Идущие впереди... Глава 34. Что в твоей душе?

1936 г.

Анисим шёл по дороге рядом с отцом, чему-то улыбался, что-то рассказывал. Вот только разобрать Василий не мог ни одного слова. Казалось, вот-вот, ещё чуть-чуть, и всё поймёт он, но нет — сплетались фразызатейливой вязью, журчали, а смысл их ускользал игривой рыбкой в потоке. Вдруг лицо Аниськино исказилось страхом, будто увидел он что-то угрожающее за спиной отца.

- Неееет!!! Не троньте его! Не троньте! - закричал парнишка.

Потом всё пропало, но Василий и так знал, что будет дальше, только изменить ничего не мог. Хотел рвануться на помощь — а руки-ноги будто свинцом налиты. Хотел закричать — вместо голоса только хрип.

Наконец он проснулся, тяжело дыша. За окном уже серел рассвет, хлопотала у печи Миланья, собирая в дорогу гостинцы.

Не часто снился Анисим отцу в последнее время, а если снился, то почти всегда сон выветривался из памяти сразу после пробуждения. Оставалось только чувство в душе — то тянущее, тоскливое, от которого не мог Василий избавиться целый день, то светлое, радостное, наполнявшее его любовью и нежностью ко всему сущему вокруг. Но в этот раз видение не забывалось, и страдальческое лицо сына стояло перед глазами.

Что бы это могло означать? Василий одёрнул себя, ругнулся тихо — стареть стал, сны, будто древняя бабка, разгадывать начал. Однако Анисим не уходил, а крик его звенел в ушах по-прежнему, и это раздражало Василия.

- Я один поеду в город, - спокойно сказал он жене, подходя к рукомойнику. - Ты дома оставайся.

- Чего это? - удивлённо посмотрела на него Милаша.

- Анисима во сне видал.

- Ооой… - Миланья в испуге прикрыла рот ладонью. - Так, может, и ты… Не надо, Вася, не испытывай судьбу.

- Машутка ждать будет. Ещё, не дай, Господи, сама сюда рванёт. Поеду! - Василий умылся, вытер лицо поданным полотенцем.

- А если в объезд? Через райцентр? Или полями, чтобы овраг этот треклятый обойти?

- Длинный путь получится, не поспею за день. А завтра в школу, на уроки идти. Да и коня измучаю. Ничего, обойдётся. Просто мне спокойнее будет, если ты дома останешься.

Тревоги Миланьи были ему понятны — в Красном овраге орудовали бандиты. Появились совсем недавно, но уже успели натворить зла. Застрелили старика Мирона, ехавшего из соседней станицы с тремя мешками общественной муки, увели совхозных лошадей. Выезжала по этому делу милиция, однако бандитов к тому времени уже и след простыл. Некоторые говорили, что замешаны в этом казаки, мстят, мол, за передачу станичных лугов шумаковским, но верилось в это не очень — лугов они лишились лет десять тому назад, к чему теперь было поднимать старые споры, да к тому же так жестоко! Думали найти лошадей, по ним и на самих бандитов выйти, да только и лошади словно в воду канули. Что уж про мешки с мукой говорить!

Было ещё нападение на одну бойкую бабёнку. Жизни её, правда, не лишили, а вот лицо по резали. Доктор, который раны зашивал, сказал, что шрамы ей всю оставшуюся жизнь носить — то-то горя несчастной было! Бандитов рассмотреть она не смогла, потому как у тех на головах торбы надеты были с прорезями для глаз. Голосов тоже не слыхала. Сопели напавшие мрачно и ни одного слова не сказали. Лошадёнку не отобрали — то ли пожалели её, то ли ещё какая причина была…

На передовика-тракториста Пашку тоже молча напали, ни звука не проронили. Не посчастливилось парню через овраг пешком идти. Этого раздели до исподнего, к дереву привязали, а одежонку запалили рядом, прямо под ногами. Бедолагу спасли случайно — проезжали казаки-чернореченцы, увидали его. Ещё чуть-чуть, и перекинулся бы огонь на парня.

