Я и моё время

Деревня, в которой я родился, была расположена на обрывистом берегу речки Каменки. составляющей вместе с Таширом междуречье, называемое Лорийское плато. В некоторых источниках это урочище лугов и пастбищ с субальпийской растительностью на севере Армении называют плоскогорьем. Всего восемнадцать дворов, восемнадцать домов. восемнадцать семей. Беженцы из Карской области, чудом спасшиеся от турецкого ятагана во время геноцида 1915 года, сумевшие переправиться через Араз`. Любимая всеми армянами река, воспетая гусанами и поэтами!
Тысячелетиями протекая через всю Араратскую долину, своей живительной влагой поила она эту житницу Армении. Прости, Араз! Не уберегли тебя. Теперь ты, оберегая нас, стал границей между жизнью и смертью. Из рассказов родителей мне врезался в память один эпизод переправы через реку' Араз. Обоз беженцев переправлялся в верховье, где река разливается широко и сравнительно мелко. Посреди реки передняя подвода застряла почему-то. Мужчина высокого роста спрыгнул и по пояс в воде пошел к застрявшей подводе. Подставил плечо под ярмо, приговаривая воду: «Потянем, брат, потянем! Еще несколько шагов - и мы спасены. Потянем, брат. потянем!» И так, переходя от подводы к подводе, он помог всем переправиться через реку. Остальные мужчины, заняв выгодные позиции, держали под прицелом местность, по которой продвигался обоз: не исключено было нападение турок.
Вся страна распята, расчленена на две части: один глаз - озеро Севан - по эту сторону, другой - озеро Ван - по ту. Одна нога - гора Арагац - по эту сторону, другая -гора Арарат - по тут. Одна столица Армении - Ереван - по эту сторону, другая - Ани - по ту. Распята и сама матушка-река Араз: одним берегом поит и кормит народ. другим оберегает его от врага. Плененный Арарат с укором смотрит на нас и весь христианский мир. Священная гора видна со всех уголков республики.
Александр Пушкин в своих путевых заметках «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» пишет: «На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. «Что за гора?» -спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ: «Это Арарат». Арарат - открытая рана души всех армян, где бы они ни находились, куда бы ни звала их неизведанная дорога странника. Куда бы ни добрался этот путник - до Буэнос-Айреса ли, Бейрута ли, Лос-Анджелеса, Иерусалима или Парижа, - с трепетом в сердце он вспоминает и произносит это священное слово - Арарат.
После долгих скитаний караван беженцев добрался до селения, что в живописном урочище древней провинции Армении Лори. В Армении две провинции под названием Лори: Туманянская и Ширакская. Речь пойдет о последней. Не забыть бы отметить, что в Лори мы вьехали имея фамилию Маркарян, а выехали, в силу некоторых обстоятельств, под фамилией Карапетян. Но подробности позже. Эта история заслуживает отдельного рассказа.
Деревня эта называлась Геташен (гет - речка, шен - селение). Строя свои дома, геташенцы особо не старались отличиться друг от друга: островерхие крыши, покрытые красной черепицей, окрашенные голубой краской оконные рамы, ставни и фронтоны; просторные сени с дубовым столом посредине. В каждом дворе, в укромном месте, позади домов стояли высокие сараи, где хранились сельскохозяйственный инвентарь и орудия, конская упряжь, тележки, плуг и все остальное. Если неместный человек зайдет в сарай в одном дворе, а потом перейдет в следующий, он непременно воскликнет: «Да я уже здесь был!» - до того они были похожи.
За речкой простиралась лужайка, покрытая ромашками, а дальше возвышались горы изумительной красоты - зеленые, как изумруд, покрытые травой, среди скал, утесов, камней. Это так называемые Лорийские мокрые горы, прижавшиеся друг к другу, одна в объятиях другой. Каменка образовалась путем слияния двух речек, протекающих по большому и малому ущельям. Речушка малого ущелья - на один жернов. Это означает, что она умещалась в желоб высотой и шириной около полуметра и, сильной струей спускаясь вниз, к лопастям, могла крутить один мельничный жернов. А речка другого ущелья намного больше, шириной около десяти метров и глубиной выше колена. Это была красивейшая речка, обрамленная с одной стороны ивовым кустарником и мятой, а с другой - обрывистым берегом. Там, где речка текла по булыжникам, журчание превращалось в сплошной гул, а у скалистого берега близ деревни отдавалось эхом. В ночное время эхо ласкающей ухо мелодией убаюкивало геташенцев на сон грядущий.
По Далю, каменка - банная печь. А вот почему так называется речка? На одном участке она так широко разливается и мелеет, что вода едва покрывает булыжники. На закате они, заигрывая с лучами солнца, становятся такими багряными, будто раскаленные камни в банной печи - каменке. Это было прекрасное зрелище, настоящее чудо природы. Косари, возвращаясь после изнурительной работы, не торопились переходить речку. Разлегшись на травке, устраивали перекур в ожидании этого чуда.
Я и мои друзья не слишком восторгались этой красотой. Спустя много лет, когда я был уже далеко от этих мест, вспоминая о Каменке и ее чуде, корил себя, почему не каждый день на закате спускался к речке.
Геташенцы жили зажиточно, весело, радостно, дружно. Сельхозугодья - пастбища, луга - все было общее. Молочный завод - тоже общий. Это был прототип настоящего коллективного хозяйства на селе. Преобразовали бы на добровольных началах по примеру Геташена все деревни, да по одному трактору им - не понадобилось бы никакой сплошной коллективизации. На речке малого ущелья стояла заброшенная мельница. Я и мои друзья Сурен и Ованес избрали эту мельницу своим убежищем. Часто захаживали туда. Договаривались встретиться на мельнице.
Там был у нас тайник. где хранилось наше бесхитростное имущество - всякий инструмент и детали для сооружения телеги. У нас была задумка: утром со свежими силами притащить ее в село, где мы учились, а после уроков телега самоходом помчит нас. усталых, до самой Каменки. Самыми ценными из деталей были четыре колесика - красивые, как у настоящей тачанки, только маленькие. Достались они нам от кузнеца в обмен на форель и зверобой. Он делал колеса для тачек по заказу односельчан.
Фургон и подвода считались средствами производства и облагались непосильным налогом. Поэтому у всех был грузовой транспорт в одну человеческую силу - тачка. Возвращаясь после своих хождений по ущельям, обязательно заглядывали на мельницу. Там на костре жарили грибы, укрывались от дождя. И вот однажды по дороге домой застал нас ливень, и мы прибежали на мельницу, чтобы переждать. Сидели и беседовали, а дождь все шел и шел. Незаметно для себя мы заснули. Только к полуночи родители кинулись искать нас. Окликая, шли всей деревней с факелами, фонарями, собаками. Наконец, найдя нас, стали расспрашивать, не испугались ли мы, не голодны ли, не замерзли ли. Мы смело отвечали, что нет. А расспросы все продолжались: «Наверное, кошмарные сны видели?» Стали мы поддакивать, что, дескать, видели страшные сны.
На следующий день весть о пропавших детях разлетелась по всей округе и, обрастая подробностями, дополняясь выдумками, стала постепенно превращаться в легенду. Незнакомые люди останавливали нас, расспрашивали. А мы выдумывали различные небылицы о бандитах. Пришли, мол, двое, оставили лошадей во дворе винтовки прислонили к жернову. Разожгли костер, обогрелись, высушили одежду и уехали. не заметив нас. Люди верили, поскольку было время, когда в этих местах скрывались нелояльные к советской власти «элементы».
У нас в деревне школы не было, поэтому мы ходили в соседнее село, что в трех километрах от нас. Учились неплохо. Как-то учителю математики было с нами по пути. Ованес посмотрел на него и начал хихикать. Учитель спросил: «Почему ты смеешься?» А тот на вопрос ответил вопросом: «Почему вы говорили своему другу, что у нас пять отличников? На самом же деле в нашем классе два отличника!» Учитель ответил, что к концу четверти будет их пять. А Ованес не успокаивается: «А откуда же им взяться, если остальные успевают едва на тройки?» Учитель продолжает: «Я имею в виду вас». Мы расхохотались: «И у нас такие же оценки, как у остальных». «У вас еще есть шанс подтянуться, и к концу четверти вы обязательно станете отличниками. Надеюсь, не подведете. Сократите немножко свои хождения по горам в поисках «научных открытий» и у вас появится уйма времени на подготовку к урокам».
Вот как! И до учителя дошел слух о наших «научных открытиях».
