Приём в клуб или Братство

(6)

  Утром, ещё не до конца проснувшись, я понял, что со мной что-то произошло. Не открывая глаз, я прислушался. Где-то говорили. И говорили, бубня. Слов было не разобрать.
При этом в квартире было тихо! Где ж они разговаривают? Окна закрыты, с лестничной площадки никогда так не слышно – двойные двери, да и моя закрыта. Воры? Но кто станет шуметь, забравшись в чужие пенаты? Где это бубнят? Вставать не хотелось. Похоже, ещё очень рано, раз мои спят.

До меня не сразу дошло, что бубнят у меня в голове.

Я схожу с ума? Всё-таки схожу… Но почему так, в эту безъязыкость?
И в отчаянии я постарался вслушаться в этот разговор, пытаясь вникнуть, разобрать слова. А вдруг обсуждается мой приговор, тогда я хотя бы узнаю: за что и на что обрекают.
Вслушивался я долго, боясь, что как перестану – меня и накроет. И (мне захотелось так думать или в самом деле) я заключил, что разговаривают на неведомом языке. Абсолютно неведомом. Уж, не на шумерском ли?
И стоило так подумать, как я начал понимать не просто отдельные слова, а саму речь! Собеседников было трое или четверо. Голоса глухие. Говорили о ком-то в третьем лице, не называя.
- Он боится, что сошёл с ума.
- Этого люди не замечают. Раз боится, значит, пока не сошёл.
- Почему бы не поддержать его? Родственная душа…
- Принять в клуб? Нет, пусть заслужит.
- Пусть прочтёт что-нибудь своё.
- Сначала мы. Пусть поймёт уровень.
- Кто начнёт?
- Правильнее спросить: с чего?
- Импровизирую! В его духе на его темы.
И голос стал рассказывать, будто читая.

«Тайная сила»

Он родился в обычной семье, настолько обычной, что и сказать-то о ней нечего. Необычным оказался он сам. Сначала это всех удивляло и радовало. Кого ж не обрадует, если ребёнок не плачет, всегда улыбается и тянет ручки к взрослым? Ещё он ничем не болел, давал спать родным по ночам и обладал прекрасным аппетитом.
- Редкий ребёнок! - говорили о нём.
- Ангел… - улыбалась ему мама.
Дитя смеялось и било в ладоши.

Странности начались позднее. До шести лет он не разговаривал. Всё понимая, словно не желал отвечать, курлыча себе по-птичьи. Слабоумие, которое предположили родители, врач решительно отверг, заявив крайне невежливо, что неплохо бы им самим провериться на сей предмет.
- В смысле наследственности? – переспросили его и в ужасе ретировались.

Когда он заговорил, то об этом быстро пожалели, ибо подмеченное за годы молчания пришлось выслушивать без перерыва. Родственники переругались, узнав от него, что думают друг о друге. Редкая память позволяла ему воспроизводить не только слова, но и мимику с интонацией – и столь похоже, что невозможно было не узнать изображаемого.
Отец после одного из таких «представлений» убежал из дома, чтобы не убить супругу, а заодно и «изверга», как его теперь называла уже и мать.

Скоро ремень доходчиво объяснил мальчику, что человеческие отношения не выдерживают таких откровений и держатся на молчаливом согласии закрывать глаза на недостатки друг друга.
Ребёнок снова замолчал.

В школе пошли иные трудности. Оказалось – он не в состоянии никому ни в чём отказать, не подозревая подвоха. Бедняга стал посмешищем класса. Забегая вперёд, скажу, что чувство юмора у него так и не появилось. Априори (не зная, разумеется, этого слова) он считал всех (кроме, пожалуй, родителей) добрыми людьми и не ожидал от них ничего плохого, что его и губило. Понятно, что он был одинок и несчастен.

Учёба, которой от него требовали, стала неким прибежищем и способом защиты. Науки ему давались, а он давал списывать (попробовал бы не дать!) и даже делал домашние задания за наиболее опасных одноклассников. Но о каком-либо уважении за это и речи не могло идти. При том его считали дураком, как сверстники, так и в семье.

Его репутация исключала саму возможность дружбы, не говоря уже об интересе со стороны противоположного пола.

Наступило время, когда ему постыла и учёба. Он стал убегать с занятий, или ради фильма, на время которого можно было забыть обо всём и пожить чужой жизнью, или просто для того, чтоб не видеть ненавистные морды. Он раздумывал, каким образом лучше покончить с собой.

