11-2

Я подумал, что раз меня повело на Восток, где много чего было сказано, в том числе непочтительно о Любви… А ведь это Она правит нашим кошмарным миром, не забыли? то почему бы не привести Восток сюда и написать несколько иную версию вышеозначенных событий? Тем более, что мой мудрый Хэ куда симпатичнее и человечнее «автора пяти тысяч слов».

И я с удовольствием этим занялся, родив следующее…

«О, Хэ! серьёзно

  «Сказав это, Господь Иисус вознёсся на небо…»
             Марк, Пространный эпилог, стих 19.

  «… махатмы… что на Востоке означает Великая Душа… не могут  длительно соприкасаться с атмосферой землян… Будда и Христос не могли долго оставаться в городах… среди народа и часто уходили в пустыню».
             Е. Рерих.

  Когда вода всемирного потопа
  Вернулась вновь в границы берегов,
  Из пены уходящего потока
  На берег тихо выбралась любовь
  И растворилась в воздухе до срока…
             В. Высоцкий.



Хэ был не только странным, но и мудрым. А у мудрецов хотят узнать ответы на все вопросы, одни - для того, чтоб их оспаривать, другие, чтобы им внимать, уверенные, однако, что к ним это отношения не имеет, третьи - получать удовольствие от игры ума.

Когда к Хэ пришли: Любитель трудных вопросов и Любитель загадочных ответов в одном лице, то, по-видимому, первый спросил:
- Почему люди предпочитают пребывать во тьме невежества, немея вместо вопрошания о том?
Хэ улыбнулся по своему обыкновению и сказал:
- Если я отвечу, что рыбам, чтобы питаться и размножаться, не требуется свет, то, хотя это и так, но вы решите, что люди – не рыбы, и это слишком простой ответ. Поэтому предлагаю спросить Ааабэллу, который даст нам более глубокомысленный ответ.
Взоры собеседников обратились ко мне, и я онемел, подобно рыбе, оказавшись в состоянии только низко поклониться присутствующим в знак уважения к проблеме, которая их занимала.
- Вот вам и ответ, - заключил Хэ, - и не ищите другого.

Позже, оставшись с Хэ вдвоём, я всё же решился на вопрос:
- Хэ, почему, по-твоему, не устроил бы верный, но простой ответ?
- Людей не устраивают такие ответы, потому что им можно следовать, - грустно произнёс Хэ.

*
Я рассказал Хэ, сочинённую мной историю человека, который всю жизнь просидел на перекрёстке и не разверз уст, так как не встретил достойного собеседника по главным вопросам.
Хэ, выслушав, спросил:
- Как считаешь, у такого человека должна быть гордыня?
- Полагаю, да.
- И сильная, если за всю жизнь он не нашёл никого достойного себя?
- Очень сильная.
- Тогда твоя история – неправда, ибо, обладая столь сильной гордыней, он не усидел бы на одном месте, а придумал бы что-нибудь, чтоб обратить на себя внимание.
Я молчал, не зная, что ответить.
- Поэтому сочини другую историю, и мы её обсудим, - предложил Хэ.

И тогда я спросил:
- О, Хэ! Но разве люди ждут от истории… правды?
Хэ улыбнулся и одобрительно склонил свою бритую голову.

*
Славный Хэ внешне напоминал мне махатму Ганди, который освободил свою страну ненасилием, и, являясь верующим, не признавал религий, а потому был чужим и для христианства, хотя следовал его принципам лучше ортодоксов этого учения.
 
Добрейший и кроткий Хэ нередко попадал в неприятности. Маленький, круглолицый и смешной, он ходил в оранжевом одеянии буддийского монаха, невольно привлекая внимание, и в то же время полностью отвергал искусство, коим так славились выходцы из Шаолиня.

Несколько раз его грабили, но так как брать было нечего, потом ещё и били со злости. Один раз он успел пошутить, чем и спасся:
- Ребята! Вы бы хоть сговорились с теми, на соседней улице. Они минут пять, как всё у меня забрали.
В другой раз находчивость выручила его от приставания двух хулиганов.
- Я заговорил их, - рассказал мне Хэ, - повёл себя так, что они решили: имеют дело с сумасшедшим, и отстали.

Впрочем, так думали довольно многие.

/.
 
Хэ никогда не просил о помощи, часто нуждаясь в ней больше, чем кто бы то ни было.