А дело было вот в чем. В наших краях две речки называются «цветными именами» - Черная вода и Белая вода. Первая протекает неподалеку от нашей деревни и сливается с Каменкой. Воду для питья и приготовления пищи обычно брали из Каменки на рассвете, пока не появлялись люди, скот. дикие животные (в округе водились зайцы, лисы, косули). Старались брать воду выше этой первой речушки. Черная вода считалась нечистой из-за своего цвета. Однажды, купаясь неподалеку от места слияния Каменки с Черной водой, мы заметили, что она, впадая в Каменку, совершенно не меняет ее цвет. Вода в Каменке остается чистой, прозрачной. Чтобы выяснить причину этого, мы прошли по руслу Черной воды. Ширина ее всего один метр, а глубина - сантиметров десять. Прошли немножко, и вода стала прозрачной, пощупали ногой - дно мягкое. Зачерпнули рукой: чистый белый песок, какой во время сенокоса косари приносили из Белой воды для точилок. Набрали по горсточке песка - и бегом домой. Взрослые обрадовались: теперь им не придется таскать песок издалека. Одновременно это стало поводом для насмешек над нашим «научным открытием». Не упускал случая потешиться и председатель сельсовета товарищ Микаэл. Проходим мимо него, он погладит ласково по головкам и произнесет свое излюбленное: «геташенские ученые пришли».
А поводов для встречи с ним было много: то письмо кто-то попросит отнести в сельсовет или на почту, то зайти в аптеку, то позвонить куда-нибудь. Все эти учреждения в селе находились в одном здании.
Как ни ласкова была Каменка, в августовский полдень нас манил водопад на маленькой речушке, протекающей через село, где мы учились. Мы часто ходили туда купаться. Под струей водопада возникало ощущение, будто вода не льется сверху, а сыплется градом на спину, на голову, доставляя нам тем самым неслыханное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
На этот раз уж больно надоела нам шатающаяся под ногами каменная плита. Мы с трудом сдвинули ее в сторону. Под ней оказалась красная глина. Речка, смывая ее, понесла с течением, что вызвало крайнее удивление сельчан. Шуточное ли дело - по речушке кровь течет. Зловещая примета - Божья кара приближается ! Все были в замешательстве. Каждый старался объяснить эту таинственную загадку по-своему.
Возвращаясь домой, мы увидели огромную толпу. Среди собравшихся там людей оказался и наш учитель. Увидев нас, он пошел навстречу. «Не ваших ли рук дело, озорники?» - с ходу спросил он. Мы сказали, что всего лишь сдвинули плиту. Он, конечно, не поверил, но, тем не менее, добавил: «Идите, объясните старикам! Они злятся на вас. Вы ведь знаете, за что. Они о вас нехорошего мнения: родителей не слушаете, поговаривают, что ходите по Гургурану».
Гургуран - это узкое глубокое ущелье с водопадом. I ул воды, падающей На огромные валуны, слышен очень далеко. В народе говорят, что там дьяволы-великаны в огромных железных ситах просеивают гравий. Дорога к водопаду идет по узким террасам отвесных скал, под которым не каждый взрослый рискнет пройти. Одно только слово «гургуран» наводит ужас. В переводе с армянского гургуран означает «громыхало». Естествённо, без сопровождения взрослых детям не разрешали туда ходить. И наша мечта побывать на Гургуране так и не осуществилась...
Потом судьба забросила меня в другие края и Гургуран для меня замолчал навсегда, как и человекотворные источники звука - и ободряющий физически и морально звонкий звук молота по наковальне, вперемежку с постукиванием молотка, и равномерный, тихий, как шепот, как молитва, гул мельничных жерновов и мелодичный звук колокола.
А старики злились, и товарищ Микаэл обижался не зря, но по другому поводу. А дело было вот в чем. Выше села эта речушка раздваивалась и текла по двум руслам. между ними образовалась обширная каменистая плошадка. Женшины облюбовали это место для стирки ковров, дорожек, шерсти. И тут же сушили их на камнях.
Однажды мы решили сыграть злую шутку, которая нам дорого обошлась. В самый разгар стирки мы перекрыли воду на правом рукаве речки и повернули ее влево. Женщины и присутствовавшие там две девушки-семиклассницы пришли в замешательство. Кто-то начал читать молитву. Прачки перенесли свою стирку к другому рукаву, где работа также спорилась. А мы возьми да и направь воду в прежний рукав. Незаметно подкрался к нам мужик с пастушьей палкой в руке. Мы ринулись прочь, а он гнался за нами до самой деревни.
За это и в школе досталось нам, и родители наказали.
Условились: вместе заходим к нам, чтобы помогли мне, если моя мать начнет расспрашивать. заходим - никаких расспросов, с ходу одного шлеп, другого шлеп и третьему досталось: «Вот так вам, будете знать, что старух уважать надо, а не дразнить!» А мать Ованеса с порога спрашивает: «Ну как, получили оплеухи? Так вам и надо». Оказывается, моя старшая сестра Ором успела предупредить родителей моих друзей о том, что наша мама уже наказала нас, да и младшая сестра, Атлас под ногами вертится, любопытствует. Родители Сурегта и вовсе удивили. Отец спрашивает: «Ну, вы хоть признаете свою вину?» А мать говорит: «Воду перекрыть мало этой карге, надо лишить ее воздуха, чтоб подохла!» - а кого назвала каргой, мы так и не поняли. Кроме того, предстояло отчитаться и перед директором школы. Робко постучав в дверь, заходим, молча выстраиваемся у двери - ниже травы, тише воды. «Позовите этих девушек», - сказал директор кому-то. Вошли девушки. Перебивая друг друга, они твердили: «Они ведь только пошутили, ничего плохого они не сделали». Поддержка девушек подбодрила нас: не так уж плохи наши дела! Кажется, пронесло! Однако подавленное настроение не покидает нас. По дороге в школу шагаем друг за другом, никто не хочет идти впереди, не хотим, чтобы знакомые встретились. Но наибольшей неприятностью для нас стала обида товарища Микаэла.
Как правило, после уроков сидим дома, нет желания куда-либо идти. Устали? От чего? Нагрузка? Ни физической, ни умственной не прибавилось. Питание стало лучше. Вместо просто картошки и яиц на стол пожаловала ее величество сама яичница. Старания моей сестры Гулгаз поднять нам настроение мало что изменили: наше самочувствие - и физическое, и психическое - оставалось подавленным. Вечная память тебе, Гулгаз - добрая душа!
Мы еще толком не знаем, как отреагировал на все это председатель сельсовета. Встретили его на улице. Сейчас подойдем, Ованес спросит, в обиде ли он на нас. Подходим. Наш соловей, заводила и хохмач стал заикой, слова сказать не может. Разговор начал сам товарищ Микаэл. Поздоровался с нами за руку (чего раньше не бывало) и спросил: «Слышал, вы там телегу затеяли сооружать? А вы подумали, как останавливать будете?» Мы не поняли смысла вопроса. Он объяснил: «До самой речки крутой спуск. Если телега наберет скорость, что будет с вами? Если она будет без тормозов, я отберу ее у вас и запру в сарае. Идите, думайте».
Чем больше я вспоминаю подробности из жизни моих родственников и окружавших меня людей, тем сильнее убеждаюсь, что педагогами не становятся, ими рождаются. Талант педагога - это такой же дар Божий, как талант художника. композитора, архитектора. Если бы в одной школе учителями были товарищ Микаэл, мой отец, моя сестра Тереза отец Сурена, мать Ованеса и наш учитель математики, все ученики стали бы академиками.
***
Однажды перед уходом в школу договорились  встать пораньше - один из сельских жителенй попросил передать письмо в сельсовет. В коридоре нас встречает незнакомый человек. - Вам чего тут надо? - сердито спрашивает он. - Мы из Геташена. Письмо принесли, - говорю я. Чье письмо? Пусть он принесет его сам. А вы марш отсюда! И заходит в  рабочий кабинет товарища Микаэла. Секретарь объясняет, что это наш новый председатель сельсовета.
- А где товарищ Микаэл?
- Товарища Микаэла арестовали.
