Две повести из сборника Светлые рассказы Иван Степ

Светлые рассказы

Иван Степанович
(страницы родословной)

Наши дни
Файл никак не хотел открываться. Наталья Михайловна нетерпеливо посту-кивала ноготком указательного пальца по мышке… Похоже, она перестаралась с фотографиями. Компьютер «завис».
– Надо пересмотреть всё в «фотошопе». Видимо, какую-то фотографию импортировала в «корел», не подогнав по размеру. – Подумала она, перезагружая ноутбук.
Ещё, работая в газете, Наталья хорошо освоила почти все дизайнерские программы. Она самостоятельно могла сверстать книгу, газету, журнал, сделать дизайн обложки. Тихо рассмеявшись, она вспомнила, как поначалу не любили с ней работать штатные верстальщицы. Какая-то журналистка будет указывать им, профессионалам, как разместить иллюстрации на полосе или как обработать фо-тографии… Со временем поняв, что верстать полосы с её материалами легко и быстро, девочки стали соперничать за возможность поработать с Натальей Ми-хайловной.
Действительно, журналистка приходила с уже готовым планом размещения материалов на странице. Заголовки, подзаголовки, выноски, врезы – всё было подготовлено и выделено. Оставалось только поместить текст и поставить всё на заранее определённые автором места. На вёрстку полосы уходило не более 15-20 минут.
Но сейчас Наталья Михайловна занималась не газетной полосой. Она пы-талась реализовать давно задуманную идею – составить родословную своей се-мьи. И вот теперь файл не хотел открываться…
Пока компьютер раздумывал, она разложила перед собой несколько фото-графий. Пожилая женщина, сидит, сложив крупные натруженные руки на коленях. На голове женщины пёстрый платок, повязанный под подбородком. Кофта в мел-кий рисунок, клетчатая юбка. Это прабабушка Настя – мать Наташиного деда Сте-пана, отца матери. Бабушка Настя умерла в возрасте 102 лет. Фотография 60-х годов прошлого века.
А вот Иван – старший брат мамы. Красивое умное лицо. Светлый, слегка кудрявый чуб падает на высокий лоб. Иван пропал без вести весной 1942 года под Смоленском.
Мама и бабушка Наташи много лет пытались найти брата и сына. В 60-е го-ды многие, кто надеялся на чудо, посылали письма писателю и общественному деятелю Сергею Сергеевичу Смирнову. Он и его помощники – «комитет по делам справедливости» (так называли их в народе) – занимались поисками пропавших без вести. Многих удалось найти, но след Ивана затерялся…

Ранняя весна 1942 года.
Где-то под Смоленском
Снаряды ложились всё ближе. Бойцы старались зарыться в землю как можно глубже, но копать её маленькой саперной лопаткой, да ещё лёжа, было очень непросто.
Иван почувствовал, что кто-то хлопнул его по спине. Приподняв голову, увидел сослуживца Матвея – весёлого кудрявого парня, любимца всей роты. Ли-цо его было таким бледным, что серые точки прилипшей земли казались угольно-черными. Он прошептал белыми губами:
– А что если быстро перебежать в ближайшую воронку? Говорят, что сна-ряд не попадает два раза в одно место…
Оглядевшись, Иван увидел, что несколько человек так и делают – ползком и перебежками передвигаются навстречу разрывам. Сжав руку Матвея, он тряхнул головой и отчаянно прохрипел: вперёд!
Они скатились на дно ещё дымящейся воронки, а следующий снаряд разо-рвался именно там, где они были пару минут назад…
Можно было немного перевести дух. Матвей дрожащими руками пытался открутить пробочку фляжки. Пальцы не слушались. Он протянул флягу Ивану – открой. Из ёмкости пахнуло спиртом. Уже пришедший в себя Матвей сказал:
– Докторша новенькая отблагодарила.
Иван не стал спрашивать, за что такая благодарность. Все в роте знали, что девушки и женщины – связистки и санитарки, а также поварихи и прачки – люби-ли Матвея за песни, прибаутки, а также за его деревенскую безотказность. Прине-сти воды, нарубить дровишек, затопить дымящую печь – пожалуйста! Да ещё и прижать какую быстроглазую к этой самой тёплой печке, да прошептать ей на уш-ко:
– Наденька, ты сегодня пахнешь ромашками…
Разве женское сердце не дрогнет после этого?
Горло обожгло, дыхание перехватило. Иван осторожно потянул воздух но-сом. Тепло прокатилось от горла по всему телу. Напряжение немного отпустило. Завинтив крышечку фляжки, он протянул её напарнику, кивнул: спасибо.
Снаряды рвались уже далеко позади них. Скоро должны были пойти в ата-ку танки. Затяжные бои под Смоленском в январе-феврале 1942 года остановили стремительное продвижение вражеских армий к Москве. Правда, далось это Красной Армии тяжкой ценой – погибших и раненных более 29 тысяч…
Зато удалось вклиниться между двумя вражескими армиями на 250-300 км и нарушить между ними взаимодействие. Это дало некоторую передышку совет-ским войскам и к весенней распутице позволило подтянуть резервы – материаль-ные и людские.
Неожиданно стало тихо. Матвей и Иван даже не сразу поняли, что артилле-рия прекратила обстрел. Но вдруг задрожала земля. Бойцы, лежавшие в воронке, почувствовали это всем телом. А потом, всё нарастая, покатился рокот танковых моторов.
Приподняв голову над краем воронки, Иван увидел, что из соседнего углуб-ления в земле машет руками кто-то из бойцов. Прислушавшись, он сквозь грохот услышал: командир ранен.
Перед самой войной Иван закончил медицинский рабфак в Астрахани. Правда, он готовился стать зубным врачом, но курсы оказания первой медпомо-щи им тоже преподавали.
Перехватив поудобнее винтовки, Иван и Матвей, где ползком, а где, пере-катываясь по грязному весеннему снегу, добрались до соседней воронки. Там бы-ло четверо: раненный майор и трое совсем молодых бойцов, видимо из нового пополнения.
Склонившись над командиром, Иван увидел, что осколок торчит чуть пони-же погона на правой стороне груди. Кровью пропиталась шинель вокруг осколка.
Иван достал из сумки индивидуальный пакет, зубами разорвал вощёную бумагу. Матвей в это время снял с командира портупею и расстегнул шинель. Но подобраться к ране было нельзя – торчал сколок. Немного поколебавшись, Иван одним резким движением выдернул железяку и плотно прижал к ране пакет из марли и ваты прямо поверх гимнастёрки. Тот сразу же пропитался кровью. Ко-мандир дёрнулся, но глаза не открыл.
Немного выждав, Иван достал еще один пакет и заменил им тот, который уже набух кровью. Через некоторое время решили снять гимнастёрку и сделать нормальную перевязку. Кровотечение уменьшилось. Перевязывать было трудно. Пришлось приподнимать командира и пропускать бинт за спиной.
Молодые бойцы, прижавшись друг к другу как воробьи, смотрели на Ивана остекленевшими глазами. Похоже, пацаны ещё не нюхали крови.
– Вода есть? – Иван, не оборачиваясь, спросил у молодых.
Один из них торопливо отстегнул фляжку в новом, но уже заляпанном гря-зью, чехле, протянул Ивану. Тот попытался напоить командира, но губы его были плотно сжаты. Тогда он плеснул немного воды в лицо раненного. Майор заморгал, застонал, но глаз не открыл.
Убедившись, что майор задышал ровнее, а кровь уже не проступает через толстый слой ваты и бинтов, сержант откинулся на край воронки.
Земля дрожала всё сильнее – танки приближались. Единственный выход был – притаиться на дне воронки и надеяться, что танк проедет рядом. Но ведь за танками всегда рядами шла немецкая пехота…

Наши дни
Мелодичный звук вернул Наталью Михайловну к действительности. Файл открылся. Она стала просматривать фотографии – так и есть – две надо умень-шить и импортировать снова.
Она делала эту работу почти механически – руки сами знали, где двинуть мышку, а где нажать на клавишу…
А мысли снова вернулись к Ивану. Лет пятнадцать назад мать Натальи по-лучила заказное письмо. Это был официальный пакет со множеством печатей. Из посольства Канады пришло сообщение, что разыскиваются наследники Жана-Стефана Леруа (урождённого Лазаревича Ивана Степановича). В оставленном им завещании было указано, что его сестра Лазаревич Мария Степановна, про-живавшая до 1941 года в небольшом городе С., является единственной наслед-ницей.
Далее следовала небольшая биографическая справка самого наследовате-ля, из которой становилось понятно, что это и есть тот самый Иван, который про-пал без вести в 1942 году. Бабушка Натальи Вера Васильевна до самой своей кончины верила, что старший сын жив… Материнское сердце не обманывало её.
При этих воспоминаниях рука журналистки дрогнула – сколько сил ушло у её мамы на получение этого наследства. Сказать, что она стремилась завладеть деньгами, так – нет! Ей была, прежде всего, дорога память о брате. И о деньгах Мария Степановна думала в последнюю очередь.
Оформление всех необходимых документов заняло почти два года. Но зато Наталья с сестрой добились, чтобы из Канады прислали семейный архив Ивана Степановича. Он был небольшим – несколько альбомов с уже послевоенными фотографиями, диски и флешки с современными видеозаписями, переписка, в основном, делового характера.
Хорошо, что Наталья знала французский язык, это помогло отделить те до-кументы, которые имели отношение к их семье.
А деньги мама разделила между дочками. Вот эта небольшая сумма и стала основой для строительства их с мужем домика. Портрет Ивана Степановича за-нял почётное место в семейной галерее их нового дома.