Однажды летом он решился и пошёл к мосту, чтобы прыгнуть с него. Плавать он не умел.
Уже собираясь свернуть с набережной, он вдруг услышал голос:
- Ты здесь не просто так!
Он даже остановился, оглядываясь.   Никого вокруг. Спросил вслух:
- А для чего же?
- Время придёт – узнаешь, - прозвучало в ответ. Голос был мёртвый, без выражения. Нечеловеческий голос.

Он никому не рассказал, да и некому было. Но теперь его существование приобрело смысл, пусть пока и непонятный.  В отличие от остальных, которые жили просто так, потому что жилось, не задумываясь зачем.

Его начали занимать мысли: как он узнает и чем это окажется? Фантазий приходило в голову множество, он стал жить ими, ни на что больше не пригодный.
Но школу всё ж кое-как закончил и даже куда-то поступил. По совету родителей, как и почти все.

Вскоре после этого ему был явлен новый знак.

В тёплый день «бабьего лета», возвращаясь с занятий, он в одиночестве брёл через парк, не понимая, почему в одночасье все цвета вокруг стали нестерпимо ярки. Пришлось зажмуриться, а когда он открыл глаза, то оказалось – краски пропали. Всё стало серым разных оттенков!

Нет, видеть хуже он не стал. Напротив, мог теперь видеть то, что другие были не в состоянии. Например, пропасть рядом с собой – слева и справа, тропа же его виляла над бездной…
Как теперь жить? подумалось ему, в любой момент можно рухнуть вниз.
Иди смело, проскрипел механический голос, ты ещё нужен.
Проскрипел, чтоб замолчать на годы.

Приходилось скрывать, что не различает цвета, придумывать, почему он ходит, словно по канату, покачиваясь.
Но главное, оставалось загадкой для чего эти все испытания?

Он уже работал, привычно стараясь (вдруг это необходимо?), однако, боясь проговориться, ни с кем не сближался. (Так он это объяснял себе). Его считали блаженным и за спиной крутили пальцем у виска. Впрочем, другие, по его мнению, были довольно странными, и о чём с ними можно было беседовать – он не представлял.

Приходя раньше всех, он уходил последним. Ему спихивали свою работу - кому только совесть позволяла, а оказалось - позволяла почти всем. Его обходили премиями, повышениями. Меньше него получала только уборщица. Но он тихо радовался про себя: никто не догадывался о его миссии. Как, впрочем, и он сам.

Родители давно уже смирились с мыслью, что сын не женится и не продолжит род. Не пил, что было тоже удивительно, не выносил табачного дыма… Откуда у нас такой мог взяться? задавалась родня иногда вопросом и, не найдя ответа, оставляла его в покое. Безобиден же.

Однажды он заметил, что ничего не чувствует. Он различал горячо-холодно, но не испытывал ни к кому ни-че-го. И к родителям.
Возможно, то был следующий шаг. Но к чему?
Пришлось, глядя на остальных, учиться имитировать чувства. Так как он всегда был сдержан, то разницы и не заметили. Да и кого могло волновать испытывает что-либо изгой или нет?

И тут начало открываться ради чего он терпел все неудобства. Однажды послышался ему на рассвете тугой металлический звук, будто бы даже с постаныванием. Прислушавшись, понял, что не ошибся. То скрипела земная ось, двигались, жалуясь ей, небесные сферы.
С этой поры он по ночам смог слушать разговоры звёзд. Это было столь интересно, что он почти перестал спать. Зато на работе его (впервые за все годы) отправили в отпуск, потому что он не замечал, как голова начинала клониться к столу, словно куда-то проваливаясь.

Надо же, удивлялись сослуживцы, кто бы мог на такого клюнуть? Подразумевая особу женского пола, разумеется. Тут только и обратили внимание, что внешне-то недурён собой, да и работяга. Просто нужна была та, что направляла бы, говорили они. И несколько женщин, не показав вида, даже пожалели, что не оказались на месте «той».

Из разговоров звёзд он понял, что люди добры, но есть те, кто сбивает их с пути, предначертанному свыше. Первые – это астрологи, пытающиеся просчитать судьбы и тем обрести власть над миром, но страшнее их были занимавшиеся ворожбой, внося в мир зло, желая поломать Небесный Порядок и Установления.

- Придёт день и ты, один из многих таких же, составляющих тайную силу Небес на земле, исполнишь то, для чего тут находишься, - проскрипел тот же голос, а он лишь кивал радостно. Он – не один, их много. Они сумеют сделать мир добрее.

Сколько прошло ещё, пока пришёл тот День, он не знал, ибо время перестало для него течь. Но День настал, и голос поведал о том.
 
