Преддверие

(8)


Так я сидел, ни о чём особенно не думая, ожидая: последует ли мне что-то за своевольное поведение?
Ничего не происходило. Становилось скучно, как вдруг послышались слова саратовца:
- Простите, петербуржец! Куда вы делись?
Я усмехнулся, отозвавшись:
- Здесь. Сижу.
- Кхэ… - нерешительно кашлянул саратовец, - Понимаете, с тех пор как вы вышли из очереди, мы больше не двигаемся.
- И что?
- Я подумал, не из-за того ли, что вы из неё вышли?
Про себя я засмеялся.
А вслух сказал:
- Вы представляете куда идёте?
- Ну… нас выводят отсюда… на свет. В безопасное место. Я так думаю.

Да он неисправимый оптимист. До конца будет верить в лучшее.

- И какая тогда связь того, что нас выводят на… свет или чистую воду с тем, что за километр от неё один человек вышел из очереди?
Саратовец явно затруднился с ответом. Наконец он выдавил из себя:
- Пожалуй, вы правы. Извините.
- Нет, конечно, я вам благодарен, что вы посчитали меня столь важной персоной, - не смог не сыронизировать я.
Он принял мои слова за чистую монету.
- Я… не знаю… кто вы…
- Замнём для ясности, - окончательно озадачил его я.
- Вы – смотрящий? За очередью? Вам сообщили, что временно стоим?
Я молчал, решая, продолжить игру или…
Он истолковал моё молчание по-своему.
- Понимаю-понимаю, говорить не обязательно.
И отошёл.
А по молчавшей до того очереди, превратившейся в одно огромное ухо, прошелестело: «Смотрящий!»

Вскоре ко мне приблизился москвич, судя по голосу.
- У меня вопрос тет-а-тет, - прошептал он.
- Спрашивайте, - милостиво разрешил я.
Он ещё больше приблизился и зашептал:
- У вас есть связь с внешним миром… нельзя ли передать жене, чтоб не волновалась? Буду обязан.
- Извините… но нельзя. Когда очередь дойдёт, сами поймёте почему.
- Ладно-ладно, уважаемый. Но если появится возможность – скажИте.
Я вздохнул.
- Если появится… - всё же сказал я ему.
- Спасибо, - прошептал он и удалился.

Несчастные, они ничего не понимали, надеясь. Какими бы полыми они ни были, но они являлись чьей-то любовью, сами любили, о них, в отличие от меня, было кому горевать.
Никогда раньше не думал: сколько людей умирает ежедневно. И умирают скоропостижно, включая несчастные случаи, не ожидая подляны. Но женщин не слышно… или это – мужская колонна? Тогда есть и детская. Н-да…

Время тут не текло, никто не уставал, но полное непонимание того, что происходит, будоражило умы, рождая вопросы и самые фантастические версии, возникавшие в очереди. Это несколько забавляло меня. Они готовы были поверить во что угодно, кроме очевидного. При жизни эти смертные привыкли разделять Авторитетное Мнение, не имея своего, и потому теперь пребывали в растерянности.
Наконец, их стихийные обсуждения в отсутствие всякого движения привели к подталкиванию саратовца, как особы приближённой к смотрящему (то есть, ко мне), для вопроса вопросов.
Он долго не решался, отказываясь, но не выдержал давления и приблизился, деликатно покашливая.
Я ждал вопроса.
И он последовал, хотя путь к нему оказался долгим и мучительным для вопрошавшего.
- Простите, господин смотрящий… тут такое дело… меня попросили… люди не понимают… да и я тоже… если мы все – из разных мест, то как могли оказаться вместе и непонятно где?
Добравшись до сути вопроса, он с облегчением выдохнул.

Я думал, что ему сказать. Правду? Начнётся паника, чего недоброго. Сказку? Какую?
Попробовав себя ущипнуть, я убедился в невозможности этого – ощущений никаких, и это навело меня на легенду, которую услышит очередь.

