ДОЛЯ, ч. 3, гл. 2, октябрь 1917, Петроград, 2. 5

                2.5
       Октябрьские события свалились на них неожиданно. Конечно, даже самые инертные обыватели прекрасно видели, что происходит и что государство катится в тартарары. Но всё-таки маленькая надежда теплилась, что вот сейчас ещё позаседают и как разом всё решат! И победу сразу одержат, и солдаты в казармы вернутся, и продовольственное изобилие настанет. Не Керенский, так кто-то другой, более умелый и сведущий, какая разница! Тем более, что в Германии нового канцлера назначили – баварского графа Гертлинга. Может, теперь замирятся?
       Позавчера, 25 октября, газеты который день пестрели страшными заголовками: «Бой в Казани», «На погромах», «Анархия», «Бесчинства солдат», «Захват фабрик и заводов», «Разгром имения Тянь-Шанского», «Грабежи», «Ультиматум городских служащих», «Осквернение мощей», «Убийство князя Сангушко и захват его замка», «Самочинные обыски», «Карательный отряд в Калуге»...
       Накануне кронштадтские матросы самовольно захватили и увели из Петрограда бывшую императорскую яхту «Штандарт». Яхта, как историческая ценность, находилась под охраной морского штаба, но разве несколько пожилых бывших моряков могут устоять против вооружённой толпы?
       Алексей собрал все листки газет за прошлые дни и бросил в печь. Среди них попался очередной листок Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Он прочитал его внимательно. С некоторых пор Иванов все печатные листки прочитывал полностью в надежде понять, куда катится мир. Старого, в котором он прожил всю свою жизнь и который считал незыблемым, само собой разумеющимся, больше нет. Он превратился в пшик, труху, пока подпоручик Иванов валялся на больничных койках, пытаясь выжить...
       Петроградский Совет сообщал, что образовал военно-революционный комитет, и требовал от солдат не исполнять приказы, если они не подписаны этим комитетом. Вчера Керенский тоже что-то вещал о таком комитете, называл действия политической партии и её лидера Ленина предателями и изменниками Российского государства. Требовал назначить судебное следствие. У него в столице восстание, а он следствие! Да только, видно, не слишком испугал! «Васька слушает, да ест».
       Алексей печально вздохнул и подкинул несколько лопат угля в топку котла гимназического корпуса.
       Сегодня была его очередь работать истопником. Его «революционное высочество», штатный кочегар, изволили бастовать вторую неделю. По согласованию с доктором Молотковым подпоручик Иванов среди прочих более или менее оправившихся от ран по три часа в день два-три раза в неделю заступал на вахту. Работа была несложная, размеренная. Можно было подладить и больное плечо, и слабо развитую руку. Кроме того, доктор Молотков считал, что подобная трудотерапия помогает быстрее восстановиться. И действительно, после физической работы Алексей уже начинал ощущать не измождённость, а лёгкую усталость. Чувствовал, как плечи и руки наливаются силой.
       По указанию второго доктора, Тихомирова, Алексей каждые пятнадцать-двадцать минут выходил «на волю» подышать, дабы не нагружать сердце. Поэтому частые выстрелы на улице услышал, видимо, одним из первых в госпитале.
       – Что там? – крикнул он вечно перекуривающим во дворе санитарам. Те пожали плечами и продолжили порывисто затягиваться самокрутками с дурно пахнущим, будто плесневелым, табаком. Алексей прислушался. Выстрелы и шум увеличивались.
       Он вернулся в кочегарку, открыл длинным багром топку и подбросил ещё несколько лопат угля. Закрыл дверцу, накинул на плечи разноцветный от грязи и пятен, воняющий пролитой сивухой и застарелым потом ватник и пошёл к приоткрытым воротам за сараем, опираясь на длинную толстую палку с крюком на конце. Для чего, собственно, был нужен истопнику багор, Алексей не знал, но сам использовал для открывания и закрывания топки. Не так жарко и меньше усилий.
        Быстро темнело, периодически слышались стрельба и какой-то нехороший, давящий на голову гул. У подпоручика даже зубы разболелись, как когда-то в детстве, весной, когда Лиза и Аня взяли его с собой, посмотреть, как вздымается река Вятка и начинается ледоход. Маленькому Алёше этот треск и стон реки тогда совсем не понравились, и он не понял, почему все так радуются. Разве так должна начинаться весна?
