Жуткий памятник на берегу Большой Невы

О Моисее Марковиче Гольдштейне (Володарском) известно не так много.
Родился наш герой  в 1891 году в местечке Острополье  Волынской губернии, там и пошел учиться, с самого юного возраста проявляя незаурядную социальную активность – первый его арест  состоялся уже по окончанию пятого класса гимназии. Естественно, из гимназии его исключили и Мойша несколько лет работал приказчиком в мануфактурном магазине в Лодзи. Тринадцатилетним он вступает в небезызвестный еврейский союз «Бунд», чуть позже влившись в антиправительственную украинскую партию соцдемократов.
Его юношеская биография пестрит многочисленными приводами в полицию и арестами, по итогу чего в 1911 году он закономерно оказался в далекой ссылке в Архангельской губернии. Правда, уже через два года милосердные власти подписали ему прошение о помиловании по амнистии в связи с 300-летием царского дома Романовых. Прислушиваясь  к голосу здравого смысла и чьих-то добрых советов, в поисках лучшей жизни бывший зэк откинулся в США, в город Филадельфия, где для начала устроился на швейную фабрику закройщиком. Однако бунтарский дух молодого пассионария и здесь бросает юношу в ряды протестантов - он сходится с членами американской социалистической партии, вступает в интернациональный профсоюз портных.
Там же, в Америке, жизнь сводит его с «любимцем партии» Бухариным и даже с демоническим Троцким, с кем в апреле 1917 года на пароходе возмужавший над иглами и ножницами Моисей Маркович прибывает, наконец, на раздираемую противоречиями родину.
Ходили смутные слухи, что товарищ Гольдштейн был связан  с германо-масонскими аферами Израиля Лазаревича Гельфанда-Парвуса, но кто из заграничных товарищей не был с ним так или иначе связан?
И хотя доселе Моисей Маркович не только не играл никакой заметной роли в революционном движении, но и вообще не состоял в партии большевиков,
в революционном Петрограде он сделал блистательную карьеру. Никому не ведомый районный, лишенный всякой популярности и какого-либо влияния агитатор быстро и необъяснимо становится важным функционером Петроградского комитета, по сути заняв пост министра пропаганды в новых органах власти, объявив настоящую войну альтернативным газетам и журналам, посмевшим подвергнуть критике линию родной партии и личную позицию вождя мирового пролетариата.
Другим значимым достижением в этот горячий период стало его участие в подготовке выборов в Петроградский Совет депутатов: поговаривали, что именно ему принадлежала инициатива принудительной доставки граждан на выборные пункты, некорректный подсчет голосов и прямая подтасовка результатов.
Что же касается его агитаторских талантов, современники свидетельствуют:
«С литературной стороны речи Володарского не блистали особой оригинальностью формы и богатством метафор… Речь его была произносилась «на автомате», все было заранее прилажено одно к другому, все полно металлического блеска, трепеща внутренними электрическими зарядами… Голос его был словно печатающий, какой-то плакатный, выпуклый, металлически-звенящий.
Фразы текли необыкновенно ровно, с одинаковым напряжением, едва повышаясь иногда.
Ритм его речей по своей четкости и ровности напоминал манеру  декламировать Маяковского. Его распаляла какая-то внутренняя революционная раскаленность…
Казалось, он ковал железные сердца своих суровых слушателей.
Поистине его слова месили человеческое тесто, которое твердело под их руками  и превращалось в необходимое оружие революции».
Неудивительно, что скоро товарища Гольдштейна избрали членом Петроградского комитета партии, а затем членом Президиума Петроградского Совета.
Считается, что стремительному росту партийной карьеры Моисея Марковича способствовала секретарь ЦК  РКП(б) Е.Д. Стасова, прозванная в партийных кругах «Товарищем Абсолютом». Двадцатишестидесятилетний портной, принабравшийся  за океаном особой филадельфийской франтоватости, всегда тщательно прилизанный, в отутюженном костюме, cверкая золотом зубов, сумел произвести впечатление  на  сорокачетырехлетнюю, голодную к мужской ласке Елену Дмитриевну.