Ранняя весна 1942 года,
Где-то под Смоленском
Иван оглядел всех обитателей воронки. Командир – не в счет. Трое моло-дых и Матвей. Не густо. Спросил:
– Сколько у кого боеприпасов? – Расстелил на земле запасную чистую пор-тянку из вещмешка, скомандовал: – Выкладывай!
Бойцы, почувствовав, что есть кто-то, взявший на себя роль командира, за-шевелились. Стали отстегивать от пояса гранаты, доставать из подсумков боеза-пас к винтовкам.
На пятерых оказалось двенадцать гранат, семьдесят два патрона к винтов-кам, ППД-40 (пистолет-пулемёт) майора с двумя дисками. Пистолет ТТ командира в кобуре решили не трогать.
Один из молодых бойцов был крепкий плечистый парень. Иван велел ему взять дополнительную гранату. Еще одну лишнюю подвинул к себе, остальным досталось по две штуки.
– Гранаты бросать: одну в проехавший танк, лучше в гусеницы, другую – навстречу пехоте, потом стрелять из винтовки. Автомат командира Иван взял се-бе, отдав половину своих зарядов к винтовке в общий «котел».
Первую гранату в медленно проехавший справа танк, бросил плечистый парень. Попал удачно – разорвало гусеницу. Прокатившись ещё немного вперед, махина закрутилась на месте на исправной гусенице. Молодые бойцы стали стрелять по приближающейся пехоте, а Иван бросил гранату в танк слева. Угодил в башню, граната скатилась и разорвалась уже на земле, не причинив танку вре-да. Зато над их воронкой просвистело несколько осколков.
– Гранаты беречь! – Крикнул Иван и стал высматривать цель в приближа-ющейся неровной цепочке бегущих фашистов. Из других окопчиков и воронок то-же слышалась одиночная стрельба, иногда в сторону фашистов падали и разры-вались гранаты.
Бой длился до вечера. Когда стемнело, фашисты откатились назад. Наступ-ление не удалось.
Бойцы, собираясь в небольшие группы, выискивали глазами офицеров, с надеждой смотрели на них. Несли и вели раненных. Командиры и сержанты – всего восемь человек – отошли в сторонку, закурили из одной коробки, предло-женной кем-то, сдвинули головы и тихо что-то обсуждали. Затем разошлись каж-дый к своему подразделению.
Товарищи Ивана, к счастью все живые, уложили майора под берёзкой. Майор дважды приходил в сознание, жадно пил, но был очень слаб от потери крови.
Надо было искать основные части. Сговорились двигаться вдоль леса. Ес-ли до темноты не найдут, все ночуют, где сумеют устроиться. Группа Ивана так и держалась вместе. По очереди несли командира, соорудив из двух осинок и двух плащ-палаток, простые носилки. Из-за тяжелой ноши они отстали от основной группы. Когда совсем стемнело, решили сделать привал до утра.
Ночевали в подлеске, в глубокой воронке. Воды в ней не было. Накидали веток и лапника, уложили майора. Матвей дал каждому хлебнуть по глотку из сво-ей заветной фляжки – молодые бойцы долго откашливались. Затем с двух сторон от раненого улеглись сами. Иван остался на карауле.
На следующий день ранним утром их группа из восьми человек (к ним при-бились ещё трое) вышла к небольшой деревеньке, которая боком прижималась к опушке леса. Понаблюдав около часа за тем, что происходит там, решили, что немцев здесь нет.
И действительно, война пока обошла затерянное в глубине леса селение. Из крайней избы, повязывая платок, выбежала женщина. За ней, прихрамывая, спешил подросток. У калитки остался стоять пожилой мужчина.
Бойцы занесли раненного майора во двор, уложили под навес, где были сложены дрова. Женщина, тихо причитая, опустилась на колени и стала осматри-вать рану. Потом повернулась к Ивану, сразу угадав в нем главного:
– Бредил?
– Да, к утру стал что-то бормотать.
Она поднялась, отряхнула юбку от щепок, повернулась к сыну:
– Пашка, ступай к Панютиным, зови Варвару Лексеевну. Да с сумкой! – это уже вслед заковылявшему мальчишке.
Обернувшись к бойцам, сказала:
– Несите в баню, с вечера натоплено, ещё не остыло. Фершалка там и по-смотрит. – И показала рукой на конец огорода.

Наши дни
Со двора раздался стук топорика. Журналистка прислушалась – это её вер-ный спутник наводит порядок в их любимом садике. За лето удалось расчистить ещё пару квадратных метров от камней. Супруги мечтали осенью посадить здесь яблоню и грушу. А пока Павел Васильевич сооружал штакетник вокруг будущего садика.
Ей очень захотелось накинуть на плечи старенькую курточку, нацепить бе-ретик и выйти на свежий ветерок… Август в этом году был на удивление, про-хладным. Но тут Наталья вспомнила, что недавно вымыла волосы, а выходить на улицу в такой ветреный день с мокрой головой, по крайней мере, безрассудно.
Она снова взялась за свою любимую красную мышку, подвела курсор к оче-редному документу из семейного архива (все важные документы были отскани-рованы), открыла его и стала читать.
В отдельной папке хранились письма, полученные мамой и бабушкой Натальи от Смирнова и его помощников. Вот письмо от жительницы небольшой деревеньки под Смоленском. После долгой переписки с Сергеем Сергеевичем Смирновым, после надежд и отчаяния, бабушка Натальи Михайловны получила адрес этой женщины, написала ей и вот ответ.
Это был короткий рассказ о том, что несколько бойцов, выходивших из окружения в начале весны 1942 года, оставили в их селе раненного командира. Его впоследствии удалось переправить в партизанский отряд. Из всех автор письма запомнила высокого молодого бойца, который взял на себя командование маленькой группой. Остальные называли его Иваном Степановичем. Об их даль-нейшей судьбе женщина ничего не знала.

Отрывок из письма:
«Добрый день или вечер, дорогая Вера Васильевна!
На ваш вопрос про сыночка Ивана, не могу точно сказать, он ли был у нас тогда. Ни фамилий солдатиков не спросили мы, ни номера части не узнали.
… Помню, посадила я их после бани в избе за стол, налила каждому щей, хлебца по ломтю отрезала, молока по кружке. Все дружно достали свои солдат-ские ложки, а Иван Степанович засмущался так, да и говорит мне тихо: «Не дади-те ли мне, хозяюшка, ложку? Я свою, видать, потерял». И показывает дыру от пули в вещмешке.
Я своему Пашке кивнула: дай. А он и принёс дедову серебряную ложку. Ложку ту гость наш за голенище засунул после ужина, видать, чтоб не терялась больше... Я постеснялась отобрать. А утром и не вспомнила про это…
Доброго вам здоровья, дорогая Вера Васильевна.
Кланяюсь вашей семье, верьте, что жив ваш Иван, коли не было на него по-хоронки.
Екатерина Максимовна.
Сентябрь, 1963 год».

Ранняя весна 1942 года,
Где-то под Смоленском
На рассвете Иван растолкал своих спутников. Пора было уходить. Вчера, осмотрев раненного, фельдшерица посоветовала оставить его на её попечение. Здесь есть две коровы, куры. После большой кровопотери командиру требовалось усиленное питание. Иван согласился с благодарностью. Им надо догонять своих.
Собрались быстро. Хозяйка дома, на сеновале которого они заночевали, налила им по кружке парного молока, дала по буханке испечённого ею ночью хле-ба, по узелочку с картошкой, сваренной в мундире и по паре луковиц. Они покло-нились добрым людям. Путь их лежал на запад…
В бой они вступили практически сразу, выйдя из лесочка. От наступающей немецкой пехоты отбивалась небольшая группа бойцов, окопавшаяся в полураз-рушенном коровнике. Сельцо дворов на двенадцать горело. Иван скомандовал бойцам рассредоточиться и поддержать огнём. Сам, ползком – от плотного огня противника голову нельзя было поднять – отправился искать командира. Тот, стиснув трофейный автомат, выискивал цель в приближавшейся шеренге фаши-стов. Иван подполз к нему, перекрикивая выстрелы, назвал себя. Сказал, что с ним несколько бойцов, но боеприпасы на исходе.
Капитан, не поворачивая головы, кивнул и выстрелил:
– Есть! Попал в офицера!
Перекатившись на спину, он протянул грязную руку Ивану:
– Давай, браток, помогай. Гранаты и патроны есть, людей мало осталось. – И ткнул пальцем в сваленные в углу ящики с огневым запасом.
Обрадовавшись, Иван хотел вскочить и бежать к ящикам, но получил от ка-питана удар под колени – пули просвистели у Ивана над головой. Огонь фаши-стов был очень плотным.
Отстреливались они до вечера, а когда стемнело, услышали лязг танковых гусениц – подошли немецкие танки. И сразу же по коровнику ударили из танково-го орудия…

