мастеров в этой профессии. Почувствовав уверенность, я
убедившись, что я могу положиться на них, я затем обратился к своей печи, которую я уже наполнил
многочисленными чушками из меди и другого бронзового материала. Куски
были сложены в соответствии с законами искусства, то есть так, чтобы они лежали
один на другом, чтобы пламя могло свободно проходить сквозь них,
чтобы металл быстрее нагревался и расплавлялся.

Наконец я от души крикнул, чтобы разожгли печь. Были сложены поленья из
сосны, и благодаря маслянистой смоле дерева и
хорошей тяге, которую я обеспечил, моя печь работала так хорошо, что я был
приходилось метаться из стороны в сторону, чтобы поддерживать его в рабочем состоянии. Схватки были больше,
чем я мог выдержать; и все же я заставил себя напрячь каждый нерв и
мускул. Чтобы усилить мое беспокойство, мастерская загорелась, и мы
боялись, как бы крыши не обрушились нам на головы; в то время как из
сада все время дул такой ураганный ветер с дождем, что это
ощутимо охладил печь.

Борясь таким образом со всеми этими неблагоприятными обстоятельствами в течение нескольких
часов и прилагая усилия, превышающие даже меру моего могучего
телосложения, я, наконец, не мог больше терпеть, и внезапная лихорадка
на меня накатила предельная интенсивность. Я почувствовал себя абсолютно обязанным.
пойти и броситься на свою кровать. Совершенно против своей воли, вынужденный
сдвинуться с места, я обратился к своим помощникам, - всего около десяти человек
или больше, включая мастеров-основателей, разнорабочих, деревенских
товарищи и мои особые подмастерья, среди которых был Бернандино
Маннеллини из Муджелло, мой ученик на протяжении нескольких лет. К нему в
особенно мне говорили: - "Смотрите, мой дорогой Бернандино, что вы наблюдаете
правила, которые я учил вас; делайте все возможное как можно скорее, для
металл скоро будет расплавлен. Вы не можете пойти неправильно; эти честные люди
получите каналов; вы легко сможете ехать обратно на два
заглушки с этой парой утюг жуликов; и я уверен, что мой плесень
чудесным образом заполнить. Я чувствую себя больным, как никогда в жизни, и
искренне верю, что это убьет меня раньше, чем пройдет несколько часов ". Таким образом, с
отчаянием в сердце я оставил их и отправился в постель.

Не успел я лечь в постель, как приказал своим служанкам отнести
еду и вино для всех мужчин в мастерскую; в то же время я
кричала: "я не должен быть жив завтра." Они пытались убедить меня,
утверждая, что моя болезнь пройдет мимо, так как она пришла от чрезмерного
усталость. Таким образом, я провел два часа, борясь с лихорадкой, которая
неуклонно усиливалась, и постоянно кричал: "Я чувствую, что я
умираю". Моя домработница, которого назвали Мона Фьоре да Кастель-дель-Рио,
очень примечательный менеджер и не менее теплые, выдерживают накажешь меня за
мое уныние; но, с другой стороны, она заплатила любого рода
внимание, которое было возможно. Однако вид моей физической боли
и моральное уныние так подействовало на нее, что, несмотря на свое храброе сердце
, она не могла удержаться от слез; и все же, поскольку
она была в состоянии, она позаботилась о том, чтобы я их не видел.

В то время как я был ужасно страдает, я увидел фигуру человека
введите моей палаты, витая в его тело в форме большой буквы С. Он
поднял плачевный, скорбный голос, как и тот, кто объявляет их в прошлом
час для мужчин приговорен к смерти на эшафоте, и произнес эти слова:
"O Benvenuto! ваша статуя испорчена, и нет никакой надежды на спасение.
спасаю его." Как только я услышал крик этого негодяя, я тут же
издал вой, который можно было услышать из огненной сферы.
Вскочив с кровати, я схватила свою одежду и начала одеваться.
Служанки, и мой мальчик, и все, кто приходил мне на помощь, получали пинки
или удары кулаком, в то время как я продолжала плакать: "Ах!
предатели! завистники! Это акт государственной измены, совершенный по злому умыслу!
Но я клянусь Богом, что я разберу это до конца и перед смертью
оставлю миру такое свидетельство о том, что я могу сделать, которое заставит изумиться
десятки смертных ".

Когда я оделся, я зашагал с душой, настроенной на озорство
в сторону мастерской; там я увидел людей, которых я оставил ранее
в таком приподнятом настроении, они стояли ошеломленные и подавленные. Я начал сразу же
и сказал: "Вставай! Выслушай меня! Поскольку вы не смогли
или не захотели подчиниться указаниям, которые я вам дал, подчинитесь мне сейчас, когда я здесь
с вами, чтобы лично выполнять мою работу. Пусть никто не возражает мне, ибо
в подобных случаях нам нужны рука и слух, а не
совет". Когда я произнес эти слова, некий маэстро Алессандро
Ластрикати нарушил молчание и сказал: "Послушай, Бенвенуто, ты собираешься
предпринять предприятие, которое законы искусства не одобряют и
которое не может увенчаться успехом".

Я набросился на него с такой яростью и таким озорством, что он и
все остальные в один голос воскликнули: "Вперед! Отдавайте приказы!
Мы будем повиноваться твоим последним приказам, пока в нас остается жизнь ". Я
полагаю, они говорили так с чувством, потому что думали, что я должен упасть на землю.
вскоре я упаду мертвым. Я немедленно отправился осмотреть печь
и обнаружил, что металл весь свернулся; несчастный случай, который
мы выражаемся словами "быть запекшимся". Я велел двум рабочим перейти
дорогу и принести из дома мясника Капретты охапку молодых
дубовых дров, которые пролежали сухими больше года; эти дрова были
ранее мне предлагала мадам Джиневра, жена упомянутого Капретты. Итак,
как только прибыли первые охапки, я начал заполнять решетку под
печью. Древесина этого сорта дуба нагревается сильнее, чем любая другая.
по этой причине там, где требуется медленный огонь,
как в случае с литейным производством, предпочтение отдается ольхе или сосне.
Соответственно, когда поленья загорелись, о! как пирог начал шевелиться!
под этим ужасным жаром он начал пылать и искриться в пламени! В то же
время я постоянно помешивая до каналов и послали людей на крышу
остановить пожар, который собрал силу с повышенной
горение в печи; кроме того, я вызвал доски, ковры, и другие
портьеры, чтобы настроить против саду, для того, чтобы защитить нас от
насилие дождя.

Когда я таким образом обеспечил себя от этих нескольких бедствий, я заорал
сначала одному человеку, а затем другому: "Принесите эту штуку сюда! Возьмите
вон та штука!" В этот критический момент, когда вся банда увидела, что торт
вот-вот растает, они выполнили мою просьбу, каждый из них работал
от силы троих. Затем я приказал принести половину оловянного поросенка
, который весил около шестидесяти фунтов, и бросил его в
середину пирога внутри печи. Таким образом, а также накладывая дрова
и помешивая то кочергой, то железными прутьями, свернувшаяся
масса быстро начала разжижаться. Затем, зная, что я вернул мертвых к жизни
вопреки твердому мнению этих невежд, я почувствовал такое
энергия наполняет мои вены, что все эти боли лихорадки, все эти страхи перед
смертью были совершенно забыты.

Внезапно произошел взрыв, сопровождаемый ужасающей вспышкой пламени.
как будто образовалась и была выпущена молния.
среди нас. Непривычный и ужасающий ужас поразил всех, и меня самого
даже больше, чем остальных. Когда шум стих и ослепительный свет
погас, мы посмотрели друг другу в лицо. Затем я
обнаружил, что крышка печи взорвалась, и бронза
пузырилась из своего источника под ней. Итак, у меня были устья моих
форму немедленно открыли и одновременно вбили две пробки
которые удерживали расплавленный металл. Но я заметил, что она текла не
так быстро, как обычно, вероятно, причина заключалась в том, что сильный жар от
огня, который мы разожгли, поглотил основной сплав. Соответственно, я послал
за всеми моими оловянными подносами, поррингерами и мисками в количестве
около двухсот штук, и часть из них отлил одну за другой,
в каналы, остальное - в печь. Этот прием
удался, и теперь каждый мог видеть, что моя бронза была в большинстве
идеальное разжижение, и моя форма наполнялась; после чего все они с
сердечностью и радостным весельем помогали и повиновались моим указаниям, в то время как я,
то здесь, то там, отдавал приказы, помогал собственными руками и громко восклицал
"О Боже! ты, что неизмеримой силой своей воскрес из мертвых
и во славе своей вознесся на небеса!"... Таким образом, в одно мгновение
моя форма была заполнена; и, увидев, что моя работа закончена, я упал на
колени и от всего сердца возблагодарил Бога.

Когда со всем было покончено, я повернулась к тарелке с салатом, стоявшей там на скамейке, и
ели с большим аппетитом и пили вместе со всей командой.

После этого я лег в постель, здоровый и счастливый, потому что до утра оставалось два
часа, и спал так сладко, как будто никогда не чувствовал
прикосновения болезни. Моя добрая экономка, не дожидаясь моих распоряжений,
приготовила мне на ужин жирного каплуна. Так что, когда я встал, примерно в
час окончания поста, она появилась с улыбающимся
лицом и сказала: "О, это тот человек, который чувствовал, что он
умирает? Честное слово, я думаю, что удары и пинки, которые вы нанесли нам в последнюю очередь
ночь, когда ты был в такой ярости и в твоем теле, как казалось, был этот демон
, должно быть, отпугнула твою смертельную лихорадку! Лихорадка испугалась
что она может заразиться и им, как заразились мы!" Все мои бедные домочадцы,
в такой же мере избавленные от тревог и непосильного труда, сразу отправились
покупать глиняные сосуды, чтобы заменить оловянные, которые я выбросил
. Потом мы ужинали вместе радостно: нет, я не могу припомнить ни одного дня в
всю мою жизнь, когда я обедал с большим весельем или лучше аппетит.

После нашей трапезы я получил свиданий с несколькими мужчинами, которые оказывали помощь
я. Они обменялись поздравлениями и поблагодарили Бога за наш успех,
сказав, что они научились и видели, как делаются вещи, которые другие мастера
считали невозможными. Я тоже выросла в несколько славных; и считая, что я имел
показаны себе талант, баловались, как хвастливый юмора. Так что у меня тяга
мои руки в мой кошелек и заплатил им всем, чтобы их полного удовлетворения.

Этот злодей, мой смертельный враг, мессер Пьер Франческо Риччи,
мажордом герцога, приложил немало усилий, чтобы выяснить, как прошло дело
. В ответ на его вопросы двое мужчин, которых я подозревал в
имея запекшейся моих металлических мне сказали, что я не мужчина, но с уверенностью
какой мощный демон, так как я совершил то, что не ремесло искусство
могли бы сделать; более того, они не верили, всего лишь обычный демон может
работают такие чудеса, как я в других отношениях было показано. Они преувеличивают
вся интрига так много, возможно, для того, чтобы оправдать свое собственное участие в
то, что управляющий написал отчет о герцоге, который тогда был в
Пиза, гораздо более чудесный и полный захватывающих происшествий, чем то, что
они были рассказаны.

После того как я дал моей статуе остыть целых два дня, я начал раскрывать
это происходит постепенно. Первое, что я обнаружил, это то, что голова
Медузы вышла самым замечательным образом, благодаря вентиляционным отверстиям; ибо, как я
сказал герцогу, природа огня - подниматься ввысь. Продвинувшись
дальше, я обнаружил, что другая голова, а именно Персея,
удалась не менее превосходно; и это поразило меня гораздо больше,
потому что он находится на значительно более низком уровне, чем у Медузы.
Теперь отверстия формы были расположены над головой Персея и
за его плечами; и я обнаружил, что вся бронза моей печи
содержимое было исчерпано в голове этой фигуры. Было
чудом наблюдать, что ни один фрагмент не остался в отверстии
канала, и что статуе ничего не недоставало. К моему великому
изумлению, я, казалось, увидел в этом руку Бога, организующую и
контролирующую все.

Я продолжал с успехом открывать статую и убедился, что
все было в идеальном порядке, пока я не добрался до ступни
правой ноги, на которую опирается статуя. Там была сформирована сама пятка
и, пройдя дальше, я обнаружил, что ступня, по-видимому, завершена. Это
с одной стороны, это доставило мне огромную радость, но с другой- было наполовину нежелательно для меня.
с другой стороны, просто потому, что я сказал герцогу, что это не может выйти наружу.
Однако, когда я дошла до конца, оказалось, что пальцы и
маленький кусочек над ними были незакончены, так что не хватало примерно половины ступни
. Хотя я знала, что это немного усложнит мой труд,
Я был очень доволен, потому что теперь я могу доказать герцогу, как
ну я понял, мое дело. Это правда, что гораздо стопы
чем я ожидал, были вполне сформированы; причина эта была
что по причинам, которые я недавно описал, бронза была горячее,
чем предписывают наши правила искусства; также, что я был вынужден
дополнить сплав моими оловянными чашками и подносами, которые никто не
остальное, я думаю, когда-либо делалось раньше.

Убедившись теперь, насколько успешно была выполнена моя работа,,
Я, не теряя времени, поспешил в Пизу, где нашел герцога. Он оказал мне
самый любезный прием, как и герцогиня; и хотя
мажордом проинформировал их обо всем происходящем, их
Превосходительства сочли мое выступление гораздо более грандиозным и изумительным
когда они услышали эту историю из моих собственных уст. Когда я прибыл к подножию
Персея и сказал, что все получилось не идеально, как я и предупреждал ранее
его Превосходительство, я увидел выражение удивления на его лице.
лицо, пока он рассказывал герцогине, как я это предсказал
заранее.

Наблюдая за принцессой, чтобы быть так хорошо настроены по отношению ко мне, я умолял
уйти от герцога, чтобы идти на Рим. Он согласился на это в самых любезных выражениях
и попросил меня вернуться как можно скорее, чтобы завершить его "Персея";
тем временем он дал мне рекомендательные письма к своему послу,
Averardo Serristori. Мы были тогда в первые годы правления папы Джулио де
Monti.



ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

Из "Воспоминаний": перевод Саймондса


Я прошу сейчас обратить ваше внимание, милостивый читатель, очень
страшное событие, которое произошло.

Я использовал огромное усердие и трудолюбие, чтобы завершить свою статую, и
пошел проводить вечера в Герцога шкаф, помощь
ювелиры, которые работали для его превосходительства. Действительно, они трудились
в основном над рисунками, которые я им давал. Заметив, что герцогу доставляло
удовольствие видеть меня за работой и разговаривать со мной, я взял это в свои руки.
иногда я отправляюсь туда и днем. В один из таких
дней случилось так, что его превосходительство, как обычно, зашел в комнату, где я был
занят, и особенно потому, что он услышал о моем приезде.
Его Превосходительство сразу же вступил в разговор, затронув несколько
интересных тем, по которым я так много высказал ему своего мнения
развеселило, что он проявил больше жизнерадостности, чем я когда-либо видел
в нем прежде. Внезапно появился один из его секретарей и
прошептал ему на ухо что-то важное; после чего герцог встал
и удалился с чиновником в другую комнату.

Герцогиня послала посмотреть, что делает его превосходительство, и ее
паж принес этот ответ: "Герцог разговаривает и смеется с
Бенвенуто и находится в превосходном расположении духа". Когда герцогиня услышала
это, она немедленно подошла к гардеробу и, не найдя там герцога
, села рядом с нами. Понаблюдав некоторое время за нашей работой, она
повернулась ко мне с величайшей любезностью и показала ожерелье из
крупного и действительно очень тонкого жемчуга. Когда она спросила, что я о них думаю
, я сказал, что это, по правде говоря, очень красивое украшение. Затем
она говорила так: - "я хотел бы герцога, чтобы купить их для меня; так
Я прошу вас, мой дорогой Бенвенуто, хвали их ему, как высоко, как вы
может". При этих словах я раскрыл герцогине свои намерения со всем возможным
уважением и ответил: "Миледи, я думал, что это ожерелье из
жемчуга уже принадлежит вашему прославленному превосходительству. Теперь, когда я знаю
, что вы еще не приобрели их, это правильно, более того, это мой
долг, высказать то, от чего я в противном случае воздержался бы;
а именно, что мой зрелый профессиональный опыт позволяет мне выявлять
жемчуг имеет очень серьезные недостатки, и по этой причине я никогда не смогу
посоветовать вашему превосходительству приобрести его".

Она ответила: "Торговец предлагает их за шесть тысяч крон; и
если бы не некоторые из тех пустяковых дефектов, о которых вы говорите, веревка
стоила бы больше двенадцати тысяч".

На это я ответил, что, даже если бы ожерелье было совершенно безупречным
качество, я никому не мог бы посоветовать предлагать за него цену выше пяти тысяч крон
ибо жемчуг - это не драгоценные камни; жемчуг - это всего лишь рыбьи кости, которые
со временем теряют свою свежесть. Бриллианты, рубины,
изумруды и сапфиры, напротив, никогда не стареют; эти четыре камня
являются драгоценными камнями, и их правильно покупать. Когда я
таким образом, говорят, герцогиня показали некоторые признаки раздражения, и
воскликнул: "У меня есть ум, чтобы обладать этими жемчуга; поэтому прошу тебя, возьми
их с герцогом и хвала до небес; даже если вам придется
используйте несколько слов, за пределами истины, говорят они относятся ко мне
услуг, это будет хорошо для вас!"

Я всегда был величайшим другом правды и врагом лжи;
но вынужден необходимостью, не желая терять благосклонность столь великого
принцесса, я взяла эти проклятые жемчужины вопреки своему
желанию и пошла с ними в другую комнату, куда удалился
Герцог. Едва он увидел меня, как воскликнул:
"О Бенвенуто, что ты здесь делаешь?" Я узнал, жемчуг и
сказал: "мой Господь, я пришел, чтобы показать вам самых великолепных ожерелье
жемчуг, редчайшего качества, и поистине заслуживают вашего превосходительства, я
не верят, можно было бы сколотить восемьдесят жемчуг
что может показать лучше, чем это делают в ожерелье. Мой совет
поэтому вам следует купить их, ибо они в хорошем состоянии
чудесный". Он ответил мгновенно: "Я не выбираю покупать их"
это не жемчуг того качества и доброты, которые вы утверждаете; Я
видел ожерелье, и оно мне не нравится ". Затем я добавил:
"Простите меня, принц! Этот жемчуг превосходит по редкости и красоте любой другой, который
когда-либо собирали для ожерелья". Герцогиня встала и
стояла за дверью, слушая все, что я говорил. Итак, когда я закончил,
похвалил жемчуг в тысячу раз более горячо, чем я описал
выше, герцог повернулся ко мне с добрым видом и сказал: "О мой
дорогой Бенвенуто, я знаю, что у вас есть отличное решение во всех
эти вопросы. Если жемчуг такой редкий, как вы утверждаете, я бы не колебался с его покупкой.
отчасти для того, чтобы доставить удовольствие герцогине, а
отчасти для того, чтобы обладать им, поскольку я всегда нуждаюсь в таких вещах, а не
вот и вся благодарность за ее милость, а также за разнообразное использование моих сыновей и
дочерей ". Когда я услышала, как он так говорит, однажды начав рассказывать
небылицы, я придерживалась их с еще большей смелостью; я придала своей лжи всю окраску
правды, какую только могла, полагаясь на обещание герцогини
чтобы помочь мне в трудную минуту. Было больше двухсот крон
моя комиссия на сделки, и герцогиня указывал на то, что я
должен получать столько-то; но я твердо решил не трогать
фартинг, для того чтобы обеспечить мой кредит и убедить герцога я
не вызвано скупости. И снова его Превосходительство начал обращаться ко мне
с величайшей вежливостью: "Я знаю, что вы непревзойденный знаток
этих вещей; поэтому, если вы честный человек, я всегда думал
ты, скажи мне сейчас правду". При этом я покраснел до самых глаз, которые при
в то же время она наполнилась слезами и сказала ему: "Мой господин, если я скажу
вашему светлейшему превосходительству правду, я наживу смертельного врага
герцогини; это вынудит меня уехать из Флоренции, и мои
враги немедленно начнут поливать презрением моего Персея, которого я
объявил шедевром самой благородной школы вашего времени.
достопочтенное Превосходительство. В таком случае, я рекомендую себя
ваша Сиятельная Светлость".

Герцог теперь был в курсе, что все мои предыдущие выступления были, как это
были, заставляют меня. Поэтому он ответил: "Если ты доверяешь мне,
вам не нужно ничего бояться. Я повторил:
"Увы! милорд, что может помешать этому дойти до ушей
Герцогини?" Герцог поднял руку в знак верности и
воскликнул: "Будьте уверены, то, что вы скажете, будет похоронено в бриллиантовой
шкатулке". На это обещание чести я ответил правдой
согласно моему суждению, а именно, что жемчуг стоил не больше
двух тысяч крон. Герцогиня, решив, что мы замолчали, поскольку
теперь мы говорили как можно тише, вышла вперед и
начиналось так: "Милорд, окажите мне услугу и купите это ожерелье"
"Они мне очень понравились, и ваш Бенвенуто здесь"
сказал, что никогда не видел более прекрасного ряда жемчуга". Герцог ответил: "я делаю
не решите их купить."--"Почему, милорд, не ваше превосходительство
ублажай меня, покупая их?"--"Потому что я не хочу выкинуть деньги
из окна". Герцогиня продолжила: "Что вы имеете в виду, говоря о том, что
выбрасываете свои деньги на ветер, когда Бенвенуто, которому вы оказываете такое
заслуженное доверие, сказал мне, что они будут дешевыми в более чем
три тысячи крон? Затем герцог сказал: "Миледи! мой Бенвенуто
вот сказали мне, что если я могу купить это ожерелье я буду бросать
мои деньги на ветер, так как жемчуг является ни круглой, ни
удачно подобранная, и некоторые из них довольно блеклые. Чтобы доказать, что это так
итак, посмотрите сюда! посмотрите туда! рассмотрите это, а затем то. Это
ожерелье не для меня. При этих словах герцогиня
бросила на меня взгляд, полный горькой злобы, и удалилась с угрожающим видом.
кивнув головой в мою сторону. Я почувствовал искушение немедленно убраться восвояси
и попрощаться с Италией. И все же, когда мой "Персей" был почти закончен, я
не хотел уезжать, не выставив его на всеобщее обозрение. Но я прошу
каждого подумать о том, в каком тяжелом положении я оказался!



КАК БЕНВЕНУТО ПОТЕРЯЛ СВОЕГО БРАТА

Из "Воспоминаний": перевод Саймондса


Мой брат в то время тоже был в Риме, служил герцогу Алессандро,
которому папа недавно даровал герцогство Пенна. Это
принц оставил у себя на службе множество солдат, достойных товарищей,
воспитанных в доблести в школе знаменитого генерала Джованни де'
Медичи; и среди них был мой брат, которого князь почитал как
высоко, как самые смелые из них. Однажды мой брат пошел после обеда
в магазин позвонил мужчина Baccino делла Кроче, в Банчи, который все
эти мужчины-на-оружие часто. Он бросился на диван и
заснул. Как раз в этот момент мимо прошла стража Барджелло; они
вели в тюрьму некоего капитана Кисти'а, ломбардца, который также был
членом отряда Джованни, но не состоял на службе у герцога.
Капитан, Каттиванца дельи Строцци, случайно оказался в том же магазине;
и когда чисти, тотчас увидел его, он прошептал, "я верну тебя
эти короны я был должен; если вы хотите их, приходят к ним, прежде чем идти
с меня в тюрьму." Теперь у Каттиванзы был способ натравливать своих соседей
на толчок, не желая подвергать опасности собственную персону. Поэтому, найдя там
вокруг него несколько молодых людей из высших смелые, больше хочется
чем, вероятно, для столь серьезного предприятия, он приказал им догнать капитана
Чистите и забирайте у него деньги, а если охранник будет сопротивляться, одолейте
мужчин, при условии, что у них хватит на это мужества.

Молодых людей было всего четверо, и все четверо без бороды.
Первого звали Бертино Альдобранди, еще один ангильотто из Лукки; я
не могу вспомнить имен остальных. Бертино обучался у моего брата как ученик
, и мой брат испытывал к нему самую безграничную любовь
. И тогда четверо бравых парней бросились врассыпную и подошли с охраной
Барджелло, более пятидесяти констеблей, считая пики,
аркебузы и двуручные мечи. Обменявшись несколькими словами, они выхватили свое
оружие, и четверо мальчишек так разозлили стражу, что если бы капитан
Если бы Каттиванза только показал свое лицо, даже не рисуясь, они
наверняка обратили бы всю стаю в бегство. Но промедление испортило
все: ибо Бертино получил несколько ужасных ран и упал; в то же время
Ангильотто также был ранен в правую руку и, не имея возможности использовать свой меч
, вышел из боя так хорошо, как только смог. Остальные сделали то же самое.
То же самое сделали и другие. Бертино Aldobrandi поднял с Земли тяжелые ранения.

Хотя эти вещи происходили, мы все были на столе; для этого
утром мы обедали более, чем на час позже, чем обычно. На слух
суматоха один из сыновей старика, старший, встал из-за стола, чтобы
пойти посмотреть на драку. Его звали Джованни, и я сказал ему:
"Ради бога, не уходи! В таких вопросах всегда уверены
потерять, а там ничего не получили". Его отец говорил с подобающей целью:
"Умоляю, сын мой, не уходи!" Но мальчик, не обращая ни на кого внимания,
сбежал вниз по лестнице. Добравшись до Банчи, где проходила великая
схватка, и увидев, что Бертино подняли с земли, он побежал
к дому, и по дороге встретил моего брата Чеккино, который спросил, что
в чем дело. Хотя некоторые из прохожих сделали Джованни знак не говорить об этом.
чтобы он не говорил Чеккино, он закричал как сумасшедший, что Бертино
Альдобранди был убит охранником. Мой бедный брат испустил
рев, который, наверное, было слышно за десять миль. Затем он повернулся к
Джованни: "Ах, я! но не могли бы вы сказать мне, кто из этих людей убил его
ради меня?" Джованни сказал, что да, что это был человек с большим двуручным мечом
, с синим пером на шляпе. Мой бедный брат бросился
вперед и, распознав по этим признакам убийство, бросил
сам, со всей своей прытью и духом, ворвался в середину отряда и
прежде чем его противник успел насторожиться, пронзил его прямо в живот,
и рукоятью меча повалил его на землю. Затем он повернулся
после отдыха с такой энергией и отвагой, что его одна рука была на
пункт сдачи, вся группа в бегство, если бы она не была, что во время
кружась, чтобы ударить arquebusier, этот человек стрелял в
самооборона и нажмите храбрый несчастный молодой человек выше колена
его правая нога. Пока он лежал, растянувшись на земле,
стражники кинулись в беспорядке, как быстро, как они могли, чтобы
пара моему брату должны прибыть на место происшествия.

Заметив, что суматоха не утихает, я тоже встал из-за стола и
подпоясавшись мечом - тогда его носили все - пошел на мостик
из Сант-Аньоло, где я увидел группу из нескольких собравшихся мужчин. Когда я
подошел и был узнан некоторыми из них, они расступились передо мной
и показали мне то, что я меньше всего на свете желал видеть, хотя я
очень торопился увидеть это зрелище. В тот момент я этого не знал
Чеккино, поскольку на нем был другой костюм, чем тот
в котором я его недавно видел. Соответственно, он узнал меня первым и
сказал: "Дорогой брат, не расстраивайся из-за моего серьезного несчастного случая: это
всего лишь то, чего можно ожидать в моей профессии; убери меня отсюда
немедленно, потому что жить мне осталось всего несколько часов. Они были знакомы мне
в целом мероприятие пока он говорил, в кратких словах подобает
такой праздник. Поэтому я ответил: "Брат, это величайшее горе
и величайшее испытание, которое могло случиться со мной за все время моей жизни".
моя жизнь. Но ободритесь; ибо прежде, чем вы потеряете из виду того, кто
причинил зло, вы увидите, как я отомщу за вас". Наш
слова с обеих сторон соответствовали смыслу, но были самыми короткими.

Стражники были теперь примерно в пятидесяти шагах от нас, потому что Маффио, их
офицер, заставил некоторых из них повернуть назад, чтобы забрать капрала, которого убил мой
брат. Соответственно, я быстро пересек это короткое пространство,
завернувшись в свой плащ, которым я поплотнее закутался, и подошел с
Маффио, которого я, несомненно, убил бы, потому что вокруг было
много людей, и я пробирался среди них. С помощью
с быстротой молнии я уже наполовину вытащил свой меч из ножен, когда
Берлингьер Берлингьери, молодой человек величайшей отваги и мой
хороший друг, бросился сзади мне на руки; у него было еще четыре руки.
с ним были такие же храбрецы, которые кричали Маффио: "Прочь!
ты, потому что этот человек здесь один убивал тебя!" Он спросил: "Кто он?"
и они ответили: "Родной брат человека, которого вы видите там". Без
ждут, чтобы услышать больше, он поспешил к Торре-Ди-Ноне; и они сказали:
"Бенвенуто, мы помешали Вам против вашей воли, но сделал это ради твоего
хорошо, а теперь пойдем на помощь тому, кто скоро умрет". Соответственно
мы повернулись и пошли обратно к моему брату, которого я сразу же отнес
в дом. Вызванные на консультацию врачи лечили его
медикаментами, но не смогли решиться на ампутацию ноги, которая
возможно, спасла бы его.

Как только его рана была перевязана, появился герцог Алессандро и
очень нежно приветствовал его. Мой брат еще не потерял сознания.
поэтому он сказал герцогу: "Милорд, меня огорчает только то,
что ваше превосходительство теряет слугу, на которого вы, возможно, можете рассчитывать
найдите людей более доблестных в профессии воина, но никого более
любящего и преданного вашей службе, чем я". В
Князь велел ему сделать все, что мог, чтобы сохранить живым, для всех остальных он хорошо
знали, что он человек достойный и мужество. Затем он повернулся к своим
слугам, приказав им проследить, чтобы храбрый молодой человек ни в чем не нуждался
.

Когда он ушел, мой брат потерял кровь так обильно--ни за что
можно сделать, чтобы остановить его ... что он ушел головой и продолжал бредить
всю следующую ночь, за исключением того, что однажды, когда они
когда я хотел дать ему причастие, он сказал: "Ты поступил бы правильно, если бы исповедал меня раньше; теперь невозможно, чтобы я получил
божественное причастие в этом уже разрушенном состоянии; будет достаточно, если я...". Я хотел, чтобы ты дал ему причастие, он сказал: "Ты сделал бы хорошо
, если бы исповедал меня раньше; теперь я не могу получить божественное причастие в этом уже разрушенном состоянии.
прими это с помощью божественной силы зрения, посредством которой это будет
передано в мою бессмертную душу, которая только молит Его о
милосердии и прощении". Сказав это, Хозяин возвысился; но
он сразу же впал в тот же бред, что и раньше,
изливая поток самого ужасного неистовства и ужасных
проклятия, которые человеческий разум мог вообразить; и он ни разу не прекратился
всю ту ночь, пока не наступил день.

Когда солнце появилось над нашим горизонтом, он повернулся ко мне и сказал:
"Брат, я не хочу оставаться здесь дольше, потому что эти ребята
в конце концов заставят меня совершить нечто ужасное, что может заставить их
покайся в том раздражении, которое они мне причинили". Затем он пнул обеими ногами
свою ногу - поврежденную конечность, которую мы поместили в очень тяжелый ящик - и
сделал вид, что собирается перекинуть ее через спину лошади. Повернув ко мне свое
лицо, он трижды крикнул: "Прощай, прощай!" - и с
последнее слово, которое произнес этот самый доблестный дух.

В назначенный час, ближе к ночи, я похоронил его с подобающей церемонией
во флорентийской церкви; и впоследствии я воздвиг
в его память очень красивый мраморный памятник, на который я нанес
будут вырезаны трофеи и знамена. Я не должен упускать из виду, что один
из его друзей спросил его, кто был тот человек, который убил его, и
смог ли он узнать его; на что он ответил, что смог, и
дал его описание. Мой брат действительно пытался не допустить, чтобы это дошло до моих ушей.
но это очень хорошо запечатлелось в моем сознании, поскольку
появится в сиквеле.



ПРИКЛЮЧЕНИЕ В НЕКРОМАНТИИ

Из "Мемуаров": перевод Саймондса


Благодаря множеству странных случайностей я сблизился с
сицилийским священником, который был человеком очень высокого гения
и хорошо разбирался как в латинских, так и в греческих буквах. В ходе беседы
однажды нас привели к разговору об искусстве некромантии,
по поводу чего я сказал: "На протяжении всей моей жизни у меня было самое
сильное желание увидеть или научиться чему-то из этого искусства ". На это
священник ответил: "Отважной душой должен обладать человек, который
пускается в такое предприятие". Я ответил, что сил и
стойкости души у меня должно быть достаточно и с избытком, при условии, что я
найду возможность. Тогда священник сказал: "Если у тебя хватит духу
отважиться на это, я вполне удовлетворю твое любопытство". Соответственно, мы договорились
предпринять это приключение.

Однажды вечером священник закончил свои приготовления и велел мне найти
товарища, или не более двух. Я пригласил Винченцио Ромоли, очень дорогого мне человека
мой друг, и священник взял с собой уроженца Пистойи, который
также практиковал черное искусство. Мы вместе отправились в Колизей; и
там священник, облачавшись в мантии некроманта, стал
описывать круги на земле с лучших церемоний, которые могут
было себе представить. Я должен сказать, что он заставил нас принести драгоценные духи
и огонь, а также лекарства со зловонным запахом. Когда предварительные приготовления были
завершены, он вошел в круг и, взяв нас за
руки, ввел в него одного за другим. Затем он распределил между нами несколько
функций; некроманту, своему товарищу, он отдал пентаграмму на
хранение; двое других из нас должны были присматривать за огнем и благовониями;
и затем он начал свои заклинания. Это продолжалось более полутора часов.
затем появилось несколько легионов, и весь Колизей был полон
дьяволов. Я был занят драгоценными благовониями, и когда
священник увидел, в каком количестве они присутствуют, он повернулся ко мне и
сказал: "Бенвенуто, спроси их о чем-нибудь". Я обратился к ним с просьбой воссоединить меня
с моей сицилийской Анжеликой. В тот вечер мы не получили ответа; но я
испытал величайшее удовлетворение своего любопытства в подобных вопросах.
Некромант сказал, что нам придется пойти во второй раз, и что я
я должен был полностью выполнить свою просьбу; но он пожелал, чтобы я
привел с собой маленького мальчика чистой девственности.