        – Уйди от ворот, дубина, пристрелят ненароком! – крикнул кто-то из санитаров, остальные загоготали, словно удачной шутке.
Алексей обернулся. Сгорбленный, с крюком в руке, в длинном широком ватнике на плечах, он в данную минуту менее всего подходил под человеческий облик. Представил себе, как выглядит со стороны, засмеялся, сверкнув зубами.
       – О, Господи! – перекрестились два санитара, третий, уже закончивший перекур, сплюнул и побежал в здание бывшей гимназии. Ещё один, сидящий на корточках на кавказский манер и почти незаметный в тени сарая, долго и внимательно рассматривал согбенную фигуру, медленно бредущую в сторону кочегарки.

       Позже, в палате, Алексей получил от Юрьева самые исчерпывающие сведения – произошёл революционный переворот. Большевики во главе с Троцким и объявившимся «немецким шпионом» Лениным захватили в городе власть.
       – По-моему, – воскликнул Василий, нервно теребя газету, – они захватили в городе всё.
       Иванов напряжённо читал.
       «Правых» газет вроде «Русского слова» или «Русских ведомостей» в городе было не достать уже два дня. Меж раненых ходили только большевистские и меньшевистские газеты – «Труд», «Известия советов», «Вперёд», «Социал-демократ».
Вырисовывалась следующая картина дня: большевики разогнали Совет республики, захватили телеграф, государственный банк, Балтийский вокзал, освободили тюрьмы. Зимний дворец осаждён большевиками, на дворец наведены пушки «Авроры»! Керенский бежал. Вроде бы в Пскове.
       Заступившие на дежурство доктора рассказывали, каждый по-своему, о виденных событиях. Временное правительство пытается сопротивляться, мосты над Невой то разведут, чтобы отрезать рабочие окраины, то, при помощи большевистских отрядов, засевших в центре, опять сведут. Много стреляют. Жители попрятались. Вокзалы, типографии захвачены уже все. Кажется, захвачен Мариинский дворец, а также штаб Петроградского округа, Морское министерство. Казачьи полки заявляют о неподчинении Временному правительству, часть которого, вместе с несколькими министрами, вытащенными из собственных квартир, доставлена в Петропавловскую крепость.
       Кто-то, побывав на улице, сорвал со стены и принёс листок с речью Ульянова-Ленина, выступившего на заседании большевистского Петроградского совета. Текст в коридоре зачитывала молоденькая медсестричка в кругленьких очках. Иванов и Юрьев, лежа на кроватях, сквозь открытую дверь слушали её пронзительный срывающийся голос:
       – «Двадцать пятого октября совершилось бескровное свержение реакционного Временного правительства и захват власти военно-революционным комитетом совета рабочих и солдатских депутатов. Заняты все учреждения, министры арестованы или попрятались».
       Юрьев стукнул по спинке кровати кулаком, но смолчал.
       – «...Наше государство будет рабочим и пролетарским государством, в котором не только рабочие, но и богачи будут принуждены работать».
       – Что ж, господин подпоручик, – попытался пошутить Юрьев, – ты наказ новой власти уже исполняешь.
       Он кивнул на руки Иванова, сбитые и с тёмными разводами. Угольная пыль въелась, плохо отмывается.

       Несколько дней госпиталь пребывал в полустабильном состоянии. Телефон не работал, было достаточно перевязочного материала, но поставки продуктов и лекарств прекратились полностью. Пациенты расходились по палатам только на период утреннего осмотра лечащего врача («Хоть какой-то порядок!» – вздыхал Тихомиров). Затем вновь собирались группками в коридорах или во дворе, стремясь узнать новости, нервно переговаривались. Медицинские сёстры во время перевязки пытались подбодрить, натянуто улыбаясь...
       «Десанты» из молодых докторов, по два-три человека, предпринятые по ближайшим улицам, вернулись ни с чем. Все магазины и аптеки закрыты, торговля полностью прекращена. Трамваи не ходят, извозчиков нет. Добраться до военно-медицинских складов не удалось. Людей на улицах нет. Лишь изредка какой-нибудь шустрый и любопытный мальчишка высовывает нос со двора.