Стараясь вести себя, как все в подобном случае, он взял в руку опасную бритву, раскрыл и сжал в кулаке, выжимая что-то красное, закапавшее вниз. Он провёл кулаком по лицу, полилось и оттуда. Он был готов искать ворожея и приговорить его. Спускаясь по лестнице, он ждал указания…

Но, как известно, ворожеи коварнее и хитрее нас, простецов, служащих им. И на улице, где прохожие шарахались от него, издавая непонятные звуки, он понял, что не дойдёт. Проклятый колдун, ради уничтожения которого он столько терпел в жизни, сделал так, что слова стали для него лишь набором звуков, и голос не мог вести его.

И когда он окончательно понял это, то закричал – нечленораздельно и жутко…

(Дослушав этот рассказ, я и не знал , что думать. Меня отговаривали от власти Ану, пророчили мой конец или…)

Они снова заговорили.
- Он теряется в догадках.
- Хорошо, тогда я отминиатюрю, с вашего позволения.

От нас ничего не зависит

кроме -
наших детей
их смеха
счастья в глазах любимой
гордости за нас родителей
любви четвероногих друзей
и не только
улыбок других людей или…
честности
доброты
дружеских чувств
волнений и радости от хорошо сделанного нами
убранства дома
отношений
мира в семье
с соседями
и в мире
ничего кроме Жизни
и того
что мы из неё сделаем

(Эта вещица мне понравилась. Хотя ко мне она явно не имела отношения).

- Он не готов к этому. Но вряд ли примет то, что его главная и основная проблема – это он сам, как и у любого другого. Все остальные проблемы, как правило, уже вытекают из этой.

(Сказанное могло иметь ко мне отношение, да и афоризм я оценил).

- Он боится поверить, а без этого чудо невозможно. Ведь вера – последнее прибежище надежды на чудо.
- Чем же его пронять? Боятся того, что не понимают.
- Да. Его страхам снятся такие Ужасы…
Голоса засмеялись.
- Процитирую его же: Как найти общий язык, когда и молчуны – разные. Каждый из них молчит о своём.

(Но это – мой афоризм! Значит, толкуют обо мне. Может, безумие не столь и плохо?)

Они снова рассмеялись.
- До него стало доходить!
- Вы обнаружили, что мир охвачен безумием и хотите поведать об этом? Кому? Тем, кто безумен? И кто вы после этого?
Опять смех.

(и это – мой афоризм!)
А они продолжили жонглировать моими словами на мои же темы, посмеиваясь над моими выводами.
- Он прав: «Мерим всё собою… ужасаясь, что в мире нормального нет».
Смех.
- Вечность может действовать методом проб и ошибок. Выясняется, что человечество – не самый её удачный проект. Всё равно у нас нет другого. Придётся улучшать этот.
- Чем он недоволен? Вообще-то, для жителей другой планеты, мы живём… на небе.
- Хорош издеваться! – не выдержал я, вероятно, по-шумерски, поскольку они поняли и замолчали.
- А он не буйный? – спросил один, высокий голос, на что баритон процитировал:
- Вряд ли.  «Настоящих буйных мало».
- Ладно, - пробасил третий, - Он – один из нас. Хотя бы за некоторые притчи и афоризмы. Давайте, покажем ему наши места!
- Не пугайся, ТерпигорА! – сказал мне баритон, - А терпи…гора.
- Добро пожаловать в наши края, - пригласил высокий голос, - Не стесняйся, здесь все свои, мы тоже сумасшедшие.
- Ты всё увидишь, что захочешь, - сказал бас, - Одно условие…
- Какое? – не утерпел я.
- Не открывай глаза. Ты же помнишь, что всё равно главного глазами не увидишь.
- Зорко лишь сердце? – вопросительно завершил я цитату.
Никто мне не ответил.
- Зажмурься посильнее! – скомандовал баритон, - И представь себе то, что хочешь увидеть в столь неожиданном месте…
Я закрыл глаза и рукой. И… Вот оно. Обещанный рассвет сразу после полуночной луны, каменный мшистый мостик, видный в блеске первых утренних лучей. Под мостиком беззвучно тёк ручей, а за мостиком – та самая песчаная дорога. Под моими, тоже босыми ногами, шуршал песок в полном беззвучии этого мира.
Я тихо подошёл к старому дому с широким венецианским арочным окном, дому обвитому виноградом до крыши. В доме было тихо. Там, вероятно, видели прекрасные сны.
Я постоял, благоговея у места покоя, заслуженного Мастером, и тихо пошёл назад.