Однажды при расставании он сказал мне:
- Прощай, Ааабэлла «Терпеливая Гора…»
Это резануло мне слух, и я спросил:
- Хэ, ты на что-то обиделся?
- Нет, что ты. Ты – из тех немногих, кто лишь радовал меня.
- Почему же ты прощаешься?
- Тому виной услышанный мной разговор.
- Хэ! Не отпущу тебя, пока ты не объяснишь.

Из дальнейшего я понял, что соседка, старушка-«божий одуванчик», хвасталась по коммунальному телефону, стоящему в коридоре, подружке, что ныне у неё есть защита от «азиятов», заполонивших город. Какая защита? Да Пётр. Он теперь разжился топором!

Этот Пётр уже раз отправил, будучи в подпитии, бедного Хэ на больничную койку. Соседка же заявила, что ничего не слышала, не иначе, как повздорили мужики, бывает.
Хэ отказался подавать в суд на обидчика, заявив мне, что то была рука судьбы, судьбы того края, где он находится. Края, который и сам на краю, - попробовал пошутить он, морщась от боли.

Нынче же срок жизни тишайшего Хэ зависел от того, как скоро «защитнику-Пётру» удастся выпить и прорубить дверь в Азию… У Хэ из всего имущества в его каморке - два на три метра - имелся лишь матрас, которым не забаррикадируешься. Я испытал прилив жуткого стыда, подобного тому, когда увидел на трибуне парламента нашего пьяного президента.

Увидев, как я расстроился, Хэ решил приободрить меня, пошутив:
- Ты никак переживаешь, что Пётр оказался бОльшим буддистом, чем ты?
Я удивлённо взглянул на него, пытаясь уловить связь.
- Ну, как же, ведь наиболее правоверные монахи искали лжебудд, чтобы убить их! – напомнил Хэ, намекая на мой пиетет по отношению к нему.
Шутить в такой ситуации, наверное, мог бы один Хэ.

Ввиду позднего времени я уговорил его переночевать у меня, и пока мы молча шли, в моей голове вертелись слова из песни Наутилуса:
«Начинается с вас,
начинается с нас,
начинается с-вас-ти-ка…».

//.

На следующий день, одевшись в самое приличное, я направился к околоточному, то бишь, участковому.
Тот принимал в столь разрушенном помещении, что, не родись я в Ленинграде и не живи сейчас в 90-ые, наверное, решил бы, что место сие пережило обстрел и бомбёжку, после чего в нём обитали клошары, пардон, бомжи, а затем, в ходе налёта на их лежбище, его отбил под свои нужды более сильный противник.

Местный шериф, глянув на моё облачение, поначалу был вежлив. Но, выяснив, что привело меня, стал интересоваться: уж не я ли писал жалобу его руководству с требованием защитить Хэ от нападений соседа в предыдущий раз?
Полагая, что признаться, значит, сразу загубить цель моей миссии, я сказал, что рад был узнать, что у Хэ имеются и другие покровители.

После этого полисмен заявил, что готов помочь в решении проблемы, если эти покровители окажут спонсорскую помощь в ремонте его логова. Разумеется, наличными и ему лично.
Увы, я был ненамного богаче Хэ. Поняв это, страж порядка потребовал мои документы.

Он тщательно сверил снимок в паспорте с моей физиономией и радостно констатировал:
- Не похож.
- А вы похожи на своё фото в удостоверении? – поинтересовался я.
Он вздохнул. Я, видимо, не ошибся. Я попытался развить успех:
 - Откуда тогда мне знать, что имею дело с воплощением справедливости в вашем лице?
- А вот откуда! – опустил он руку на свой главный аргумент – кобуру.
Что ж, так блюститель понимал закон, и мне нечем было оспорить его трактовку.

- Помню я этого Хэ из Хуанхэ,- вероятно, пошутил околоточный, он же участковый, - заслан к нам!
- Что? – переспросил я.
- Шпион он, говорю.
- … у меня не было слов.
- Нет, это не так уж плохо, - успокоил он меня, - Шпионы могут быть и солидными уважаемыми людьми. Если у них есть деньги и связи.
«Понятно», - подумал я.
- Вот вы, например, тоже шпион, А-а-а… Бэл-ла Михайлович Терпигора. Что ж, вы? И блондином стали, и черты лица наши вам соорудили, и фамилией подходящей обзавелись и даже отчеством, но имячко-то выдаёт! Прокол!
-…
- Так что документики останутся у меня в руках, как и судьба вашего агента Хэ. Пока не сможете доказать свою солидность и уважаемость. И поспешите, а то тут не сегодня-завтра потолок рухнет.

