В мансарде, под крышей-3

Предыдущую часть см. http://proza.ru/2024/09/11/836

3

               — Больше они не встречались. Уже после войны к бабушке приехал  соратник Художника, рассказал, что дед, кстати, его звали Збигнев, погиб во время Варшавского восстания. Моей маме тогда было пять лет. Она приняла соратника за  отца и плакала, не понимая, почему он ушёл…

               Зоя Валерьевна и пан Анджей сидят на открытом всем ветрам, уходящем далеко в море пирсе за столиком ресторана, пьют терпкое красное вино и никак не могут наговориться. Над ними пролетают чайки, об опоры деревянного мола, как называют пирс местные жители, с плеском разбиваются волны, а звёзды, кажется, спускаются всё ниже и ниже, прислушиваясь к беседе людей. 

               — Чему улыбаешься?
               — Радуюсь, что ты позвонил.
               — А как ругалась, когда я сказал: «Здравствуй, Зойка»…
               — Так я же решила, что это опять сон, — смеётся Зоя.
 
               На звонкий смех оборачиваются официанты, ветер подхватывает его и уносит к дальнему концу пирса, туда, где горят сигнальные огни катеров и яхт. У женщины, сидящей за столиком, так сияют глаза, столько пленительной пластики в каждом движении, что она кажется молодой, и никому не придёт в голову обращаться к ней по имени отчеству.

               — Я много раз пытался заменить телефонный аппарат на более современный, бабушка не разрешала. Уверяла, что иногда он сам звонит ей, и они всю ночь разговаривают. Конечно, я не верил, мало ли что на старости лет придумается… Хотя во всём остальном Зося (бабушкой я называл её редко, чаще по имени) до последних минут сохраняла ясную голову. Ты не замёрзла?
               Анджей накрывает ладонью руку Зои.
               — Нет. Тот август был гораздо холоднее…
               Теперь смеётся Анджей:
               — Но на тебя точно так же глазели официанты. Кажется, ничего не изменилось.
               — Кроме того, что прошла целая жизнь… Ты вырос в этом доме?
               — Да. После войны в доме появились новые жильцы, а Зося с дочкой так и остались жить в мансарде, хотя мама с детства мечтала о том, что дом когда-нибудь будет принадлежать нам. Даже назвала меня в честь деда, его построившего… Не сложилось. Я как уехал в Варшаву учиться, там и остался.
               — Наверное, женился на варшавянке?
               — Конечно, причём неоднократно, — не очень весело улыбается Анджей. — Честно говоря, сбился со счёта, не то пятая, не то шестая, ну, в общем, последняя жена лет десять уже живёт в Германии, разводиться не хочет, надеется получить наследство. Сын в Америке. Изредка, если вспомнит, поздравляет с Рождеством…

               Анджей машет рукой, разливает в фужеры вино, встаёт:
               — Давай выпьем за девушку в вязаной юбке с разной длиной по бокам и ужасном рыжем беретике. Оказалось, что ни одна из жён так и не смогла с ней сравниться.
               — И за длинного красивого парня с гармошкой на плече, который непрерывно строил девушке глазки.
               — Неправда! Это ты строила всем глазки, а я просто не отрывал от тебя глаз. И от твоего беретика.
               Зоя отпивает вино, вздыхает:
               — Юбка, между прочим, была связана по выкройке из какого-то иностранного журнала, девчонки по секрету дали, на один день. А беретик после той ночи пропал.
               Анджей залпом выпивает вино:
               — Не пропал, я его украл у тебя.
               — Украл?! Зачем?
               — Не знаю…
               Анджей вытаскивает из кожаной барсетки рыжий женский берет, надевает на свою голову:
               — Почему-то думал, что без него ты меня не узнаешь.
               — Узнала…
               Зоя снимает с Анджея беретик, кокетливо надевает на себя, негромко говорит:
               — Поцелуй меня.
               — На нас смотрят, — растерянно оглядывается Анджей.
               — Тогда тоже смотрели.
               — Но мне было восемнадцать.
               — Я же не спрашиваю, сколько тебе сейчас…

