Болезни быта молодёжи

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

………………………………………………………………………………………


                НОВЫЙ МИР

  Литературно-художественный
                и
общественно-политический журнал

            Книга одиннадцатая

              Н О Я Б Р Ь

                Москва

                1926

Издатель: Известия ЦИК СССР и ВЦИК
Редакция: А. И. Луначарский, В. П. Полонский, И. И. Степанов-Скворцов

Тираж 13.000 экз.

Страниц всего: 195

                ДОМА И ЗА ГРАНИЦЕЙ

   160

                БОЛЕЗНИ БЫТА МОЛОДЁЖИ


                А. Дивильковский


                Именно о культуре ставлю я здесь вопрос,
                потому что в этих делах достигнутым надо считать только то,
                что вошло в культуру, в быт, в привычки.
                В. И. Ленин, Том 18, часть 2, стр. 116.

                1. Массовая волна озорничества


   В № 156 «Правды» от 10 июля текущего года корреспондент тов. Полярный описывает факты махрового «хулиганства» в селе Пушны, Сенгилеевской волости, Ульяновского уезда и губернии.

   Целая шайка из двух десятков молодых хулиганов, под верховодством некоего «Кулика», безобразничает в этом поволжском селе и его окрестностях вот уже с конца 1924 года.

   Врываются в пьяном виде к жителям в дома, требуют самогона и закуски, отнимают гармошки и другие вещи, захватывают и потом загоняют лошадей, при малейшем сопротивлении бьют «до полусмерти», избивают на улице по 10 и 20 человек подряд, стреляют из наганов.

   Словом всю округу держат под своим пьяным террором.

   Суд посадит буянов на неделю-другую, а они опять за свое.

   «Сельсовет, сельские исполнители и все граждане знают про все эти безобразия, но никуда не сообщают, а милиции у нас в волости как будто совсем нет.

   Ячейки ВКПб и ВЛКСМ тоже знают и молчат.

   Все трепешут перед этими хулиганами-бандитами.

   А потерпевшие покрякивают.

   Необходимо срочно и решительно искоренить это хулиганство».

   Сообщение – типичное за последнее время.

   Не хочу сказать вовсе, чтобы вся молодежь в деревне, да и в городе¬
охвачена была этою несомненной и острой болезнью быта об этом, конечно,
и речи быть не может.

   Но некоторые элементы этой трудящейся молодежи

   161

обнаруживают здесь своего рода озорническую «активность», а эта активность – при отмечаемой тов. Полярным общей пассивности в данном отношении не только остальной молодежи, но и «всех граждан» и Советской власти, и даже партийных и комсомольских низовых органов – укрепляется, растет и начинает окрашивать в свой скверный цвет весь быт молодежи вообще.

   Становится массовым явлением.

   Тот факт, что озорство и хулиганство вообще произрастают в нашей деревне, а также и в промышленном городе – поскольку отсталая деревня захлестывает отчасти своей стихией и город, – не нов и сам по себе не дает права для каких-либо пессимистических заключений.

   Наоборот, в известном смысле здесь – симптом подъёма благосостояния деревни, ее возрождения: «Не то беда, что во ржи лебеда, а нет хуже беды, как ни ржи, ни лебеды».

   Под действием НЭПа деревня вырвалась из разрухи и голодовок, окрепла,
отдохнула мало-мальски «на вольных хлебах».

   Улучшение местной администрации, оживление всех видов общественности тоже влило отрадное чувство реальной растущей свободы.

   Вот на свободе молодежь и стремится «поразмять свои могутные плечи», дать исход поднакопленной силушке.

   Конечно, – прежде всего, по-дикому, по-старобытному.

   Старый быт, как в зеркале, отражается во всех этих подвигах озорства и удалого насильничества (хотя в то же время нельзя отрицать, что проявляется тут и какое-то, пока слишком темное и неуклюжее, стремление к новой жизни не по указке: стремление есть, а формы для него поневоле подхватываются те же, старые).

   Кто не помнит старых деревенских и фабричных гулянок с гиканьем, свистом и мордобоем.

   А уличные бои – стенка на стенку – одна сторона деревни на другую, или, например, Чулковская заводская слобода в Туле – на городскую, мещанскую «рать» кустарей-самоварников.

   Всё это – также неотъемлемые принадлежности старого, «царского» быта трудящихся, что вполне естественно: с воскрешением хозяйства воскресают и эти разгульные черты.

   Ведь нового-то, социалистически-культурного быта мы не успели, даже в достаточном лишь минимуме, внедрить в толщу масс вообще, а молодежи в частности.
   Ведь это-то внедрение нового быта и составляет очередную, насущнейшую задачу.
   Так что вполне понятно, что деревня: и фабричные кварталы, оттаивая от нужды и бед, стихийно воспроизводят, между прочим, многие дикие неприглядные черты прошлого быта.
   Совсем другой вопрос – следует ли с ними мириться, как это делает на местах, по-видимому, «общественное мнение» и родителей этой самой молодежи, и социалистических советских органов.
 
   Ибо ясно, что не в «трепете» лишь перед хулиганами здесь все дело, как думает корреспондент.
 
   А скорей именно в отношении к озорникам, как к неизбежному «бытовому явлению».

   И сами ведь родители в прошлом совершали нечто подобное, да и «мудрость предков» тут к услугам – пословицы, вроде известной французской: «Надо, чтоб молодость проходила».

   Но ясно, что и с этой мудростью, и с этими дикими бытовыми явлениями прошлого необходимо покончить раз и навсегда.

   Не такие дикие «активисты», не такая противообщественная, неразумно крушащая, бесцельно обижающая слабейшего нужна нам молодежь для построения организованного здания социализма в деревне и городе.

   И как раз молодёжь, которой и предстоит жить в этом здании, молодежь, которая в первую голову и призвана на эту работу, ибо родители застряли по большей части в прошлом, старики часто и вовсе ничего не хотят знать, помимо старого, хоть и целиком враждебного им по существу быта, – молодежь-то и должна быть вырвана из цепких объятий «мертвеца» прошлого и введена в ряды общественников – строителей нового.

   Боль берет за сердце, когда читаешь вот этакие корреспонденции, увы, всё учащающиеся (нечего скрывать от себя горькой истины) в наших газетах.

   Боль не оттого, чтобы здесь сказывался какой-либо неизлечимый недуг.
 

   162

 
   Нет, мы знаем, что – при всей его нежелательности – недуг «не злокачественен», как выражаются врачи.

   Но невольная боль при мысли, сколько, все-таки, зря пропадает драгоценнейшей молодой энергии, которая сейчас уже могла бы служить для толкания вперед великой исторической задачи!

   И сколько усилий придется еще затратить на преодоление косности старого быта прежде, чем мы сможем сказать: да, активность всей массы молодежи окрашивается, наконец, целиком не в цвет озорства и «хулиганства-бандитизма», а в цвет действительной «комсомолии», проникшей «в культуру, в быт, в привычки», как требовал Ильич.

   Прибавим еще: в нравы, в сознание, в мораль, в «семью, улицу и фабрику» (слова тов. Томского на XIV съезде партии).

   Однако – боль или не боль – приходится считаться с тем, что нашу работу мы ведём в стране, где стихийно, в широчайших размерах, отовсюду еще прёт средневековье и мелко-буржуазный уклад жизни.

   Соответственно с этим и в вопросах быта молодежи мы не имеем права забывать, что социалистическое перевоспитание застает ее на уровне слишком еще распространенного, слишком часто пассивного даже в комсомольской части молодежи!) подчинения гегемонии активистов озорства.

