В Саянах

    Отслужив срочную на КТОФ, я вернулся домой. На встрече с друзьями – одноклассниками, которая совпала с днём ВМФ, остро стал вопрос заработка. Мы втроём решили рвануть в тайгу, «бить орехи». В тот год в саянской тайге орех уродился отменный, на экспорт в Японию он шёл по три пятьдесят за килограмм, а нам – добытчикам, платили по семьдесят две копейки, зато цены на продукты для нас были ровно в четыре раза выше, чем в городе. Сослуживица мамы, в связи с переездом из своего дома в квартиру,  предложила мне взять с собой в тайгу их пса по кличке «Байкал» – помесь лайки и… в общем, довольно крупного «дворянина». Поездом Иркутск – Москва мы доехали до Нижнеудинска и охранные качества нашего уже пса, мы оценили на площади Нижнеудинского вокзала, когда в поисках мороженого смело оставляли с ним свои рюкзаки. Пёс уже чётко различал где чей рюкзак, но только мне позволял взять любой. Красотами Саянской тайги мы до тошноты налюбовались с борта АН-2, который доставил нас, хоть пошатывающихся и бледных, но не утративших энтузиазма, на травяной аэродром Верхней Гутары Тофаларии.               
    Стоило нам спрыгнуть на поле из АН-2, как нас окружила стая местных собак. Но тут же выяснилось, что их заинтересовал наш пёс, а к нам они интереса не проявляли. Байкала они сразу взяли в кольцо, два пса - крупные лайки стояли в стороне, а трое не менее крупные, беспородные, пытались сбить Байкала с ног. Два пса били его своими головами, то по голове, то по задней части, стараясь свалить его, а третий, норовил, как мы догадались, нашего пса кастрировать… кто их этому обучил, было уже не важно, но помочь Байкалу мы были не в состоянии. Избиение Байкала прекратилось с появлением, очевидно, вожака стаи. Этот старый, почти дряхлый пёс, ещё шёл к месту драки и был метрах в тридцати, как нападавшие отошли от Байкала, но всё ещё держали его в кольце. Вожак подошёл к тяжело дышавшему, возбуждённому и ощетинившемуся Байкалу, осмотрел его, подошёл почти вплотную, несколько секунд постоял рядом, потом отвернулся и ушёл. Вся стая окружавшая Байкала тут же разбрелась. Больше никаких эксцессов на тему «чужака» не было.
    Через трое суток, в сопровождении проводника, нам предстояло, в полном снаряжении – к нашим рюкзакам, добавлялись: -  мешок сухарей, ящик сгущёнки и сорок кг муки, доставить свои жизнерадостные тела к своей стоянке. А стоянка наша находилась в шестидесяти четырёх км, в Саянской тайге, добраться к которой нам удалось лишь через четырнадцать часов пути, переправившись вброд через три реки и одну переходили дважды. У проводника, старика лет  семьдесяти, как мы решили, был рюкзак с едой, охотничий карабин, ружьё «Олень» и малокалиберная винтовка. Мы полагали, что старик будет притормаживать наше движение, но на деле оказалось совсем иначе. Наш проводник – охотник, тофалар, в тайге, обогнав нас молодых, успевал настрелять рябчиков, развести костерок, найти и раскалить в костре четыре камня – окатыша, с девичий кулачёк каждый. К нашему приходу он уже опотрошил четырёх рябчиков. Вложив вместо потрошков по раскалённому камню в каждого, завернул их в приготовленные заранее тряпицы, сложил в свой рюкзак и мы, не успев толком отдохнуть, снова двинулись в путь по горам Саяна. И только через тридцать – сорок минут, на следующем привале, мы с нагулянным аппетитом уминали рябчиков по-охотничьи. На привалах наш проводник рассказывал нам о своей жизни. В частности рассказал, что для поддержания мужской силы и здоровья вообще, он употребляет особым образом приготовленную «струю». «Струёй» или «струйкой» они называют высушенную мускусную железу кабарги. Она обладает многими целебными свойствами. А ещё, в особый период, он ставил силки на марала, у пойманного молодого самца он срезал панты и отрезая ножом, как мы режем холодного копчения колбасу, тонкие пластики, съедал их сырыми.  