Мысли на этот счёт у Василия были разные. Отчего бандиты не трогают проезжающих из других деревень, а обижают только шумаковцев? Почему изо всех деревенских выбрали именно этих? Бабёнка та и тракторист активистами были, за советскую власть горой вставали, ни одно собрание без их выступлений не обходилось. Значит, это был кто-то из своих, кому совхоз будто кость в горле стоял? Тогда почему лишили жизни старика Мирона? Он-то особо не выделялся, просто работал. Землю обрабатывал, хлеб растил, за лошадьми смотрел.

Вот тут ещё одна заноза — лошади. Совхозных бандиты увели, а ту, что с личного подворья — не тронули. Почему? Совхозные раньше кулаку местному принадлежали. Неужели..? Нет, не может быть. Посадили ведь его, в тюрьме он. Да и бандитов в овраге было то ли двое, то ли трое… Но всё же нужно будет выяснить этот вопрос в милиции, вдруг у того кулака были родственники или товарищи!

Двуколку запрягать Василий не стал, оседлал коня, а гостинцы для дочки в седельные сумки сложил. Милаша не перечила ему, только вздыхала да тихонечко мужа в спину крестила. И когда выезжал он из деревни, всё не отпускала — шла, касаясь рукой стремени. А потом опрометью в дом да под старухин складень* на колени бухнулась, молить Бога и всех святых, чтобы уберегли её Васеньку от беды.

--------

* складной иконостас

--------

Лесок на подъезде к оврагу всегда вызывал у Василия смутное чувство беспокойства. Не страх, нет. Гнетущее впечатление, что кто-то там есть. Однажды Василий даже придержал коня и, оставив Милашу в двуколке, пошёл осматривать ближайшие кусты и деревья. Но следов чьего-то пребывания там не наблюдалось, трава была не примята, паутина с веток не сбита. Правда, деревенские рассказывали, что когда-то, лет сто, а то и двести назад, бесчинствовали в том лесу разбойники, немало невинных душ погублено было в овраге, а теперь эти души неприкаянные и неотпетые, в тех местах и обитают. Но разве можно верить байкам полуграмотных старух! Видно, деревья там подобрались такие — с тёмной корой да густой листвой, вот и кажется лес пугающим.

И всё-таки там кто-то был. Сегодня Василий чувствовал это особенно, всей своей кожей. Трепетали на ветру тронутые желтизной, но не облетевшие ещё листочки, покачивались ветки. Вернуться? Объехать другой дорогой? Полями? Долго… Да и зацепила душу гордыня — чтобы казак да каких-то разбойников испугался? А может, и нет там никого, просто обострённые чувства обманывают его?

Красный овраг глубокий был, да не крутой. Издалека начинался спуск, дорога незаметно уводила путника вниз, к заросшему колючими кустами ручью. Только уж спустившегося туда не увидеть было даже с вершин ближайших холмов. Пропадал человек, как и не было его, а потом неожиданно выныривал на противоположной стороне. По одну сторону от дороги верным спутником её стоял лес, а по другую только заросли земляники среди луговой травы глаз радовали.

Ехал Василий не спеша, и даже как будто придрёмывал на ходу, а у самого внутри струна натянутая звенела. Птицы шебуршались, беспокоились. Всё-таки кто-то там был… Краем глаза заметил Василий, как дрогнула ветка. Не от ветра дрогнула, а как будто тронули её легонько. Седьмым чувством уловил опасность, в одно мгновение прильнул к крупу коня, укрылся им, как старики в станице учили. Раздался выстрел, конь рванул вперёд, сначала вниз, к ручейку, потом наверх, вон из оврага. Затрещал позади сухостой под чьими-то ногами, снова щёлкнул обрез, впилась пуля в луку седла.

- Ах ты, чёрт… - ругнулся кто-то. - Уйдёт же, гад!

Василий хоть и не молод был, а телом сух, коню не в тягость. Летел жеребец птицей прочь, уносил хозяина от беды. Вынырнул из оврага, оставив злодеев позади, а навстречу конные мчались.

- Казаки! - Василий поднялся на стременах. - Бандиты в овраге!

- Сам живой? - казаки неслись во весь опор.

- Живой!

- Ну, этих мы сейчас!

- Эх, братцы, саблю бы мне али пику… - с задором крикнул бородатый станичник, сжимая в руке плеть.

- Да мы и голыми руками их сейчас!

Василий повернул коня и снова в овраг ринулся.

Через пятнадцать минут бандиты лежали на земле, связанные по рукам и ногам.

