Глава 11-12

12

Левенцов проснулся в десять утра. Открыв глаза, он с чувством нереального в реальном разглядывал стандартный гостиничный набор: стол с телефоном, стул, шкаф. Телефон навёл Левенцова на мысль позвонить в КОПА. Его не покинула ещё застарелая иллюзия: он полагал, что, если поступить опять на работу в старый добрый свой отдел, жизнь вернётся на круги своя. Поднявшись, Левенцов порылся в бумагах. Нет, ни одной записи с трёхреченскими телефонными номерами не сохранилось. Побрившись и позавтракав, Вячеслав пошёл на улицу.
Знакомый трёхэтажный корпус с табличкой у дверей «Конструкторский отдел промышленной автоматики» показался Левенцову родным, он позабыл, что называл его в своё время осточертевшим. Вышедший из проходной старик, столкнувшись с Левенцовым, в удивлении воскликнул:
- Слава! Каким ветром?
Левенцов с трудом узнал в старике заместителя начальника бывшего своего отдела.
- Иван Фёдорыч! - откликнулся он радостно. - Всё ещё работаешь?
- А куда денешься? На пенсию теперь нешто проживёшь? На одну квартплату половина пенсии уходит, криминал!
- Как сын, устроился после института?
- Устроишься теперь! По специальности работы нету, а работать в частной фирме клерком он не хочет, говорит, хватит того, что в студенчестве их охранял. Шесть лет и учился, и работал, самые лучшие годы изуродовал - и всё псу под хвост. Скажешь, не криминал?
- Криминал, Иван Фёдорыч. А как в КОПА, всё по-старому?
- Какое там по-старому! Наш контрольный пакет акций, будь они неладны, «денежный мешок» один тут хапнул. Платит мизер, делает что хочет, рабами, в общем, стали. Ушёл бы куда, да где теперь старика возьмут!
- А обстановка как?
- Хуже некуда. Даже не верится, что ещё хуже будет, когда примут этот ихний кодекс о труде.
- Я-ясно, - разочарованно протянул Левенцов. - А кто-нибудь из старого состава кроме тебя есть?
- По пальцам перечтёшь. Кто до пенсии дотягивает, кто, как вот я. Хозяин молодёжь нашёл, как на подбор. На всё им наплевать, в голове одни деньги, в душе ни стыда, ни совести. Не наши люди, в общем. Сидю в отделе, как среди волков, утром на работу иду как на каторгу.
- А сейчас куда?
- В поликлинику еле отпросился. Стыдно сказать, сорок лет предприятию отдал, а новый начальник, как школяра, пытал: так ли уж мне нужно в поликлинику?
- Пойдём, провожу, Иван Фёдорыч. Я ведь, грешным делом, думал на работу в отдел опять устраиваться.
- Да ты что, Слава, спятил? Беги, беги отсюда, пока на ногах.
- Да уж бегу. Спасибо за информацию. Не знаю только вот, куда бежать.
- Это верно. Вроде родная страна на тыщи вёрст в любую сторону, а бежать и некуда. Криминал!
Проводив бывшего своего начальника до поликлиники, Левенцов завернул в городской парк, сел здесь на скамейку у неработающего фонтана и закручинился. Надежда на устроенную жизнь в Трёхреченске рухнула. «Не возвращайтесь туда, где вы были счастливы», - долбилось в голове. Левенцову предлагали работу на предприятиях, с которыми он был завязан своими изобретениями, предлагал даже один столичный НИИ, но начинать в сорок семь лет новую жизнь в местах, немилых сердцу, тем более в теперешней Москве, приобретшей совсем не русский облик, не было ни малейшего желания. Хотелось устроиться в уголке, где сохранилось хоть немного из прежнего, родного. Где такой уголок теперь найдёшь? Томил и вопрос с Наташей. Без неё устроенности не будет, Левенцов это понимал, но захочет ли она покинуть ради него Тимохино?
Парк был безлюден. В былые годы в это время у каждой скамьи в аллеях стояли детские коляски, а у работающего фонтана постоянно резвилась детвора. Теперь пусто. Зато на месте снесённой закусочной выросло шикарное кафе. Левенцов заглянул в него. Чистота, холодный блеск бутылок в баре, за стойкой презентабельная официантка, за столами никого. Вячеслав посмотрел меню. Цены лишь для «новых русских». На закуску к выпивке бутерброды с осетриной. Скучно. То ли дело в доперестроечных чепках: столы неубранные, пол неподметённый, стойка чисто символическая, зато за стойкой доступная всем, недорогая и обильная закуска и молодое натуральное вино, хоть залейся! Всего полтинник за стакан!