- Всё очень просто, дорогой саратовец, это – сон.
На этот раз я говорил не тихо, зная, что прислушиваются. И по очереди понеслось: «Соон!»
Саратовец явно пытался переварить то, что услышал. И не мог.
- Простите… я правильно вас понял… что… но как это?
- Вы хотите узнать, вы снитесь или вам снятся? – спросил я, уточняя.
Это его окончательно запутало.
Он долго ничего не произносил. Подозреваю (ибо видеть не мог), что он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Не знаю, что бы он сказал или оказался не в состоянии это сделать, но вмешался москвич.
- Вы не шутите?
- С чего вдруг?
Он тоже помолчал, а потом спросил:
- Так кто кому снится?
- А это как посмотреть. Ясно, что всем снится одно и то же? Согласны?
- Да.
- А что это означает?
- Нн-не знаю.
- То, что мы все – в одном сне.
- Хотите сказать, что нас усыпил гипнотизёр на сеансе и внушил то, что мы видим? Точнее, не видим в этой тьме.
- Не исключено.
- Тогда вы – его доверенное лицо?
- Ничего подобного. Ведь я в том же сне.
Москвич окончательно запутался и признался в том:
- Тогда я ничего не понимаю. Как гипнотизёр мог собрать в одном зале людей, находившихся на расстоянии тысяч километров друг от друга?
 - А вы не допускаете, что ему не нужно было собирать нас в зале, тем более, что эту очередь не вместили бы многие залы.
- …что вы хотите сказать?
- То, что этот гипнотизёр в кавычках куда эффективнее обычных гипнотизёров.
Москвич неожиданно издал возглас:
- Аа! Вы говорите о психотронном оружии… с его помощью можно погрузить в сон или внушить любые мысли. Я слышал об этом. Поговаривали, что если установят его ретрансляторы-усилители, то… Вот оно что! На нас ставят эксперимент… Но… как же это… каждому внушили, что он в очереди в темноте, вот что. А этот разговор – тоже внушение?
- А вы как думаете?
Я решил предоставить его фантазии детали легенды.
Москвич какое-то время молчал, соображая, а потом выдал:
- Но что тогда в этом сне от нас?
- Хороший вопрос, - поневоле согласился я, - Если его переформулировать, то раз во сне от нас ничего не зависит, заметьте, даже в обычном сне, то… Делайте вывод сами.

По очереди давно расползлась весть о «психотронном оружии», её активно обсуждали.
«Хоть бы кто-нибудь возразил на эту чушь», - думал я. И не слышал возражений. Наоборот, в очереди вовсю развивали и подтверждали легенду. Конспиролог в каждом возликовал: пришёл его час! Но обсуждавшие разбились на партии, горячо споря. Одни говорили, что это свои власти ставят эксперимент, чтоб и дальше водить за нос, внушая народу необходимое и дуря его. (Как будто все власти мира этим не занимаются без всякой «психотроники»!) Другие утверждали, что это, конечно, проделки пиндосов – у кого ещё может иметься такая продвинутая техника? И первые, и вторые были едины во мнении, что надо проснуться, одолев гипноз, тем дав отпор кому бы то ни было задумавшему это коварство. Прозвучало мнение: «Не стоит ли для этого задействовать меня?» Москвич, как первый разоблачивший злодейский замысел, был теперь в авторитете, к нему прислушивались. Он возразил, что именно я помог открыть им глаза на сон, но одновременно являюсь такой же жертвой, как остальные.
Что делать никто не знал, поэтому со временем повисло тяжёлое молчание.