«Интересно, - думал я, бредя домой, - во сколько оценивает он «солидность и уважаемость»»?

///.

Чтобы не огорчать Хэ, я ещё из телефона-автомата на улице сделал несколько звонков своим знакомым и любителям загадочных ответов. Кого-то просто просил о займе, кому-то подавал эту историю, чтобы не напугать, в трагикомическом ключе. Увы, все были, либо на мели, либо равнодушны к чужой судьбе. Один поклонник Хэ меня поразил своей реакцией. Не дослушав, он меланхолично уточнил:
- Шпион, говоришь?..
И положил трубку.
Теперь нас с Хэ мог спасти только случай.

Через лестничную площадку в такой же коммуналке, как моя, жила старушка Вера Осиповна, которая уже не выходила из квартиры. Знал я её давно. С ней дружила ещё моя матушка. При необходимости я чем-то помогал, менял лампочку, приносил продукты, как и её не менее пожилой соседке, которая была столь же бедна. Однажды к ним забрался вор, но так и не нашёл чем поживиться. Их родственники обнаруживались лишь на днях рождения, ну, и, конечно, явятся хоронить и наследовать жильё.

Вернувшись, я как раз раздумывал: что бы сдать в ломбард или комиссионку, когда зазвенел телефон и Евгения Ильинична, которая только вчера жаловалась мне на своё одиночество, взволнованно сообщила: из Москвы прибыл её племянник!
Я порадовался в ответ, что небо услышало её молитвы. На что прозвучало:
- Лучше бы я не просила…
- А что стряслось? – удивился я.
- А… ты можешь зайти?

Её комнату перегораживала ширма, из-за которой торчали ноги в носках. Племянник, как оказалось, пьяный в дым, спал, не помещаясь на топчане. Рядом с ним, на полу стояла большая не початая бутылка водки «Пётр Великий».
Я повернулся к сидевшей на диване Евгении Ильиничне. Она со страхом глядела на меня:
- Как ты думаешь, он не будет бузить?
Я пожал плечами:
- Если что – зовите.
И подумал, что становлюсь «специалистом» по укрощению пьяных буянов.
Старушка немного помялась и попросила:
- Не сможешь ты оказать небольшую услугу?
- Какую? – обречённо спросил я.
- Съездить на Московский вокзал и купить ему билет в столицу.
- Денег нет.
- У меня тоже, но у него есть какие-то импортные бумажки. Выпали. Может, если их меняют, то хватит?
И она указала мне на столик, где лежала приличная пачка… долларов.
- Он квартиру вторую сдаёт на Кутузовском, задорого.
Пока я растеряно перебирал пачку с портретами американских президентов, у меня созрел план спасения не только соседки, но и нас с Хэ. Эх, не видать мне Шамбалы!

В общем, я с помощью Хэ, ничего не объясняя, отвёз и погрузил это мало вменяемое тело в поезд, заплатив проводнице за возможное беспокойство. Часть зеленоватых бумажек засунул при Евгении Ильиничне в потайной карман куртки племянника, застегнув на все пуговицы, рубли спрятал ему в карман брюк. Откуда ему знать, сколько он здесь прокутил?

////.

Я отправился на новую встречу с представителем власти… над жизнью Хэ.

- И?.. – спросил страж закона, увидев меня.
- Да, - кивнул я.
Он запер дверь и скомандовал:
- Покажи!
Я достал небольшой портрет Бенджамина Франклина, который был тщательно им изучен на предмет подлинности. Результат, видно, удовлетворил его, ибо портрет был спрятан, и прозвучало:
- Пожалуй, что, на побелку хватит.
Я возмутился:
- Это ж на «наши» - пол мильёна!
Он вынул из ящика мой паспорт и бросил на стол:
- Забирай!
Я взял.
- Ещё есть вопросы?
- Есть. Вопрос безопасности Хэ.
- На продолжение «ремонта» найдётся?
- Найдётся.
- В подтверждение кладёшь столько же, и пятнадцать суток спокойствия с конфискацией топора гарантирую.
- Но отсюда я иду в отделение, и там для бОльшей гарантии регистрирую заявление об опасности Петра…
- Бумагу порвут, как только за тобой закроется дверь.
- На втором экземпляре мне распишутся при свидетеле и поставят регистрационный номер.
- Погоди пару дней. Можно сделать так, что Пётр отъедет надолго. Но нужно, кроме того, что сказал, ещё вдвое.
«Да, - подумал я, - пятнадцать суток с конфискацией – не решение проблемы. Господи, спаси мою душу… Ладно. Это мой выбор». И вслух я произнёс:
- Дам ещё сто сверху, чтоб уж наверняка.
Он серьёзно посмотрел на меня:
- Что ж… верняк, так верняк.

