Идущие впереди... Глава 37, заключительная

1950 г.

- Доброе утро, Василий Прохорович!

Василий обернулся — у калитки с тетрадкой в руках стояла молодая девушка в красивом светлом платье.

- Доброе утро. Вы к нам? Наверное, из районо по поводу передачи школьного имущества?

- Нет-нет, я корреспондент районной газеты. Мне нужно… - девушка вдруг засмущалась, залепетала неуверенно. - Я бы хотела… взять у вас интервью. Вы позволите?

- Но почему у меня? - удивился Василий. - А-а, я догадываюсь. Вы берёте интервью у ветеранов, которые прошли две войны. Мы с женой читали ваши статьи в газете. Но я ведь только в гражданскую воевал, всю прошедшую я был здесь, в тылу. Да входите же, не стойте за воротами!

- Вовсе нет, Василий Прохорович! Этот цикл статей готовят другие корреспонденты. - засмеялась журналистка и толкнула калитку. - А я именно к вам. Ведь вы полвека отдали школе! Я хотела бы об этом расспросить.

Василий вздохнул:

- Теперь уже всё, ухожу на заслуженный отдых. Уходим с Миланьей Антиповной. Что же, отвечу на ваши вопросы. Садитесь вот здесь, у стола. Вы же писать будете!

Он сел на скамейку, стоявшую под ветками доцветающей уже сирени.

- Как хорошо тут у вас! - девушка потянула носом ароматный воздух и весело плюхнулась в Милашино плетёное кресло по другую сторону стола.

- Так что же вы хотите спросить у меня?

- Всё!

- Эх, милая девушка! - улыбнулся Василий. - Если я начну рассказывать всё про свои семьдесят лет, то вам тетрадочки точно не хватит.

- У нас гости? - из дома выглянула Миланья. - Здравствуйте.

- Это корреспондент из районной газеты, - пояснил Василий. - Интервью у меня брать приехала.

- Чаю хотите? - не дожидаясь ответа, Милаша нырнула в дом.

- Не откажусь! - журналистка посмотрела ей вслед и раскрыла тетрадь. - Вот расскажите, например, как вы с женой своей встретились, ведь вы же, скорее всего, вместе более пятидесяти лет. В каком возрасте раньше женились?

- Вместе мы немало лет, а всё же не полвека. Она моя вторая жена.

- Где же первая? Наверное, в гражданскую погибла?

- Нет, в Великую Отечественную. Её немцы расстреляли.

- Как так? За что?!

- Да кто же теперь скажет, - по лицу Василия пробежала тень. - Может быть, за дело, а может, за слово. Не стерпела душа её бесчинств фашистских, всё же казачка она была. А помогала она партизанам или просто высказала немцам, что в душе было, никто не знает. Она в Усть-Медведицкой… в Серафимовиче, то есть, жила.

- Вот как… Она там, а вы здесь? Вы не были вместе? Разошлись?

- Гражданская развела нас. Она меня белоказакам выдала. Чудом сумел сбежать, иначе расстреляли бы.

- Так она враг?!

- Зачем же… Русский человек, душой болевший за родную землю. Просто по-разному видели мы с нею будущее России.

- А дети у вас были?

- Почему были? Один сын, правда, в гражданскую погиб, а второй жив. Воевал, имеет ордена и медали. Теперь внуков нянчит на пенсии.

- Вы у них в гостях бываете?

- Конечно. И у жены моей Миланьи Антиповны родни на Дону хватает. Позапрошлым летом мы туда ездили. Город посмотрели, как он после войны восстанавливается. С Доном-батюшкой встретились… - глаза Василия затуманились, из груди вырвался вздох.

- Красивый Дон?

- Очень.

Из дома вышла Милаша, в руках поднос с двумя чашками чая и кусочками сладкого пирога на тарелке.

- Угощайтесь! - она поставила поднос на стол, обмахнула клеёнку полотенцем, расставила угощение.

- А ты что же себе чашку не принесла? - удивился Василий.

- Да я что же… - засмущалась Милаша. - Я тут зачем! К тебе люди приехали, а я мешаться только буду…

- Э, нет. Ты как раз самое главное лицо и есть! - возмутился Василий. - Я тебе жизнью своей обязан и в прямом, и в переносном смысле. Неси-ка чашку для себя!