Я по-прежнему сидел в сторонке, не принимая участия в обсуждении, и тихо посмеивался про себя, слушая. Потом я подумал о том, что такое прогресс. Не в медицинском смысле, когда этот термин означает развитие заболевания, а в общественном.
В не столь давние с исторической точки зрения времена люди не подумали бы на некое оружие, им бы в голову пришло воздействие сверхъестественных сил: духи, боги, демоны, черти… Так что прогресс в том, что ныне верим: можем творить непотребное и без вмешательства иных сил. И покруче чем те. Технологии заменяют сверхъестественное, занимая его место. Люди как боги.
Вот то, свершающееся незаметно у нас на глазах будущее, наше приближение к Могам, о чём я размышлял не столь давно.
У меня была трогательная миниатюра о сближении двух выдуманных людьми персонажей: Бога и Люцифера, в которой их встреча произошла по инициативе последнего, но привела к редкому финалу… Теперь я подумал, что её прочтение может стать иным: оба будут отставлены за ненадобностью, ибо замещены. И горевать станут потому, что они больше не будут никому, кроме друг друга, таких разных.
Но вещица-то была хороша… И мне захотелось вспомнить её. Отчего ж не доста вить себе, возможно, последнее удовольствие.
Она называлась… Возвращение блудного.

1000 +  …
   
Встретились после долгого расставания: Бог с одним из своих первых порождений -- бывшим Ангелом Света, правившим на земле, но оставившим наш мир.

Посмотрели друг на друга.
«Как Он постарел… - отметил бунтарь, - а мог бы скрыть новые морщины и предстать каким угодно…»
«Иссох-то… почернел весь… нелегко ему дались эти тысячелетия» - были мысли Создателя.

Они ещё какое-то время молчали, потом, без приветствий, начал Всевышний:
- Мне передали: ты просил о встрече по поводу тех, кто внизу.  Видимо, никто не знает их лучше тебя…
Чёрный ангел ответил:
- Это с какой стороны посмотреть. Они не перестают меня удивлять. Нет, там живут добрые люди…
Бог взглянул на него, подняв брови, и бывший ангел добавил с кривой усмешкой:
- … по крайней мере, каждый из них себя таковым считает.  Но редко – других.
Всевышний словно переспросил:
- Добрые, говоришь?.. Отчего ж ты не с ними?
Чёрный ангел помрачнел, насупился, но ответил с вызовом:
- Мне их давно нечему учить… Они превзошли учителя. Поэтому… нуждаются в тебе.
И даже хмыкнул.

«Надо же, нагадил, не справился с тем, что натворил, сбежал и ещё издевается! – подумал Бог, - Такого не исправить…»

Но почему-то хмыкнул сам.

У чёрного в глазах зажглось удивление: «Не означает ли это, что таков и был его замысел? Дать мне, бунтовщику, свободу рук, чтоб облажался, указав моё место?.. Но тогда он похуже… покруче меня будет… Забавляется? Ничего себе поворот! Как же мне в голову не пришло? Для того и волю дал, чтоб испытать… и той компании, что за мной пошла… А я – наивный… Даа… уважуха и респект такому, как говорится. Учиться и учиться у него… Может, я ещё старику сгожусь?»

Он вопросительно поднял глаза на Всевышнего.

Лицо того было непроницаемо, а взор будто обращён внутрь. Там ворочались невесёлые мысли: «Полагает меня бОльшим мерзавцем, чем сам, поэтому готов служить… А когда-то… любимцем моим был. Светоносным назвал его… Но всё, как у этих внизу: вырастает дитя, и оно уже не твоё… Считает, я не вмешивался в его дела. Но ко мне ж обращались! Помогал, как мог. Не тем, конечно, кто хотел купить, так или иначе, для себя «Потом». Что ж, свобода, так свобода, пожинайте разные её плоды… а значит, и незрелые, и ядовитые тоже. Однако дали ему пинка «подопечные»! Он когда-то думал, что даёт мне… Всё там перемешано – внизу. В каждом из них. Не отделить овнов от козлищ в большинстве своём. В основном, совмещают.  Дело ж не в исключениях, которыми остальные желают оправдаться.  Каждый отвечает за своё…»

Чёрный ангел молчал. «Кажется, я зря искал встречи… Если Он ничего не забывает… как я, то изгнание и забвение – это меньшее, чего следует ожидать. Но я же привык думать, что Отец, хотя и суров, но умеет любить и прощать… что Он лучше меня… Неужели я совсем не понимаю в этой жизни?.. если не приведи… Он такой же, как я, только хитрее… то и жить не стоит…»