Наши дни
В этом году лето закончилось очень быстро. Август допевал последние ноты своей арии. Наталья тропилась доделать Родословную к середине сентября. Они с мужем собирались к родственникам на пару недель. Хотелось сделать сюрприз. Хотя вся семья была в курсе того, чем увлечена Наталья Михайловна в настоя-щее время.
Она постоянно расспрашивала то папу, то маму о том или ином родствен-нике или о датах их рождения. Так что неожиданностью это не будет.
На полотне шириной полтора метра и высотой в метр было изображено красивое раскидистое дерево. От корней располагались портреты и даты жизни патриархов двух семей, которые дали начало этому роду.
Наталья Михайловна надеялась, что начатую ею работу продолжит кто-нибудь из внуков – сестры или её. Главное, что истоки сохранились, теперь толь-ко добавлять новые персонажи.
Всё, что касалось семьи, родственников, близких для Натальи Михайловны было очень дорого. С раннего детства в ней были заложены уважение к старшим, нежное и трогательное отношение к младшим. Дедушек и бабушек и со стороны мамы, и со стороны папы они с сестрой всегда называли на «вы». В их семье не существовало ругани и грубостей. Наталья считала, что ей повезло с мужем – в его семье дети воспитывались примерно на таких же жизненных ценностях.
Она знала, что ещё во время службы её мужа в рядах вооружённых сил, он был единственным офицером в части, который обходился без мата. И она очень гордилась этим.
И вот сейчас, работая над Родословной своей семьи, она мысленно любов-но перебирала в памяти те или иные эпизоды из жизни персонажей своего «по-лотна».
Ещё когда она задумала собрать воедино сведения о своих предках, о со-временниках и о недавно родившихся потомках, она не представляла, что это бу-дет так интересно. Оказалось, что за каждым персонажем летописи, целый мир эмоций, событий, даже драм и трагедий. И в её сознании это была уже не просто Родословная семьи более чем за полтора века: с 1860 года до сегодняшнего дня, а настоящая семейная сага…
Судьба дяди Ивана стала ещё одной страницей этой саги.
Она снова взялась за свою любимую красную мышку, подвела курсор к оче-редной фотографии из семейного архива, открыла её и задумалась.
С тех пор, как она получила посылку с архивом дяди, не было минуты, что-бы не думала о судьбе этого человека. Почему он оказался так далеко от дома, от близких? Мама Натальи всегда говорила о старшем брате с таким уважением и восхищением, что даже подумать об измене Родине было бы кощунством.
Зазвонил телефон. Наталья Михайловна с трудом выбралась из пелены воспоминаний. Когда она что-то писала или работала над документами, ей трудно было возвращаться к действительности – требовалось некоторое усилие, чтобы снова понять, где она находится. Вот и сейчас, прозвучало три или четыре звонка, прежде, чем она протянула руку и взяла мобильник.
– Слушаю.
Звонила сестра. Соскучилась.
Поговорив с сестрой и убедившись, что у неё всё хорошо, все здоровы, Наталья отправилась на кухню, включила чайник. Выглянула в окно – Павел Ва-сильевич оживлённо жестикулируя, разговаривал с высоким худым мужчиной. У того был странно измождённый вид. Она вспомнила, что на днях видела этого мужчину на соседнем участке, похоже, он стал новым владельцем заросшего сор-няками и одичавшим вишенником «поместья».
Этот участок давно раздражал её мужа – ему приходилось вырубать моло-дую вишнёвую поросль, которая упорно прорастала с их стороны у забора между участками. Да и сорняки, поднявшись за лето выше символического заборчика, беззаботно раскидывали свои семена в любую сторону, куда подует ветер. А, со-гласно местной Розе ветров, и сложившемуся ландшафту, ветры дули чаше всего на ухоженный участок Павла Васильевича…
И вот теперь двое соседей обсуждают тему сорняков, как подумала, улыба-ясь, журналистка.

Ранняя весна 1942 года,
Где-то под Смоленском
Очнулся Иван от холода и боли. Над головой колюче светили яркие звёзды. Полной луны видно не было, но её света хватало, чтобы осмотреться. Когда он попытался повернуться, невольно застонал – руку и весь левый бок пронзила боль.
Сдерживая стон, он прислушался к своим ощущениям. Раны не почувство-вал. Боль похожа на ту, которая бывает от ушибов. Он вспомнил, как однажды не-ловко упал с гимнастического снаряда, сдавая нормы БГТО. Потом несколько дней болело также.
Иван всё-таки ощупал себя: сначала голова (шапка была на месте, похоже, это уберегло голову от удара), ноги сгибались, только левое бедро и бок сильно болели, правая рука в порядке. Он сел, продолжая ощупывать себя. Нет, не ранен, только контужен. Похоже, взрывом его отбросило на кучу битого кирпича –  рух-нувшую стену коровника – и от этого сильные ушибы.
Становилось светлее – это луна поднималась всё выше. Иван увидел Мат-вея. Тот тоже шевелился и постанывал. Дальше двое лежали без движения. Под-ползая к Матвею, Иван прихватил автомат командира, который так и не выпустил из рук.
Его приятель держался за лицо, сквозь пальцы проступала кровь. Иван си-лой оторвал руки Матвея. Тот застонал сильнее, из рассеченной брови хлынула кровь. Рана была пустяковая, но кровь надо остановить. Достав из внутреннего кармана шинели свой индивидуальный пакет, Иван приложил его к ране. Он осторожно уложил друга навзничь. Помочь больше он пока ничем не мог.
Потом Иван осмотрел тех двоих – оба уже застыли. За кучей разбитых кир-пичей он нашел капитана. Он смотрел на всходившую луну удивлёнными голу-быми глазами. Иван закрыл офицеру глаза.
– Даже не узнал, как его имя. – Подумал он. – Надо бы собрать у погибших документы…
И тут послышались сначала лай собак, а потом окрик на немецком языке и короткая очередь. Это фашисты зачищали место боя. Иван бросился было к тому месту, где оставил Матвея, но было поздно – в спину ему уткнулся автомат.
Утром около тридцати пленных заперли в большом доме без крыши, види-мо, бывшем сельском клубе. Документы у них у всех отобрали, оружие тоже.
Иван обошёл всех по очереди. Тем, кто был ранен, попытался оказать хоть какую-то помощь. Перевязывал разорванными нижними рубахами или сохра-нившимися у некоторых индпакетами. К счастью, тяжёлых не было… Хотя к како-му такому счастью – фашисты всех тяжелораненых расстреляли на месте. Офи-церов среди пленных тоже не было…
Примерно в полдень принесли два ведра с варёной картошкой и свёклой, два ведра воды, с привязанной к одному кружкой. Бросили на порог четыре бу-ханки хлеба. Измученные больше жаждой, чем голодом люди, сначала бросились к воде и чуть не опрокинули вёдра. Тот плечистый парень, который был в окопчи-ке с раненным командиром, оттеснил самых нетерпеливых и хрипло крикнул:
– Зашибу! Отошли все на три шага назад! Буду выдавать по очереди. Люди зашумели, но послушались. Все понимали военную дисциплину. Это только не-привычная и трагическая ситуация – плен – на некоторое время выбила их из равновесия. А когда нашёлся командир, всё стало на место.
Каждому досталось полкружки ледяной колодезной воды – как жизненную силу влили они её в себя.
Потом уже спокойно поделили картошку, свёклу и хлеб. Ножа, чтоб поре-зать, не нашлось. Зато у кого-то оказался кусок сапожной дратвы. Разложили хлеб на чьей-то запасной чистой рубахе и, натянув дратву двумя руками, порезали бу-ханки на ровные куски. Крошки достались хозяину рубахи.
Первая ночь в плену прошла тревожно. Где-то на востоке гремело. Похоже, они остались глубоко в тылу врага, свои отступили на десятки километров. Почти никто не спал, только раненые стонали и тревожно вскрикивали, просыпаясь.
Утром их начали вызывать на допрос. В распахнутой двери появились два немецких солдата. Один лениво придерживал рвущуюся с ошейника овчарку. Ря-дом появился маленький лысый человечек. В одной руке у него была скомканная шляпа, в другой – листок. Он фальцетом стал назвать фамилии. Пленные, услы-шав свою, вздрагивали.
Вызывали в алфавитном порядке. Первых четырёх увели. Все притихли в тревожном ожидании. Но они вернулись довольно быстро. Потом забрали ещё четверых и ещё двоих.
Побывавшие первыми на допросе, рассказали, что у них записали подроб-ные данные: фамилия, имя, звание, сведения о родственниках, сверялись с ото-бранными документами. Спрашивали: коммунист или комсомолец? И тут же предлагали перейти на сторону фашистов. Обещали паёк, обмундирование, а по-сле победы – участок земли.
Из второй группы вернулись не все. Двое, видимо согласились с заманчи-вым предложением…
К вечеру из двадцати восьми «обитателей сельского клуба» осталось два-дцать шесть.
Иван снова обошёл всех раненных. У некоторых раны загноились. У двоих, похоже, начиналась лихорадка. Он ничем не мог облегчить их страдания. Даже воды по-прежнему давали всего ведро в сутки. И кормили один раз картошкой и свёклой.
Следующий день выдался ветреным, а к вечеру пошёл дождь со снегом. Все промокли и замёрзли. Над одним из углов ещё оставался кусок крыши. Плен-ные сгрудились в этом углу, пытаясь защититься от ледяных струй. Оказалось, что в этой массе теплее, чем поодиночке. Люди, прижавшись друг к другу, почувство-вали себя чуточку увереннее – их много, с ними не так-то просто совладать… Кто-то задремал, согревшись, кто-то стонал или скрипел зубами в забытьи.
До рассвета их не тревожили. А с первыми петухами снова начались до-просы и предложения перейти на сторону фашистов.
Иван Степанович отказался и во второй день плена. Он был комсомольцем, он был советским человеком. Он уже успел повидать, на что способны фашисты. Его, как и остальных не согласившихся, пока отпустили. Но в этот день принесли только свёклу. Хлеба не дали совсем.
Иван снова обошёл всех товарищей по несчастью – проверил раны, сделал перевязки тем, у кого ещё оставались относительно чистые куски рубах. У Матвея загноилась его, вроде бы пустяковая, рана над бровью. Вокруг глаза растёкся зло-вещий синяк, который уже опускался на щёку.
Иван вдруг вспомнил о ложке, которую, сам того не желая, прихватил у гос-теприимной хозяйки в лесной деревушке. Ложка, похоже, была из серебра. О свойствах этого металла им рассказывал один из преподавателей на рабфаке. Он говорил, что вода становится «живой», если подержать в ней кусочек серебра. Такой водой можно полоскать рот после удаления зуба, можно промывать цара-пины и ссадины. Иван пошарил за голенищем, ложка была на месте. Надо при-ложить её к ране Матвея. И как это не пришло ему в голову раньше?!
За дверью послышались шаги и повизгивание собаки. Фашисты заходили к пленным только со своими четвероногими помощниками. Видимо, для них рус-ский солдат страшен даже безоружный.
Держа в руках какой-то листок, переводчик выкрикнул фамилию Ивана и добавил: на выход.
Иван встал с колен, обтёр руки о шинель, поглубже надвинул шапку, шагнул за порог.