Возвращаясь, я почему-то несколько раз перекрестился, а потом махнул рукой. Надо было, чтоб Хэ ни о чём не догадался. Сказал ему, что Пётр пьёт и надо подождать. Мол, заявление оставил, где надо. Хэ горько усмехнулся, попробовал пошутить:
- Уж не переживаешь ли ты, что эти беспокойства мешают тебе записывать за мной?
Я удивлённо взглянул и услышал:
- Чтоб ты не переживал из-за этого, огорчу тебя бОльшим. Что не напишешь ты, то допридумают другие. Ведь это твои слова, что люди не ждут от историй правды, а лишь того, что хотят услышать?
Я выдавил из себя улыбку и кивнул.
Хэ закрыл глаза и погрузился в медитацию.

На третий день вечером меня позвали к телефону.
- Слушаю, кто это?
- Аа… бэлла? – произнёс подозрительно знакомый мужской голос.
У меня похолодело внутри:
- Да. С кем имею честь?
- Имел… когда-то. Хэ у тебя?
- А что?
- Завтра надо ему на опознание явиться. Соседка боится идти.
«Бог ты мой», - подумал я и враз охрипшим голосом спросил:
- Где опознание-то?
- В морге, естественно. С Хэ причитается. «Несчастный случай»… у Петра приключился. По пьянке сиганул с шестого этажа. Короче, захвати Хэ и не только. Пиши адрес…

«Ты спас Хэ. Рано или поздно с этим алкашом всё равно что-нибудь, да случилось бы», - говорил я себе, пока в голове крутилось:
- Я – убийца, я – убийца…

Пока Хэ опознавал бывшего соседа, я отдал деньги.
- Будут ещё проблемы – обращайся, - тихо произнёс, не глядя на меня, человек в синей форме. Ах, да, - и его лицо искривилось, - не было у Петра топора. Трепался…

«Кто ж знал? Зачем трепался, дурак?.. жив был бы, - бормотал я на обратном пути, - Эх, напиться бы сейчас…»

*
Прошло время.
Хэ исчез. Мне не хотелось ни с кем общаться. Я ходил на работу, где молчал, открывая рот лишь по необходимости. Приходя, ел и ложился спать.
Я внушил себе, что всё было сном, и потому не важно. Не важно было и то, что происходило вокруг. Все зачем-то стремились выжить, приноровиться к новому существованию. Мне было всё равно.

Летом я увидел у моего парадного старого знакомого, который поджидал меня.
- Ты к телефону не подходишь, - сообщил он.
Я кивнул. У меня был отключен звонок.
Он предложил прогуляться, благо, не погода, а чудо для наших пасмурных, дождливых мест. Я не стал возражать. Это потребовало бы усилий. Проще было согласиться.

Он повёл меня на Петровские острова, мимо пруда, среди лип.
- Ты не знаешь, где Хэ?
Я помотал головой.
- Не расскажешь ли ты хоть что-нибудь из бесед с ним? – моляще произнёс он.
Я удивлённо поглядел на него. Это ещё кому-то было нужно?
Он продолжал вопросительно смотреть.
- Ладно, расскажу, - вздохнул я, подумав, Хэ-то ни в чём не виноват.
/
Как-то я обратился к Хэ:
- Объясни, почему ты часто не соглашаешься дать людям ответы, на которые их вопросы просто намекают?
Хэ одобрительно посмотрел на меня, улыбаясь:
- О, Ааабэлла, твоя наблюдательность способна далеко повестИ… когда ты, перестав задавать вопросы мне, начнёшь задавать их себе.
Я прикусил язык и опустил голову.
- Но, - продолжил Хэ, - я отвечу. Кто созрел для правильного вопроса, способен придти и к ответу. И ты тоже.
Я склонил голову ещё ниже.
- У тебя в голове сейчас должна быть мысль: Почему же они не делают это сами? Так? – Хэ сделал паузу, глядя на меня.
Я кивнул
- Потому, что они уже догадываются об ответе, который их не устраивает.
- Но… вырвалось у меня.
- Продолжай, - сказал Хэ.
- Ты хочешь сказать, что они желают услышать это от другого, авторитетного лица? Но ты-то не даёшь им этого ответа!
- Не так. Если они задают свой вопрос некому «азияту», чуждому их миру, то лишь для того, чтобы легче было не принять этот ответ. Ведь с этим ответом они ничего не смогут поделать, а жить с осознанием истинности его – невыносимо.
Я был поражён.
- Поэтому второй вариант, который есть у меня, отозваться не на слова, а на то, что стоит за ними.
Я низко поклонился Хэ в знак восхищения. Он же продолжил:
- Но мои двусмысленности оставляют возможность тем из них, кто всё же решится выбрать свой ответ.