       Кое-где, как в осадном городе, навалены баррикады из мешков с песком, на перекрёстках деревянные рогатины. Группами дежурят вооружённые солдаты и матросы с красными повязками на рукаве или на шапке. Докторов никто не тронул, может быть, из-за повязок с красным крестом.
       – Да, те, кто был ранен, ещё с уважением относятся к красному кресту! – прокомментировал кто-то из старых врачей. – Будем надеяться на лучшее. Скорее всего, это временные трудности. Но рацион придётся урезать.
       Вечерние газетные листки (только большевистские, конечно же!) сообщали, что уже и Москва объявлена на военном положении. Захвачен арсенал в Кремле, всем желающим раздают оружие, идут серьёзные столкновения.
       Петроградский военно-революционный комитет большевиков постановил начать с германцами немедленные переговоры о мире.
       Требуют от послов немедленной выдачи всех международных договоров. Несколько послов, в их числе английский, французский и итальянский, спешно покинули город.
       Появился новый «большевистский» кабинет министров во главе с Лениным.
       При обстреле Зимнего дворца убито и ранено около пятисот человек, в Москве жертв в десятки раз больше...

       С наступлением темноты стрельба, крики слышались яснее, но издалека. На улицах возле здания Первой петроградской мужской гимназии, занятого под госпиталь, пока было тихо. Ворота и двери запирали. По распоряжению главного врача оставляли вооружённых дежурных.
       Само начало событий Алексей пропустил. Была его «вечерняя смена» в кочегарке. Он немного устал и чувствовал, что его пора бы и сменить. Вот только никто из сменяющих не шёл. Накинув ненавистный ватник, он вышел «на волю» вдохнуть свежего холодного воздуха и нос к носу столкнулся с Юрьевым. Тот был одет в солдатскую шинель не по размеру. Под ней виднелась несвежая исподняя рубашка. За плечами туго набитый вещмешок. Второй такой же он держал в руках, тяжело опираясь на костыли, – длинные переходы давались ему пока с трудом.
       – Ты что здесь? – удивился Алексей. – Зачем?
       – Вот, – Юрьев протянул ему вещмешок, – это твой. Нас выгоняют. Говорят, здание забирают под какой-то то ли съезд, то ли штаб левых эсеров.
       – Что за бред!
       – Господин подпоручик, я, кажется, вашу шинель нашла, вот, – к ним подошла маленькая пухленькая сестра милосердия. Наверное, из новеньких, Алексей не мог припомнить, что видел её раньше.
       – Что происходит? – возмутился Алексей. – Кто выселяет? Куда?
       – Я не знаю, господин подпоручик! – нервно воскликнула девушка. – Там какой-то... – она замялась. – Гражданин, из революционеров, командует, чтоб освободили немедленно все помещения. Кто может передвигаться – по домам, а остальных свезут в Мариинскую.
       – По каким домам, ничего не понимаю?! В нашем госпитале питерских-то почти нет! А где главврач? Он что же?
       – Всех врачей собрали и закрыли в кабинете главного врача до особого распоряжения, – жёстко объявил Юрьев, видно было, что сдерживается он из последних сил. Зная его, Алексей удивлялся, что штабс-капитан терпит и пока не «выражается».
       Раздался громкий треск, и в распахнувшиеся ворота вкатился легковой автомобиль, облепленный со всех сторон солдатами. Развернувшись, автомобиль резко заскрежетал и затормозил. Солдаты спрыгнули и побежали внутрь здания. Водитель в кожаном шлеме остался на своём месте, он сосредоточенно смотрел в одну точку и даже не снял очки.
       Из автомобиля неторопливо вылез невысокий, ниже среднего, молодой, но обрюзгший парень. Видно было, что он хорошо навеселе. Глаза немного косили, руки дрожали то ли от выпитого, то ли от нервного возбуждения.
       Парень вальяжно прошёлся по двору, разминая ноги, едва удостоив взглядом маленькую группку в дверях какого-то сарая. Ничего интересного!