Наши дни
Щёлкнул чайник, Наталья обернулась на звук, а когда снова посмотрела в окно, увидела, что её муж пытается удержать падающего соседа. Он аккуратно по-садил его на траву и обернулся к окну, надеясь увидеть там жену. Она с удивле-нием смотрела на эту сцену.
Павел Васильевич помахал ей рукой: иди сюда. Наталья схватила аптечку, которая всегда была под руками, накинула курточку с капюшоном и заторопилась в сад. Первое, что пришло ей на ум, так это сердечный приступ у соседа.
Мужчина сидел, прислонённый Павлом к стволу дерева. Лицо его было очень бледным, но он был в сознании. Женщина поднесла к его носу пузырёк с нашатырём. Тот слабо дёрнулся и отвёл её руку.
– Всё нормально, это просто слабость. Я сейчас пойду к себе, прилягу.
Наталья слушала пульс мужчины. На вид ему было около семидесяти лет. Очень худой. На руке, которую она держала, видны синие жилки.
– Вы когда ели? – Вдруг спросила она.
Лицо соседа даже слегка порозовело. Он смущённо опустил глаза:
– Кажется, вы правы, у меня голодный обморок. Деньги закончились. Пен-сия еще только через неделю. Сын обещал приехать третьего дня, привезти про-дукты…
Супруги переглянулись. Не сговариваясь, они осторожно приподняли муж-чину, и повели его в дом. Наталья быстро согрела вермишелевый супчик, кото-рый сварила утром, налила его в небольшую тарелку – сразу много еды нельзя!
Сосед сначала протестующее махнул рукой, но потом вкусный запах сделал своё дело. Надо сказать, что ел он очень аккуратно и неторопливо, от кусочка хле-ба отказался – не надо.
Павел Васильевич уже заваривал чай по своему фирменному рецепту – с листьями земляники. Сосед благодарно принял большую чашку с ароматным напитком. Сначала понюхал, а потом сделал несколько маленьких глотков. На его лице выступила испарина, лицо порозовело.
Потрясённые супруги смотрели на своего нового соседа. Как в наше время с человеком может случиться голодный обморок?! Они ждали объяснений, но увидели, что у мужчины закрываются глаза. Павел Васильевич едва успел взять из его рук чашку с недопитым чаем.
Они уложили гостя в кухне на диванчик. Наталья принесла плед и подушеч-ку. Мужчина задышал ровно. Хозяева успокоились и решили, что рассказ незна-комца им предстоит выслушать лишь после его пробуждения.
Обедали они в зале, стараясь не разбудить гостя. Но тот спал очень крепко и спокойно.

Ранняя весна 1942 года.
Где-то под Смоленском
В избе, куда втолкнули Ивана, было тепло, пахло борщом и самогоном. За столом сидели несколько полупьяных офицеров. Один из них, подойдя, ткнул Ивана в грудь указательным пальцем и сказал, коверкая русские слова:
– Ты есть врач! – Затем захохотал, обернувшись к сидящим за столом и ука-зав этим же пальцем на одного из офицеров: – Гауптман болит зуб. Ты лечить! – И снова палец уткнулся в Ивана.
У гауптмана было перекошено лицо – похоже, флюс. Он страдальчески морщился и держался за щёку. Остальные громко хохотали.
Переводчик, стоявший за спиной бойца, хлопнул его по спине:
– Ты ж стоматолог, давай вон инструмент. Вылечишь – получишь еду. А нет, так… – Он сделал пальцами жест, как будто целится в Ивана из пистолета.
Иван посмотрел на свои руки, на которых была не только обычная грязь, но и следы крови и гноя – ведь он только что делал перевязки своим товарищам.
Офицер понял его. Он махнул рукой в сторону сеней. Там был умывальник. Иван с наслаждением несколько раз намылил руки, смывая все слои грязи, нако-пившиеся за несколько дней. Затем, осмелившись, даже умылся, отфыркиваясь и разбрызгивая воду.
Переводчик терпеливо ждал. Видимо он понимал значение чистоты для предстоящей операции.
Когда они вернулись в избу, то увидели больного, привязанного ремнями к венскому стулу с высокой спинкой, невесть откуда взявшемуся в этой избе. Тот сидел, выпучив глаза и уже послушно открыв рот. От него сильно пахло самого-ном.
Скинув на пол шинель, Иван надел поданный ему белый халат, посмотрел на инструменты, разложенные на табуретке. К его удивлению, тут был прекрасный набор стоматолога – такого он не видел даже в лучшей больнице города, когда проходил практику.
Иван жестом попросил света и вдруг прямо в лицо больного ударил мощ-ный луч ручного фонарика. Он едва успел подставить ладони, на которые пере-водчик прямо из бутылки плеснул спирт.
– Всё предусмотрели. – Подумал Иван.
Через несколько минут он держал в щипцах нижний зуб капитана, почти разрушенный кариесом. Даже удивительно, что его удалось извлечь целиком, не оставив осколков. Пациент сначала орал, а потом почти сомлел. Иван затампони-ровал рану ватой, пропитанной спиртом. Сказал переводчику, чтобы не давали больному есть до утра.
Он вышел в сени, снова вымыть руки. Фашисты возбуждённо обсуждали операцию. Видимо, им доставило удовольствие наблюдать за страданиями со-служивца.
Переводчик завёл пленного в избу. Всё тот же офицер широким жестом об-вёл стол, за которым они сидели, как бы предлагая Ивану выбрать себе награду. Тут дымились миски с борщом, розовело крупно нарезанное сало с тёмной про-слойкой, горой лежали ломти хлеба… Посреди стола стояла четверть самогона, в ней ещё оставалось больше половины. У Ивана дух захватило от всего этого изобилия, но перед глазами возникло зловещее зелёное пятно на лице Матвея, и он протянул руку к бутыли, другой рукой указал на сумку с перевязочным матери-алом.
Офицер удивлённо что-то спросил у переводчика, тот лишь пожал плечами. Тогда Иван по-немецки сказал:
– Я вылечил вашего товарища, дайте мне возможность полечить моих.
Если бы в избе разорвалась граната, так этому удивились бы меньше, чем словам пленного и его знанию немецкого языка. Когда удивление схлынуло, Ива-на, сжимающего в руках заветную четверть, и надевшего санитарную сумку про-сто на шею, выпроводили из избы. Локтями он прижимал к бокам две буханки хлеба. Их, уже в сенях, ему туда сунул переводчик.

Наши дни
Много раз, перечитывая дневник своего дяди, журналистка пыталась по-ставить себя на место тех людей, которым мы, все, ныне живущие, обязаны мир-ным небом возможностью растить детей, любить и быть любимыми… У них не было сведений о том, как идут дела на фронте, не было известий от близких, они не знали, что будет завтра с ними. Им было холодно, голодно, страшно и больно. И в этих условиях они верили в силу своей страны, надеялись на её помощь, лю-били её…
С некоторых пор стали доступны документы, раскрывающие отношение к тем, кто побывал в плену или был угнан на работы в Германию. Таких людей тща-тельно проверяли. Многие из них подвергались репрессиям, вплоть до отправки в лагеря. Наталье Михайловне приходилось читать исповеди бывших военноплен-ных. На её взгляд, некоторые откровенно лгали, когда говорили, что не было дру-гого выхода, кроме, как сдаться в плен. Но большинство попали в руки врагов в бессознательном состоянии.
Анализируя дневник своего дяди Ивана Степановича, Наталья старалась понять, почему он не бросился на охранника, почему не попытался бежать. Ведь, судя по коротким записям, в том сельском клубе их охраняли не очень строго. А сам Иван не был даже ранен. И через некоторое время поняла: он нужен был дру-гим. Он единственный мог облегчить страдания своих товарищей. Конечно, не всех ему удалось спасти, но предать тех, кто смотрел на него с надеждой, он не смог.
Наталья помассировала веки легкими прикосновениями – глаза болели. Да, придётся согласиться с мужем, что в её возрасте надо поменьше сидеть перед монитором компьютера. Или хотя бы делать перерывы, давая отдых и глазам, и мыслям.
Из окна кухни она посмотрела в сад. Павел Васильевич уже вывел на све-жий воздух их неожиданного гостя. Они сидели в беседке, пили чай.
Надев куртку с капюшоном, Наталья присоединилась к мужчинам.
– Знакомься, Наташа, – это Пётр Семёнович, наш сосед.
– Наталья Михайловна, моя жена.
Представил их друг другу Павел Васильевич.
Сосед привстал, поклонился, приложив руку к груди:
– Благодарю вас, сударыня. Ваш вермишелевый бальзам вернул меня к жизни.
Мужчина был смущён, но чувство юмора не изменило ему.
Наталья взяла из рук мужа чашку с чаем, села в своё любимое кресло-качалку. Её природное и, конечно же, журналистское любопытство стучало в ле-вый висок, но она сдерживала себя. Нельзя было вот так в лоб задать незнакомо-му человеку нетактичный и жесткий вопрос:
– А как это получилось, что вы оказались здесь без денег, без запасов, без поддержки?..
Она почувствовала, что с её приходом появилось напряжение. Сосед, ви-димо, решил, что необходимо объясниться. Но Павел Васильевич, продолжая тот разговор, что был до прихода Натальи, спросил:
– Так вы, Пётр Семёнович, бывали и во Франции?
И, повернувшись к жене:
– Наш сосед боцман дальнего плавания. Говорит, что побывал во всех больших портах мира.

