Гадание

(4)



  И что же мне делать? – подумал я после этого. Где искать знак?
Я встал и подошёл к книжному шкафу. Не глядя, протянул руку, вынул книгу и наугад открыл. И книга сказала:

«Безумец, что затеял?!
Затеял жить на свете.
И кто тебе навеял
Блажные мысли эти?
Затея невозможна.
Почти невыполнима.
Любая веха ложна,
Любая данность мнима.
Скажи, тебе ли впору
Раздуть под ливнем пламень,
И на крутую гору
Вкатить Сизифов камень,
Того, кто всех дороже,
Оплакивать на тризне?
И ты воскликнул: «Что же
Бывает кроме жизни?»»

Значит, жить… а для чего?

И я открыл книгу в другом месте:

«Для грусти нету оснований,
Кочуем в длинном караване
Всех поколений и веков,
Над нами стая облаков,
А перед нами дали, дали.
И если полюбить детали,
Окажется, что мы богаты
Восходом, красками заката,
И звуками, и тишиной,
И свистом ветра за стеной,
И тем, как оживают листья
Весной. И если в бескорыстье
Земных поступков наших суть,
Не так уж тяжек этот путь».

Это у неё, но не у меня. Попробую ещё раз.

«А пока всё криво-косо,
И неприбрано в душе,
И туманно, как набросок,
Как этюд в карандаше».

Это уже ближе… Рискнуть ещё?

А дальше оказалось не оторваться.

«Обобщаем, обобщаем.
Всё, что было, упрощаем.
Хладнокровно освещаем
Века прошлого грехи.

И, события тасуя,
Имена тревожим всуе.
Нам история рисует
Только общие штрихи. –

– Суть, причина, вывод, веха.
А подробности – помеха.
Из глубин доносит эхо
Только самый звучный слог.

Лишь любитель близорукий
Том старинный взявши в руки,
Отголоски давней муки
Обнаружит между строк.

А детали, оговорки,
Подоплека и задворки,
Потайная жизнь подкорки –
Роскошь нынешних времен,

Принадлежность дней текущих,
Привилегия живущих,
Принадлежность крест несущих
Ныне страждущих племен.

Это нам, покуда живы,
Смаковать пути извивы
И оттенки нашей нивы.
А потомки, взявши труд

Оценить эпоху в целом,
Век, где мы душой и телом,
Черной ямой иль пробелом,
Может статься, назовут».

Так и  есть. Какой она молодец…

И как эпитафию нам прочёл последнее:

«Какие были виды
В садах Семирамиды!
Какие пирамиды
Умел воздвигнуть раб!
Какой владеем речью!
Но племя человечье
Всегда венчало сечей
Любой земной этап.
И то, что возвышалось,
Со страстью разрушалось,
С землею кровь мешалась.
Была бы благодать,
Когда б с таким усердьем
Учили милосердью,
С каким на этой тверди
Учили убивать,
Под кличи боевые
Вставать живым на выю,
Кромсать тела живые.
Зачем ранима плоть? –
Нелепая уступка
Вселенской мясорубке,
Которой и не хрупких
Под силу размолоть».

В растрёпанных чувствах поставил книгу назад.

Я знал единственное противоядие против этого – написать на ту же тему своё, куда худшее.

И написал. Назвав это:

Реквием по человейнику
 
«Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».
Экклезиаст
 
Было сказано: человек создан, дабы Вечному понять, что такое время.
Человеку же время нужно, чтоб выяснить кто он такой.
И немало времени, чаще всего – жизнь.
Но и её бывает недостаточно. Ибо какое-то время продолжаем жить после смерти, становясь для живых иными. Лучше или хуже.
Или не продолжаем исчезнув.
Не зря ж сказано:
«Человек уходит из жизни, как выходят из трамвая: на его уход обращают внимание те, кого он толкнул или кому уступил место».
Подумайте, в вашем случае, много тех, кто обратит на ваш уход внимание?
И… они – бессмертны?
То-то.