       Этот тип был из тех, что долго ищут «приличного», не обременённого обязанностями места. Но в силу разных причин, в основном из-за нечистоплотности или вороватости, от места им всегда отказывают. В итоге таких можно встретить либо в трактирах – половыми, либо в подозрительных местах на рынках. Обычно подобные молодчики  не придают значение внешнему виду и плохо одеты. Но этот расфрантился – высокие сапоги, явно офицерские. Грязны, правда. Над голенищами нависают широкими полотнищами полосаты штаны. Из-под френча с золотыми пуговицами, но без погон, вылезла кипельно-белая рубашка с жабо. Завершал убор картуз с красной материей вместо кокарды, лихо заломленный, так, чтобы хорошо виднелся завитой чуб. Из кармана френча торчала плоская фляжка с серебряной окантовкой и гравировкой. Деревянная кобура с револьвером висела на простой верёвке, обвязанной вокруг торса. При взгляде на этого по-балаганному выглядевшего товарища никто бы и не усомнился, что свою долю в экспроприации буржуев он не упустит.
       – Гу;льба, Гу;льба! – из распахнутых дверей чёрного хода в сопровождении двух расхристанного вида матросов выскочил шустрый тонкий еврейчик. На нём френч и галифе сидели очень ладно. – Куда ты! Я же сказал автомобиль к главному входу, а сюда грузовик загоняй! А ты! Что за бестолочь!
       – Дык, я же чего! – икнул балаганный тип с револьвером. – Это вот он.
       Человек, названный Гульбой, кивнул в сторону напряжённо молчавшего и не шевелившегося шофёра.
       Из дверей чёрного хода показался первый из пациентов госпиталя. Он остановился, придерживая левой рукой бок, правой опираясь на дверной косяк. Несмотря на позднеоктябрьский холод и морось, кроме исподнего белья, больничного халата и тапочек, иной одежды на нём не было.
       Еврейчик посторонился и хотел было что-то сказать, но его опередил Гульба.
       – Куда ты, куда?! – заорал он, выхватывая и размахивая револьвером. – Не зыришь, дурак, что рано ещё?!
       Раненый, едва держась на ногах, мутными глазами смотрел на мельтешащего перед ним человека. Было видно, что он совсем не понимает, что от него хотят. За ним сзади послышались нетерпеливые голоса.
       – Что же вы делаете! – воскликнула сестричка и бросилась к раненому. – Он же только после операции, его только на носилках можно! Где одеяла? – накинулась она на еврейчика. Тот от неожиданности отступил ещё на шаг.
       – Сама и согрей! – заржал балаганный тип и грубо ткнул девушку на застрявшего в двери раненого. От сильного толчка она не удержалась, и они вместе завалились на пол. Гульба заржал сильнее. Матросы заулыбались, но один из них шагнул к дверям и стал помогать девушке подняться.
       – Ты что творишь, гадина! – вдруг заорал Юрьев и, резко шагнув в сторону революционера, попытался ткнуть его костылём.
       Тот увернулся и взвёл курок, размахивая револьвером перед лицом штабс-капитана. Все, замерев, уставились на них двоих.
       Гульба ощерился, демонстрируя два золотых зуба. Ему нравилось быть центре внимания, чувствовать свою безнаказанность. Он предвкушал, как эти ничтожества сейчас заголосят! Насилия, вот что он хотел. И всё равно было, кто попадёт под удар – эта молоденькая пухленькая сучка с огромными от страха и возмущения глазами или этот костлявый офицерик на костылях...
       Алексей, подхватив от входа багор, шагнул из своего закутка во двор и встал, загородив Юрьева. Взгляд Гульбы упёрся в грязную, покрытую угольной пылью робу. Перед ним стоял кто-то, опираясь на толстую палку с крюком, словно старец на посох, и неотрывно смотрел большими ненормально-жёлтыми глазами. Во дворе стало очень тихо.
       Человек в робе сделал короткий шаг вперёд, заставив революционера немного отступить, и поморщился. Гульба вспотел, и вонь его немытого тела смешивалась с ещё уловимым запахом старых сундуков и лаванды, шедших от одежды. Но более мучительным был кислый запах страха, ненависти и... вожделения? Так воняли простыни в дешёвом борделе, куда они по пьяни как-то забрели старой кадетской компанией.
       От смешения всех этих «ароматов» Алексея замутило... Он вдруг осознал, что может не сдержаться и придавит эту гниду вот сейчас, тут, при всех. Иначе его вырвет...