- Ты кто такой, поганец, говори! - бородатый станичник ткнул носком сапога в бок одному из них.

Тот только промычал что-то нечленораздельное в ответ.

- Ничего, в милиции расскажешь… Вези их, братцы, в сельсовет. Там разберутся. Ишь, пакостники!

Василий вздохнул — разве не пакостники! Теперь ему делать крюк до станицы, ждать милицию, давать показания… В город к Машутке хорошо, если к вечеру доберётся. А обратно ночью ехать придётся, ведь завтра на уроки!

- Ктой-то там пылит за оврагом? - спросил бородач, прикладывая ладонь ко лбу.

Василий оглянулся — Пашка-тракторист двуколку гнал, безжалостно нахлёстывая лошадёнку, следом ещё мужики в телеге.

- Наши, деревенские.

- Ты, видно, учитель шумаковский? - бородач уважительно посмотрел на Василия.

- Да, учитель. Спасибо вам, братцы-казаки. Выручили.

- Да что там! - махнул рукой кто-то.

- Сам-то какой станицы будешь? - почти шёпотом спросил бородач.

- С Дона я. Усть-Медведицкой станицы казак.

- Эвон оно как… - бородач, качая головой, отошёл.

Подъехала двуколка, выскочил из неё Пашка, кинулся к Василию:

- Что случилось, Василь Прохорыч? На вас напали?

А тот будто и не слышал его, глядел не отрываясь на сидящую в коляске Милашу:

- Ты как здесь, Миланья Антиповна?

В глазах у Миланьи блестели слёзы. Сжав руки на груди, она смотрела на мужа и молчала, не в силах вымолвить ни слова.

- Миланья Антиповна ведь нас подняла! - с подъехавшей телеги соскочили мужики. - Чувствовала, видно, беду.

- Стреляли? Обрез, гляжу, лежит.

- Стреляли, - спокойно ответил Василий.

Миланья тихо заплакала.

- Вот казаки помогли скрутить злодеев, - продолжил Василий. - Теперь ответят и за деда Мирона, и за всех других.

- Хоть глянуть в рожи ихние…

Пашка подошёл к лежащим на земле бандитам и вдруг вскрикнул звонко, всплеснул руками:

- Эх ты! Мужики, вы погляньте, кто тут бесчинствовал-то! Земляк наш… Ах ты, морда кулацкая! А это кто? Дружки твои? Вместе, небось, из тюрьмы бежали?

Один из лежащих рванулся было в сторону, но верёвки держали его крепко.

- Чего дёргаешься? Не, не боись. Я тебя сжигать не стану. И даже лицА портить не буду, хотя оченно мне хочется. Пускай тебя по закону судят.

- А мне интересно, откуда этот гад узнавал, когда нужный им человек проезжать здесь будет? - подошёл к бандитам один из мужиков. - Ведь не всё же время они здесь сидели и караулили!

- Эт-то точно… Значит, кто-то в деревне им помогает! - почесал затылок Пашка. - Да и харчи им нужны…

Судили бандитов в райцентре. Кулака и товарищей его, того же поля ягод. Один из них был мужичок, разбогатевший в смутные годы, всё имущество которого было конфисковано в пользу трудового народа, а другой — мещанин, лишившийся после революции своего капитала и не сумевший побороть в себе жгучую обиду на весь мир. Пытался он выкарабкаться во времена НЭПа, и дела пошли как будто неплохо, однако НЭП благополучно завершился, и бедолага снова остался не удел. С горя пустился он во все тяжкие, оказался в тюрьме, где и сошёлся с двумя такими же обозлёнными мужиками. Из тюрьмы было решено бежать и жестоко расплатиться с коммуняками за сломанные свои судьбы. Мстить решили постепенно — сначала разобраться с местными, а потом, к зиме, податься в тёплые края и там продолжать начатое дело.

Деревенские на суд приехали, сидели в зале смирно, хоть и хотелось им высказать всё, о чём душа кричала. Слушали, сокрушались. Оказалось, дед Мирон поплатился за то, что инвентарь кулацкий для обработки земли брал, да и лошадей старому хозяину отдавать не хотел. Пашка-тракторист с той бабёнкой слишком уж активно за совхоз ратовали, добро чужое среди первых вывозили. Василий школу в кулацком доме обустроил, детишек идеям коммунистическим обучал. Много ещё с кем расправиться планировали негодяи. Торопились до зимы, пока холода не настали, пока ещё можно было скрываться в заброшенной халупе у реки. А сообщником оказалась молодушка, тихо и мирно работавшая в коровнике. Любила она этого мерзавца-кулака, хоть по возрасту и годился он ей в отцы. Любила и помогала чем могла. За любовь свою и поплатилась — получила три года и выселение в дальние края.