Левенцов вышел из парка и побрёл куда глаза глядят. Привлёк внимание к себе симпатичный двухэтажный домик с парадным портиком и надписью под козырьком: «Дом детского технического творчества». Вячеслав не сразу узнал в здании бывший дом юных техников, в котором в 94-ом нашёлся покупатель его изобретательского инструмента. Переменилось не только название. Дом заново оштукатурили, покрасили, навели лоск. И главное, через окно Левенцов увидел множество занятых делом ребятишек, а на полках вдоль противоположной стены - модели ракет и самолётов. Пророчество Володи, купившего его железки, не сбылось: детский дом не только не продали «крутым ребятам», но и заново вдохнули в него жизнь. «Что-то всё же делается, хотя и не по тому направлению, по которому ведёт власть», - вспомнилась цитата из записей Вернадского.
На подходе к гостинице Левенцова заинтересовала приклеенная к торцевой стене дома листовка. Крупным чертёжным шрифтом, выполненным от руки тушью с помощью рейсфедера, листовка призывала: «Товарищ, приходи! Возродим Коммунистическую Партию Советского Союза снизу!» Далее шрифтом помельче следовал адрес, где состоится организационное собрание. Адрес Левенцова заинтриговал - это был дом с бывшей его «пещеркой». Заканчивалась листовка подписью: «Орггруппа».
В шесть вечера Левенцов подошёл к соседнему с бывшим своим подъезду и увидел былoго коллегу по КОПА Егора Агаповича Сорокина, тот стоял в компании с рослым мужчиной.
- Сколько лет, сколько зим! - приветствовал Сорокина Левенцов. - Как выживается, дружище?
Егор Агапович, вытаращив глаза от удивления, ответил вопросом на вопрос:
- Ты откуда взялся?
- Из гостиницы, гощу в Трёхреченске. - И Левенцов поведал о заинтересовавшей его листовке. Из последовавшего разговора он узнал, что листовка - дело рук и разума Сорокина, а орггруппа - это он сам и стоящий с ним мужчина.
- Это Николай, - представил Сорокин мужчину. - Мы с ним соседи и соратники.
Левенцов оказался первым пришедшим на призыв листовки. И последним. Ждали до семи вечера, никто больше не пришёл. Николай отправился куда-то по своим делам. Левенцов постоял с разочарованным Сорокиным ещё некоторое время. Егор Агапович с фальшивым оптимизмом произнёс:
- Ну что ж, ты да я, да Николай - уже организация. - И пригласил Левенцова к себе в квартиру на оргсобрание.
- Да нет, Егор Агапыч, я просто из любознательности пришёл, - окончательно разочаровал его Левенцов. - Я хотел узнать, зачем это понадобилось возрождать КПСС снизу, когда она и сверху организованная есть. Зачем дробить сопротивление тёмным силам? Это ведь всё равно, что на руку им играть. Есть мощная организация - КПРФ. У неё свои подразделения везде, свои идеологи и специалисты по государственным вопросам, опора на таких столпов науки, как Алфёров, Глазьев, своя фракция в Госдуме, свои признанные лидеры, своё готовое правительство, и, самое главное, поддержка семидесяти процентов населения. Захвати КПРФ завтра власть, и послезавтра же жизнь без всяких потрясений повернётся к лучшему. Если бы все ручейки сопротивления влились в неё вместо того, чтобы плодить беспомощные разрозненные группки, Сатана недолго бы ещё торжествовал. Чем тебя-то не устраивает КПРФ, Егор Агапыч?
- В КПРФ пришли к руководству люди, неправильно понимающие задачу партии, - уныло ответил Сорокин. - Они думают о престиже партии, а не о народе, партия у них самоцель, они превращают её в номенклатурную верхушку, приводят на заседания Госдумы молодых студентов, готовят из них на случай своей победы таких же чиновников-номенклатурщиков. Они беспринципны в политической борьбе.
- А что им остаётся делать, Егор Агапыч? Где ещё они наберут кадры, случись им победить? Молодёжь, которая не в студентах, поголовно вся или охраняет наших и ненаших бизнесменов, или вообще без царя в голове. Отступление от принципов тоже можно понять. Бороться с Сатаной, придерживаясь принципов, всё равно что старинными трёхлинейками против танков воевать. Против зла добродетель не оружие. Если бы все сочувствующие КПРФ не ленились ходить на выборы за неё голосовать, она могла бы позволить себе роскошь блюсти принципы, а так... Спасибо и на том, что она последняя надежда у народа.