Я выбрал одного из своих продавцов, которому было около двенадцати лет, и
снова пригласил Винченцио Ромоли; и мы также взяли некоего Аньолино
Гадди, который был очень близким другом обоих. Когда мы пришли еще раз
в назначенное место, некромант сделал то же самое
приготовления, сопровождавшиеся теми же и даже более впечатляющими деталями.
Затем он ввел нас в круг, который он воссоздал с помощью
искусства более восхитительных и еще более чудесных церемоний. Впоследствии он
назначил моего друга Винченцио заказывать духи и
огонь, а вместе с ним и Аньолино Гадди. Затем он вложил мне в руку
пентаграмму, которую велел повернуть в указанные им точки, и
под пентаграммой я держал маленького мальчика, моего рабочего. Теперь
некромант начал произносить эти ужасные заклинания, называя по имени
множество демонов, которые являются капитанами своих легионов, и этих он
призванный добродетелью и могуществом Бога, Несотворенного, Живого и
Вечный, выражаясь фразами на иврите, а также на греческом и латыни
языках; настолько, что за короткий промежуток времени весь Колизей превратился в
их было в сто раз больше, чем в первый раз.
Винченцио Ромоли вместе с Аньолино поддерживали огонь и запаслись
большим количеством драгоценных духов. По совету некроманта я
снова потребовал воссоединения с Анжеликой. Колдун повернулся ко мне
и сказал: "Слышал ты, что они ответили - что в течение одного
месяца ты будешь там, где она?" Затем он еще раз взмолился, чтобы я твердо стоял рядом с ним.
потому что легионы были в тысячу раз больше, чем он вызвал.
и были самыми опасными из всех обитателей ада; и
теперь, когда они решили то, о чем я просил, нам следовало быть вежливыми с ними
и мягко уволить их. С другой стороны, мальчик, который был
под пентаграммой, в ужасе закричал, что миллион самых свирепых людей из
окружили нас и угрожают нам. Более того, он сказал,
что появились четыре огромных великана, которые пытались пробиться
внутрь круга. Тем временем некромант, дрожа от страха,
продолжал делать все возможное, мягко и вкрадчиво уговаривая их отпустить.
Винченцио Ромоли, который дрожал как осиновый лист, смотрел вслед убитым.
духи. Хотя я была напугана так же, как и все остальные, я
старалась не показывать этого и вселила в них изумительную смелость;
но правда в том, что я посчитал себя мертвым, когда увидел
ужас некроманта. Мальчик уткнулся головой в свои
колени, восклицая: "Вот так я встречу смерть, потому что мы
определенно мертвецы". И снова я сказал ему: "Все эти существа
ниже нас, и то, что ты видишь, - это только дым и тень; так что тогда
подними глаза". Когда он поднял их, он воскликнул: "Весь
Колизей объят пламенем, и огонь надвигается на нас"; затем, закрыв
лицо руками, он снова застонал, что мертв и что
он больше не может выносить этого зрелища. Некромант обратился ко мне за
поддержкой, умоляя меня твердо стоять рядом с ним и бросить асафетиду
на угли; поэтому я повернулся к Винченцио Ромоли и сказал ему
немедленно произведите окуривание. Произнося эти слова, я посмотрел на
Аньолино Гадди, чьи глаза вылезали из орбит от его
ужаса, и который был более чем наполовину мертв, и сказал ему: "Аньоло, в
время и место, как это мы не должны поддаваться испугу, но не
возможное, чтобы встряхнуться себя, поэтому сразу, и бросить горсть
что асафетиды на огонь".... Мальчик, разбуженный этим сильным
зловонием и шумом, немного поднял лицо и, услышав мой смех, он
набрался храбрости и сказал, что дьяволы обратились в бурное бегство
. Так пробыли так до тех пор, пока колокола Матин начал звучать.
Тогда мальчик опять сказал нам, что лишь немногие люди остались, и те были на
расстояние. Когда некромант пришел к выводу о его обрядах он отложен
одеяние его мастера, и собрала большую связку книг, которые он
принес с собой, затем все вместе мы выпустили с ним от
круг, прижавшись друг к другу, так близко, как мы могли бы друг другу, особенно
мальчик, который оказался в середине, и взяли некроманта его
платье и меня за плащ. Все то время, пока мы шли к нашим домам
в Банчи, он продолжал говорить, что два дьявола, которых он видел
в Колизее, резвились перед нами, теперь прыгая по
крыши, а теперь и на землю. Некромант часто уверял меня в этом
как он вошел в магических кругах, он никогда не встречался с таким серьезным
дело, как этот. Он также пытался убедить меня помочь ему в
освящении книги, с помощью которой мы должны извлечь неизмеримые богатства
поскольку мы могли вызывать демонов, чтобы они показали нам, где находятся сокровища,
чем полна земля; и после этого мы должны стать самыми богатыми из людей.
любовные похождения, подобные моему, были ничем иным, как тщеславием.
и безумствами без последствий. Я ответил, что если бы я был знатоком латыни
, Я был бы очень рад сделать то, что он предложил. Он продолжил
чтобы убедить меня, утверждая, что знание латыни не имеет значения,
и что, если бы он захотел, он мог бы найти много хороших латинистов;
но что он никогда не встречал человека с такой твердой душой, как у меня, и что
Я должен последовать его совету. На эту тему разговор, то
дошли до нашего дома, и каждый из нас мечтал всю ночь
бесы.

Поскольку у нас вошло в привычку встречаться ежедневно, некромант продолжал убеждать
меня присоединиться к его приключению. Соответственно, я спросил его, сколько времени это займет
и куда нам нужно идти. На это он ответил , что мы
мог бы справиться с этим меньше чем за месяц, и что наиболее
подходящим местом для этой цели была горная местность Норча: а
его мастер в этом искусстве действительно посвятил такую книгу совершенно
недалеко от Рима, в местечке под названием Бадиа-ди-Фарфа; но там он столкнулся
с некоторыми трудностями, которых не было бы в горах
Норча: крестьяне этого района тоже люди, достойные внимания.
они пользуются доверием и имеют некоторую практику в этих вопросах, так что в крайнем случае
они способны оказать ценную помощь.

Этот священник-колдун так тронул меня своими убеждениями, что я выздоровел
утилизировать в соответствии с его просьбу; но я сказал, что я хотел первым
отделка медали я делал для папы. Я признался, что я
делают их только ему, прося его, чтобы сохранить мой секрет. В то же время
я не переставал спрашивать его, верит ли он, что я должен быть
воссоединен со своей сицилийской Анжеликой в назначенное время; поскольку дата
приближалась, и я подумал, что странно, что я ничего не слышал о
она. Некромант сказал мне, что я совершенно уверен, что найду себя там, где она была,
поскольку дьяволы никогда не нарушают своего слова, когда
они обещают, как и в тот раз; но он велел мне держать мои
глаза открытыми и быть начеку на случай какого-нибудь несчастного случая, который может
случиться со мной в связи с этим, и взять на себя сдержанность, чтобы
потерпи немного вопреки моему желанию, ибо он мог разглядеть в этом большую
и неминуемую опасность: хорошо бы мне было, если бы я пошел с ним
освятить книгу, поскольку это предотвратило бы опасность, которая угрожала
я и сделал бы нас обоих самыми счастливыми.

Я начинал жаждать этого приключения больше, чем он; но я
сказал, что только что приехал некий маэстро Джованни из Кастель-Болоньезе.
в Рим, очень изобретательны в искусство изготовления медалей подобного я сделал
в сталь, и которые я жаждала ничего более, чтобы конкурировать с
его и возьмите мир штурмом с некоторыми великий шедевр, который я
надеялись уничтожить всех этих врагов моей силой
гений, а не меч. Колдун, со своей стороны, продолжал настаивать:
"Нет, прошу тебя, Бенвенуто, пойдем со мной и избежим великого бедствия, которое
Я вижу, нависшей над вами".Тем не менее, я сделал мой ум, что
хотела, чтобы закончить свою медаль, и теперь мы приближались к концу
месяц. Я был настолько поглощен и очарован своей работой, что больше не думал
об Анжелике или о чем-то подобном, но отдался ей полностью
.



БЕНВЕНУТО ТЕРЯЕТ САМОКОНТРОЛЬ ПРИ СЕРЬЕЗНОЙ ПРОВОКАЦИИ

Из "Воспоминаний": перевод Саймондса


Однажды случилось так, что ближе к вечерне мне пришлось уйти
в необычное для меня время из дома в мастерскую; ибо я должен был
сказать, что последний находился в Банчи, в то время как я жил за Банчи
и редко ходил в магазин; все свои дела там я оставил в
руках моего партнера Феличе. Пробыв недолго в
на семинаре я вспомнил, что должен кое-что сказать Алессандро дель Бене
. Поэтому я встал и, дойдя до Банчи, встретил человека по имени
Сир Бенедетто, который был моим большим другом. Он был нотариусом, родился
во Флоренции, сын слепого, который молился на улицах о подаянии
, и сиенца по национальности. Этот сер Бенедетто провел очень много
лет в Неаполе; затем он поселился в Риме, где он
вел дела для некоторых сиенских торговцев из Киджи. Мой
партнер снова и снова просил у него немного денег, которые были
из-за некоторых колечки признался в Сер Бенедетто. В тот же день,
встреча с ним в паре, он потребовал свои деньги довольно грубо, как
его не было. Бенедетто гулял со своими хозяевами, и они,
раздраженные тем, что их прервали, резко отругали его, сказав, что их будет
обслуживать кто-нибудь другой, чтобы не слышать такого
лая.

Сэр Бенедетто сделал все возможное, чтобы оправдаться, поклялся, что он
заплатил ювелиру, и сказал, что у него нет сил обуздать ярость
безумцев. Сиенец плохо воспринял его слова и тут же уволил его.
Оставив их, он побежал, как стрела в моем магазине, возможно, брать
отомстить Феличе. Случилось, что как раз в середине улицы
мы встретились. Я, ничего не слышавший об этом, приветствовал его самым любезным образом
по своему обыкновению, на что он ответил любезностью
оскорблениями. Тогда то, что сказал колдун, внезапно вспыхнуло в моем
уме; и, взяв себя в руки, насколько я был способен, так, как он велел
мне, я ответил:--

"Добрый брат Бенедетто, не сердись на меня, ибо я
не причинил тебе никакого вреда и ничего не знаю об этих твоих делах.
Пожалуйста, иди и закончи то, что ты должен сделать с Фелис. Он вполне
способен дать вам правильный ответ; но поскольку я ничего об этом не знаю
, вы не правы, оскорбляя меня таким образом, тем более что вы
прекрасно сознаю, что я не тот человек, который станет мириться с оскорблениями.

Он возразил, что я все знаю, и что он был тем человеком, который заставил меня
нести более тяжелую ношу, чем эта, и что мы с Фелисити были двумя великими
негодяями. К этому времени вокруг собралась толпа, чтобы послушать ссору.
Спровоцированный его уродливыми словами, я наклонился и поднял комок грязи - для
шел дождь, и он быстрым и непреднамеренным движением швырнул его
ему в лицо. Он пригнул голову, так что грязь попала ему в середину
черепа. В нем был камень с несколькими острыми углами, один из которых
ударив его, он упал оглушенный, как мертвый; после чего все
прохожие, увидев большое количество крови, решили, что он был
действительно мертв.

Когда он все еще лежал на земле, и люди готовились к тому, чтобы
унести его, мимо проходил ювелир Помпео. Папа послал за
ним, чтобы отдать распоряжения по поводу некоторых драгоценностей. Видя парня в таком
несчастный, он спросил, кто его ударил; на что ему ответили:
"Это сделал Бенвенуто, но глупое существо навлекло это на себя"
. Как только Помпео добрался до папы, он начал говорить
: "Благословеннейший отец, Бенвенуто в этот самый момент убит
Тоббиа; я видел это собственными глазами". На это папа в ярости приказал
губернатор, который был в наличии, чтобы взять и повесить меня сразу в
место, где убийство было совершено; добавив, что он должен
делать все, что он мог поймать меня, и не раз появляются перед ним, пока он
повесили меня.




КЕЛЬТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

УИЛЬЯМ ШАРП И ЭРНЕСТ РИС


Широко распространенный и углубляющийся современный интерес к кельтской литературе
в первую очередь обусловлен четырьмя различными влияниями. В
публикации (с последующим всемирную известность и самые горькие
литературная полемика современные дней) Макферсона 'Оссиана поставляется
первое. В искусстве нет неорганического развития, будь то искусство слова
или любое другое: в фундаментальном смысле здесь нет случайности.
Поэтому было бы ошибкой говорить об "Оссиане" Макферсона как о
поразительном метеоре, который пронесся над миром литературы, кратком
призрак из пустоты, в которую он вернулся, оставив только
масса d;bris, чтобы подтвердить его актуальность и былом великолепии: в
ошибка, этого знаменитого производства косвенно, но тесно связанные
в другое влияние на литературу, публикации епископ Перси
Reliques отмечали в древней английской поэзии'.В искусстве нет
номер несчастных случаев: для искусства является органическое развитие, и самое
казалось бы, произвольные вариации неизбежны или, по крайней мере, естественно.

После "Оссиана" Макферсона следующим важным влиянием является
"Мабиногион", как пересказано по-английски с ранних валлийских оригиналов
Леди Шарлоттой Гест. Влияние, а также неотъемлемая красота
и интерес каждого из этих знаменитых произведений будут рассмотрены
позже в этих томах.

"Оссиан" и "Мабиногион" предложили новую точку зрения. Двумя
провозвестниками сокровища, которое мы унаследовали в этой кельтской литературе
прошлого, были Эрнест Ренан и Мэтью Арнольд. Ренан своим трактатом
"Поэзия кельтских рас", а позже Мэтью Арнольд своим
эссе "Кельтская литература" достигли почти неоценимого
Обслуживание. Все, что было сделано с тех пор, является лишь вариацией вдоль
линий, указанных этими двумя великими критиками; и с этим результатом,
что уже стало обычным делом говорить, что мы имеем в кельтском
литература прошлого - не только почти неисчерпаемый источник
красоты, но и материал для новой и яркой англо-кельтской литературы
воображения.

В последующем кратком обзоре некоторых основных особенностей этой темы
тема, одновременно столь увлекательная и важная, не предпринята никакой попытки
сделать что-либо иное, кроме как заинтересовать и, возможно, еще больше увлечь общее
читатель. Для удобства этот краткий документ можно разделить на
четыре раздела: ирландский, шотландский, валлийский и корнуолльский.



Я - ИРЛАНДЕЦ.


"От того, что зубы дракона, и, когда сеял, взошел этот воинственный
урожай?" - спрашивает Мистер Стэндиш О'Грейди, делает запись в истории болезни его 'Ирландия'
из сонма известных героических мужчин и женщин, чьи имена приходят
дошедшие до нас из античного периоды Гаэль. "Из-под земли
они появляются, - говорит он нам, - армии ее полубогов и
чемпионов, - прекрасные героические формы, - на Севере Красная Ветвь, в
на юге - эрнаи, или клан Дега, на Западе - королева Мив и ее
чемпионы, на юго-востоке, что таинственный полумрак красный МИВ и ее
боевые женихи!"

Прекрасен этот мир! что героического Ирландии, ирландского, королевы МИВ
и Cuculain, который только теперь впервые становятся вообще
возможные области для большинства из нас. Это заслуга замечательной современной группы
ирландских писателей и ученых, представленных мистером О'Грейди в категории
one, и его старшего тезки, мистера Стэндиша Хейса О'Грейди из
"Сильва Гаделика", в другом, о том, что эта литература наконец-то открыта
для тех читателей, у которых нет в помощь гэльского оборудования.
С их помощью Королева МИВ начинает новую жизнь в поэзии и
романтические отношения; Cuculain рассматривается борьба заново его древних сражений; и пр.
Патрик снова сталкивается с примитивным Оссиана: все эти, К счастью,
сейчас столько пределах досягаемости американской аудитории, как их
классические прототипы в Гомере или в северных сагах. Еще несколько
знакомых имен из огромного числа, которые создают путаницу в
старых ирландских романах и книгах бардов, могут послужить подсказками в
запутанном лабиринте предмета, который на первый взгляд кажется таким трудным для понимания.
проникнуть. Возьмем, к примеру, королеву Мив: как мы добираемся до нее?
место и история в столь ранние века? Она принадлежит ко второму
великому циклу легендарной истории Ирландии, в котором ее романтическими спутниками являются Кукулен,
Конор мак Несса, Фергюс и Дейдре. В
этом цикле драматическим центром является жестокая нескончаемая война между
Коннахтом и Ольстером, вызванная предательским убийством
сыновей Уснаха. История их трагического конца и меланхолии
смерть Дейдре - одна из самых трогательных во всей ирландской традиции.
Но главный роман цикла - не о Дейдре, а о
Королеве Мив и ее вылазке в поисках знаменитого быка из Лаута; повесть
знаком по-ирландски под названием "Порча скота в Кули".

Если кто устал от современного мира и ее литературных интерпретаций,
ее сознательных вымыслов и импрессионистическая поэзия, не обойтись
лучше, чем погружаться глубоко в прошлое, где Королева МИВ марши в
наполовину варварское великолепие и красота на сцене древнего
Эри, который был примерно одновременно с рождением
Христос. Это было время, когда Красная Ветвь собралась на севере
ее героический отряд воинов, потомков Ира, сына Милезиуса;
а из Красной Ветви вышел Кукулен могущественный. Коннахт, Ирландия
к западу от Шеннона было вотчиной королевы Мив, где все еще жили
главный остаток доисторических фирболгов, расы, которая когда-то
сражалась с самими богами. И нам все еще нужно снабжать
среднюю Ирландию со столицей в Таре и королем в Кербре; Лейнстер
того времени, подчиненный Финну и Фарку; и Мюнстер, подчиненный
Лок и Эоха, а также дети Конайри Мора Прекрасного,
путешествуют по югу в расцвете сил. Краски, которые нужно извлечь
из этой кельтской древности, дух жизни, который витает в ее
романтических анналах, утонченная ярость ее героев, красота и
живописность его женщин, объединяясь, создает историю, которая только
Ирландия первого века мог вдохновить, и что только
Ирландия шестого до девятого века мог бы написать.

На протяжении всей кельтской истории, в шестом веке по многим причинам
климактерический период. В ирландской литературе мы встречаем примерно 575 год н.э.
первый момент, к которому мы можем приблизительно отнести более сознательное
проявление его гениальности. Именно тогда он впервые открыто заявил о себе
на что-то вроде национального признания. На знаменитом конклаве
в том же году, состоявшемся в Друимсете, он достиг почти академического положения
и организованности. На этом конклаве тогдашний король Шотландии
Гаэлс, главный король Ирландии, и святой Колумчилл участвовали в
обсуждениях, которые определили касту_ и привилегии
Иллюминаты_. Кажется, было три класса: первый, а
псевдодруидический орден, "Gradh Ecna"; второй, состоящий из законодателей
и юристов; третий, орден бардов, "Gradh Fili", поэтов
по-ирландски его называют _File_. Из многих степеней, которых могли достичь поэты
или _File_, высшая (как и в других степенях, из
_Ecna_, "Мудрость" и от _Fene_, "Закон") был _Ollave_, или Врачом.
Эти доктора литературы, если можно так их назвать, уже были
продолжателями великой традиции, особенно в поэзии. Они должны были
нести, записанные только в своих головах, огромное количество бардовских и
религиозная легендарная история и философия. И поскольку они были
единственными хранителями этого глубокого и оккультного знания, не говоря уже о
тех героических сказаниях и романах, которыми кельтский народ
так восхищался, им оказывались высокие почести, куда бы они ни отправились. Когда
главный поэт, ollave, или доктор поэзии, приехала в его
облезлый плащ из темно-малинового цвета с отделкой белыми перьями,
в сопровождении своей небольшой группой учеников, в какой-то вождя
дом, он был принят с радушием сигнала и обращались к лучшим
его хозяин может себе позволить.

Хотя литература все еще была устной, ясно, что, несмотря на заботу,
применявшуюся при ее сохранении в школах бардов, ее нельзя было
поддерживать с абсолютной точностью письменного или печатного текста.
Чем более отдаленный исторический факт, о котором нужно помнить, тем менее вероятно, что
его можно было сохранить, литературно и дословно, без тех маленьких
вольностей воображения, которые кельтский мастер слова давал ранее
эйджес всегда был готов принять участие. Таким образом, первый цикл ирландской легенды
история, восходящая за много веков до христианской эры, -
первобытный и мифологический цикл, - предоставляет полную свободу действий
воображению, работающему на основе полуварварской традиции, с
смесью природных мифов и древнейшей истории. Как из-за
объема, так и из-за чрезвычайной сложности материалов, представленных в
этом цикле изучения дохристианских религиозных верований
кельтских рас, его истории всегда будут служить отличным охотничьим угодьем для
Кельтские студенты. Из этого мы узнаем, как немедийцы были настигнуты
фоморами и сражались с ними, почти до полного истребления, на Тори
Остров, сбежавший затем на юг Европы, в частности в Грецию;
и пару столетий спустя вернувшийся под своим новым именем
Фирболги. Немедийцы тем временем подобным же образом породили возрождающуюся расу
Туата Де Дананн, от которой произошел Дагда, - всеправитель,
почти Зевс древней Ирландии. Тот же цикл снабжает нас также
мифическими типами, соответствующими персонажам греческой мифологии:
например, Огмуир, ирландский Геракл; Луг или Lughh, Аполлон; Диансея,
эскулап, Мананнан, Нептун и так далее. У нас также есть
Бриджит, богиня поэзии, гэльская муза и первая и
выдающаяся из многих знаменитых Брианов гэльской истории. Более поздние критики
оригинально расходятся во мнениях относительно точного происхождения и значения
многих из этих доисторических фигур. Наша собственная гипотеза заключается в том, и она не претендует
на большую оригинальность или завершенность, что мы имеем в этом дананновском
цикле почти неразрывную смесь примитивных природных мифов и
народные сказки, принесенные милезийскими и домилезийскими иммигрантами из
арийской колыбели на Востоке, с некоторым добавлением
запутанная история, относящаяся к самым ранним приключениям новоприбывших
расы на ирландской земле. Но каким бы ни был этот традиционный цикл, он
послужил фоном для гораздо более позднего второго цикла, о котором мы
уже говорили и на котором в качестве знака изображена поднятая Красная Ветвь.
При виде Красной Ветви темная часть путешествия заканчивается;
и туманы мифологии образуют лишь завесу, скрывающую все, кроме
простого человека на переднем плане.

До сих пор мы говорили о двух циклах: мифологическом, чья
хронология - вопрос дальнейшей критики; Героическом, или
Красная Ветвь, которую мы помещаем в начало христианской эры.

Теперь мы переходим к третьему циклу: "фенианские", названные в честь Финна Мак Кула,
согласно большинству ирландских писателей; "оссианические", названные в честь Оссиана,
Знаменитый сын Финна, если верить большинству шотландцев. Нам нужно только поговорить о нем
здесь, конечно, о его чисто ирландской стороне и фенианском аспекте, поскольку
читатель найдет, что он полностью рассматривается в его оссианическом аспекте
в другом месте. Герои этого цикла, если мы примем их историческое происхождение
в Ирландии жили со второго по четвертый века нашей эры.
христианская эра. Арт, его внук Кормак и сын Кормака,
Кэрбр; Кул, его сын Финн и король Голл: они вместе с Оуэном Мором и
многие другие наполняют фенийские романы их жестоким и
живописным преследованием судьбы и смерти. Они только ждут руки
того предопределенного создателя, который придаст им окончательную, позитивную и современную форму.
понятная форма запутанных романов, в которых говорится об их
деяния, чтобы добавить новую эпопею к более обширной литературе, в которой есть Старая
Мир для его текста и Новый Мир для его интерпретатора.

Эти три великих цикла ирландского романа ни в коем случае не исчерпывают
богатство истории, до сих пор скрывается _perdu_ в старых рукописях. или в редких и
редко читаю произведения. Некоторые из этих дополнительных сказки уже достигли
Американские читатели в современных пересказов или поэтической интерпретаций;
такие, как, например, "Путешествие на Мэлдун", пересказанное Теннисоном незабываемо и
достаточно по-другому, в плавных гекзаметрических периодах:--

 "И мы прибыли на остров Криков; мы высадились; множество диких птиц
 
 Кричали с самой вершины человеческими голосами и словами;
 Раз в час они кричали, и всякий раз, когда их голоса звучали громче,
 Бычок пал под плугом, и урожай погиб на поле.,
 И люди падали замертво в долинах, и половина скота погибла.
 захромал,
 И крыша просела над очагом, и жилище охватило пламя.
 ;
 И крики этих диких птиц проникли в сердца моей команды.,
 Пока они не закричали вместе с криками, и не схватили друг друга
 и не убили;
 Но я отвел их одного от другого; Я увидел, что мы не могли
 остаться,
 И мы оставили мертвых птицам, а сами уплыли с нашими ранеными
 прочь".

Теннисон взял свою версию из "Ранних кельтских романов" Джойса. В
этом томе, помимо других легендарных романов, мы собрали пять или шесть из
самых замечательных или трогательных историй в кельтской или любой другой литературе.
Три из них - Три Печальные повести об Эрин, включающие
"Судьба детей Усны" (или "Дейрдре"); "Судьба
Детей Лира"; и "Судьба детей Туиренна". Названия
трех других - "Путешествие в Маэльдун" (самая старая копия
, датированная 1100 годом), "Погоня за Дермотом и Гранией" и "Оссиан
в Стране Юности". Из них, пожалуй, история 'Deirdr;-это
самым известным и американских читателей, может быть передан на рассмотрение в порядке эпического
версия д-ра Роберта Д. Джойс ('Deirdr;'), опубликованной несколько лет назад
братья Робертс из Бостона. Здесь можно привести два кратких примера из коротких
эпизодических повествований, составляющих чудесное "Путешествие в Маэльдун"
, - "Адский мельник" и "Знаки дома",
последний повествует о возвращении кельтского Улисса и его спутников.


АДСКИЙ МЕЛЬНИК

Следующий остров, к которому они подошли, который был недалеко от предыдущего, имел
на ней стояла большая мельница, а возле двери стоял мельник, широкоплечий,
сильный, дородный мужчина. Они увидели бесчисленные толпы людей и лошадей, нагруженных
зерном, которые направлялись к мельнице; и когда их зерно было перемолото, они
ушли на запад. Огромные стада всевозможного скота покрывали
равнину, насколько хватало глаз, и среди них множество повозок,
нагруженных всевозможными богатствами, которые производятся на хребте мира
. Все эти Миллер вложил в уста своего стана, чтобы быть
землю, и все, как они выходили оттуда, отправился на Запад.

Маэльдун и его люди заговорили с мельником и спросили его, как называется мельница
и что означает все, что они видели на острове. И
он, быстро повернувшись к ним, ответил в нескольких словах:--

"Эта мельница называется Мельницей Инвертре-Кенанда, а я Мельник
Ада. Все зерно и все богатства мира, которыми люди
недовольны или на которые они каким-либо образом жалуются, отправляются сюда
для измельчения; а также все драгоценные изделия и всякого рода богатства
которые люди пытаются скрыть от Бога. Все это я перемалываю на Мельнице
Инвер-Тре-Kenand и отправить их потом на Запад".

Он говорил не больше, но повернулся и снова занялся своими
мельница. И путешественники, с большим удивлением и трепетом в сердцах, отправились
в свой карраг и уплыли.


ПРИЗНАКИ ДОМА

Вскоре они увидели красивый зеленый остров, со стадами волов,
коров и овец сидя за всеми его холмами и долинами; а не дома
ни жителей не было видно. И они некоторое время отдыхали на этом острове
и ели мясо коров и овец.

Однажды, когда они стояли на холме, мимо пролетел большой сокол; и
два экипажа, который случайно присмотритесь к нему, закричал в
слушание Maeldun:--

"Смотри, Сокол! он, безусловно, как соколы Эрин!"

"Смотри за ним хорошенько!" - крикнул Maeldun "и обратите внимание в каких именно
направлении он летит".

И они видели, что он летел на юго-восток, не сворачивая и
нерешительность.

Они сразу же поднялись на борт и, снявшись с якоря, поплыли на
юго-восток вслед за "Соколом". Проплутав целый день, они увидели
в вечерних сумерках землю, которая показалась им похожей на землю
Эрин.

 * * * * *

Из всех книг подобного рода, опубликованных со времен "Оссиана" Макферсона,
"Мабиногион" леди Шарлотты Гест и "Барзас-Брейц" Вильмарке
эта коллекция доктора Джойса оказала наиболее заметное влияние. Это
состоит из одиннадцати рассказов, и первый четкий коллекции
старые гэльский проза романы издаются на английском языке. Что касается широкой публики
, метод доктора Джойса, несомненно, лучший. "А
перевод, - говорит он, - может либо следовать самим словам, либо воспроизводить
жизнь и дух оригинала; но ни один перевод не может передать и то, и другое.
Если вы передаете слово в слово, вы теряете дух; если вы хотите передать
дух и манеру, вы должны отойти от точных слов и обрамить их
вашими собственными фразами. Я выбрал этот последний путь. Мой перевод
в соответствии с первоначальным достаточно тесно в повествование и инцидентов; но так
касается лишь фразеологию, я использовал английский язык
свободно, не позволяя себе быть trammeled слишком близко присоединения
на слова текста. Оригиналы в целом просты по стилю
; и я сделал все возможное, чтобы придать им простой, домашний вид,
простой английский. Короче говоря, я попытался рассказать истории так, как я их представляю.
полагаю, что сами старые шеначи рассказали бы их, если бы они
использовали английский вместо гэльского ".

Другим характерным и превосходно отредактированным переводом одной из
этих разнообразных историй, которые лежат за пределами трех циклов ирландского романа
, является "Видение Мак-Куглейма", которым мы обязаны доктору Куно
Мейер (Лондон: Натт).

Среди легендарных кельтских романов есть короткий, но красивый и
характерный рассказ об экспедиции Оссиана на остров Блаженных
или Страна юности и его последующее возвращение старым и дряхлым.
одним словом, кельтский Рип Ван Винкль. Эта легенда не только
лежит в основе всех духовных романов кельтской Ирландии и Шотландии,
но и глубоко затронула воображение всего комплекса
Современная английская раса, будь то под эмблемой розы,
чертополоха, трилистника или лука-порея, будь то под знаменем
Соединенного Королевства или Звездно-полосатого флага.


ОЙСИН В ТИРНАНОГЕ;

или

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ фени

 [Согласно древней легенде, сын Финна Ойсин, герой
 поэт, доживший до времен Святого Патрика, на двести лет
 (легенда утверждает, что на триста) позже других фени. Однажды
 , когда святой спросил его, как он дожил до
 такого преклонного возраста, старый герой рассказал свою историю, которая
 заканчивается следующим.]

Я прожил в Стране Юности более трехсот лет; но
мне казалось, что прошло всего три года с того дня, как я расстался
со своими друзьями. По прошествии этого времени у меня появилось страстное желание
увидеть моего отца Финна и всех моих старых товарищей, и я спросил
отпуск Ниам и короля посетить Эрин. Король разрешил,
и Ниам сказала:--

"Я дам согласие, хотя и чувствую печаль в своем сердце, потому что очень боюсь, что
ты никогда не вернешься ко мне".

Я ответил, что обязательно вернусь, и что ей не нужно испытывать никаких
сомнений или страха, потому что белый конь знает дорогу и доставит
меня обратно в целости и сохранности. Затем она обратилась ко мне с такими словами, которые показались мне
очень странными:--

"Я не откажу в этой просьбе, хотя ваше путешествие причиняет мне
большое горе и страх. Эрин сейчас не такая, какой была, когда ты ее покинул. В
великий король Финн и его фени ушли; и вместо них ты найдешь
святого отца и сонмы священников и святых. Теперь, думаю,
ну на что я вам говорю, и держать мои слова в уме. Если после того, как вы
выйдя из белых коня, ты никогда не вернешься ко мне. Еще раз я
предупреждаю тебя, если ты ступишь на зеленый дерн в Эрине, ты
никогда не вернешься на эту прекрасную землю. В третий раз, о Ойсин, мой возлюбленный
муж, в третий раз я говорю тебе: если ты сойдешь с белого коня,
ты никогда больше не увидишь меня".

Я пообещал, что буду добросовестно прислушиваться к ее словам, и что я
не хотел слезать с белого коня. Затем, когда я посмотрел в ее
нежное лицо и увидел ее горе, мое сердце было отягощено
печалью, и мои слезы лились обильно; но даже так, мой разум был
настроен вернуться к Эрин.

Когда я взошел на белого коня, он поскакал прямо к
берег. Мы двигались так быстро, как прежде, За чистое море. Ветер
обогнал волны, и мы обогнали ветер, так что мы сразу же
оставили Страну Юности позади; и мы прошли мимо многих островов и
городов, пока, наконец, не пристали к зеленым берегам Эрина.

Путешествуя по стране, я внимательно осматривался по сторонам; но
Я едва узнавал старые места, потому что все казалось странно
изменившимся. Я не видел никаких признаков Финна и его хозяина и начал опасаться, что
Слова Ниама сбываются. Наконец я заметил на расстоянии
компанию маленьких мужчин и женщин, [A] все верхом на лошадях таких же маленьких,
как и они сами; и когда я приблизился, они приветствовали меня любезно и
учтиво. Они смотрели на меня с удивлением и любопытством, и они
очень удивлялись моим огромным размерам и красоте и величию моей личности
.

 [А] гигантская гонка фени все прошло, и
 Эрин теперь населяли люди, и казался очень маленьким в
 Глаза Ойсин же.

Я спросил их о Финне и фени; живы ли они еще,
или их унесло какое-то внезапное бедствие. И один из них ответил:--

"Мы слышали о герое Финне, который правил фенами Эрина в древние времена
, и у которого никогда не было равных по храбрости и мудрости. Поэты
гэлов написали много книг о его деяниях и о
деяниях фени, о которых мы сейчас не можем рассказать; но все они исчезли
давно, потому что они жили много веков назад. Мы также слышали, и мы
видели, как написано в очень старых книгах, что у Финна был сын по имени
Ойсин. И вот этот Ойсин отправился с юной феей в Тирнаноге, и
его отец и его друзья сильно горевали о нем и искали его
долго; но больше его никогда не видели".

Когда я услышал все это, я был полон изумления, и на душе стало
тяжелой скорбью. Я молча повернул своего скакуна прочь от
изумленных людей и направился прямо к Аллену из "могучих деяний"
по широким зеленым равнинам Лейнстера. Это было жалкое зрелище.
путешествие ко мне; и хотя мой разум, будучи полон печали от всего, что я видел
и слышал, предсказывал дальнейшие печали, я был опечален больше, чем когда-либо
когда я добрался до Аллена. Ибо там я действительно нашел холм заброшенным и
одиноким, а дворец моего отца - полностью разрушенным и заросшим травой
и сорняками.

Я медленно повернулся и пошел прочь, а потом обошел всю страну во всех направлениях
в поисках своих друзей. Но я встречал только толпы маленьких людей
все незнакомые, которые смотрели на меня с удивлением; и никто меня не знал.
Я посетил каждое место по всей стране, где, как я знал, фени были
жили; но я нашел все их дома такими же, как у Аллена, одинокими и лежащими в руинах.

Наконец я добрался до Гленасмоула, [B] где много раз охотился в давние времена
с фени, и там я увидел толпу людей в
долине. Как только они увидели меня, один из них вышел вперед и сказал:--

 [B] Гленасмоул, прекрасная долина примерно в семи милях к югу от
 Дублина, через которую протекает река Доддер.

"Приди к нам, могучий герой, и помоги нам выбраться из нашего затруднительного положения; ибо ты
человек огромной силы".

Я пошел к ним и обнаружил, что несколько человек тщетно пытаются поднять
большой плоский камень. Он был наполовину поднят с земли; но у тех, кто
находился под ним, не хватило сил ни поднять его дальше, ни
освободиться от его веса. И они были в великом бедствии, и
были на грани того, чтобы быть раздавленными насмерть.

Я думал, что это позор, что так много людей не сможет
поднять этот камень, который Оскар, если бы он был жив, в его
правой рукой и бросить через головы немощной толпы. После того, как я посмотрел
немного, я наклонился вперед и схватил флаг одной
рукой; и, собрав все свои силы, я сбросил его на семь опор с его основания.
место, и облегчил человечков. Но при большой нагрузке на
золотое седло-обхват сломал, и ограничивающий вперед, чтобы сохранить себе
падая, я вдруг подошла к Земле на двух ногах.

В тот момент, когда белый конь почувствовал себя свободным, он встряхнулся и
заржал. Затем, улетев со скоростью тени от облака в мартовский день
, он оставил меня стоять беспомощную и печальную. Мгновенно со мной произошла
печальная перемена: зрение моих глаз начало меркнуть,
румяная красота моего лица исчезла, я потерял все свои силы и упал на землю.
земля, бедный иссохший старик, слепой, морщинистый и немощный.

Белого коня больше никто не видел. Я так и не восстановил свое зрение, свою
молодость или свою силу; и я жил таким образом, постоянно скорбя
о моей нежной золотоволосой жене Ниам и думая
всегда о моем отце Финне и о погибших товарищах моей юности.

 * * * * *

Связующими звеньями между этими романами и первыми определенно христианскими писаниями являются
многочисленные разговоры Оссианиста и повествовательные поэмы, а также ирландские
Анналы. Поэзию Оссианида, даже там, где она
носит сугубо ирландский характер, мы решили оставить в стороне для
настоящее, по причинам, уже указанным; но следует помнить, что
они сами по себе образуют очень важный раздел и насчитывают на ирландском языке
только около пятидесяти тысяч строк, даже при довольно умеренных
подсчетах.