   В дальнейшем попытаемся, на основании подобных же фактов нашего момента, выяснить себе еще ближе физиономию «болезней быта» трудовой молодёжи.

                ***

   Во вдумчивой статье «Быт и советский суд» («Правда», 6 июня т. г.) тов. В. С. Брук, на основании обширного уголовного материала Московского губернского суда, дает возможность выделить  один особо яркий фокус в том озорстве, обостряющемся до уголовщины, которое становится своего рода «знамением времени».

   Это – озорство в особенности над женщиной (или с женщиной, что по существу одно и то же); это – преступления – и проступки половые.
 
   «За этот год в губернском суде, – говорит автор, – мы имели с добрый десяток дел по половым преступлениям, когда на скамье подсудимых сидела зеленая (16-17 лет) молодёжь.
 
   «Взять девчурок на коммуну» – вот жаргон этой братвы или шпаны...

   Озорные действия хулиганов из бесцельных часто превращаются в опасные уголовные действия – сопротивление власти, поножовщина.
 
   «Ванька, вдарь его бутылкой!», «клешники», их «девицы», все это – явления разложения известной части молодежи, извращение ее общественных инстинктов, жажды деятельности».

   Почему, спрашивается, юное озорство направляется главным образом в эту сторону?

   Потому что всякое озорство и хулиганство, как мы уже и раньше видели, наиболее характерной своей чертой имеет насилие, лёгкoe для его¬ авторов: стащить «для смеху» плохо лежащее, отнять вещь у «разини» или «нахрапом», избить слабого толпой.
 
   Все ведь это-проявления веселого настроения, удали, хвастовства друг перед другом.

   Настоящие, корыстные или «зло-вольные» мотивы здесь редко играют роль и обозначают уже «высшую» стадию, когда буйная забава превращается уже в нечто другое, то есть, по существу, уже не в озорство и хулиганство.

   А раз так, – то кто же может служить наиболее «интересным» объектом подвигов шпаны, как не женщина – слабейшее, наиболее безответное существо в старом быту, в особенности, опять таки, деревенском.

   Отсюда – и все те случаи «чудовищного хулиганства», о каких сообщили недавно, например, газетные телеграммы из Ленинграда (изнасилование в caмoй людной части города трудящейся девушки четырьмя десятками хулиганов!), или из Харькова, где суд по подобному делу закончился приговором к высшей мере наказания.

   Но как раз это возмутительнейшее выражение болезни, надвинувшейся вплотную на нашу трудящуюся молодежь, и может послужить нам для более явственного обнаружения, в чем же причина и социальная сущность этой печальной болезни?
 
   Женщину, с ее бесправным положением в семье и (до революции) в обществе, с ее забитостью, беспомощностью, безгласностью, безответностью в массе, мы встречаем всюду, на всех путях
 

   163


общественной работы.

   Оттого-то буйные озорники и разворачивают свои особо «блестящие» подвиги именно в этой, особо доступной для насилия, особо поддающейся ему, среде.

   Пока партийная и советская работа еще только с поверхности успела развернуть здесь свое будящее воздействие, до тех пор женщина все еще будет представлять слишком благоприятную почву для издевательства и озорства.

   Женщина – как бы крайний предел и наиболее наглядное выражение нашей отсталости.
   До Октября весь эксплуататорский строй, а в крестьянском быту и мелкое собственничество и мелко-буржуазное хозяйничанье побуждало, гнaлo к эксплуатации.

   Что в том, что из самого мужика барин, кулак, и все сто «кривд» на его шее тянули все жилы?

   Это означало лишь, что тем труднее ему самому было эксплуатировать с выгодой, чего в то же время настоятельно требует хозяйство собственника, даже и самого мелкого, тем бесчеловечнее последний тянул в свою очередь жилы из своей семьи – и сильней всего из жены и дoчepeй.

   Всем известна домашняя каторга женщин в деревне.

   Но мало еще до сих пор говорилось о женщине, как объекте половой эксплуатации – попросту полового издевательства.

   А оно-то всего больше пахнет живодерством...

   Иллюстрацию здесь возьмем уже не из жизни молодежи, а из жизни стариков.

   Но это дела не меняет, ибо в этих скверных отрыжках старины молодежь
учится на примерах старшего поколения.

   «Вот один из многочисленных фактов, показывающих, как трудно крестьянке воспользоваться своими правами.

   Этим летом нарсуд седьмого участка, Меленковского уезда, Владимирской губернии, на судебном заседании разбирал гражданское дело еб алиментах.

   Она – крестьянка, пятидесяти лет, бедная вдова с четырьмя детьми, неграмотная и забитая нуждой.

   Он – ее родственник, того же возраста, первый по деревне крестьянин, довольно зажиточный, женат, имеет детей.
 
   В январе 1923 года оба они были на мельнице: он приехал на лошади, она пришла пешком (она – безлошадная).

   С мельницы вечером поехали вместе, так как он согласился подвезти её с мукой на своей лошади.

   Пока ехали две версты до деревни, он, воспользовавшись темнотой, совер¬шил над ней насилие.

   В результате через девять месяцев у нее родился сын.
 
   Тут eй стало еще труднее, но она молча переносила все это.

   Прошло два с половиной года.

   В их волость приезжает женорганизатор, бывшая работница, сумевшая близко подойти к крестьянкам, помочь им в их нуждах и горестях.

   Пришла она и к этой вдове и та передала ей первой о своем горе.

   Женорганизатор подала заявление в суд.

   Дело к слушанию назначалось два раза и оба раза откладывалось, так как при получении повесток хитрый ответ¬ чик уговаривал истицу помириться с ним.
 
   Наконец, суд постановил заслушать дело в порядке привода ответчика.

   Когда на суде истицу спросили, почему она так долго молчала, она ответила: Я неграмотная и ничего не знаю, а он путал меня.

   Много еще в деревне таких уродливых явлений».

                («Правда», 28 авг.).

   Вот в чем самый. «гвоздь» женского бесправия, так соблазнительного для озорников: женщина так привыкла к своему рабскому положению на самом «дне» общественной жизни, что сплошь да рядом и в мысль ей не приходит добиваться каких-то там «алиментов», не говоря уже о законном возмездии насильнику.

   Eй самой подобный «быт» кажется чуть ли не богоустановленным, незыблемо-вечным.

   Что мудреного, что и озорник также наивно относится к этому «быту» и насчет столь «Дешевого товара», как женщина, считает «поиграл, да и бросил».

   Вот где гнуснейшая и глубочайшая язва «старого быта».

   Благодаря именно ей так трудно прививаются наши великолепные, сами по себе, советские законы о равноправии женщины.

   Возьмем те же алименты.

   Автор брошюры «Право и быт», тов. И. Ильинский приводит целый ряд фактов, в городе и в деревне, когда даже готовое постановление суда о выплате алиментов женщине, брошенной с ребенком на руках,


   164


фактически ни к чему не приводит.

   Отец или исчезает в провинции, где его «с собаками не сыщешь» или, сперва выплачивая присужденное, потом прекращает, а судебному исполнителю взять с него нечего: имущества к описи не имеется и т. п.

   Другой автор, Ф. И. Вольфсон, сообщает («Красная Новь», кн. I т. г., ст. «Дискуссия о семейном кодексе») результаты обследования московскими губсудом исполнения об алиментах.

    Оказалось, что в деревнях Московской губернии неисполнение по алиментным делам достигает 30% всех дел (в городах-лучше: здесь некоторые судоисполнители дают даже до 100% взысканий).
 