По итогу эта «ведьмистая и кровожадная баба», по выражению товарища Красина, всерьез запала на пламенного Моисея, талантливо проявлявшего свой темперамент не только на ниве политической пропаганды.
Сразу после Октябрьского переворота Стасова делает все для продвижения своего любовника в члены Президиума ВЦИК, что позволяет ему занять махровый и влиятельный пост редактора «Красной газеты».
Совсем скоро Моисей Маркович Гольдштейн под крылатым именем Володарского, более привычным славянскому уху, стал весьма значимым лицом в Петрограде.
Уже будучи комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации, он ведал всей местной большевистской пропагандой, считаясь самым последовательным проводником в жизнь  ленинского декрета о печати, принятого Совнаркомом на третий день Октябрьской революции.
Что же касается его довольно специфического  мужского обаяния, его секретами , пожалуй, пользовалась только товарищ Стасова, у всех же остальных, несмотря на свою приказчичью щеголеватость, если верить свидетельствам современников, он вызывал элементарное омерзение. Говорили, что, помимо  прозвища «пулемет», полученного за способность выстреливать любые необходимые к текущему моменту  речи, некоторые партийцы между собою звали его «гаденышем», имея ввиду улыбку, нередко змеившуюся на его устах и редкую подлость характера, вместе с превышающей все мыслимые границы личной жестокостью.
«Он был пронизан не только грозой Октября, но и пришедшими уже после его смерти грозами взрывов красного террора. Этого скрывать мы не будем - Володарский был террорист. Он до глубины души был убежден, что если мы промедлим со стальными ударами по голове контрреволюционной гидры, она не только пожрет нас, но вместе с нами и проснувшиеся в Октябре мировые надежды»
Наш ослепительный герой как в воду глядел - настал момент ответного удара и детали последнего дня Володарского в какой-то мере дают нам понять имя упомянутой цитатой «гидры», позволяя оценить жуткие физиономии действующих лиц и исполнителей громкой и предельно наглой акции его устранения.
Двадцатого июня в половине десятого утра пролетарский водитель Гуго Юрген, как обычно, подал машину к «Астории» на Большой Морской улице, где жили ответственные большевики из петроградских партийных и советских учреждений.
Володарский сел в автомобиль с дамой и, доехав до редакции «Красной газеты» на Галерной улице, велел водителю отвезти даму в Смольный.
На Галерную улицу Гуго вернулся в половине одиннадцатого и до четырех часов стоял, пока не повез Моисея Марковича обедать. Кормили и Юргена, и Володарского в Смольном, но в разных столовых.
С полагающимся прислуге пайком Гуго управился быстрее, чем Володарский со своей трапезой партактива и, дожидаясь шефа, зашел в соответствующую комнату, чтобы взять наряд на следующий день. Там он столкнулся с Петром Юргенсоном, которому высказал свои опасения о том, что именно сегодня он боится ехать на назначенных митинг с участием Володарского, ибо «толпа кричит и орет».
До конца дня было еще несколько рабочих поездок и,  наконец, около семи вечера  Гуго отвез шефа на митинг у Николаевского вокзала. Обстановка на митинге оказалась раскалена до предела: железнодорожники вопили «Мы все голодаем, жрать совсем нечего, наши дети пухнут от голода!»
Володарский, как мог, объяснял, что хлеба нет по вполне объективным причинам и потому надо потерпеть и меньше волноваться. Однако, это было совсем не то, чего хотели услышать собравшиеся. Они потребовали немедленного прибытия на митинг председателя Петроградского Совета Зиновьева.
Володарский пообещал толпе привлечь Зиновьева и направился было к машине, но его туда не пропустили. Низвергнутому неистовому трибуну удалось бежать через другие ворота. В конце концов, полурастерзанный, он сумел скрыться за железом своего «роллс-ройса».
И далее остаток своего последнего в жизни вечера он потратил на поиски Григория Евсеевича. Однако, его нет нигде, нет его и в Смольном, откуда, захватив с собою сотрудниц секретариата Зиновьева Нину Аркадьевну Богуславскую  и Елизавету Яковлевну Зорину, он мчится в Невский райсовет, не обнаружив Зиновьева и там.