Обращаясь к "Анналам", мы сразу сталкиваемся с этим экстраординарным
хранилищем ирландских знаний, истории и легенд, известным как "Анналы
Четырех мастеров". Это замечательное свидетельство ирландского гения было
в первую очередь благодаря усердию и энергии Майкла О'Клери, родившегося в
Донегал около 1580 года - последний из длинной череды ученых. Став
францисканец по своему монастырскому призванию, он жил вдали от
своей родной земли, в монастыре святого Антония в Лувене. Но там у него
был другой житель Донегола, Адх, сын Бхаирда (Уорда), в качестве товарища
по работе; и они вместе сформировали идею сбора и размещения
обрела постоянную форму ценная МИСС флотсам из древнеирландской литературы
которую в прежние времена, странствуя по своей собственной земле, они обнаружили
неуверенно дрейфующей туда-сюда. Предложенный ими план состоял в том, чтобы
О'Клери получил отпуск и вернулся в Ирландию, чтобы там побродить
вверх и вниз по стране, собирая и копируя каждую ценную рукопись, к которой он мог прикоснуться
; затем передавая копию своему коллеге в
Louvain. - Сын Уорда умер слишком рано, чтобы полностью выполнить свою часть обязательства.
но другой ирландский францисканец, отец Колган, взялся за
эта задача; и именно он дал книге ее нынешнее название "The
"Анналы четырех мастеров", назвав его в честь четырех человек, которые в основном
сотрудничали в работе, а именно: Майкла О'Клери, Фарфассы О'Малконри,
Перегрин О'Клери и Перегрин О'Дуйгенан. Таким образом, Летописи
кропотливо доведенный до триумфального завершения, перенесите историю назад, к
Всемирному потопу, и вплоть до лет, современных их составителям и
авторам, и до начала семнадцатого века. "Нет такого
события в истории Ирландии, - говорит доктор Хайд, - от рождества Христова до
начала семнадцатого века, когда первое исследование
ученик не будет... Что говорят об этом Четыре Мастера?" В
"Анналы" действительно представляют на своих любопытно составленных и синхронизированных страницах
концентрированную суть тысяч запутанных рукописей. которые
четыре Мастера сопоставляли, просеивали и интерпретировали с непревзойденным искусством
и умом. Мы можем добавить, что они писали в архаичном, почти
загадочном стиле, полном бардовских эвфемизмов и других трудностей; так что
даже кельтологам повезло, что семь книг О'Донована
в больших томах, в его издании кварто, текст представлен с
сопровождающим переводом на английский.

Чем больше сравниваешь великое произведение Четырех Мастеров с другими
последующими произведениями того же исторического порядка, тем больше видишь, насколько
велико было влияние роста христианской культуры на ирландскую литературу.
влияние. Святого Патрика всемирной славе, которая наиболее
четко обозначьте ранней христианской истории Ирландии, когда новый
божественное вероучение вошел в землю и сталкивается кельтского язычества.
Существует множество изысканных легенд о Святом Патрике, часто рассказанных так наивно и так
нежно; кое-где уже проскальзывает юмор
который мы так сильно связываем с ирландским складом ума и который
получил, вероятно, наибольший стимул, когда ирландец прежних времен
пожелал, из вежливости, примирить свои старые боевые инстинкты
с христианской кротостью и самопожертвованием. Как бы то ни было,
жития средневекового ирландца восхитительно контрастируют с
рассказами о битвах и набегах в трех великих циклах раннего
романа. Что касается Святого Патрика, легендарная и апокрифическая литература
, посвященная ему, в стихах и прозе насчитывает огромное количество произведений.
Многое из этого, конечно, имеет очень малую историческую ценность; но
можно признать, что традиционная роль Патрика как законодателя и
ревизора в связи с пересмотром Закона Бреона заслуживает
серьезное внимание. Точно так же, хотя мы не принимаем за подлинное произведение больше, чем
небольшую часть стихотворений, приписываемых ему, их
достаточно, чтобы показать его поэтом, а также великим учителем, проповедником и
законодателем. Что, возможно, наиболее соответствует цели, так это то, что он превратил свою
жизнь в поэму; так что средневековые писцы едва ли могут говорить о нем
, не приукрасив историю, которую они должны рассказать. Менее
известен, но едва ли менее интересен святой Колумчилл, которого доктор Хайд
утверждает, что "он был, как в своих недостатках, так и в своих добродетелях, самым
типичный ирландец; одновременно сентиментальный и импульсивный, выдающийся
тип расы, из которой он происходил ". Доктор Хайд продолжает рассказывать в
иллюстрация к этому, сказка о цапле в Ионе: - Когда "он увидел
птицу, летящую над водой со стороны Ирландии, и
приземлившуюся, наполовину замерзшую от холода и ослабевшую от полета, на скалистом
там, на побережье, он послал одного из своих монахов обойти остров и
согреть, лелеять и кормить птицу; "Потому что, - сказал он, плача, - она
пришел из страны, которую я никогда больше не увижу на земле!" - Несомненно, один из них
одно из самых трогательных предложений, когда-либо произнесенных во всей длинной серии "
"плач кельта в изгнании"!

"Жития святых" в целом составляют наиболее важный и
характерный раздел ирландской литературы. Даже будучи написаны на
Латыни, они остаются настолько пропитанными кельтским чувством и колоритом, что
их вполне можно причислить к ирландским книгам. Доктор Хайд называет несколько
Латинские жития только святого Патрика, приписываемые святому Бенигну, святому Ультану,
Святому Элерану и другим его более поздним последователям. Святого Колумцилла (St.
Columba), одна из самых полных, написанных на ирландском языке в шестнадцатом веке.
век, был составлен в Лиффорде под руководством Мануса.
О'Доннел, принц Tirconnell; хотя Латинской жизнь адамнан в
Санкт-самая важная книга на эту тему, написанных как это было
только через сто лет после смерти Колумба, и тот, кто был
его духовным преемником на посту игумена Ионы.

Датское вторжение в Ирландию, длившееся с девятого по одиннадцатый век
, проводит красную черту через историю ее литературы.
В тот неспокойный период были написаны многие из самых бесценных рукописей.
были разрушены, и насильственные сбои угрожали каждому этапу строительства
обучение. Однако старый импульс шестого века все еще жил;
и в десятом веке мы находим Кормака, епископа Кэшельского, первого среди
грозной группы литераторов и деловых людей, которые боролись
успешно поддерживать ирландский дух. "Глоссарий" Кормака -
старейшая книга такого рода, бесценная как памятник; и известная как
стихи Гормли, его нареченной невесты, на которой он так и не женился, и
чья история печальна и странна, они по-разному образуют
чрезвычайно характерное выражение ирландской литературы того времени
.

В течение одиннадцатого и двенадцатого веков старые ирландские романсы
множились и порождали новые самым удивительным образом.
В "Книге Лейнстера" упоминается сто восемьдесят одна сказка, должным образом классифицированная.
классифицированные: Истории о любви, истории о битвах, рассказы о путешествиях, набегах, пирах,
Видения, трагедии и т.д. Те, кого мы назвали докторами литературы
с тех пор посвятили себя больше прозе, чем поэзии, а поэзия
все больше и больше попадала в руки тех, кто писал не для избранных
, а для народа.

В ирландской поэзии не было такого нового развития, какое было в
Валлийская поэзия в четырнадцатом и пятнадцатом веках. Школы бардов
, которые так много сделали для ирландской поэзии с шестого по
семнадцатый век, настаивали на ее условностях до такой степени, что это было
чрезмерно. Джеффри Китинг, который нес свой великий труд, в то же
время как четыре мастера в первой половине XVII
века, и который был поэтом, как историк, до сих пор используется
бардовская просодии, и писал замечательные стихи свои правила; но он
одолжил свое влияние, чтобы помочь новой свободе в прозе и стихах, которые
Ирландская литература обучение. Имя Китинг из первоклассной
важное значение в записи, именно по этой причине. Он был первым
реально зачать ирландской литературы как литературы для народа,
и не только для избранных. Он был первым, кто сделал это; и отчасти
из-за того, что он это сделал, он стал последней великой вехой в более широкой гэльской
литературе Ирландии. Его "История Ирландии", ставшая результатом
вынужденного ухода от проповедничества, была, по словам доктора Хайда, "самой
популярной книгой, когда-либо написанной на ирландском языке". Он также отмечает переходный период, поскольку
мы указывали на старую традицию бардов в ирландской поэзии. После
его прихода барды отбросили свою излишнюю просодию и писали
для народа и действительно стали поэтами, а не самыми изобретательными
из схоластов. Результатом стал замечательный свод ирландской поэзии, который
относится к последним трем столетиям и который содержит многие из
характеристик народной песни и культурной поэзии в наиболее мелодичном и
совершенно своеобразная мода - сама по себе. Давайте снова послушаем доктора Хайда
по этому поводу:--

 "Какими были популярные народные баллады до
 семнадцатый век, о котором у нас нет возможности узнать. Ни один
 писец не унизил бы свое ученое перо, записав их на
 бумаге; но с той даты и до начала
 нынешнего столетия барды - великие дома, являющиеся
 падшие - инстинктивно повернулись к широкой публике и бросили
 позади них метры, которые требовали стольких лет изучения
 в школах, и одним махом выучили несколько тысяч
 слов, которые никто не понимал, кроме великих вождей или
 те, кого обучали поэты, в то время как они разразились
 красивый, но в то же время понятный стих, который вряд ли забудет ни один человек
 тот, кто однажды услышал и выучил. Это
 , на мой взгляд, настоящая слава современной ирландской нации; это
 самое милое творение гэльской литературы; это
 самая правдивая нота чарующей ирландской сирены, и тот, кто обладает
 однажды услышав его, человек остается глух к его очарованию, у него нет ни сердца
 для песен, ни души для музыки. Гэльская поэзия прошлого
 два столетия является самым чувственным попытка передать музыку в
 слова, когда-либо сделанных человеком. Совершенно невозможно передать
 сочность звука, богатство ритма и совершенство
 гармонии на другом языке".

Если не принимать во внимание естественный энтузиазм того, кто
посвятил себя сердцем и душой делу гэльского языка и
ирландской литературы, остается вполне достаточно, чтобы продолжать борьбу за
сохраняющийся интерес к родной ирландской поэзии спустя столько веков
. Что такое поэзия и таким языком, внезапно
спад после такой благородный и обогащен рекордным в прошлом, ничего
короткие трагедии в истории языков.

Собрание "Песен о любви Коннахта", составленное самим доктором Хайдом, является лучшим
примером ирландской поэзии, который только может быть у американских читателей
поздний расцвет столь почтенного и благородного дерева. И с помощью
этой работы и некоторых сборников народных сказок, которые все еще актуальны
в говорящей на английском языке Ирландии, составленных доктором Хайдом, мистером Джеремайей Кертином и
Мистер Лармини, а для нас - английский, мы должны завершить этот краткий обзор
ирландского вклада в кельтскую литературу. Его современная
интерпретация только сейчас начинает занимать должное место, давайте
помню, как в руках ученых, и на устах его
поэты. И если какой-либо читатель сочтет, что ученые все еще, после всего, что мы
сказали, слишком сложны для понимания, давайте порекомендуем им обратиться к
стихотворениям и рассказам мистера У. Б. Йейтса и к романтическим страницам
Мистер Стэндиш О'Грейди, последний представитель нашего более современного языка
того воображения, той тонкости и энергии мысли, которые
характерны для ирландцев.

Из трех великих циклов гэльской литературы третьим является
(так называемый) Оссианический. Из этого цикла Финн (Фионн, Фингал) является
главный герой. Второй великий цикл - это тот, в котором рассказывается о
героях ультонцев, то есть о Красной Ветви Ольстера; среди этого
цикл Кукулена (Cuchullin, Cohoolin, Coolin) является высшим типом. Нет
живет писатель так хорошо реконструировать прошлое для нас, так как г-н
Стэндиш О'Грейди добился такого успеха, и нигде он не добился такого успеха, как в своем
ярком и прекрасном историческом романе, героем которого является Кукулен.
О знаменитом "боевом снаряжении доблести и факеле рыцарства
ультонцев" мистер О'Грейди рассказал нам рассказ, который заслуживает того, чтобы
перейдем к устоявшейся литературе нашей расы. Помимо своей живостью,
шарм, и власти, и пришествие Cuculain' дает общее представление о
первого великого героического цикла (его предшественник дело исключительно с
или mythopoeic мифических существ), и примитивных героической жизни
отражены в литературе. Выбранные отрывки: (1) из
начала романа и (2) из главы, рассказывающей о том, как Кукулен
получил рыцарское звание.


ИЗ "ПРИШЕСТВИЯ КУКУЛЕНА"

Я

Красная Ветвь пировала однажды ночью в своем большом зале в Эмайн-Маха.
Зал был так огромен, что человек, подобный нынешним мужчинам, стоял в
центр и кричавший громче всех, не был бы услышан на
периферии; однако тихий смех Короля, сидевшего на одном конце, был
отчетливо слышен тем, кто сидел вокруг Чемпиона на другом.
Это сделали сыновья Диторбы, гиганты древности, трудившиеся там
под крики Махи и рев ее звучащих ремней. Его
длина составляла милю, девять фарлонгов и локоть. Своей брошью-булавкой
она очертила его контур на равнине, и ширина его была ненамного
меньше. Деревья, подобные земле, питали, а затем поддерживали замшелую крышу под ними
на котором пировал этот героический выводок, великодушные дети Рури,
огромные отпрыски богов и великанов на заре времен. Ибо могущественны
чрезвычайно были эти люди. От шума их бега на битву
содрогнулась вся Ирландия, и безграничный Лир затрепетал в своих водянистых
чертогах; грохот их медных колесниц отразился от твердой
небесный покров, и их боевые кони пили реки досуха.

Громкий ропот поднялся над собранием, ибо подобно отдаленному раскату грома или
отдаленному журчанию взволнованных вод был непрерывный гул их
смешанные разговор и смех, а то и дело, рассекающий
многие язычок путаницы, вырос дружеские голоса, четче и насыщеннее
чем трубами боя, когда один герой вызвал другого, чтобы пить,
пожелав ему победы и успеха, и его слова звенели круглый полый
купола. Бесчисленные свечи, высокие, как копья, освещали сцену.
Глаза героев сверкали, а их лица, белые и румяные, сияли
праздничным весельем и взаимной привязанностью. Их желтые волосы сияли. Их
праздничные одежды, белые и алые, светились на фоне внешнего мрака.
Их круглые броши и булавки для мантий из золота, серебра или позолоченной бронзы
, их сосуды для питья и праздничные принадлежности сверкали
и переливались на свету. Они радовались своей славе и своей
мощи и нерушимой дружбе, в которой они были связаны друг с другом;
сонм товарищей, узел героической доблести и привязанности, который никто не
сила или хитрость, и никакая сила, видимая или невидимая, никогда не сможет освободить
или развязать.

В одном конце огромного зала, на возвышении, восседал их юный король
Конкобар Мак Несса, стройный, красивый и прямой. Балдахин из
бронзовый, круглый, как изогнутая праща бога Солнца, длиннорукого,
меткий сын Этленда, окружал его голову. В правой руке лежал
серебряный посох. Далеко в другом конце зала, на возвышении
восседал Чемпион Фергюс Мак Рой, похожий на колосса. Звезды и
ночные облака окружали его голову и плечи, видимые сквозь
широкий и высокий вход в Дун, дверей которого никогда не видел ни один человек
закрытые и запертые на засов. Вверху, подвешенные к тусклым стропилам, висели
обнаженные фигуры великих людей, четко выделяющиеся на фоне темного купола, с веревками
об их убитых шеях и забрызганных кровью белых конечностях
. Королями были они, которые роптали против суверенитета
Красной Ветви. Сквозь широкий дверной проем из ночи вылетела
огромная птица, черно-серая, невидимая; и, взмыв ввысь, села на
стропила, ее глаза были подобны горящему огню. Это была Мор Рига, или Великая
Королева, широко шагающая, ужасная дочь Ярнмаса (Железной Смерти).
Ее голос был подобен крику десяти тысяч человек. Ей были дороги
эти герои. Она больше радовалась их пиршеству, чем битве
доблесть остальных.

Когда ужин закончился, их бард, в его пении-халаты и Гирт
вокруг храмов с золотыми филе, встали и запели. Он пел
как однажды король ультонианцев, погрузившись в морские глубины,
убил там чудовище, которое причинило много опустошения рыбакам и
мореплавателям. Герои внимали его песне, наклонившись вперед с
сияющими глазами. Они аплодировали песне и певцу и восхваляли
доблесть героического человека, совершившего подвиг. Затем Чемпион
ударил кулаком по столу и обратился к собранию.
Гнев и печаль были в его голосе. Он напоминал львиный рев,
который издалека слышали моряки на каком-нибудь диком берегу тихой ночью.

"Знаменитые дела, - сказал он, - сейчас не совершаются среди членов Красной Ветви. Я
думаю, мы все стали женщинами. Я устал от этих охот в
утром и мимические упражнения войны, и эта подготовка коней и
мчась обнаглевших колесницы локоть не чем-либо иным, кроме пыли и
мире, и эти нетрудовые пиры по ночам и напрасно аплодисменты
подвиги наших предков. Ну же, давайте покончим с этим.
Давайте полностью завоюем Банбу (Ирландию) во всех ее зеленых границах, и
пусть царства Лир, по которым не ступала нога человека, будут пределом
ее суверенитета. Давайте соберем дань со всей Ирландии после многих
сражений и тяжкого воинского труда. Тогда мы будем пить сладостнее, пока
барды воспевают нашу доблесть. Когда-то я знал, что трус, который хвастался
бесконечно о его предков, и, наконец, мой гнев поднялся, и с
ладонью я убил его в середине своей речи, и не Эрик,
для него ничего не было. В наших жилах течет кровь героев, и мы
сидите здесь по ночам и хвастаетесь ими: о Рури, чье имя мы носим;
и Маша с воительницей, кто принес сюда привязываются сыновья
Dithorba и сделал их сзади этот могучий D;n; и Kimbaoth сын
Fiontann; и тезка мой Фергус, чей рот какой-то кривой был не бесчестье,
и остальных наших производителей героя; и мы потребляем ренты, оброки
из Ольстера, который они по их доблестью завоевал для нас, и текут
сюда в изобилии со всех уголков губернии. Храбрые люди тоже
однажды придут сюда и убьют нас, как я убил того хвастуна, и здесь
в Эмайн-Маче их барды будут восхвалять их. Тогда в залах наших
мертвых скажем ли мы нашим предкам: "Все, что вы получили для нас своей кровью
и своим потом, мы потеряли, и слава Красной Ветви исчезла?"
в конце концов".

Эта речь понравилась Красной Ветви, и они закричали, что
Фергюс Мак Рой говорил хорошо. Затем все разом, повинуясь внезапному
порыву, они запели боевую песню ультонианцев и закричали, призывая
к войне, так что здание затряслось, а в зале
раздался лязг падающих щитов, и люди погибли, что
ночь крайнего ужаса, так мощно кричали ультонцы вокруг
своего короля и вокруг Фергуса.

II

На другой день был большой желающим красной ветке на равнине
ассамблей. Это был май-день утро и ярко светило солнце,
но сначала по радиант души. На деревьях распускались
молодые почки; влажная трава искрилась. В тот день была продемонстрирована вся боевая пышность и слава
ультонцев. Их колесницы и боевые кони
окружали равнину. Головы всех лошадей были повернуты к центру
где находились Конкобар Мак Несса и вожди Красной Ветви. Равнина была закрыта.
равнина сверкала золотом, бронзой и сталью и сияла яркими
мантиями бесчисленных героев, малиновыми и алыми, синими, зелеными,
или пурпурными. Огромные броши на их груди, из золота, серебра или
похожей на золото бронзы, были похожи на сверкающие колеса. Их длинные волосы,
большей частью желтые, были украшены золотыми украшениями. Великими
Воистину были те люди; с тех пор на земле не было подобных им.
Они были героями и полубогами героической эпохи Эрин, чемпионами
которые не боялись ничего под солнцем; могущественнейшие среди могущественных, огромные,
гордый, и непобедимый, и преданный, и любящий больше всех остальных
в жилах Ира, сына Милезиуса, клана Рури из
великая слава, восхищение их доблестью, их великолепием, их несравненным
королем. У Конкобара не было короны. Простой круг из чеканного золота опоясывал его.
Широкие виски. Он стоял там во всем великолепии своей царственной мужественности
но даже в этом случае посторонний человек быстро узнал бы
капитана Красной Ветви; таков был его рост, его осанка, такой
его медленно поворачивающиеся, пристально смотрящие глаза и величественность его бороды
лицо. Его лицо было длинным, широким сверху и узким снизу,
нос выдающийся, борода двусторонняя, вьющаяся и каштанового оттенка, его
фигура без каких-либо изъянов или несовершенств....

"Пусть неукротимые лошади Махи будут запряжены в колесницу", - воскликнул он.
Конкобар: "и пусть Лег, сын короля Габры, пригонит их сюда,
ибо это лошади и колесница, которые будут даны
сегодня Кукулену".

Тогда, сын Суалтама, как забилось твое сердце в твоей простодушной груди,
когда ты услышал грохот великой боевой машины и дикий
ржание бессмертных коней, когда они вырвались из темной конюшни
на ясный свет дня, и услышали позади себя древний
грохот медных колес, как в те дни, когда они неслись вперед.
Маха и ее воинственный жених выступили против древних великанов и стали могущественными.
основали в Эйрии Красную Ветвь ультонианцев! Вскоре они устремились
к виду с тыла Эмайна, стремительно мчась прочь от
гулко звучащих улиц города и гулких дворцов в
открыты, а за ними в огромной машине зелено-золотого цвета, над
много-мерцающие колеса, возница, с плавающими мантии, опоясанный
вокруг храмов с золотыми филе своем кабинете, откинувшись
назад и вбок, как он старался сдерживать свою ярость
необузданная: серый длинной гривой конь, кит-пузатый, широкоплечий,
с гривой, как пена летит, под одну серебряную ига, и черный
блестящие пушистые-гривастый конь под других; таких коней, как во власти,
размер и красоты на Земле никогда не производились и не будет
снова производить.

Как ястреб, парящий над обрывом при сильном ветре;
или как порыв мартовского ветра над гладкой равниной; или как
быстрота оленя, поднятого из своего логова гончими и покрывающего
его первым полем был порыв тех коней, когда они прорвались
сквозь сдержанность возничего, как будто они проскакали по
огненным флагам; так что земля содрогнулась от скорости
их движение, и все это время огромная машина ревела и визжала, когда
колеса из твердой и сверкающей бронзы вращались, и слышались странные
крики и восклицания, ибо это были демоны, у которых были свои
поселиться в этой машине.

Возница сдержал коней перед Ассамблеей, но
нет-менее глубокое мурлыканье, как мурлыкание тигра исходил из
мост. Тогда все собрание возвысило свои голоса и закричало
Кукулен, и он сам, Кукулен, сын Суалтама, вскочил в свою
колесницу, весь вооруженный, с криком, подобающим воину, вскакивающему в свою
колесницу в битве, и он стоял прямо и размахивал своими копьями,
и духи войны гэлов кричали вместе с ним; ибо
Боканы, Бананы и генити глуиди, дикие жители
гленс и демоны воздуха ревели вокруг него, когда впервые появился
великий воин Гэла с боевым оружием в руках.
снаряженный для войны, на своей колеснице перед всеми воинами своего племени,
королями клана Рури и народом Эмайн Мача. Затем
также со стороны Тек Брак донесся грохот щитов и
лязг мечей, крики туата Де
Дананн, который жил там вечно; и Лу длиннорукий,
убийца Балора, разрушитель Форнорохов, бессмертный,
невидимый, создатель и оформитель небосвода, чья гончая
был солнцем, и чей сын невидимый ветер прогремел с небес
и согнул свою пятицветную пращу на фоне облаков; и сын
безграничный Лир в своей сине-зеленой мантии, окаймленной пеной, прошел
через собрание с ревом далеких бесчисленных вод, и
мор Рига стояли посреди, по одному футу с каждой стороны равнины
, и кричали криком войска, так что ультонцы
упали, как скошенная трава, лицом к земле, из-за
присутствия Мор Риги и из-за предзнаменований и великих
знамений.

 * * * * *

Следующие стихи из "Древней Эрсы" взяты из "Лиры
Кельтика: антология репрезентативной кельтской поэзии" под редакцией
Элизабет А. Шарп.


ТАЙНА АМЕРГИНА.

 Я ветер, который дышит над морем,
 Я океанская волна,
 Я ропот морских волн,
 Я бык семи битв,
 Я стервятник на скалах,
 Я луч солнца,
 Я прекраснейшее из растений,
 Я храбрый дикий кабан,
 Я лосось в воде,
 Я озеро на равнине,
 Я - слово науки,
 Я - острие боевого копья.,
 Я Бог, который создает в голове [т.е._ человека] огонь
 [т.е._ мысль].
 Кто тот, кто проливает свет на встречу на горе [если не
 Я]?
 Кто объявляет возраст луны [если не я]?
 Кто учит месту, где загорает солнце [если не я]?


ПЕСНЬ ФИОНА

 Майский день, восхитительное время! Как прекрасен цвет!
 Черные дрозды поют во весь голос. Если бы здесь был Лаг!
 Постоянно поют кукушки. Как желанен благородный
 Блеск времен года! На опушке ветвистого леса
 Летние ласточки скользят по ручью; быстрые лошади ищут пруд.;
 Вереск распускает свои длинные волосы; растет слабый светлый лук.
 Внезапный ужас охватывает знаки; планеты в своих
 курсах оказывают влияние:
 Море успокаивается, цветы покрывают землю.


ВИДЕНИЕ ПРЕКРАСНОЙ ЖЕНЩИНЫ

 Расскажи нам о прелести звезд.:
 Ее зубы цвета слоновой кости были близко посажены.;
 Белые, как канна на вересковой пустоши.
 Ее грудь была ярко-клетчатой.

 Ее округлый лоб сиял.
 Мягкий и светлый, как горный снег;
 Две ее груди наливались силой.;
 К ним тянулись сердца героев.

 Ее губы были румянее розы.;
 Нежный и мелодично сладкий ее язычок.;
 Белый, как пена, покрывающая ее бока.
 Ее вытянутые нежные пальчики повисли.

 Гладкий, как темный пух лося
 Мне показались ее темные брови;
 Прелестные у нее были щеки, похожие на красные ягоды;
 Она была полностью свободна от всякого коварства.

 Ее лицо было похоже на нежные бутоны
 Раскрывающие свою красоту ранней весной;
 Ее желтые локоны были похожи на холмы с золотистыми бровями;
 А ее глаза были похожи на сияние, которое приносят солнечные лучи.

В современной кельтской поэзии никто не превзойдет мистера У. Б. Йейтса,
особенно в воссоздании того замечательного прошлого, чьей
атмосферой пропитано все его творчество. В качестве примера
повествовательного метода мистера Йейтса с легендарными темами мы можем процитировать несколько строк из
его прекрасных "Странствий Оисин (Оссиан):--

 Под нами бежала пена, а вокруг нас - блуждающий молочный дым,
 Высокий, как подпруга седла, скрывающий от наших взоров прилив.;
 И те, что бежали, и те, что следовали за ними из пенно-белой дали
 сломили;
 Бессмертное желание бессмертных, которое мы видели на их лицах, и вздохнули.

 Я размышлял о погоне с фениями, о Бране, Сгеолане, Ломайре,
 И никогда ни одна песня не пела Нив, и на кончиках моих пальцев
 Теперь потекли слезы и взметнулись холодные, как туман, волосы,
 А теперь тепло вздохов, а после дрожь губ.

 Были ли мы в пути дни или часы, когда, погруженные в жуткий покой
 ,
 Перед нами лежал ровный остров, поросший орешником и дубом, с которых капала вода?
 И мы стояли на краю моря мы не видели; для белее, чем Нью-мыть
 флис
 Бежала пена под нами, а вокруг нас бродят и млечный дым.

 И мы ехали по равнинам морского края - морского края, бесплодного
 и серого,
 Серый песок на зелени трав и на деревьях, с которых капает вода.
 Капли стекают и двоятся по направлению к суше, как будто они спешат прочь.
 Как армия стариков, жаждущих отдыха от стона морей.

 Но деревья становились выше и ближе, необъятные в своих морщинах
 кора;
 Роняла -роняла с тихим шорохом - старую тишину и этот единственный звук;
 Потому что там не жило ни одного живого существа, ни одна ласка не шевелилась в темноте--
 В наших душах поднялись долгие вздохи, под нами забурлила земля.

 И уши лошади утонули в глухой ночи.;
 Ибо, как дрейфует от моряка, медленно затмевая отблески мира и
 солнца,
 Прекратившись на наших руках и лицах, на ореховых и дубовых листьях, свет,
 И звезды затмились над нами, и весь мир стал
 один.

Наконец, вот одна из "старых песен, спетых заново" мистера Йейтса:--


БЕЗУМИЕ КОРОЛЯ ГОЛЛА

 Я сидел на мягкой шкуре выдры:
 Мое слово было законом с тех пор и по сей день,
 И потрясла Инвара Амаргина
 Сердца волнующихся за мир моряков,
 И прогнала смуту и войну прочь
 От девочек и мальчиков, мужчин и животных;
 Поля становились тучнее день ото дня,
 Диких птиц в воздухе прибавилось;
 И каждый древний оллав сказал,
 Склонив свою поблекшую голову,--
 "Он прогоняет северный холод".
 _ Они не умолкают, листья трепещут вокруг меня, буковые листья
 старые _.

 Я сидел, размышлял и пил сладкое вино;
 Пастух пришел из внутренних долин.,
 Плача, пираты пригнали его свиней.
 Чтобы заполнить свои пустотелые галеры с темными клювами.
 Я позвал своих людей, умеющих сражаться.
 И мои громкие бронзовые боевые машины.
 Из холмистой долины и приречной лощины,
 И под мерцанием звезд
 Обрушился на пиратов морских глубин.,
 И швырнул их в бездну сна:
 Эти руки завоевали много золотых монет.
 _ Они не замолкают, листья трепещут вокруг меня, буковые листья
 старые _.

 Но медленно, пока я с криком убивал
 И топтал в бурлящей жиже,
 В моем самом сокровенном духе рос
 Кружащийся и блуждающий огонь:
 Я стоял: надо мной сияли яркие звезды,
 Вокруг меня сияли проницательные глаза людей:
 И с громким пением я помчался дальше
 По вересковой пустоши и болотистым зарослям,
 И сломал в моих руках древко
 моего длинного копья с песней и смехом,
 Которое прокатилось по гулким долинам.
 _ Они не замолкают, листья трепещут вокруг меня, буковые листья
 old_.

 И теперь я брожу по лесу
 Когда летом золотых пчел становится слишком много,
 Или в осеннем уединении
 Вырастают деревья леопардовой расцветки;
 Или когда вдоль зимних прядей
 Бакланы дрожат на своих камнях;
 Я брожу дальше и машу руками,
 И пой, и тряси моими тяжелыми локонами.
 Серый волк знает меня; за одно ухо
 Я веду лесных оленей.;
 Зайцы бегут мимо меня, осмелев.
 _ Они не замолкают, листья трепещут вокруг меня, буковые листья.
 старый _.

 Я набрел на маленький городок
 Который дремал на луне урожая,
 И ходил на цыпочках взад и вперед,
 Бормоча прерывистую мелодию,
 Как я следовал за ним днем и ночью,
 Топот огромных ног,
 И увидел, где лежит этот старый тимпан,
 Брошенный на скамейке в дверном проеме,
 И понес его со мной в лес;
 О каком-то нечеловеческом страдании
 Наши супружеские голоса дико перекликались.
 _ Они не замолкают, листья трепещут вокруг меня, буковые листья
 старые _.

 Я пел о том, как, когда дневной труд завершен,,
 Орчил встряхивает своими длинными темными волосами
 Который прячет заходящее солнце
 И распространяет в воздухе слабые запахи:
 Когда моя рука переходила от провода к проводу
 Оно погасло со звуком, подобным падающей росе,
 Кружащийся и блуждающий огонь,
 Но оставил скорбный улалу;
 Для вида провода порваны и неподвижны,
 И я должен бродить по лесам и холмам,
 Сквозь летнюю жару и зимнюю стужу.
 _ Они не замолкают, листья трепещут вокруг меня, буковые листья
 старые _.



II-ШОТЛАНДСКИЙ


Ранняя кельтская литература Шотландии настолько тесно связана с
Ирландской, что большая часть предыдущего раздела должна рассматриваться как
многое по сравнению с настоящим. Нам не нужно будет здесь пересказывать, о чем
там идет речь. Два гэльских течения начали разделяться, пусть и
почти незаметно, но уже тогда; и только через столетия,
пройдя точку, отмеченную средневековыми перепросмотрами
Оссиан и святой Патрик. Насколько тесно переплетались эти течения
до этого момента можно узнать из свидетельств таких изысканных строк
, как те, что сохранил шотландский декан Макгрегор, озаглавленные
"Оссиан пел":--

 Сладок голос в стране золота,
 И слаще музыка парящих птиц.,
 Когда крик цапли раздается на волнах,
 И волны мягко разбиваются о Бундатроре.

 Пух плывет под шелест ветра
 Крик кукушки из Коссахуна,
 Черный дрозд щебечет среди деревьев;
 И нежен поцелуй согревающего солнца.

 Крик орла Ассароэ
 При дворе Мак Морна сладок для меня.,
 И сладок крик птицы внизу
 Там, где встречаются волна, ветер и высокий утес.

 Финн Мак Кул - мой отец,
 Которого боятся семь батальонов фениев.
 Когда он выпускает своих гончих на открытую лужайку,
 Велик их крик, когда они будят оленей.

Последний стих красноречиво указывает на общие традиции шотландцев
и ирландских гэлов. Однако Оссиан рассматривается отдельно, в его собственном разделе
, и нам нет необходимости обсуждать здесь его интерес, литературный
и исторический.

Обращаясь к святому Патрику, давайте временно примем версию, согласно которой
он принадлежит к гэло-британской расе, родился около 387 года нашей эры в Килпатрике
на реке Клайд, - Стратклайд - старинный знаменитый регион северной
Бриттский род. Остатки в прозе и стихах раннего
Шотландская литература, посвященная Святому Патрику, конечно, не так
многочисленна, как ирландская; но поскольку эти две книги были свободно взаимозаменяемы [A]
в ранний период, когда велась запись его летописи, отсюда следует
что там, где существовали ирландские записи его истинной и легендарной истории, его
гимны и так далее, шотландские хронисты и барды
принимали их, не чувствуя необходимости делать отдельную запись. Также
говоря о святом Патрике, мы не должны забывать, что дохристианская
романтическая мифология с ее Фирболгами и древними героическими богами-гигантами,
и мужчины, в равной степени должны быть отодвинуты на задний план.
картина в случае с ранним шотландским языком, как и в случае с ирландским гэльским языком.
традиция и ее самые ранние письменные формы.

 [A] "Ранняя литература шотландских гэлов", - говорит преподобный
 Найджел Макнил в своей интересной работе "Литература
 горцев", - "не может быть хорошо понята отдельно от ранних
 Ирландская литература. Баллады двух стран описывают
 одну и ту же борьбу, персонажи, участвующие в ней,
 одни и те же и носят одни и те же имена."

Довольно любопытно, что если Шотландия подарила Ирландии святого, который со временем
стал почти ее национальным символом, - Патрика, то Ирландия, в свою очередь,
подарила Шотландии своего самого дорогого святого - Колумбу. Он родился в 521 году недалеко от
Темпл Дуглас (_Tulach-Dubh-glaise_); в 545 году основал церковь в
Дерри; позже - знаменитая церковь в Келлсе; а в 563 году, после того как против него возымела действие некоторая
зависть, он уехал в Ирландию, и после
остановившись в Colonsay, он отправился в Ia, теперь известную во всем мире как
Iona. Иона теперь стала _locus classici_ гэльского языка, а не
чтобы сказать, вся шотландская раса. Недавно писатель глубокого
воображение, Мисс Фиона Маклауд, и от его одинокие берега
преданность впечатляет книге 'Пожиратель грехов, и другие сказки,'
показывая, как он до сих пор хранит для тех, истинной веры своих старых
эффект:--

 "I mo cridhe, i mo ghraidh",
 (Остров моего сердца, остров моей любви)

как, говорят, назвал его Колумба. Его последователи, маленький священный
круг из двенадцати, 'семья Ионы, был боевиком с
месть: Милетской, или солдат, - а также клирик в своей работе;
и старые традиции полны упоминаний об их борьбе против
Фейн и дома Оссиана. Но, одержав победу так далеко, как это было у них
, они, в свою очередь, стали летописцами тех самых вещей, против которых они
боролись. Так что в каком-то смысле, и очень реальном, Иона - это
первый центр литературы шотландских гэлов, на который мы можем
указать. Общее влияние Колумбы, или Колумчилла, на гэльскую жизнь и
литературу ирландцев и шотландцев было поистине огромным; собрать силу
нужно прочитать в "Книге оленя" и древнеирландских рукописях об одном
с одной стороны, и латинскую гимнологию кельтской церкви с другой.