   Это – по приговорам судов.

   А сколько не доходит вовсе до суда из-за полной беспомощности женщины в защите своих прав.

   Вывод же, какой делают «нечаянные» отцы, совершенно другой.

   Между ними ходовое оправдание: «Сама знала, на что шла; другая еще рада была бы, что такой интересный кавалер с нею гулял, а не то, что разводить кляузы по судам».
                (И. Ильинский, цит. брошюра).

   Словом, презренная и своекорыстная теория о «свободе женщины» в распоряжении своею особой – теория, столь родственная с известной буржуазной теорией о «свободе наемного рабочего».

   Верно и там, и здесь одно: бесстыдная эксплуатация слабейшего, поставленного эксплуататором в безвыходное положение.

   Разница лишь в том, что женщине при этом говорят о «любви» к ее бедному мясу.

   Нельзя, однако, обойти молчанием и фактов, говорящих о том, что в подвигах половой эксплуатации сами женщины бывают в такой степени «до ногтей» проникнуты верой в «предустановленность», так сказать, своего рабства, что они н:rе выступают в активной (по-видимому) роли завлекательниц, прельстительниц и т. д.

   И в этом смысле доходят, можно сказать, «до краю».

   Интересны тут сообщения известного беллетриста А. Яковлева в «Новом Мире», кн. 1-я, в статье «Бабья доля» – сообщения, по-видимому, из Саратовской губернии о практикующихся там посиделках с «прижимками».

   То есть допоздна поют, пляшут, потом вдруг тушат огонь и поднимается дикая возня, поцелуи, объятия...
 
   И последствия: дела об алиментах, убийство новорожденных и прочее.
 
   Автор определенно указывает, что «прижимки» создались по инициативе девушек, вернее, даже сперва – вдов.
 
   Он объясняет это явление исключительными условиями местности, где война, сперва империалистская, потом гражданская, истребила огромный процент мужчин, создав, таким образом, ненормальную конкуренцию среди женщин.
   Нас, впрочем, интересует здесь другое: «отчаянность» самой женской молодежи в погоне за «Счастьем».

   Тут уж, кажется, вся вина на женской половине, и... озорники, пользующиеся женщиной, целиком оправданы. Так, что ли?

   Ничего подобного.

   Обостренная погоня, завлечение мужчины, хотя бы открытым предложением себя, показывает только одно: что половая рабыня, под влиянием возросшей почему-либо конкуренции: падения спроса, роста предложения, вынуждена «сбить себе цену», что называется, дешевле пареной репы.

   Становится ли она оттого более сильной и менее страдающей в своих правах и в своей судьбе стороной?

   Нет.

   В общем результате «на местах множатся выкидыши на 6-м и 7-м месяце
беременности (равносильные убийству), пяти- и шестикратные разводы, бесконечные вереницы судебных дел о выплате содержания и детская беспритворность» (Ильинский).

   Тут особенно следует отметить, что провозглашенное Советской властью равноправие женщин в таких случаях-под цепким воздействием старого быта может превращаться, и на деле нередко превращается, в свою противоположность, в обострение прежнего бесправия.

   Ибо легкость расторжения: брака, легкость заключения новых браков, при фактическом, хозяйственном и всяческом перевесе мужчины, на первых порах приводит нередко опять-таки к ущербу женщины, на которую всею тяжестью ложатся «издержки игры».

   Словом, бытовые условия, в которых происходит воскрешение старых, озорных нравов молодежи, делают то, что исконное бесправие женщины отчасти подвергается здесь сугубому обостре-


   165


нию и грозит подрывом освободительной работе нашей революции.

   Ибо, повторяю, подъем трудовых масс необходимым образом опирается и на общественный, правовой и политический подъём женщины. Только вместе с женскими массами может совершиться прогресс социалистической культуры.

   И, наоборот, сохранение в быту старинной женской забитости и эксплуатации – не говоря уж об усилении того и другого – означало бы крушение социалистической революции.

   Понятно поэтому, какой животрепещущий, злободневный характер принимает для нас вопрос об «озорнической» болезни быта молодежи и о тревожном росте этой болезни за последнее время.


                2. Волна захватывает передовиков


   Обратимся теперь к фактам того же озорства и половой разнузданности среди одного определённого слоя молодёжной массы, – а именно, слоя передового.

   Ибо факты этого рода, к сожалению, тоже получили немалое распространение, и даже именно по поводу них, главным образом, и открылась в печати (и в публичных выступлениях) своего рода дискуссия.

   Начать, например, с так называемой «кореньковщины», затропутой в фельетонах тов. Сосновского и в статьях тов. С. Смидович в «Молодой гвардии».

   Надо сказать прямо, что «кореньковщина» (дело студента-коммуниста Коренькова, доведшего до самоубийства комсомолку Давидсон, свою фактическую жену¬ или точнее: одну из жён) по гнусности своих проявлений ничуть не уступает «беспартийным» безобразиям.

   Она во много раз еще гнуснее и опаснее, ибо стремится прикрыть себя некоторой «идеологией», подкрашенной под цвет якобы коммунизма.

   Опасна она и тем, что не представляет, во-первых, чего-либо единственного в своем роде: сообщалось даже, помнится, из Брянской губернии, что участие комсомольцев в делах о хулиганстве выразилось там цифрой в 13%.

   Во-вторых же, как указывают оба названных автора, вокруг этих «подвигов» обнаруживается поддерживающая их молчаливо среда «передовой» молодёжи – если и не прямо сочувствующая печальным героям, то пассивно-нейтральная.

   То есть, своего рода тоже «общественное мнение» – как и там, в «беспартийной», деревенской массе (впрочем, мы видали и там уже «загадочную» молчаливость ячеек ВКП и ВЛКСМ), по меньшей мере мирящееся с бездушным и бесчеловечным озорничаньем над беззащитными, над самыми безответными.

   В деле Коренькова мы встречаемся даже с такими выражениями свидетелей, как: «Где написано, что партиец может иметь только одну жену, а не несколько?» и т. п.

   Благородный свидетель не остановился даже над тем элементарнейшим для всякого, казалось бы, материалиста обстоятельством: за чей счет, любители «бабья» окупают свои, не малозатратные, многожёнственные романы?

   Не за счёт ли социалистического, советского, федеративного государства?

   И не прямой ли это путь к растратам, подлогам и прочим красотам старого быта?

   Нет, вопрос ставится в чисто абстрактную плоскость «половых потребностей».

   А между тем можно определенно установить, что такая, – граничащая сама по себе с идиотизмом, половая «абстракцию» есть уже постановка вопроса эксплуататорская, хищническая.

   Ибо половое отношение всегда, как известно, подразумевает двух, а не одного, и этот второй – бесправная фактически, нередко и поныне, женщина.

   И если вы заранее отказываетесь видеть все ее сложные материальные и духовные интересы, а согласны лишь замечать одни ее половые особые признаки (ах, глазки! ах, коса! ах, темперамент!), то вы тем самым – отдаете вы себе отчёт, или нет, все равно грубейшим образом наступаете на ее личность, ломаете и гнетете ее, играете ее судьбой, кaк самый заправский коршун-буржуа.

   В самом деле, разве буржуа обязательно так всегда и сознает, что он отнимает свет, жизнь и свободу у своих наемных рабов?

   Ничуть.

   Наоборот, для буржуа крайне типично именно такое вот безразличное, равнодушное, «абстрактное» отношение к рабочему: эксплуатнуть тебя, а там иди на все четыре стороны, меня все остальное не касается.