После долгой паузы со слезами на глазах секретарь объясняет: «Он враг народа». Сельчане крайне удивлены, если не сказать ошеломлены. Микаэл Манасян, до мозга костей преданный советской власти, - враг народа? «Ошибка! Недоразумение! Отпустят!» - рассуждали они. Не отпустили. После урока проходим мимо кузницы. Что-то не слышно привычного стука молота по наковальне. А вот и он, кузнец, - сидит на лавке. дымит самокруткой. Подходим, чтобы спросить, не знает ли он, почему арестовали товарища Микаэла. Не успели раскрыть рот, как он сам задает вопрос: « Ну, друзья, что будет завтра?» А завтра не стало кузнеца, моего дяди, нашего учителя... Началась самая страшная полоса в жизни села. Аресты, обыски. Страх. Люди не спали по ночам. Зловещий «черный воронок», на котором увозили арестованных, появлялся ближе к полуночи. Потушив свет, из окон своих домов выглядывали, пока не уедет. И это продолжалось долго. Через день-два в ночи раздавался зловещий гул мотора - исчезали люди. Такое создавалось впечатление, что большевики арестовывали не врагов нового строя, а просто хороших людей.
***
Увы, оптимистическому пророчеству учителя, что мы станем отличниками, не суждено было сбыться. Произошла ужаснейшая трагедия, которая поставила черную точку на радостной жизни геташенцев. Средь белого дня разразилась гроза, которая омрачила жизнь всей деревни -- от мала до велика. Сурен умер. Заболел какой-то болезнью, и через два дня не стало моего друга. Все усилия врачей оказались тщетными. Всей деревней подыскали место для могилы. Похоронили Сурена. Установили надгробный памятник. Плакало буквально все село.
Во дворе сельсовета валялась брошенная, перевернутая кибитка. Мы часто играли там в кости. После похорон я влез в кибитку и дал волю своим слезам. Плакал громко, долго, так и заснул. Проснулся, когда было совсем темно. Я чувствовал себя очень плохо, меня всего знобило. Хотел встать, а ноги не идут. Еле-еле доплелся до дома. Родители были ошеломлены. Опять начали лить слезы. Все боялись самого худшего. Взрослые мужчины оседлали лошадей, приготовили телегу. Один поскакал в соседнее село звонить доктору, другой, не доверяя телефонной связи, направился прямо в районный центр, что в восемнадцати километрах, в больницу, ведя за собой запасного коня. Меня укутали в тулуп, положили в телегу и повезли в больницу. Пришел я в себя только утром следуюшего дня. Открываю глаза и не знаю, где нахожусь, куда попал. доктор осмотрел меня еще раз: температура спала. пульс нормальный - опасность миновала, причин для беспокойства нет.
***
По обыкновению, геташенцы собирались вместе и обсуждали какой-либо вопрос: подсчитывали, кто сколько сдал молока, прикидывали, кого отправить в город сопровождающим для сдачи продукции. Вспоминали подробности своего путешествия, фактически бегства от турецкого ятагана.
Обычно подобные мероприятия заканчивались чаепитием, и тогда затрагивался вопрос: «Неужели большевики навсегда и накрепко?» «Ну, конечно, - утверждали одни. -Откуда же ждать спасения?» Был в нашей деревне пожилой уважаемый всеми человек, слова которого воспринимались безоговорочно. Коблан было его прозвище. Обычно в таких случаях Коблан поднимал указательный палец и говорил: « Инглиш! Инглиш! Вот кто нам поможет!»
Все соглашались безмолвно, не задавали вопросов, опасаясь, что старик не сможет дать вразумительного ответа и тогда оборвется последняя ниточка надежды. И она оборвалась. Как-то, придя на очередное агитационное занятие, учитель из соседнего села радостно заявил, что вся Европа поддерживает построение социализма в России, а ткачи Манчестера выступили в защиту русского пролетариата.
Уважаемый Коблан поинтересовался: «А где же находится этот Манчестер?» Агитатор ответил: «В Англии». «В Англии? - переспросил Коблан. - Не может быть!» Тут вмешался мой отец, понявший, что разговор может повернуть в опасное для Коблана русло. Он сказал: «А чего спорить напрасно?» Дома у нас в сенях висела огромная политическая карта мира, вот отец и поручил моему старшему брату Керопу сбегать и посмотреть на нее, тихонько шепнув, чтобы тот сказал, что Манчестер - французский город. Мой брат так и поступил.
Скоро возвратившись, сообщил, что Манчестер находится во Франции. Агитатор был крайне удивлен: «Что здесь происходит?»
Тут люди под разными предлогами стали расходиться. Поверил ли Коблан или нет - неизвестно, но последняя ниточка надежды на чудо оборвалась. После этого недолго прожил Коблан. Похоронили его без слез, без оплакивания, но с глубокой скорбью.
Помимо всех достоинств Коблан обладал уникальным голосом. Когда он пел, казалось, что голос исходит не из него, а из медной трубы. Конечно же  все его песни, как, впрочем, и его глаза, были грустными.
Особенно запомнились песни о караване. Это слово, окутанное дымкой таинственности, вызывает у меня грусть. Мысленно возникает передо мною несколько медленно продвигающихся за веревкой бедуина верблюдов, идущих по пустынным дорогам, мелодично позванивая колокольчиками. Слово «караван» наводит меня на философские размышления. Шагает караван дорогой в один конец, безвозвратно растворяясь во времени и пространстве, оставляя за собой звонкую тишину и романтический настрой.
Итак, не стало Коблана.
Затем трагедия постигла и саму деревню Геташен. Большевики, в буквальном смысле этого слова, казнили наш родной, любимый уголок. А случилось вот что. Неподалеку от нашей деревни, у самого истока Каменки, находилось живописное урочище, которое раньше принадлежало российской императорской семье. Это имение было собственностью великой княгини и передавалось по наследству. Там были жилые постройки, конный завод. После революции все было национализировано. Впоследствии на этой территории было решено создать животноводческий совхоз - один из первых пяти совхозов в стране. Согласно какому-то наспех состряпанному положению в округе на расстоянии десяти километров не должен был находиться ни один населенны й пункт, ни один жилой дом.
К несчастью, Геташен попал в эту «смертельную зону». Пришел конец беспечной, радостной жизни его жителей. Страшная весть о переселении  Геташена коброй проползла по улице деревни, заглядывая в каждый двор. Дали на разборку строении всего трое суток, приказав самим снести до основания свои дома и постройки. Ни одно стихийное бедствие - ни землетрясение, ни наводнение, ни цунами не сравнится с трагедией Геташена.
Районный чиновник в хромовых сапогах, кожаной куртке и фуражке (его мы встретим еще не раз) расхаживал по улице, ведя за уздечку свою лошадь, и, то и дело похлестывая по голенищу сапога, угрожал от имени Сталина, требуя незамедлительно приступить к разборке домов. Иначе, мол, может быть хуже. Но как можно собственноручно разрушить свой домашний очаг, не имея представления, где завтра будет жить твоя семья? Легко ли поднять руку на собственный дом, который всего несколько лет тому назад построили?.. Каждый кирпич, каждый камень клали с замиранием сердца!.. Это все равно, что поднять руку на собственное дитя.
Я не признаю Авраама, взявшегося перерезать горло своему сыну ради спасения собственной души. Я не верю в существование загробной жизни и вечность души. Это удел обманутой арабской молодежи. Спросил бы молодой араб, идущий на теракт, у своих имамов и муллы, есть ли среди смертников их сыновья. Почему так безжалостно посылают они на убой, отравленных настоящим и словесным опиумом, чужих детей, жаждующих оказаться в небесном раю? Было 6ы великим богоугодным актом, если бы богословы других конфессий разъяснили им, что рай небесный не для тела, а для души. А для тела истинный рай - планета земля. Назрела необходимость помочь мусульманам совершить переоценку моральных ценностей. Ведь, что мы видим? Возводятся в ранг национальных героев Бен Ладены, авантюры которых разоряют страны,  приводят к деградации всей нации. Арабское бахвальство гласит: «Кинжал в руке араба сильнее бомбы». Однако когда араб свой кинжал стал использовать против беззащитных детей в школах и автобусах, стал наносить удары им в спину, применять против заложников - тогда он начал стыдиться своего кинжала. Бен Ладен своей враждебной идеологией  ведет к уничтожению целых государств. Ни одно уважающее себя правительство не позволило бы образовать в центре своей страны анклав, претендующий на то, чтобы стать плацдармом международного терроризма. Палестину надо было усмирить, но какой ценой? Это нужно было решать не оружием, а умом. Однако усмирили? Но если даже уничтожить сейчас всех палестинских мужчин, то их потомков, находящихся еще в утробах матерей, будет достаточно, чтобы Палестина возродилась. Усмирили или нет Палестину - трудно сказать, но вот то, что создали на этой территории много потенциальных Палестин, - это точно.