В семидесятые годы в Тофаларии проживало менее тысячи человек «тофу», как они сами себя называли. Из тофаларов был и наш проводник. Однажды в Верхней Гутаре, когда мы ночевали у радиста, гуляя вечером по улице, мы встретили тофу, сначала девушку, а потом и парня. Девушка была немного похожа и на татарочку, и на якутку, довольно приятной наружности, даже можно сказать красавица. В разговоре с нами она сказала, что местные девушки стараются выходить замуж за русских. Местные парни, с её слов, любят выпить и грубоваты в общении. Парень, которого мы встретили на улице, был рослым детиной, не менее двух метров, возрастом около двадцати шести – двадцати восьми лет, но он, по нашему мнению, был нечистокровным тофу… Он шёл, держа в правой руке литровую бутылку из под молока и весь его вид говорил о том, что он ищет, на ком испытать её крепость… От беседы с ним мы благоразумно воздержались. Кстати, наш проводник тоже был довольно высоким и крепким для его возраста человеком. И нас восхищали его находчивость, мудрость, ясность ума и особенная подвижность его тела. Жаль, мы не поинтересовались его возрастом. И так, постепенно мы преодолели весь путь и в девятом часу вечера, с дрожащими,  негнущимися ногами, ввалились в свою избушку.
     Утром, открыв глаза, я встретился взглядом с черными блестящими бусинками, которые внимательно разглядывали моё лицо. На моей груди сидел маленький, серенький мышонок, очевидно проживающий в этой же избушке. Метрах в шести от нашего жилища находилось миниатюрное озерко, около полутора квадратных метров площадью. Вода в нём оказалась кристально чистой и ледяной. Вокруг него и нашего жилища, росли, с уже облетевшей листвой, веточки черники с ароматными, чистыми и по - таёжному сладкими ягодами. Мы быстро набрали поллитровую банку спелых, ароматных ягод, вскипятили в чайнике воду и всыпали в кипяток ягоды. Таёжный чаёк пришёлся нам по вкусу. После утреннего чая мы пошли к нашим соседям, бывалым шишкарям, чтобы самим подготовиться к битью орехов. У них мы увидели как устроен колот – орудие которым лупят по стволу кедра, чтобы от сотрясения ствола спелые шишки осыпались на землю. Собрать их в мешки, отнести к месту и высыпать в ларь – дело нехитрое. А вот изготовить колот, а главное наловчиться им умело бить по стволу, да так, чтобы он попадал по центру ствола - тут нужен был навык… Соседи предупредили нас о том, что произойдёт, если колот пройдёт вскользь по стволу – рукоять при этом, воткнутая в землю, выскакивает и бьёт в промежность… Колот очень напоминает киянку с длинной, не менее двух метров, рукоятью. Сама же ударная часть колота - это берёзовая чурка шестидесяти сантиметров в длину и двадцати пяти в диаметре. Соединены эти две, составляющие колот детали, с помощью конического выреза «ласточкин хвост» на чурке и  такого же профиля на рукояти, толщина которой в средней части должна быть не менее семи сантиметров. Но, но, но… тут есть одна «тонкость»: вырез на чурке делается сбоку и поэтому центр тяжести такого инструмента сильно смещён, да так, что удержать его ровно, как того требует хороший удар, совсем-совсем не просто. Это всё равно, что молотобойцу дать кувалду, рукоять которой не вставлена в отверстие, а привязана сбоку… В общем, тому, кто отважится нанести удар колотом по стволу кедра, нужно было положить колот на плечо, рукоятью вперёд. При этом рукоять колота следовало с силой сжимать двумя руками, чтобы предотвратить его настойчивое «желание», следуя законам физики, развернуться вниз и принять горизонтальное положение. Потом отойти от кедра на несколько шагов и с разбегу, воткнув заострённый конец рукояти колота в землю, направить колот так, чтобы он по инерции пролетел вперёд, нанёс удар по стволу и очень желательно, чтобы после удара он остался у вас в руках. А если что-то пойдёт не так… пенять приходилось только на себя, т.к. вес одной только берёзовой чурки без рукояти был не менее двадцати кг…