Молчал и Бог.  «Гордыня-то… никуда не делась… Сам искал встречи под предлогом, а раскаянья нет. Избаловал я его… когда-то. Рискнул довериться и что получил взамен? Предательство. Хотя… что за странная мысль… измена бывает из корысти, от слабости и… по выбору, что разошёлся с твоим! Как-то раньше это не приходило в голову… Не потому ли, что всегда чувствовал себя главным и непогрешимым, принимая решения за других… Я предпочитал вершить реальность, а не подстраиваться под неё. А если он – такой же, как я?.. Может, мы с ним просто… не понимаем друг друга?.. Ведь и в тех, внизу, перемешано всё: низкое и прекрасное… а какая у них есть музыка! Не может быть, чтоб и в нём хорошего не уцелело… Как он пел когда-то! Помнит ли ещё ту нашу песню?»

И старик, глядя в спину отвернувшегося прежнего любимца, уже готового уйти, неожиданно для себя самого стал напевать, казалось бы, забытую мелодию. Ангел вздрогнул, словно от удара, и замер, поражённый. Он невольно сжал кулаки: «Но это ж… явно запрещённый приём!..»

А у старика дрогнул голос, и он замолчал, борясь с чем-то сильнее его самого.

Бывший ангел боялся обернуться, чтоб не увидеть нечто запретное, невозможное… Вместо этого он попробовал продолжить песню, но, не взяв и трёх нот, смолк.

- Люци… - вдруг услышал он сдавленный голос, и стал поворачиваться к его обладателю. Отец смотрел на него такими глазами… что у сына дрогнули губы, а лицо само собой скорчилось в обиженную детскую мину.  Старик протянул к нему руки, и ангел припал к его груди, сотрясаясь…

Во вселенной и вне её рождались иные миры, вспыхивали и гасли звёзды. Сталкивались планеты, метеориты проносились дождём, а эти два мира, некогда бывшие одним, по-прежнему стояли, словно боясь отпустить объятья, чтобы вновь не начать спорить и ссориться…

Ну, почему у меня всегда, как вспомню или прочту это, собственную выдумку, построенную на трактовке выдумок других, чуть ли не увлажняются глаза?.. Неужели «Арлекин я, видно, неплохой»? Нет… у меня тоже вина перед отцом.

Да, воображение, у тех, кто по-настоящему им обладает, заменяет им наркотик. Это я вам со всей ответственностью заявляю, как воображало-зависимый.
 Жить во дворце своих грёз, что может быть лучше… Легко сменить небо над головой на эти дворцовые своды, а затем обратно.  А сон – те же грёзы. Пусть он никогда не кончается.

И я забыл, что жду очереди на тот свет, что скоро меня не будет, о том, что в самой очереди происходит и принялся мысленно заниматься тем, что больше всего любил и люблю: мечтать наяву, сочиняя и сочиняя, в том числе свою жизнь…
Согласитесь, каждому есть что изменить и улучшить в своей жизни, а… не получится. Поздно. Но в пересказе-то можно улучшить, слегка изменив, кое-что желаемое прибавив, чуть приукрасив, иначе расставив акценты, и в итоге создать куда более удачную версию себя, почему нет? Чем мы все и занимаемся, если не конченые мазохисты.
Вот почему сказочники – волшебники, умело ведущие к счастью в конце, когда в конце каждого известно: что ждёт и это явно не оно. 
Возьмём Андерсена, великого и несчастного. Он был нескладен, некрасив, его не любили женщины, которых он боялся. Но известна история, когда он сел в ночной дилижанс, где уже ехало несколько девушек, выходивших до него в ночи, как выяснилось. Было темно, никто из пассажиров никого не видел и, осмелев от этого, Андерсен предложил рассказать каждой девушке её судьбу и поведать о себе. Они согласились.
Он описал каждую как красавицу со своей изюминкой, обрисовал в радужных красках их будущее, а о себе сообщил, что он – робкий молодой человек, не дурной собой,  ищущий свою любовь. Выходя в ночи из дилижанса, все девушки поцеловали его, пожелав удачи.