Пока Володарский звонил по телефону, выясняя на каком заводе выступает Зиновьев, мимо райсовета проехал Луначарский.  Богуславская остановила его машину  и Луначарский ей объяснил, что Зиновьева сейчас можно обнаружить на митинге Обуховского завода, тем самым определив направление последнего, фатального маршрута нашего героя.
«Луначарский уехал, а я побежала в Невский райсовет сообщить об этом Володарскому, -  волнуясь, вспоминала потом Нина Аркадьевна. - И через несколько минут я с Володарским села в машину. Едва мы сели, как шофер поехал».
Интересно было то, что направление движения водителю никто не давал. Двигаясь по одному известному ему маршруту, он в определенном месте замедлил ход, сопровождая свои действия фразой «Пожалуй, весь бензин вышел…», после чего машина была остановлена.
Необходимо отметить, что вчерашний нищий портняжка получил в пользование автомобиль, принадлежавший до революции миллионеру Манташову.
Этот элитный и сверхнадежный «роллс-ройс» произвели по спецзаказу  и прежнему владельцу он обошелся в фантастическую сумму размером в 125 тысяч рублей и проблема могла образоваться скорее не с машиной, а с бензином.
«Эх, ты!» - В сердцах воскликнул Моисей Маркович водиле и вместе с дамами стал выбираться из машины.
Надо ли говорить, что «бензин кончился» как раз в том месте, где за углом дома с пистолетом стояла фигура человека, чрезвычайно похожего на работника гаража Петра Юргенсона?
И стоило было Володарскому сделать несколько шагов в сторону Невского райсовета, как тут же раздался первый выстрел.
«В это время мы стояли рядом, рассказывала на допросе Нина Аркадьевна. - Я ближе от панели, на расстоянии полшага от меня - Володарский. Зорина стояла по другую сторону от Володарского.
Когда раздался первый выстрел, я оглянулась, потому что мне показалось, что выстрел был произведен сзади нас на близком расстоянии, но ничего кругом не увидела.
Я крикнула: «Володарский, вниз!» - думая, что надо бы ему спрятаться под откос берега.
Володарский тоже оглянулся.
Мы успели сделать еще несколько шагов по направлению к откосу и были уже посреди улицы, когда прозвучали хлопки еще двух выстрелов, звучащих уже где-то ближе.
В этот момент я увидела, что Володарского два раза передернуло, и он начал падать…
Когда я оказалась рядом, он лежал на земле, делая глубокие вдохи. Лежал он в сторону автомобиля, на расстоянии шагов трех шагов от машины.
Мы с Зориной стали искать рану и заметили одну в области сердца.
Когда я увидела, что Володарский уже умер, я подняла голову, оглянулась и увидела в пятнадцати шагах от себя и в нескольких шагах от конца дома-кассы по направлению к Ивановской улице стоящего человека. Этот человек упорно смотрел на нас, держа в одной руке, поднятой и согнутой в локте, черный револьвер. Кажется, браунинг.
Был он среднего роста, глаза не черные, а стального цвета. Брюки, мне показалось, были одного цвета с пиджаком, навыпуск.
Как только он обнаружил мой взгляд, он повернулся и побежал…
Предъявленный мне шофер Юргенсон Петр имеет большое сходство с убийцей лицом, особенно сказать, глазами и взглядом, ростом и всей фигурой».
Допрос подозреваемого Юргенсона был отложен необходимостью сбора предварительной информации, для чего в качестве свидетеля привлекли его коллегу Гуго Юргена. Всю необходимую информацию, приставив маузер к виску Гуго, добыл комиссар Смольнинского гаража Бирин, провести которого рассказом о внезапно закончившемся бензине было невозможно.