    В своё дежурство по кухне, Александр, по моей просьбе, должен был приготовить чай из чаги… но напоил он нас зелёным отваром гриба-трутовика… и только после этого выяснилось, что Санька никогда не видел чаги. Слава богу, всё обошлось, без каких-либо расстройств. И в моё дежурство, мы уже пили настоящий отвар чаги. Но больше нам нравились отвары и настои черники, а с ещё большим удовольствием мы лакомились ягодами черники и свежайшими кедровыми орешками. Когда всё вокруг покрылось толстым снежным ковром, мы, вырезая штык-ножом квадраты снега, вынимали его и, перевернув, находили на нём подмороженно - сладкие ягоды брусники. Вблизи нашей избушки жили две весёлые семейки: - парочка бурундучков и семья белок. Особенно любопытными были бурундучки, они по утрам подолгу могли наблюдать за нашими приготовлениями к работе. Бегали они и по земле, но больше по стволу поваленной сосны, под которой, как мы выяснили, была их норка – жилище. Нам очень приятно было наблюдать за занятиями этих красивых зверьков с их пушистыми, напоминающими ёршики, хвостиками. Белки же были, как нам казалось, более серьёзными. Чаше всего мы могли наблюдать за суетой, очевидно, мамы семейства. Ярко рыжая в конце августа, в октябре ставшая серебристо-голубоватой, она всё время была в заботах. Она без устали бегала по стволу кедра, то вверх с чем-то съестным, то вниз в поисках запасов на зиму. Бельчат, правда, я увидел лишь однажды и то мельком, их любопытные мордочки выглядывали из-за ветки, их было двое. Но мама сразу же пресекла их любопытство и больше они не показывались. Это было вечером в лучах заходящего солнца, когда их шкурки блестели и отливали серебром. В пределах нашего участка, где мы добывали орех, было несколько таких семеек и бурундуков, и белок. Мы с интересом наблюдали за их жизнью, но истинную радость и удовольствие наблюдать за играми и повадками «наших» непосредственных соседей, мы не променяли бы ни на что. И мы охотно угощали их остатками пищи и орешками. 
    В избушке мы обнаружили старую, хорошо проржавевшую двухстволку двенадцатого калибра аж двадцать седьмого года выпуска.  Стволы её были изъедены ржавчиной и охотились мы только с моим ружьём двадцатого калибра, завода ИЖ. Но когда я остался в избе с травмированной ногой, ребята ушли с моим ружьём и с нашим псом. Перед наступлением сумерек я услышал, что к избе прилетела крупная птица. Это была капалуха - самка глухаря. Она решила полакомиться на халяву, и поедала кедровые орехи прямо из ларя, не утруждая себя добычей. А мы к тому времени сидели практически без продуктов, и стоял вопрос о «командировке» одного из нас в Гутару. Кроме старинного ружья в избе была початая банка дымного пороха,  неизвестно какой давности, слежавшегося сплошным куском. Бумажные гильзы с капсюлем «жевело» и кусок в тридцать сантиметров телефонного кабеля, в свинцовой оплётке. Я разрезал ножом оплётку кабеля, нарезал сначала «лапши», а потом квадратиков и стал жевать их, стараясь придать им форму дроби. Потом я, по всем правилам, снарядил четыре патрона, два вставил в стволы ружья и два сунул в карман. Капалуха, всё это время поедавшая орех, услышав, как я вышел из домика, но не видя меня, взлетела и уселась на сосну у избы. Я стал ждать, пока она успокоится и развернётся ко мне хвостом. Дождавшись удобного момента, через щель в рубероиде у края крыши я прицелился и, не думая о возможном разрыве, нажал на спусковой крючок левого ствола. Выстрелом капалуху сбило с ветки, и она полетела вниз по склону, а я, почувствовав тяжесть её полёта,  забыв о повреждённой ноге, с азартом охотника бросился за добычей. Метров через пятьдесят капалуха взмыла вверх и села на верхушку кедра. В ветвях кедра, в сумерки, разглядеть затаившуюся, раненую птицу непросто. Подойдя вплотную к дереву я увидел мою добычу - она сидела, вытянув шею, у самого ствола. Я прицелился и птица, раскинув крылья, упала к моим ногам. Она была смертельно ранена и через пару секунд испустила дух. Погладив ружьё – не разорвало же!  – я вставил ещё пару патронов и через двадцать минут нёс к домику капалуху и пару рябчиков. На пне у лесной избушки моих ребят встретила капалуха, накрывшая своими крылами рябчиков. Но через несколько дней мне, как самому выносливому, пришлось - таки протопать по тайге сто двадцать восемь километров и принести очередную порцию продуктов. В эту  первую мою «командировку» в Гутару на обратном пути мне дали лошадку, якобы в помощь… потом,  когда я вернул живую лошадку, один мужичок, по секрету, поведал мне, что лошадка, которой шёл двадцать четвёртый год,  дорогой должна была сдохнуть…