Жена, смущаясь, зашла в дом, а журналистка с интересом посмотрела на мужа.

- Я, видите ли, когда от белых бежал раненный, упал без памяти, - взялся пояснять Василий. - Так бы и замёрз, либо кто из казаков увидал бы меня, прикончил, да Милаша меня нашла. Нашла, спрятала, подлечила, отвезла надёжным людям из учпрофсоюза, а те уже на советскую землю меня переправили. И потом всю оставшуюся жизнь мою рядом была, во всём поддерживала, душу грела. Разве я смог бы столько сделать для ребят, если бы не Миланья Антиповна!

Милаша, раскрасневшаяся, взволнованная, вышла из дома с чашкой в руках, села на табуреточку у стола.

- А как вы стали учителем? - девушка снова схватилась за карандаш.

- Приказ получил от атамана. Я ведь к строевой службе готовился, воином быть собирался, а вместо этого попал на учительские курсы.

- Как вы стали большевиком? Когда вы поняли, что именно этот путь самый правильный?

Василий помолчал, задумчиво глядя вдаль, на зеленеющее за рекой поле озимой пшеницы.

- Да разве так бывает, чтобы взгляды и убеждения человека менялись в один день? - он вздохнул, посмотрел на девушку. - Наверное, с Милашиных дочек всё и началось.

Миланья с изумлением посмотрела на мужа:

- Как это?

- Встретилась ты мне как-то на улице, а они за подол твой держатся, семенят следом за тобой, ножками босыми пылят по дороге, - Василий улыбнулся. - Посмотрел я на них и подумал, что впереди у них только тяжкий труд, как у всех казачек. Семья, муж, дети. Работа в поле и по дому. А ведь они, может быть, талантами одарены к наукам каким-нибудь! Может быть, в них дремлет новый Ломоносов или Пушкин! Да если и нет в них особой одарённости, всё равно жаль их — сколько интересного мимо них пройдёт…

- Это верно… - вздохнула Милаша. - По себе знаю. А ведь супруг мой, царствие ему небесное, хорошим человеком был, добрым. Представьте, каково жилось тем, у кого муж самодур или свёкор со свекровью вздохнуть не дают.

- Советская власть дала свободу женщине! - важно кивнула журналистка, делая в тетради заметки. - А потом?

- Потом? Однажды я оказался рядом с табачной фабрикой. Как раз был конец смены и рабочие выходили из ворот. Измученные табачной пылью, больные, кашляющие ребятишки.

- Ребятишки?! - девушка подняла на Василия глаза.

- Ребятишки. Их тонкие пальчики проворнее набивали папиросы, да и платили им меньше, чем взрослым. Тогда я узнал, как живут дети рабочих. Конечно, некоторые промышленники создавали для своих рабочих хорошие условия — строили дома для них, открывали школы и детские сады. Но таких предпринимателей были единицы. Чаще всего дети бедняков хлебали полной ложкой нужду и лишения. Меня увиденное поразило, мне захотелось это как-то исправить.

- А вы встречаетесь с кем-нибудь из ваших соратников по партии? С теми, с кем вы начинали революционную борьбу?

- Связи с ними были потеряны ещё в гражданскую. Кто-то погиб, кто-то переменил место жительства — поди ищи его по стране! Вот только…

- Что?

- Не так давно попалась мне на глаза заметка в газете… Кажется, в «Правде»… Там рассказывали о партизанском движении на южном Дону. И упомянута была фамилия старого коммуниста, ушедшего во время оккупации в подполье и совершавшего диверсии против фашистов. Большевика того немцы арестовали и расстреляли, а у меня заноза в сердце с тех пор, как заметку прочитал.

- Но почему? Вы узнали в ней кого-то из знакомых вам людей?

- Там были только первая буква имени и фамилия — С.Картунов. Конечно, Картуновых на свете много, мало ли, кто это. Только чудится мне, что это был мой старый товарищ Семён, который и привёл меня когда-то в марксистский кружок.

- А как же узнать теперь, он это или нет? - журналистка положила карандаш, пытливо глядя на Василия. - Может быть, написать письмо в редакцию газеты?

- Да писали мы! - подала голос Милаша. - Только ответа не получили.