   166


   Чем же это отличается от того представителя «передового» общественного
мнения, который готов разрешить партийцу иметь жен «сколько влезет»?

   Да, но если между таким «представителем» и рядовым буржуа – знак равенства, то тем самым наш «передовик» во сто раз хуже буржуа, ибо он, на
словах, по крайней мере, берется руководить всеми эксплуатируемыми.

   А сам что делает?

   Советует использовать трудное положение, фактическое бесправие женской массы, наиболее веками забитой изо всех эксплуатируемых!

   Было бы отвратительнейшее лицемерие, если бы не было на деле в огромном большинстве случаев – само по себе – тоже результатом темноты той же трудящейся массы.

   Что ж, что «передовой!»

   Значит, кое в чем еще тебе учиться и учиться наравне с массой.

   Тут скрывается, конечно, и еще одна, горькая для нас, вещь.

   Мелкобуржуазное окружение, «обрастание», засасывающая сила того самого обывательского старого быта, воскрешение которого мы должны были констатировать выше.

   Как в анекдоте: «…ай, я медведя поймал!» – «Так веди его сюда». – «Да
он не идёт!» – «Ну, так сам иди сюда...» – «Да он не пускает».

   Так и наши передовики данного типа: взялись вести за собой весь старый, отсталый быт; а как на деле попробовали это трудное занятие, он, глядь, старый-то, отсталый быт, их самих успел заарканить и ведет за собой, как послушных овец.

   Нет, видно, дело-то тут не так просто, как по-первоначалу многим «передовикам» казалось.

   Не просто – повышвыривал с полки всех «богов», наместо них налепил Маркса да Ленина, и готово.

   Нет, мертвый тут тоже хитёр и умеет хватать живого за самые слабые, больные, «массовые» места.

   Следовательно, болезни быта у передового слоя молодежи является несомненной отрыжкой у них их социального положения и происхождения.

   Ибо огромное большинство и нашего трудящегося молодняка – как и всего населения – или происходит из деревни с ее полукрепостническим, полумещанским укладом, или же, если даже принадлежит к наследственному пролетариату (а такого у нас сравнительно лишь тонкий слой, и то в крупнейших лишь промышленных центрах), то всё же испытывает на себе неимоверно тяжеловесное давление отовсюду дере-венской массы.

   Особенно остро это сказывается сейчас, когда со стремительным ростом за последний год-полтора всей промышленности, сотни тысяч новых рабочих, большею частью свежего деревенского молодняка, влилось с периферии в индустриальные центры.

   Вот они-то и несут с собою «родительский» быт и распространяют его вплоть до передовых наших постов.
 
   А эти посты оказываются не слишком¬-то всегда крепкими против подобного рода, наиболее, так сказать, интимных, моральных влияний.

   И вот эта¬-то их относительная некрепость, в действительности, и представляет самую «загвоздку вопроса».

   Не будь этого, сейчас вскрывшегося болезненного факта слабости передового слоя в данном отношении, вопрос далеко не имел бы такой остроты.

   Плотный, дружный строй авангарда легко выдержал бы стихийный напор возрождающейся «гульбы» и «приволья», свойствеuных молодежи прошлого века, единым бы фронтом встретил деревенско-обывательскую волну и переварил бы ее в прочных рамках своего организационного, коммунистического уменья.

   Кaк не раз в истории революционного движения приходилось большевистским кадрам переваривать в разных направлениях косное сырье старой, рабской неумелости масс в трудной, конечно, революционной борьбе. словами Ленина: «…чтобы привычки, навыки, убеждения, которые рабочий класс вырабатывал в продолжение многих десятилетий в процессе борьбы за политическую свободу, чтобы вся сумма этих привычек, навыков и идей служила орудием воспитания всех трудящихся». (Ленин, т. XVIII, ч.
2, стр. 168)

   Но вот в вопросе быта, в тесном смысле этого слова, то есть, в смысле личных, семейных, моральных отношений между трудящимися, «воспитание)) это до такой степени еще отстало, что главный вопрос идет сейчас еще о воспитании самих передовиков.


   167


   Более точное и близкое приглядывание к положению дела среди передовиков молодежи действительно обнаруживает, что суть тут не в простом «заражении» передовиков от обывательской массы.

   Нет, недаром же они все-таки передовики, то есть, наиболее из молодежи сознательные элементы, «идеологи», как принято выражаться*.

   Заражение у них проявляется тоже в формах «идеологических», то есть изобретаются и распространяются своеобразные «теории», где «старобытное», по существу, содержание облекается в самоновейшую по внешности, якобы «освободительную», скорлупу.

   И в этой, уже более «приемлемой» для всякого молодого передовика, даже не лишенного своего очарования, форме продукт мелкобуржуазного влияния совершает свои «гастроли» по разным вузам, клубам и ячейкам молодежи и пожинает незаконные, враждебные делу, лавры побед и завоеваний.

   Каковы главные формулы этих ублюдочных «теорий»?

   Как известно, особенно распространено своеобразное второе издание старинного «нигилизма» ранних народнических времен, «нигилизма» – именно в отношении к быту, к поведению, к половой и всяческой иной морали (мы совершенно не касаемся политических, научных и пр. собственно-теоретических взглядов старинного нигилизма).

   В основе этой «новейшей» теории – резкое отрицание всякого «мещанства», самоосвобождение личности от всех цепей и пут старой «морали», «приличий», предрассудков быта.

   То есть, само по себе – вполне опять-таки здоровое стремление, совпадающее, действительно, по исходному пункту с общей задачей коммунизма.

   В самом деле, что такое коммунизм по отношению к личности трудящегося, как не полное ее освобождение от разнообразных пут и предрассудков эксплуататорского строя?

   Верно.

   Но и здоровое стремление можно исказить до неузнаваемости.
   
   Вот это и происходит в данном случае.
 
   Юный «нигилист» берёт отвлеченную формулу буржуазной «морали» или «приличий», например, «святость бpaкa» или: «любовь – норма отношений между полами».

   И, ниспровергая в своей критике мещанства все такие проявления
его, как враждебные трудящемуся и лицемерные, делает по прямой, отвлечённой, «кратчайшей» линии вывод: «долой всякий брак!», «презрение всякой любви!».

   И на этом пути упрощённого умствования, не считающегося со сложными живыми фактами, попадает прямо пальцем в небо – в то же самое, имейте в виду, буржуазное небо, от которого бежал.

   Действительно, «долой всякий брак» значит на деле – бери всякую женщину, какая лишь к себе подпустит.
 
   А так как более самостоятельные, более энергичные, наконец, просто более защищённые от атаки своим положением, близкими и друзьями женщины не подпустят, то прямая линия этой логики ведет к «бабью» понаивнее, к одиночке, то есть к беднячке, притом молоденькой дурочке, сироте и прочим.

   В лучшем же случае – к профессиональной проститутке, но это – вряд ли оправдание для юного передовика, который должен искоренять проституцию, как худший вид порабощения женщины.

   А любовь? То же самое.

   Отрицание всякой любви ударяется в упрощенную опять таки формулу: никаких «чувствий», вздохов и сентиментальностей – одно «голое размножение»**.

   В высшей степени, по-видимому, материалистично: ничего, кроме физиологии, всякую буржуазно-поповскую «душу» по боку!

   А на деле-то нет дороги вернее-в самое гнилое болото буржуазной пошлятины.

   Попробуйте, в самом деле, с живыми, трудовыми женщинами, а не с логическими отвлечённостями, провести последовательно и откровенно эту программу «удовлетворения физиологической потребности».

