Идущие впереди... Глава 32. Демоны

1934 г.

- Спит? - старуха тяжело опёрлась на палку. В тусклом свете луны она казалась совсем древней, словно вырубленной из замшелой коряги.

- Спит, Агафья Степановна! - Милаша отступила, давая ей дорогу.

- Много ль дала ему отвару выпить?

- Всё, что ты велела.

- Значит, времени нам хватит, - старуха прошла в избу, села на лавку, бережно положив рядом с собою полотняный мешочек. - А дочка-то где?

- Я её к подружке ночевать отправила.

- Вот и ладно. Нечего ей лишнего знать. Что Василий-то? Тяжко ему?

- Ох, бабушка, тяжко. Приехал из городу сам не свой, места себе не находит. Он, бабушка, видишь, в школу эту всю душу свою вложил, а теперь его прогоняют. Нас прогоняют. Обидно.

- Суета, суета… - вздохнула старуха. - О земном печёмся, а о небесном подумать некогда. Мыслимо ли дело, так убиваться!

- Да ведь мы и к людям прикипели, как теперь всё оставить!

- Люди никуда не денутся. Не за тридевять земель отъезжаете. Ладно, почитаю-ка я молитовку над ним, даст Господь ему смирения да покою душевного.

Старуха достала из торбочки завёрнутый в чистую тряпицу образ Казанской Божией Матери и поставила её в изголовье спящего Василия. Перекрестившись двуперстно и поклонившись Богородице до земли, она начала читать молитвы — сначала по памяти, а потом по старой потрёпанной псалтыри, извлечённой из складок одежды.

Мерцал свет лампадки, монотонно бубнила старуха древние слова, и в душе у Миланьи вдруг стало покойно и светло, отступили тревоги и страхи.

- Кружат, кружат демоны… - вдруг сказала Агафья.

- А?

- Демоны, говорю, вьются над головушкой его. Кто демонов тех наслал — не ведаю, а только знаю, что злой человек погубить вас надумал.

- За что же?! - прошептала Милаша.

- Тссс… - старуха снова забормотала молитвы, осеняя себя и спящего Василия крестным знамением.

Закрылись глаза Миланьи, заметались тени над лампадкой, и вот уже видит Милаша, что не тени это вовсе, а существа с перепончатыми крыльями и острыми клювами. Снуют демоны над Василием, норовят ухватиться за грудь его когтистыми лапами, ударить в лицо, да не могут. Бормочет Агафья, читает псалмы, а вокруг спящего будто кокон прозрачный образуется, сквозь который не пробиться хищным тварям. И сам-то Василий будто спокойнее дышит, не стонет, не вздыхает тяжко.

Вдруг взвизгнула одна из тварей, взмахнула крыльями, рванула куда-то. И видит Милаша Наталью с Марусей. Сидят они будто бы в школе у стола, в тетрадках что-то пишут. Демоны вихрем в класс влетели да прямиком к Наталье. Облепили её, рвут ей грудь, терзают, глаза выклевать пытаются.

- Не троньте! Детишки ведь малые у ней! - крикнула была Миланья, да голоса её никто не услыхал.

Тут один из демонов ударил клювом прямо в середину лба Наталье. Заалела к po вь, упала женщина на пол, а во лбу дырка, будто из ружья в неё стреляли.

Вскрикнула Миланья, открыла глаза. Мерцала лампадка, колебался над нею воздух, и оттого лик Богородицы на иконе казался живым. Так печален был её взгляд, так скорбно сложены губы, что стало Милаше не по себе.

- Бабушка Агафья… А демоны-то Наталье грозят… - прошептала она.

- Грозят, дочушка, грозят, - вздохнула старуха.

- Что ж делать-то ей?

- Бежать отседова. Вы уедете, и ей не место здесь.

- Решится ли? Привыкла она к школе. Да и у мужа её работа на станции хорошая. Трудно бросить всё нажитое.

- Заново наживут. Молодые ишшо. Пора мне, Миланья Антиповна. Рассвет скоро. А ты молись, молись, гони демонов. И от семьи своей гони, и от Натальи.

- Спасибо, бабушка…

Проснулся Василий утром с лёгкой душой:

- Выспался-то я как хорошо! - потянулся он, аж кости хрустнули. - Давненько так не отдыхал.