***
Геташенцы разъехались кто куда. А мы соорудили на скорую руку хижину, в указаном районным чиновником, месте  и приютились там временно. Итак, Геташен стал местом паломничества для своих бывших жителей. Мало того, что армянские бабушки свою утреннюю молитву читали на берегу Араза, произнося: «Вон наша столица, вон наше село, наша церковь, дом», так теперь тут покоились прахом развалины Геташена, зарастали бурьяном. Паломники скажут: «Здесь похоронен наш любимый уголок, преждевременно ушедшее из жизни наше детище - Геташен».

В стране началась сплошная коллективизация. Записали в колхоз и нашу семью. Тогда никто не говорил: «Вступили в коллективное хозяйство», а именно «Нас записали в колхоз». В моей памяти особенно свежо воспоминание об этом периоде жизни нашей семьи. В полдень отец повел нашу звездочку (корову черной масти, на лбу - белое пятно) в колхозный коровник. Мама долго смотрела вслед, пока они не скрылись за домами. Вытерла украдкой от меня слезы и пошла готовить обед. После обеда по привычке собрала отходы в глиняную миску. добавила немного отрубей и велела мне отнести звездочке.
Двери колхозного коровника были распахнуты настежь. Впервые в своей жизни я увидел длинные ряды коров - мои глаза разбежались. звездочка узнала меня и знакомую миску, высунула морду и замычала. Я ускорил шаг. Тут колхозный скотник с криком «Ты что, хочешь отравить колхозных коров?!» выхватил у меня миску и бросил ее в навозную яму.  Скотник дубинкой ударил корову, сказав: «Зажралась картошкой, проклятая скотина, а моих детей кормить нечем». Корова жалобно смотрела на меня. Хотите - верьте, хотите - нет, читатели, но в глазах коровы я увидел слезы.
Откуда-то взялся тот самый районный чиновник в хромовых сапогах, кожаной куртке и фуражке, снял с плеча офицерскую полевую сумку и, достав бумагу и ручку, спросил у скотника: «Что здесь происходит?» «Он хотел отравить колхозных коров», - ответил тот. Чиновник сурово посмотрел на меня, записал все и ушел. И не поленился в сельсовете уточнить имя моего отца. По сельсоветским книгам имя моего отца Маркар, а в обиходе зовут Макар. Начало составляться досье на моего отца, заодно и мое. Но, к счастью, эта история не имела продолжение.
Увы, большевики, уничтожив самую благородную прослойку общества –«кулачество» - и вручив в руки подобным субъектам коллективное добро, в фундамент строительства новой жизни в деревне заложили также начало ее конца.
Школа в селе, куда мы переехали на временное жительство, размещалась в здании бывшей церкви. Внутренние помещения ее приспособили для занятий в классах, но на крыше здания в стиле базилики остался крест. Никто не решался снять его. Районный чиновник приказал собрать всех комсомольцев и велел им подняться на крышу. Те, оробев, глядели друг на друга. на родителей в недоумении и не знали, как поступить. Видя это, он гневно закричал: «Всех под арест!» Зачитал список. Их было восемнадцать. А в строю оказалось семнадцать. Последнего по списку комсомольца среди них не оказалось. Он был где-то в толпе, хотел попрощаться с родными. В это время известный в селе стукач по прозвищу Горсим, заметив его, указал: «Вот он, последний!» Тот подошел и, пристально посмотрев стукачу в глаза, бросил: «Ты сам последний...» , и стал в ряд.
Районный чиновник вновь закричал: «Всех под арест!» Это было бы величайшей трагедией - все восемнадцать исчезли бы бесследно. День этот выдался мрачный, холодный, мокрый. С утра моросил, не переставая. дождь. На проводах висели крупные капли. Таков наш Лори. Раз уж заладит непогода, то на всю неделю. Если другие регионы страдали от засухи, то наш край - от обильных дождей. Вышел из толпы мужчина средних лет, властно требуя отпустить всех комсомольцев. Сам пошел к лестнице, приставленной к стене церкви, и, сняв с себя на ходу бушлат, бросил его в сторону. Бушлат угодил прямо в лужу. Остановился у лестницы, перекрестился, поднялся на несколько ступенек и, оглянувшись на шеренгу комсомольцев, крикнул: «Отпустите же их!» А сам продолжил подниматься. Демонтировал крест, подошел к краю перекрытия, стал на колени, двумя руками поднял крест, поцеловал его и на веревке спустил вниз. Мужчина этот наверняка спутал все карты чиновника, который уже предвкушал удовольствие от своего доклада районному начальству: «Арестовал, убрал крест...» и так далее. Неохотно велел отпустить комсомольцев.
Встречались в ту пору и стукачи, преследовавшие только свой шкурный интерес, и люди самоотверженные, готовые ради спасения других на довольно-таки решительные поступки. Опять началась черная полоса в жизни нашей семьи. Умерла мать. Навсегда исчезли из моих глаз веселье и радость. Их наполнила грусть - прочно и навсегда.
Грустные глаза стали моей особой приметой. Не раз слышал, как люди говорили, указывая на меня: «Тот, с грустными глазами».
Погиб мой второй друг Ованес, что усилило мою печаль. Утонул Ованес в Светлом лимане. Есть такое озеро недллеко от города Ташира. Это единственный прозрачный водоем среди торфяных болот. Отсюда и название. Поспорил он, что переплывет озеро. А ведь знал он, знал, что посредине его был водоворот, который затягивает на дно. Нелепой смертью погиб мой второй друг.
За несколько лет до войны наша семья переселилась в многонациональное село Саратовка. Кстати, в Армении с незапамятных времен проживают представители многих национальностей, в том числе потомки древних народов. Проживают компактно, большими селами, сохранив язык своего народа, традиции, обряды, и чувствуют себя вольготно, с благодарностью пользуясь великодушным гостеприимством местного населения. В Ереване, в селах Двин, Димитров, Арзни, к примеру, проживают айсоры —остатки вымершего тысячелетия тому назад народа, населявшего государство Ассирия, потомки царицы Семирамиды, хозяйки одного из чудес света — вавилонских висячих садов.
В школах этих сел работают кружки художественной самодеятельности, на основе которых созданы ансамбли песни и пляски. Так же компактно в селах Ягдан и Когес, а еще в городах Ереване, Туманяне, Степанаване, Ванадзоре, Раздане и других проживают греки, сохранившие язык своего народа. Многочисленна курдская община. Компактно они проживают более чем в двадцати селах и деревнях, а также во многих городах. В школах преподают на родном языке. Армянские ученые помогли курдам создать свою письменность на основе русского алфавита, на родном языке выпускается газета «Риа таза» (в переводе — «Новый путь»). В республике также проживают в Апаранском, Талинском районах езиды (разновидность курдов), сохранившие свою древнюю веру —солнцепоклонство. Заметно оживилась деятельность еврейской общины: действует синагога, воскресная школа. Пocлe развала СССР юридический статус получила польская община.
Всего в Армении живут представители около двадцати народов. Русские поселились в Армении еще во времена императрицы Елизаветы. Это были сектанты, выселенные из России по религиозным соображениям. Они жили почти в двадцати селах, деревнях и хуторах. Жители каждого селения, где проживали русские, принадлежали к какой-либо секте. Представители разных сект не общались между собой. Местное население относилось к ним с уважением, помогло обустроиться.
Летопись сообщает о приглашении армянского православного священника из села Гергер — из тех самых Гергер, о которых упоминает Пушкин в своих путевых заметках «Путешествие в Арзрум» , — для освящения стола в честь Воронцова-Дашкова, наместника на Кавказе, прибывшего по случаю присвоения его имени одному из сел.
Мое родное село Саратовка — это плодородные земли, добротные дома, утопающие в зелени. Но что самое хорошее было, так это люди — трудолюбивые, доброжелательные. Как перед глазами встают многие достойные личности.
Самой колоритной фигурой был пожилой мужчина — хромой Васо, по национальности ассириец. Он жил одиноко в подвале чьего-то дома. Ходил из деревни в деревню, собирая выброшенную обувь. Ремонтировал ее и бесплатно раздавал людям, а они не оставались в долгу перед ним: кто принесет еду, кто на обед пригласит — словом. помогали, чем могли. Однажды он увидел меня в грязных ботинках и подумал, что они пришли в негодность. Достал из своего мешка пару отремонтированных и протянул их мне. Я вытер свои ботинки. Он увидел, что они новые, сказал свое излюбленное: «Ну, с Богом». — и пошел. Незнакомые крутили пальцем у виска, удивляясь такому странному хобби. Однако он был вполне нормальным человеком.