Что бедный Сказочник из Дании, удостоившийся приёма у короля, когда в начале ХХ века в Америке (казалось бы, прагматичней страну трудно сыскать), в Нью Йорке жил совершенно одинокий человек, который работал, чтоб существовать на нелёгкой, противной работе, но когда он возвращался в свою съёмную комнатёнку, то жизнь его колдовским образом разительно менялась. Он жил не в Нью Йорке, он жил в собственных фантазиях и мечтах, наносимых на бумагу. Его никто не знал, он ни с кем не поддерживал отношений, кроме самых минимально необходимых, он не посылал рукописи в издательства, это было для него неважно.
Когда он умер, обнаружили десятки романов, которые могли бы стать в наше время сериалами, а этот жанр появился гораздо позже. По-моему (хотя могу ошибаться), его рукописи пошли на помойку – некому было ими заняться. Но он прожил то, о чём писал и, по-своему, был счастлив.
Мне неизвестно его имя, вероятно, у него был несносный характер или он прятался от людей, не ожидая от них ничего хорошего, и мы не смогли бы дружить, возможно, я не смог бы читать или смотреть снятое по его книгам, будь они, но я хотел бы прожить такую жизнь. Может быть, я её и прожил.
Теперь, когда мне осталось недолго до встречи с Хароном, а жизнь кончилась, я хочу прожить в своём воображении то, что могло бы ждать меня впереди, не прими я таблетки.
Я желаю счастливой агонии.


Сила воображения
(9)

У меня была серия миниатюр о мудреце по имени Хэ. Одну из них я назвал: «Кто чья фантазия?», предпослав ей эпиграфом чужие слова: ««Для Бога невозможно перестать быть тем, кто Он есть».

   Кто-то пересказал мудрому Хэ притчу о гОре Всемогущего – невозможности стать иным. Притча утверждала: это – единственно невозможное для Него, как и придумать то, что создать не в силах.
Хэ выслушал.   Загадочно улыбнулся.
- А не кажется ли тебе, что такой Всемогущий больше ни в чём не нуждается? – спросил он рассказчика, ставшего слушателем, - Ведь он – совершенен, а значит, любое действие по изменению способно лишь умалить его. Если же улучшит – он не то, за что его принимают.

Слушавший не знал, что ответить.

- Поэтому тот, кому приходится быть неизменным, чтобы быть вечным, явно…  никогда не создавал наш мир.
 Более того, он вообще ничего не мог бы создать, ибо ничего не в силах изменить, не став иным сам.  И тогда уже не Всемогущим.
Тот, кого представляют способным на всё, ничего не в состоянии сделать. Становясь иным, меняясь, он утрачивает вечность. Ибо любое действие запускает время.

Слушатель поразился логичным ходам мысли мудреца и пробормотал:
- Не хочешь ли ты сказать… что Создатель является нашей фантазией?
-Нет, я говорю только, что такой Создатель сомнителен, а, если так, то, либо мир создавал не Всемогущий, либо Всемогущий принялся за это, утрачивая свои основные качества:
- Но когда возможности не реализуются, разве можно говорить об их существовании?..
- Почему нет? - отвечал Хэ, - Представь, что ты уверен: получишь всё, что пожелаешь. И, так как в том убеждён, то ничего не хочешь.
- Странное поведение, на мой взгляд…
- Оно кажется таким, потому что у тебя нет подобных возможностей. Оно известно пресыщенным единоличным правителям, знающим, что довольно шевеления пальцем… но ничего уже не хотящим. Кроме, как оставаться в таком положении дальше, и дольше, без конца. Таковы же, по сути, блаженные или просветлённые. Им хорошо и так.  Есть другой тип людей, которые тоже убеждены, что получат всё, для чего достаточно проиграть это в воображении.
- Но последние просто безумцы!
- Или писатели… И тебе, полагаю, известны авторы, живущие в своих выдуманных мирах, подобно наркоманам. Есть среди смертных и такие, кто утверждает, что Создатель не просто повёлся на соблазн, а придумал способ не утратить при этом могущества, в результате мир, в котором существуем, лишь Его фантазия… а не наоборот.  И таких миров у Него – не счесть, и судьбы у нас там – разные…
Почему нет? И тогда прошедшая жизнь, может, не зря представляется сном?
Если всё действительно так, и наш мир – лишь один из возможных, то поражение в одной партии не означает краха Играющего. Достаточно неведомого множества других ситуаций, которые Он проигрывает в воображении… неизменно выигрывая их. Без всякого риска для Себя.