Но, говоря о Колумбе, давайте не будем забывать о нежной и прекрасной фигуре
Святой Бриджит - еще одной из этого таинственного ряда, включающего
Мерлин и Святой Патрик, что вызывает ассоциации со Стратклайдом--

 "Бонни, милая Святая Невеста из the
 Желтые, желтые волосы!"

Святая Бриджит, святая Мария Гэльская, чья история была пересказана
Мисс Фиону Маклауд из "Мойки Форда" можно увидеть впервые
изображена рядом с Патриком и Колумбой в знаменитом антикварном
реликвия, "Домнах Эйргид", датируемая шестым или седьмым
века. Она постоянно появляется на гаэльском агиология, и с поэтической
а также святые славы литья нимбом о ее желтые волосы.
О игре вы увидите-за-жа Материалы" и другие коллекции позволяют,
к счастью, студентам, изучающим не только гэльский язык, читать о ней такой, какой она была
в ранние времена. Она чрезвычайно интересная фигура,
потому что у кельтских народов женщины всегда имели особое значение; и
есть признаки того, что со временем они будут иметь еще большее значение. ST.
Бриджит (Brigit, Невеста, Порода), таким образом, является типом на все время существования
Кельтская женственность, наделенная божественным вдохновением, поэзией и очарованием.
Следующий вариант старинного гэльского стихотворения принадлежит мисс Фионе Маклауд
("С холмов мечты"):--


ПЕСНЯ СВЯТОЙ БРИДЖИТ О ДОЕНИИ

 О милая святая Невеста с
 Желтыми, желтыми волосами:
 Пол сказал, и Питер сказал,
 И все святые, живые или мертвые
 Поклялись, что у нее самая милая головка,
 Бонни Свит, Святая Невеста из the
 Желтые, желтые волосы.

 Пусть мои дойки будут белыми,
 Белыми, как ты.:
 Твое лицо белое, твоя шея белая.,
 Твои руки белые, твои ноги белые.,
 Ибо твоя милая душа ярко сияет--
 О, дорога мне,
 О, приятно видеть,
 Святая Бриджит Уайт!

 Да будет желтым мое масло,
 Мягким и округлым:
 Твои груди сладкие,
 Мягкие, округлые и сладкие,
 Таким же да будет мое масло:
 Так пусть же будет моим маслом, о
 Бриджит, милая!

 Безопасен твой путь, безопасен, О
 Безопасен, Святая Невеста:
 Пусть мой кай вернется домой ровно,
 Никто не упадет, никто не уйдет,
 Даже сумеречный, даже сладкий, как дыхание,
 Здесь, как и там, где, О
 Святая Невеста, ты

 Продолжай встречаться с Богом на небесах,
 Смотри, как склоняются ангелы,
 И души получают покаяние--
 Здесь, как и там, даже дыхание сладкое,
 Повсюду--
 Поет твоя маленькая служанка,
 В безопасности в твоей тени,
 Бриджит, невеста!

Отрывок из ранних легендарных агиологических хроник шотландцев
Гэлы, мы подходим к периоду, когда читатель должен быть доволен тем, что снова обращается к
ирландским источникам для получения знаний о продолжателях гэльского языка
литература. То, что мы говорили ранее об ирландцах, может быть отнесено и сюда
. Средневековые писцы и барды занимались главным образом
воспроизведением прошлого, хотя и с яркой окраской своего собственного
живого настоящего. Когда мы перечислили все их темы
общаясь со святыми и героические личности из первобытной истории, чтобы ее
собственный период, все, что остается удивительно мало. К сожалению, это
меньше, чем могло бы быть, если бы не ужасное и
часто бессмысленное уничтожение рукописей, которое лишило нас, в Шотландии
особенно о некоторых из богатейших сокровищ, созданных кельтским гением
. Достаточно привести пример портного, которого
нашли разрезающим древнюю рукопись для выкроек, чтобы показать, насколько почти
невообразимо массовым был произведенный таким образом хаос за последние
шесть столетий.

Некоторые из наиболее интересных и ценных шотландских произведений
вклад в гэльскую литературу представлен в форме, которую мы можем назвать балладой
. Такова трагическая история о "Дейдре" в "Глен-мейсон", ср.
(тринадцатый век), который хранится в библиотеке адвокатов,
Эдинбург. Другие снова представляют собой версии стихотворений, соответствующие тем, которые
приведены, например, в "Книге декана Лисмора". Из этой
героической поэзии многое было бы утрачено, если бы не
усердие коллекционеров, которые на протяжении последних пяти столетий
собирали в старых рукописях. или из уст горцев
баллады и сказки былых времен. "Последним и величайшим из собирателей баллад
и сказок, - говорит мистер Макнил, - был мистер Кэмпбелл, который в
в 1859-60 годах объехал всю гэльскую территорию; и с помощью интеллигентных горцев
сформировал большие коллекции, из которых он подарил миру значительное количество
в своих четырех томах сказок. Все
они являются подлинными производств". Мы можем и дальше цитировать, что то же
писатель говорит о неопределенности хронологию этих баллад: - "они могут
были составлены за столетия до их совершения в письменной форме.
У нас есть фрагменты, такие как рукопись Глен-Мейсона, написанная еще в двенадцатом веке
почерком и языком, общими для образованных людей в
как Альбине, так и Эрин того времени. "Книга декана Лисмора",
однако, написана фонетически, чтобы представлять разговорный язык того времени
его времени, и в основном на пертширском диалекте ". Кукулен и многие другие
другие герои, о которых мы упоминали в нашей статье об Ирландии, вновь появляются в
этих балладах; и в них Фейны сражаются в своих древних битвах
до победного конца. Также предлагается новая и довольно необычная расцветка,
в шотландских баллад от скандинавского элемента, и постоянные войны в
что викингов и кельтов встречаются раз за разом Ленд некоторые
их лучшие эпизоды в этой поэзии.

Если мы отворачиваемся от баллады в прозе сказки и романы, мы находим
то же сильного сходства и те же существенные отличия. В
Ирландцы всегда более свободно и красноречиво факультет в прозе и
стих. В них больше энергии прилагательных; они более склонны к
экстравагантности стиля, как в плане сентиментальности, так и в плане юмора. С другой стороны, шотландцы
более просты и немногословны, и они
почаще прикасайтесь к более глубоким нотам пафоса и таинственности. Ничего
более поучительного могут быть разработаны для кельтского студента, чем брать
объемы в стихах и прозе, изображающей трех кельтских земель,
Шотландии, Ирландии, Уэльса, и сравнить их стиль, способ и
литературные особенности. Для сравнения замечательный г-н Кэмпбелл
'Сказки на северо-запад Шотландии, в прозе, и в стихах книге Шона о'его на
Фейнн" можно процитировать вместе с работами доктора Хайда, мистера Стэндиша Хейса.
О'Грейди, доктор Джойс, по-ирландски; и по-валлийски "Мабиногион" в "Леди".
Изысканная английская версия для гостей, или "Мивирийская археология".

В четырнадцатом веке, который дал Уэльсу Дэффида ап Гвилима, мы
обнаруживаем, что гэльский становится все более осознанным литературным языком.
Но шотландский Дафидд появился более чем на столетие раньше, будучи
родившимся в конце двенадцатого века. Это был знаменитый Муйредах
Олбаннах (шотландец Мердок), несколько стихотворений которого фигурируют в
Книга Дина Лисмора, влияние которой на последующих бардов было лишь
менее сильным, чем влияние Дэффида на его валлийских преемников. Книга Дина
есть также стихи двух женщин-поэтов: Эфрик, жены последнего из
знаменитых Макниллов из замка Свин, и Изабель, графини Аргайл.
В "плаче Эфрик по мужу" есть несколько трогательных строк;
например,_:--

 "У наших женщин нет сердца";
 В спорте не видно мужчин;
 Как небо, когда безветренно, тихо
 Это музыка Дан Суина!"

Сэр Дункан Кэмпбелл, "Дункан Мак Кейлем, добрый рыцарь", сын сэра
Колин - еще один поэт из собрания декана Макгрегора; но
возможно, нам следует сделать паузу, чтобы сказать несколько слов о самом декане.
"Проплывая среди внутренних Гебридских островов, - говорит мистер Макнил, - мы
находим на плодородном острове Лисмор - "великом саде" - человека в
пятнадцатый век, часто упоминаемый в гэльской литературе: преподобный
Мистер Джеймс Макгрегор. Уроженец графства Пертшир,... от души
с энтузиазмом и Роксане пылкие дух своих соотечественников, он и его
брат встал сборник песен и романсов", к которому мы
довелось так часто ссылаются. Но теперь мы должны перейти к более позднему периоду
гэльской литературы, в котором современные достижения
их начало. Шотландский Гэл вступил в новую фазу, как нам сказали,
с Мэри Маклауд (Мэйри ни'н Аластер Руайд), которая родилась в Харрисе
в 1569 году и умер столетним стариком на Скае в 1674 году. Майри была настолько совершенна
примером народного менестреля, насколько это возможно в кельтской литературе; ибо
она даже не умела писать, хотя ее просодия сложна, а ее
метры часто замысловаты и в какой-то степени оригинальны. Первым из
явно якобитских бардов, которые процветали в конце
семнадцатого и на протяжении всего восемнадцатого века, был Джон Макдональд,
чья "Битва при Инверлохи" была энергично переведена
Профессором Блэки. Гектор Маклин; Родерик Моррисон, называемый _An
Кларсер Далл_, или Слепой арфист; Джон Маклин, чьи песни услышали
Доктор Сэмюэл Джонсон и Босуэлл во время своего путешествия в
Гебриды; и Джон Маккодрам (поэт, чье остроумие и сатирическая сила
напоминают нам не только одного из валлийских бардов-сатириков),
они принадлежат к числу поэтов того времени, которые заслуживают особого упоминания.

В восемнадцатом веке гэльская Шотландия породила нескольких замечательных
религиозных поэтов, в том числе Дэвида Маккеллара, автора известного
'MacKellar гимн'; Джон Маккей; Донал Мэтисон, кто имел сатирического как
также религиозную власть; Maclauchlan Lauchlan; и Дугальд Бьюкенен.

Великим связующим звеном между восемнадцатым и девятнадцатым веками
является Дункан Бан Макинтайр, "имя, любимое во всей Шотландии и на
Островах". Охотник бард Гленорчи, как его часто называют, - хотя
его лучшее название ласковая гэльского "Дункан песни," ... был
родился 20 марта 1724, в Druimliaghart в городе Гленорчи
Аргайл. Его первая песня была написана на мече , которым он был вооружен
в битве при Фолкерке, где он служил на стороне роялистов.
заменил соседнего джентльмена.

 "Этот меч", - говорит его биограф, Томас Паттисон, "в
 поэт потерял или выбросил в отступлении. По возвращении домой
 следовательно, джентльмен, которому он принадлежал и чьим
 заместителем он был, отказался заплатить сумму, за которую
 он нанял Дункана Бана служить вместо себя. Дункан
 впоследствии сочинил свою песню о "Битве при
 Крапчатом Кирке" - так Фолкерк называется по-гэльски, - в которой он
 добродушно высмеял джентльмена, отправившего его на
 войну, и дал горестное описание "черного меча
 , который вызвал беспорядки", и потеря которого, по его словам, сделала его
 владелец "такой же свирепый, как серая кобыла в своей берлоге".
 Песня сразу же стала популярной и так разгневала его работодателя, что
 однажды он внезапно набросился на бедного поэта с
 своей тростью и, ударив его по спине, приказал ему
 "иди и сложи об этом песню". Однако позже он был вынужден
 граф Бридалбейн заплатить барду сумму
 от 300 Меркс шотландский (;16, 17_s._ 6_d._), который был его законным
 благодаря."

Дункан закончил свои дни в Эдинбурге, где и умер в 1812 году. Это одно из
последних звеньев трогательной истории начала восемнадцатого века и
его якобитских ассоциаций.

Дункан был современником Макферсона, а с Макферсоном и его
"Оссианом", которому в другом месте посвящена специальная статья, мы вполне можем
оставим нашу хронику, воздерживаясь затрагивать дискуссионную тему о
более поздней и современной кельтской литературе Шотландии. Достаточно сказать
что у Дункана Бана Макинтайра нет недостатка в достойных последователях на гэльском
поэзия и англо-кельтское развитие, связанное с
такими именами, как доктор Норман Маклауд, профессор Блэки, Роберт Бьюкенен,
Джордж Макдональд, Уильям Блэк и, среди новоприбывших, мисс Фиона
Маклауд и мистер Нил Манро, кажется, есть все перспективы, которых гэльский язык
дух обещает достичь в грядущих столетиях.

Первая подборка взята из "Шон Дана", или древних поэм,
собранных или, скорее, написанных (из устных легендарных преданий и баллад),
доктором Джоном Смитом в конце восемнадцатого века.


ПРОЛОГ К ГАЛЛИИ

 Как печальна тишина Ночи
 Когда она прольет свои темные тучи на долины!
 Сон одолел юношу погони:
 Он дремлет на вересковой пустоши, и его собака у его колен.
 Дети горы, которых он преследует.
 В его сне, пока сон покидает его.

 Спите, вы, дети усталости;
 Звезда за звездой теперь поднимаются в вышину.
 Спи! ты, быстрый пес и проворный--
 Оссиан не пробудит тебя от твоего покоя.
 Одиноко я несу вахту.,--
 И дорог мне мрак ночи.
 Когда я путешествую от долины к долине,
 Без надежды увидеть утро или ясность.

 Пощади свой свет, о Солнце!
 Не растрачивай свои светильники так быстро.
 Щедра твоя душа, как у короля Морвена:
 Но слава твоя еще померкнет;--
 Побереги свои светильники с тысячей огней
 В твоем голубом зале, когда ты уйдешь на покой.
 Под твоими темно-синими воротами уснуть,
 В темных объятиях бури.
 Пощади их, пока ты не был покинут навсегда,
 Как и я, без того, кого я мог бы любить!
 Пощади их, ибо теперь нет героя
 Чтобы узреть голубое пламя прекрасных светильников!

 Ах, Кона драгоценных огней,
 Твои светильники теперь тускло горят:
 Ты подобен обгоревшему дубу:
 Твои жилища и твой народ исчезли
 Восток или запад; на склоне твоей горы,
 От них не останется ничего, кроме следов!
 В Сельме, Таре или Теморе
 Нет ни песни, ни раковины, ни арфы;
 Все они превратились в зеленые холмы.;
 Их камни упали на их собственные луга.;
 Пришелец из глубин или пустыни.
 Никогда не увидит, как они поднимаются над облаками.

 И, о Сельма! дом моей радости,
 Неужели эта куча - мои руины,
 Где растет чертополох, вереск и дикая трава?

Следующие строки святого Колумбы взяты из "Кельтской лиры",
цитировавшейся выше:--


COLUMCILLE FECIT

(СВ. КОЛУМБА СДЕЛАЛ ЭТО)

 Для меня было бы восхитительно оказаться в Учд Айлиуне
 На вершине скалы,
 Чтобы я мог часто видеть
 Лик океана;
 Чтобы я мог видеть его вздымающиеся волны
 Над широким океаном,
 Когда они поют музыку своему Отцу
 На пути мира;
 Чтобы я мог видеть его ровную сверкающую полосу,
 Это не было бы причиной печали;
 Чтобы я мог услышать пение чудесных птиц,
 Источник счастья;
 Чтобы я мог услышать грохот набегающих волн
 На скалы;
 Чтобы я мог услышать рев рядом с церковью
 Из окружающего моря;
 Чтобы я мог увидеть его благородные стаи
 Над водным океаном;
 Чтобы я мог увидеть морских чудовищ,
 Величайшее из всех чудес;
 Чтобы я мог увидеть его приливы и отливы
 В их карьере;
 Чтобы моим мистическим именем могло быть, говорю я.,
 Кул ри Эрин [Снова поворачивается к Ирландии];
 Чтобы раскаяние наполнило мое сердце.
 Глядя на нее.;
 Чтобы я мог оплакивать все свои пороки.,
 Хотя было трудно их вычислить;
 Чтобы я мог благословить Господа
 Который хранит все,
 Небеса с их бесчисленными светлыми порядками,
 Землю, берег и наводнение;
 Чтобы я мог изучить все книги,
 Это было бы полезно для моей души;
 Иногда преклоняя колени перед возлюбленными Небесами;
 Иногда поя псалмы;
 Иногда размышляя о Царе Небесном,
 Святом главном;
 Иногда на работе без принуждения,
 Это было бы восхитительно;
 Иногда срывать дуилиск со скал;
 Иногда на рыбалке;
 Иногда раздавать еду беднякам;
 Временами в карцере [одиночной камере];
 Лучший совет в присутствии Бога
 Мне был дан.
 Король, слугой которого я являюсь, не позволит
 Ничему обмануть меня.

Третья подборка - пример более позднего гэльского. Это волнующее
О гебридском стихотворении иногда говорят как о произведении на древнем гэльском.
Вероятно, под этим подразумевается просто старогаэльский, средневековый или даже более поздний.
Перевод выполнен мистером Томасом Паттисоном и включен в его
"Гэльские барды". На нем есть следующая пометка:--

 Это излияние, хотя в своей первоначальной форме оно представляет собой всего лишь
 разновидность дикого песнопения - почти наполовину проза, - все же является
 зародышем баллады. Это встречается во многих сказках, содержащихся
 в этом сборнике, - хранилище старых гэльских знаний, -
 'Популярные сказки Северо-Шотландское нагорье,' иногда и
 иногда менее совершенной. Первоначально будет установлено в
 второй том сказок.... Энергичный и упругий
 дух, которым проникнуты эти стихи, должно быть, тронул сердце
 многих выносливых моряков, которые любили чувствовать свежесть и
 соленый бриз, заставляющий их храпящую птицу подпрыгивать, как живую
 существо над бушующими волнами внутреннего озера Лох или на
 огромной зыби маджестик-мэйн ".


В ГЕБРИДСКИХ МОРЯХ

 Мы повернули ее носом к морю,
 Ее кормой к берегу,
 И сначала мы подняли высокие прочные мачты,
 А затем парусиновый иней;

 Быстро наполнил наши вздымающиеся, похожие на облака паруса,
 Ибо ветер дул с суши,
 И такой ветер, какой мы могли выбрать
 Если бы ветры были в нашей власти:

 Ветерок, дующий с холма,
 Сорвал бы цветущий вереск,
 Или прошелестел в покрытой зеленью роще,
 Закружил бы ее листья вместе.

 Но когда он схватил старый сауг,
 Со светлыми седыми прядями,
 Он вырвал его древний корень,
 И там лежал старый ствол!

 Он поднял и солому с крыши,
 И разбросал ее по земле.;
 Затем подбросил и закружил его в воздухе,
 Поет приятную песню.

 Он разбросал руины по земле:--
 Хотя отец и сын стояли рядом,
 Они ничего не могли себе позволить, кроме пристального взгляда
 С бледными и встревоженными глазами!

 Взмах, вспышка, зеленый рулон метнулся,
 И засмеялся на фоне красного;
 На наших досках, то здесь, то там,
 Он стукнул своей пенистой головкой.

 Она могла бы переломить тонкую соломинку,
 Такая чистая и ухоженная, что она ушла,
 Как все еще послушен рулю
 Она наклонила свой величественный курс.

 Мы смотрели, как большой зверь пожирает маленького,
 Маленький зверек проворно летает,
 И слушали ныряющих угрей,
 Крик чаек в вышине.

 У нас не было другой музыки,
 Чтобы подбадривать нас в пути:
 Пока мы не обогнули те укрытые холмы, которые мы миновали
 И стоящий на якоре в этой бухте.



III - ВАЛЛИЙСКИЙ язык.


Законы, управляющие жизнью языков, столь же неуловимы, как и те, что
решают судьбу рас и империй. Почему это валлийский язык
живой и энергичный, и ирландцы (_pace_ доктора Дугласа Хайда) дышит на ладан?
Это сложный вопрос, но некоторый свет на него можно пролить, изучив
раннюю историю валлийской литературы.

Подобная трудность встречается нам как в валлийском, так и в ирландском языках: необходимо решить,
насколько средневековые переписчики и ученые обработали более древние материалы,
которые попали к ним в руки. Но в валлийском языке отделение
примитивного от средневекового элемента часто является даже более сложной
задачей, чем в ирландском.

Эскиз в начале курса валлийский литературы, мы не можем сделать лучше
с чем обращаются яркий пример предоставляемых имя и славу
Мерлин. В легендарный валлийский истории, Мерлин фигурирует под почти как
многолики, как он это делает на страницах Мэлори из-Морте д "Смерть Артура"'.
Мерддин Эмрис (Амброзиус), Мерддин Сильвестр (Мерлин Дикий),
Мерддин аб Морврин (или Мерлин Каледониус), - его имя и известность варьируются
в зависимости от хрониста. Из них Мерлин, сын Морврина,
самый осязаемый в списке, был также известен как Каледоний, потому что
Кимри шестого века жили в великом Уэльсе, который простирался так же
далеко на север, как Каледонский лес. После ужасной битвы при
Ардеридде Мерлин, увидев, что его родичи практически уничтожены, был
схвачен, как гласит предание, в ярости, и после этого его бардовская
высказывания принимали все более и более мистическую и пророческую форму. Это,
добавленное к его таинственной и притягательной личности и невероятно впечатляющему
личному присутствию, вполне могло привести со временем, путем постепенного
легендарного наслоения, к окончательной концепции чудесного Мерлина,
сверхъестественный, демонический! Как бы то ни было, ничто не может быть более
поучительным, чем сравнить покойного Мерлина с Мерлином ранним и
проследить его этапы в валлийских народных сказках и, наконец, определить его поэзию
на страницах "Черной книги Кармартена".

В 'Черную книгу Кармартена, в его поразительно декоративные черные и
красный рукопись, делает прекрасный Завет старой валлийской поэзии. Если мы
могли решить все свои проблемы, и прочитайте все, что написано между его
мы должны быть очень близко великую тайну друидов религии
и кельтской мифологии, а также Секрет фактическое Мерлина и
мнимый эффект в валлийской литературы.

Битва Arderydd привел выше в качестве одного из определяющих событий в
История Мерлина. Вступительное стихотворение "Черной книги Кармартена"
представляет собой замечательный рифмованный диалог между Мерлином и Талиесином, некоторые из
чьи строки чрезвычайно образны и трогательны в своей архаичности
простота. Начинает Мерлин:--

 "Как грустно Мерлину сейчас! как грустно!
 Кедуиф и Кадван - они мертвы?
 Яростная резня заполнила поле боя,
 И щит Трирвида был пронзен!

Талиесин отвечает:--

 "Его домашние не дрогнули в битве!"

Так дело пойдет и дальше, рассказывая о битве и ее последствиях, пока в один
достигает в конце, что таинственный стих, который преследует воображение
и ухо читателя. Мерлин снова говорит:--

 "Семьдесят вождей
 Были обращены в духов;
 В лесу Селиддон
 Были ли они преобразованы.

Лес Селиддон - это Каледонский лес. Что касается этих
отрывков, то они могут показаться написанными настоящим Мерлином.
Однако есть внутренние свидетельства того, что это стихотворение, вызывающее много споров
стихотворение о "Яблонях", и другие, которые следуют за ним в "Черной
книге", были написаны не ранее двенадцатого века. Стефенс,
как правило, острый критик, вменяет в его литературе Kymry'
эти стихи Гвальчмай и других бардов позже. Но даже в этом случае,
эти поэты, очевидно, основывали свои стихи на более ранних,
традиционно передаваемых как стихи Мерлина.

Из таких более поздних источников, как "Мивирийская археология" или "Четыре
Древние книги Уэльса", или замечательные оксфордские тексты под редакцией
Профессора Риса и мистера Гвеногвина Эванса, можно восстановить по желанию
мерлин из "Черной книги Кармартена", во многом похожий на Виллмарке.
сделал это совершенно по-своему. Этого, безусловно, будет достаточно.
обнаружено изображение примитивного Мерлина, оригинала шестого века.
Мерлин под впечатляющими средневековыми одеждами латино-валлийцев.
романтические хронисты и поэты. Будет достаточно также разъяснено, чтобы показать
основа мифов и доисторических легенд, стоящих за самыми отдаленными записями
имя, время или место, которые можно считать историческими.

То же самое верно и в отношении Талиесина, который появляется, судя по приписываемым ему поэтическим останкам
- некоторые из них явно средневековые, другие такие же
явно примитивный, даже более интересный как поэт, чем Мерлин. Просто
так как существует несколько Дербников, однако, есть два Taliesins: есть
- пятый века Талиесин, и есть псевдо-Талиесин из
двенадцатый. Оба по-своему замечательны, и никто не знает, кем из них следует восхищаться больше всего
тем, кто написал "Битву при Гвенистраде", которая
несомненно, примитивная военная песня, или средневековый поэт, решивший
принять облик Талиесина, и, вероятно, также взяв на вооружение некоторые
традиционные фрагменты его ранней поэзии, переработанные заново с помощью
любопытного средневекового искусства и мистического воображения. Для сравнения давайте
возьмем раннюю и позднюю поэмы, обычно собранные, как в "Мивирийской
археологии", под одной заголовком.

Возьмем сначала одно из более поздних стихотворений, мистическую "Песню ветру",
которое даже в своей английской форме вызвало восхищение Эмерсона и которое,
если мы примем во внимание все различия между средневековьем и современностью
"воображение" - самое замечательное стихотворение в своем роде, какое только может позволить себе любая литература
. Поскольку оно приведено среди наших подборок, его нет необходимости
цитировать здесь. С точки зрения времени обычно относят это, как это делает Стивенс
, к двенадцатому или тринадцатому веку. Но мне кажется, что на нем снова видны
следы того, что это более старое, более примитивное стихотворение, отретушированное
несомненно, и, вероятно, измененное поэтом двенадцатого века. А теперь
о подлинном Талиесине, или о том, что, по крайней мере, многие критики считают таковым
подлинном. Это вы можете увидеть в знаменитом "Гвайт Гвенистрад" (Битва
of Gwenystrad), одна из самых вдохновенных военных поэм из всех существующих,
переписанная длинной чередой кимрских писцов, и которая
автор впервые наткнулся на книгу " Мисс коллекция Уильяма Морриса о " .
Гаергиби ин Мон, который процветал около 1758 года. Здесь представлены четыре линии
Копия _literatim_ Морриса, которые дадут лучшее представление, чем любой
критики минной смешанное чувство реализма и фантазии
стихотворение:--

 "Yn nrws rhyd gwelais i wyr lledruddion,
 Спаси и сохрани блавт гофедон,
 Спаси танкиста этанта голлудиона.,
 Llaw ynghroes gryd ygro granwynion."

А вот приблизительный, энергичный перевод этих строк из того же тома
:--

 "В проходе форта я видел людей, выкрашенных в красный цвет, которые
 размахивали своим оружием.... Они вместе упали на землю, когда
 день был потерян, их руки лежали на распятии. И ужас был
 на бледных лицах мертвых воинов ".

Следующая строка,

 "A gwyar a uaglei ar ddillad,"
 (И кровь запачкала их одежду),

добавляет рассказу последний штрих ужасающей искренности. И в других
примитивных стихотворениях, которые мы можем приписать Талиесину, эффекты такие же
убедительные и яркие.

Но мы должны оставить Талиесина и его трудности, чтобы кратко обрисовать
ход поэзии между его фактическим появлением в древности и его поэтическим
воскрешением в средние века. Не так интересен поэтически, но
более важен исторически следующий из валлийских бардов, Аневрин,
который написал "Гододина". Это любопытное военное стихотворение рассказывает
о набеге оттадини, древнего кимрского племени, жившего в то время в большом Уэльсе, на побережье Нортумбрии.
Мистер Стивенс
представляет себе Каттраэт, который фигурирует в качестве центральной сцены действия
стихотворение, чтобы быть Каттерик в Йоркшире; и этим мы, может временно
принять.

 "Валлийцы отправились в Cattraeth; и веселые шли хозяин.
 Но после того, как я выпил серый мед, день ... день был потерян ".

Экспедиция была одной из тех, которые показывают постепенную уступку
большого Уэльса валлийцами и их отступление в малый Уэльс, который
все еще принадлежит им.

Мы можем остановиться здесь, чтобы отметить, что орден бардов существовал очень рано.
среди валлийцев, как и среди ирландцев. В законах Хауэла
ДВР (Хауэл Добрый), процветавший в десятом веке, мы находим
очень четкое положение, сделанное для барда:--

 "В случае драки Бард должен сыграть "Монархию Британии"
 перед битвой!
 "Его земля будет свободной; он получит коня от короля!
 "Он получит арфу от короля и золотое кольцо от королевы,
 когда его назначат. Арфа, с которой он никогда не расстанется.

Если только, что весьма вероятно, мы не утратили некоторые записи
восьмого, девятого и десятого веков, мы должны заключить, что валлийская
поэзия достигла небольшого прогресса. Замечательными законами Howel Dda являются
памятник десятого века. В одиннадцатом мы сталкиваемся с первыми
признаками возрождения Мейлира, который исторически интересен, и в
своих последних стихотворениях показывает себя настоящим поэтом. В двенадцатом мы должны
отметить отчетливый дальнейший шаг Гвалчмая, который является первым сознательным
поэтом природы, и который, таким образом, может претендовать на звание основателя одного из
лучшие традиции всей валлийской поэзии. За Гвалчмаем следует
княжеский поэт Хауэл Высокий, сын Оуэна Гвинедда от ирландской леди,
и который сам носил корону Гвинеда в течение коротких двух лет. Он
умер в 1171 году в возрасте двадцати семи лет после жизни, полной самых бурных приключений; но
в перерывах между сражениями он находил время написать несколько из
прекраснейших любовных стихотворений, которыми может похвастаться вся валлийская литература. Его смерти
был посетовал на Periv АБ Kedwoi гораздо меньше обычного и более
перемещение тон, чем на официальном барды, как правило, беспокоятся о том, что использовать для таких
элегии. Столетие или около того спустя мы находим Лливарха аб Лливелина
(известного как "Придидд и Мох", Поэт Свиней), пишущего стихотворение
более тонкий и пространный плач по последнему уроженцу Уэльса принцу Уэльскому,
Лливелин аб Граффидд, "Лливелин эви Ллив Олаф", как его до сих пор ласково называют
. Эти два сетования могут быть восприняты как типичные для широкого раздела
валлийской поэзии, посвященной смерти героев и принцев, и
датируются от пятого или шестого века до девятнадцатого.
Llywelyn последний умер в 1282 году, а затем началось то, что было
ну, можно назвать "Великая скорбь" (г Gorthrwm МСВХ), по которому Норман
и саксонских объединяются, чтобы сокрушить язык и экспроприировать народом
страны, с результатом вызова наконец Оуэном Глендауэром по
горячий дух, чтобы бороться за народное дело.

Но примечательно, что в этот катастрофический период появились некоторые из
лучших интерпретаторов ее гения, которых когда-либо могла найти страна.
В течение срока его действия, без всякого сомнения, понес к приблизительное
совершенство тем более родной романсы, что мы называем Мабиногион' - в
самые изысканные и изысканно обратился сказки, в искусство, что
Кельтские народы изготавливали. Издание книги покойной леди Шарлотты Гест"
"Мабиногион" в переводе "
extreme felicity" очень хорошо передает некельтским читателям искусство и дух этих
сказки. Но следует иметь в виду, что все, что она рассказывает, не является строго
"Мабиногион"; некоторые из них правильнее назвать романсами,
поскольку в них заметны сильные следы нормандского и французского влияния.
Первоначально "Мабиноги" были сказкой, которую должен был читать _mabinog_,
_i. e._, "ученик бардовского ремесла, который еще не получил своего
полная степень, а вместе с ней и право сочинять и декламировать стихи.
Идея, которой придерживаются некоторые критики, что "Мабиногион" были сказками для мальчиков
или, что еще хуже, детскими сказками, совершенно неверна. Давайте вспомним
что подобные сказки были предметом восхищения большинства княжеских чертогов и
зимних очагов средневекового Уэльса, где их рассказывали после
больших банкетов и в праздничные вечера самой взыскательной аудитории, которая
можно было бы себе позволить. "Сон Ронабви", "Килхвч и Олвен" и
"Мэт, сын Матонви" могут быть упомянуты среди рассказов в "Леди".
Книги гостя, которые являются наиболее оригинальными; и мы выбрали
портрет Олвен из второго издания для нашей подборки, чтобы
показать искусство и очарование валлийских романтиков в средние века.

Если диск не в порядке, как прозу, у нас есть не менее прекрасные
выражение это время в поэзии, в стихах рис Гох АБ
Rhicert (рис Красной, сын Rhicert) и неизменно восхитительный Дафидд
АБ Гвилиму, кто будет найдено рассматриваться отдельно. После Дафидд, Валлийский
поэзия была вступить на новый этап, не повезло, даже в ее
немедленные эффекты, губительные в ее конечной и близких. Это было в
четырнадцатом веке, когда валлийская просодия, всегда замысловатая, наконец достигла совершенства
гордясь, так сказать, своей сложностью, и сформировала для себя
зашифрованный код, которому суждено было стать пугалом валлийской поэзии в последующие столетия
. Чтобы дать сколько-нибудь адекватный отчет о его сложности
техники и всей букве его синтаксиса, потребовался бы длинный
и утомительный трактат сам по себе. Достаточно сказать, что в основе
лежал принцип того, что по-валлийски называется "Эйнганедд", или
"созвучие"; с помощью которого рифмы внутри рифм и эхо внутри эха
на определенных доминирующих слогах настаивали произвольно, пока
почти каждое слово, в каждой строчке было подчинено жесткому и непобедимому
правило. Искусство для искусства, на котором настаивали таким образом, могло закончиться только
конвенционализацией того самого, чему оно должно было помочь.

Поэзия, слишком тщательный уход и жилье, так что в плохую сторону, но
к счастью, пока была новая литература начать Уэльса, а также довольно
в других линиях, с Реформации. Перевод Библии на
Валлийский, написанный епископом Морганом в шестнадцатом веке, знаменует собой эпоху в
жизни валлийского народа и его литературы. На этом заканчивается история
князей и великих лордов, и начинается история
народа - и, заметим, народа в основном крестьянского. Его
помимо глубокой моральной силы, и рассматриваемая исключительно как литературная сила,
Библия, превосходно переведенная идиоматически, произвела неисчислимый
эффект. Это очень хороший и простой стандартной прозы, много
в английской Библии; и учил, возможностях его языка
для беднейших валлийский крестьянина. Его влияние сильно почти в
каждом прозаическом произведении любого уровня, опубликованном за последние три столетия,
и в значительной части поэзии. Он сделал больше, чем ничего
позднее, чтобы сохранить язык; и вот простое объяснение
о необычайной разнице между судьбами валлийского и
ирландского языков. Уэльс-в Уэльс из людей,--стала глубоко
впечатление религиозного чувства и героические и глубокое
стихи из послания к евреям, и получил от них новый стимул, чтобы выразить
себя и свои потребности и устремления в родном так и в его
собственный язык.

Характерное выражение домашнего морального юмора валлийцев
можно найти в "Канвилле и Кимри" ("Свеча Уэльса") Риса
Притчард, знаменитый елизаветинский викарий из Лландовери, который в течение двух
"столетия" были самой популярной книгой в Уэльсе после Библии. Его
простая рифмованная дидактика не часто переходит в поэзию; но они
полны человеческих чувств, выраженных лаконично и общеизвестно, с
ярко выраженной индивидуальностью. Книга легко приводит к очень
замечательная группа из гимнов, от Энн Гриффитс-Уилльямс
Pantycelyn, которые процветали на валлийском языке. Эти, и какой результат
кроме того, очень ранг по их творческий пыл и вдохновение
настоящие поэты. Совсем в другом ключе, но, вероятно, очень древнем и
традиционном валлийском, у нас есть домашние интерлюдии Twm O'r.
Нант, родившийся около 1750 года, о жизни которого Джордж Борроу дает
очень энергичный отчет в "Диком Уэльсе". Больший, чем Твм ор Нант,
родившийся поколением ранее, Гронни Оуэн, человек высочайшего уровня
поэтический гений, должен представлять особый интерес для американских читателей
потому что он был практически изгнан из своего любимого Англси
неблагодарной церкви он служил; и умер, бедный и с разбитым сердцем, в Нью-Йорке.
Брансуик около 1780 года. Его Cywydd г фару' (Ода на День
Суда), его трогательные строки, чтобы его маленькая дочь Элин, или его
Строки Хогарта о лондонской мансарде, в которой он жил некоторое время,
могут быть процитированы как показывающие различные стороны его поэзии, о которых
к сожалению, пока нет адекватных переводов.