«Сегодня после допроса шофера Гуго Юргена последний мне рассказал следующее: Несколько дней назад, с тех пор, как я его назначил ездить с Володарским, к нему стал обращаться шофер того же гаража Петр Юргенсон с вопросами, куда и когда поедет Володарский. Юргенсон рассказал Юргену, что все равно Володарского убьют, ибо
«на него сердиты адвокаты и студенты». Кроме того, он сказал, что есть какой-то автомобиль «Паккард» и если эта машина ночью будет останавливать его автомобиль, чтобы я потихоньку ехал, чтобы можно было застрелить Володарского».
И вот 21 июня на квартире у Петра Юргенсона был, наконец, произведен обыск, по итогу которого было найдено: «Один снаряд 37 мм, начиненный порохом, одно воззвание против Советской власти, всевозможная переписка, письма, фотографии и автомобильный пропуск на проезд по городу на машине «Паккард».
Алиби у Петра Андреевича Юргенсона не оказалось, несмотря на его утверждение о том, что после его разговора с Гуго в Смольном он пошел в гараж, где пробыл до девяти часов вечера, что опроверг сам комиссар и даже мать подозреваемого.
Казалось бы, улик, изобличающих Юргенсона, было более, чем достаточно…
Изобличали Петра Андреевича и показания Гуго о разговорах, которые вел с ним Юргенсон, уговаривая помочь в убийстве, свидетельства Богословской и Зориной, а также других очевидцев, практически опознавших в Юргенсоне убийцу. Опровергнуто было и откровенно лживое алиби его…
И, тем не менее, сам Юргенсон держался на допросах уверенно и безбоязненно.
Допрос был единственным и больше его не допрашивали, ибо сам председатель Петроградской ЧК Урицкий, у которого зрел свой политический расклад и соответствующие планы, поспешил  изъять Юргенсона из рук чрезмерно дотошного следователя.
Чего добивался Урицкий, стало ясно на траурном заседании Петросовета, где он поведал  всем присутствующим о Петре Юргенсене, который «симпатизировал партии правых эсеров», а также рассказал о сообщнике Юргенсена Гуго Юргене, злонамеренно подставившем  Володарского под выстрел.
«Моя комиссия, - заявил Урицкий, - старалась выяснить на основании объективных фактов и свидетельских показаний, кем было совершено убийство. Эти неумолимые факты говорят, что Володарского убили правые эсеры вместе с английской буржуазией».
Не подтверждая эти выводы никакими документами, Урицкий оперирует  стилем «одна бабка сказала», но точнее об этом говорит выдержка из его гневно-обличительной речи:
«Один портной показал, что к нему однажды явился незнакомый шофер и, заказывая костюм, заявил, что на Загородном  живет один генерал, предлагающий большие деньги за особые заслуги советским шоферам. И, когда этому портному предъявили тридцать шоферов, он сразу указал на Юргенсона».
Уже летом Петра Юргенсона по постановлению коллегии Петроградской ЧК расстреляли, так и не выяснив или не пожелав выяснить, кто же именно поручил ему заниматься подготовкой ликвидации Володарского.
Закрывая очевидный «глухарь», один из назначенных ранее следователей, Эдуард Морицевич, со скорбным недоумением отметил этот факт в своем «Заключении следователя по делу 1916 об убийстве  т. Володарского»:
«Злоумышленников, убивших т. Володарского, обнаружить не удалось, как не удалось установить пособников их, кроме одного - Петра Юргенсона.
Петр Юргенсон по постановлению Комиссии расстрелян.»
Однако, когда уже, кажется, улеглись все посмертные страсти, с 8 июня по 7 августа 1922 года, упосле Гражданской войны, в Москве прошел большой процесс по обвинению проклятых, грозивших политической конкуренцией правых эсеров в их коварной борьбе против Советской власти.
Обвинение представлял Н.В. Крыленко, защиту - Н. И. Бухарин.
Исполнителем теракта на этот раз был назван некий Сергеев, естественно, эсер, пока находящийся в розыске, однако присутствовал «руководитель  боевой террористической группы»,  в которую и входил подлый киллер.
Разоблачившийся перед судом и партией руководитель по фамилии Семенов признался, что самолично отравил ядом «кураре», оставшегося у него после мартовского покушения на Ленина, все пули используемого в данном покушении «браунинга».