   Что получится?

                * Имею в виду, конечно, не руководящие круги КCM и других юношеских организаций, а, главным образом, периферию последних.

                ** Заимствуем термин у тов. Вл. Кузьмина (сборник «Быт и молодежь», изд. «Правды»), где он приводится, как выражение из письма комсомольца.


   168


   Тов. С. Смидович печатает в № 9 журнала рабочей молодежи «Смена» в высшей степени характерное письмо «комсомолки Лиды», где та откровенно рассказывает два подобных случая в ее жизни – с предложением «жить под кустом» в течение «семи месяцев» (то есть до кануна возможных родов!).

   Тов. Лида излагает замечательно ясно и верно те абсолютно бесспорные мотивы, которые заставили ее отшить нахальных – и весьма, заметьте, не по летам благоразумно-расчётливых – «нигилистов».

   Как дважды два четыре из этого письма явствует, что мнимый пролетарский материализм в этой «Теории» означает лишь «свободу» эксплуатации для мужчины и «свободу» аборта, «свободу» детоубийства или беспризорности детей – для женщины.

   Что же это, как не буржуазная, преступно-легкомысленная пошлость!
   Есть и еще одна, более по виду скромная и «деловая» теория.

   Она исходит из интересов слишком-де занятого советского или партийного работника и отсюда выводит следствие: необходимость ограничиваться мимолетными, минутными связями.

   После всего предыдущего понятно, что и эта теорийка критики не выдерживает.

    Во-первых, она сводится опять-таки к эксплуататорскому пользованию дешевым рабским мясом.

   Во-вторых, предполагает, следовательно, наличие достаточно обширного
рынка «вольной проституции» – условие, абсолютно несовместимое с тою же
общественной работой.

   В-третьих, с точки зрения даже личных интересов действительно серьёзного работника никуда не годится; этот половой анархизм означает на деле истинно «собачью» беготню за случаями.

   Маску долой, с этих и подобных теорий половой разнузданности!

   От буйного разгула деревенских парней они отличаются только своим незаконным налетом мнимо-освободительной идеологии, рассчитанной на самых неопытных юнцов, впервые имеющих дело с теоретической мозговой работой.

   И тем хуже для беспардонных и беззастенчивых авторов и распространителей этих «нигилистячьих» идей (хорошенькое старинное словечко народников-революционеров, тоже, как видно, хорошо понявших все действительное пустозвонство подобных софизмов).

   Они имеют огромный минус по сравнению с печальными героями «беспартийной» улицы, ибо те по крайней мере действуют без маски, «шапка набекрень и душа нараспашку».

   А эти «учёные» стараются при своем архи-мещанском разгуле прикрываться серьезною миной и революционной внешностью.

   Что же – скажет здесь иной читатель – тогда возвращение к мещанским «нормам» и «приличиям», или ещё хуже: отказ от половой жизни, аскетизм (что, кстати сказать, тоже лишь одна из старых и лицемерных буржуазных песенок)!

   Напомню ответ Ленина, переданный Кларой Цеткин из личной с ним беседы: «Ни монах, ни Дон-Жуан, но и ни германский филистер*, как нечто
среднее».

   Что же четвертое в таком случае?

   Четвертым-то мы в дальнейшем и займемся, переходя снова «на расширенной базе» к выявлению определяющих черт нового быта по сравнению с его непримиримым противником – мещанским старым бытом.

   А покамест, еще раз попытаемся поотчетливей сформулировать, как же  надо подходить к этим больным вопросам?
 
   Не надо брать их в оторванном от живых людей и их общественных отношений виде.

   Можно понять, что передовая молодежь – всё-таки молодежь, а потому вопросы о женщине, о семье, о половой жизни силою вещей выдвигаются для нее на первый план.

   Дисциплиною воли и ума мы должны их вдвигать на их законные места, как один из вопросов между всеми общественными вопросами, а не какой-то великий «вопрос по преимуществу».

   Надо оставаться диалектиком и больные вопросы быта рассматривать в их естественной связи и полноте, в ряду со всеми условиями коммунистического освобождения трудящихся.

   Нельзя верховным судьей в вопросах пола ставить только наши «физиологические потребности».

   Надо, наоборот, соблюдать диалектическую перспективу в решении этих вопросов, и тогда, понятно, окажется, что верховный судья – потреб-


                * Мещанин-обыватель, человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением.


   169


ности строительства социализма в нашей Советской стране, потребности классовой борьбы с рабовладельческим империализмом во всем свете.

   Хорошо, конечно, если наши «физиологические потребности» не противоречат ходу вещей.

   Но если сталкиваются? Тогда как?

   Ясно, что каждый раз «физиология» – несмотря на всю свою «особенную» материалистичность – должна отступить перед интересами всей борьбы всех трудящихся.

   Никогда нельзя выносить решения, пользуясь одной изолированной, отвлеченной областью, искусственно отрывая ее от всех связей с окружающими областями материальных же фактов.

   Итак, вернемся к первоначальной, более широкой, массовой постановке вопроса-к той «возвратной горячке» старого быта молодежи, которая заражает собою, как мы видели, отчасти и передовые организации последней.


                3. Обломовщина и НОТ личности


   Здесь нам придется сразу же несколько пристальнее углубиться в сущность разгоревшейся в массах борьбы между старым и новым.

   В чем именно дело?

   Что именно стремится всплыть наверх из погребенной, казалось бы, старины?

   В чем, наоборот, действительно новое (а не новое только по вывеске) проявляет свою «культурную революцию», искореняющую и сменяющую старое?

   Попробуем дать определенную формулировку.

   Тут уж мы не ограничиваемся, конечно, выделенным ранее фактическим ядром вопроса – отношением к женщине, а возьмем вопрос тоже во всем объёме.

   Привлечём, следовательно, к рассмотрению и всевозможные другие «под
виги» молодежи: и «пьянки», и прогулы на фабриках, и вообще всякие «масленичные настроения».

   Тогда во всем злом клубке дикости и отсталости можно выделить одну характернейшую черту старых нравов, принципиально враждебную всему новому.

   Эта черта – безрасчетное, безоглядное, безжалостное расточение сил, своих и чужих.

   Расточение сил и средств хозяйственных, разбрасывание молодых сил своей личности, полное невнимание к труду и производственным убыткам своего брата, трудящегося.

   Возьмем хотя бы столь разросшиеся за последнее время прогулы.

   Всем известно сейчас, что явление это целиком связано с привлечением к быстрорастущему промышленному производству сотен тысяч новых рабочих кадров из деревни – главным образом, опять-таки, молодняка.

   Так, тов. Ф. Э. Дзержинский на заседании правления «Югостали» 23 мая в Харькове указывал, что число невыходов по¬ неуважительным причинам на этих заводах простирается от 14 до 20%, чем «предприятия расстраиваются на 30–50%, заставляя содержать излишний штат, переплачивать на сверхурочных, что приводит н простоям оборудования и остальной рабочей силы». («Правда», 25 мая текущего года)

   Тут с цифровой наглядностью видно, во что обходится всему народному хозяйству это «российское» пристрастие к гульбе.

   Замечательно уже самое словечко «прогулы», совершенно незнакомое рабочему быту Запада, грешащему cкopeе в обратную сторону – страстью к копилке, к выматыванию из себя дополнительного труда (например, вечером на огородике своего коттеджа, в курятничке, крольчатнике, во всяческой подработке на стороне).
 