- Бог ты мой! – вырвалось у моего знакомого, - Как тебе повезло! Это ж такое счастье – слышать его!
Я слегка покривился:
- А где ж ты был, когда Хэ требовалась помощь? Я всех обзванивал!
- Ты путаешь, я уезжал на заработки и странствовал. Меня не было в городе.
- Извини... Дело в том, что сначала Хэ избил сосед-пьяница, а когда соседа не стало, то в его комнату въехала особа, решившая прихватизировать всю квартиру. Над старухой она оформила уход с правом наследования её жилья, а Хэ мне пришлось каждый раз провожать домой, чтобы с ним чего не произошло.
У той бабы были свои подручные – бандитики, и я носил с собой нож.
- Ну и дела! – не удержался от реплики мой слушатель, Слава.
- Старушенцию она быстро спровадила на тот свет. На очереди был Хэ. Меняться на его клетушку охотников не находилось, что не удивительно. Продать её – ничего взамен не купишь.
Я не мог опекать Хэ круглые сутки – работал, не мог что-то запретить ему.  Он выходил на улицу, на него нападали. Причём, тут было не разобрать, то ли националисты, сменившие грабителей, желали с ним разобраться, то ли их кто-то использовал.

Помню нашу последнюю с ним прогулку. У меня было плохое предчувствие, и я всё время оглядывался по сторонам.
Рука моя лежала на поясе, за который был  заправлен футляр с ножом.  Я спросил учителя:
- Правда ли, как говорят, что Бог – это Любовь?
Он вздохнул и грустно поглядел на меня:
- Почему тебя так интересует то, что «говорят»? Ответ-то – у тебя внутри. Все мы – собственные ответы.

Между тем, мы вошли в сквер, где мне помахал человек, гулявший с собакой. Я знал его, но не ответил. Он пожал плечами и отвернулся.
Мы с Хэ присели на полу разломанную скамейку, и тут мне пришло в голову подшутить над ним. Я спросил:
- Ты видишь этого мужчину? С собакой.
Хэ странно посмотрел на меня и кивнул.
- Можешь о нём рассказать? (У нас с Хэ была такая игра, как у Шерлок Холмса с Ватсоном. Лишне говорить, кто из нас исполнял роль Ватсона, и мне захотелось взять реванш, ну, хоть раз.)

Хэ чуть помедлил, разглядывая моего знакомца, потом неторопливо начал:
- В молодости он был авантюристом, дрался, хотя по натуре не смельчак. Он не служил в армии, не педант и не слишком аккуратен. Работа его связана с ходьбой, занимающей немало времени. Он даже ест на ходу. Скорее всего, агент по продажам. У него семья, которую он любит, и ему отвечают взаимностью. В последнее время его, то есть, их финансовое положение несколько ухудшилось. Он – не формалист, неглуп, трудоголик, успешен и в душе горделив. Общителен, но избирательно. Деньги для него только средство не думать об их наличии и радовать близких. В молодости совершал из-за своей гордыни немало глупостей…
Хэ, как будто не собирался останавливаться.
- Довольно, мастер, - попросил я, - довольно.
- Значит, всё верно?
- Да, - развёл я руками.
 Хорошо, - согласился он, - добавлю только, что он весьма деликатен, и ты знаешь о нём больше меня.
Тут я открыл рот и застыл.
- Ты хотел разыграть меня, мой друг, - засмеялся Хэ.
- Но как ты?!.
Хэ, улыбаясь, молча посмотрел на меня, потом сжалился:
- Я заметил, как он махал тебе. Трудно было не догадаться о замысле после твоего предложения. Объяснить, как я сделал такие выводы о твоём знакомом?..