В прозе мы не должны упускать из виду "Bardd Cwsg" (Спящий
Бард) Элис Уинн, - очень образная и идиоматическая проза
"эпос в малом", описывающий видение бардом необычного валлийца
Inferno. Стиль прозы Уинн удивительно тонкий и чистый, созданный по образцу
лучшего библейского стандарта валлийца без примеси английского. Валлийский
с прозой также превосходно справлялись некоторые богословы, которые
преуспели в течение последних двух столетий и которые не ограничивали
свое красноречие кафедрой. Даже когда государство церкви не было
сочувствие валлийский народа и его языка, многие ее
отдельные члены многое сделал, чтобы сохранить дух жив литературы;
в то время как нонконформистские министры Уэльса всегда были энергичны
и в высшей степени преданы тому же делу.

В более счастливых условиях сегодняшнего дня последним проявлением этого жизненно важного
упорства валлийцев в поиске духовных идеалов является
движение, которое привело к завершению строительства нового национального университета,
и сплотило молодое поколение под знаменем "Кимру Фидд"
(Молодой Уэльс). Песни Сириога Хьюза, стихи Айлвина,
работы таких ученых, как профессор Джон Рис, каноник Сильвен Эванс и
Мистер Гвеногфвин Эванс; усердный автор и редактор мистера Оуэна М.
Эдвардс в своих бесчисленных журналов и других приключений; и
романов Даниил Оуэн,--они могут быть названы как среди влияний
что самое главное в Уэльсе в конце девятнадцатого века.

 ПРИМЕЧАНИЕ.--Цитаты из валлийской литературы см. в статьях
 об Аневрине, Мабиногионе и Талиесине. Бретонская ветвь
 Кельтской литературы будет рассмотрена под заголовком
 "Виллмарке", знаменитый коллекционер "Барзас-Брейз".



IV - КОРНИШ


Литература отдельно взятого графства Англии вряд ли будет очень обширной.
и когда эта литература и ее язык умерли навсегда.
вообще, столетие назад, она стала еще более ограниченной. До правления
Генрих VIII., хотя в течение некоторого времени английский язык был в основном
древнекельтский корнуоллский, на котором говорят по всему графству, занимая среднее
положение, филологически и географически, между валлийским и
бретонским, был родным языком, по крайней мере, для крестьян на дальнем востоке
как Фамарь. Великая церковная революция того периода
помогла разрушить это. Ни молитвенник, ни Библия не были переведены
на него; и хотя ярые католики Корнуолла поначалу не хотели принимать
ни того, ни другого, говоря, что это "всего лишь рождественская игра",
они были отвергнуты убедительным аргументом "апостольских ударов и
стучит", и пришлось подчиниться. Затем язык быстро отступил. Ко времени
Великого восстания Труро был его восточной границей; в начале
восемнадцатого века только два западных когтистых мыса
сохранил его; и хотя Долли Пентрит, умершая в 1778 году, была
на самом деле не последней, кто произносил его, оно умерло еще до того, как родился нынешний
век. Несколько традиционных предложений, числительные до
двадцати, и несколько случайных слов, сохранившихся до наших дней, - двадцать
лет назад автор настоящего сборника собрал из
уста древних мореплавателей в Маунтс-Бей, - и несколько слов до сих пор сохранились.
смешанный с местным диалектом английского. Но как язык корнуоллский
мертв, хотя его призрак все еще обитает в его старом обиталище в названиях
деревень, домов, лесов, долин, колодцев и скал, от Тамара до
Пенвита.

Как и следовало ожидать, значительная часть литературы написана в стихах,
и большая ее часть в драматической форме. Их так мало, что
исчерпывающий список того, что сохранилось, вполне возможен. Это так
следующим образом:--

1. _эма страстей._ Стихотворный рассказ о Страсти
Господь Наш, повествующий о событиях от Вербного воскресенья до Пасхи, с
добавлением многих легендарных эпизодов из Евангелия от Никодима и
других подобных источников. Самая ранняя рукопись (в Британском музее) относится к
пятнадцатому веку, что, вероятно, является датой ее составления.
Она была дважды напечатана, один раз Дэвисом Гилбертом, с переводом
Джоном Кигвином в 1826 году и доктором Уитли Стоксом в 1862 году.

2. _ Порядковые номера._ Три взаимосвязанные драмы, известные под общим названием
это название. Первая рассказывает о создании и истории
мир так же далек, как Ноев Потоп. Во втором акте рассказывается история
о Моисее и Давиде и строительстве Храма Соломона, заканчивающаяся
любопытно неуместным эпизодом мученической смерти св.
Максимилла, как христианка, епископом поставлена во главе храма Соломона.
Храм Соломона. Вторая пьеса представляет жизнь нашего Господа
от искушения до Распятия, и это продолжается без перерыва
переходим к третьей пьесе, в которой рассказывается о Воскресении
и Вознесение, и легенда о смерти Пилата. Связующий
связующим звеном между этими тремя явлениями является легенда о дереве креста. Это
хорошо известная история, большая часть которой вплетена во всю трилогию,
заключается в следующем: -- Умирающий отец послал Сета просить обещанного
Масло Милосердия, чтобы спасти его; ангел, охранявший Рай, дал ему
три семечка, или, согласно пьесе, яблочные косточки; и когда он
вернулся и нашел своего отца уже мертвым, он положил их в рот Адама.
рот и похоронил его на горе Мориа. С течением времени три
семена росли в три дерева, и от них Аврааму собирал дрова
для жертвоприношения Исаака, и Моисей взял свой жезл, которым он ударил
море и скалу. Позже три дерева, символизирующие Троицу,
выросли в одно дерево, и Давид сидел под ним, оплакивая свой грех. Но
Соломон срубил его, чтобы сделать балку для Храма, и поскольку она
никак не подходила ни к одному месту, он выбросил ее и установил как мост
через Кедрон. Позже он похоронил его, и с того места, где оно лежало
там бил целебный источник Вифезда, на поверхность которого
оно чудесным образом всплыло, и евреи нашли его и сделали из него священный камень.
Голгофский крест.

Этих пьес, вероятно, были написаны в XV веке, возможно, на
один из священников колледж Glazeney возле Фалмута, и действовало
с ассортиментом, который сейчас теряется в местах, называемых _Planan-Guare_ (на
Равнина пьесы), некоторые из которых сохранились до наших дней. "Ординалии"
были опубликованы в переводе Эдвина Норриса в 1859 году.

3. "Сотворение мира с Ноевым потопом" было модернизированной версией
первого акта первой трилогии "Ординалии". Это
было написано Уильямом Джорданом из Хелстона в 1611 году; но автор
заимствовал целые абзацы, имеющих значительную протяженность от старой игры.
Язык представляет собой более поздний период из Корнуолла, а иногда
введено несколько строк на английском языке. Возможно, из-за естественной кельтской
антипатии к саксам, это обычно вкладывается в уста
Люцифера и его ангелов, которые составляют значительную часть комической части
пьесы. Эта пьеса была опубликована Дэвисом Гилбертом в 1827 году и
Доктором Уитли Стоксом в 1864 году.

4. _жизнь святого Мериасека._ Эта пьеса, написанная в 1504 году, пожалуй,
самая интересная из всей серии. История, по крайней мере, остальных
не содержит ничего нового для большинства людей, но святой Мериасек или Мериадок
(чтобы дать ему бретонское имя), покровитель Камборна, не является
хорошо известный персонаж, и его жизнь, полная намеков и
происшествий туманного периода истории Корнуолла, весьма любопытна и
заинтересует. Это не может быть упрощена путем смешивания в
самые смелые образом с легендой Константина и Святого Сильвестра, и
кулисы переключения от Корнуолла и Бретани до Рима, а от
четвертое небо-знает-каком веке, с головокружительной частотой.
С этой историей связаны и некоторые другие легенды, и
кажется вероятным, что по крайней мере три пьесы были, как выразился доктор Уитли
Стоукс, "неумело скомпонованы по кусочкам". Тем не менее, есть
много отрывков значительной литературной ценности. Единственная существующая рукопись
этой пьесы находится в собрании Hengwrt в Пениарте, и она была отредактирована
и переведена доктором Стоксом в 1872 году.

5. Вероятно, было много других пьес, которые погибли, но одна
другая, безусловно, была, фрагмент которой существует. Как это было
называлось или о чем это было, никто не знает, но актер в нем, постановщик
собираясь узнать о своей собственной роли в этом, написал этот короткий отрывок из
тридцати шести строк на обороте документа о праве собственности на какую-то землю в
приходе Святого Стефана, недалеко от Бодмина. Документ в конце концов попал в
Британский музей, и автор настоящего письма обнаружил корнуоллский язык
стихи на нем, не совсем случайно, около девятнадцати лет назад.
Письменность относится ко второй половине четырнадцатого века и, следовательно, является
самым ранним литературным фрагментом языка.

6. Остальная литература на корнуолльском языке состоит из
нескольких песен, эпиграмм, девизов, пословиц и тому подобного, короткого
диссертация по языку и рассказ о "Джоне из Чи-ан-Гура",
широко известная народная сказка. Это, в основном, в свежем виде
Корнуолла, и содержатся в коллекции г-жа Уильям Gwavas в
в Британском музее и в том, что доктора Borlase, до недавних пор в
владении его потомков. Большинство из них были напечатаны
Дэвис Гилберт (с пьесой "Сотворение мира"), Уильям Прайс в "
"Археология Корну-Британника" в 1790 году, мистер У. К. Борлас в
сделок Королевского института Корнуолла, а также в
фрагментарно в нескольких других местах. В основном это переводы или
адаптации с английского, но некоторые, такие как довольно вычурная
"Песня о рыбалке на сардине", являются оригиналами. Наконец, в церкви Святого
Павла, недалеко от Пензанса, есть единственная эпитафия на
языке; написанная, когда он еще был жив, и, возможно, последняя
композиция на нем.

 [Приведенные версии этих образцов литературы Корнуолла
 основаны на версиях доктора Уитли Стокса и доктора Э. Норриса.
 Фразеология была в некоторой степени изменена, но
 переводы почти все те же.]


ИЗ "ПОЭМЫ СТРАСТЕЙ"

[Смерть Господа Нашего на кресте]

 Его боль была сильной и острой, так что он не мог жить,
 Но должен был отдать свою белую душу; он всегда жил чисто.
 И Христос молился, как мы читаем во многих местах:
 "Душу Мою Я предаю, Господи, в руки Твои!"

 Ибо он дышал слабо, будучи стесненным, так что не мог успокоиться.;
 Он ни на что не мог опустить голову ради гирлянды, которую носил.
 Если он наклонялся в сторону, то это причиняло ему боль в плече.
 А елке было еще хуже, если он ставил ее задом наперед.

 Он также не мог наклониться вперед из-за страха задохнуться.
 Тогда все было так, как мы читаем в книгах, как написано:--
 "Для птиц, строящих свои гнезда, приготовлены места,
 Но для Христа не нашлось места, где он мог бы преклонить голову".

 Но теперь он должен оставить свою голову висеть.,
 Ибо из него вытекла вся кровь, и он не мог жить.
 Рядом с Матерью, которой он принадлежал, он держал свою голову.,
 И его душа покидала его с леденящим душу воплем.

 Рядом с Крестом Иисуса стоял мужчина высокого Роста.,
 И когда он увидел чудесные вещи, которые произошли после смерти Христа,
 И как он отдал свою душу вопреки природе с криком,
 Он сказал без презрения: "Это воистину был Сын Божий";
 И многие были там с ним, кто свидетельствовал.

 Был ли на земле полдень или позже, как написано.
 Произошло землетрясение и молния, и тьма окутала все.;
 Завеса в Храме разорвалась надвое, и она упала на землю.,
 И точно так же разбиты были камни, такие крепкие и твердые.

 Могилы во многих местах были широко раскрыты,
 И тела, которые были в них, были подняты,
 И отправились прямо в город - многие видели их--
 Чтобы засвидетельствовать, что это был Сын Божий, который был убит.

 Вода, земля, огонь и ветер, солнце, луна и звезды также,
 Страдающая смерть Христа познала скорбь.
 Я полагаю, природа заставит доброго Господа страдать,
 Все его подданные, даже святые, скорбеть о его боли.


ИЗ "ORIGO MUNDI", В "ORDINALIA"

 [Сиф, посланный за маслом милосердия из Рая для
 своего умирающего отца, приходит к херувиму-хранителю.]

_черубин_--
 Сет, в чем твое поручение?,
 Что ты зашел так далеко?
 Расскажи мне сейчас.

_сет_--
 О Ангел, я скажу это тебе:
 Мой отец стар и измучен;
 Он не желает больше жить;
 И через меня он умолял тебя
 Рассказать правду
 Об обещанном масле милосердия
 К нему в последний день.

_черубин_--
 За воротами положи голову свою,
 И созерцай все это, и не бойся,
 Что бы ты ни увидел.
 И смотри со всех сторон.,
 Высматривай каждую деталь,
 Тщательно все изучите.

_Seth_--
 Я с большим удовольствием это сделаю;
 Я рад получить разрешение
 Узнать, что там есть,
 И рассказать об этом моему отцу.

 [_ И он смотрит и оборачивается, говоря:_

 Прекрасное поле для созерцания - вот это;
 Несчастный, потерявший землю.
 Но на дереве я сильно удивляюсь
 Что она должна быть сухой.
 Но я держу пари, что он пошел сухой
 И все было сделано чуть-чуть, за грех
 Что мой отец и моя мать грешила.
 Как отпечатки их ног,
 Все они стали сухими, как травы.,
 Увы, когда кусочек был съеден.

_черубин_--
 О Сет, ты вошел
 Во врата Рая:
 Скажи мне, что ты видел.

_сет_--
 Вся красота, которую я видел
 Человеческий язык никогда не сможет рассказать,
 О вкусных плодах и прекрасных цветах,
 О менестрелях и сладких песнях,
 О фонтане, ярком, как серебро,
 И вытекающих из него четырех великих потоках,
 Что есть желание смотреть на них.
 В нем есть дерево,
 Высокое и со множеством ветвей,
 Но они голые и безлистные.
 Вокруг них нет коры;
 От стебля до головки
 Все их ветви голые.
 А внизу, когда я посмотрел,,
 Я увидел его корни
 Даже в ад спускающиеся,
 В самый разгар Великой Тьмы;
 И его ветви, растущие вверх
 Даже в небесах высоко в свет.
 И она была совершенно без коры,
 Обе головы и лапок.

_Cherubin_--
 Загляни еще раз внутрь,
 И все остальное ты увидишь
 Прежде чем ты выйдешь из него.

_сет_--
 Я рад, что у меня есть отпуск;
 Я сразу же пойду к воротам,
 Чтобы я мог увидеть дальнейшее хорошее.

 [_ Он идет, смотрит и возвращается._

_черубин_--
 Видишь ли ты теперь больше,
 Чем то, что было только что?

_сет_--
 На дереве сидит змей:
 Поистине отвратительный зверь.

_черубин_--
 Подойди к нему еще в третий раз,
 И посмотри получше на дерево.
 Посмотри, что ты можешь на нем увидеть
 Кроме корней и ветвей.

_сет_--
 Херувим, ангел Бога благодати,
 Высоко в ветвях дерева я увидел
 Новорожденного ребенка, завернутого в пеленки
 И связанный узами.

_черубин_--
 Ты видел сына Божьего,
 Подобного младенцу в пеленках.
 Он искупит Адама, отца твоего,
 Также своей плотью и кровью,
 Когда придет время,
 И твоей матери, и всем добрым людям.
 Он - елей милосердия
 Который был обещан твоему отцу.
 Воистину, через его смерть
 Весь мир будет спасен.

 [Подпись: Уильям Шарп и Эрнест Рис]




СЕРВАНТЕС

(1547-1616)

АВТОР : ДЖОРДЖ САНТАЯНА


Сервантес известен миру как автор "Дон Кихота" и
хотя другие его произведения многочисленны и заслуживают похвалы, а его патетический
жизнь тщательно описана, но только как автор "Дон Кихота"
он заслуживает того, чтобы его знали или рассматривали. Если бы его
остроумие не пришло случайно к идее Гениального Идальго Сервантеса
никогда бы не достиг своей всемирной известности, даже если бы других его работ
и интереса к его карьере было достаточно, чтобы обеспечить ему
место в истории литературы его страны. Вот, значит, где наш
задача-представить в миниатюре только то, что в наибольшей степени
универсальная ценность, мы можем относиться к нашим автором как драматурги рекомендуется
побалуйте своих героев, говоря о нем только то, что нужно
понимание одиночного действия с которой мы имеем дело. Это
единственное действие - написание "Дон Кихота": и что мы попробуем
чтобы понять, что было в жизни и окружающей среды
Сервантеса, что позволило ему сочинить что великая книга, и что
остались вмурованными в ее символы, ее эпизоды, и нравственное.

В Испании шестнадцатого века был в моде вид
романтики, называемый рыцарскими книгами. Они были развитием
легенд, связанных с королем Артуром и рыцарями Круглого стола,
и их многочисленными потомками и подражателями. Эти истории
взывали в первую очередь к тому, что мы все еще должны называть
духом рыцарства: они были полны турниров и единоборств,
отчаянные приключения и романтическая любовь. Действие происходило в том же самом
туманном и чудесном регионе, что и побережье Чехии, где к известным
горам, морям и городам с поэтическими названиями добавился
невероятное количество пещер, замков, островов и лесов, созданных
романистом. Со временем и популярностью такого рода истории
естественно, усилили свои характеристики, пока не достигли
наибольшей экстравагантности и абсурдности, и в некотором роде объединили
нереальность сказки с напыщенностью мелодрамы.

Сервантес, по-видимому, читал эти книги с жадностью, и не было
без большой симпатии с какой фантазией они воплощаются.
Его последняя и наиболее тщательно написанная книга, "Страдания
Персилеса и Сигизмунды", во многих отношениях является подражанием им;
он изобилует дикими островами, свирепыми тиранами, потрясающими военными подвигами
, переодетыми девушками, чье благоразумие столь же изумительно, как и их
красота, и счастливыми избавлениями из запутанных и безнадежных ситуаций.
Его первая книга "Галатея" также была воплощением своего рода
пасторальный идеализм: сентиментальные стихи перемежаются с
эвфуистической прозой, в целом описывающей влюбленных пастухов и
бессердечных пастушек Аркадии.

Но пока такие книги, которые автор фаворитов среди своих
строительство, выразил, пожалуй, натуральный вкус и амбиции Сервантес, в
события его жизни и реальные склад его таланта, которые в свое время он
сам пришел, чтобы признать, подогнал его к иного рода
состав. Его семья была древней, но обедневшей, и он был
вынужден на протяжении всей своей жизни прикладывать руку ко всему, что могло
пообещайте ему средства к существованию. Его существование было непрерывной серией
экспериментов, досад и разочарований. Сначала он выбрал
профессию военного и последовал за своими знаменами в качестве рядового в
нескольких зарубежных экспедициях. Он долго квартировал в Италии; он воевал
при Лепанто против турок, где среди прочих ранения получил один
что покалечила его левой руке, к вящей славе, как он нам говорит
его право, он был захвачен пиратами и оставался пять
лет рабом в Алжире; он был выкуплен и вернулся только в Испанию
найти официальные благосклонности и признания, в которых ему было отказано; и, наконец, в
в возрасте тридцати семи лет он бросил армию ради литературы.

Его первой мыслью как писателя, по-видимому, было не использовать
напрямую свой богатый опыт и разнообразные наблюдения; он был
скорее одержим упрямой тоской по тому поэтическому дару, который,
как он признается в одном месте, Небеса отвергли его. Он начал с
идиллического романа, уже упомянутой "Галатеи", и в разное время
до конца своей жизни писал стихи, пьесы и рассказы о
романтический и сентиментальный тип. Однако в ходе этих трудов
он нащупал жилу с гораздо более широкими перспективами. Это было то, что испанцы
называют _picaresque_; то есть описание жизни и
характера жуликов, карманников, бродяг и всех прочих негодяев
и жалкие остроты, которые можно найти на дорогах, в сельской местности
постоялые дворы или трущобы городов. В этом роде много лучшего
в его сборнике рассказов "Novelas Exemplares". Талант и
опыт, которые он демонстрирует в этих забавных повествованиях, должны были быть
бесценные для него позже как для автора "Дон Кихота", где они
позволили ему создать фон для прекрасного мира воображения его бедного героя
.

Теперь мы упомянули, что, возможно, было главными элементами
подготовки Сервантеса к его великой задаче. Они были великолепны
знакомство с рыцарскими романами и естественная симпатия к ним
жизнь, полная почетных, но безрезультатных усилий как на войне, так и в
высшая литература; и большой опыт бродяжничества в искусстве
снимать и воспроизводить в забавном изобилии типичные сцены
и языки низшей жизни. Из этих элементов одной искры, которую
мы можем приписать гениальности, случайности или вдохновению, было достаточно
чтобы создать новую и счастливую концепцию: пародию на
рыцарские романы, в которых экстравагантность басен о рыцарстве
должна быть противопоставлена грязным реалиям жизни.
Это достигается с помощью остроумного приема представления страны
джентльмен, чей щедрый от природы ум, расстроенный большим количеством чтения
рыцарских книг, должен побудить его взять на себя должность
странствующий рыцарь, и побудить его разъезжать по стране, одетый в
древние доспехи, чтобы исправлять ошибки, помогать беззащитным девушкам, убивать
гигантов и завоевывать империи, по крайней мере, такие же обширные, как у Александра.

Это тема "Дон Кихота". Но какой бы удачной ни была концепция,
из нее не смогла бы получиться книга, обладающая непреходящим очарованием и выдержанной
мудрость, если бы она не была наполнена огромным количеством забавных и
похожих на жизнь эпизодов, подтвержденных двумя замечательными персонажами, Дон Кихотом
и Санчо Пансой, персонажами одновременно глубоко индивидуальными и по-настоящему
универсальный.

Дон Кихот сначала предстает перед читателем, и, вероятно, показался
автор так же, как прежде безумец, - тонкий и изможденный старый
сельского сквайра, чей мозг был повернут по глупости он
читать и принимать за Евангелие истины; и кто будет наказан за свое
нелепая мания непрерывной серии избиений, падает,
унижения и оскорбления. Но герой и автор вместе, с
изобретательностью, присущей безумию, и неизбежностью, присущей
гению, вскоре начинают раскрывать запас интеллекта и идеала
страсть, которая лежит в основе этого поверхностного безумия. Мы видим, что не
Дон Кихот только сумасшедший северо-северо-запада, когда ветер дует с
четверть его рыцарской озабоченности. В другое время он показывает себя
человеком большой доброты и тонкого ума; добродетельным,
мужественным, учтивым и щедрым, и фактически идеальным идеалом
джентльмена. Когда он берет, например, горсть желудей с
коза-стада стол и начинает высокопарно рассуждают Золотой
С возрастом мы чувствуем, насколько образован человек, как легко мелочи
жизни подсказывают ему великие свершения, и с каким наслаждением он
размышляет о том, что прекрасно и счастливо. Истина и пафос
характер становится еще более неотразимым, когда мы задумываемся о том, насколько
естественно, что безумие и бедствия героя проистекают из того же самого
изысканного чувства того, что есть добро.

Контраст с этой фигурой составляет фигура Санчо Пансы, который
воплощает в себе все обыденное, грубое и плебейское. И все же он
желает стать оруженосцем Дон Кихота, и своей доверчивостью и
преданностью показывает, какое влияние может оказать героическая и восторженная натура
на самых неповоротливых людей. У Санчо нет ни одного из инстинктов
своего хозяина. Он никогда не читал рыцарских книг и не стремился исправлять
несправедливости мира. Он, естественно, довольствуется своей корочкой и
своим луком, если их можно запить достаточным количеством плохого вина. Его хорошая
работящая жена так и не превратилась в его воображении в
несравненную Дульсинею. И все же Санчо следует за своим хозяином навстречу любой опасности,
разделяет его неудачу и многочисленные удары, которые обрушиваются на него,
и до конца надеется стать губернатором того острова, с которым
Когда-нибудь Дон Кихот вознаградит своего верного оруженосца.

Поскольку безумие Дон Кихота очеловечено его природным умом.
и храбрость, так что грубость и доверчивость Санчо смягчаются благодаря
его простому остроумию. Он изобилует пословицами. Он никогда не сможет увидеть
реальность ситуации, и упорно протестовать против его хозяина
дальновидный перелета. Он держится так долго, как он может получить свидетельство
его чувства, и его маленькие слабости плоти и духа. Но
в конце концов он сдается авторитету Дон Кихота и
историков рыцарства, хотя и не без определенной неохоты и
некоторых сохранившихся сомнений.

Характер Санчо достоин восхищения той правдивостью , с которой его
детали прорисованы. Черты грубияна, обжоры и труса
при случае самым естественным образом выходят на поверхность, но Санчо остается
терпеливым, добродушным крестьянином, преданным слугой и скромным
Христианин. Под прикрытием такого реалистичного несообразности, и
всепроникающий юмор, автор дал нам сатирическом изображении человека
природа не уступает, пожалуй, что обстановка на "Дон Кихот"
сам. Например: Дон Кихот, починив свой шлем, испытывает
его прочность ударом, который разбивает его вдребезги. Он чинит его немного
во второй раз, но сейчас, без суда, заместителей его, чтобы быть отныне
сильный и совершенный шлем. Санчо, когда его посылают отнести письмо
Дульсинее, забывает доставить его и выдумывает рассказ о своем
свидании с воображаемой дамой, чтобы доставить удовольствие своему господину.
Но вскоре, повторяя эту историю, он сам приходит к тому, что
верит в свою собственную ложь. Таким образом, самообман в "рыцаре" - это
нелепый эффект храбрости, а в "эсквайре" - не менее
нелепый эффект лени.

Приключения, с которыми сталкиваются эти два героя, естественно, только такие, как
тогда путешественники по дорогам Испании, скорее всего, наткнулись бы на
. Смысл истории зависит от знакомства и обыденности
ситуаций, в которых оказывается Дон Кихот, так что
абсурдность его притязаний может быть убедительно показана. Критики
единодушны в обвинении исключений, которые Сервантес позволил себе
внести в реализм своих сцен, где он ввел романтические истории
в повествование первой части. Сказки сами по себе
недостойны своего окружения и противоречат духу всего
книга. Сервантес, несомненно, уступил здесь отчасти своим привычкам рассказывать истории
, отчасти боязни монотонности в непрерывном описании
приключений Дон Кихота. Он избежал этой ошибки во второй части
и придумал посещение герцогского дворца и намеренную игру
с героем, чтобы разнообразить историю.

Большее разнообразие и единство все еще может, пожалуй, показаться желательно в
книги. Эпизоды связываются вместе, без особой последовательности, и
без какой-либо попытки разработать любой сюжет или персонажей.
Санчо, конечно, наконец-то вкусил губернаторства на своем островке, и
Дон Кихот на смертном одре обретает рассудок. Но этот вывод,
уместно и трогательно, как это, может прийти практически в любую точку
по ходу рассказа. Фактически, вся книга носит скорее характер
импровизации. Эпизоды сами напрашиваются на воображение
автора по мере его продвижения; факт, который придает им ту же самую
неожиданность, а иногда и ту же незавершенность, которой естественным образом обладают события
путешествия. Именно в гениальности такого рода
рассказ был какой-то воображаемый дневник, без общего эмо
структура. Интерес зависит от персонажей и происшествий
самих по себе; от плодовитости авторского вымысла, от изобретательности
поворотов, которые он придает истории, и от случайных сцен и
фигур, которые он описывает.

Когда мы однажды примем эту манеру написания художественной литературы - которую можно было бы
назвать манерой романиста до появления романа - мы можем
только восхищаться исполнением "Дон Кихота" как виртуозным в своем роде. Мы
находим здесь изобилие фантазии, которое никогда не бывает лишним для некоторых
вероятный и интересный инцидент; мы находим графическую силу, которая делает
живые и незабываемые многие второстепенные персонажи, пусть и слегка набросанные
; мы находим очарование страны, переданное небольшими штрихами
без каких-либо формальных описаний; и мы находим юмористическое и точное
воспроизведение нравов того времени. Все это передано в
плавном и легком стиле, изобилующем как характеристикой, так и пародией
разнообразными типами речи и композиции; и в целом все по-прежнему, но
фон для фигур Дон Кихота и Санчо, а также для
их приятная беседа, качество и пикантность которой сохраняются
до конца. Все эти достоинства в совокупности делают книгу одной из самых
неизменно восхитительных в мире, а также одной из самых
увлекательных. Редко смех был так оправдан, как тот, который
чтение "Дон Кихота" постоянно вызывает; редко оно находило
его причины в такой неподдельной фантазии, в таком глубоком и реальном контрасте, и
такое победоносное добродушие.

Возможно, иногда нам хочется, чтобы наши герои были избавлены от некоторых своих
синяков, и чтобы нас не просили так сильно радоваться беспорядочным связям.
избиения и порка. Но мы должны помнить, что эти триста
лет сделали европейскую расу гораздо более чувствительной к физическим
страданиям. Наши предки получали то сомнительное удовольствие от идеи
телесных корчей, которое мы до сих пор испытываем при описании
мук духа. Идея обоих зол, естественно,
неприятна утонченному уму; но мы с большей готовностью допускаем тот вид,
который привычка приучила нас считать неизбежным и который
личный опыт, весьма вероятно, приобрел старого друга.

"Дон Кихот", соответственно, пользовался всеобщей популярностью и
имел почетное право выполнения объекта, для которого он
было написано, что было напомнить вымысел от излишеств
книги о рыцарстве к изучению реальной жизни. Это простая цель,
которая была у Сервантеса и которую он признавал. Он был литератором с литературными
интересами, и идея, которая пришла ему в голову, заключалась в том, чтобы высмеять
абсурдность преобладающего литературного стиля. Богатая жилка, которую он
нащупал в концепции безумия и перевернутых вверх дном приключений Дон Кихота
, побудила его идти дальше. Тема и персонажи
углублялась под его руками, пока из пародии на определенный вид
романов история не стала угрожать превратиться в сатиру на человеческий идеализм.
В то же время Сервантес полюбил своего героя и сделал его, как
мы должны чувствовать, в некотором роде представителем своего собственного рыцарского
энтузиазма и постоянных разочарований.

Мы не должны, однако, видеть в этой трансформации любой глубокого заложения
по злому умыслу или удаленной значение. По мере того как сказка раскрывалась перед воображением
автора и привлекала его более пристальное и любящее внимание, он
естественно обогащал ее всем богатством своего опыта. Так же, как
он разнообразил его картинами обычной жизни и нравов, поэтому он
отягощал его бременем человеческой трагедии. Он оставил на нем отпечаток
своего собственного благородства и неудач бок о бок с летописью
своего времени и страны. Но в этом не было ничего преднамеренного. Он
говорил только из полноты своего сердца. Высшие мотивы и
символов было открыто ему его собственные импульсы, и
низкой его повседневного опыта.

В книге нет ничего, что наводило бы на мысль о преднамеренной сатире на
веру и энтузиазм в целом. Очевидная цель автора -
развлекать, а не упрекать или обескураживать. В его
пафосе нет ни горечи, ни отчаяния в его разочаровании; отчасти потому, что он сохраняет
здоровую нежность к этому непослушному миру, а отчасти потому, что его сердце
глубоко и всецело христианское. Он бы с
негодованием отверг интерпретацию его работы, которая увидела бы в ней
нападение на религию или даже на рыцарство. Его рождение и воспитание у
сделал его религиозным и по-рыцарски с самого начала, и он остался
так, по убеждениям до конца. Он был по-прежнему полон планов и надежд, когда
смерть настигла его, но он встретил ее с совершенной простотой, без
сетований на прошлое или тревоги за будущее.

Если бы мы могли спросить Сервантеса, какова, по его мнению, мораль "Дон Кихота"
, он, возможно, сказал бы нам, что она такова:
сила идеализма тратится впустую, когда он не признает реальности вещей
. Пренебрежение фактами повседневной жизни сделало абсурдными рыцарские романы
и предприимчивость Дон Кихота. Что такое
нужны, конечно, что идеализм должен быть возвращен, либо
в литературе или в жизни; но что в обоих случаях это должно быть сделано
эффективным путем лучшего приспособления к реальности, которую это изменит.

Нечто подобное было, надо полагать, Сервантес
собственное значение в своей притче. Но когда притчи являются такими прямыми и полными
описаниями жизни, какими является история Дон Кихота, они дают почти
столько же возможностей для разнообразных интерпретаций, сколько и личный
опыт людей в мире. Что мораль "Дон Кихота" должна быть
сомнительной и что каждый человек должен испытывать искушение увидеть в ней
выражение его собственных убеждений, в конце концов, является максимально возможным
похвала книге. Ибо мы можем заключить, что истина была
передана в нем, и что люди могут возвращаться к нему всегда, как к самой Природе
, чтобы обновить свои теории или забыть их и освежить
их воображение приковано к зрелищу живого мира.

 [Подпись: Г. Сантаяна]



РАССКАЗ О ХАРАКТЕРЕ И ЗАНЯТИЯХ ДОН КИХОТА


В деревне Ламанча, название которой я не имею ни малейшего желания вспоминать
не так давно жил один из тех джентльменов, которые держат
копье в стойке для копья, старый щит, поджарый рубака и
борзая для бега. Олла, приготовленная скорее из говядины, чем из баранины,
салат на большинство вечеров, обрезки по субботам, чечевица по пятницам и
голубь или около того дополнительно по воскресеньям, пропадал с тремя четвертями своего дохода
. Остальное пошло в камзоле из тонкого сукна и бархата
бриджи и туфли в тон на праздники, а в будние дни он сделал
смелый рисунок в лучшие свои сермяжные. В доме у него была экономка
за сорок, племянница моложе двадцати и парень для работы в поле и
рынок-место, который используется для седла рубить, а также обрабатывать
Билл-Хук. Возраст этого господина нашего и граничащая на пятьдесят;
он был выносливым человеком, худощавым, с изможденными чертами лица, очень рано вставал
и отличным спортсменом. Они будут утверждать, что его фамилия была Кихада
или Кесада (поскольку здесь есть некоторое расхождение во мнениях среди
авторов, пишущих на эту тему), хотя из разумных
из предположений кажется очевидным, что его звали Кихана. Это, однако,
- это мало важности в нашей сказке; этого будет достаточно, чтобы не
бездомных на волосок от истины в рассказе этого.

Тогда вы должны знать, что вышеупомянутый джентльмен, когда у него было свободное время
(которое было в основном круглый год), предавался
чтению рыцарских книг с таким пылом и жадностью, что он почти
полностью пренебрегал занятиями спортом на природе и даже
управлением своей собственностью; и его рвение и
увлечение достигли такой степени, что он продал много акров пахотной земли, чтобы купить книги
о рыцарстве, чтобы почитать, и принес домой столько из них, сколько смог достать.
Но из всех них ни один не нравился ему так сильно, как картины знаменитых
Сочинения Фелисиано де Сильвы, благодаря их ясности стиля и
сложному самомнению, были жемчужинами в его глазах, особенно когда в
своем чтении он натыкался на ухаживания и картели, где часто находил
отрывки вроде: "Причина неразумия, которым поражен мой разум,
настолько ослабляет мой разум, что я ропщу на твой
красота"; или еще: "Высокие небеса, небеса твоей божественности божественно
укрепляют тебя звездами, делают тебя достойным пустыни, которой заслуживает твое
величие". Чрезмерное тщеславие подобного рода у бедного джентльмена
потерял рассудок и лежал без сна, пытаясь понять их и
извлечь из них смысл; то, чего сам Аристотель не смог бы
понять или извлечь, если бы он снова ожил для этой особой
цели. Он совсем не спокойно относился к ранам, которые дон Бельянис
наносил и принимал, потому что ему казалось, что, какими бы великими ни были
хирурги, которые его вылечили, он, должно быть, прикрыл лицо и тело
весь в швах и шрамах. Однако он высоко оценил способ автора
закончить свою книгу обещанием этого нескончаемого приключения;
и много раз у него возникал соблазн взяться за перо и закончить это произведение
должным образом, как там предлагается, что, без сомнения, он бы и сделал, и
к тому же получилось бы удачное произведение, если бы не все большее и большее
поглощающие мысли мешали ему.