   Наш типичный «фабричный», пожалуй, от смеха бы лопнул, глядя на француза или швейцарца-рабочего, раз в неделю, в воскресенье, просиживающего в пивной или кафе целый день за одной бутылкой красного вина или двумя-тремя «шопами» – пива!

   Но то, что в статистике прогулов доходит до точного учета, является не менее верным и без статистики во всех решительно проявлениях разгула и «широкой русской натуры», нами ранее¬ затронутых, и им подобных.

   Бросаем зря, на ветер, своё, тяжелым трудом заработанное, и чужое, многоценное для всех; топчем ногами и свою личную выгоду, и рабочие дни, и интересы, и права любой личности, и интересы нашего собственного освобождения от ига капитала и помещика.

   Ибо – если организованным путем, крепкою волей диктатуры пролетариата не будет оста-


   170


новлен этот разгульный поток, – нет никакого сомнения, что мы не построим
планированного социализма, «прогуляем» и «пропьём» всё, за что вышли на бой в Октябре.

   Волна гульбы захлестнет всё.

   Но, конечно, воля к ее укрощению найдется, – именно потому, что началась в свое время воля к Октябрю.
 
   Потому-то и важно самим себе уяснить, с чем надо бороться.

   Откуда, спрашивается, у нас такой «национальный» нрав?

   Специфического, пo природе, что ли, русского – здесь нет ничего.

   Говорилось уже, что здесь имеется скорее нечто, связанное с деревней.

   Скажем точнее: подобная склонность к судорожно-веселому мотовству сил свойственна вообще варварским периодам истории.

   Быт дикарей-чукчей, например, изображается исследователями, как состоящий из двух чередующихся «темпов» – сперва удачной охоты на оленей, удачной рыбной ловли и соединенного с ними «пира горой» при участии всех приглашённых нарочито «родовичей», и затем¬ продолжительного замирания деятельности – лени, сна, голодания, вплоть до подтягивания поясов на животе, пока нужда не заставляет снова со-браться на промысел.

   Нет правильных запасов, недостаток хозяйственного предвидения, несмотря на многократный; казалось бы, суровый опыт.

   Эти перебои в хозяйственной, трудовой жизни дикаря – главнейшая черта его «политической экономии».

   То же на следующей ступени социального развития, у скотоводов-кочевников: в среднеазиатских степях, например, для стада не заготовляется на зиму кормов, лошади сами добывают себе траву из-под снега и льда копытами.

   Отсюда¬ падежи и голодовки в особо-лютую зиму.
   
   Чукча, кочевник взяты здесь, конечно, для наглядности.
 
   Трехпольное хозяйство нашего дооктябрьского крестьянина являлось, без сомнения, значительно высшею ступенью хозяйства, а, следовательно, и хозяйственного предвиденья, чем у дикаря, представителя так называемого «собирательного» способа производства, свойственного и животному миру.
 
   Но ту же «перебойность» хозяйства, разумеется, в меньшей степени, находим и у нашего крестьянина.
 
   Здесь сыграло злую роль и крепостное право, над ним века тяготевшее и отнимавшее у него систематически не только излишки, но и необходимое, что составляло его «заработную плату».

   Это отучило его не только от накопления запасов, но и от стремления к таким запа¬сам, ибо они, все равно, будут отняты,¬ и если не прямым его классовым врагом, помещиком, то классовым, помещичьим государством (вспомним: пресловутые «выкупные платежи» и выколачиванье по ним «недоимок»).

   При этих социальных условиях психология крестьянина еще более приспособлялась к безрезервному способу хозяйствования.

   А что значит хозяйство без резервов?

   Это и значит - «господин Урожай».

   Даст «господь» хлебца – ладно; не даст – подтянем брюхо по-чукотски и как-нибудь пролежим зиму на печи*.

   Зато нечаянный урожай, опять-таки, используется, в первую очередь, не для хозяйственного резерва (это было бы безнадежно при диктатуре крупного хищничества помещиков, кулаков и чиновников), а – для разгула.

   А свадьбы, похороны, родины да крестины¬, – все это имело (и посейчас имеет) тот же смысл безжалостного расточения сил и средств резервным крестьянским хозяйством.

   Обширные периодические голодовки именно наибогатейших по природе,
«производительных губерний» и имели своей главной основой эту безрезервность, перебойную систему хозяйствования «от случая к случаю», ибо безрезервность означает отсутствие плана, учета, расчета, предвидения.

   А учет и контроль – по Ленину – первейшее условие осуществления социализма!

   Озорство, хулиганство молодёжи кажется на первый взгляд лежащим далеко от этих вековых привычек, этой варварской «культуры» деревни.

   А, между тем, факты юного морального одича-


                *Лежанье по-медвежьи, без движенья, в «спячке» уменьшало aппeтит, почему и служило «средствием» против голодовки – факт, в свое время опубликованный земскими статистиками Псковской губ.


   171


ния являются прямою производною величиной от исторического одичания всего крестьянства, как средневекового, крепостного по корню класса.

   Там и тут – одна и та же, по существу, обломовщина, как называл эту нашу массовую болезнь Владимир Ильич (ср. его речь 6 марта 1922 г., на заседании коммунистической фракции Всероссийского союза металлистов. том XVIII, ч. 2-я, стр. 14).

   «Прошло, – говорил тов. Ленин, много времени, Россия проделала три
революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, – а и рабочий и коммунист».
   
   Болезнь зовется обломовщиной, хотя сейчас она имеет, как будто, такие шумные и «активные» проявления.

   Но ведь, и этот шум – только оборотная сторона всё той же обломовской лени, беспечности, нерасчётливости.
   Ведь, когда прогуливают и заработок, и драгоценное рабочее время, и производительность труда, то, прежде всего, по-обломовски, нелепо, а затем лени своей придают разгульную форму.

   Такой безумной растраты не может допустить растущий из Октябрьской
революции новый, социалистический строй.

   Для него это – вопрос жизни и смерти.

   Болезненные перебои, сопряжённые с пропусканием между пальцев
колоссальной массы трудовой энергии и ее продуктов ему не ко двору.

   Обломовщина – его смертельный враг.

   Когда-то Ильич бросил лозунг: «Вошь ли победит социализм, или социализм вошь».

   Приблизительно так же дело обстоит и сейчас: «победит обломовщина или же социализм».

   Новый строй, по самому заданию своему, уже требует в массовых размерах повышенного коэффициента общей производительности труда – труда и своих заводов, и каждой трудовой личности в городе и в деревне.

   Производительность нашей промышленности должна превышать производительность в капиталистическом обществе, которое, в этом смысле, конечно, гораздо выше средневекового крестьянства.
 
   Капитализм, пока что, остаётся выше и нашей восстанавливающейся социалистической государственной промышленности, – она ещё многому должна учиться у Фордов и Тэйлоров, чтобы на этой основе далеко превзойти своих учителей.
 
   И эта необходимость – уже ceйчac, безотлагательно, во что бы то ни стало
достичь в общей производительности хотя бы минимума капиталистического, траты народной энергии «постоянным током», а не с перебоями, – она-то и вопиет громким голосом против поднявшей голову обломовщины вообще, и всех ее видоизменений в частности, а в первую очередь, против старобытного озорства и хулиганства молодежи.

   Она ставит категорическое требование – требование всюду и везде пролетарского НОТа.

   НОТ означает не только «научную организацию труда» на фабриках, железных дорогах, рудниках, в совхозах, трестах и советских учреждениях.

   НОТу предприятий и учреждений должна быть дана соответствующая массовая почва и, так сказать, НОТ личностей.