Запомнился мне пекарь Афанас, грек по национальности. Покупая хлеб, неграмотная старушка, сыновья которой погибли на фронте, выкладывает на прилавке завернутые в носовой платочек монеты. Афанас берет несколько копеек вместо рубля, остальные возвращает. Поэтому у старушки всегда были деньги на хлеб.
С началом войны сельские подростки закурили. Обычно колхозный плотник свой кисет с табаком прятал в ящиках верстака. Но с этого времени он оставлял его на подоконнике, якобы не замечая, что мы пользуемся его табаком.
Был у нас и свой местный барон Мюнхгаузен — дядя Артем. Работал он смотрителем дорог. На телеге объезжал все проселочные дороги, определял. где необходим ремонт, докладывал начальству. Если по пути он встречал кого-либо, то любезно приглашал на телегу и начинал рассказывать небылицы из своей жизни. Однажды он якобы из Адессы (именно Адессы) за один день доехал до Москвы на своем четверике. А в другой раз, погрузив свой четверик на пароход в Адессе, за три недели доплыл до Тегерана.
Вспоминается дядя Геворг - завскладом взрывчатых веществ на строительстве канала Саратовка - Кировакан. В то время я учился в райцентре - городе Степанаване. В субботу возвращался домой, а в понедельник рано утром шел на занятия, дорога проходила мимо его склада. Как-то, увидев его, я спросил: «дядя Геворг, если я пойду в таком темпе, успею ли к девяти часам на занятия?» Он сказал: «А ну-ка пройди немножко, и я скажу тебе точно». Я зашагал, а он вслед: «Стой, стой! Если будешь идти в таком темпе, то пройдешь на пять километров дальше Степанавана. Так что иди помедленней».
Яркой личностью была председатель сельсовета Татьяна Ивановна Якушева. В начале сентября 1943 года в сельсовет пришла повестка на мое имя, в которой говорилось о том, что мне необходимо явиться в райвоенкомат 10 сентября в 12 часов дня. С этой повесткой она подошла к моей сестре и, сказав: «Тереза, пусть отсохнет мой язык, не могу прочитать это», - протянула ее. Спустя много лет Татьяне Якушевой было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
Тогда я, будучи редактором районной газеты, написал о ней очерк, который отдельной книжкой был позже издан в Ереване. Чудом сохранился у меня один экземпляр. Начал я очерк с рассказа Татьяны Ивановны о том, как у Аксюткина родника встречались они с Иваном, как поженились. Началась война. Иван ушел на фронт и не вернулся.
Упомянул о легенде об Аксюткином роднике. Красавица Аксютка встретила здесь своего любимого. Шальная пуля охотника сразила его в объятьях Аксютки. С горя бросилась она со скалы, и на месте ее падения забил этот животворящий источник.
В народе и нарекли его Аксюткиным родником. Он стал местом паломничества: сколько было пролито здесь слез по безвременно ушедшим из жизни мужьям и женихам! девушки, познавшие безответную любовь, находили тут утешение.
Я не могу не вспомнить о новых  друзьях-весельчаках - курде Алеке по прозвищу Крутин и армянине Ованесе по прозвищу Франк. Оба были мобилизованы на фронт в самом начале войны. Через полгода вернулись калеками: Алек - без ноги, а Ованес - без глаза. Война войной, а люди шутили, смеялись. Имея веселый нрав, друзья даже к своим физическим недостаткам относились как к теме для шуток.
Порой их шутки были полны черного юмора. Ованес говорил про Алека: «Ишь, одной ногой быстрее нас шагает». А Алек ему в ответ: «Без одного глаза ты дальше нас видишь на один километр. А если бы не было обоих глаз, то видел бы на два километра дальше».
Подшучивать друг над другом начали они еще до войны. Как-то произошел с ними вот такой курьезный случай. Ованес на колхозной телеге собрался на торфяные болота привезти осоки. По пути нечаянно заснул. Лошади свернули с проселка и начали щипать сочную траву. Откуда ни возьмись, появляется Алек. Выводит лошадей на дорогу, поворачивает их по направлению к селу и командует: «Но, пошли!» И лошади пошли до самого колхозного двора. Просыпается Ованес, не поймет, в чем дело.
Узнав об этой шутке, председатель колхоза запретил им брать колхозную телегу. На дворе осень, телега всем нужна, а они надумали шутки шутить. Так что горе-весельчакам пришлось перевезти полтонны осоки на тачке.
Появление немого кино не особо заинтересовало взрослое население. «Какие-то тени ходят по экрану, детская забава, да и только». - говорили старики и при помощи различных комбинаций пальцев обеих рук показывали на стене в виде теней зайчиков да букашек, приговаривая при этом: «Вот вам кино».
Однако, звуковое кино действительно ошеломило их. Пришли убедиться, неужели тень Чапаева будет разговаривать. Расселись аккурат в первом ряду. Объяснению киномеханика. что с заднего ряда лучше видно, не поверили. Но. тем не менее, пересели. Начался сеанс. Один из стариком подошел к экрану,  приподнял конец простыни, чтобы посмотреть, кто там прячется, вытянул шею и стукнул своей массивной папахой из овечьей шкуры о стену. Убедился.
Забегая вперед, скажу, что телевидение сравнительно плавно вошло в наш обиход. В век, когда сбылись самые дерзкие мечты человечества, никакими чудесами не удивить народ. Слово «чудо» стало синонимом слова «новости». Разве только полет Гагарина вызвал всеобщий восторг. Люди, увидевшие это по телевизору, выбегали на улицу, с воодушевлением сообщая друг другу: «Человек в космосе, наш человек - Гагарин!»
А компьютер с  интернетом и всеми другими атрибутами овладел умами и делами народов вообще молча, втихаря, зато обильно, повсеместно, обязательно, однако ласково, как прилив, властно обнимающий берега океанов. А о мобильном телефоне нечего и говорить: он будто родился вместе со своим владельцем.
 Проживал в Саратовке один человек, несколько странный. жил он с бабкой. Звали их просто - дед и бабка. Ни с кем не общались, жили замкнуто. Этот необщительный, мрачный человек, тем не менее, вызывал уважение к себе. Все сельчане почтительно здоровались с ним.
Однако никто не пытался заговорить, заранее знали, что беседы не получится. Он всегда отвечал сухо «да» или «нет». Иной раз без слов просто пожимал плечами. При этом на его губах появлялось жалкое подобие улыбки, но он тут же «надевал» мрачную маску. Работу свою дед выполнял аккуратно. На лошадях развозил корм для колхозного скота, вывозил урожаи с полек, хотя ему давно пора было на пенсию.
Одевался он зимой и летом одинаково: суконная гимнастерка навыпуск, подпоясанная широким кожаным ремнем, да высокие сапоги, намазанные дегтем. В холодное время к его наряду прибавлялся только бушлат. Знали сельчане о нем только то, что, находясь на службе в царской армии, он воевал на фронтах Первой мировой войны. Был в плену у немцев. С группой себе подобных бежал из плена. И больше ничего. Почему он такой мрачный, грустный, неразговорчивый и, вообще. что у него на душе, никто не интересовался. Он такой. И все тут.
Отличался дед от других и тем. что иногда ел сырое мясо, точнее, свинину. Об этом в селе поговаривали. То ли с его слов, то ли сами сочинили, что во время бегства из плена заблудились они в германских лесах. Бродили долго и вынуждены были питаться сырым мясом дикого кабана. Так было или нет? Трудно сказать, но, кажется, это было близко к истине. Бывало, купит он свинины, граммов двести-триста, порежет мелкими кусочками, посолит, поперчит, нарежет лука, хрена добавит, поставит бутылку вина и «кайфует».
Однако бабка терпеть не могла всего этого. Тем более, что свинину она вообще не ела. Обычно в таких случаях она уходила из дома. Дед просил кого-нибудь с улицы постучать в калитку, если бабка придет. Иногда и ко мне он обращался с такой просьбой. Умер дед в глубокой старости. Когда я зашел к ним во время панихиды, бабка со слезами на глазах обратилась ко мне: «Не стучи больше, сынок, дед больше ничего не услышит». Другая женщина добавила: «Он только тебе доверял свои секреты, только с тобой откровеничал». «Вот как, - подумал я, - все думают, что дед поведал мне какие-то секреты». Но этого не было.