Он часто спорил со священником своей деревни (образованным
человеком и выпускником Сигуэнцы) о том, кто из них был лучшим
рыцарем, Пальмерин из Англии или Амадис из Галлии. Мастер Николас
деревенский цирюльник, однако, говорил, что ни один из них не сравнится с
рыцарем Феба, и что если бы кто-нибудь мог сравниться с
_him_ было не Galaor, брат Амадис Галлии, потому что он
дух, который был равен каждому поводу, и был не рыцарь finikin,
ни слезливой, как и его брат, в то время как в дело доблести он был
ни на йоту за ним. Короче говоря, он был настолько поглощен своими книгами,
что проводил ночи от заката до восхода солнца, а дни от
рассвета до темноты, корпя над ними; и при этом мало спал и много
чтение настолько высушило его мозги, что он потерял рассудок. Его фантазия росла.
Он наполнился тем, о чем раньше читал в своих книгах - чарами,
ссоры, сражения, вызовы, раны, ухаживания, любовь, мучения и
всевозможная невозможная бессмыслица; и это настолько завладело его умом, что
вся система выдумок, о которой он читал, была правдой, что для
для него ни одна история в мире не была более реальной. Он обычно говорил, что
Сид Руй Диас был очень хорошим рыцарем, но им он не был.
его нельзя было сравнить с Рыцарем Пылающего Меча, который одним ответным
ударом разрубил пополам двух свирепых и чудовищных гигантов. Он больше думал о
Бернардо дель Карпио, потому что в Ронсевалле он убил Роланда, несмотря на
чары, воспользовавшись хитростью Геракла, когда он
задушил Антея, сына Терры, в своих объятиях. Он высоко оценил
гигантского Морганте, потому что, хотя он и принадлежал к гигантской породе, которая
всегда высокомерна и плохо воспитана, он один был приветлив и
хорошо воспитан. Но больше всего он восхищался Рейнальдосом Монтальбанским; особенно
когда увидел, как тот выходит из своего замка и грабит всех подряд
он встретился и, оказавшись за морями, украл то изображение Магомета, которое,
как гласит его история, было полностью из золота. И устроить приступ
пинать в это предатель Ганелон, а он дал бы его
домработница, и племянницу в придачу.

Короче говоря, его разум покинул, додумай странное понятие
что когда-нибудь безумец в этом мире додумались: и что было, что ему показалось,
это было правильно и реквизита, а также для поддержки собственной чести
как к служению своей стране, что он должен сделать донкихот
о себе, бродят по миру в полном вооружении и на лошадях в
поиски приключений, и поставив себя на практике все, что он
читать как обычные практики странствующих рыцарей; восстанавливающее
каждый вид неправильно, и подвергая себя опасности и опасности от
что, в вопросе, он должен был пожать вечную славу и славу. Уже
бедняга видел себя коронованным, благодаря мощи своей руки, императором
Трапезунда, по крайней мере; и вот, увлеченный сильным наслаждением, которое он нашел
в этих приятных фантазиях он немедленно приступил к осуществлению своего плана
.

Первое, что он сделал, это почистил кое-какие доспехи, принадлежавшие
его прадеду и уже целую вечность валявшиеся забытыми в углу.
Изъеденные ржавчиной и покрытые плесенью. Он почистил и
отполировал его, как мог, но заметил в нем один большой недостаток;
на нем не было закрытого шлема, ничего, кроме простого мориона. Этот
недостаток, однако, восполнила его изобретательность, поскольку он смастерил нечто вроде
картонного шлема, который, надетый на морион, выглядел
как целый. Это правда, что для того, чтобы проверить, крепка ли она и
может ли выдержать удар, он вытащил свой меч и нанес ей пару ударов,
первый из которых в одно мгновение уничтожил то, на что у него ушла неделя
делай. Легкость , с которой он разбил его вдребезги , привела его в замешательство
отчасти, и чтобы защититься от этой опасности, он снова принялся за работу,
закрепляя изнутри железные прутья, пока не убедился в их
прочности; а затем, не желая больше экспериментировать с ними, он
прошел его и принял на вооружение как шлем самой совершенной конструкции.

Затем он приступил к осмотру его взломать, что, с большим Кварто, чем
реальный и больше пятен, чем коня Gonela, что "_tantum pellis
Эт fuit_ Осса" превзошел в его глазах Буцефал Александра или
в Babieca угрозыска. Четыре дня ушло на то, чтобы придумать название для
дать ему, потому что (как говорил он сам) он был не прав, что
лошади, принадлежащие рыцарем и знаменитым, и такие заслуги
его же, должна быть уникальное имя, и он стремился
адаптировать, с тем чтобы указать, что он был раньше, принадлежащих к
странствующий рыцарь, и каким он был тогда, ибо это было только разумно,что
своего хозяина, принимая новый персонаж, он должен принять новое имя, и
что это должен быть уважаемый и полного звучания одного, подобает
новый порядок и вызов он должен был последовать. И вот после того , как
в составе, вычеркнул, "отклонено", добавил, неубранные, и переделали
множество имен из своей памяти и фантазии, он решил по
называя его Росинанте, - в его мыслях благородным, звучным, и
существенным его условием, как взломать, прежде чем он стал тем, кем он
сейчас, в первую очередь все взломы в мире.

Подобрав имя для своей лошади, которое так пришлось ему по вкусу, он загорелся желанием
подобрать такое же для себя, и он еще восемь дней размышлял над этим
точка, пока, наконец, он не решился назвать себя Дон Кихотом,
откуда, как уже было сказано, авторы этого правдивого
истории говорилось, что его имя должно быть никаких сомнений
Куиксада, а вовсе не Кесада, как другие бы его. Однако вспоминая
что доблестный Амадис не был доволен, чтобы называть себя коротко Амадис
и ничего больше, но добавил, имя царства его и страны
сделать ее знаменитой, и назвал себя Амадис Галлии: он, как хороший
рыцарь, решил добавить на имя его и сам стиль не
Кихот Ламанчский; в котором, по его мнению, он точно описал
свое происхождение и страну и оказал им честь, взяв от
нее свою фамилию.

Итак, его доспехи быть вычищен, его Морион превратилась в шлем,
его окрестили, и он сам подтвердил, что он пришел к
вывод о том, что больше ничего не нужно сейчас, но обратите внимание на
дама влюблена, ибо странствующий рыцарь без любви была как
дерево без листьев или плодов, или тело без души. Как он сказал
самому себе: "Если за свои грехи или по счастливой случайности я наткнусь на какого-нибудь
великана поблизости, - обычное дело для странствующих рыцарей, - и
сокрушите его одним ударом, или рассеките его на части до пояса,
или, короче говоря, победите и подчините его, разве не будет хорошо
найди кого-нибудь, кому я мог бы послать его в подарок, чтобы он мог прийти
и упасть на колени перед моей милой леди в смиренном,
покорный голос произносит:- "Я великан Каракулиамбро, повелитель
острова Малиндрания, побежденный в единоборстве
недостаточно прославленный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, который
приказал мне предстать перед вашей светлостью, чтобы ваше высочество
распорядились мной по своему усмотрению"? О, как наш добрый джентльмен наслаждался
произнесением этой речи, особенно когда он придумал кого-нибудь
, кого можно было бы назвать своей Леди! История гласит, что в деревне неподалеку
его собственная очень симпатичная деревенская девушка, в которую он одно время был влюблен
хотя, насколько известно, она никогда об этом не подозревала и не придавала значения
задумывалась над этим вопросом. Ее звали Альдонса Лоренцо, и он
счел нужным присвоить ей титул Дамы своих мыслей; и после
некоторых поисков имени, которое не должно было ей не соответствовать
принадлежит и должно предполагать и указывать на принадлежность принцессы и знатной дамы
он решил назвать ее Дульсинеей дель Тобосо - она была из Эль
Тобосо - название, по его мнению, музыкальное, необычное и значимое, как
все те, которые он уже даровал самого себя и вещи
принадлежащие ему.



ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО С ДОН КИХОТОМ, КОГДА ОН ПОКИНУЛ ИНН


День, когда Дон Кихот покинул ИНН, так радостно, так весело, так
радость, очутившись окрестила рыцарем, что его радость была бы
в порыве коня, подпруги. Однако, вспомнив совет своего хозяина
относительно необходимых вещей, которые он должен был взять с собой, особенно это
имея в виду деньги и рубашки, он решил пойти домой и обеспечить
себя со всеми, а также со оруженосцем, ибо он рассчитывал на
нанял батрака, своего соседа, бедного человека с семьей,
но очень подходящего для должности оруженосца рыцаря. С
этот объект он повернул своего коня в сторону своего села, и
Россинанте, тем самым напомнили о его старых кварталов, вышел так быстро
что вряд ли он не топтать землю.

Он не успел уйти далеко, когда из зарослей справа от него, казалось, раздались
слабые крики, как будто кто-то попал в беду; и в тот момент, когда он
услышав их, он воскликнул: "Благодарение небесам за милость, которую они мне оказывают
, за то, что они так скоро предоставляют мне возможность исполнить
обязательство, которое я взял на себя, и собираю плоды своего честолюбия.
Эти крики, без сомнения, исходят от какого-то мужчины или женщины, нуждающихся в помощи, и
нуждающихся в моей помощи и защите"; и, повернувшись, он повернул Росинанта в
направлении, откуда, казалось, доносились крики. Он ушел, а
несколько шагов в лес, когда он увидел кобылу, привязанную к дубу, и связана с
еще и раздели до пояса вверх, юноша около пятнадцати
лет возраста, с которого раздается крик. И они были не без причины,
потому что похотливый фермер порол его ремнем и следил за каждым
удар с нагоняи и команд; повторять: "рот на замке, а
глаза открыть!" в то время как юноша ответил: "Я больше не буду этого делать, учитель"
мой; клянусь Божьей страстью, я больше не буду этого делать, и я больше позабочусь
о пастве в другой раз".

Увидев, что происходит, Дон Кихот сказал сердитым голосом:
"Невежливый рыцарь, тебе не подобает нападать на того, кто не может
защищайся; сядь на своего коня и возьми свое копье" (ибо к дубу, к которому была привязана кобыла, было прислонено
копье), "и я буду
дать тебе понять, что ты ведешь себя как трус". Фермер, увидев
до него этот показатель в полных доспехах, держа в руке копье через его
главу, предал себя за мертвого и ответил кротко:--"сэр рыцарь,
этот юноша, что я наказывал мой слуга, занятых на меня посмотреть
это стадо баранов, что у меня тяжело, и он это так небрежно, что я
потерять одну каждый день, и, когда я наказываю его за невнимательность и
плутовством он говорит, что я делаю это из niggardliness, чтобы избежать уплаты за него
зарплату я в долгу перед ним, и перед Богом, и в моей душе, он лжет."

"Лежит передо мной, подлый клоун!" - сказал Дон Кихот. "Клянусь солнцем, которое
да благословит нас господь, у меня есть намерение проткнуть тебя насквозь этим копьем. Заплати
ему немедленно, без лишних слов; если нет, клянусь Богом, который правит нами, я
покончу с тобой и уничтожу тебя на месте; освободи его
немедленно."

Фермер опустил голову и, не говоря ни слова, отвязал своего слугу,
которого Дон Кихот спросил, сколько должен ему хозяин.

Тот ответил: девять месяцев по семь реалов в месяц. Дон Кихот подсчитал их
, обнаружил, что получилось шестьдесят три реала, и сказал фермеру, чтобы тот
немедленно выплатил их, если он не хочет умереть за это.

Дрожащий клоун ответил, что при его жизни и клятвой, которую он дал
(хотя он и не давал никакой клятвы), это было не так уж много; ибо были
должны быть приняты во внимание и вычтены три пары обуви, которые он ему подарил
, и реал за два кровопускания, когда он был болен.

"Все это очень хорошо," сказал Дон Кихот; "но пусть обувь и
кровь сдает стоять в качестве зачета против ударов ты дал ему
без каких-либо причиной, ибо если он испорчен обуви вы заплатили
, вы повредили его тела, и если парикмахер взял кровь
у него, когда он был болен, ты ее нарисовал, когда ему было звука; так далее
что результат он вам ничего не должен".

"Трудность в том, сэр рыцарь, что у меня здесь нет денег; пусть Андрес
пойдет со мной домой, и я заплачу ему все, реал за реалом".

"Я пойду с ним!" - сказал юноша. - Нет, Боже упаси! нет, сеньор, ни за что на свете!
оказавшись со мной наедине, он содрал бы с меня кожу, как со Святого.
Варфоломей.

"Он не сделает ничего подобного", - сказал "Дон Кихот"; "у меня есть только
команду и он будет меня слушаться, и он поклялся мне, что по приказу
дворянский титул, который он получил. Я оставляю его свободным, и я гарантирую
оплата".

"Подумайте о том, что вы говорите, сеньор, - сказал юноша. - Этот мой наставник
не рыцарь и не получал никакого рыцарского ордена, ибо
это Хуан Халдудо Богатый из Кинтанара.

"Это не имеет значения", - ответил Дон Кихот. - "Могут быть рыцари Haldudos
; более того, каждый из них - сын своих дел".

"Это правда", - сказал Андрес, - "но этот мой хозяин... Какой работы?
он сын, если он отказывает мне в вознаграждении за мой пот и труд?"

"Я не отказываюсь, брат Андрес, - сказал фермер. - будь так добр,
пойдемте со мной, и я клянусь всеми рыцарскими орденами, какие только есть в мире,
заплатить вам так, как я договорился, реалом за реалом и
надушенно.

"Для парфюмерно я прощаю", - сказал "Дон Кихот"; "дать ему в
реалов, и я буду доволен; а вижу, что вы делаете, как у вас
присягу; если нет, с той же присягой клянусь вернуться и охота тебе
и наказать тебя; и я должен найти вас, хотя вы должны лежать ближе, чем
ящерица. И если вы желаете знать, кто возлагает на вас это повеление
чтобы вы были более твердо обязаны ему повиноваться, знайте, что я - тот, кто
доблестный Дон Кихот Ламанчский, В undoer обиды и
несправедливости; и Бог будет с вами, и имейте в виду, что у вас есть
обещал и клялся под те санкции, которые были уже
объявил вам".

С этими словами он пришпорил Росинанта и вскоре был вне досягаемости.
Фермер проследил за ним взглядом, и когда он увидел, что тот расчистил
лес и его больше не было видно, он повернулся к своему мальчику Андресу и
сказал: "Иди сюда, сын мой; я хочу заплатить тебе то, что я тебе должен, как приказал мне этот
разрушитель зла".

"Клянусь в этом, - сказал Андрес, - вашей милости будет хорошо посоветовано
повинуйтесь приказу этого доброго рыцаря - да проживет он тысячу
лет! - ибо, поскольку он доблестный и справедливый судья, клянусь Роке, если вы не
заплати мне, он вернется и сделает, как сказал ".

"Я тоже клянусь в этом", - сказал фермер. "Но поскольку я испытываю сильную
привязанность к вам, я хочу увеличить долг, чтобы увеличить
плата"; и, схватив его за руку, он снова привязал его к дубу,
где задал ему такую порку, что тот оставил его умирать.

[Иллюстрация: СЕРВАНТЕС]

"А теперь, мастер Андрес, - сказал фермер, - призовите того, кто исправляет ошибки;
вы найдете его не исправить, хотя я не уверен, что у меня есть
закончила с тобой, у меня есть хороший ум, чтобы содрать с тебя кожу живьем, как вы
боялись". Но, наконец, он развязал его и разрешил пойти поискать
своего судью, чтобы привести вынесенный приговор в исполнение.

Андрес ушел довольно подавленный, поклявшись, что отправится на поиски
доблестного Дон Кихота Ламанчского и расскажет ему, что именно произошло.
случилось, и все это должно было быть отплачено ему семикратно; если бы не
все это, он ушел, рыдая, в то время как его хозяин стоял и смеялся.

Так доблестный Дон Кихот исправил эту ошибку; и полностью
удовлетворенный тем, что произошло, поскольку он считал, что совершил
очень счастливое и благородное начало своего посвящения в рыцари, он отправился в путь
к своей деревне в совершенном самодовольстве, говоря тихим голосом
: "Что ж, пусть в этот день они назовут тебя счастливейшей из всех на земле
, о Дульсинея Тобосская, прекраснейшая из прекраснейших! с тех пор, как выпало
на твою долю подчинять своей воле и
удовольствиям рыцаря, столь прославленного, каким был и будет Дон Кихот Лос-Анджелесский
- Манча, который, как всему миру известно, вчера получил орден
рыцарство, и имеющий на день исправлять максимально неправильно и жалобы
что-нибудь несправедливость задуман и жестокости, творимые; кто в день
выдернул прут из рук вон там безжалостный угнетатель так бессмысленно
крепежные что ласковое дитя."

Теперь он вышел на дорогу, ответвляющуюся в четырех направлениях, и он сразу же
напомнили о тех перекрестках, где странствующие рыцари, останавливались, чтобы
рассмотрим какому пути им следует идти. Подражая им, он остановился.
на некоторое время и, глубоко обдумав это, он отдал Росинанте
его голова, подчинивший свою волю воле своего наемного работника, который последовал за
его первым намерением, которое состояло в том, чтобы направиться прямо к его собственной
конюшне. Пройдя около двух миль, Дон Кихот заметил
большую группу людей, которые, как впоследствии выяснилось, были из Толедо
торговцы, направлявшиеся за шелком в Мурсию. Их было шестеро.
они ехали под солнцезащитными козырьками в сопровождении четырех слуг верхом и
трех пеших погонщиков мулов. Едва Дон Кихот заметил их, как
им овладела фантазия, что это, должно быть, какое-то новое приключение; и чтобы
помогите ему, насколько он мог, воспроизвести те отрывки, о которых он читал
в его книгах, вот, кажется, один, сделанный специально, который он
решил попробовать. Так, с благородной осанкой и определение его
исправлена себя крепко в стременах, получил свое копье наготове, принес его
щит перед грудью, и сажать себя в середине
дороги, стояли, ожидая приближения этих странствующих рыцарей, за такое он
теперь считают и считали их; и когда они подошли достаточно близко
видеть и слышать, - воскликнул он с надменным жестом:--"весь мир
стоять, пока весь мир признать, что во всем мире нет
девичья справедливее, чем императрица Ламанчи", " несравненная Дульсинея дель
Тобосо".

Торговцы остановились при звуке этого языка и при виде
странной фигуры, произносившей его, и по фигуре, и по языку
сразу догадались о помешательстве их владельца; однако они хотели узнать
спокойно, какова была цель этого признания, которого от них потребовали
и один из них, который довольно любил пошутить и был очень
сообразительный, сказал ему: "Сэр рыцарь, мы не знаем, кто этот добрый
леди - это то, о чем ты говоришь; покажи ее нам, ибо, если она такая
красавица, как ты говоришь, от всего сердца и без всякого давления мы
признаемся в правде, которая требуется от нас с твоей стороны ".

"Если я покажу ее вам", - ответил "Дон Кихот", "какая заслуга бы
вы исповедуя истину, так проявляется? Существенный момент заключается в том,
что, не видя ее, вы должны верить, исповедовать, утверждать, клясться и
защищать это; иначе вам придется сразиться со мной в битве, плохо подготовленным
высокомерный сброд, которым вы являетесь: и идите вперед, один за другим, по порядку.
того требует рыцарство, или все вместе, как того требует обычай и подлость
обычай вашей породы; здесь я жду вас, полагаясь на
справедливость дела, которое я отстаиваю ".

"Сэр рыцарь, - ответил торговец, - я умоляю вашу милость от имени
нынешнего общества принцев избавить нас от обвинения нашей
совести в признании того, чего мы никогда не видели и не слышали
из, и к тому же в ущерб императрицам и королевам
Алькаррии и Эстремадуры, ваша милость будете довольны
показать нам какой-нибудь портрет этой дамы, хотя бы размером не больше
зерна пшеницы; для резьбы складывается на балу, и в этом
как мы должны быть довольны и легко, и вы будете содержания и
приятно: нет, я считаю, что мы уже так далеко с тобой договорились, что
хотя ее портрет должен показать ей, слепой на один глаз, и
перегонка киноварь и сера от других, мы бы
тем не менее, для того, чтобы удовлетворить ваше высокоблагородие, говорю все в ее пользу, что вы
желание".

- Ничего подобного она не производит, мерзкий сброд, - сказал Дон Кихот,
пылая от ярости. - Ничего подобного, говорю вам, только амбру и
циветта хлопок; ни она, одноглазый и горбатый, но прямее
чем Гвадаррама шпинделя: но вы должны платить за богохульство вы
произнесенные против красоты, как моя леди".

И так сказав, он взял с выравнивающими копье против того, кто имел
говорят, с такой яростью и неистовством, которое, если удача не надуманный
что Росинанте должен споткнуться на полпути и спускайтесь вниз, он бы пошел
тяжело с высыпаниями трейдера. Росинант упал, а за ним и его хозяин.
хозяин прокатился по земле некоторое расстояние; и когда он попытался
подняться, он не смог, настолько обременен он был копьем, щитом,
шпоры, шлем, и вес его старые доспехи; и все это время он
изо всех сил пытался встать, он повторял: "летать не, трусы и
caitiffs! останься, ибо не по моей вине, а по вине моего коня я растянулся здесь.
"

Один из сопровождавших его погонщиков мулов, в котором не могло быть много добродушия
, услышав, как бедняга, распростертый ниц, бушует в таком
стиле, не смог удержаться от того, чтобы не дать ему в ответ по ребрам;
и, подойдя к нему, он схватил его копье и, переломив его на
куски, одним из них он начал так колотить нашего Дон Кихота, что,
несмотря на это и несмотря на его броню, он измельчают его, как
мера пшеницы. Его хозяева кричали, чтобы он не налегал так сильно и
оставил его в покое, но у погонщика взыграла кровь, и ему было все равно
прекратить игру, пока он не выплеснет остаток своего гнева; и
собрав оставшиеся обломки копья, он закончил
выстрелом в несчастную жертву, которая, несмотря на ураган палок,
дождь, обрушившийся на него, не переставал угрожать небу, и земле, и разбойникам
такими они ему казались. Наконец погонщик мулов устал,
а торговцы продолжали свой путь, унося с собой вещества для
говорить о бедолаге, который был cudgeled. Он, когда обнаружил, что
остался один, предпринял еще одну попытку подняться; но если он не смог, когда
был цел и невредим, как он мог подняться после того, как его избили и
почти разорвали на куски! И все же он считал себя счастливчиком, поскольку
ему казалось, что это обычная неудача странствующего рыцаря, и
полностью, как он считал, по вине его лошади. Однако, избитые в
тело, как он был, подняться было выше его сил.



ДОН КИХОТ И САНЧО ПАНСА ВЫЛАЗКУ: И ПРИКЛЮЧЕНИЕ С
Ветряные мельницы


Он оставался дома пятнадцать дней очень тихо, не проявляя никаких
признаков желания вернуться к своим прежним заблуждениям; и в течение
этого времени он вел оживленные дискуссии с двумя своими сплетниками, викарием
и цирюльник, по тому пункту, который он утверждал, что странствующие рыцари были
тем, в чем мир нуждался больше всего, и что в нем должно было быть
завершено возрождение странствующего рыцарства. Викарий иногда
противоречил ему, иногда соглашался с ним, ибо если бы он не
соблюдай он эту предосторожность, он не смог бы образумить его
.

Тем временем Дон Кихот работал над батраком, своим соседом,
честным человеком (если, конечно, такое звание можно присвоить бедняку),
но с очень небольшим количеством ума в голове. Одним словом, он так уговорил его
, и с такими уговорами и обещаниями, что бедный клоун решился
отправиться с ним в вылазку и служить ему в качестве эсквайра. Дон
Кихот, среди прочего, сказал ему, что он должен быть готов отправиться с ним.
с радостью, потому что в любой момент может произойти приключение, которое может
завоюйте остров в мгновение ока и оставьте его губернатором.
На эти и им подобные обещания Санчо Панса (так рабочий был
называют) покинул жену и детей, и заниматься собой в качестве оруженосца его
сосед. Затем Дон Кихот принялся добывать немного денег; и продавая
одну вещь и закладывая другую, и в каждом случае совершая невыгодную сделку,
он собрал изрядную сумму. Он запасся щитом, который
выпросил взаймы у друга, и восстановил свой потрепанный шлем.
как мог, он предупредил своего оруженосца Санчо о дне и часе, когда он вернется.
предполагал, что он может представлять себя то, что ему показалось
самое необходимое. Прежде всего, он повелел ему взять _alforjas_ с ним.
Другой сказал, что так и сделает, и что он намеревался взять с собой еще и очень хорошую задницу.
У него была задница, поскольку он не очень любил ходить пешком. Насчет задницы,
Дон Кихот немного поколебался, пытаясь вспомнить, не припоминается ли ему
какой-нибудь странствующий рыцарь, везущий с собой эсквайра верхом на осле, но
в его памяти не всплыло ни одного примера. Несмотря на все это, однако, он
решил взять его; намереваясь предоставить ему более почетное положение.
вскочите на коня, когда представится такая возможность, забрав лошадь
первого невежливого рыцаря, с которым он столкнется. Он сам снабдил себя
рубашками и другими вещами, какими мог, согласно
совету, который дал ему хозяин; когда все было улажено и сделано,
не попрощавшись, Санчо Панса со своей женой и детьми или Дон
Дон Кихот его экономка и племянница, они отправились невиданные
кто-нибудь из деревни одну ночь, и сделал такой хороший путь в
естественно, что при дневном свете они держали себя в безопасности от
открытие, даже искать их.

Санчо скакал на осле, как патриарх, со своими альфорьясами и
бота_, страстно желая вскоре увидеть себя губернатором острова, который обещал ему его
хозяин. Дон Кихот решил, По же
маршрут и дорогу он принял во время своего первого путешествия, что за Кампо
- де-Монтьель, которой он путешествовал с меньшим дискомфортом, чем на прошлой
случаю; ибо как было раннее утро, и лучи солнца упали на
их наклонно, тепло, не огорчал их.

И теперь Санчо Панса сказал своему хозяину: "Ваша милость позаботится о том, чтобы,
Сеньор Странствующий рыцарь не забыл об острове, который вы обещали
я, потому что, будь он когда-нибудь таким большим, я смогу им управлять ".

На что Дон Кихот ответил: "Ты должен знать, друг Санчо Панса,
что это было в большой моде у странствующих рыцарей
старые, чтобы сделать своих оруженосцев губернаторами островов или королевств, которые они завоевали
и я полон решимости, что с моей стороны не будет отказа от
столь либерального обычая; напротив, я намерен улучшить его, ибо
иногда, и, возможно, чаще всего, они ждали, пока их
оруженосцы состарятся, а затем, когда им надоест служба, и
в тяжелые дни и еще более ужасные ночи им присваивали тот или иной титул
графа или, самое большее, маркиза какой-нибудь долины или провинции, более или
меньше; но если ты будешь жив, и я буду жив, вполне может быть, что еще до истечения шести
дней я, возможно, завоюю какое-нибудь королевство, от которого зависят другие
, и это будет как раз то, что позволит тебе короноваться
король одного из них. И тебе не нужно считать это чудесным, ибо вещи
и шансы выпадают на долю таких рыцарей столь беспрецедентными и
неожиданными способами, что я мог бы легко дать тебе даже больше, чем обещаю
тебе.

"В этом случае", - сказал Санчо Панса, "если я должен стать королем на один
из тех чудес, ваша милость говорит, даже Хуана Гутьеррес, моя старая
женщина, пришли бы быть королевой, и мои дети-инфантес".

"Ну, кто в этом сомневается?" - сказал Дон Кихот.

"Сомневаюсь", - ответил Санчо Панса; "потому что со своей стороны я
убежден в том, что хотя Бог изольет царства на земле, не
один из них будет соответствовать глава Марий Гутьеррес. Позвольте мне сказать вам,
сеньор, она не стоит двух мараведи для королевы; графиня подойдет
ей больше, и то только с Божьей помощью.

- Предоставь это Богу, Санчо, - возразил Дон Кихот, - ибо он даст ей то, что ей больше всего подходит.
но не недооценивай себя настолько, чтобы прийти
довольствоваться чем-то меньшим, чем быть губернатором провинции".

- Не стану, сеньор, - ответил Санчо, - тем более что у меня в вашем подчинении есть человек
такого качества, который сможет дать мне
все, что мне подойдет и что я смогу вынести".

В этот момент они увидели тридцать или сорок ветряных мельниц, которые
есть на той равнине, и как только Дон Кихот увидел их, он сказал
своему оруженосцу: "Фортуна устраивает наши дела лучше, чем мы сами.
мы сами могли бы сформировать свои желания; посмотри туда, друг Санчо
Панса, где присутствуют тридцать или более чудовищных великанов, всех
с которыми я намерен вступить в бой и убить, и с чьей добычей мы
мы начнем сколачивать наше состояние; ибо это праведная война, и
это доброе дело Бога - стереть с лица земли столь порочное племя
".

"Какие великаны?" спросил Санчо Панса.

"Те, кого ты видишь там, - ответил его хозяин, - с длинными руками";
и у некоторых они почти в две лиги длиной.

- Взгляните, ваша милость, - сказал Санчо, - то, что мы видим, - это не великаны,
а ветряные мельницы, и то, что кажется их руками, - это паруса, которые
вращаемые ветром, приводят в движение жернова.

"Легко видеть, - ответил Дон Кихот, - что ты не привык к таким приключениям"
это великаны; и если ты боишься,
избавься от всего этого и предайся молитве, пока я
вступлю с ними в жестокий и неравный бой".

С этими словами он пришпорил своего коня Росинанта, не обращая внимания на
крики, которые его оруженосец Санчо посылал ему вслед, предупреждая, что большинство
конечно, это были ветряные мельницы, а не гиганты, на которых он собирался напасть.
Однако он был настолько уверен, что они были гигантами, что он ни слышал
крики Санчо, ни воспринимается, как он был, кем они были; но
сделанные на них, крича: "летать не, трусы и подлые существа, ибо это
один рыцарь, который нападает на вас!"

В этот момент подул легкий ветерок, и большие паруса начали раздуваться.
Увидев это, Дон Кихот воскликнул: "Хотя вы процветаете больше
вооруженнее великана Бриарея, тебе придется считаться со мной.

Говоря так и отдавая себя от всего сердца своей даме
Дульсинея, умоляя ее поддержать его в такой опасности, с лансом наготове
прикрываемый своим щитом, он атаковал во весь опор Росинанта
скакал галопом и обрушился на первую мельницу, которая стояла перед ним; но когда
он вонзил острие копья в парус, ветер закружил его с
такая сила, что копье разлетелось на куски, разметав его вместе с собой
лошадь и всадника, которые покатились по равнине в плачевном состоянии
. Санчо поспешил к нему на помощь так быстро, как только мог его осел
и когда он поднялся, то обнаружил, что тот не может пошевелиться, от такого потрясения
Росинанте упал вместе с ним.

- Да благословит меня Бог! - воскликнул Санчо. - Разве я не предупреждал вашу милость, чтобы вы помнили, что это такое?
это были всего лишь ветряные мельницы. и никто не мог бы
ошибиться на этот счет, кроме того, у кого в голове было что-то подобное
".

"Тише, друг Санчо", - ответил Дон Кихот; "война подробнее
чем любых других подвержены частым колебаниям; и более того я
думаю, и это правда, что тот же самый мудрец Фристон, кто нес
мои исследования и книги превратил этих великанов в мельницы, чтобы
отнять у меня славу, победив их,--такова вражда, которую он несет
меня; но в конце концов его нечестивого искусства поможет, но мало против моего
хороший меч".

"Бог распорядится так, как он может", - сказал Санчо Панса и, помогая ему подняться,
снова посадил его на Росинанте, плечо которого было наполовину вывихнуто; и затем,
обсуждая недавнее приключение, они двинулись по дороге в Пуэрто
Lapice, ибо там, - сказал Дон Кихот, они не могли не найти
приключения в изобилии и разнообразии, так как он был великим проходным двором.



САНЧО ПАНСА И ЕГО СУПРУГА ТЕРЕСА ПРОНИЦАТЕЛЬНО КОНВЕРС


Переводчик этой истории, когда он приступит к написанию этой пятой
глава, говорит, что он считает ее апокрифической, потому что в ней Санчо
Панза говорит в стиле, непохожем на тот, который можно было бы ожидать
учитывая его ограниченный интеллект, и говорит вещи настолько тонкие, что он сам этого не делает
не думаю, что возможно, что он мог бы их придумать; однако, желая
из-за выполнения возложенной на него задачи он не хотел оставлять это без перевода
и поэтому он продолжил::--

Санчо вернулся домой в таком радостном расположении духа, что его жена заметила его
счастье на расстоянии полета стрелы, настолько сильное, что это заставило ее спросить его: "Что
понял ли ты, друг Санчо, что так радуешься?"

На что он ответил: "Жена, если бы на то была воля Божья, я был бы очень
рад, что не так доволен, как кажусь".

"Я не понимаю тебя, муженек, - сказала она, - и я не знаю, что
ты имеешь в виду, говоря, что был бы рад, если бы на то была воля Божья, не быть
очень доволен; при всей моей глупости, я не знаю, как можно находить удовольствие
в том, чтобы не иметь его."

- Послушай, Тереза, - ответил Санчо, - я рад, потому что решил
я решил вернуться на службу к моему господину Дон Кихоту, который означает
отправиться в третий раз на поиски приключений, и я отправляюсь с ним
опять же, для моих потребностей будет именно так, а также надежду на то, что
ура мне казалось, что я могу найти еще сотню корон, как
те, которые мы провели, хотя мне грустно покидать тебя и
дети; и если Господу будет угодно позволить мне иметь свои ежедневные
хлеб, не замочив ног, так и дома, не взяв меня на распутья и
-дороги пересекаются-и он мог бы это сделать за символическую плату, всего лишь желают это
очевидно, Мое счастье было бы более твердого и прочного, для
счастье это мешалось с печалью на оставление тобою; так что я был
прав, говоря, что я был бы рад, если бы на то была воля Божья, не быть здоровым
доволен."

- Послушай, Санчо, - сказала Тереза, - с тех пор как ты присоединился к
странствующий рыцарь, ты говоришь такими окольными путями, что нет никакого
понимаю тебя.

- Достаточно того, что Бог понимает меня, жена, - ответил Санчо, - ибо он
понимает все на свете; этого будет достаточно; но учти, сестра, ты
нужно внимательно присматривать за Дапплом в течение следующих трех дней, чтобы он мог
быть в состоянии взять оружие; удвоьте ему корм и позаботьтесь о вьючном седле и
другая упряжь, ибо мы связаны не на свадьбу, а для того, чтобы отправиться
объехать весь мир, и поиграть в "отдавай" с великанами, драконами и
монстрами, и услышать шипение, рев, мычание и завывания;
и даже все это было бы лаванды, если мы с ней не считаться с
Yanguesans и зачарованных мавров".

"Я знаю достаточно хорошо, муж", - сказала Тереза, "что оруженосцы странствующих не
даром едят свой хлеб, и поэтому я буду всегда молиться нашему
Господи, да избавит тебя поскорее от всей этой тяжелой участи".

- Вот что я тебе скажу, жена, - сказал Санчо, - если бы я не ожидал вскоре увидеть
себя губернатором острова, я бы упал замертво на месте.
на месте.

"Ну что ж, муженек, - сказала Тереза, - оставь курицу в живых, пусть даже с
ее цыпленком; живи, и пусть дьявол заберет все правительства в мире".
мир: вы вышли из чрева своей матери без правительства, вы
жили до сих пор без правительства, и когда на то будет воля Божья
вы сойдете в могилу или вас понесут в могилу без правительства. Как
много в мире людей, которые живут без правительства, и
все равно продолжают жить, и их причисляют к числу
людей. Лучший соус в мире - это голод, и поскольку бедняки
не без этого, они всегда едят с аппетитом. Но ум, Санчо,
если на удачу вы должны найти себя с государством, не
забудь меня и ваших детей. Помните, что Санчико уже совершеннолетний.
пятнадцать, и правильно, что он должен пойти в школу, если его дядя
аббат хочет подготовить его для Церкви. Учтите также,
что ваша дочь Мария-Санча не умрет от горя, если мы поженимся на ней.;
потому что у меня есть подозрения, что она так же стремится заполучить мужа, как и ты
заполучить правительство; и в конце концов, дочь лучше выглядит больной
замужней, чем обеспеченной.