Слава слушал, открыв рот.
- И он объяснил?
- Конечно же, как всегда. Но в конце он сказал мне более важное:
- Что касается твоего вопроса, то, возможно, этот счастливый в своём союзе мужчина сказал бы, что не Бог – это Любовь, а Любовь – Бог. И Он есть до тех пор, пока есть Она. Теперь, когда ты знаешь главное, подойди и извинись перед ним, невежа. Я тебе больше не нужен.

Я как-то не отнёсся всерьёз к его последним словам, поднимаясь со скамейки. Мы поболтали с Павлом, потом я обернулся… и не обнаружил Хэ. Сколько потом не искал.
- Его всё-таки похитили?
- Не знаю. Это лишь одно из предположений. Моя версия иная. Хэ не говорил ни одного слова зря. Если он сказал, что теперь я знаю главное, и поэтому он мне не нужен…то мог уйти сам. Вознестись, как махатмы. Ему в последнее время сильно не хватало внимания, любви и тепла. Они не могут существовать среди ненависти, подобно нам…

***


 Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков.

И чудаки - еще такие есть -
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья...

Только чувству, словно кораблю,
Долго оставаться на плаву,
Прежде чем узнать, что "я люблю",-
То же, что дышу, или живу!

И вдоволь будет странствий и скитаний,
Страна Любви - великая страна!
И с рыцарей своих для испытаний
Все строже станет спрашивать она.
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна...

Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить.
Любой ценой - и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули...

Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что, если не любил,
Значит, и не жил, и не дышал!

Но многих захлебнувшихся любовью,
Не докричишься, сколько не зови...
Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибшим от невиданной любви...

Их голосам дано сливаться в такт,
И душам их дано бродить в цветах.
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья...

Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву!
Я дышу - и значит, я люблю!
Я люблю - и, значит, я живу!

Баллада о любви. В. Высоцкий».

После чего я с чувством выполненного долга, прожив иное, упал в сон.               
 
  На другой день я поехал «перемежать». Это были гонки на тяжёлых грузовиках, со снятыми кузовами. Трасса была проложена вокруг самого большого в городе стадиона имени того, кого муж застал со своей женой в неглиже и застрелил. Этим главный по стране воспользовался для продолжения ловли замаскированных врагов.
Зрители на трассе были отгорожены лишь шинами, и на поворотах, когда тяжёлые машины заносило в их сторону, чувствовалось, как все задерживают дыхание, дружно с облегчением выдыхая, когда пронесло.
Были моменты, когда я пожалел, что пошёл. Не из-за себя. Лада заперта в квартире и случись со мною что… погибнет голодной смертью.
Но ничего не случилось. К сожалению, - думал я, возвращаясь. И неожиданно услышал язвительный голос:
- К сожалению?
Я повертел головой. В идущей толпе были заняты другим: говорили между собой, обсуждая гонку, или шли молча. Да и кто бы решился заговорить с огромным бандосом на вид в тёмных очках?
- Ищи не ищи – никого не увидишь, - продолжил невидимый голос не менее издевательским тоном, - Ты же помнишь, что главного глазами не увидишь. Видеть то, что ЗА словами, ЗА поступками, ЗА событиями – вот качество, которое ценишь в людях, большинство которых близоруки или слепы в этом отношении. Не так?
- Так, - вынужденно согласился я, не обнаружив говорящего.
- Или хочешь кончить, как этот Ремез, тело которого погрузил в поезд?
Я удивился.
- Не удивляйся, я тебе скажу, и когда он умрёт. Несколько дней не дожив до своего сорока семилетия.
- Это когда же? – поинтересовался я с недоверием.
- В 2001-м.
- Однако…  - только и смог мысленно произнести я.
- А было время: и ты мог знать подобное. Да не захотел. А этот Ремез был талантлив. Его почти не ставили и не ставят, хотя именуют оригинальным, ни на кого непохожим драматургом. Пьесы его называют «безбытными», а на деле – безвременными. Ставить его начнут в 21-м веке. Тебе бы поговорить с ним. Протрезвевшим… Собрат по духу где-то.
Я молчал.
- Тогда подумай по дороге домой: стоит ли влачить существование, пока жива твоя собака и затем наложить на себя руки, уйдя отсюда лузером... либо поиграть напоследок, а коль подфартит, то вечно.
Я ничего не ответил, а голос пропал.