Однажды мне пришлось идти с ним из райцентра домой. Нужно было перейти через ущелье, и я предложил подняться тропинкой, о которой знал. Это сократило бы наш путь почти на километр. Он посмотрел на меня и сказах: «Умный гору обойдет». Поднялись по серпантину на противоположную сторону ушелья, посидели немного, отдохнули. Он произнес свою вторую фразу: «дорогу идущий осилит». И больше никакого разговора не было до самого дома. Но были у него какие-то секреты, терзали его душу какие-то прежние деяния. Ключ к этой загадке я нашел спустя некоторое время в далеком Новосибирске. В конце 60-х годов я гостил у своего старого знакомого Владимира Зулина,  секретаря партбюро Новосибирского завода электропечей. Он поведал мне вот такую историю о странном посетителе, явившемся в редакцию областной газеты. Заходит в редакцию очень старый человек и заявляет, что ему давно пора умереть, однако он не может оставить этот мир, не исповедавшись. «На моей совести кровь немецкого инженера, - говорит он и выкладывает на стол несколько золотых предметов: карманные часы, ручку, цепочку- принадлежности того инженера». И продолжает рассказ: «В 1913 году я служил на казачьем посту у горы Арарат. Помимо всего прочего, в обязанности бойцов казачьего поста являлось  сопровождение туристов, изъявивших желание совершить восхождение на гору. В тот день я сопровождал группу немецких инженеров. Я член партии, ни к чему мне в церкви исповедоваться. Прошу опубликовать в вашей газете мою исповедь, если не  возражаете, то завтра я принесу подробное письменное изложение». Журналисты были в замешательстве - как поступить? Газета ведь областного комитета партии. Тем не менее, пообещали старику. И он, успокоившись ушел домой. Но по дороге инфаркт оборвал его путь. В этой истории некоторые совпадения с историей моего странного односельчанина. У этого угрызения совести, и того совесть мучила. По-видимому, у моего односельчанина были невинные жертвы.
***
Саратовка стала моей второй малой родиной. Красивое село. Расположено берегах реки Ташир. Небольшие уютные дома, утопающие среди тополей. С ранней воздух над лугом до самых торфяных болот напоен ароматом зверобоя и чаг Своеобразной красоты сами торфяные болота, перемежающиеся озерцами, покры желтыми кувшинками. Эти урочища облюбовали аисты для гнездовья. Каждый год, с  удивительной точностью именно восьмого марта  они прилетают большими стаями, гнездятся, выводят птенцов и в конце осени улетают.
По долгу службы я жил в райцентре - поселке городского типа. Серый асфальт, серый шифер на крышах домов, серые дни, серые будни. К тому же первый день после переезда выдался хмурый, мрачный - мелкими каплями моросил дождь, наводя безнадежное уныние. Вспомнил, что когда матери сообщали какую-нибудь плохую весть, она вставала перед иконой на колени с молитвенными четками в руках, произнося: «Творец всевышний, не разрушай наши души тобою созданные». Я не вставал на колени, не просил ничего у Бога. Но в душе восстал против него. О каких грехах просить прошения, если к Богу в немилость попал в самом невинном возрасте? Наказание наложено раньше, чем был совершен какой-либо грех. В самом раннем детстве исчезло то восхитительное ощущение, когда просыпаешься предвкушая радость наступающего дня. Не было сновидений с полетами, парением в воздухе. Во сне то медведь догоняет, то кобра подползает. Подавленное настроен какая-то тяжесть у меня на душе. Других ангел-хранитель сопровождает по жизни оберегая их, направляя каждый шаг. Меня же неотступно преследует неистовый, сбивая с пути на каждом шагу. Часто, анализируя свои поступки высказывания, прихожу в ужас: «Неужели это я сказал или сделал?» Я далек от мисти, однако от себя не убежишь.
***
У самого истока Каменки, под отвесной скалой, красуются застенчивые фиалки на склоне по-девичьи кокетливо мелькают барашки. Дальше - простор для сборщиков лекарственных трав. Собирали мы как-то со своим одноклассником ромашки. Несли к приемщику подрабатывали на тетради и карандаши. Приемщик, наш родственник, принял мой товар рассчитался со мной и начал ковыряться в сумке моего товарища. Наконец ношел корень плодоножки цветка и говорит: «Сору много, не приму без скидки». Взял я у него этот сор», выбросил и говорю: «Найди еще, дядя». Он злобно посмотрел на меня, но принял. Вечером пришел он к моей маме и говорит: «Твой сын опозорил меня». И рассказал все подробно. Жду реакцию мамы. Она неожиданно для меня говорит: «Он правильно поступил, а опозорил себя и нас ты сам своим стяжательством». А я-то думал, что мама для того, чтоб драть за уши да шлепать. Это второй случай, когда мама защищала меня. Послали меня как-то проводить девушку в соседнее село, дошли до развилки. Я продолжаю путь по тропинке, что сокращает дорогу на километр. Она не хочет идти по тропинке, только по проселку. Я тащу ее за руку, показываю, что мы уже почти дошли - крыши домов видны. зачем же нам круговая дорога? Много времени спустя я узнал, что появление молодых людей разного пола в укромном ивняке, через который проходила тропинка, считалось зазорным. Не успел я рассказать маме, почему поздно вернулся, как заходит мать этой девушки с жалобой, якобы я умышленно тащил ее дочь в ивняк. Мама, не дав ей договорить, сказала: «То, о чем вы думаете со своей дочерью, у него и в мыслях не было. Нечего баламутить моего сына». Но не всегда мама была такая добрая. Иной раз потянет за уши - и не поймешь, за что. Приехала как-то к нам старая бабка, наша дальняя родственница, в субботу «на баню». Угостила нас сладостями и спрашивает: «Ну как, маму слушаетесь?» Рассказали бабке, что мы-то слушаемся, а вот она не лишает себя удовольствия лишний раз шлепнуть. На что бабка ответила: «Ничего, от маминого шлепанья не бывает больно, да и быстрее подрастете». У моего отца был совершенно другой метод воспитания. Как-то дошло до него, что старший сын курит. Собрал он всех детей, завернул в обрывок газеты солому в виде большой сигары, повесил на потолке и велел нам. как только зайдет Серго, хором кричать: «Господин Серго, сигару не желаете?» - и показывать на потолок. И вот идет домой Серго, ничего не подозревая, посвистывает себе: видимо, доволен сегодняшней игрой в кости с друзьями. Отец выглянул в окно, скомандовал: «Готовность номер один!» - и пошел на кухню. Открывая двери, Серго сразу почуял что-то неладное, но мы, не дав ему ни секунды на размышления, хором прокричали: «Господин Серго, сигару не желаете?» -и указали на потолок. А «господин Серго» после этого никогда больше в своей жизни не взял в руки курева. Я общался с замечательной семьей, четой медиков - терапевт и гинеколог. С ними жила бабка - начитанная и властная женщина, но с чувством юмора. Зашел как-то к ним. На мне был пиджак в клеточку, цветастая рубашка и красный галстук. Она посмотрела на меня и спрашивает: - Радуга? - Какая радуга? Больше месяца дождя не было ! - Подойди, посмотри, - говорит она. Я подхожу к окну. -Не туда! И показывает на противоположную стену. Я повернулся, а там зеркало. Меня мгновенно осенило. Развязал я тайком галстук, скомкал в ладони и в карман. - Ну что? - спрашиваю. Она достает из моего кармана галстук. - Век живи - век учись, профессором станешь. (Она любила при случае перефразировать известные поговорки.) А эти молодые люди даже не научились покупать себе приличные галстуки. Вон у Левы около двух десятков этих тряпок - и ни одного приличного. Во время одного чаепития она с похвалой отозвалась о своей невестке. Остальные старушки наперебой начали хвалить своих невестушек. Одна бабка шепотом ей на ухо говорит: «У всех невестки как невестки, вон как хвалят. А я не знаю, что сказать». «Ты тоже хвали!» - так же шепотом ответила она ей. И Левон, ее сын, не оставался в долгу. Он рассказывал: «Когда я окончил медицинский институт, бабушке было шестьдесят лет. Вот уже двадцать лет занимаюсь врачебной практикой и каждый день напоминаю ей, что нельзя злоупотреблять сахаром и солью. В медицине их называют «белой смертью». Она никак не хочет внимать моим советам. Как была сладкоежкой так и осталась. Да и любое блюдо для нее недосолено. Она переживет всех нас!» Левон был общительным, словоохотливым. Пока осматривает пациента, расспросит, какая у него семья, где живут, и, в свою очередь, сам объяснит все о данной болезни, методах лечения, лекарствах. Расположит к себе каждого больного. Он