- Наверное, писем приходит в редакцию очень много, а на каждое нужно ответить толково, обстоятельно, - грустно сказал Василий. - Вот и не доходит до нас очередь.

- Василий Прохорович! - вдруг сказала Милаша. - А давай махнём туда сами! Вот закончится учебный год, и поедем! А что — знакомые места увидим, и про товарища Картунова узнаем. Может быть, это и правда он был!

Василий улыбнулся, глядя на неё, перевёл взгляд на журналистку:

- Теперь понимаете, почему я говорю, что Миланья Антиповна у нас самое главное лицо? Она ведь понимает, что мне хочется съездить, только боязно доставить близким лишние заботы и хлопоты. А она вот, видите, поддержала меня.

- Да перестань! - засмеялась Милаша. - Мне и самой очень хочется поехать.

- А на кого вы оставите свой дом, хозяйство? - полюбопытствовала гостья.

- Хозяйства у нас не много. В войну держали мы кур и козу, чтобы прокормить эвакуированных ребят, а теперь только кот остался.

- Как раз собиралась я про эвакуированных расспросить. Ведь вы взяли к себе… сколько..? семь? восемь детей?

- Восемь. Трудно было, конечно. Да ведь всем в войну было трудно, - пожал плечами Василий.

- Что для вас оказалось сложнее всего? - журналиста шуршала карандашом по тетрадному листу. - Ведь это чужие друг другу дети, выросшие в разных условиях. Наверное, была необходимость их сдружить, научить их ладить друг с другом?

- Это были дети, выросшие в одной, советской, стране. Они были в равном положении — дети, потерявшие своих родителей, и конфликтов между ними возникало ничуть не больше, чем в обычной семье между родными братьями и сёстрами.

- Самое сложное было накормить их, - вздохнула Милаша. - Дети росли, двигались и всё время хотели есть. А взять-то особо негде было. Каждый лишний кусочек люди старались отдать на фронт. Нам-то что — грибочков собрали, пожарили, вот и поели, а каково солдату на фронте! Да ведь вы и сами всё знаете не хуже нашего, сами всё это пережили!

- Милаша у нас мастерица, - ласково глядя на жену, сказал Василий. - Она из ничего ужин состряпать может.

Милаша снова вздохнула. Разве станешь рассказывать газетчикам, как это «из ничего» давалось! Как приходилось собирать корешки и травки, чтобы немного заглушить урчание детских желудков… Грибы и ягоды заготавливала, сушила их на зиму, а сколько времени те грибы и ягоды есть, если солнце нещадно палит землю начиная с июня? Правда, иногда случались «праздники».

Как вот, например, с совхозным творогом. Молоко на ферме два раза в день пропускали через большой сепаратор, ручку которого бабы крутили по очереди, фляги со сливками опускали в деревянный короб, устроенный над родником, а обезжиренное молоко — обрат — сливали в бочки. Потом работницы зачерпывали обрат вёдрами и поили телят. Ближе к лету молодняк пил молоко неохотно, переходя на взрослые корма и воду, и обрат порой застаивался в бочке. Над ним кружили тучи мух, кислый запах бил в нос издалека, и женщины вздыхали — пропадает добро… Вот только взять его никто не решался — расхищение народного имущества грозило большим сроком. Однажды кто-то из доярок заглянул в бочку и ахнул:

- Бабоньки, да тут творога-то сколь!

Такой продукт телятам не годился, а бочки всё равно нужно было очищать, и женщины, не опасаясь наказания, разобрали творог по домам. Принесли и Милаше, корми, мол, эвакуированных.

А однажды маслозавод не принял сливки, которые каждый день возили из совхоза флягами. Сказали, что не соответствует кислотность, масло шумаковцы должны изготовить сами и сдать его на следующий день. Что же — должны так должны. До утра бабы сбивали масло, однако в награду за бессонную ночь каждая из них унесла корчик жирной ароматной пахты. Милаша трудилась над маслом наравне со всеми, и ей тоже досталось немного.

Правда, у Карпуховых была коза, да на такую ораву всегда мало! Корову брать или ещё коз — так их прокормить надо. А возраст уже не тот, трудно стало успевать и по хозяйству, и в школе, и с детьми.