   Было бы нелепостью думать, что мы можем поставить в нашей государственной промышленности полную фордизацию производства, советскую фордизацию,¬ одним только «центральным» нажимом на «аппарат».

   Кaк?

   A каждый отдельный рабочий, как трудовая личность, может беззаботно оставаться вот этаким «прогульщиком» Обломовым или озорником –отнюдь не организованно, бесцельно и бесполезно для себя предающимся вину, истязанию женщин, наконец, таким подвигам, которые, помимо его собственной воли, бросают его неизвестно куда?

   Нет, такого противоречия между общим и частным «бытом» никакой советский фордизм не выдержит.

   Всякий НОТ пойдет к чёрту, если он в достаточной степени не поддержан со стороны масс сознательным и cтpoжaйшим НОТом каждого трудящегося.

   И не только на производстве, но и у себя дома, в семье, в домашнем хозяйстве, в досуге, в личных отношениях; скажем, даже в любви.

   Ведь понятно же, что характер человека не может быть какой-то двойной: один на заводе, другой дома.

   Экономный, твёрдый в своих привычках дома, легко


172


будет таким же и на заводе, и обратно.

   И если трудящийся серьезно, а не только для фразы, проникнут жесточайшей для Советской власти необходимостью провести во всем и повсюду
режим экономии, то он должен серьёзно начать с себя самого.

   Индустриализация страны – очередной великий лозунг строящегося коммунизма – тоже опирается на индустриализацию каждого советского гражданина в отдельности.

   Не надо усмехаться такому выражению.

   Надо лишь припомнить, что дикарству, варварству и крепостничеству свойственно расточение личных сил, а высшему, социалистическому строю, крупно-машинному и научно¬-техническому, наоборот, – вся их высшая техническая выучка, объединение и организация, – и мы согласимся, что в наши дни личность должна принять именно такой высоко-квалифицированный, организованно-промышленный тип.

   Разумеется, тут предвидятся известные переходы, ступени в конкретном осуществлении, особенно в распылённом, пока что, крестьянском хозяйстве.
   Но и там идущее медленно, но верно кооперирование, вместе с машинизацией и пр. культурным прогрессом, уже сейчас ставят на очередь «реконструкцию» быта, особенно – у передовиков.
   
   Но как именно?
   Относится ли все это к дому и к частным, личным связям?

   Вполне относится. Что представляет сейчас наше типичное домашнее хозяйство, середняцко-крестьянское, или рабочее, у массового пролетария, еще «пахнущего» деревней?

   Как мы бережем, скажем, наш cкoт?

   Кaк заботимся о своей одежде?

   Как расходуем припасы?

   Как производим хозяйственные траты?
 
   Наконец, кaк исполняем взятые на себя личные обязательства по отношению к таким же беднякам и середнякам-трудящимся, как мы сами?

   По-обломовски!

   Лошадь лупим, перегружаем до отказу, а когда не везет, лупим снова; одежду как будто стараемся поскорей истаскать – бросаем зря, мнем без сожаления, ходим в изорванной, не чиним годами, либо чиним, когда от нее остается «тришкин кафтан»; обувь тоже, сапоги у нас служат за всё, – и вместо молотка (каблук), и раздувальной машиной для самовара.

   Припасы, при всей их скудости, расходуем удивительно неэкономно: как чистится картофель? половина срезывается с шелухой; керосином обливаем лампу, стол и пол; дрова складываем в печи так, что сгорает вдвое больше необходимого, а жару все мало.

   И прочее, и прочее. Скажут: какие мелочи!

   Да, ведь, весь быт – из мелочей, и в этих мелочах, как раз, особенно сильно выражается именно все та же черта крупнейшего государственного масштаба, – нерасчётливое бросанье на ветер хозяйственных ценностей и личных сил.


                ***

   Подведем итоги.

   Мы нисколько не собирались здесь заниматься тем, что называется «чтением морали» или составлением прописей для поведения по всем вопросам быта и на каждый день.

   Это, во-первых, вовсе и не соответствовало бы взглядам на мораль нашего моралистического учения, не признающего никаких «священных авторитетов», которые могли бы издавать «для внутреннего употребления» подобные заповеди.

   Во-вторых, последние вовсе и не нужны, поскольку юноша сам себе уяснил необходимость этого социалистического общества, а, следовательно, и для каждого его члена таких-то общих принципов поведения.

   О принципах здесь лишь и идет речь.

   Вся суть в том, чтобы, как следует, показать действительную ценность данных принципов, по сравнению со всякими другими, устарелыми без-надежно.

   Мы не ставили себе также задачей указывать все вообще пути и средства
борьбы за новый быт.

   Борьба эта у нас ведется в широких размерах, выработаны, даже в деталях, организационные, просветительные и всякие иные пути и средства, конкретизирующие эту борьбу.
   
   Не говоря уже о том, что вообще подъём всех трудящихся масс города и деревни до нового, «индустриализированного» быта в полном объёме совершится лишь тогда, когда


   173


всеми экономическими и политическими средствами, какие находятся в руках Советской власти, будет на деле достигнута индустриализация, а за нею и вообще социалистическая организация всего народного хозяйства страны.

   Быт в конечном счете – только производная величина от всего этого могучего хозяйственного преобразования, лишь надстройка на этой базе.

   Но и то частичное и предварительное, что уже сейчас достижимо в создании нового быта, повторяю, в рамки нашей статьи во всём объёме не входит.

   И если мы видали уже, что женщина особенно связана с подобными процессами создания нового быта, то задача разрешается и всеми теми мерами, которые уже сейчас помогают женщине хозяйственно раскрепощаться: общественные ясли, столовые, прачечные, наконец, всяческая сельхоз- и кустарная кооперация.

   Ибо она вообще снимает с крестьянской семьи, а, следовательно, и с женщины всю неимоверную тяжесть отдельного мелкого хозяйничанья.
 
   Затем идут усилия Советской власти и самой общественности трудящихся по подъёму умственной культуры: школы, избы-читальни, лекции и т. д.

   Наконец, специальная работа по воздействию на быт молодежи.

   Тут уже сейчас как комсомолом, так и профсоюзами, затрачивается огромная энергия (в деревне, в особенности, Всеработземлесом и Союзом строительных рабочих и других «сезонников»).

   Клубы, в частности, их юношеские секции, отделы физкультуры и прочие с количественной стороны уже дают огромный охват массы.

   Стоит здесь привести из доклада тов. Томского на XIV съезде партии
цифру роста клубов вообще: количество клубов увеличилось на 120%,
библиотек – даже на 300%, а красных уголков – в 10 раз*.

   Есть и в этой работе свои трудности, «текущие» противоречия и специально-клубные «болезни».

   О них – общие сведения можно почерпнуть из того же доклада тов. Томского, а более детально – из соответствующих профсоюзных, клубных и
комсомольских журналов (например, «Призыв», «Клуб», «Смена» и других).

   Но ясно, что качественная сторона работы, огромной и живой, в общем,
всё-таки, за последнее время несколько поотстала со стороны количественной, раз волна старобытного озорства, при наличии подобных широких культурных усилий, успела все же подняться так неожиданно высоко и расти таким тревожным темпом**.

   Из статьи нашей видно, что тут, можно сказать, углом выпирает необходимость идейного просмотра тех течений, какие сейчас обращаются среди «актива» молодежи.

   Только надлежащее освещение этого идейного багажа, надлежащее уточнение его поможет выровняться здесь всему массовому потоку до уровня общих потребностей нашего строительства.