с удовольствием рассказывает о забавных случаях из своей врачебной практики. Пришла на прием старая женщина, понурившись, знобит ее, все лицо посинело. Обхватив обеими руками живот, говорит: - Помоги, доктор! Не могу на ногах удержаться. - Где болит? - Все, все, доктор, болит! - Сколько дней болит? Рассказывай поподробнее. - Да нисколько. Вчера легла спать здорова, нигде не болело. Утром проснулась, да какой там сон - задремала немножко и баста. В девках у мамы с сестрой на печи спали, утром нас мама кочергой будила. А сейчас даже малейший шорох разбудит. Встала, а там гуси «га-га-га» да «га-га-га», тревогу подняли. Покормила гусей, а там уж чабан кричит: «Овес, овес!» Этот басурман уже десять лет у нас, а не может по-человечески сказать: «Овец». Выпустила я овец. Да какие там овцы - две ярки да баран. Осенью барана зарежем на поминки деда. До коллективизации у моего отца бывало по сорок-пятьдесят овец. затем подоила я корову, выгнала в стадо. Пастух говорит: «Надо платить за этот месяц». Я отвечаю: «заплатим, заплатим, не беспокойся». Тут Верка кричит, соседка наша: «В сельмаге макароны продают. Я иду туда, купить тебе макароны?» Я говорю: «Купи. а как же, не каждый же день бывают макароны!» Доктор, а вот говорят, есть страна, где люди каждый день макароны едят. Правда это? - Да, конечно, есть такая страна. Италия называется. - Живут же люди! - воскликнула бабка. - Прихожу домой, а дома ни капли воды. Иду к роднику. а там людей видимо-невидимо, яблоки негде упасть. Что за народ! Как мне нужна вода, так все уже бегут к роднику. - Покороче бабушка, там больные ждут. - Что за люди! Как у меня что-то заболит, так и все хворают. - Ну, покажи, где у тебя болит? Бабка пощупала свой живот, спину, бока и говорит: «А нигде не болит. Никак, ты мне таблетку дал, а я тут разболталась, незаметно для себя и проглотила ее. Не зря же говорят люди, что наш доктор словами лечит». А вот другой случай. Пришел на прием , колхозник, прихрамывая на правую ногу, обвязанную платком, просит справку об освобождении от работы по болезни. Мол, прыгал через канаву, упал, травмировал ногу, не может работать. - Не можешь работать - скажи бригадиру и сиди дома. У нас не практикуется по справке освобождать от работы. Меня обвинят за разложение колхозной дисциплины. - Не бригадир, председатель требует. Хочет послать меня на горный сенокос с ночевкой на неделю. - Надо сначала вылечить ногу. Поговорю по телефону с председателем. А там решим. Осмотрел ногу - ни царапин, ни ушибов, никаких следов травмы. - Полежи там, на свободной койке, пока я выясню. Через несколько минут велел медсестре пригласить больного. - Его не разбудить, храпит во всю. - Тогда вот что - развяжи платок с правой ноги, обвяжи левую ногу и привели его ко мне. Она так и сделала. Прихрамывая теперь на левую ногу, «больной» зашел к доктору. - Ну, какая нога у тебя болит? - спрашивает доктор, развязывая платок. «Больной» понял, что его уличили, выхватил платок из рук доктора и был таков! Веселые люди легко переносят невзгоды и облегчают жизнь окружающим. Часто я общался со старыми большевиками. В живых их в то время осталось всего несколько человек. Это были честнейшие, порядочные люди. Поистине верили в светлое будущее. Ленина просто обожествляли. Многие свои поступки я соизмерял с их мнением. Один из них, Матвей Осипович, жил по соседству. Веселого нрава человек, с юмором. Каждый год 1 января первым приходил поздравить с Новым годом, произнося свое излюбленное: «Сеем, веем, посеваем, с Новым годом поздравляем!»
На торжественном собрании, посвященном 40-летию установления советской власти в Армении, докладчиком был я. Не без ложной скромности хочу отметить, что доклад получился исключительно хорошим. Настоящий шквал аплодисментов не позволил мне произнести заключительную фразу: «Да здравствует Советская Армения!» Не дожидаясь прекращения аплодисментов, я спускаюсь в зал и сажусь. Это вызвало зависть руководящих районных работников, которые также выступали с подобными докладами на предыдущих мероприятиях. Однако мой доклад выгодно отличался от их. Из зала смотрю на своих партийных товарищей в президиуме и в их взглядах вижу злобу и неприязнь ко мне. Это не ускользнуло от Матвея Осиповича. По пути домой он по-дружески заметил: «Эх, нажил ты себе врагов, Макарыч!» - и добавил: «Народная мудрость гласит: отстающего хлещут по спине, а далеко зашедший вперед сам себе разбивает лоб о стену».
***
Повестка лежит на столе. Десятого числа явиться... Накануне прошелся по местам своего детства - попрощаться с Геташеном, Каменкой, мельницей и с детством... Подхожу. Развалины, поросшие бурьяном. Где же ты, моя колыбель. Геташен, открытая душевная рана всех своих бывших жителей? Вот здесь стоял наш дом, в том углу - моя кровать. Кладу букеты полевых цветов на могилы Коблана и Сурена, спускаюсь к Каменке. Безлюдно, тишина. Где твои купальщики - детвора, Каменка? Где твои рыбаки, которых ты так щедро угощала красноперой форелью? Не трех позаимствовать у Лермонтова:
Зачем я не птица, не ворон степной,                Пролетевший сейчас надо мной?                Зачем не могу в небесах я парить                И одну лишь свободу любить?
Через океан в горы помчался бы я. Где льется песнь детства - Каменка моя!
Самая яркое воспоминание - о матери. Стоит она у обочины дороги напротив нашего дома со своим веретеном в конце субботнего дня в ожидании моего появления и, увидев меня, торопится навстречу, не замечая, что нитка на веретене оборвалась, а веретено валяется в пыли. Сейчас кладу цветы на могилу мамы и думаю, кто же благословит меня в путь. Кто будет ждать на обочине дороги? А вернусь ли? Иду к мельнице - ничего не осталось, только нижний жернов сиротливо смотрит на случайных прохожих. И желоба нет. Вода проложила себе новое русло - чистая, прозрачная студеная вода --- и бежит в объятия Каменки. Погладил ладонью шершавую поверхность Жернова, хотел спеть песню о караване - не получилось...
По чужим незнакомым дорогам шагает мой   караван. Остановись, караван, меня Родина зовет!
Рано утром сестра стала укладывать мои вещи, зашла соседка тетя Маша. Взялась помогать, сказав при этом: «Это удел матери». Сложила все. Затем из своей сумки достатка две ученические тетрадки и один химический карандаш. Остальные тетради вместе с письмом завернула и сказала: «Я знаю, мой Колец жив. Ты его обязательно встретишь. Передай ему это, и пишите нам письма». Ее сын Николай Васильев на два года старше меня. Он был призван в начале войны. Вот уже полгода от него не было писем. Все знали, что это означает. Спросила у моего отца, знает ли он, что я курю. Отец молча кивком головы указал на подоконник, где лежали две пачки табака. После войны, вернувшись домой, я решил навестить тетю Машу. Некрашеная поломанная калитка едва держится на одной петле. Недобрая примета. Но я стучу в калитку. Выходит на крыльцо незнакомая старуха. «Где хозяева этого дома?» спрашиваю я. Она рукой указывает в сторону кладбища. Смотрю на крайнее окно. Сейчас откроется оно и высунет голову Коля, сказав свое привычное «Счас! ». Но на крыльце появляется та же незнакомая женщина с конвертом в руке, в котором лежит извещение о героической гибели лейтенанта Николая Васильева. Иду по селу, на дверях домов - большие висячие замки, чего раньше не было. Босоногая девчонка гонит по улице своих гусей в общую сельскую стаю. Новая профессия появилась в селе - пастух гусей, чтобы не только пасти, но и охранять. А то, бывало,  выпустят хозяева гусей на улицу - да и все. Птицы сами идут на пастбище, разбредаются маленькими стаями, пестря на склоне, как клочки облаков на небе. Не ускользнуло от моего внимания отсутствие деревянных лавочек на улице, так сильно притягивающих в долгие ласковые осенние вечера. Прошла мимо пожилая женщина-попрошайка. Это-то в нашем селе?! Нет! Не такое село я оставил, уходя на войну. Да! Кончилась война, а долгожданная победа не принесла людям радости. Оборвалась последняя надежда. Не ждать теперь возвращения живых солдат или писем -только похоронки. Да! Война - это не только многомиллионные жертвы и несметные разрушения. Материальные и людские потери, нанесенные войной, восполнятся, время зарубцует душевные раны людей. Но эти потери - безвозвратно унесенное ветром что-то ценное, сокровенное, нравственное - невосполнимы. Эти мысли навели на меня грусть.