Сорокин глядел ошеломлённо. Он попытался защитить свою позицию:
- Ты знаешь, что Зюганов - свой человек в буржуазных кругах на Западе? Он постоянный участник форума в Германии, о котором пишут, что одна из его задач - не допустить возникновения в Европе коммунистических режимов. На этих форумах он заявляет, что ведёт КПРФ к социалдемократии и ещё кое-что почище. Это ведь предательство!
- Слышал я такую версию, Егор Агапыч. Радиостанция «Свободная Россия» любит о таких вещах вещать. Ты тоже, поди, оттуда эту информацию принял? Если это даже и правда, никакое это не предательство, на мой взгляд. Это в существующей ситуации самая верная стратегия. Если бы Зюганову не удалось войти в доверие к буржуазным кругам, кто знает, сохранилась ли бы КПРФ.
- А зачем тогда руководство КПРФ проталкивает буржуя в Думу, а он там голосует за принятие закона о продаже земли?
- Вводя сатанинские законы о земле, труде и пенсиях, режим сам роет себе яму, руководство КПРФ прекрасно это понимает. Чего в такой ситуации копья-то ломать? Полагаю, были веские основания для поддержки этого буржуя, руководят КПРФ не дураки.
Сорокин не нашёл, что возразить. Он смотрел растерянно. Егор Агапович чувствовал, как обратное сомнение устраивается у него в голове. Под наплывом слабости он рассказал Левенцову всё как было, о своём конфликте с Лещинским и об исключении из КПРФ. Для Сорокина это была освободительная исповедь, втайне он давно уже мечтал о возвращении в партийные ряды, и теперь ждал поддержи и получил её. В ответ на его исповедь Левенцов исповедался и сам.
- Я с некоторых пор внимательно слежу за КПРФ, - сказал он. - Согласен, не всё в ней благополучно. Но не судите, да не судимы будете. Руководят ведь ею живые люди, а живым людям свойственны житейские пороки, ничего тут не поделаешь. Я никогда не обольщался надеждами на беспорочность политических вождей, будь то даже Ленин. Я и теперь не обольщаюсь. Но если бы вступил в КПРФ, то беспрекословно выполнял бы постановления её вышестоящих органов, пусть и заведомо ошибочные. Потому что в сто раз худший бардак получится, если каждый рядовой член начнёт ковыряться в ошибках руководства. Не это сейчас нужно, Егор Агапыч. Это - на потом. Сейчас нужен единый, не ослабленный сомнением кулак. Беспорочность такого кулака нереальна, но он единственная сейчас надежда.
Я тут с одним хорошим человеком сделал разработку компьютерной системы, способной обеспечить в России подлинно народный социализм. Так вот с КПРФ я связываю надежду на внедрение этой системы в жизнь, хотя сама по себе КПРФ, как и любая организация, состоящая из людей с их людскими слабостями, обеспечить гармоничное устройство общества, на мой взгляд, неспособна. И плевать мне на её ошибки! Они у живых людей если не те, так эти. Ты можешь сказать, что это эгоизм. Не возражу. Но ведь не стяжательский это эгоизм, а во имя общих интересов. Если бы в партии все преследовали такие эгоистические цели, она никогда не унизилась бы до солдафонских штучек, типа лозунга: «Партия - ум, честь и совесть эпохи». Это солдафонство, слава Богу, перехватило теперь нероссийское «Радио России». Оно, что ни фраза, твердит, как попугай: «Настоящая музыка на настоящем радио», «Настоящее искусство на настоящем радио», «Настоящий детектив на настоящем радио», слушать тошно.
Так что смири гордыню, Егор Агапыч, и возвращайся в КПРФ. Не обращай внимания на её недостатки, а делай потихоньку своё «эгоистическое» дело, ты ведь, я знаю, плохого не сделаешь, ты хороший человек.
Сорокин ошарашенно молчал. Левенцов попытался перевести разговор на другие темы, но Егор Агапович в глубокой задумчивости отвечал невпопад. Левенцов ещё раз пожелал ему вернуться в КПРФ и пошёл в гостиницу.
Сорокин вернулся домой. Присев за стол, он взялся за газету. Егор Агапович только держал её перед собой, тогда как глаза его смотрели не в неё, а дальше. Через час такого отстранённого сидения Сорокин простодушно сам себе сказал:
- Вот и пойми тут, что к чему. Всю жизнь учись и дураком помрёшь. Видно, не гожусь я в политические деятели.
Небо обделило его чувством юмора, но не отказало в даре признавать с лёгким сердцем свои ошибки и ни на кого не помнить зла за прошлое.