- Ну, что это за жизнь… - недовольно протянул собеседник, - воображаемые победы, придуманные поражения!
- Не скажи, - возразил Хэ, - Во-первых, я привёл пример немалого числа тех, кто такую жизнь почитает за счастье. Да и, когда реальная жизнь плоха, разве мало людей сотворяют себе иллюзию благополучия: кто чем?.. или мы не хотим, чтобы наши фантазии сбылись?
Во-вторых же, никогда нельзя знать на будущее чем станет то, чего мы добились – поражением или победой? Нередко мы воображаем себе то, в чём, казалось бы, столь уверены.
Как, не исключено, и горе Могущества по невозможности стать иным.

У меня (у Хэ) получалось, что миром правит фантазия. Почему нет? То, что одним представляется невозможным, другие назовут мечтой, третий проживёт, реализуя.
Поэтому понятие «фантазии» довольно условно.

А относительно победы или поражения, которые «не в силах различать» у меня другой мудрец ответил так:

Однажды некто поинтересовался у Аму:
- У кого больше шансов победить? У достойных или недостойных?
- Те, кто побеждают, и достойны победы, - отвечал мудрец.
- Даже, если они используют недостойные средства? – уточнил этот человек.
- А кто называет их недостойными? – осведомился учитель, - побеждённые? Кого, после этого, интересует их мнение?
- Но как же… - растерялся человек, - разве, хотя бы после, недостойных не постигнет кара? Ведь так говорят…
- Говорят, - кивнул Аму, - но мало ли что ещё говорят…
 И продолжил:
- Ты ведь хотел знать победит ли добро, не так ли?
Человек подтвердил это, про себя удивляясь: что же, последний ответ учителя был не о том?

Тогда Аму сказал:
- Возможно, оно и не победит. И здесь я не вижу вопроса. Вопрос: для чего ты хотел узнать это?..
Он уместен лишь в случае выбора стороны. Чтоб не прогадать.

Его собеседник отвёл глаза, а мудрец со вздохом заключил:
- Достойные не победы, а просто достойные люди достойны потому, что имеют мораль. Вследствие этого они могут позволить себе не всё, не желая оказаться среди недостойных. У недостойных же нет ограничений, а значит, больше шансов на победу.
Каждый решает сам, что для него добро – достоинство или победа.

  Но достаточно мудростей, в которых немало печали, пора переходить к глупостям, способным сделать нас счастливее.