- Куда ещё? – услышал я шёпот, отойдя достаточно далеко, - Зная твои пристрастия, предположу, что в Магический театр, куда вход только – для сумасшедших?
- А разве я не в нём? – столь же тихо спросил я.
Голос рассмеялся и сказал:
- Ну, тогда в Бремгартенский замок!
И сразу в окно моей спальни в башне замка проник аромат гессевской сирени. Несильный ветер колыхал листья деревьев, слышалось журчание воды…  Вот донеслись звуки свирели из далёкого сада, освещённого огромной луной. Я знал, что где-то там же, в глубине, счастливый Лео играет с двумя белыми пуделями.
Тихо спустившись по винтовой лестнице, я попал в залу, где храпели прямо за столом, уронив на него головы, утомлённые бражники. Не тревожа их сна своим, я на цыпочках прокрался к выходу, оказавшись во дворе, а оттуда также двинулся к воротам, у которых, опершись на длинные мечи, стоя спали два рыцаря. Тихонько отворив калитку в запертых воротах, весь сжавшись от опасения, что она заскрипит и разбудит воинов, выскользнул на опущенный через ров мост на цепях.
Я пошёл в рощу поодаль. Луна светила столь ярко, что, казалось, можно собирать иголки. Мне хотелось посмотреть на чудеса Лонгуса, и я нашёл его сидящим на пне с пергаментной книгой на коленях. Он самозабвенно вписывал туда красивым почерком греческие и еврейские слова, после чего из каждой буквицы вылетали маленькие драконы или вились разноцветные змейки, исчезая в кустах. Он был настолько увлечён этим занятием, уйдя в собственный мир, что не услышал бы, позови я. Вот один его дракончик уставился на меня и, открыв пасть, зажёг внутри её огонёк, поэтому я поспешил ретироваться.

Куда я шёл? Сам не знаю. Но, как и у Гессе в «Паломничестве» столетия ложились мне под ноги, пространства открывались любые, и я,  то попадал в своё детство, слушая сказку деда, и убегая от него с сачком, то кланялся, снимая шляпу, перед Рыцарем Печального Образа с его верным оруженосцем, а когда они проехали – долго смотрел им вслед. Некий писатель считал, что человечество на Страшном Суде сможет оправдаться, протянув Судье «Дон Кихота». Мол, я пыталось, но жизнь, будь она неладна… Ложь. Кто устроил тогда эту жизнь и принял такой? Не вы ли? За это наши отцы проливали кровь наших дедов, как говорится. Это автор «Дон Кихота» – одно из исключений и был этим Доном, сначала командуя испанскими морпехами на корабле при Лепанто, где стал инвалидом, получив три ранения, после чего левая рука у него не действовала. Вернуться домой было – не судьба, ибо его взяли в плен пираты, ожидая выкупа. Несколько организованных им побегов не удались и казнили соучастников, но  его, столь смелого и гордого не тронули, ибо пленившие были уверены: так держаться может лишь очень высокородный и богатый, а значит, выгоднее за него получить огромный выкуп. В конечном итоге Сервантеса выкупили христианские купцы, и калека вернулся на родину, где попытался заняться литературной деятельностью. В итоге – три заключения в долговой тюрьме, где и был начат его роман. Но что дало не умереть с голоду – это работа по закупке провианта для флота, сборщиком налогов. Не заработал даже на погребение и, чтобы быть похороненным за счёт Ордена мирян-терциариев перед смертью принял постриг. Своего рода эпитафией ему могут быть слова гениального Лопе де Веги: «Никто не писал хуже Сервантеса».
Но Росинант и ослик с их всадниками давно скрылись в пыли, а я застоялся, опять задумавшись. Надо было двигаться дальше, раз так везло и вдаль вело «неведомо куда». Продолжая слова поэта, я мог сказать, что предо мною «…расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята мне под ноги,
И птицам тоже было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами…
И пусть судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке».