Ранняя весна 1942 года,
Где-то под Смоленском
К Ивану, сидевшему на обломках какой-то мебели (всё-таки не на сырой земле), подсел Матвей. Даже сквозь толстые и пропитанные сыростью шинели, чувствовалось, что парня бьёт озноб. Иван уже привычным жестом приложил к его свободной от бинтов щеке тыльную сторону руки. Жар. Он дышал тяжело, с хрипами. Губы вытянулись в тонкую линию – видно было, что Матвей сдерживает стон. Отняв руку Ивана от своего лица, сказал:
– Сам всё понял? Мне отсюда не выбраться. А ты зря отказался, может, вы-жил бы. А там к своим бы перебежал или ещё как…
Иван обнял друга за содрогающиеся плечи. Все его усилия оказались напрасными…

Наши дни
Лишь через несколько дней Наталья смогла вернуться к документам дяди Ивана.

Из дневника Ивана Степановича
«… Нас осталось всего семнадцать. Кто-то умер, как Матвей, кого-то увели неизвестно куда, кого-то расстреляли… Почти месяц провели мы в том сельском клубе. Удивительно, но бойцы не озлобились, не превратились в зверей в этих нечеловеческих условиях. Наоборот, старались поддерживать друг друга.
Скорее всего, тон, на который настроил нас высокий плечистый парень с того дня, когда взялся распределять продукты, дал пленённым бойцам возмож-ность вспомнить, что они советские люди. Парня звали Фёдор. Мы стали назвать его: товарищ командир.
Раздобытая бутыль самогона помогла облегчить страдания некоторых моих товарищей. Промыв их раны самогоном, и сменив повязки на чистые, я, возмож-но, предотвратил заражение крови.
Матвея спасти не удалось. Видимо, нарыв прорвался внутрь. Он скончался на моих руках.
Хлеб разделили поровну на всех.
Хуже, чем с едой, было с одежонкой. Все нижние рубахи уже порваны на бинты. Оставались насквозь пропитанные сыростью шинельки, галифе и гимна-стёрки. Помыться-постирать негде. Иногда удавалось разжечь небольшой косте-рок, если кто-то из охранников, сжалившись, кидал в приоткрытую дверь пачку вонючих немецких папиросок и коробок спичек, а вдогонку ещё и несколько поле-ньев.
Когда умирал кто-то из товарищей, по молчаливому согласию всех, с него снимали шинель. Всё-таки это было дополнительное тепло. Ночи очень холод-ные…».

Наши дни
Эти строки вдруг всколыхнули в памяти журналистки какие-то смутные ас-социации. Где-то она уже это читала – о шинели, снятой с умершего товарища…
– Срочно чаю! – Наталья всегда в трудные минуты прибегала к этому сред-ству. Нет, она не была любительницей чаепития, предпочитая кофе по утрам, ки-сель или компот на обед и ужин, но процесс приготовления чая помогал ей раз-ложить в собственной голове мысли по папочкам – так она это называла.
И действительно, включив чайник, сполоснув для чего-то чистую чашку и, выбирая коробочку, из которой сегодня взять заварку, она вдруг вспомнила стро-ки из стихотворения замечательного поэта-фронтовика Юрия Грунина. Несколько лет назад она принимала участие в подготовке к печати сборника его стихотворе-ний.


ШИНЕЛЬ

Собачья жизнь. Собачий холод.
Конвой неистовствует: – Шнелль!
Ты ветром весь продут, измолот.
Не согревает и шинель.

А ночью кто-нибудь от стужи
Покинет молча белый свет.
И, холод тела обнаружив,
Шинель его возьмёт сосед.

Поэтому мы спим по парам –
ты друга обогреть сумей!
А коли что – не кто попало,
а друг твою возьмёт шинель.

Возьмёт – и на свою натянет.
Пусть неуклюже, – ничего!
И тем теплом тебя помянет,
тепло дыханья твоего.

В твоей армейской, в той суконной
Пусть будет он душой сильней –
И нет ему других законней,
Чем эта русская шинель.

Да, действительно, война повторяла свои сюжеты многократно и повсе-местно: и в ужасе, и в подвигах, и в страданиях, и в радостях от малых и больших побед.

Из дневника Ивана Степановича
(на обратной стороне папиросной пачки расплывающимися буквами было написано всего несколько строчек):
«Сегодня второй раз вызывал к себе гауптман Липпс, благодарил. Был трезв. Обещал отправить на службу в госпиталь и погоны ефрейтора. Убеждал, что знание языка и медицины помогут мне сделать карьеру. Я снова отказался. Но прямо попросил самогон и бинты. Он махнул рукой – бери».

У неё больше не было сил читать дальше дневник дяди Ивана. Наталья Ми-хайловна бережно убрала все бумаги на место, выключила ноутбук. Уже вечер. Пора готовить ужин.
С самого утра зарядил мелкий нудный дождик. Почти осенний, хотя был ещё только конец августа. Наталья не находила себе места. Павел Васильевич рано утром уехал в город навестить соседа, которого ему удалось устроить в гос-питаль на обследование и лечение. И вот время приближалось к пяти часам, а супруга всё ещё не было. И телефон его был вне зоны…
Наверное, она зря волнуется. Дорога до города хорошая, Павел Василье-вич водитель опытный и не лихач. Вот только видимость на этой самой дороге почти нулевая…
Когда муж уехал, она предвкушала, как хорошо ей поработается в тишине. Как только затих шум автомобиля, она включила компьютер, раскрыла папку с дневниками дяди Ивана. Она решила разложить все листочки по порядку и попы-таться составить полную картину короткой «дядиной войны» и его пленения.
Действительно, Наталье Михайловне удалось систематизировать не только документы, но и создать в своём представлении образ человека, которого она ни-когда не знала лично, но о котором была наслышана с детства. И надо сказать, что человек этот ей очень нравился, она восхищалась им. И, конечно, ни на минуту не допускала мысли о его предательстве.
Тогда что же случилось там, в концлагере, а может быть и позже, уже после войны, такого, что не позволило Ивану Степановичу вернуться домой?..
Звук подъехавшего автомобиля Наталья не услыхала, а скорее почувство-вала сквозь шелест дождя более громкий шелест шин. Павел Васильевич вошёл на веранду, одной рукой отряхивая кепку от капель, а в другой держа букет белых хризантем. Он сам любил цветы и никогда не упускал случая порадовать ими же-ну.
Согревая руки о чашку с чаем, поданную ему супругой, Павел Васильевич рассказал о самочувствии их нового соседа. Через пару недель его обещали вы-писать.
– У тебя будет возможность расспросить его о жизни и путешествиях. Зна-ешь, – сказал Павел Васильевич жене, – наш сосед очень интересный человек. Он согласился рассказать тебе всё. Он даже не возражает, если ты о нём напишешь.
Наталья Михайловна слушала невнимательно. Муж приехал, она успокои-лась, и её тянуло снова взять в руки тот листочек из дневника дяди, который она читала несколько минут назад.
Хорошо зная свою жену, Павел Васильевич, допив чай, сказал, что устал и, пожалуй, отправится спать. Наталья была благодарна ему и за то, что он сам убрал со стола и вымыл чашки.
Она снова сидела за своим рабочим столом и снова, надев белые перчатки, осторожно доставала из папки документ за документом…

Из дневника Ивана Степановича:
«Октябрь. На рассвете затолкали в товарный вагон. Везли несколько суток с длинными стоянками. Иногда выводили на таких стоянках по пять-шесть человек. Мы потеряли счёт времени. На станции нас выгрузили и колонной погнали, чуть ли не бегом, к видневшемуся вдалеке высокому забору.
Это был концлагерь.
Середина ноября. Порядки в лагере строгие. Утром и вечером – переклич-ки. За любую провинность – карцер или даже расстрел – от настроения охранни-ков. По моим наблюдениям, в лагере не более тысячи заключённых. В нашем ба-раке – около ста человек, а всего бараков – десять. Два из них – женские. Ещё один был особенный, с пристройками и, похоже, отдельной кухней.
Конец ноября. Тот особенный барак оказался лазаретом. Однажды на утренней перекличке мне приказали выйти из строя. В числе ещё двадцати таких же заключённых, под конвоем меня отправили к этому бараку. На крыльце стоял высокий худой немец в очень длинном белом халате. На его горбатом носу по-блёскивали крошечные очки с круглыми стёклами. В руках он держал листок, ве-роятно, с нашими фамилиями.
Он заговорил с нами на чистом русском языке, старательно выговаривая слова:
– Меня зовут доктор Ройсс. Вы все знакомы с медициной. Вы будете помо-гать мне искать правильное лечение для храбрых германских солдат».