- Иди к столу, я блинцов напекла, - Милаша улыбнулась.

Умывшись во дворе из кадки с прохладной после ночи водой, Василий вернулся в избу:

- Любимая жена в доме… дочка… кот на лавке дремлет… блинцы на столе… сколько счастья! Отчего мы живём и этого не замечаем? Милаша, почему-то у меня словно камень с души спал. Видно, правду говорят, что с любой бедой переспать надо. А тут и не беда вовсе, а так, досада. Что же, мы с тобою сделали здесь своё дело, знать, время уступить дорогу другим. Передам Наталье Ивановне дела, она справится! Правда, Милаша?

- Правда, родной! - Миланья незаметно смахнула слезинку.

- Тогда собирайся. Сегодня съезжу в Шумаковку, узнаю насчёт жилья, и с Богом. До осени будет много работы — школу обустроить, ребятишек переписать, книжки для них привезти! - Василий взял на руки кота. - Ну вот, Красавчик, будет у тебя другой дом. Старый ты стал, дружище… Сколько мы вместе с тобою всего пережили! Кольцов сказал, что места там красивые, Урал рядом. Вот и будешь дышать чистым воздухом.

Места и впрямь оказались красивыми. Пологие, будто сглаженные и покрытые плюшевым одеялом холмы, меж ними бежит-торопится старик Урал. По берегам его пойменные леса, а в низинках рощи, в зарослях которых по утрам так звонко поют птицы. Ночное небо чёрное-чёрное, усеянное мириадами звёзд — не то что на станции, где теряются они в электрическом свете железнодорожных фонарей.

Домик для учителя нашёлся быстро — покосившаяся избушка у самого оврага на краю села. Овражек тот, заросший травой по пояс, слыл нечистым, девки да женщины боялись вечерами подходить к нему, а уж про ребятишек и говорить нечего. Отчего? Да всё было просто — жила в том домике одинокая старушка, о которой ходили странные слухи. Будто оборачивается она колесом и катается по улицам, может превратиться и в свинью или кошку, а то и птицу хищную. Будто если кинуть в колесо нож, то наутро увидишь старушку с перевязанной рукой, и даже находились свидетели, которые божились, что это именно они такое проделывали с несчастной односельчанкой.

Но зимой старушка отправилась в мир иной, закончив свои дни в остывшей избе, не в силах подняться, чтобы принести дров и истопить печь. Её быстро по xopoнили, страшась совершить все положенные по обычаю действа, поставили вместо надг po бья деревянный крест, а для верности осиновый кол воткнули. Дом же заколотили и строго настрого запретили ребятишкам подходить к нему. А теперь его предоставили Карпуховым.

- Ветхий какой домик, Вася… - Миланья вошла в сенцы, провела рукой по давно не беленной стене. - Зимой-то, наверное, во все щели задувает здесь.

- Ничего, Милаша. Лето впереди. Что нужно — переберу, что нужно — обмажу. К холодам как новенький будет.

Миланья шагнула в прохладный полумрак избы. Земляной пол, лавка, покрытая самодельной полосатой дорожкой, закоптившаяся печь, покрытая трещинами. Закрытый киот в красном углу, истлевшие кружева и стойкий запах ладана.

Милаша распахнула дверцы божницы, смахнула подвернувшимся кусочком кружев пыль с образов. Вот Спас Нерукотворный, вот Божья Матерь Казанская, вот Николай Чудотворец… Затеплила Миланья огонёк в лампадке, затрепетали блики на иконах, будто живыми стали на них глаза. Снова во взгляде Богородицы почудилась Милаше грусть, но в то же время и одобрение в нем было, и ободрение.

С треском слетела одна доска, прикрывавшая снаружи окна, за ней другая. Василий с топором в руках обходил домик, возвращая ему жилой вид, будто больного человека в чувство приводил. Полился в комнату солнечный свет, заплясали в его потоке пылинки.

- Хорошая изба, - сказала Милаша, - мне она нравится.

Вошёл с улицы Красавчик, заурчал громко, затарахтел, устроился на солнечном пятне на полу, закрыл довольно глаза.

- Вот и котик наш одобряет новый дом! - засмеялась Милаша и принялась за уборку.