Я хочу прожить непрожитое. Представим, что таблетки не тронуты, а меня от этого остановил неожиданный звонок, казалось, умершего телефона.
Незнакомый мужской голос. Неуверенный в себе человек, это слышно. К тому же, чем-то расстроенный.
- Здравствуйте… мы с вами незнакомы. Сразу прошу прощения… у вас сейчас есть несколько минут?
- У меня впереди вечность, а уж несколько минут…
 - Таким я себе вас и представлял.
- Каким же?
- Мудрым и загадочным.
Я рассмеялся.
- А вы туда попали?
- Судя по вам – туда.
Разговор мог принять забавный поворот. Я откинулся в кресле, готовый слушать.
Собеседник обеспокоился:
- Вы ещё здесь?
- Как будто. Я слушаю.
- Я даже не представился…
- Это необязательно, оставайтесь мистером Х.
- … Всё-таки скажу: Леонид. У вас имя очень сложное, меня предупредили… Я боюсь, не выговорю.
«Да, это не Леонид из Фермопил, остановивший персов», - подумал я и подтвердил:
- Не выговорите.
- Но как мне к вам обращаться?
Я засмеялся:
- А вот как… О, мудрейший из мудрых! О загадочнейший из загадочнейших! Да продлятся твои славные дни на счастье народа, да не кончатся они никогда!
Он тоже издал смешок.
- Но это – в особых случаях, - уточнил я, - а так на «вы» и запросто.
Он вздохнул и начал:
- Мне встретился… довольно давно… один молодой человек своеобразного вида…
У меня родилась догадка о ком он, но я ничего не сказал.
- Хиппи попросту.
- Григ, - сказал я.
- Точно, у него имя или прозвище куда легче запомнить. Это была случайная встреча, но долго ждали транспорта и разговорились. Потом он даже спел «Балладу о прибавочной стоимости» - умная и забавная вещь, хотя явно не хипповский репертуар.
- Галич, - подал я реплику.
- Да. Послушайте, есть что-нибудь на свете, чего вы не знаете?
- «Есть многое на свете, друг Горацио, что недоступно нашим мудрецам». Вот вас я не знаю, к примеру.
- Класс…
Его восхищение было искренним.
- Видите ли, у меня нелёгкая судьба… и я невольно проговорился ему, Григу. А он сказал, что есть мудрый человек, понимающий, и если когда-нибудь понадобится совет, то легко ответит собственной притчей. Я записал телефон, мы расстались, и я забыл о разговоре.
Леонид замолчал, видимо, что-то переживая.
Молчал и я, ожидая. Потом он снова заговорил.
- Это было давно, и я справился. Каждый несёт свой крест, к чему постороннему человеку добавлять своё? К тому же, мне попалась притча о том, что каждый свыше получает те испытания, которые в состоянии вынести, не более того. Что вы об этом думаете?
- Тогда получается, что невыносимое мы добавляем себе сами.
- Пожалуй… - протянул он, - Мне это в голову не пришло. Как это у вас получается? Григ был прав.
Я только улыбнулся новому своему афоризму. Если человек получает свои посильные испытания свыше, то невыносимые он уже добавляет себе сам.
Неведомый Леонид продолжил:
- Но не так давно случилось сразу несколько событий в моей жизни, которые сильно её утяжелили. Не скрою, хотелось руки на себя наложить…
(Я невольно усмехнулся: он жалуется и ищет поддержки у уже наложившего на себя руки).
- И вот тут я и вспомнил о вашем телефоне. Перерыл всю квартиру в поисках записной книжки.
«Обстоятельный человек, - подумал я, - когда же он приступит к сути дела?»
Оказалось, что у него с женой родился сын с заболеванием обречённым. Обычно с ним жили не больше 12-ти лет. Им удалось дотянуть сына до двадцати с лишним. Всё в их жизни было посвящено ему: добывание редких лекарств, помещения в больницы. Себе они не принадлежали, исчезли друзья, одна тёща поддерживала их ежедневный подвиг.
А потом произошли сразу три вещи… Умер сын, погибла тёща и ушла жена. Его родители умерли ещё раньше. Супруга объяснила, что выжата, как марля и не жила ещё. А если он будет настаивать, чтоб она осталась, то покончит с собой. Ей нужно переключение и всё забыть. На её работе коллега нашла себе мужа-иностранца и укатила в Италию. Жена была ещё весьма привлекательна и ей подыскали датчанина в брачном агентстве. Она уже уехала.
«Н-да, - подумалось, - ситуёвина…»
Он, конечно, ждал совета.
- Леонид, вы работаете?
- Не могу… - еле выговорил он.
- А на что живёте?
- Работа моя умерла, как у многих. Вещи продавал. От отца осталась картина – оценили в пять тысяч евро. Почти истратил. Устраивался агентом по продажам в несколько фирм. Но это – не моё.
- А чем вы мечтали заниматься в жизни до всех этих печальных событий, но не решились на это?
- Архитектура… эпоха модерна.
- У вас высшее?
- Нет, было не до того. Работал на заводе, в НИИ.
- Читали об архитектуре города?
- По возможности. Времени особо не было. Я рано женился. Потом сын…
- В городе есть курсы гидов?
- Наверно… платные, думаю. Но я сразу так ни на что не решусь. Нужно время.
- Хотите совета?
- Конечно.
- Дам только если ему последуете. Иначе вы зря тратите моё время.
- Обещаю.
- Завтра же вы узнаете координаты туристических агентств по городу, всё о курсах и о работе в этих агентствах не экскурсоводом.
- Как это?
- Ну, кем угодно, хоть курьером при них. Будете присматриваться, привыкать, познакомитесь с людьми, их работой. Поживёте этим. Поездите сами с ними на экскурсии, почитаете по модерну и не только. Попробуете создать собственные маршруты. Никому не говоря. Будут у них курсы – поступите. Если возникнут материальные трудности, то вплоть до переезда ко мне, а своё жильё сдадите в аренду. Пока не встанете на ноги. Как вам такой план?
Я услышал, как мой собеседник проглотил комок в горле и выдавил из себя:
- Григ был прав… Вы – редкий человек. Спасибо вам. Я вас не утружу. Завтра же начну действовать. Но… можно буду вам докладывать?
- Не можно, а нужно. Ежедневно по вечерам.
- Спасибо. Вы – редкий человек.
Он, похоже, собирался продолжить мне дифирамбы, но я прервал его:
- До завтра, дружище Леонид. Доброй ночи!
И положил трубку.