       – Ты, браток, не дури, – один из матросиков схватил революционера за руку, держащую револьвер, заводя кисть ему за спину. – Не шали. Ты давай на авто к другому входу подкатывай, а сюда грузовик пришли.
       И подтолкнул его к автомобилю. Водитель завёл мотор. Гульба зашипел, как раскочегаренная сковородка под струёй ледяной воды, уселся рядом с водителем, зло косясь почему-то на Юрьева. Автомобиль выехал за ворота.
       – А вы, собственно, кто? Кем здесь? – вдруг подал голос маленький еврейчик.
       Алексей усмехнулся и вдруг, неожиданно даже для себя, проговорил с довольно посредственным произношением:
       – Je suis bon bougre, moi, je suis bon chauffeurs[1] Вы понимаете меня, товарищ? – теперь он уставился на элегантного командира.
       – Вполне, – ответил тот, отводя взгляд в сторону. И скомандовал, обращаясь к матросам:
       – Пойдёмте, товарищи, нам предстоит ещё много работы. С погрузкой раненых пока повремените.
       Матросы затопали в здание, отдавая команды внутри. Человечек во френче двинулся за ними.
       – На улице холодно, раненых надо укрыть. Одеяла и старые шинели вам же не пригодятся, – сказал громко ему в спину Алексей.
       – Безусловно, – ответил тот, оборачиваясь. И, криво ухмыльнувшись, оглядев тощую фигуру Юрьева на костылях и безвольно прислонившуюся к стене сестру милосердия, добавил с явно парижским произношением:
       – Beancoup de plaisir, mon charmant homme[2]…
       – Il fait un peu froid pour veiller,gardez-vours engelures[3], – ещё более коверкая слова, ответил Алексей.
       Человечек кивнул и скрылся в здании. Двор опустел, они остались втроём.
       – Немедленно, слышишь, немедленно уходи отсюда и барышню уводи! – воскликнул Алексей, поворачиваясь к боевому товарищу.
       Он стянул с него шинель, взамен надел сверху грязный ватник, мазнул по лицу рукой, отчего то сразу же стало грязно-серого цвета. Отобрал один костыль.
       – Да как же я? – ошарашенно спросил Юрьев.
       – Дойдёшь! Вам есть куда пойти, мадмуазель?
       – Нет, – пролепетала девушка. Она тоже ещё не пришла в себя. И, медленно вздохнув, успокаиваясь, решительно заявила: – Я не могу уйти, здесь раненые! Да и некуда мне идти! Я их сопровождала! Мне надо...
       – Мадмуазель, – Алексей вдруг очень разозлился, – через полчаса максимум здесь не будет никаких раненых. Вы хотите попасть в лапы этого ублюдка Гульбы?
       Девушка сморщила носик, реагируя на бранное слово, но отрицательно покачала головой.
       – Тогда делайте, что вам говорят.
       Алексей стянул с неё большой белый плат сестры милосердия. Под ним оказалась толстенная русая коса, уложенная не по-девичьи в большой пучок.
       – Распустите косу и уберите пояс, – скомандовал он и протянул свёрнутый по диагонали платок. – Вот, завяжите по-деревенски, сможете?

       Алексей придирчиво оглядел результат. Теперь они напоминали простую парочку – деревенская девочка ведёт своего оправляющегося после ранения отца.
       – Веди её к нам, на Гороховую, – потребовал Алексей, – всё равно один ты так далеко не проковыляешь. Пусть пока там побудет. А как всё утрясётся, придумаем что-нибудь.
      Юрьев кивнул:
      – А ты?
      – Я позже постараюсь. Сейчас не уйти. Могут по дороге застать. Видел, какая гнида?
      Юрьев ещё раз кивнул, и они как можно быстрее поковыляли вон со двора.


Примечания:

1-Я славный малый, я хороший кочегар! (фран.) Намёк на «кочегаров» – бандитов, которые во времена французской революции жгли ноги своим жертвам, чтобы добиться ответа, где спрятаны ценности.
2 - Желаю приятно провести время, мой милый... (фран.)
3 - К утру, вероятно, станет холодно, смотрите, как бы вам не замерзнуть. (фран.)