На другой день они с Василием осматривали здание, которое отведено было сельским советом под школу. Сам сельский совет, правда, находился далеко — в пятнадцати километрах от Шумаковки, в другой деревне. А зданием оказалась обычная изба, в которой до недавнего времени жил со своей семьёй богатый мужик. Мужичка того раскулачили, имущество его определили в пользу местного совхоза, самого переселили в землянку на окраине, а избу использовали как клуб и библиотеку. Потом же, поразмыслив, шумаковцы решили, что школа нужнее клуба, в конце концов, нечастые собрания устраивать можно и в классе, а библиотека их не так велика, чтобы уделять ей много места — всего-то две полки книжек и потрёпанная связка журналов.

- Видишь, Милаша, какая школа хорошая здесь получится! - Василий прохаживался по дому. - В большой комнате я буду учить ребятишек читать и писать, а в маленькой ты будешь учить шить да вязать. Сюда и полки с книгами перенесём. В этой боковушке у нас расположится пионерская, вот здесь Красный уголок устроим. А окна какие большие! А печка! Красота! Ребятишкам здесь уютно будет.

- А бабам-то сколько радости! Как представлю, что они своих детишек на целую неделю к чужим людям отправляют, сердце замирает! - Миланья прижала руки к груди.

- За Машутку душой болеешь? - Василий подошёл к жене, посмотрел ей в глаза. - Взрослая она уже, Милаша. Выросла наша дочка. Век возле себя держать её не станешь.

- Выросла. А будто всё та же маленькая девочка с застывшими ручонками, которую мы на станции нашли.

- У неё большое будущее. Большое, светлое. Пусть наша любовь даёт ей крылья, а не камнем тянет к земле. Пусть она будет свободной, счастливой, смелой, но всегда помнит, что мы её любим и ждём.

- Пусть так и будет! - Милаша смахнула слезу. - Что же, Вася, рукодельню я здесь обустраиваю?

- Обустраивай! - Василий улыбнулся. - Одного понять не могу. Почему Наталья не согласилась меня заменить? Хорошим директором была бы.

- Не знаю, - Миланья пожала плечами. - Сказала же, что в станицу возвращается, чтобы за старыми родителями присматривать. Батя у ней хворый. Старые раны, говорит, открылись.

- Это я слыхал. Только не такой уж её батя и старый, чтобы за ним ходить*. Тревожно мне — совладает ли Маруся с такой должностью. Уж очень тихая она.

--------

* - ухаживать

--------

- Совладает. В тихом омуте… сам знаешь. Она теперь не та застенчивая, пугливая девушка, какой на станцию приехала. Совладает.

Не стала Миланья рассказывать мужу, как ходила она к Наталье, как убеждала её покинуть станцию и уехать в безопасное место, как старалась объяснить, чем вызваны её тревоги. А как объяснить? Пересказать свой сон про демонов? Смешно ведь… Тут и про старушку-староверку говорить совестно — век-то какой идёт, прогресс кругом, самолёты летают, наука одним словом, а она с древней знахаркой якшается! Подумают люди — выжила Миланья Антиповна из ума. В школу к ребятишкам не пустят больше, да и Васе позор какой… А ей без школы и ребятишек, целый день вдали от Васи, жизнь совсем тусклой покажется. Нет уж, такое лучше при себе оставить.

Однако сумела, убедила она Наталью. А та то ли сама чувствовала приближающуюся грозу, то ли знала что, чего Миланье не ведомо было, только долго не упорствовала. Мужа и ребятишек собрала да к родителям уехала. Директором школы Марусю назначили. За неё Милаша спокойна была — над ней демоны не кружили. Значит, никто её не тронет, никто не обидит.

Из школы возвращались Карпуховы в свой домик — люди с ними здоровались почтительно, мужики шапки скидывали, будто перед барином. Один старик даже поклон до земли отбить надумал.

- Да что же я — поп, что ли? - возмутился Василий. - Что вы поклоны-то кладёте?

- Вы учителя, - пояснил старик. - Вы наших ребятишек уму-разуму учить будете. Такое не всякий сумеет, оттого и с почтением к вам народ. К тому же наслышаны мы о вас, вы добрые учителя, и ребята ждут сентября с нетерпением.