- Вот так глядел я, Милаша, сегодня на них, - говорил Василий, снимая у порога сапоги, - и про Матвея своего думал. Как он живёт, чем дышит?

- Да ведь пишет же в письмах, что всё у него хорошо, - Миланья с беспокойством посмотрела на мужа.

- Писать можно многое. Можно жить, не показывая людям своих истинных чувств. Но однажды это истинное, тщательно скрываемое, всё равно прорвётся наружу. Вот и тревожно мне — не сидит ли в нём обида, не гложет ли его душу червём? Виноват я, виноват. Столько лет прошло после нашей встречи, а я не нашёл времени повидаться с ним ещё хотя бы разочек, поговорить, дать совета отцовского. Да и та встреча состоялась только благодаря Федюньке. А если бы не он, так и не свиделись бы мы. Выходит, я о родном сыне меньше душой болею, чем о чужих, - Василий в сердцах брякнул сапоги под лавку.

- Что же делать, Вася… Такова судьба учительская.

- Э, нет… Если у него в душе гниль, то какое я право имею чужих ребятишек воспитывать? Вот что, Милаша. На зимние праздники едем в Усть-Медведицкую, то есть Серафимович теперь. Навестим живых родственников, к умершим на могилки сходим. Вот я с Матюшей поговорю и сразу пойму, держит он обиду в душе или нет.

- А как же… праздники для школьников?

- Оставим Машутку с ребятишками работать. Не зря же она на учительницу учится! И ей практика будет, и детям с молодыми, поди, веселее.

- И то верно! - улыбнулась Миланья.

Стучали на стыках рельсов колёса поезда, как в былые времена, только вагоны были уже другими. Никто не сидел на крышах, никто не висел на подножках, и в тамбурах было чисто. Обновлённые станции радовали взоры, и люди не выглядели измождёнными и оборванными. С тревогой в душе ехал на родину Василий, а возвращался счастливым.

- Василь Прохорыч вернулся! Миланья Антиповна! - звенели радостные голоса ребятишек.

- Вернулись, родные, вернулись! - улыбались Карпуховы, выбираясь из Саней.

- Как съездили? - подбежали соседи. - Притомились, поди, в дороге!

- Замечательно съездили! А притомиться не успели. Павел нас прямо из поезда в санки погрузил!

- Что в родных краях-то — хорошо?

- Как не хорошо? Станица теперь городом стала. Похорошела.

- Ох… - зашептались бабы, головами качая.

- Что вы? - улыбнулась Миланья.

- Боимся, не надумали бы вы туда перебираться!

- Не надумаем, не бойтесь. Мы здесь проросли, корешки пустили! - засмеялся Василий. - Ну что же, вечером ждём вас к нам с Миланьей Антиповной в гости!

- Придём, обязательно придём! - заторопились соседи, понимая, что путешественникам нужно отдохнуть с дороги.

- Ну, вот мы и дома! - сказала Милаша, входя в натопленную и чисто прибранную Машуткой избу.

- Дома… - эхом отозвался Василий.

- А что же, тебя в самом деле не тянет перебраться на Дон? - лицо Миланьи раскраснелось с мороза, и была она чудесно хороша в эти мгновения.

- Нет, Милаша. Здесь я по-настоящему счастлив. А там… Дон велик и прекрасен, только связано у меня с теми местами столько боли! Я ведь долгое время даже думать о поездке туда не мог. Но вот… съездили…

- Поездка была мучением для тебя? - Миланья положила ладошки на плечи мужа, заглянула в его глаза.

- Порою — да. Но это нужно было пережить, чтобы выздороветь. Теперь мне легче. Нет, что я говорю — теперь я блаженствую. Потому что я понял, что прожил свою жизнь не зря.

- Ты только теперь это понял? - улыбнулась Милаша.

- Теперь я знаю это точно. Мой сын, моя кpoвь — настоящий человек.

Продолжение следует...