И я пошёл дальше, желая посетить Коронтэн в его трагические минуты, окончившиеся не столь плохо. Эвона со своим спутником как раз удалялась оттуда, отодвигая Тьму перед собой, а Сузи обнималась с Акамом, и оба были влюблены… Артур плакал, глядя на это, и готов был умереть, ибо спас край, созданный его воображением, а его Марго навестила накануне смерти. По крайней мере, в его воображении…
Тяжело вздохнув, я отправился в историю потомка ангелов, некогда оставивших потомство от прекрасных дочерей человеческих, как говорит книга Бытия. Сам потомок, наш современник, считал себя выродившимся и не ангелом, хотя ангелом в чём-то и был. Но это – печальная история, а мне и так хватало печали, поэтому я не стал там задерживаться, а поспешил далее, чтоб остановиться перед замком звезды по имени Солнце.  Остановиться как раз тогда, когда ей Пересмешник Люми доставил влюблённого в неё Мика с собачкой Нюсси, похожей на маленького льва. Остановиться, подсматривая их счастливую встречу, то, как оттуда они перенеслись в сотворённый влюблённым для звезды дворец, где у входа встретила нежная мелодия, двери распахнулись сами, а внутри им кланялись стены, мебель, картины, скульптуры и посуда, объяснение же их произошло у нефритового фонтана с толстым слоем золотых монет на дне…
После, успокоенный и довольный, что хоть кто-то счастлив, пусть на время, я ушёл незамеченным, дабы шагать вместе с Братством на Восток, оказываясь где угодно и в разных веках, а будучи встречен вместе с другими паломниками восторженной толпой, звавшей к уже накрытым на воздухе столам, радостно обниматься с гостеприимными незнакомцами.

И кстати как будто в памяти всплыли честные стихи:

«О, научи меня, Восток,
Жить, созерцая лепесток.
Спаси в тиши своей восточной
От беспощадной ставки очной
С минувшим, с будущим, с судьбой,
С другими и с самим собой».

Вот то, о чём я мог лишь мечтать: принадлежность к Братству людей, объединённых единой целью. И цель эта была не набивание карманов, не уничтожение себе не подобных, а братство ищущих творческих людей, чующих таких же, как они, и привечающих собратьев, делающих мир лучше и добрее.
Эту идею-мечту Гессе в его удивительной книге сам считал утопичной, но всегда жившей в умах ему подобных, весьма одиноких потому созидателей. Он описал, как немалое число известных лиц, великих и прославленных, которым в молодые годы светил свет, а однажды было дано узреть звезду и последовать за ней, но… затем насмешливый разум мира сего, малодушие, мнимые  неудачи, усталость и разочарование привели к тому, что они потеряли себя, вновь перестав видеть. Многие из них  всю  свою жизнь  продолжали  искать,  но  уже не могли найти, а потому возвещали миру, что Братство – всего лишь красивая сказка, которой нельзя давать  соблазнить  себя.  Другие  стали заклятыми  врагами, извергая против идеи Братства все виды хулы и причиняя ему все виды вреда, какие могли измыслить. Печально, но таковы люди.
Члены Братства испытывали к достижениям других только белую зависть, восхищаясь, готовые подставить плечо под ношу, даже пожертвовать собой. Когда рано умер Лоренс Стерн, то Лессинг с горечью воскликнул, что отдал бы свои десять лет жизни за год для того. А за это время Стерн бы успел закончить своё «Сентиментальное путешествие»…
И где же я собирался взять всю эту прорву гениальных альтруистов? – спросил бы наверняка любой ординарный человек, знающий жизнь. Он, давно обитающий  в  унылых пространствах  нормированной действительности, являясь чиновником или лавочником в душе, которые, придя в себя после попойки или  воскресной  вылазки  за  город, сейчас же нагибают голову под ярмо деловых будней. Мечты! – фыркнул бы он снисходительно. И что можно ответить такому? Пожалуй, только моими афоризмами:
«Одни считают, что глупо желать то, чего нет. Другие называют это мечтою.
В трудные для них времена она нередко и позволяет им выжить, ибо, когда держаться больше не за что – держись за облака.
Что поделать, мы надеемся на лучшее, которое надеется на нас. Отсюда одни решают, что это – просто  замкнутый круг, другие, что они – надежда мира. 
Вечность может себе позволить действовать методом проб и ошибок. Выясняется, что мы – не самый удачный проект вселенной.  Но у нас нет другого. Придётся улучшать этот». 
Сказал же Арсений Тарковский: «Поэзия – это меньше всего литература, это способ жить и умирать».
И пусть Братство – Мечта, но Мечта с большой буквы, помогающая жить и не пасть духом. А тайны этого Братства нельзя выдавать непосвящённым.

Я столь увлёкся этими мыслями, что забыл о запрете открывать глаза, а когда из-за руки на лице открыл один правый, что-то с ним произошло. Я не понял, что именно, но ясно почувствовал, как и услышал разочарованное: «Ах!» одного из голосов, после чего они исчезли. А мне хотелось длить и длить своё счастливое путешествие, но волшебство пропало, зато возникла непонятная тревога. 
Но тут я услышал, как мама вышла на кухню, и забыл о глазе.