               Анджей протягивает Зое руку, словно приглашает на танец, отводит к перилам мола… Официанты деликатно отворачиваются. Никто, кроме звёзд, не смотрит на целующихся, которым кажется, что вместе с чайками они летят над морем. То взмывают к небу, то опускаются так низко, что почти ощущают брызги волн… Да мало ли что иногда кажется людям в такие минуты…

               — Давай потанцуем? Я попрошу, чтобы включили музыку.
               — Не надо. У них же, наверное, нет песен Марыли Родович. Помнишь, как она вышла тогда на сцену с барабаном за спиной и попугаем на плече?
               — Я помню, как ты громче всех хлопала и прыгала от восторга под её «Kolorowe Jarmarki*»
               Зоя вздыхает:
               — Дома я часто пела эту песню. Её многие по-разному переводили на русский язык, но мне больше нравится дословный перевод:
                «…Что вышло, то вышло.
                Но я всегда буду рассказывать,
                что больше всего мне жаль:
                Красочных ярмарок, жестяных часов,
                Петушков из перьев, воздушных шариков на нитках…»

                «Деревянных бабочек, лошадок-качалок,
                Сахарной ваты и пряничного домика», — заканчивает Анджей.
 
               — Потом запела ваша Роза Рымбаева, ты заплакала, а я взял тебя за руку и увёл из амфитеатра Лесной оперы, где проходили концерты, на мол. Здесь тогда не было этого ресторана, какая-то закусочная, в которой я заказал пиво. Ни на что другое денег не хватало, а оказалось, ты пиво не пьёшь. Зато мы целовались как сумасшедшие, пока ты не замёрзла настолько, что стала дрожать.
               — Мы и были сумасшедшими, — улыбается Зоя. — Наверное, только этим можно объяснить, что безропотно пошла за тобой. Хотя дрожала я не только от холода… Ты привёл меня в мансарду?
               — Куда же ещё… Мама была где-то со своим кавалером, но я очень боялся, что проснётся Зося.
               — Ты велел мне закрыть глаза, держаться за перила и идти тихо-тихо, я честно послушалась…  Вот почему только шар на лестнице мне показался знакомым, когда прикоснулась к нему… Я почему-то ждала, что мы придём, и ты сыграешь что-нибудь на гармошке. Смешно, да?
               — Тогда казалось, что это безумно круто: на музыкальный конкурс каждый второй приходил с гитарой. А у меня гитары не было, только гармошка деда, хотя я никогда не умел играть на ней…
               — Ничего, и без гармошки…

               Лёгкая улыбка трогает губы Зои Валерьевны, она умолкает…

               — Почему ты не пришла на следующий день? Я искал тебя…

               — На следующий день, — вздыхает Зоя Валерьевна, — за то, что неизвестно где провела ночь, меня объявили морально неустойчивой и отправили домой… Потом нашлись особо рьяные, которые потребовали исключить из комсомола, из института…
               — Я сломал тебе жизнь? — хмурится пан Анджей.
               Зоя Валерьевна с трудом удерживается от ответа: «Зато подарил мне дочь», пожимает плечами:
               — Времена были такие. Пойдём, уже солнце всходит…

               Держась за руки, они идут по спящему городу мимо домов и домиков со множеством шпилей, с мансардами и закрытыми деревянными балконами, освещёнными гирляндами огоньков. А про дочку она ему обязательно скажет. Расскажет, как пела над её колыбелью про разноцветные ярмарки, петушки из перьев и воздушные шарики на нитках. Про пряничный домик с лестницей, ведущей в мансарду...
               Чуть позже, но скажет.

Окончание см. http://proza.ru/2024/09/30/1204

* «Разноцветные ярмарки». Автор музыки – Януш Лясковский, автор стихов Рышард Улицкий.  В 1977 году на конкурсе Интервидения в Сопоте Марыля Радович получила за эту песню приз зрительских симпатий.