Сил у меня не осталось, и я боялся, что наш разговор прервётся на полуфразе, что неправильно истолкует этот несчастный.
Я вновь полетел в бездну, очнувшись во тьме, в которой слышалось шушуканье и отдельные слова без всякого смысла. Я вновь был рядом с очередью.
Ситуация для меня осложнилась: теперь мне нельзя было умирать, а поделать с этим что-либо сам ничего не мог. Морфей здорово отомстил мне, заставив пожалеть о своём поступке. Что мне оставалось? Только попросить его об отсрочке.

- Ваше Морфейство, - обратился я к повелителю грёз и любителю смешения жанров, - вы выиграли, признаю.
И услышал его довольный смех. Это вселило небольшую надежду. Люди добреют, когда их смешат. А боги?..
- По-разному, - был ответ, - Зависит от того, насколько хорошо попросят.
Он явно хотел насладиться картиной моего унижения, мстя за то неуважение, с которым вначале к нему обратился. Я был в полной его власти, никто и ничто не могло больше помочь мне. Ради себя я в жизни не стал бы просить никого, но я обещал тому бедняге. Он-то в чём виноват, в отличие от меня: прекрасный отец и верный муж.
Как начать… он столько уже всего слышал о себе. Удивить его трудно.

- Великий
и
ужасный,
 - начал я свою речь, -
желанный
и
пугающий,
прекрасный и юный
и
повелитель кошмаров,
способный осчастливить
хотя бы во сне
или во сне на экране
и
убить, всего лишь лишив себя.

Я остановился, ожидая его реакции.

- Продолжай, - милостиво разрешил он.

Я продолжил:

- Тот, о ком молят одни,
кого другие опасаются,
просыпаясь в холодном поту,
Тот, чьи фантазии способны забавлять
и пугать,
облегчающий жизнь,
забирая за то её треть себе,
разрешающий о себе не помнить,
когда Он есть,
но вынуждающий
себя уважать, лишив.

- Пожалуй, достаточно, - сказал мой адресат, - Будь ты богом, лучше бы не сказал. Теперь проси. Впрочем, не нужно, знаю.
Он выдержал паузу, чтоб я лучше уяснил насколько завишу от его решения, и милостиво обронил:
- Даю отсрочку. Устраивай дела.
И добавил:
- Только потом не жалей и не брани меня.

- Благодарю…
Я был искренне ему благодарен. Боги всё же, как сильные мира сего, не лишены своеобразного шарма. Будь я богом, я бы так не смог. Потому, видно, и не бог, слава богу.