Ясность. черновик st. Адам II

Поворот ключа в замке, еще один. Теперь, как помнил Адам, изнутри дверь надо сильно потянуть на себя (ее слегка перекосило лет много назад) и резко дернуть. Ничего не поменялось, ну надо же. Лука предстал перед ним собственной персоной, завершив все манипуляции с дверью.

Адам сейчас прямо понял, как ждал и даже предвкушал, что сойдет на него состояние легкости/ благодати от созерцания радостной растерянности Луки. Не дождался. «Непросто видеть, как твой друг отводит глаза, потому что не может тебе «предъявить», потому что виноват ты не перед ним, а перед женщиной, которая и не его даже, а твоя, а тогда какого черта он… Друг, потому что?» – все это пронеслось в голове Адама с молниеносной быстротой.

– Ну что? Кто-то умер? – брякнул Адам вместо приветствия.

 – Адам! Ну... Ты опять куда-то пропал! – у Луки рот какой-то вялый.

Артикулирует как во сне. Это с его -то крепкими челюстями. Лука откинул голову назад и крикнул кому-то в квартире: «Иду!», этим будто бы отделив себя от стоящего перед ним Адама, одновременно и невербально демонстрируя горячее желание вернуться в свое место обитания минут на пять назад и вообще не открывать эту чертову дверь. Никогда.

– Заходи! Не? – отреагировал Лука на отрицательный жест Адама. – Как это «не»! Заходи, Заходи! К выставке готовлюсь! Картины доделал, те, в которых баталии. Те самые, помнишь?

Шаг в прихожую Адам сделал под отвратительный скрип. Дверь ванной медленно выворачивалась в и без того тесную прихожую белым крашенным масляной краской с потеками полотном.

До конца дверь не раскрылась, уперлась нижним краем в линолеум на полу и остановилась. Сжатый в медвежьих объятьях Луки в течение несколько секунд, Адам наблюдал как перестав, видимо, пытаться раскрыть ее шире, из двери боком вышла Ева. Вскинув руки вверх, она неспешно разворачивала тюрбан из полотенца, вытирая мокрые волосы.

Зажмурившись, она улыбалась с выражением полного блаженства на лице, дав мокрому полотенцу свободно скользить по ее лицу. Наконец она открыла глаза и встретилась взглядом с Адамом.

 «Ивушка, вот тут Адам пришел! Не заходит... Поговори с ним.» «А мы тут... к выставке готовимся. Я в краску... волосы... случайно... отмыла еле-еле...»

 – А Инга где? – спросил Адам, даже не пытаясь скрыть язвительности.

 – Кто? А... – Лука предпочел не вдаваться в нюансы, ему некогда в конце концов. Он взмахнул рукой, показывая, что это сейчас неважно, и затараторил: «Заходи, проходи!»

 – Ева! – чуть повысил голос Адам. – Поговорить надо. Выйдешь? – Я? – растерялась Ева на минуту, потом сунула в руки Луке мокрое полотенце, и кивнула – Хорошо.

Кто-нибудь знает, что положено чувствовать, когда не видишь человека год, а потом он приходит к своему другу и встречает тебя с мокрыми волосами и выходящей из душа. И все это выглядит именно тем, чем не является. Она вышла вслед за Адамом. Он поднялся на площадку между этажами.

 Адам поставил ногу на следующий марш лестницы, будто бы намереваясь подняться выше, но остановился. Передумал или просто решил помучить ее воспоминаниями.

 – Ну что? Хорошо!? А надо чтобы было плохо. – начал Адам, и было непонятно кому предназначались его умозаключения.

 Ева вздрогнула, но не от смысла сказанного а от удивления: как могла она не замечать все это время, что без его голоса, полного странного спокойствия, одновременно таящего в себе опасность, и наполняющего ее соком жизни, проникающим в нее сладкой волной, ей было отчаянно пусто.

 – Прекрати! Шуточки свои. – Ева сказала это почти шепотом.

– И что? Портрет закончили? А ты, ты теперь с ним?

Портрет… Что он говорит. Она прижалась спиной к холодной стене, – хоть какая-то опора. Он решил, что она с Лукой?

 Ей нужно пару минут. Надо объяснить, нет, надо поставить его на место. Не стоит только начинать с того, что когда они с Адамом расстались, или честнее сказать, он решил за них двоих, не оставив «им» ни малейшего шанса, ее уязвленная гордость быстро, слишком быстро, сменилась надсадной тоской по нему.

Она впала в прострацию, мучая себя вопросами, на которые невозможно было найти ответ. Поэтому, когда через месяц, или чуть больше, ей позвонил Лука с приглашением закончить портрет, она сорвалась к нему в этот же вечер, надеясь и очень опасаясь столкнуться в его мастерской с Адамом.

 Тогда впервые она ощутила как в ней возникло и стало разрастаться нечто, не поддающееся контролю и разумному осознанию, – эмоциональное месиво, будоражащее до болезненности, и отчаянно томительное… самое настоящее счастье. Стоило признаться себе, что за этот год она превратила тоску по Адаму в искусство. Она любовалась и дорожила своим произведением. И вот, – он.

 – Ева, ты любишь меня?