    Я не мог тогда знать,  что на этой лошадке практически сутки, без отдыха, трелевали (вывозили) орех из тайги к вертолётной площадке. А утром, вместо того, чтобы дать уставшему животному отдохнуть, её отдали мне. Не зная предыстории, я на радостях взял мешок муки, мешок сухарей, ящик тушёнки и ящик сгущённых сливок. Благополучно пройдя все броды и поднявшись на первую сопку, через восемь километров, моя лошадка, закачавшись, упала на брюхо… Не на шутку испугавшись, я снял с неё и мешки, и ящики. К нашему счастью, внизу, у основания той сопки был широкий, с чистейшей водой ручей. Эти четыреста метров, что отделяли нас от воды, я перетащил на себе почти сто шестьдесят кг своей поклажи и вернулся к лошади. Убедившись, что она ещё жива, я стал думать, как доставить её к воде…  Побегав по сопке, я нашёл два длинных, толщиной в руку шеста. Достав из рюкзака сапёрную лопату, я сделал «подкоп» под брюхом лошадки. Осторожно приподнимая, насколько было возможно, брюхо голодного животного, я подложил под лошадь самый гладкий шест. Потом притащил бревёшко, около тридцати  сантиметров в диаметре, приподнял брюхо бедной лошади и подложил под рычаг чурбак. Только с шестой попытки, орудуя двумя шестами, измучив бедное животное, и измучивщись сам, мне удалось поставить лошадь на ноги. Колени лошадки качались из стороны в сторону и я опасался, что она снова ляжет. Обняв её шею, я стал гладить её и уговаривать пойти. Минуты через три она сделала шаг и мы, оба пошатываясь, спустились к ручью. Там она напилась и поела немного хлеба, что остался у меня, и пощипала сухой травы под ногами. Ночевать нам пришлось тут же, у ручья, но сон у нас был очень тревожным, мы оба боялись одного и того же...
    Был конец сентября… Утром, с божьей помощью, мы снова тронулись в путь. Кое как, «короткими перебежками», попеременно перенося поклажу, мы добрались до места, когда уже было далеко заполночь…
    На охоте, мне удавалось подстрелить только непуганых рябчиков. Когда я впервые имел возможность подстрелить глухаря, меня подвела неопытность. Я наткнулся на стайку глухарей, все птицы встрепенулись и, пролетая очень низко над землёй, покинули полянку. Лишь один глухарь, очевидно, их смотрящий или вожак, взлетел выше и сел на кедр. Я спрятался за деревом и попытался прицелиться. Но мне было очень неудобно стоять, я мог упасть вправо. И не посмотрев под ноги, я переставил правую… хруст веточки, и глухарь, упав вниз, кинулся догонять стаю… Во второй раз, когда, не помышляя об охоте, я шел с ружьём,  заряженным бекасиной дробью, мне навстречу выскочил оленёнок. Увидев меня, он быстро развернулся и, высоко подпрыгивая в глубоком снегу, побежал обратно. Тут же откуда-то появилась чья-то лайка, но побежала не за оленёнком, а почему-то в другую сторону. Я ещё вдогонку псу крикнул что-то о его тупости… не прошёл я и пятидесяти метров, как увидел, что прямо на меня снова бежит тот оленёнок. Я присел за поваленный кедр, переломил ствол, вынул патрон, желая заменить на крупную дробь, и вдруг через кедр перепрыгнул оленёнок и остановился передо мной. С минуту мы разглядывали друг друга, потом оленёнок снова перепрыгнул лесину и побежал по своим следам вниз. Тут ко мне подбежал тот самый пёс и так взглянул на меня, что я, кажется. смутился и покраснел… я понял, что этот умница пёс дважды выгонял на меня, горе охотника, добычу…  Но то, что добыча ушла тогда от меня целёхонькой, я не сожалею и по сей день.