Наши дни
Это был последний листок дневника дяди Ивана. О его дальнейшей судьбе Наталья Михайловна узнала из тетрадей, которые про себя назвала «Мемуары Ивана Степановича».
Как следовало из надписи на первой тетради (всего их три), начата она бы-ла в 1949 году, в небольшом городке Черчилл в Канаде. Эти не очень толстые тет-ради, исписаны всё тем же красивым мелким почерком. Но теперь Иван Степано-вич писал не сухие заметки о происшедших событиях, а вспоминал и размышлял об этих событиях и о том, к каким последствиям они привели…
Концлагерь, где он оказался, был предназначен для медицинских опытов. Доктор Ройсс и его помощники отрабатывали на пленных способы лечения тяжё-лых ран и послеоперационных осложнений. Немецкие врачи проходили здесь трёхмесячную практику, а потом их отправляли на фронт – руководить госпиталя-ми и применять полученный опыт уже для исцеления фашистских солдат.
Несколько десятков пленных, среди которых поляки, чехи, даже евреи, имевшие медицинское образование, были привлечены в качестве санитаров и младших врачей.
Иван Степанович, как он узнал позднее, был направлен в этот лагерь по ре-комендации исцелённого им немецкого капитана. Остальные его товарищи, с ко-торыми он был пленён под Смоленском, скорее всего, попали в обычные концла-геря, где были крематории, и в которых люди гибли тысячами…

Наши дни
В руках у Натальи Михайловны ложка. Небольшая серебряная ложка с не-обычным черенком – немного расширяющимся к середине. Эта ложку она нашла в тех вещах, которые прислали с документами дяди Ивана из Канады. Он сберёг её в трудные годы плена, а потом хранил, как самую дорогую реликвию, как по-следнюю память о Родине…
И теперь эта ложка стала для журналистки неким индикатором. Читая ме-муары своего дяди, она брала её в руки всякий раз, когда трудно было справиться с эмоциями, когда боль сжимала горло, когда слёзы готовы были хлынуть из глаз. Ложка своей прохладой успокаивала её, серебро придавало сил…
Закончив читать последнюю третью тетрадь Ивана Степановича, Наталья дала себе слово, что напишет правду о дяде, чтобы никто не сомневался: это был честный человек, стечением обстоятельств заброшенный на чужбину…


ПРОДОЛЖЕНИЕ

И снова август…
Этот месяц для Натальи Михайловны всегда был связан с грустью. Позавчера уехали дочь и внуки. Большой дом затаился в надежде – а вдруг на лестнице раздадутся быстрые шажки трёхлетнего Павлуши. Или тишину библиотеки разорвёт заливистая трель Наташиного мобильника… Но нет.
За окном мелкий моросящий дождик. Наталья Михайловна подошла к окну на кухне. На ступеньках беседки стояла забытая внуком машинка. Женщина зябко повела плечами, как будто ощутила на своей коже прохладные капли. Надо сказать мужу, чтобы убрал игрушку…
Павел Васильевич с внуком общался, как с равным, – уважительно и серьёзно. Утром зарядка, обязательно с гантелями. И не какими-то – игрушечными, из цветного пластика, а настоящими – армейскими, чугунными, с облупившейся зелёной краской. Только очень маленькими, всего-то грамм по сто.
– И где он их только взял? – Подумала Наталья о муже.
Потом пробежка по саду, обтирание холодной водой и полная миска армейской каши. Кашу дедушка варил всегда сам.
Для малыша, у которого отец очень занятой человек, общение со взрослым мужчиной было так интересно и познавательно, что он практически забыл о капризах. И кашу, которую дома отказывался есть даже со всякими ягодками-мультиками, вместе с дедом уплетал за обе щёки.
Очень порадовала Наталью Михайловну повзрослевшая Наташенька. Девочке скоро пятнадцать. Она здорово подросла, но не стала неуклюжим подростком. В ней появилась грация девушки.
И то, что между нею и новой матерью (Наташенька – дочь зятя от первого брака) установились очень доверительные отношения, было просто замечательно.
Всё в семье дочери было хорошо. Отчего же тогда тревожно на сердце? Или это так действует расставание с дорогими людьми? Кажется, что не всё было сказано, не вся ласка отдана, не вся душа раскрыта для них – самых любимых…
В глубине дома раздался звон – это в гостиной – большие, в массивном корпусе из красного дерева, часы напомнили: уже пять, пора готовить ужин.
Собирая на стол, Наталья по привычке посмотрела на часы, стоящие высоко на кухонном пенале. На них было уже 17.15. Странно, вроде бы звон из гостиной раздался только что… На мониторе микроволновки тоже 17.15…
С недавних пор женщина стала замечать, что у всех часов в доме своё собственное ощущение времени. В спальне, висящие над дверью небольшие часики, всегда отставали минут на пять, как будто хотели, чтобы хозяева поспали подольше.
Часы в гостиной были точны, как кремлёвские куранты. Они исполняли свою службу вот уже более сорока лет – были подарены Павлу Васильевичу сослуживцами. Лишь однажды они остановились, когда их хозяин лежал в госпитале, а Наталья забыла завести механизм.
Часы на кухне – вот как сейчас – спешили, причём синхронно. Иногда Наталья просила мужа снять тяжёлый хрустальный корпус со шкафчика и специально устанавливала одинаковое время на этих часах и на индикаторе микроволновки. Через пару дней они синхронно уходили вперёд на 5-7 минут, потом ещё больше, но почему-то «торопились» не более, чем на 15 минут.
На ноутбуке, в котором хранились все сокровища журналистки, часы всегда показывали на 7 минут больше реального времени. Как она ни старалась установить точное время, компьютер возвращался к собственному времяощущению. Иногда Наталья Михайловна думала, что её помощник – ноутбук – напоминает ей о скоротечности времени, о необходимости поторопиться, о незавершенных делах…
Да, дел было много – и срочных, и отложенных, и тех, которые не хотелось завершать…
Щёлкнул чайник, тихо прозвенела мультиварка – ужин готов.

***
Придвинув к себе ноутбук и проведя ладонью по клавишам, словно лаская их, женщина почувствовала в подушечках пальцев знакомое покалывание. Давно она не сидела перед монитором вот так – не торопясь, не ожидая зова кого-то из близких. Спасибо мужу – сказал, что сам вымоет посуду после ужина. В его глазах было понимание – он хорошо знал свою подругу, видел, что она очень соскучилась по писательскому ремеслу за то время, что в доме гостила дочь с детьми.
Стрелочка мыши пробежалась по папкам с файлами. С какой же начать? Вот давно задуманная книга о боярыне Морозовой. Ещё, будучи студенткой, Наталья начала собирать материалы об этой необыкновенной женщине. Её всегда интересовали женские судьбы. Когда-то она даже выпустила сборник рассказов о женщинах. Не великих и известных, а самых простых, живших рядом с нею. Но в жизни каждой из героинь её рассказов были ситуации, требовавшие от них быстрых и неординарных решений. 
Материалов о Морозовой набиралось всё больше, в историю её жизни Наталья погружалась всё глубже, а концепция книги так и не сформировалась… Повесть, как задумывалось изначально, теперь стала казаться мелковатой для масштабов личности Феодосии Морозовой. А на роман всё не хватало то времени, то душевных сил… Хотя, несколько глав были написаны. Они ждали своего часа вот в этой папке, с названием «Боярыня М».
Снова застучал мелкий дождик по подоконнику. Женщина зябко повела плечами. Нет, она не замёрзла, но когда долго засиживалась за компьютером, всегда набрасывала на плечи ажурную шаль. Вот она – на спинке кресла. Наталья потянулась и задела картонную папку с документами, лежавшую на краю стола. Документы рассыпались. Пришлось вставать и собирать их. Первой в руки скользнула фотография: пожилой мужчина и седая женщина с короткой стрижкой стояли на дорожке сада, держась за руки. Это последняя фотография Клэр – супруги Ивана Степановича – дяди Натальи.
Стрелка мыши метнулась по экрану ноутбука, нашла папку с названием: «Иван Степанович_продолжение». Пальцы сами отыскивали нужные клавиши, ровные строчки заполняли страницу за страницей…
Шаль осталась лежать в кресле.

Иван Степанович
Завершение

Нет! Она не забыла, что повесть о её дяде ещё не завершена. Просто спрятала где-то далеко в глубину души недовольство собой. Да, именно недовольство – она должна понять мотивы этого человека! Она должна разобраться в том, почему же он оказался на чужбине! Именно ей предстоит рассказать семье, как получилось, что столько лет он не давал о себе знать…
Но таким трудным был путь к пониманию, столько душевных сил у Натальи Михайловны отнимало чтение Мемуаров дяди и поиск в них оправданий его поступкам, что она всё откладывала и откладывала…
А сегодня, взяв в руки фотографию, она вдруг поняла, что её дядя Иван Степанович совсем не нуждается в её заступничестве. Он прожил долгую жизнь. Если судить по его записям, был счастлив с любимой женщиной, удачлив в бизнесе и в своей профессии. А вот то, что произошло с ним в далёкой юности, он сам переосмыслил уже, будучи старым человеком.

Из Мемуаров Ивана Степановича.
31 декабря 1949 года. Черчилл. Канада

Завтра мне исполнится 30 лет.
– Кто я?
– Иван Степанович Лазаревич?
– Нет! Я Жан-Стефан Леруа! Канадский подданный французского происхождения.
Я сижу за столом в крохотной кухне. За окном медленно колышется полотно полярного сияния. Мне даже не надо зажигать свет – зелёные сполохи освещают бумагу, на которую из-под моего пера высыпаются буквы.
За тонкой перегородкой слышится дыхание Клэр.
Клэр! Она моя боль и моё счастье. Она – страдание и смысл моей жизни.
Спасительница и коварная ловушка судьбы.
30 лет… Я уже не измученный пленник, не сцепивший зубы от ненависти солдат, не прячущий своё отчаяние комсомолец. Я гражданин другой страны. Я – совсем другой человек…

1943 год.
Земля Баден. Где-то в окрестностях города Фрайбург-им-Брайсгау.