- Да… - сказала Милаша и снова вздохнула. - Мастерица…

Журналистка дописала строчку, подняла голову:

- А где теперь эти дети?

- У большинства нашлись родственники, забрали их к себе, - сказал Василий, рассеянно хлопая себя по карманам.

- Василий Прохорович давал объявление в газетах о розыске их родных, - пояснила Милаша. - Даже самого маленького, который не помнил своего имени, опознали по родимому пятну.

- Да, объявления… - Василий, будто спохватившись, махнул рукой.

- Вы хотите курить? - засмеялась девушка. - Курите, не стесняйтесь! Но вы сказали «у большинства». А как же те, у которых родственники не нашлись?

- У одного мальчика, у Фёдора, никого не было. Мы хотели, чтобы он остался у нас, - Василий задымил папиросой. - Но нам пришлось отпустить его. За стариком, который жил у нас в эвакуации, помогал нам заботиться о ребятах, приехал из Москвы сын, боевой офицер с орденами и медалями, прошедший всю войну, дослужившийся до генерала. Он захотел усыновить мальчика. Фёдор-то в самом деле сильно на его погибшего ребёнка похож оказался — он показывал нам фотокарточку, которую всегда носит с собой. Мы… мы с Милашей… не стали удерживать Федюньку… всё-таки в Москве ему будет лучше, чем в нашей деревне.

Милаша украдкой вытерла слезу.

- А сам-то он чего хотел больше — остаться с вами или уехать?

- Ах, что может хотеть ребёнок! Он и к нам привык, прикипел, и Москва ему интересна. Но мы уже старые, мы не сможем, не успеем его вывести в люди.

- Он вам пишет? - тихо спросила журналистка.

- Пишет. И мы прошлым летом у них в гостях были, - Милаша подавила в себе рыдание. - Федюнька так радовался нам! Ничего, главное, чтобы ему было хорошо.

- Может быть, вам лучше переехать в столицу?

Милаша улыбнулась, покачала головой:

- Нет, мы здесь останемся. Правда, Вася? Это наша земля, наши люди, с которыми мы срослись, с ними мы и останемся до конца.

- Правда! - Василий затушил окурок. - Видите, по улице женщина идёт? Это наша Марья. Великой души человек. Сын её Яков красный командир, на границе служил, когда война началась. Был ранен, с боями прорывался к своим, попал в плен, бежал, оказался у партизан. Потом, когда наши освободили Белоруссию, вернулся в строй. Жена его Ирина с двумя дочками сумела вырваться из оккупации, привезла девочек Марье, сама в Оренбурге пошла на завод работать. От станка не отходила, несколько норм за смену выполняла. А внучек Марья растила. Да вон младшая, Люся, за нею скачет. Славная девочка, смышлёная. Учителем хочет стать, когда вырастет. Хорошая будет учительница.

- Да разве только Марья? - Милаша задумчиво теребила краешек цветастой клеёнчатой скатерти. - Сколько здесь людей хороших, славных. Возьми управляющего нашего, Мокея. Старик ведь, а не побоялся, взвалил на себя деревню, когда мужики на фронт ушли. У нас в совхозе пять деревень, главная — база — в пятнадцати километрах от Шумаковки, там и контора, там и сельсовет. Директором в сорок первом женщину назначили, она агрономом до войны работала. Какая бы образованная ни была, а всё-таки женщина. Тяжело ей пришлось, ой тяжело. Трактора на нужды оборонных заводов забрали, паши и сей на лошадях. План по хлебосдаче подняли, по мясозаготовкам… Эх, да что говорить! Вот Мокей старался как мог, чтобы и её не подвести, и своих людей беречь.

- Береги не береги, а война по всем людям катком прошла, - Василий махнул рукой. - Но я восхищаюсь нашими женщинами, их силе духа и благородству. После войны стали появляться у нас пленные немцы. Бродили по деревням в поисках еды. Одни предлагали обменять на хлеб или картошку какие-нибудь безделушки, вырезанные из дерева, другие просто попрошайничали. И вы знаете, наши женщины делились с ними последним. Отрывали от себя кусок, чтобы накормить немца. Женщины, у которых, может быть, этот самый немец убивал мужей и сыновей!

- Значит, они простили фашистов? - тихо спросила журналистка.