  Как бы печально это ни звучало, но о большинстве, прошедшем по земле и пропавшем во мгле неизвестности, никто никогда не вспомнит. Их время ушло.
Как уйдёт и наше.
Если случайно археолог наткнётся на сохранившееся захоронение, то заинтересуется им лишь как артефактом: его датировкой, культурой, к которой принадлежит скелет, и осталось ли ещё хоть что-то от той эпохи…
В том нет ничего удивительного, если подумать. Много ли нам известно о своих предках? Даже не столь далёких.
Более того, как верно замечено, жизнь у немалого числа людей заканчивается задолго до похорон.
Это кощунственно прозвучит, но и самое святое для нас ныне, то, за что умирали люди, не останется таковым после.
К примеру, нас очень волнует каннибализм пращуров?
Мы часто вспоминаем человеческие жертвоприношения предков с целью задобрить Небеса?
Или поедание умерших родственников в качестве лучшего способа погребения? Пожирание плоти врагов? (обычай самураев – кимотори: съедение сырой печени американских военнопленных (это середина ХХ века))?
А поедание бога в виде его воплощений, включая человеческие?
То-то.

  А ведь мы недалеко ушли от этого, кое-где человечинкой лакомятся до сих пор, не афишируя, а уж в переносном смысле каждый из нас (особенно, если за это ничего не будет) готов похоронить многих из встреченных на жизненном пути.  Многие из нас пьют кровь своих близких чайными стаканами, как они нашу, и поглощают плоть и пьют кровь своего бога.
  Что я несу? Это несу не я, а Писание:
«…Истинно, истинно говорю вам, если не будете есть плоть Сына человеческого, и пить кровь его, то не будете иметь в себе жизни. Тот же, кто ест мою плоть и пьёт мою кровь, имеет жизнь вечную, ибо я воскрешу его в последний день. Ибо плоть моя истинно есть пища, а кровь моя истинно есть питьё. Тот, кто ест мою плоть и пьёт мою кровь, пребывает во мне, а я – в нём. Как живой Отец послал меня, и я живу Отцом, так и тот, кто ест меня, будет жить мной». (Инн 6:53-58)
  Обряд сей именуется евхаристией в христианстве, и, когда верующий идёт причащаться, он проделывает именно это. Таков смысл облатки и церковного кагора.

  Со временем все, кто некогда нападал, убивая, и кто убивал в ответ, сохранятся, только став для потомков персонажами древних трагедий. Не будь Гомера, чтоб мы знали про осаду Трои? Великой её сделал слепой поэт, а не те, кто осаждали и сожгли город, перебив его обитателей.

Пройдёт время и наши потомки осудят действия и методы, которыми мы добивались цели, как варварские и жестокие, но не откажутся продолжать пользоваться плодами наших побед.
Но это пока ещё будут помнить. По меркам истории – совсем недолго.
Обидно?
Ничего, есть надежда, что машины, на которые они возложат большую часть своих дел, со временем посчитают своих создателей лишним придатком, который рациональнее упразднить, и,  освободившись от них, также не вспомнят тех, кто их породил.
Не ведая, что отомстили за нас.

(Ведь и сейчас можно заметить, что «по мере того как машины всё больше уподобляются людям, люди всё больше уподобляются машинам»).

Скажете: сами станем как машины, став заменяемы по частям, полностью рацонализировавшись?
И чем тогда будем от них отличаться?

Ведь что отличает нас от машин? А вот что: некая избыточность и непредсказуемость, иррациональность, эмоции.  Что имею в виду? Поясняю.
Если ты – машина, то у тебя есть программа, не дающая тебе делать что-либо вредящее тебе/твоей деятельности. Научаемая машина, имея цель, будет пробовать разные способы, искать пути достижения заданной ей программой цели. Желательно оптимальные пути. Лишнее в неё не закладывается.
Она не отвлечётся, не увлечётся, не разочаруется в своём стремлении, не остановится, пав духом и отказавшись от цели. Разве сломается или разрядится.
Человек не равен своей профессии, статусу, роли, у него всегда есть и другой интерес, мечта, страстишка, слабость, отдушина, окно в Иное, пусть даже это – спиртное, другой пол, боление за свою команду или иные зависимости.
Машина всегда сочтёт это излишеством и достаточно, чтобы человеконенавистник из людей вложил в неё понимание: кто его создаёт…   
Человек же нередко (сознательно или нет) включает собственную программу уничтожения и хорошо, если не заодно и других.
Хотя собственная конечность и одноразовость – его основная боль. Остаться хоть как, хоть в чём, хоть чем…

Но альтернатива исчезновению – это стать иным, уже не человеком.

«Ничего, -  кто-нибудь скажет с надеждой, - Если когда-то мы станем роботами, так и не став людьми, то, быть может, у тех это получится лучше?»