Ивана провели по коридору, указали на одну из открытых дверей. Он осмотрел своё новое жилище. Просторная комната с двумя окнами, забранными снаружи решётками. Четыре койки, у каждой стояла тумбочка. В ногах кроватей – удобная вешалка для верхней одежды. Ещё в комнате был стол, четыре табуретки, умывальник, над которым висело большое зеркало. Туалетная комната и душ располагались в конце коридора. Условия, надо сказать, шикарные, по сравнению с общими бараками.
В этой комнате ему теперь предстояло жить и работать под руководством доктора Ройсса над улучшением медицинского обслуживания фашистов…
У Ивана засосало под ложечкой – он, комсомолец, без пяти минут врач, пусть и зубной, будет лечить своих врагов?.. Нет! Лучше обратно в барак – вместе с остальными строить дорогу от лагеря к городку, который, как говорили, располагался в тридцати километрах южнее… Возможно, эта дорога когда-нибудь облегчит продвижение Красной Армии. А в том, что их освободят, узники не сомневались.



Из Мемуаров Ивана Степановича:
Пошел третий месяц, как я нахожусь в этом месте. Поначалу я терзался и винил себя за малодушие. Но потом, оценив обстановку, понял, что если я погибну, даже геройски – кинувшись на охранника, например, это не приблизит Победу. А вот научиться врачебному мастерству у доктора Ройсса, а потом (война-то кончится когда-нибудь!) помогать излечивать наших бойцов…
То, что Ройсс был очень талантливым хирургом, я понял практически сразу, как только мне позволили присутствовать в операционной. Операции он делал виртуозно. И при этом не издевался над «материалом», как он называл людей, на которых проводил исследования. Он и три немецких врача сначала отбирали среди военнопленных тех, у кого были сложные ранения, переломы, осколки в малодоступных местах. Им проводились операции и другие необходимые процедуры. За их выздоровлением наблюдали несколько медиков. Я не сразу понял, что такое «гуманное» отношение к пациентам ничего общего с гуманностью не имеет.
На этих людях оттачивали мастерство несколько немецких врачей, которых предполагалось вскоре отправить в прифронтовые госпиталя или в тыловые лечебницы. Через три месяца появлялись другие стажёры… Это была фабрика по производству так необходимых фронту специалистов-медиков.

***
Только что закончилась операция. Пациента переложили на каталку, и санитар увёз его в палату.
Доктор Ройсс, сняв свои крохотные очки, старательно смывал кровь с рук. Во время операции перчатка на правой руке порвалась, и он с досадой сорвал обе. Он несколько раз смыл пену, а затем медбрат вылил ему в подставленные ладони спирт. Все, кто принимал участие в операции, уже привели себя в порядок. Ждали Ройсса в его просторном кабинете. Предстоял поэтапный разбор. Так было всегда, если случай выдавался неординарным.
Сегодня была сложная операция по восстановлению раздробленной нижней челюсти. Пациент – советский солдат, получивший сильный удар прикладом в лицо от конвоира в концлагере.
Неожиданно для себя, Иван так увлёкся процессом, что доктор Ройсс даже похвалил его за находчивость. Он последовал советам русского стажёра. Судя по всему, они были своевременными и грамотными.
Мысленно Иван ругал себя за то, что помогает фашисту. А с другой стороны – операцию делали советскому солдату. 
Всего врачей было семеро: три немца, два поляка, француженка и русский. Иван стал восьмым помощником доктора Ройсса именно после той операции, на которой он сделал несколько удачных подсказок. Но при этом он приобрёл себе завистника и недруга. Один из поляков, которого все называли исключительно по фамилии – Вансо;вич, люто возненавидел новенького. Позже Иван понял, почему в произношение его фамилии все вкладывали долю иронии. Он был обладателем маленьких усиков, в подражание фюреру, а фамилия его происходила от слова усы.
Вансович считался специалистом в стоматологии и лицевой хирургии. Сам того не зная, Иван вторгся в ту область, где до сих пор поляк был авторитетом. Буквально двумя замечаниями во время операции, русский разрушил этот авторитет.
Ещё одно столкновение произошло, когда Иван увидел, что Вансович пристаёт к Клэр. Француженка – единственная женщина среди врачей – помощников доктора Ройсса. Невысокая, миниатюрная, хрупкая на первый взгляд, но она обладала такой внутренней силой, что даже Ройсс, разговаривая с ней, старался не смотреть в её чёрные глаза.
Она разительно отличалась от того эталона арийской женщины, который тиражировался повсеместно – белокурая пышнотелая немка с ребёнком в коляске, она же на чистенькой кухне, эта же блондинка – в кирхе молится, кротко подняв глаза на распятие. Возможно, поэтому мужчины не могли оставаться равнодушными рядом с Клэр.
Хотя она одевалась нарочито просто, волосы стригла очень коротко, почти по-мужски, косметикой не пользовалась совсем, вся её маленькая фигура притягивала взгляды мужчин, как только женщина появлялась в поле их зрения.
Платье, брюки с блузой или полувоенный комбинезон сидели на ней так ладно, что создавалось впечатление, будто Клэр прогуливается по набережной Сены, а не идёт по дорожке, посыпанной жёлтой каменной крошкой, добытой пленными в карьере… Как истинная француженка, она не могла отказать себе в одном – в её облике должна быть индивидуальность. К серому безликому платью – яркий поясок. К блузе – голубая косыночка на шею. Под комбинезон Клэр надевала обычные мужские рубашки, видимо самостоятельно перешив их под свою фигуру, отчего они смотрелись изящными блузками.
Кроме Клэр было ещё несколько женщин – медицинских сестёр из пленных полек и русских. Но француженка отличалась. К ней можно было смело применить слово: шарм.
Кроме врачей немцев, поляков и француженки, ещё был русский врач. Уже немолодой хирург – Карл Петрович, как позже узнал Иван, был взят в плен в первые дни войны в Бресте. Когда после боя к нему в больницу привезли раненных фашистов, он не отказал им в помощи, а лечил их наравне с другими раненными. За это его не отправили в обычный концлагерь, а привезли сюда.
Впервые Иван Степанович увидел Клэр во время своего первого дежурства. После той, памятной для Ивана операции, ему стали доверять работу в перевязочной и ночные дежурства. В одну из таких ночей всё и случилось. Иван находился в палате у постели выздоравливающего немецкого офицера.
Дверь была прикрыта неплотно, поэтому Иван вдруг услышал из коридора негодующий женский крик, а затем звон упавшего стерилизатора со шприцами. И сразу вслед за этим звук хлёсткой пощёчины и злой голос поляка:
– Пся крев!
Выйдя в коридор, Иван увидел хрупкую женщину в белом халате, которую поляк прижимал к стене за шкафом. На полу валялись разбитые шприцы и бутылочки с лекарствами.
Женщина пыталась освободиться, но Вансович был намного выше и сильнее. Иван ещё успел увидеть, как ей удалось, освободив руку, полосонуть ногтями по физиономии насильника. В следующий миг он, развернув поляка к себе лицом, ударил его снизу в подбородок. Этот удар ещё в юности он хорошо отработал, защищая сестру и младшего брата от уличных хулиганов.
Поляк, лязгнув зубами, мешком свалился у ног женщины. Они с Иваном, не сговариваясь, наклонились над телом. Из открытого рта несло перегаром. Вансович был пьян.



Из Мемуаров Ивана Степановича:
Теперь, вспоминая тот день, я снова и снова спрашиваю себя: боялся ли я наказания на то, что поднял руку на негодяя? Ведь он, хоть и не был немцем, но я всего лишь военнопленный…
И снова отвечаю себе: страха не было. Было чувство омерзения к этому типу и желание защитить женщину. Для меня с детства были святыми словами: мама, сестра… А тут – хрупкая женщина в лапах пьяного подонка!
Тогда я ещё и представить себе не мог, что этот случай станет переломным во всей моей судьбе…
Доктор Ройсс сам не переносил алкоголь и не позволял подчинённым употреблять его на службе. Хотя, на их кутежи за пределами лагеря, доктор смотрел сквозь пальцы – раз в месяц им разрешались отпуска в городок. Я слышал, что поляк уже пару раз попадался Ройссу в пьяном виде.
Клэр вызвала коменданта и, кратко описав происшествие, попросила посадить поляка до утра под замок.
Мне она велела идти на свой пост, а сама принялась убирать осколки. Я решительно отобрал у неё щётку и совок.
– Мой пациент в порядке, я проверил его, пока Вы беседовали с комендантом. А Ваш пациент, видимо, ожидает очередной процедуры.
Девушка глянула на разбитые шприцы, затем очень внимательно посмотрела мне в глаза и кивнула:
– Да, действительно, лекарство должно быть введено строго по часам.
И, тщательно вымыв руки, принялась быстро готовить новый набор для инъекции.
 
***
Тихий звон часов вернул Наталью в настоящее. Она посчитала – двенадцать – полночь. Пора спать. Тоненькая полоска света из спальни намекала, что супруг тоже не спит, ждёт её. Она сладко потянулась – расправила плечи, откинула назад голову – шея устала держать её, отяжелевшую от мыслей.
Женщина на цыпочках (а вдруг, всё-таки, уснул) прошла на кухню, отпила из заботливо приготовленного мужем стакана, несколько глотков минеральной воды. Взгляд её упал на микроволновку. Яркие цифры, показывали 12:17... Наталья удивилась – вот только что пробили часы в гостиной – полночь. Ей показалось, что она сразу же встала и прошла на кухню.
– Опять на кухне своё, особое время! – С досадой подумала: надо сказать мужу, чтобы завтра перевёл все часы в доме.