"Клянусь своей верой, - ответил Санчо, - если Бог приведет меня к какому-либо правлению"
"Я намерен, жена, найти такую прекрасную партию для Марии-Санчи"
что никто не сможет приблизиться к ней, не назвав ее "миледи".

- Нет, Санчо, - возразила Тереза, - выдай ее замуж за равного себе, это самый надежный план.
ведь если ты переоденешь ее из деревянных башмаков в туфли на высоких каблуках.
туфли, из серой фланелевой нижней юбки - обручи и шелковые платья,
из простого "Марика" и "ты" - "Донья Такая-то" и "моя
леди", девушка не будет знать, где она находится, и на каждом шагу она будет
допустит тысячу грубых ошибок, которые покажут, какая у нее грубая нить.
домотканый материал."

- Ну и дурак же ты, - сказал Санчо. - Нужно только попрактиковаться в этом два
или три года, и тогда достоинство и благопристойность придутся ей так же легко, как
перчатка, а если нет, то какое это имеет значение? Позволь ей быть "моей леди" и не обращай внимания
что бы ни случилось.

- Оставайся на своем месте, Санчо, - ответила Тереза. - не пытайся подняться выше.
помни пословицу, которая гласит: "Вытирай
нос сыну твоего соседа и возьми его в свой дом."Прекрасно".
Действительно, было бы выдать нашу Марию замуж за какого-нибудь знатного графа или
величественный джентльмен, который, когда им овладевало чувство юмора, оскорблял ее и называл
ее "воспитанной клоуном", "дочерью кузнечика" и "прядильной девчонкой". Я
я не для этого воспитывала свою дочь все это время, я могу
сказать тебе, муж. Ты приносишь домой деньги, Санчо, и оставляешь женитьбу
она на моем попечении: есть Лопе Точо, сын Хуана Точо, крепкий,
молодой человек, которого мы знаем, и я вижу, что он не смотрит кисло на девушку
и с ним, одним из наших, она будет удачно выдана замуж, и
она всегда будет у нас перед глазами, и мы все станем одной семьей,
родители и дети, внуки и зятья, а также мир и
благословение Божье будут пребывать среди нас; так что не женись на ней в
тех дворах и великолепных дворцах, где они не будут знать, что с ней делать.
она, или она сама, что из себя сделать.

"Почему, ты идиот, и жена за Варавву", - сказал Санчо, - "что ты имеешь в виду
пытаясь, без почему и зачем, чтобы удержать меня от женитьбы на моей
дочь к тому, кто подарит мне внуков, которые будут называться
'Ваша Светлость'? Послушай, Тереза, я всегда слышал, как мои старшие говорили:
тот, кто не знает, как воспользоваться удачей, когда она приходит
по его словам, не имеет права жаловаться, если она дает ему едешь, дальше будешь; и теперь
что это стучится в нашу дверь, она не пойдет на это внимания; сообщите нам
перейти на пользу бризом, который дует на нас." (Именно такого рода разговоры о
и то, что Санчо говорит ниже, заставили переводчика "Истории
" сказать, что он считает эту главу апокрифической.) "Разве вы не понимаете,
ты животное, - продолжал Санчо, - что для меня было бы хорошо перейти
в какое-нибудь прибыльное правительство, которое вытащит нас из трясины и
женись на Мари-Санче, которая мне нравится, и ты сам найдешь себя
называется 'Донья Тереса Панса, и сидел в церкви на прекрасный ковер и
подушек и драпировок, Несмотря и вопреки всем рожденным
дамы городка? Нет, оставайся такой, какая ты есть, не становись ни больше, ни меньше
, как фигура на гобелене.--Давай больше не будем говорить об этом, потому что
Санчика будет графиней, говори что хочешь.

"Ты уверен, что все вы говорите, муж?" ответила Тереза. "Ну, для всех
что, боюсь, это звание графини для моей дочери, будет ее
разруха. Делайте, что хотите, делайте из нее герцогиню или принцессу, но я
могу сказать вам, что это будет не по моей воле и согласию. Я всегда была
я сторонник равенства, брат, и мне невыносимо видеть, как люди напускают на себя вид, не имея на это никакого права.
важничают. Они назвали меня Терезой при моем крещении
- простое имя, без каких-либо дополнений или пометок, или
бахрома донов или Доньяс; Каскахо было именем моего отца, и, поскольку я
твоя жена, меня зовут Тереза Панса, хотя по праву я должна была бы называться
Тереза Кашкахо; но "короли идут туда, куда велят законы", и я
довольствоваться этим названием, не добавляя к нему "Дон", чтобы
сделать его таким тяжелым, что я не смогу его нести; и я не хочу усложнять
люди говорят обо мне, когда видят, как я выхожу одетая как графиня или
жена губернатора, потому что они сразу скажут: "Посмотрите, какой вид имеет эта шлюха
! Еще вчера она всегда пряла лен и привыкла
ходить к мессе с подолом нижней юбки через голову вместо
накидка; и вот она ходит сегодня в платье с обручем и брошками
и важничает, как будто мы ее не знаем! "Если Бог сохранит меня в мои семь
чувств, или пяти, или какого бы числа у меня ни было, я не собираюсь доводить себя до такого состояния.
иди ты, брат, и будь правительством или
островитянин, и хвастайся, сколько тебе заблагорассудится, ибо, клянусь душой моего
мама, ни я, ни моя дочь не собираемся покидать нашу деревню ни на шаг
порядочная женщина должна сидеть со сломанной ногой
дома, а быть чем-то занятой - праздник добродетельной девушки; будь
отправляйся навстречу своим приключениям вместе со своим Дон Кихотом, а нас оставь наедине с
нашими злоключениями, ибо Бог исправит их для нас так, как мы того заслуживаем
. Я не знаю, я уверен, кто зафиксировал " Дон " к нему, что
ни отец, ни дед никогда не было".

"Я заявляю, что в твоем теле поселился какой-то дьявол!" - сказал Санчо.
"Помоги тебе Бог, женщина, сколько всего ты связала воедино".,
одно за другим, без головы и хвоста! Какое отношение имеют Каскахо, и эти
броши, и пословицы, и важничанье к тому, что я говорю? Послушай
сюда, дурак и олух (ибо так я могу называть тебя, когда ты не понимаешь
моих слов и убегаешь от удачи), если бы я сказал, что мой
дочь должна была броситься с башни или отправиться странствовать по миру
как хотела сделать инфанта Донья Уррака, вы были бы правы в
не уступает моей воле; но если в одно мгновение, меньше, чем в
мгновение ока, я положу "Дон" и "миледи" ей на спину, и
вытащите ее из жнивья и положите под навес, на возвышение,
и на кушетку с большим количеством бархатных подушек, чем во всех Альмохадах мира.
Марокко когда-либо было в их семье, почему ты не соглашаешься и не подчиняешься
моим желаниям?"

"Ты знаешь почему, муженек?" Тереза ответила: "Из-за пословицы
которая гласит: "Кто прикрывает тебя, тот открывает тебя". На бедняка люди
бросают только быстрый взгляд; на богатого они не сводят глаз; и если
упомянутый богач когда-то был бедняком, вот тогда-то и появляются
насмешки, сплетни и злоба злословов; а на улицах
здесь они роятся густо, как пчелы ".

- Послушай, Тереза, - сказал Санчо, - и послушай, что я сейчас собираюсь
сказать тебе; может быть, ты никогда в жизни этого не слышала, а я нет
изложу свое мнение, ибо то, что я собираюсь сказать, - это мнение
его Преподобия проповедника, который проповедовал в этом городе прошлым Великим постом, и
который сказал, если я правильно помню, что все настоящее, что видят наши глаза
, предстает перед нами и остается, фиксируясь на
нашей памяти гораздо лучше и убедительнее, чем прошлое." (Эти
наблюдения, которые делает здесь Санчо, являются другими из-за
переводчик говорит, что считает эту главу апокрифической,
поскольку она выходит за рамки возможностей Санчо.) "Откуда она возникает," он
продолжил: "Когда мы видим, что любой человек, хорошо одетый и делает
рисунок с богатой одежды и свитой слуг, он, кажется, ведет
и заставляют нас невольно уважать его, Хотя память может в то же
время вспомнить нам униженного состояния, в котором мы его видели, но
который, будь он может быть бедность или низкое рождение, теперь
ушли в прошлое не существует, а единственное, что имеет какое-либо
существование-это то, что мы видим перед собой; и если этот человек, которому фортуна
поднял от своей первоначальной скромного состояния (это были те самые слова
падре использовать) в своей нынешней высоты процветания, быть воспитанным,
щедрый, вежливый ко всем, не стремясь соперничать с теми, чьи
дворянство имеет древнее свидание,--от этого зависит, Тереза, никто не будет
помню, что он был, и каждый будет уважать то, что он является, за исключением
действительно, завистливый, у которого нет денег-это безопасно".

"Я не понимаю тебя, муженек", - ответила Тереза. "Делай, что хочешь,
и не забивай мне голову больше никакими речами и разглагольствованиями; и
если ты решила сделать то, что говоришь...

- Тебе следовало бы сказать "Решила", женщина, - сказал Санчо, - а не "изменила".

- Не вздумай пререкаться со мной, муж мой, - сказала Тереза. - Я
говорю так, как угодно Богу, и не прибегаю к неуместным фразам; и я
скажем, если вы стремитесь к созданию правительства, возьмите с собой своего сына Санчо
и с этого времени учите его, как управлять государством;
ибо сыновья должны наследовать ремеслам своих отцов и учиться им".

- Как только я получу правительство, - сказал Санчо, - я пошлю за ним.
по почте я пришлю тебе деньги, в которых у меня не будет недостатка,
ибо у людей никогда не бывает недостатка в том, чтобы одалживать это губернаторам, когда
у них этого нет; и ты одень его так, чтобы скрыть, кто он есть,
и сделай так, чтобы он выглядел тем, кем он должен быть ".

"Вы посылаете деньги," сказала она, "и я одену его на тебя как
хорошо, как вам будет угодно".

"Тогда мы договорились, что наша дочь станет графиней", - сказал
Санчо.

"День, который я вижу ее графиня", - ответила Тереза, "это будет
для меня, как будто я был похоронить ее; но еще раз говорю Делайте, как вам
пожалуйста, по Мы, женщины, рождены, чтобы это бремя послушания к нашей
мужья, хотя они и собак;" и с этим она стала плакать в
совершенно серьезно, как будто она уже видела Sanchica мертв и похоронен.

Санчо утешал ее, говоря, что, хотя он и должен сделать ее графиней,
он будет откладывать это как можно дольше. На этом их беседа подошла к концу
, и Санчо вернулся, чтобы повидать Дон Кихота и сделать
приготовления к их отъезду.



О ВОСХИТИТЕЛЬНОЙ БЕСЕДЕ САНЧО ПАНСЫ С ГЕРЦОГИНЕЙ


История свидетельствует, что Санчо не спал в тот день, но, чтобы
сдержать свое слово, пришел, прежде чем хорошо поужинать, навестить
герцогиня; которая, находя удовольствие в том, чтобы слушать его, усадила его
рядом с собой на низенькую скамеечку, хотя Санчо из чистого воспитания
не хотел садиться; герцогиня, однако, сказала ему, что он должен сесть
как губернатор и говорить как оруженосец, поскольку в обоих отношениях он был достоин
даже о кресле Сида Руя Диаса, Кампеадора. Санчо пожал
плечами, подчинился и сел, а все девушки герцогини и
дуэньи собрались вокруг него, ожидая в глубоком молчании, что
он скажет. Однако первой заговорила герцогиня,
говорю,--"Теперь, когда мы одни, и что здесь нет никого, чтобы
подслушать нас, я был бы рад, если губернатор сеньор бы освободить меня
сомнения у меня, выходящую из истории Великой Дону
"Дон Кихот", который сейчас печатается. Первое: поскольку достойный Санчо никогда
не видел Дульсинею, - я имею в виду леди Дульсинею Тобосскую, - и не брал Дона
Письмо Кихота к ней, - ибо оно было оставлено в записной книжке в
Сьерра-Морена, как он посмел изобрести ответ и все такое
о том, что ее нашли просеивающей пшеницу, - вся эта история была обманом
и ложь, наносящая такой ущерб несравненной Дульсинее
доброму имени; вещь, которая совсем не подобает характеру и
верности хорошего оруженосца?

При этих словах Санчо, не произнося ни одного в ответ, встал со своего
стул, и с бесшумными шагами, с его телом склонилась и его палец на
его губы, обойдя комнату, подняв завесы; и это
готово, он вернулся на свое место и сказал:"Теперь, сеньора, что у меня есть
видно, что нет никого, кроме случайных прохожих, слушая нас на
потихоньку, я отвечу, что вы просили меня, и все вы спросите меня,
без страха и трепета. И первое, что я должен сказать, это то, что
что касается меня, то я считаю моего учителя Дон Кихота совершенным безумцем, хотя
иногда он говорит вещи, которые, по моему мнению, и так думают все
слушающие его настолько мудры и движутся по такой прямой борозде, что
Сам сатана не смог бы выразить их лучше; но, несмотря на все это,
на самом деле и вне всякого сомнения, я твердо убежден, что он сошел с ума.
Что ж, тогда, поскольку это ясно для моего разума, я могу рискнуть заставить его
поверить в вещи, у которых нет ни головы, ни хвоста, как в том случае с
ответ на это письмо и на другое, написанное шесть или восемь дней назад,
которое еще не вошло в историю, - то есть дело о
очаровании миледи Дульсинеи; ибо я заставил его поверить она
зачарованный, хотя и нет больше правды в нем больше, чем за холмами
Убеда".

Герцогиня умоляла его рассказать ей о колдовстве или обмане,
и Санчо рассказал всю историю в точности так, как это произошло, и его
слушателей это немало позабавило; и затем, продолжая, герцогиня
сказала: "Вследствие того, что сказал мне достойный Санчо, возникает сомнение
зарождается в моем сознании, и до моих ушей доносится что-то вроде шепота
который гласит: "Если Дон Кихот сумасшедший, ненормальный, а Санчо его
сквайр знает это и, несмотря на это, служит ему, следует за ним и уходит
доверяя пустым обещаниям, не может быть никаких сомнений, он должен быть еще
безумнее и глупее своего господина; и если это так, то будет брошен
в зубах, сеньора герцогиня, если вы дадите сказал Санчо остров
править, ибо как тот, кто не умеет управлять собой
знают, как управлять ассортиментом?'"

"Боже мой, сеньора, - сказал Санчо, - но это сомнение возникает своевременно; но ваше
Грейс может сказать это прямо или как тебе угодно; ибо я знаю
то, что ты говоришь, правда, и если бы я был мудр, я бы оставил своего учителя
давным-давно: но такова была моя судьба, таково было мое невезение; я ничего не могу с этим поделать,
Я должен последовать за ним; мы из одной деревни, я ел его хлеб
Я люблю его, я благодарен, он дал мне своих ослят и
прежде всего, я верен; так что ничто не может нас разлучить
кроме кирки и лопаты. И если ваше высочество не
не любят, чтобы дать мне власть ты обещал, что Бог сделал меня без
и может быть, не дающие мне будет все лучше для меня
совести; ибо дураку, как я, я знаю поговорку о том, что ей больно муравей
есть крылья, и он может оказаться, что Санчо-оруженосец попадет в рай
раньше, чем Санчо-губернатор. - Хлеб здесь пекут не хуже, чем в
Франция " и "ночью все кошки серые", а " достаточно жесткий чехол
его, кто не нарушал его быстро, в два часа дня " и " нет
нет, живот руку-ширина больше, чем другое; и то же самое можно
заполненный соломой или сеном, как говорится; и пташки
поле у Бога за их поставщиком и подрядчиком " и " четыре ярда
Фриз Куэнка держать теплее, чем четыре Сеговия сукна; и
'Когда мы ушли с этого мира и ставятся под землей, принц путешествует
на узкий путь как подмастерье " и " тело папы не
более аршина земли, чем пономарка, потому что все, что один
выше, чем другие; ибо, когда мы идем на наши могилы мы все упакуем
себя и принять себя маленькими, или, вернее, они нас и
делают нам назло нам, и тогда ... Спокойной ночи для нас. И я говорю
еще раз, если ваша светлость не желает отдать мне остров
поскольку я дурак, я, как мудрый человек, позабочусь о том, чтобы не дать себе
проблема в этом; я слышал, как говорили, что "За крестом скрывается
дьявол", и что "Все, что блестит, не золото", и что из числа
волов, плугов и хомутов был взят земледелец Вамба
стать королем Испании; и среди парчи, удовольствий и
богатств Родерик был уведен на съедение гадюкам, если стихи из
старых баллад не врут."

"Чтобы быть уверенным, что они не лгут!" - воскликнула Донья Родригес, дуэнья, которая
была одной из слушательниц. "Да ведь есть баллада, в которой говорится, что они кладут
Король Родриго живым попал в могилу, полную жаб, гадюк и ящериц,
и что два дня спустя король жалобным, слабым голосом,
закричал из могилы--

 "Они гложут меня сейчас, они гложут меня сейчас",
 Там, где я больше всего согрешил.

И согласно этому, у джентльмена есть веские основания утверждать, что он
предпочел бы быть рабочим, чем королем, если паразиты собираются съесть его.

Герцогиня не могла удержаться от смеха над простотой своей дуэньи
или удивилась языку и поговоркам Санчо, которому она
сказал: "Достойный Санчо очень хорошо знает, что, когда рыцарь однажды дал
обещание, он старается сдержать его, даже если это будет стоить ему жизни.
Мой господин и муж герцог, хотя и не принадлежит к числу странствующих, все же
тем не менее, по этой причине он рыцарь и сдержит свое слово относительно
острова обетованного, несмотря на зависть и злобу мира. Пусть
Санчо приободрится; ибо, когда он меньше всего этого ожидает, он обнаружит, что
восседает на троне своего острова и занимает почетное место, и
вступит во владение своим правительством, чтобы потом отказаться от него ради
еще один из парчи с тремя каймами. Я поручаю ему быть
осторожным в том, как он управляет своими вассалами, помня о том, что все они
лояльны и благородного происхождения ".

- Что касается того, чтобы хорошо ими управлять, - сказал Санчо, - то нет необходимости предъявлять какие-либо обвинения
я должен это сделать, потому что у меня доброе сердце от природы и я полон сострадания
к бедным; "Никто не украдет буханку у того, кто месит и
печет"; и, клянусь моей верой, не годится бросать со мной фальшивые кости; Я
старый пес, и я все знаю о "тас, тас"; Я могу бодрствовать, если
это необходимо, и я не позволяю облакам застилать мне глаза, потому что я знаю, где
ботинок ущипнет меня; Я говорю так, потому что со мной у хороших будет
поддержка и защита, а у плохих ни опоры, ни доступа. И это
мне кажется, что для правительств начать - это все;
и, может быть, пробыв губернатором две недели, я отнесусь благосклонно к
этой работе и узнаю о ней больше, чем о полевых работах, к которым я был
приучен ".

- Ты прав, Санчо, - сказала герцогиня, - ибо никто не рождается готовым к обучению.
а епископы сделаны из людей, а не из камней. Но
возвращаясь к теме, которую мы только что обсуждали, - чарам
леди Дульсинеи: я рассматриваю это как несомненное и нечто большее
более чем очевидно, что идея Санчо обмануть своего господина
, заставив его поверить, что крестьянская девушка была Дульсинеей и что
если он не узнал ее, то, должно быть, потому, что она была заколдована, была
все это уловка одного из чародеев, преследующих Дон Кихота. Ибо
по правде и всерьез, я знаю из надежных источников, что грубая
деревенская девчонка, которая вскочила на задницу, была и остается Дульсинеей дель Тобосо,
и что достойный Санчо, хотя и воображает себя обманщиком, на самом деле является обманутым.
и что у нас не больше оснований сомневаться в
истинности этого, чем в чем-либо другом, чего мы никогда не видели. Сеньор Санчо Панса
должен знать, что у нас здесь тоже есть чародеи, которые хорошо расположены к
нам и расскажите, что происходит в мире, ясно и отчетливо,
без уверток и обмана; и поверьте мне, Санчо, что Agile
страна деваха была и есть Дульсинея Тобосская, который так очарован
как мать, что родила ее, и, когда мы меньше всего ожидаем этого, мы увидим
к ней в надлежащей форме, а затем Санчо будет избавиться от этого
ошибку он находится под в настоящее время".

"Все это очень возможно", - сказал Санчо Панса. "и теперь я готов
поверить тому, что мой хозяин говорит о том, что он видел в пещере
Монтесинос, где, по его словам, он видел леди Дульсинею дель Тобосо в
точно такое же платье, в котором, как я сказал, я видел ее, когда я
очаровывал ее, чтобы доставить удовольствие себе. Должно быть все с точностью другое
кстати, как Ваша Светлость говорит; потому что невозможно предположить, что
из моего бедного ума такой хитрый трюк мог быть состряпан в
момент, и я не думаю, что мой хозяин так разозлился, что мой слабый и немощный
убеждения он мог быть сделан, чтобы поверить в то, что так из всех причин.
Но, сеньора, ваше превосходительство не должны поэтому считать меня недоброжелательным,
ибо такой болван, как я, не обязан разгадывать мысли и замыслы
эти мерзкие чародеи. Я придумал все это, чтобы избежать нагоняя моего хозяина
, а не с каким-либо намерением причинить ему боль; и если бы это произошло
получилось иначе, есть Бог на небесах, который судит наши сердца
".

- Это правда, - сказала герцогиня, - но скажи мне, Санчо, что это такое?
ты говоришь о пещере Монтесиноса, потому что я хотела бы знать.

Санчо, после этого, слово в слово передал ей то, что было сказано ранее
уже касавшееся этого приключения; и, услышав это, герцогиня
сказала: "Из этого происшествия можно заключить, что, поскольку великий Дон
Кихот говорит, что видел там ту же деревенскую девушку, которую Санчо видел по дороге из Эль-Тобосо.
без сомнения, это Дульсинея, и поблизости есть несколько очень
активных и чрезвычайно занятых чародеек.

- Так я и говорю, - сказал Санчо. - и если миледи Дульсинея очарована, что ж.
тем хуже для нее, и я не собираюсь затевать ссору с моим другом.
враги хозяина, которые кажутся многочисленными и злобными. Правда в том, что
та, которую я видел, была деревенской девчонкой, и я решил, что она деревенская.
и если это была Дульсинея, то это не должно быть выставлено у моей двери, ни
должен ли я быть призван к ответу за это или отвечать за последствия? Но они
должно быть, придирается ко мне на каждом шагу... "Санчо сказал это, Санчо сделал это;
Здесь Санчо, Санчо там, "как если бы" Санчо был вообще никто, и не
что же Санчо Панса, что сейчас происходит в мире в книгах,
так Самсон Карраско, который сказал мне, и он в любом случае это бакалавр
Саламанки, и люди такого рода не могут лгать, за исключением случаев, когда каприз
их захватывает или у них есть некоторые очень веские причины. Так что нет
праздник для всех, кто поссорится со мной; и потом у меня хорошая
персонажа, и как я слышал, господин мой сказать: 'доброе имя лучше
чем великое богатство"; пусть они только введут меня в это правительство, и
они увидят чудеса, ибо тот, кто был хорошим оруженосцем, станет хорошим
губернатором ".

"Все замечания достойного Санчо, - сказала герцогиня, - принадлежат Катону"
предложения или, по крайней мере, исходят из самого сердца Майкла Верино
сам, который _florentibus occidit annis_. Фактически, говоря в его собственном стиле
, "Под плохой маской часто скрывается хороший пьяница ".

- В самом деле, сеньора, - сказал Санчо, - я никогда еще не пил по злобе.;
скорее всего, я пил от жажды, потому что во мне нет ничего от лицемера.
в меня; я пью, когда я склоняюсь, или, если я не склоняются, когда они
предложите его мне, чтобы не выглядеть ни пуританином или невоспитанный; для
когда друг напитки здоровья, что сердце может так сильно не
вернуть его? Но если я надеваю обувь, я не пачкаю ее; кроме того,
оруженосцы странствующих рыцарей в основном пьют воду, потому что они всегда
бродят по лесам, зарослям и лугам, горам и утесам,
без капли вина, которое можно было бы выпить, если бы они отдали за это свои глаза.

- Я тоже так думаю, - сказала герцогиня. - а теперь пусть Санчо идет и забирает свое
спи, а мы постепенно поговорим более подробно и решим, как ему поступить.
возможно, вскоре он пойдет и воткнется в правительство, как он говорит ".

Санчо еще раз поцеловал руку герцогини и попросил ее быть такой
доброй и позаботиться о его Пестром Яблоке, ибо он был светом
его глаз.

"Что такое Даппл?" - спросила герцогиня.

- Моя задница, - сказал Санчо, - которую я, не говоря уже о нем под этим именем, привык называть Дапплом.
Я попросил эту леди дуэнью позаботиться
о нем, когда я вошел в замок, и она разозлилась так, как будто я
сказал, что она была уродливой или старой, хотя она должна быть более естественным и
для duennas кормить ослов, чем на украшение покоев. Да благословит Бог
меня! какую злобу питал джентльмен из моей деревни к этим дамам!"

"Должно быть, это был какой-нибудь клоун, - сказала дуэнья донья Родригес, - потому что
будь он джентльменом и знатного происхождения, он возвысил бы их
выше, чем рога луны".

- Хватит, - сказала герцогиня. - Хватит об этом; замолчите, донья.
Родригес, и пусть сеньор Панса успокоится и оставит обращение с
Даппл на моем попечении, ибо, поскольку он - сокровище Санчо, я поручу его
берегу как зеницу ока.

- Ему будет достаточно быть в конюшне, - сказал Санчо, - ибо
ни он, ни я не достойны ни минуты покоя в зенице твоего ока.
Глаз его высочества, и я скорее проткну себя, чем соглашусь на это; ибо
хотя мой хозяин говорит, что в вежливости лучше проиграть
карт слишком много, чем карт слишком мало, когда дело доходит до вежливости по отношению к
задницам, мы должны помнить, что мы делаем, и держаться в рамках приличий ".

"Отведи его к своему правительству, Санчо, - сказала герцогиня, - и там
ты сможешь делать с ним все, что захочешь, и даже освободить
его от работы и назначить пенсию".

"Не думайте, сеньора герцогиня, что вы сказали что-то нелепое",
сказал Санчо: "Я видел больше, чем двух ослов, которые ходили к правительствам, и
для меня не было бы ничего нового в том, чтобы взять свой с собой ".

Слова Санчо снова рассмешили герцогиню и подарили ей новую радость
и, отпустив его спать, она ушла, чтобы рассказать герцогу
о своем разговоре с ним.



САНЧО ПАНСА КАК ГУБЕРНАТОР


История гласит, что из суда правосудия они перенесли Санчо в
роскошный дворец, где в просторной комнате был накрыт стол
с королевским великолепием. Когда Санчо вошел, прозвучали кларнеты.
войдя в комнату, четыре пажа вышли вперед, чтобы подать ему воды для
его рук, которые Санчо принял с большим достоинством. Музыка стихла,
и Санчо сел во главе стола; там был только
то место, и не более одной обложкой заложен. Персонаж,
который, как выяснилось впоследствии, был врачом, встал рядом с
ним с палочкой из китового уса в руке. Затем они подняли
тонкую белую скатерть, накрывавшую фрукты и большое разнообразие блюд
разных сортов; один, похожий на студента, произнес молитву, а паж
надели на Санчо кружевной нагрудник, в то время как другой, игравший роль главы,
карвер поставил перед ним блюдо с фруктами. Но едва он попробовал
кусочек, когда мужик с палочкой коснулась пластины с ним, и они
забрал ее, перед ним с предельной быстротой. Резчик по дереву
однако принес ему другое блюдо, и Санчо попробовал его; но
прежде чем он смог добраться до него, чтобы не сказать попробовать на вкус, палочка уже была
дотронулся до него, и паж унес его с той же быстротой, что и
фрукт. Санчо, видя это, был озадачен и переводил взгляд с одного на другого
другой, спрашивает, если этот ужин должен был быть съеден после моды
обман трюк.

На это человек с волшебной палочкой ответил: "Это не должно быть съедено, сеньор
губернатор, за исключением того, что принято на других островах, где
есть губернаторы. Я, сеньор, я врач, и мне платят зарплату
на этом острове для обслуживания своих губернаторов, как таковой; и у меня есть много
больше связи для их здоровья, чем для себя, изучая день и
ночь и принятия себя знакомство с Конституцией губернатора
для того, чтобы быть в состоянии вылечить его, когда он заболевает. Главное , что я
я должен присутствовать на его обедах и ужинах и позволять ему
есть то, что, по моему мнению, ему подходит, и скрывать от него то, что я
размышления причинят ему вред и будут вредны для его желудка, и поэтому
Я приказал убрать ту тарелку с фруктами, как слишком влажную, и
то другое блюдо, которое я приказал убрать, как слишком горячее и
содержащее много специй, возбуждающих жажду; для того, кто много пьет
убивает и поглощает радикальную влагу, из которой состоит жизнь ".

"Ну что ж, - сказал Санчо, - это блюдо с жареными куропатками, которые
кажутся такими вкусными, мне не повредит".

На это врач ответил: "Из них мой господин губернатор не должен
есть, пока я жив".

"Почему?" - спросил Санчо.

"Потому что, - ответил доктор, - наш учитель Гиппократ, полярная звезда
и маяк медицины, говорит в одном из своих афоризмов "Омнис насыщающий"
mala, perdicis autem pessima _; что означает: "Всякое переедание плохо, но
переедание партриджем хуже всего ".

- В таком случае, - сказал Санчо, - пусть сеньор доктор посмотрит среди блюд
, которые стоят на столе, что принесет мне больше пользы и меньше вреда, и
позволь мне съесть это, не постукивая по нему своей палкой, ибо, клянусь жизнью
губернатор, и пусть Бог даст мне насладиться этим, но я умираю от голода
и, несмотря на доктора и все, что он может сказать, отказывать мне в еде
это способ лишить меня жизни вместо того, чтобы продлевать ее ".

"Ваша милость правы, сеньор губернатор", - сказал врач; "и
поэтому ваша честь, я считаю, не следует употреблять тем, тушеные
есть кролики, потому что это пушистый вид еды: если бы это были телячьи
не обжаривают и подают с солеными огурцами, вы можете попробовать это; но это
на вопрос".

- То большое блюдо, которое дымится дальше, - сказал Санчо, - кажется мне
чтобы быть олла-podrida; и разнообразия вещей в таких
ollas сув, я не могу не осветить на что-то вкусное, и для меня."

"Absit_, - сказал доктор, - далеки от нас должны быть такие низменные мысли!
Нет ничего в мире менее сытного, чем олла-подрида;
каноникам, или ректорам колледжей, или крестьянским свадьбам с вашим
оллас-подридас, но пусть у нас ничего из этого не будет на столах
губернаторов, где все, что присутствует, должно быть деликатным и
изысканным: и причина в том, что всегда, везде и у всех,
простые лекарства, более уважаемого, чем смеси из них; мы не можем
ошибиться в тех, которые являются простыми, а в соединении мы можем, по
просто изменяя количество вещей, входящих в них. Но что я,
по моему мнению, должен съесть сейчас губернатор, чтобы сохранить и
укрепить свое здоровье, так это сотню или около того вафельных пирожных и несколько тонких
ломтики консервированной айвы, которые успокоят его желудок и помогут пищеварению.
"

Услышав это, Санчо откинулся на спинку стула и внимательно оглядел
доктора и торжественным тоном спросил его, как его зовут
и где он учился.

Он ответил: "Меня зовут, сеньор губернатор, доктор Педро Ресио де Агуэро.;
Я уроженец места под названием Тиртеафуэра, которое находится между
Каракуэль и Альмодовар дель Кампо справа; и у меня есть
степень доктора университета Осуны".

На что Санчо, весь пылая от ярости, ответил: "Тогда пусть
Доктор Педро Ресио де Маль-агуэро, уроженец Тиртиафуэры, местечка
это справа, когда мы едем из Каракуэля в Альмодовар-дель-
Кампо, выпускник Осуны, немедленно убирайся из моего присутствия! или, клянусь солнцем,
Я возьму дубинку и нанесу множество ударов, начиная с
на всем острове я не оставлю ни одного врача: по крайней мере, из тех, кого я
знаю как невежд; что касается ученых, мудрых, здравомыслящих врачей,
их я буду почитать как божественных личностей. Еще раз говорю,
пусть Педро Ресио уберет это, или я возьму стул, на котором сижу,
и разобью его о его голову. И если они призовут меня к ответу за это,
Я оправдаю себя, сказав, что я служил Богу, убив плохого врача...
главного палача. А теперь дайте мне что-нибудь поесть, либо принять
ваше правительство; для торговли, что, не кормит ее хозяин не
стоит два бобы...."

 * * * * *

Санчо, дурак, хам и клоун, как он провел свое против них
все, говорят вокруг него, и доктор Педро Ресио, который как только
как частный бизнес из письма герцога был утилизирован было
вернулся в комнату: - "сейчас я вижу достаточно ясно, что судьи и
губернаторы должны быть и должны быть изготовлены из латуни, а не чувствовать
importunities заявителей, которые во все времена и все сезоны
настоять быть услышанными и иметь свой бизнес передается и их
собственные дела и не озаботился, что бы то ни стало; и если бедный
судья не слышит их и не решает дело, - либо потому, что он
не может, либо потому, что это неподходящее время для слушания
их, - они немедленно оскорбляют его, унижают и грызут его кости,
и даже ковырять дыры в его родословной. Глупый соискатель, не торопись.
дождись подходящего времени и сезона для ведения бизнеса;
не приходят на обед-час или перед сном: для судей-только плоть и
кровь успехом, и должен отдать природе то, что она, естественно, требует их; все
кроме меня самого, в моем случае я даю ей кушать нечего, спасибо
Здесь сеньор доктор Педро Ресио Тиртиафуэра, который хочет, чтобы я умер от
голода, и заявляет, что смерть - это жизнь; и жизнь того же рода
дай Бог ему и всем ему подобным - я имею в виду плохих врачей; ибо
хорошие заслуживают пальм и лавров ".

Все, кто знал Санчо Пансу, были поражены, услышав, что он говорит так элегантно,
и не знали, чему это приписать, если только не тому, что
должность и серьезная ответственность либо приукрашивают, либо отупляют мужскую натуру.
остроумие. Наконец доктор Педро Ресио Агуэро из Тиртиафуэры пообещал разрешить
ему поужинать в тот вечер, хотя это могло противоречить всем
афоризмы Гиппократа. С этим губернатор был доволен,
и с нетерпением ожидает наступления ночи и ужином с большим
беспокойство, и, хотя времени на его взгляд остановился и сделал никакого прогресса,
тем не менее тот час, когда он так жаждал пришли, и они дали ему говядины
салат с луком, и некоторые вареные телячьи ноги довольно далеко.

За это он принялся с большим удовольствием, чем если бы ему подали
франколины из Милана, фазанов из Рима, телятину из Сорренто,
куропатки из Морона или гуси из Лавахоса; и переходя к
доктор за ужином сказал ему: "Послушайте, сеньор доктор, на будущее
не утруждайте себя тем, чтобы давать мне изысканные блюда или выбирать
тарелки для еды, потому что это только вывлечет мой желудок из себя.:
он привык к козлятине, корове, бекону, тушеной говядине, репе и луку;
и если ему случайно подают эти дворцовые блюда, он принимает их
брезгливо, а иногда и с отвращением. Что предложил главный резчик по дереву
лучше всего подавать мне то, что они называют ollas-podridas (и чем
они гнилее, тем лучше пахнут); и он может положить все, что захочет.
любит есть, пока это вкусно, и я буду ему обязана
и когда-нибудь отплачу ему. Но пусть никто не подшучивает надо мной,
ибо либо мы есть, либо нас нет; давайте жить и есть в мире и
добром товариществе; ибо когда Бог посылает рассвет, он посылает его для всех. Я
намерен управлять этим островом, не отказываясь ни от каких прав и не беря взяток
пусть каждый держит ухо востро и высматривает стрелу; ибо
Я могу сказать им: "Дьявол в Кантильяне", и если они отвезут меня туда.
они увидят нечто такое, что поразит их. Нет! приготовь себе мед.
тебя съедят мухи."