   Посодействовать по мере сил такому идейному освещению и есть задача
статьи.

   Дайте возможность «передовику» молодежи (повторяю, имейте в виду
своего рода «массового» передовика, а не центры) умственно освободиться
от «прельщений» всяческого «нигилизма», – нет слов, для юного ума сперва трудно одолеваемых, – и, мне кажется, большая половина дела сделана.

   Ибо, при всей «массовидности» мелкобуржуазного потока старого быта, все же он имеет одно, для нас в данном случае высоко благоприятное, свойство: он мелкобуржуазно же неорганизован и даже, по существу, к самостоятельной организации мало способен.

   Пусть наше передовое ядро, сильно заряженное организационным началом, опытное во всяческой пропаганде, только освободится от навеянных «мимоходом» предрассудков, и оно всю эту массу сравнительно лeгкo и быстро повернет от озорства в свою социалистически-культурную сторону.


                *Для иллюстрации еще, например, цифры: на загородные экскурсии московских профсоюзных клубов летом собирается по 2.000 – 3.000 человек,
а совместно несколько клубов – даже до 10.000 и 15.000.
Ведь это – тоже новый быт!

                ** Вот цифры из статьи «Дадим дружный отпор» в «Правде» от 9 сентября: по Уральской области во 2-м квартале т. г. хулиганство возросло на 68%, а в 3-м квартале – уже на 105%.
                По Москве: в октябре 1925 привлеченных за хулиганство 2.304 человек, в июне 1926 r. – 4.080 ч.


   174


   И даже можно, пожалуй, обратный вывод сделать: разлив озорства и хулиганства в массах молодежи* только потому, вероятно, и принял
такие нежелательные размеры, что юношеские организации всякого рода, в общем, не оказались на высоте в понимании нового быта.

   И вот «нигилистячьи» замашки, замашки мелкобуржуазного анархизма, в контакте с наследственными привычками старого быта, как бы освободили стихию и дали ей разлиться неожиданно широко и «громко».

   Но если этот обратный вывод и верен, то он же – наилучшее ручательство за то, что идейная разборка особенно может сильно повлиять на введение озорного потока в его, тaк сказать, нормальные берега для данной ступени развития социалистического строительства.

   Ибо мы вовсе не требуем, с другой стороны, превращения нашего трудового молодняка в каких-то смирённых «тихих мальчиков».

   Совсем напротив. Шум и движение – лучший признак бьющей ключом жизни у молодежи.

   Вся суть опять-таки в формах шума и движения.

   Вот в каком смысле мы и считаем здесь нужным заняться «новою моралью».

   По поводу «половой проблемы» мы припомнили лозунг Ильича: «Ни монах, ни Дон-Жуан и ни германский филистер».
 
   Иной юный читатель вправе напомнить мне в свою очередь: а что же именно – четвертое-то? вы обещали это «четвертое».
 
   Но я здесь только и занимался выяснением общих основ этого «четвертого».

   Если же перейти все же от общего к частному, то надо сказать следующее.

   Так называемые «физиологические потребности» должны быть подчинены нашим высшим потребностям: в первую голову – требованиям революционной борьбы, вообще, строительства социализма, в особенности.
 
   А это значит – прежде всего и безусловно – всеми силами избегать всякой половой эксплуатации женщины.
 
   Напротив, даже свой «роман» (вещь понятная, что юность без «романа» – утопия) надо всегда ставить так, чтобы из него получался для женщины максимум освобождения от ее специального, женского рабства¬ полового и домашне-хозяйственного.
 
   Отсюда само собой ясно, что юноше придется – как бы ему сие в качестве самца, векового «господина» и прочее ни было неприятно – пожертвовать частью своих личных интересов, чтобы женщина в «романе» не чувствовала себя исключительно объектом половых потребностей** мужчины.
 
   То есть возникает семья, как товарищеская, хозяйственная и всяческая прочая ячейка.

   Постоянная ли семья с «загсом», или «вольная», «пробная», «японская» – это, в конце концов, не так существенно, раз налицо защита сильною рукою Советской власти интересов слабейшей стороны, с учетом и фактического брака, а не только в загсе.

   Для действительно передового, то есть сознательного, то есть тем самым «честного с собой», молодого поборника новой жизни, ведь не может даже возникнуть хотя бы вопрос об алиментах.

   Тут – азбука, сама собой разумеющаяся.

   Коли женщина одна будет своими боками отвечать за весь «роман» – какая же тут сознательность, какая «новая» жизнь?

   Но при действительно сознательном отношении «вольный» брак вполне может оказаться на деле и прочнее и долговечнее всякого загса!

   А дон-жуанство, открытое или прикрытое всякими «модными» теориями, останется лишь бестолковым разменом себя на «зоологию», на низшие инстинкты.

   Только падая ниже уровня сознательности, передовику приходится узнать «палку закона»: платить алименты и т. п.
 
   Вообще честный моральный выход всегда найдется для юноши, как бы этот выход иногда и ни казался – лично для него тяжеловат.

   Вот по поводу «четвертого».

                * Внесем здесь поправку: он захватил отчасти и взрослые круги;
но, конечно, главным образом захвачена именно молодежь, забывается об элементах страсти, с которой¬ порой шутки плoxи. И только своевременное подчинение всего этого верховной страсти – освобождению трудящихся – освобождает волю и от рабства страстям вообще.


   175


   Еще следует пару слов сказать об этой самой «палке закона» против озорства и хулиганства вообще.
 
   Меры сурового административного и судебного нажима здесь, конечно, необходимы и срочны, чтобы сразу оборвать напор неразумной стихии.
 
   Но и это неизбежное «принуждение» всю свою действительную силу проявит лишь тогда, когда ему будет соответствовать и предшествовать, по крайней мере, равная высота идейного «убеждения», которое и служит нам темой.

   Когда этим идейным путем создаётся в среде молодого «актива» ясное, углубленное, достаточно широкое и твердое общественное мнение, то не только государственная репрессия получит полную опору.
 
   Само общественное мнение трудящихся вообще, молодежи в особенности – в силу гегемонии большинства – способно создать такую степень своей репрессии, такое мощное «принуждение», какого и власти провести не в силах.

   Комсомольские организации, клубы, физкультурные объединения и другие – все это будет отовсюду давить на распыленное, по существу, озорство, применяя меры вплоть до бойкота, чистки и прочее.

   Единое решение этих организаций станет тогда нормой и законом сперва для их членов, а потом и для стоящих вне членства.
 
   Итак, изучаемые болезни молодёжного быта, конечно, не из легких.

   В данный момент графическая их кривая идет даже на несомненное повышение.

   Но трезвый их диагноз показывает, что они – из числа поддающихся излечению при надлежащем к ним подходе.

   Есть для того и силы, и воля.

   Стряхнувши несколько эти болезни со своих плеч, молодежь быстро найдёт, как воплотить в своем быту тот «ленинский стиль», о котором говорит тов. Сталин в своей книжке «Основы ленинизма».

   Стиль – соединяющий «американскую деловитость» с «русским революционным размахом».


                Для цитирования:

         А. Дивильковский, НОВЫЙ МИР, Книга одиннадцатая, М., 1926, стр. 160 –175

               
               Примечания


      * Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – революционер, публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. 18 марта 1908 года В. И. Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным, и с тех пор они дружили семьями, занимались революционной деятельностью, и до самой смерти Владимира Ильича он работал с ним в Московском Кремле помощником в Управделами СНК у Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова (с 1919 по 1924 год). По поручению Ленина, в согласовании со Сталиным, организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