- Нет, не простили. Когда один пленный забрался в погреб к Поле Касаткиной, бабы его едва на вилы не подняли. Избили крепко, связали и сдали в милицию. Не простили. Но представьте всю высоту их великодушия — протянуть свой хлеб поверженному врагу.

Он подумал о том, что в сердцах этих женщин воистину христианское смирение и милосердие. Они не ходят в церковь, не стоят на молитвах, не осеняют себя крестным знамением, но Бог всё равно жив в их душах. И пока это так, Он не оставит Россию Своей милостью и защитой.

Журналистка, исписав тетрадку, ушла, а Василий ещё долго сидел на скамейке, глядя на зелёное поле за рекой. Семьдесят с хвостиком лет прожил он на свете, полвека из них отдал школе. Уместить их в одну тетрадку? Даже смешно подумать… А если бы она попросила его поставить оценку этим годам? Всего ли он в жизни добился? Всё ли сложилось так, как надо? Всё ли получилось? Василий нахмурился — были, были в душе занозы, было то, чего он сделать не смог. Да полно, Василий Прохорович! Все ли в жизни исполняют хотя бы половину своих задумок? Но Вы-то сделали очень много. Вы были одним из тех, кто шёл впереди, создавая на пустом месте советскую школу. Вы пробивали дорогу в нехоженых дебрях, из простых крестьянских ребятишек воспитывая пламенных пионеров и комсомольцев, тех самых, которые грудью закрыли страну в Великую Отечественную, которые подняли её из руин и запустили в космос человека.

Вы — идущие впереди…

---------------------------------------

Конечно, всё было совсем не так! Простите меня, Василий Прохорович, за мои домыслы!

Но как всё было на самом деле? Теперь уже никто не расскажет. Нет уже на свете тех, кто учился у Вас, покинули этот мир те, кто знал Вас лично, уходят даже те, кто помнит, что именно Вы создали их школу. Лет десять назад ещё можно было найти Вашу фамилию на сайте школы, которую Вы открыли на станции К., но теперь того ресурса нет, есть новомодный, с Госуслугами, в котором места для истории школы не нашлось. Увы…

Простите меня и вы, дорогие мои читатели! Информации о Василии Прохоровиче осталось очень мало, и я позволила себе представить, как всё могло происходить. Немного изменила фамилию героя, названия населённых пунктов. Настоящие называть не буду, ведь мой роман — всего лишь вымысел, опирающийся на несколько строчек, оставшихся от реального человека. Вот краткая биография Василия Прохоровича, дошедшая до нас:

«Карпухин Василий Прохорович.

Родился в станице Усть-Медведицкая (ныне г. Серафимович Волгоградской области) 4 февраля 1879 года. В 1900-1901 году прошёл одногодичные учительские курсы в Ростове. В 1907-1908 годах работал учителем в Ф. С 1912 года принимал активное участие в революционных действиях, состоял в подпольной группе. В годы гражданской войны боролся за установление на Дону советской власти. Получил много ранений, лежал в госпиталях. Был выдан женой белоказакам. Приговорённый к расстрелу, Василий Прохорович сумел бежать. Уходил от преследования босиком по снегу. Однако был схвачен и вновь приговорён к смерти. Сумел снова бежать. Спасли Василия Прохоровича учителя Учпрофсоюза, поместили в больницу. После выздоровления в 1922 году был направлен в ст. К. учителем. Первую начальную школу Василий Прохорович организовал в здании железнодорожного вокзала, в помещении буфета. Через три года добился перевода школы в здание подсобного помещения для машинистов, где была всего одна комната. Постепенно делал пристройки, увеличивая количество классов. Организовал первую в К. пионерскую организацию. Василий Федорович был учителем, пионервожатым. Вёл хоровой и драматический кружки. Помогала ему вторая жена - вела труды, учила девочек рукоделию, принимала участие в работе кружков.

Проработал Василий Прохорович в К. до 1934 года. В 1934 году был направлен в село Ш.

В 1936 году едва не погиб от рук бандитов.

В 1950 году Василий Прохорович ушел на заслуженный отдых, но до конца своих дней оставался Учителем, Коммунистом, Человеком»



P.S. А Люся на самом деле стала хорошим учителем!

P.P.S. Многие описанные в романе ситуации взяты из реальной жизни.