"О, сеньор губернатор правду", - сказал Карвер, "ваша милость в
справа от него во всем, что ты сказал; и я обещаю вам во имя
из всех обитателей этого острова, что они будут служить ваши
поклонение со всем усердием, любви и доброй воли, за мягкий вид
правительства вы дали образец начнем с того, листья у них нет
мне ни чего мышление не в пользу вашего поклонения".

- В это я верю, - сказал Санчо. - и они были бы большими дураками, если бы поступали или думали иначе.
еще раз говорю: позаботьтесь о моем питании и моем
Dappl's, ибо это важный момент и то, что наиболее соответствует цели;
и когда придет час, давайте пройдемся по кругу: ибо таково мое намерение
очистить этот остров от всякой нечистоты и от всех праздных людей
ни на что не годных бродяг; ибо я хотел бы, чтобы вы знали, друзья мои,
что ленивые бездельники - это то же самое, что трутни в улье
и поедают мед, который производят трудолюбивые пчелы. Я имею в виду
защищать земледельца, сохранять джентльмену его привилегии,
вознаграждать добродетельных и, прежде всего, уважать религию и честь
его служители. Что вы скажете на это, друзья мои? Есть ли что-нибудь в
том, что я говорю, или я говорю без всякой цели?"

"Существует столько в том, что ваша милость говорит, сеньор губернатор", - сказал
мажордом, "что меня наполняет удивление, когда я вижу такого человека, как ваш
поклонение, совсем без обучения (ибо я верю, у тебя их нет
все), говорить такие вещи, и поэтому полная шума сентенции и замечания мудрец,
очень отличается от того, что ожидалось интеллекта вашего поклонения
те, кто прислал нам или по нас, кто пришел сюда. Каждый день мы видим
что-то новое в этом мире; шутки становятся реальностью, а шутники
найдите, что все повернуто против них".

 * * * * *

Пришел день, после ночного круглого губернатора: ночь, которую
глава Карвер прошла без сна, так полны были его мысли
лицо и воздухом и красотой переодетую девицу, в то время как мажордом
провел то, что осталось от его в письменной форме в аккаунт, чтобы Господа и дамы
всех Санчо сказал и сделал, столько поражаюсь его высказывания по состоянию на
дел его; ибо там была смесь расчетливости и простота в
все его слова и поступки. Сеньор губернатор встал, и Доктор
Маршрут Педро Ресио они заключили его, разрывают его быстро немного
сохранение и четырех SUP холодной воды, что Санчо бы легко
обменять на кусок хлеба и гроздь винограда; но как есть
ничего не поделаешь, он представлен не мало горя сердцем и
дискомфорт в животе; Педро Ресио, убедил его в том, что свет и
нежные диетические оживляют ум, и именно это наиболее важно
для лиц, находящихся в команду и в ответственных ситуациях, где
они должны использовать не только телесные силы, но и ум
также.

С помощью этой софистики Санчо был вынужден терпеть голод, и
голод был таким сильным, что в душе он проклял правительство и даже себя самого
кто дал ему это. Однако, из-за своего голода и своих консервов, он
взялся выносить приговоры в тот день; и первое, что пришло
перед ним был вопрос, который задал ему незнакомец в
присутствие мажордома и других слуг, и это было в
этих словах: "Сеньор, большая река разделяла два района из одного и
та же самая светлость - не соблаговолит ли ваша милость обратить внимание? для
дело важное и довольно запутанное. Итак, на этой реке
был мост, а на одном конце его виселица и что-то вроде
трибунала, где обычно заседали четыре судьи, вершащие закон, который
владелец моста через реку и его светлость постановили, и который
заключался в следующем: "Если кто-либо перейдет по этому мосту с одной стороны
на другую, он должен под присягой заявить, куда он направляется и с чем
возражайте; и если он поклянется искренне, ему будет позволено пройти; но если
лживо, он будет предан смерти за это через повешение на виселице
воздвигнутый там, без отпущения'. Хотя закон и его суровые
казни были известны, многие люди перешли; но в своих декларациях он
было легко увидеть сразу, они говорили правду, а судьи
позвольте им пройти свободно. Однако случилось так, что один человек, когда они пришли
чтобы взять у него показания, поклялся и сказал, что согласно данной им клятве, он
умрет на этой виселице, которая стояла там, и ни на чем другом.
Судьи посовещались по поводу присяги и сказали: "Если мы
позволим этому человеку пройти на свободе, он дал ложную клятву, и по закону он должен
умереть; а если мы повесим его, как он клялся, что он умрет на том, что
виселицы, и поэтому поклялся, правда, по тому же закону он должен идти
бесплатно. Он попросил твоей милости, сеньор губернатор, что
судей связано с этим человеком? Ибо они все еще пребывают в сомнении и
недоумении; и, услышав об остром и возвышенном
интеллекте вашей милости, они послали меня умолять вашу милость от их имени
чтобы высказать свое мнение по этому очень запутанному и загадочному делу".

На это Санчо ответил: "В самом деле, те господа судьи, которые
отправьте вы меня могли бы избавить себя от неприятностей, ибо я
более тупой, чем острую в меня; однако, повторяю дело
снова так что я могу понять это, и тогда, возможно, я смогу
попал в точку".

Вопрошающий снова и снова повторял то, что он говорил раньше, а затем
Санчо сказал, что:--"мне кажется, я могу задать этот вопрос прямо в момент
и так: человек клянется, что он умрет на
виселицу; но если он умрет на ней, он поклялся правду, и
был принят закон, который заслуживает того, чтобы выйти на свободу и проходят по мосту; но, если они
не вешайте его, тогда он дал ложную клятву и по тому же закону
заслуживает быть повешенным ".

"Все так, как говорит сеньор губернатор", - сказал посыльный. "А что касается
полного понимания дела, то больше нечего
желать или колебаться".

- Что ж, тогда я говорю, - сказал Санчо, - что этого человека следует отпустить
ту часть, которая поклялась правдой, и повесить ту, которая солгала;
и таким образом условия перехода будут полностью соблюдены
.

"Но тогда, сеньор губернатор, - ответил спрашивающий, - человеку придется
быть разделен на две части; и если он разделен, он, конечно, будет
умереть; и поэтому ни одно из требований закона будет осуществляться,
и это совершенно необходимо соблюдать его".

- Послушайте, любезный, - сказал Санчо, - либо я тупица, либо нет.
причина смерти этого пассажира та же, что и его жизни.
и проходящий по мосту; ибо, если правда спасает его, ложь
в равной степени осуждает его; и в таком случае, по моему мнению, вы
должны сказать джентльменам, которые послали вас ко мне, что в качестве аргументов
для осуждая его и простить его точно сбалансированные, они
должны позволить ему проходить свободно, как это всегда похвально делать
хорошо, чем делать зло; это я хотел бы дать подпись с моим именем, если бы я знал
как подписать; а то, что я говорил в данном случае не из моего собственного
голову, но одна из многих заповедей, мой господин Дон Кихот дал мне
вечер перед отъездом, чтобы стать губернатором этого острова, который вступил в
мой разум, и это было так: когда не было никаких сомнений относительно
справедливости случае я полагался на милость; и это Божья воля, что я
должен вспомнить об этом сейчас, потому что он подходит к этому делу так, словно был создан специально для него.
"

"Это правда", - сказал мажордом. "и я утверждаю, что Ликург
сам, который дал законы лакедемонянам, не мог произнести
лучшее решение, чем принял великий Панса; пусть на этом утренняя
аудиенция закончится, и я позабочусь о том, чтобы сеньор губернатор приготовил
ужин по своему вкусу ".

"Это все, что я прошу--фейр-плей", - сказал Санчо; "дайте мне мой ужин,
а затем пусть это дождь обращений и вопросов от меня, и я буду направлять их
во мгновение."

Управляющий сдержал свое слово, ибо он чувствовал, что это против его совести
убить такой мудрый правитель голод, особенно когда он намеревался
сделали с ним в тот же вечер, играя с последней шуткой он был
заказ на практике на нем.

Случилось так, что после того, как он пообедал в тот день вопреки
правилам и афоризмам доктора Тиртиафуэры, когда они принимали
убрав ткань, прибыл курьер с письмом от Дон Кихота для
губернатора. Санчо приказал секретарю прочесть его самому и
если в нем не было ничего, требующего секретности, прочесть вслух.
Секретарь так и сделал, и после того, как он бегло просмотрел содержание, он сказал:
"Это вполне можно прочитать вслух, ибо то, что сеньор Дон Кихот пишет вашему
поклонение заслуживает того, чтобы его напечатали золотыми буквами, и оно
заключается в следующем."



ПИСЬМО ДОН КИХОТА ЛАМАНЧСКОГО САНЧЕ ПАНСЕ, ГУБЕРНАТОРУ
ОСТРОВА БАРАТАРИЯ


"Когда я ожидал услышать о твоих глупостях и промахах, друг
Санчо, я получил сведения о твоих проявлениях здравого смысла.;
за что я особо благодарю Небеса, которые могут поднимать бедняков
с навозной кучи и из глупцов делать мудрецов. Они говорят мне, что ты
управляй, как если бы ты был человеком, и будь человеком, как если бы ты был животным
так велико смирение, с которым ты ведешь себя.
Но я хотела бы тебе иметь в виду, Санчо, что очень часто это
сторона и необходимо для органа офисных противостоять
смирение сердца; ибо неприлично такие, кто вложил
с глубокой пошлин должен быть таким, как они требуют, и не измеряется
том, что его собственные скромные вкусы могут привести его к предпочитаете. Хорошо одевайся; палка
одетый не похож на палку: я не говорю, что ты должен носить
безделушки или прекрасная одежда, или что, будучи судьей, ты должен одеваться
как солдат, но что ты сделаешь с такими самого себя в одежды
твое ведомство требует, и что в то же время быть аккуратным и
красавец. Чтобы завоевать расположение людей ты governest, есть
две вещи, между прочим, что ты должен сделать: один-это отношение ко всем
(правда это я говорил тебе), а другой должен позаботиться о том,
пища будет обильной, ибо ничто так не беспокоит сердце
бедных больше, чем голод и высокие цены. Делайте не так уж много заявлений;
но те же делаешь позаботиться, чтобы они были хорошими людьми, и, прежде всего,
что они будут соблюдаться и осуществляться: в прокламации, не
наблюдаются такие же, как если бы их не существовало; напротив, они поощряют
мысль о том, что князь, который имел мудрость и авторитет, чтобы заставить их
не власть приводить их в исполнение; и законы, которые угрожают и не
действие-как журнал, царь лягушек, что
испугавшись поначалу, но со временем они презирали и монтируется
по. Будь отцом для добродетели и отчимом для порока. Не всегда
строгий, но не всегда снисходительный, но соблюдайте среднее между этими двумя крайностями
ибо в этом цель мудрости. Посетите тюрьмы,
бойни и рыночные площади; ибо присутствие
губернатора имеет большое значение в таких местах: это утешает
заключенные, которые надеются на скорейшее освобождение; это пугало
мясников, которым приходится затем взвешивать; и это ужас
рыночных женщин по той же причине. Пусть никто не видит, что ты
(даже если, возможно, ты и есть, во что я не верю) алчный,
приверженец женщин или обжора; ибо, когда люди и те, кто
имеет дело с тобой, узнают о твоей особой слабости, они будут
обрушивать на тебя свои батареи в этой части, пока они
низвергли тебя в глубины погибели. Обдумай и
пересмотри, повторяй снова и снова советы и инструкции, которые я
дал тебе перед твоим отъездом отсюда к твоему правительству, и ты поймешь
пойми, что в них, если ты будешь следовать им, у тебя под рукой будет помощь
которая облегчит тебе проблемы, которые окружают
губернаторы на каждом шагу. Напиши своему господину и госпоже и покажи себя
благодарным им: ибо неблагодарность - дочь гордыни и один из
величайших грехов, о которых мы знаем; и тот, кто благодарен тем, кто имеет
то, что он был добр к нему, показывает, что он будет добр и к Богу, который
даровал и продолжает даровать ему так много благословений.

"Миледи, герцогиня отправила посыльного с твоим костюмом и еще одним подарком
твоей жене Терезе Панса; мы ожидаем ответа с минуты на минуту. Я
был немного нездоров из-за некоего царапанья, с которым я пришел
ибо, не очень-то на пользу моему носу: но это было ерундой; ибо
если есть чародеи, которые плохо обращаются со мной, есть и такие, кто
защищает меня. Дайте мне знать, если мажордома, кто с тобою было никаких
поделиться в исполнении Trifaldi, как ты подозревать: и держать меня
в курсе всего, что происходит в тебе, как на расстоянии так коротка;
тем более что я подумываю о том, чтобы очень скоро покончить с этой праздной жизнью.
жизнь, которую я сейчас веду, ибо я не был рожден для этого. Произошла одна вещь
со мной, которая, я склонен думать, лишит меня благосклонности
герцог и герцогиня; но, хотя я сожалею об этом, мне все равно, ибо
в конце концов, я должен повиноваться своему призванию, а не их желанию, в
в соответствии с распространенным высказыванием, _амикус Платон, sed magis amica
veritas_. Я цитирую тебе эту латынь, потому что заключаю, что с тех пор, как
ты стал губернатором, ты должен был выучить ее. Прощай, сохрани тебя Бог,
чтобы ты ни у кого не вызывал жалости.

 "Твой друг

 "ДОН Кихот ЛАМАНЧСКИЙ".

Санчо выслушал письмо с большим вниманием, и оно получило высокую оценку
и все, кто это слышал, сочли это мудрым: затем он встал из-за стола,
и, позвав своего секретаря, заперся с ним в своей комнате,
и, не откладывая больше, приступил к ответу своему хозяину
Дон Кихот тотчас же; и он велел секретарю записать то, что он сказал
ему, ничего не добавляя и не убавляя, что он и сделал; и
ответ был следующего содержания.



ПИСЬМО САНЧО ПАНСЫ ДОН КИХОТУ ЛАМАНЧСКОМУ


"Давление бизнеса на меня настолько велико, что у меня нет времени на то, чтобы
почесать голову или даже подстричь ногти; а они у меня такие длинные - Боже
пришлите средство от этого. Это я говорю, господин моей души, что вы не можете
удивлюсь, если я до сих пор не отправил вам слово, что я за проезд, ну
или плохо, но в это правительство, в которое я страдаю больше от голода, чем
когда мы вдвоем бродили по лесу и отходов.

"Милорд герцог написал мне на днях, чтобы предупредить меня, что некоторые
шпионы проникли на этот остров, чтобы убить меня: но до настоящего времени я
не обнаружил ни одного, кроме некоего врача, который получает жалованье
в этом городе за убийство всех губернаторов, которые приезжают сюда; он
звонил доктор Педро Ресио, и от Tirteafuera; Итак, вы видите, что
имя у него, чтобы заставить меня бояться умереть под его руками. Этот доктор говорит
о себе, что он не лечит болезни, когда есть какие-то, но
предотвращает их приближение, и лекарства, которые он использует, являются диеты и многое другое
диета, пока он приносит один гол как сокол; как если худоба не был
хуже лихорадки.

"Короче говоря, он убивает меня голодом, и я сам умираю от
досады: потому что, когда я думал, что иду к этому правительству, чтобы получить свое
мясо горячее, а мой напиток прохладный, и я расслабляюсь на голландских простынях.
пуховые перины, я обнаружил, что пришел покаяться, как отшельник;
и поскольку я делаю это не по своей воле, я подозреваю, что в конце концов дьявол
унесет меня.

"До сих пор я не занимался никакими сборами и не брал никаких взяток, и я не знаю
что об этом думать: потому что здесь мне говорят, что губернаторы
которые прибывают на этот остров, прежде чем войти в него, имеют много денег
либо подаренных им, либо одолженных им жителями города; и
что это обычный обычай не только здесь, но и у всех, кто приезжает
на правительства.

- Прошлой ночью, совершая обход, я наткнулся на прелестную девицу в мужском
одежда и брат ее, одетый как женщина: в голове Карвера есть
влюбился в девушку, и в его собственном сознании выбрали ее для
жена, так он говорит, и я выбрал Молодежь за зятя; в-день
мы собираемся объяснить наши намерения отца пара, который
является одним Диего-де-ла-Ллана, дворянин и старый христианин, как
пожалуйста.

"Я посетил рынки, как советует мне ваша милость, и
вчера я нашел лавочника, торгующего свежими лесными орехами, и доказал, что
она смешала бушель старых пустых гнилых орехов с бушелем
новое; Я конфисковал все для детей благотворительной школы,
которые будут достаточно хорошо различать их, и я приговорил ее
не появляться на рыночной площади в течение двух недель: они сказали мне, что я это сделал
храбро. Я могу сказать вашей милости, что в этом городе принято говорить, что
нет людей хуже рыночных торговок, потому что все они
неприкрытые, бессовестные и наглые; и я вполне могу в это поверить
судя по тому, что я видел их в других городах.

"Я очень рад, что миледи герцогиня написала моей жене Терезе
Панса и отправила ей подарок, о котором говорит ваша милость; и я постараюсь
чтобы показать свою благодарность, когда придет время: поцелуй ей руки за меня,
и скажи ей, что я говорю, что она не бросала это в мешок с дыркой внутри
это, как она увидит в конце. Я не хотел бы, ваша честь, чтобы
никакой разницы с моим Лордом и леди; Если вам выпадет с них
ясно, он должен сделать мне вреда; а как вы дать мне совет, чтобы быть благодарными,
он не будет делать для ваших глаз, не будет так себя те, кто
показал вам такую доброту, и кем вы были так обработаны
гостеприимно в своем замке.

- Насчет царапин я не понимаю, но полагаю, что это должно быть
стань одним из злонамеренных поступков, которые злые чародеи всегда оказывают тебе.
богослужение; когда мы встретимся, я буду знать об этом все. Я хотела бы послать
ваша милость что-то; но я не знаю, что для отправки, если не будет
некоторые весьма любопытные клизма труб для работы с камерами, что они делают
на этом острове; а если управление останется со мной, я выясню
что-то прислать, так или иначе. Если моя жена Тереза Панса напишет мне
, оплатите почтовые расходы и отправьте мне письмо, потому что у меня очень большое
желание услышать, как идут дела в моем доме, у жены и детей. И
итак, пусть Бог избавит вашу милость от злонамеренных чародеев и
выведет меня благополучно и мирно из-под власти этого правительства; в чем я сомневаюсь,
поскольку я рассчитываю расстаться с ним и со своей жизнью вместе, с пути
Меня лечит доктор Педро Ресио.

 "Слуга вашей милости",

 "САНЧО ПАНСА, ГУБЕРНАТОР".

Секретарь запечатал письмо и немедленно отпустил курьера.;
а те, которые везли на шутку против Санчо, поставив их
лбами, расположенных как он должен был быть уволен из
правительство. Санчо провел вторую половину дня за составлением некоторых постановлений
, касающихся надлежащего управления тем, что он считал островом
.... Он снизил цены на туфли, ботфорты и чулки, но
на обувь в особенности, поскольку они казались ему чрезмерно
высокими. Он установил фиксированную ставку заработной платы слуг, которая
становилась безрассудно непомерной. Он наложил чрезвычайно суровые наказания на
тех, кто распевал непристойные песни днем или ночью. Он постановил
что ни один слепой не должен петь о каком-либо чуде в стихах, если только он не умеет
приведите подлинные доказательства того, что это было правдой; ибо таково было его мнение
что большинство песен, которые поют слепые, сфабрикованы в ущерб
истинным. Он основал и создал _alguacil_ из
бедные, чтобы не беспокоить их, но и изучить их и посмотрю, точно ли они
действительно были такими, для многих крепкий вор или пьяница идет о соответствии
крышка понарошку покалеченные конечности или обман болит. Одним словом, он
установил так много хороших правил, что они сохранились там и по сей день, и
называются "Конституциями великого губернатора Санчо Пансы".



КОНЕЦ ВСЕХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ ДОН КИХОТА

О ТОМ, КАК ДОН КИХОТ ЗАБОЛЕЛ, И О ЗАВЕЩАНИИ, КОТОРОЕ ОН СОСТАВИЛ, И О ТОМ, КАК ОН УМЕР


Поскольку ничто из того, что принадлежит человеку, не может длиться вечно, но все всегда стремится
вниз от своего начала до своего конца, и прежде всего, жизнь человека;
и поскольку Дон Кихот не пользовался особым разрешением Небес, чтобы
продолжай в том же духе, - его конец наступил тогда, когда он меньше всего этого ожидал.
Ибо - то ли из-за уныния, вызванного мыслью о его поражении
, то ли по воле Небес, которые так распорядились, - у него началась лихорадка
, которая держала его в постели шесть дней, в течение которых он часто болел.
его навещали друзья - викарий, холостяк и цирюльник, в то время как
его добрый оруженосец Санчо Панса не отходил от его постели. Они,
убежден, что это было горе по поиску себя побежденным, и
объектом его сердца, освобождение и разочарования Дульсинея,
недостижимое, которые держали его в таком состоянии, стремились всеми средствами, имеющимися в
их силах, чтобы его подбодрить: бакалавр, повелев ему принять сердцем и
встать, чтобы начать свою пастырскую жизнь, для которой он сам, как он говорил,
уже в составе Эклога, что бы затмить всех
Санназаро [A] когда-либо писал и купил на свои собственные деньги двух
знаменитых собак для охраны стада, одну по кличке Барчино, а другую
Бутрон, который ему продал пастух из Кинтанара.

 [A] Якопо Санназаро, неаполитанский поэт, автор книги
 "Аркадия".

Но при всем этом Дон Кихот не мог избавиться от своей печали. Его
друзья вызвали врача, который пощупал его пульс и обнаружил, что ему не очень хорошо
он остался доволен и сказал, что в любом случае для него это будет хорошо
заботиться о здоровье своей души, поскольку его тело находилось в плохом состоянии.
сторону. Дон Кихот услышал это спокойно; но не так-его экономка, его
племянница, и его оруженосец, который упал горько рыдая, как если бы они были его
мертвый лежал перед ними. По мнению доктора, меланхолия и
депрессия привели его к смерти. Дон Кихот умолял их
оставить его одного, так как ему хотелось немного поспать. Они повиновались,
и он проспал за один раз, как говорится, больше шести часов, так что
экономка и племянница подумали, что он собирается спать вечно.
Но по прошествии этого времени он проснулся и громким голосом воскликнул,
"Благословен Всемогущий Бог, который показал мне такую доброту! По правде говоря
милосердие его безгранично, и грехи человеческие не могут ни ограничить их
не держите их!"

Племянница внимательно выслушала слова своего дяди, и они
показались ей более связными, чем то, что он обычно говорил, по крайней мере,
во время его болезни, поэтому она спросила: "Что вы хотите сказать, сеньор? Есть
ничего странного не произошло? Что милосердие или что грехи людей ты
идет?"

- Милосердие, племянница, - сказал Дон Кихот, - это то, что Бог явил мне в этот момент
, и с ним, как я уже сказал, мои грехи не являются препятствием для
они. Мой разум теперь свободен и ясен, избавлен от мрачных теней
невежества, которые бросает на него мое несчастное постоянное изучение этих отвратительных книг о
рыцарстве. Теперь я вижу их абсурдность и
обман насквозь, и меня только огорчает, что это разрушение моих
иллюзий произошло так поздно, что у меня не осталось времени создать что-то новое.
исправляю это, читая другие книги, которые могли бы стать светом для моей души. Племянница,
Я чувствую, что стою на пороге смерти, и мне хотелось бы встретить это так, чтобы
показать, что моя жизнь не была настолько ужасной, чтобы я должен был уйти
позади меня зовут сумасшедшего; и хотя я был один, я бы
не что на то, должно быть яснее в моей смерти. Позовите ко мне,
моя дорогая, моих добрых друзей викария, холостяка Самсона Карраско и
Мастера Николаса цирюльника, ибо я хочу исповедаться и составить завещание.

Но появление этих троих избавило его племянницу от хлопот. Как только
Дон Кихот увидел их, он воскликнул: "Хорошие новости для вас, хорошие
господа, я больше не Дон Кихот Ламанчский, а Алонсо
Кихано, чей образ жизни принес ему имя Хорошего. Теперь я тот
враг Амадиса Галльского и всего бесчисленного отряда его потомков
теперь мне отвратительны все нечестивые истории о
странствующий рыцарь; теперь я осознаю свою глупость и опасность, в которую меня втянуло
чтение их; теперь, когда милостью Божьей я воспитан в здравом уме
, я ненавижу их ".

Когда все трое услышали, что он говорит таким образом, у них не осталось ни малейшего сомнения.
что им овладело какое-то новое увлечение; и Самсон сказал:
"Что? Сеньор Дон Кихот! Теперь, когда у нас есть сведения о леди
Дульсинея разочарована, вы придерживаетесь этой линии? теперь, когда мы
мы вот-вот станем пастухами, чтобы проводить жизнь в пении.
как принцы, вы думаете стать отшельниками? Замолчи, ради всего святого,
будь рациональным, и давай больше не будем нести чушь.

"Вся эта чепуха, - сказал Дон Кихот, - которая до сих пор была реальностью"
к моему несчастью, моя смерть с помощью небес обернется мне во благо.
Я чувствую, господа, что быстро приближаюсь к смерти: перемирие вместо
шуток; пусть у меня будет духовник, который исповедует меня, и нотариус, который сделает
моя воля; ибо в таких крайностях, как эта, человек не должен шутить со своей душой.
и пока священник исповедует меня, умоляю, пусть кто-нибудь пойдет
для нотариуса.

Они посмотрели друг на друга, удивляясь словам Дон Кихота; но
несмотря на неуверенность, они были склонны поверить ему, и один из
признаков, по которым они пришли к выводу, что он умирает, был таким
внезапное и полное возвращение к своим чувствам после безумия; ибо к
уже процитированным словам он добавил гораздо больше, так хорошо выраженных, так
набожных и рациональных, что они рассеяли все сомнения и убедили их в том, что
он был в здравом уме. Викарий выгнал их всех и остался наедине.
Он исповедал его. Холостяк пошел за нотариусом, и
вскоре вернулся с ним и с Санчо, который,
уже узнав от холостяка, в каком состоянии находится его хозяин, и
увидев, что экономка и племянница плачут, начал рыдать и обливаться
слезами.

Исповедь закончилась, викарий вышел со словами: "Алонсо Кихано,
Гуд действительно умирает и действительно находится в здравом уме; теперь мы можем войти
к нему, пока он составляет свое завещание ".

Эта новость придала потрясающий импульс сияющим глазам
экономки, племянницы и Санчо Пансы, его доброго оруженосца, и вызвала слезы.
вырвалось из их глаз и множество вздохов из их сердец; ибо из
правда, как уже не раз говорилось, будь то простой Алонсо
Кихано Добрый, или как дон Кихот Ламанчский, Дон Кихот был
всегда мягкого нрава и доброжелателен во всех своих поступках, и поэтому
его любили не только члены его собственного дома, но и все, кто знал его.
"

Нотариус вошел вместе с остальными, и как только была составлена преамбула к завещанию
и Дон Кихот вверил свою душу Богу
со всеми обычными благочестивыми формальностями, подойдя к
завещания, он сказал: "_Item_: Такова моя воля, что, касаясь определенных
деньги в руках Санчо Пансы (которого в моем безумии я сделал своим
оруженосцем), поскольку между ним и мной были определенные
счета, дебеты и кредиты, к нему не предъявляется никаких претензий, равно как и никаких других
от него не требуют отчета в отношении них; но, если что-нибудь
останется сверх того, после того, как он выплатит себе то, что я ему должен,
баланс, который будет лишь небольшим, будет принадлежать ему, и пусть это принесет ему много пользы
и если, как тогда, когда я был безумным, я был причастен к тому, чтобы дать ему
правительство острова, так что теперь, когда я в здравом уме, я мог бы дать
ему царства, она должна быть его, за простоту его
характер и верность своим поведением заслужил это".И тогда
обратившись к Санчо, он сказал: "Прости меня, мой друг, что я вел тебя к
кажется, как сумасшедший, как я, делает тебя впасть в ту же ошибку, я сам
впал, что были и еще несколько странствующих рыцарей в мире."

"Ах! - сказал Санчо, плача. - Не умирай, хозяин, но послушай моего совета и
живи много лет, ибо самое глупое, что может сделать человек в этой жизни, - это
позволить себе умереть без всякой причины, никого не убивая.
его или кого-либо руками, но тоска делает его конец. Давай, не
лениться, а встать с постели и давайте возьмем для полей
пастушья отделкой как мы и договаривались. Возможно, за каким-нибудь кустом мы найдем
леди Дульсинею разочарованной, настолько прекрасной, насколько это вообще возможно. Если это так,
ты умираешь от досады из-за того, что потерпел поражение, возложи вину на
меня и скажи, что тебя свергли, потому что я плохо подпоясал Росинанта;
кроме того, ты, должно быть, читал в своих рыцарских книгах, что это
обычное дело для рыцарей - огорчать друг друга, и для того, кто
побежден сегодня, быть победителем завтра.

- Совершенно верно, - сказал Самсон, - и взгляд доброго Санчо Пансы на эти дела
совершенно прав.

- Господа, не так быстро, - сказал Дон Кихот. "В прошлогодних гнездах нет птиц
в этом году птиц нет. Я был безумен - теперь я в здравом уме; Я был Дон
Кихот Ламанчский - теперь я, как я уже сказал, Алонсо Кихано Добрый;
и пусть мое раскаяние и искренность вернут мне уважение, которым вы пользовались.
получить для меня; а теперь позвольте господину Нотариусу продолжить.

"_Item_- Я оставляю все свое имущество полностью Антонии Кихане, моей
племяннице, присутствующей здесь, после того, как все было вычтено из большинства
доступная часть, которая может потребоваться для удовлетворения завещаний, которые я сделал
. И первая выплата, которую я желаю получить, - это
выплата жалованья, которое я задолжала за то время, что моя экономка прислуживала мне,
плюс двадцать дукатов на платье. Викарий и
холостяк Самсон Карраско, присутствующий сейчас, я назначаю своих душеприказчиков.

"_Item_ - Я желаю, чтобы, если Антония Кихана, моя племянница, пожелает
выйти замуж, она вышла замуж за человека, для которого это будет прежде всего
на основании полученной информации установлено, что он не знает, какие книги
рыцарство; и если это должно быть доказано, что он делает, и если, несмотря на
это моя племянница настаивает на том, чтобы выйти за него замуж и не выйти за него замуж, а затем
она теряет все, что у меня осталось своего, что моя
исполнители должны посвятить делам милосердия, как им заблагорассудится.

"_Item_- Я умоляю вышеупомянутых джентльменов, моих душеприказчиков, если таковые имеются
счастливый случай приведет их к обнаружению автора, который, как говорят,
написал историю, которая сейчас распространяется под названием "Вторая часть
подвигов Дон Кихота Ламанчского", они умоляют его о
от моего имени так искренне, как только могут, простить меня за то, что я был,
сам того не желая, причиной того, что он написал так много и таких
чудовищных нелепостей, которые он написал в нем; ибо я покидаю
мир с чувством раскаяния из-за того, что спровоцировал его написать их
".

С этими словами он закрыл свое завещание, и, почувствовав слабость, охватившую его, он
вытянулся во весь рост на кровати. Все были в смятении
и поспешили освободить его, и в течение трех дней, которые он прожил
после того, как он составил свое завещание, он очень часто терял сознание.
В доме царил полный беспорядок; но племянница по-прежнему ела,
экономка пила, а Санчо Панса наслаждался жизнью; ибо наследование
собственности стирает или смягчает в наследнике чувство горя
можно было бы ожидать, что покойник оставит после себя что-нибудь.

Наконец, пришел конец Дон Кихоту, после того как он принял все
причастия и в полных и убедительных выражениях выразил свое
отвращение к рыцарским книгам. Нотариус был там в это время,
и он сказал, что ни в одной рыцарской книге он никогда не читал о каком-либо
странствующем рыцаре, умирающем в своей постели так спокойно и так по-христиански, как
Дон Кихот, который среди слез и причитаний всех присутствующих
испустил дух, то есть умер. Узнав об этом, священник
попросил нотариуса засвидетельствовать, что Алонсо Кихано Добрый,
обычно называемый Дон Кихотом Ламанчским, скончался от этого
при нынешней жизни и умер естественной смертью; и сказал, что желает получить это свидетельство
чтобы исключить возможность существования какого-либо другого автора, кроме Сида Хэммета
Benengeli привлечении его к жизни снова лживо и, делая бесконечные
истории из его достижений.

Таким был конец Хитроумный идальго Ламанчский, чьи
деревню Сид Хамет не указал бы точно, чтобы оставить все
города и поселки Ламанчи бороться между собой за
право усыновить его и заявить на него права как на сына, поскольку семь городов Ламанчи
Греция боролась за Гомера. Причитания Санчо и племянницы
и экономки здесь опущены, как и новые эпитафии на его могиле
; Самсон Карраско, однако, поместил следующее:--

 "Здесь лежит отважный джентльмен.,
 Всю свою жизнь ему было неведомо, чего бояться.;
 Ни после его смерти Смерть не смогла одержать верх.,
 В тот последний час она заставила его дрогнуть.
 Его мало заботил мир.,
 И от его подвигов мир испугался.;
 Сумасшедший человек, он прожил свою жизнь.,
 Но в здравом уме наконец умер ".

И сказал мудрейший Сид Хамет своему перу:--

"Отдохни здесь, подвешенная на этой медной проволоке, на этой полке. О моя ручка!
будь искусным сделать или топорно, что я не знаю; тут будешь ты
долго оставаться возрастов, поэтому, если не зазнаваться, и от злокачественных рассказчики
беру тебя вниз, чтобы осквернить тебя. Но прежде чем они прикоснутся к тебе, предупреди их, и
насколько сможешь, скажи им:--

 "Держитесь подальше! вы, слабаки, держите руки!
 Рисковать не позволяйте никому!,
 Ради этого предприятия, мой господин король,
 Предназначался только мне.

Только для меня родился Дон Кихот, а я для него; ему принадлежало действовать,
мне - писать; мы двое вместе составляем одно целое, несмотря ни на что.
назло этому мнимому тордесиллескому писателю, который отважился или
отважился бы написать своим огромным, грубым, плохо подстриженным страусиным пером
достижения моего доблестного рыцаря; -не бремя для его плеч,
и не предмет для его ледяного остроумия: с кем, если, быть может, ты придешь
чтобы узнать его, ты должен предупредить, чтобы он оставил в покое усталые
гниющие кости Дон Кихота и не пытался унести его,
в противовес все привилегии смерти, в Старой Кастилии, делая
ему подняться из гроба, где в реальности и истины он лежит растягивается
во весь рост, не в силах сделать какой-либо третьей экспедиции или новых Салли;
ибо те два, которые он уже сделал, доставили столько удовольствия и
одобрение всем, кому они стали известны, и здесь тоже,
как и в зарубежных странах, вполне достаточны для
превращая в посмешище все те, что были сделаны целой группой
странствующих рыцарей; и, поступив так, ты освободишь своего христианина.
зовешь, даешь добрый совет тому, кто недоброжелателен к тебе. И я
останусь удовлетворенным и горжусь тем, что был первым, кто когда-либо
насладился плодами своих трудов настолько полно, насколько он мог пожелать; ибо моим
желанием было не что иное, как избавить от ненависти
человечество лживых и глупых историй из рыцарских книг, которые,
благодаря книгам моего истинного Дон Кихота, даже сейчас шатаются и
несомненно, обречены на вечное падение. Прощай".




ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕПИСЧИКА


1. Отрывки, выделенные курсивом, окружены _подборками_.

2. Изображения и сноски перенесены из середины абзаца
к ближайшему разрыву абзаца.

3. Исходный текст содержит греческие символы. В этой версии текста
эти буквы заменены транслитерацией.

4. В оригинальном тексте есть определенные слова, в которых используется лигатура "oe". Это
"Целум", "Финикийский", "Феб", "мифопоэтический" и "феникс".

5. Слово McGIFFERT и "С" в надстрочном в оригинальной который
изменен в нижний регистр в текстовом варианте.

6. Сноска [7] в "Лусиадах" не ссылается ни на что в тексте
.

7. Помимо исправлений, перечисленных выше, типографские неточности
в орфографии, пунктуации, расстановке переносов и использовании лигатуры были
сохранены.