- Ну вот… Чуда ждут… - ворчал Василий, шагая домой. - Будто бы я волшебник. Взмахну палочкой, и все ребятишки сразу умными-разумными станут! А это ведь труд. Наш труд, детский труд, родительский. Сколько слёз ещё прольётся над непокорными палочками в тетрадках, сколько вечеров проведут они, заучивая стихи и всякие правила из учебника!

- Я думаю, Вася, что взрослые это всё хорошо понимают, - возразила Милаша. - А дети… что ж, пусть дети ждут чуда. Может быть, так им арифметика с чистописанием легче дадутся!

К осени подновлён был домик, заново обмазаны стены, перекрыта хорошим тёсом крыша, а в самом доме настелены свежие полы. Милаша почистила киот, протёрла чисто иконы, однако Василий переместил божницу из красного угла за перегородку, подальше от чужих глаз.

- Как вам живётся-то, в доме энтом? - осторожно интересовались бабы.

- Хорошо живётся, спасибо, - отвечала Милаша. - По душе нам пришёлся он.

- Вона! - удивлялись женщины и приглядывались — а вдруг новая их односельчанка такая же ведьма, оттого и не страшно ей в нечистом доме? — однако плохого ничего за Милашей не замечали.

Наконец одна из досужих бабёнок решилась наведаться к ней в гости.

- Ну что, как? - расспрашивали её потом приятельницы, а глаза их горели страхом и восторгом.

- Ой, ажно трусит меня всю! - говорила та, подавая товаркам руки. - Видите?

- Да видим. Как там, у них-то?

- Совсем другая изба, бабоньки! Будто и вовсе не ведьмин дом. Светло, чисто. Кругом скатёрки вязаные, подзоры, пол деревянный выкрашен, а посередине дорожки полосатые. Миланья Антиповна-то меня чаем угощала!

Следом за нею потянулись к Карпуховым и другие — убедиться, что изгнан ведьмин дух из дома, а значит, и из оврага. Приходили, видели чистоту и уют, всегда прибранную и жизнерадостную хозяйку, занятого каким-нибудь важным делом хозяина, и проникались к ним всё большим почтением.

Правда, случались казусы. В одну тёмную и грозовую ночь странным образом разлетелись стёкла в окнах карпуховского дома, а следом и в школе. Шептались люди, что утром на мокрой земле видно было у стен школы отпечатки чьих-то подошв. Да только поди разбери — чьих, да и когда они, отпечатки эти, появились, тоже не ясно было. Может, сами мужики и наследили!

В общем, милиция виновных не нашла, сельсовет выделил новые стёкла, умельцы окна в порядок привели, на том дело и кончилось.

Потом ещё случилось раз — загорелся хлевушок у Карпуховых. Ветхий он был, стоял в нём инвентарь всякий дворовый, не особо много убытку понесли, однако сельчане так дело не оставили и поджигателя нашли быстро. Оказался им тот самый раскулаченный мужичок, которого на окраину в землянку выселили. В милиции он во всём сознался — и в поджоге, и в разбитых окнах, и ещё в нескольких пакостях, которые до приезда учителей случились. За это осудили его на пять лет тюремного заключения, а семейство его перебралось в райцентр. Жена нашла себе работу, детей определили кого в школу, кого в ФЗУ* при железной дороге.

--------

* школа фабрично-заводского ученичества

--------

- Они ведь раньше богато жили! - рассказывали сельчане. - Как после революции землю дали, они и начали богатеть. Работать-то они умеют, что ни говори. Сначала землепашествовали честно, а потом стали обирать тех, у кого кормильцев не было — кто на войне в то время воевал. Шли к ним люди за семенным зерном, за инвентарём, за ещё каким надом. Они и не отказывали, да только потом три шкуры с должников драли. Так и разбогатели, дом большой отстроили, скота много развели. Люди к ним уже не в долг просить шли, а на работу наниматься. Потом шумаковцы совхоз организовать надумали, а эти мироеды в совхоз вступать не захотели, решили сами своим хозяйством жить. Да только не те времена нынче, чтобы эксплуататоров кормить! Живо отняли у них всё обманом нажитое!

К началу сентября все страсти в деревне улеглись. Да и недосуг было мужикам о пакостниках думать. Убирали хлеб, сеяли озимые, готовили скот к зиме. А в большом кулацком доме, ставшем школой, зазвенел первый звонок. Потянулись ребята в школу — к новым знаниям, новым впечатлениям, новой жизни.

Продолжение следует...