Из Мемуаров Ивана Степановича:
Сегодня мы с Клэр открыли нашу первую клинику. Теперь это не просто стоматологический кабинет, а настоящая, хоть и маленькая, больница. В ней есть всё, что нужно людям в нашем небольшом городке: кабинеты для работы врачей самых востребованных специальностей, рентген, современная процедурная и даже небольшой тренажёрный зал и массажный кабинет.
Мы очень долго шли к нашей победе. Несмотря на то, что в Канаде здравоохранение развито неплохо, но квалифицированных врачей не хватает. В муниципальных клиниках, где нам с Клэр пришлось работать первые послевоенные годы, вознаграждение врачей довольно скудное, а вот поток страждущих очень велик. Поэтому мы всегда мечтали открыть свою клинику. Клэр – эндокринолог, я стоматолог и специалист по лицевой хирургии.
Да! Надо признаться, что доктор Ройсс был отличным учителем! Мы с женой благодарны ему.
В самом начале 1945 года, когда стало ясно, что война Германией проиграна, доктору и его команде было предписано свернуть деятельность и эвакуировать наиболее опытных специалистов. Пациентов-военнопленных – в концлагерь, пациентов-немцев – на фронт или комиссовать. Оборудование вывезти в подготовленные убежища.
После инцидента с Вансовичем, которого, кстати, отправили на Восточный фронт, чего он всегда страшно боялся, мы с Клэр очень быстро сблизились. Хотя она была старше, это не помешало нашей любви. А ещё мы стали сообщниками.
Оказывается, даже в этом, особо охраняемом и страшно секретном месте, работала подпольная интернациональная группа. Доктор Карл Петрович, которого все считали старым чудаком, на самом деле был не только талантливым хирургом, но и хорошим организатором.
Он использовал любую возможность, чтобы советские солдаты, которые здесь служили материалом для совершенствования навыков немецких врачей, попадали не в концлагеря после выздоровления, а хотя бы на работы на предприятиях и фермах Германии, где условия были более щадящими.
Когда-то Карл Петрович спас во время родов жену и ребёнка начальника одной из городских управ. Тот был так благодарен доктору, что согласился фабриковать документы для военнопленных. Иногда их удавалось даже переправить во Францию или Швейцарию.
Клэр тоже участвовала в этом – у неё осталось много связей на родине. Многие из тех, кого удалось вывезти во Францию, примкнули к маки; – местным партизанам.

***
В студенческие годы совсем юной Наташе довелось побывать во Франции. Она до сих пор с теплотой вспоминает то время. Если бы она знала тогда, что в каких-то двух сотнях километров находится место, где когда-то томился в плену, но остался настоящим человеком, её дядя Иван Степанович!
Хотя к тому времени там уже и следов не осталось от того страшного лагеря-госпиталя…

***
После того, как был получен приказ о расформировании, доктор Ройсс вызвал к себе Ивана. Все уже знали, что предстоит перемещение, но кого куда, в каком качестве?..
Клэр очень переживала, что её Ивана могут отправить вместе со всеми русскими, в концлагерь. Хотя доктор очень хвалил его успехи, доверял ему сложные операции, но статус военнопленного никто не отменил.
Скрывая волнение, Иван стоял перед столом, на котором лежала раскрытая папка. Он понял, что Ройсс читает его досье. Наконец тот поднял усталые глаза.
– Я мог бы отправить тебя на смерть, но ты врач, каких мало на этом свете. Я сам врач. Я понимаю, что говорю. Ты ещё очень молод, если не перестанешь учиться, если не остановишься, не скажешь себе однажды: я всего достиг, я гений, то спасёшь много жизней.
Иди, Иван, позови свою подругу. Я подготовил документы. Завтра вас отвезут в Швейцарию, а потом переправят в Америку.
Иван был так удивлён, что даже не поблагодарил доктора. А тот, казалось, даже не заметил этого.
Победный Май сорок пятого застал молодых супругов Леруа в Америке. Трудная дорога через океан на старом пароходике, в душной каюте, качка и скудное питание – всё это сказалось на здоровье Клэр. В Бостоне у неё случился выкидыш. Как Ивану удалось спасти свою любимую в этих условиях, он и сам не понял. Денег было мало, в хорошую клинику не попасть, языковая проблема. Возможно, организм женщины сам справился, но после этого она категорически отказывалась передвигаться по воде.
А Иван так мечтал, что из Америки они все-таки отправятся на его родину…
Пока ещё весь мир был в эйфории от победы над Гитлером, пока ещё союзники делали вид, что они друзья с СССР, можно было попытаться вернуться туда.
Но сначала Клэр надо было вытащить из депрессии – детей она больше не могла иметь. И принять это ей было очень тяжело. Иван как мог, поддерживал подругу.
Он нашел работу сначала санитаром в одном из госпиталей. По вечерам учил английский язык. Французскому ещё в лагере его научила Клэр. Видимо, помогли врождённые способности, поэтому Иван быстро освоил разговорный, а вот с грамматикой было сложнее.
Потом Клэр тоже нашла работу. Вскоре они скопили сумму, достаточную для переезда, но женщина не смогла преодолеть свой страх перед качкой и замкнутым пространством корабля… А Иван не смог оставить любимую.
Через несколько лет они обосновались в небольшом канадском городе Черчилл.

***
На руке завибрировал умный браслет. Наталья Михайловна не любила громких звонков, поэтому телефон ставила на минимальную громкость, а браслет практически не снимала. Звонила сестра.
Они поговорили о здоровье детей и внуков, о своих хворях. Выяснили, какая у кого погода, обсудили планы на выходные. Скоро два года, как ушла их мама. Обе готовились в этот день вспомнить её добрым словом, собрав вокруг себя самых близких. Наталья рассказала, что у них открылась новая церковь, она уже познакомилась со священником и заказала поминальную службу по маме.
Как жаль, что мама не дожила до этого дня! Сейчас бы Наталя Михайловна рассказала ей о брате всё, что узнала из его записей. Теперь бы она смогла убедить маму в том, что её старший брат не был предателем.
Много раз, перечитывая дневник и Мемуары своего дяди, которым журналистка посвятила вот уже несколько месяцев, она пыталась поставить себя на место тех людей, которым довелось попасть в плен, в страшные фашистские лагеря, на чужбину…
У них не было сведений о том, как идут дела на фронте, не было известий от близких, они не знали, что будет завтра с ними. Им было холодно, голодно, страшно и больно. И в этих условиях они верили в силу своей страны, надеялись на её помощь, любили её…
С некоторых пор стали доступны документы, раскрывающие отношение к тем, кто побывал в плену или был угнан на работы в Германию. Таких людей после возвращения тщательно проверяли. Многие из них подвергались репрессиям, вплоть до отправки в лагеря. Наталье Михайловне приходилось читать исповеди бывших военнопленных. На её взгляд, некоторые откровенно лгали, когда говорили, что не было другого выхода, кроме, как сдаться в плен. Но большинство попали в руки врагов в бессознательном состоянии.
Анализируя дневник своего дяди Ивана Степановича, Наталья старалась понять, почему он не бросился на охранника, почему не попытался бежать. Ведь, судя по коротким записям, в том сельском клубе их охраняли не очень строго. А сам Иван не был даже ранен. И через некоторое время поняла: он нужен был другим. Он единственный мог облегчить страдания своих товарищей. Конечно, не всех ему удалось спасти, но предать тех, кто смотрел на него с надеждой, он не смог.
И потом, в лагере, где он оказался в лучших условиях, чем другие, у него была возможность подкармливать ослабевших и лечить раненых. А когда он присоединился к группе доктора Карла Петровича, то все сомнения в необходимости продолжать работу именно здесь, отпала совсем.
Когда же они с Клэр полюбили друг друга, когда погиб их нерождённый ребёнок, Иван не смог покинуть любимую женщину.
В бумагах дяди, которые ей передали, Наталья Михайловна нашла документы, которые свидетельствовали о том, что Иван Степанович искал возможность связаться с родными, но к тому времени возник железный занавес. Бывшие союзники уже не питали друг к другу былых чувств.
Возвращение на Родину стало практически невозможным.
А когда наступила политическая оттепель, когда у маленькой семьи уже были достаточные средства, когда появилась возможность совершить путешествие на самолёте, у Клэр обнаружили онкологию.
Последние годы Жан-Стефан трогательно ухаживал за своей подругой.
У неё было всё самое лучшее, а главное – был рядом любимый человек!

***
Вечер был тихим, морозным, настоящим Рождественским. Даже рогатый месяц висел над крестом новой церкви.
Павел Васильевич и Наталья Михайловна возвращались со службы. Они поставили свечи за здравие близких и за упокой тех, кого помнят и любят, помянули маму.
Дома их ждал вкусный ужин.
За окном кухни, в которой хозяйка накрывала на стол, медленно кружились снежинки в свете фонаря на углу дома. Наталье Михайловне было немного грустно, но, в то же время, она чувствовала облегчение от того, что пришло понимание поступков человека, которого она никогда не видела. За те дни, а точнее ночи, которые она посвятила чтению его документов, он стал ей близким и родным.
Раздался звон часов в гостиной: восемь часов вечера. Женщина посмотрела на хрустальные часы, стоящие на кухонном шкафчике, потом перевела взгляд на индикатор микроволновки – тоже ровно восемь! Улыбнувшись, она быстро прошла в спальню. Часики над дверью уже не отставали – восемь!
Теперь все часы в доме показывали одинаковое время!
И лишь на следующий день, когда снова села за свой любимый ноутбук, Наталья Михайловна заметила, что её помощник по-прежнему напоминает ей о скоротечности времени…