    После того, как я впервые взял Байкала на охоту, мы все трое искали его весь день. Появился бедный, с подтянутым брюхом пёс, услышавший первый в его тихой, деревенской жизни выстрел, только на третьи сутки…  тогда я выстрелил в кедровку, которая застряла в ветвях кедра, и вот с появившимся Байкалом, мы пошли сбивать ту кедровку. Ею я и покормил пса.
    К тому времени, когда у нас опять закончились продукты, я, уже довольно окрепший, готов был снова отправиться в Гутару. В тот раз я уложился в два дня, принёс сухарей, тушёнки, жиру и три банки яблочно - шоколадной пасты. Встретил меня Байкал и по его поведению я почувствовал, что что-то произошло. И Санька с Витьком рассказали, как вчера Байкал дрался с псом – воришкой. Тот пёс жил в тайге и промышлял тем, что воровал из избушек рабочих съестное. Когда он добывал особо любимые им сгущённые сливки или молоко, он прокусывал с двух сторон банку и высасывал содержимое. Но у нас он не только не полакомился, но ещё получил хорошую трёпку…  а дня через три – четыре, когда мы подходили к месту нашей стоянки, Байкал внезапно вырвался вперёд и заскочил с лаем в приоткрытую дверь избушки. Мы решили, что он застукал воришку, но, зайдя в избу, мы никого не нашли, только видели, что Байкал лапами царапает накат пола. Мы решили, что он загнал мышь или что – то подобное под пол и вывели его на улицу. Но поздно вечером, за ужином мы услышали тонкий лай и выгнали из-под пола небольшого зверька. Им оказался молодой красавец соболь. Он прожил у нас в избушке четверо суток, мы прикармливали его, пока в наше отсутствие, к нам на зашёл сосед и, уходя, не оставил приоткрытой дверь.
    Окрепшие на таёжном воздухе, питании и труде, мы практически не уставали. Я свободно, через бурелом, носил в гору по два мешка шишек. Орудуя берёзовым колотом около полутора пудов весом, мы были веселы и шутили, но это уже к концу октября. При выходе из тайги, примерно через четыре часа пути, Витёк подвернул ногу, голеностоп распух, и он не мог идти. Я присел, он сел на мой рюкзак с орехами, вместе со своим рюкзаком и так мы благополучно дошли до Верхней Гутары.                Была ли оправдана с позиции первоначальной нашей цели наша поездка – вопрос спорный, за то время и в Иркутске мы могли заработать не меньше. Но во всём остальном, что касается общения, приключений, возможности пожить самостоятельно в тайге, обретению соответствующих ситуации навыков, тут мы однозначно во многом выиграли. Что стоит одно только то, что у меня до сих пор стопроцентное зрение!
    В Нижнеудинске мы сначала взяли билеты на поезд Москва - Пекин, потом перекусили в привокзальном ресторане и там же, в ресторане, купили по бутылке спирта. Три молодых, здоровых парня, обросшие как бичи, с рюкзаками, набитыми кедровым орехом, в грязной, пахнущей смолой одежде, всю ночь ехали в роскошном купе на белоснежных простынях…