«Боевым отрядом руководил лично я, член военной комиссии при ЦК ПСР  (эсеров).- Все указания по организации покушения на Володарского я получал от члена ЦК ПСР  Абрама Гоца».
Следует добавить, что убийство Володарского произошло в самый разгар выборов в Петроградский совет и все отчаянные протесты партии эсеров тонули в волнах народного гнева.
Завершая эту детективно-фантастическую историю, нам, конечно, необходимо внести ясность, откуда взялась загадочная и такая удобная для большевистского суда фигура Сергеева.
Необходимо отметить, что данная фамилия в подлинном, по горячим следам, деле нигде не упоминается. Однако, есть фамилия Сергеевой.
Так вот, некая жительница Петрограда Ольга Ивановна Сергеева однажды собралась с духом и накатала донос на своего мужа, правого эсера Геннадия Федоровича Баранова, который на тот момент, подлец, развелся с ней.
«Пишу вам это письмо, рассказываю свою затаенную душу. И вот я хочу открыть вам заговорщиков против убийства тов. Володарского, а именно правых эсеров.
Простите, что раньше не открыла. Но лучше поздно, чем никогда…
Число заговорщиков было 7 человек. Бывший мой муж Геннадий Федорович Баранов, Григорий Еремеев, Сокко, Крайнев, Чайкин, Фингельсон и неизвестный мне матрос…
Это было так. Когда я пришла домой из лазарета, я уловила кое-какие слова:
«Нужно Володарского сглодать с лица земли, он мешает»…
Это было как раз накануне убийства Володарского»…

Архивные документы, в том числе и дело об убийстве Володарского, которое спас от уничтожения, переслав его в Москву, Э.М. Отто, непреложно свидетельствуют лишь о том, что в преступлении были замешаны сотрудники Петроградской ЧК.
Кроме того, архивные документы свидетельствуют, что Моисей Соломонович Урицкий делал все, чтобы следствие не вышло на подлинных организаторов убийства, чтобы по жестокой  иронии судьбы чуть позже залечь на Марсовом поле навеки рядом со своей предполагаемой жертвой.
           А вот петроградцами, вопреки утверждению большевистской прессы, факт убийства  «палача и гаденыша», по локти замаравшего себя в крови, был воспринят с надеждой и облегчением…

Посмертная слава:  она ослепительна  -  в нашей благодарной стране существует более полутысячи топонимических объектов, названных именем Володарского - это проспекты, улицы, поселки и даже города. В его честь названы мосты, корабли и заводы.
Увы, обсуждать сегодня действующих лиц и исполнителей значимых событий перенасыщенной лицами отечественной истории, ставших реально свершившимся фактом, также, как и историю всегда держащей нос по ветру петербургской топонимики, дело занятное, но пустое по сути и безнадежное…

Да, вы можете меня строго спросить - а кто же склеил это бронзовое, замахнувшееся на наш любимый город, чудовище?
Автора зовут Матвеем Генриховичем Манизером, при деятельном содействии его юной тогда супруги, его ученицы.
Скульптор Манизер - и это сразу необходимо отметить - плохих памятников в принципе не делал.
Именно поэтому он получил от власти три громких Сталинских премии, орден Красной Звезды и орден Ленина, а также, не так далеко от московского центра, личный, за высокой оградой, особняк. А чего стоит тот факт, что именно Манизер был назначен исполнителем посмертной маски Сталину…
Необыкновенно талантливый человек, к своим  30 годам  получившим три высших образования  -  художник, физик и виолончелист, воспитал 9 замечательных детей и стал автором проекта первого, пожалуй, самого известного советского памятника В.И. Ленину у Финляндского вокзала.
А вот вторым проектом с последующим сугубо личным и исключительно негативным по восприятию исполнением у него оказалась потрясающая фигура петроградского палача, навсегда помеченного кровью ни в чем не повинных граждан.

И, скажем так, честный художник, впечатлив нас беспощадно отлитыми в бронзе красноречивыми линиями и чертами, так или иначе не смог не выразить свое к назначенному объекту отношение.