***
Рано утром 10 сентября 1943 года, как было указано в повестке, я являюсь в военкомат, а оттуда нас везут на железнодорожную станцию, и наш поезд мчится на север. Стрелковый полк, в котором мне пришлось служить, был укомплектован призывниками 1924 года рождения. Находился он в городе Сталинири. Ускоренными темпами нас готовили к отправке в действующую армию. Стрельба из всех видов оружия, какие только бывают в стрелковом полку, марш-броски с полным боевым снаряжением. То и дело офицер повторял: «Трудно в учении - легко в бою». А нам бы скорее в бой -освободиться от этого адского труда - учения. И вот наш полк в полной боевой готовности, со всем снаряжением погрузили в поезд. Только утром мы определили, что едем на юг. В то время поговаривали об опасности нападения на Советский Союз Турции. И вот нас везут для укрепления южных границ. По прибытии на новое место дислокации по приказу руководства дивизии, в состав которой мы вошли, полк  построили и осмотрели. Состояние было одобрено. Генерал в короткой речи поздравил с успешным прибытием, пожелал успехов в боевой и политической подготовке и сказал, что день этот объявляется выходным. Один штабной офицер в чине капитана подошел к командиру полка, попросил разрешения обратиться к командиру дивизии и сказал следующее: «Я фронтовой офицер, у меня три ранения, друзья погибли у меня на глазах. Я должен отомстить за свою кровь и жизнь своих друзей, не могу, сложа руки, находиться в тылу!» Весь личный состав был в восторге. Знай наших: мы не жалкие трусы, не радуемся службе подальше от фронта. Симпатии всех были на стороне капитана. Но генерал твердо сказал: «Вы будете служить там, где прикажут». «Мое место на фронте, - резко ответил капитан. – Отправьте, пожалуйста, меня на фронт. Я не буду служить в тылу». Такая дерзость, конечно же, не понравилась генералу. И он резко скомандовал: «Тебя отправим на фронт, только не в чине капитана. А пока возьмите его под арест». Поблизости стоял другой штабной офицер, тоже в чине капитана (мы тогда не знали его должности и фамилии). «Вот так ему и надо», - язвительно произнес он. Неожиданно для меня вылетело из моих уст: «Подлец!» (бес потянул за язык). Командир взвода подошел ко мне и спрашивает: «А что он такого сказал?» Я ему повторил услышанное, на что он одобрительно ответил: «Действительно, подлец!» Командиру полка и всему личному составу явно не понравился приказ генерала. Бойцы стали вслух рассуждать, кое-кто расхаживал между подразделениями. Командир был вынужден строго скомандовать: «Полк! Смирно!» И объявил, что подготовка сержантского состава пока не налажена. Бойцы, которые стоят первыми в отделениях, будут считаться их командирами. Так я и оказался в числе командиров. Намного позже мне было присвоено звание капитана - политработника в запасе. К вечеру командир взвода указал мне на открытую форточку, дал пачку папирос для арестованного капитана, в которую была вложена записка, и сказал: «Надо бросить в окно. Одному идти - будет заметно, иди вместе с отделением, якобы на разгрузку мешков в складе». Я выполнил поручение. Позже выяснилось, что капитан, которого я назвал подлецом, является комсоргом полка. Штабные офицеры поговаривали, что он стукач и сотрудничает с органами НКВД. Слово «подлец» прилипло к нему как прозвище. Солдаты и офицеры нашего полка, да и всего гарнизона, говоря о нем, произносили именно это слово. И не только военные называли его так. Много лет спустя. когда он работал третьим секретарем ЦК КП Армении и по должности курировал силовые организации, выходит из его кабинета ветеран, с размаху хлопает дверью, сердито восклицая: «Действительно, подлец!» Дело было вот в чем. Год назад ветеран обратился к нему с сообщением о том, что недалеко от шоссе Эчмиадзин - Ереван находится братская могила времен русско-турецкой войны. Его хождения по военным комиссариатам и другим подобным ведомствам с целью уточнить дату сражения и другие подробности, необходимые для установки памятника, не дали никаких результатов. Ветеран вынужден был обратиться к нему как к куратору силовых ведомств. «Подлец» благодарит за сообщение и обещает лично заняться. Через год ветеран снова напоминает ему об этом. Он опять обещает лично заняться. Ветеран вынужден заявить. что он уже слышал это, а в ответ получает следующее: «Вы думаете, что нам больше нечем заниматься?» Кстати, сейчас на месте той могилы установлен памятник - невзрачный, не привлекающий внимания прохожих. Сейчас же меня не радуют подобные разговоры.
Наоборот, страшат. Это не страх перед какой-то грозной силой, а скорее боязнь-отвращение к ползучему гаду. Я обдумывал варианты, как выйти из этого каверзного положения, как исчезнуть, сгинуть с глаз долой, но ничего толкового придумать не мог. Вообще, моя идиотская слабохарактерность губила меня. Всегда я избегал конфронтации: авось, образуется, избирал путь наименьшего сопротивления, накапливая обиду до взрывоопасного предела - до тех пор, пока мной не овладевала ярость. Так было суждено, что вся моя жизнь проходила на глазах этого подлеца, моя карьера зависела от него. После войны он становится секретарем ЦК ЛКСМ Армении. Против его воли меня избирают секретарем райкома комсомола - вторым, а затем и первым. Несмотря на его отчаянное сопротивление,  меня переводят на партийную работу. Он скрежечет зубами оттого, что  я становлюсь  известной личностью в республике. То я в системе народного контроля, то в системе народного образования, то собственный корреспондент республиканской газеты. Словом, я вращался во всех кругах республиканской общественности. Параллельно собирается компромат, увеличивается количество документов, разбухает мое досье в НКВД. По каким-то странным обстоятельствам как только добавлялся новый документ, я узнавал об этом на следующий же день, так как работники небрежно выполняли свои обязанности.
К примеру, приведу такой случай. В кинотеатр заходит женщина с плохой репутацией и занимает кресло в ряду, предназначенном для руководства района. Контролер предупреждает ее об этом. Та встает и говорит: «Ах, я попала в «вонючие» ряды!» Эти места в народе называли так потому, что жены районного руководства слишком увлекались французскими духами. После посещения ими кинотеатра всегда оставался ароматный шлейф духов. Эта женщина, заметив меня, обращается: «Извини, браток, я не знала, что ты тоже здесь». И на следующий же день рекомендуют мне на работу фотокорреспондентом известного стукача. Однажды, находясь в гостинице города Степанавана, я застал его во время телефонного разговора со своим «центром». Он сообщает: «Объекты такой-то и №2 находятся в гостинице города Степанавана». Я был уверен, что он имел в виду меня. А кто же второй? Утром выхожу из номера. По коридору идет навстречу та самая женщина. Вот и второй объект, о котором сообщал своим хозяевам мообы узнать об этой женщине что-нибудь существенное, я спросил о ней у своей сотрудницы. Та меня успокоила: «Она ко всем так обращается, не только к тебе». А вот другой случай. Во внутреннем дворе здания ЦК Компартии Армении соорудили несколько дополнительных построек таким образом, что дворик оказался пятиконечным. Когда я впервые это увидел, у меня невольно вырвалось: «Пентагон». Незамедлительно меня вызвали к секретарю ЦК, где напомнили о том, что я коммунист и что мне непозволительно прибегать к таким сравнениям. Естественно, еще одним документом стало больше в моем досье. Подошел срок замены шрифта для типографии районной газеты, но чиновник не выписывает мне новый шрифт - требует сначала сдать старый, показывая инструкцию. В таком случае наборщикам пришлось бы простаивать без работы целый день. Я ему и говорю: «Это же неправильно - руководствоваться устаревшей инструкцией!» А он мне: «Так ведь она действует во всем Советском Союзе». Я в ответ: «Значит, необходимо заменить ее во всем Советском Союзе! Эти меры предосторожности были предприняты в послереволюционный период, когда была опасность использования типографского шрифта для контрреволюционных целей, а теперь, когда всем доступны множительные аппараты, кому нужен этот металлолом?» Эти слова задели самолюбие работника пролетарского происхождения. Он тут же звонит в ЦК партии и докладывает: «Ваш коммунист заявляет, что советские законы неправильны». Опять вызов в ЦК, опять обсуждение, ну и, разумеется, новый документ в моем досье. Для работников народного контроля была организована лекция. Несколько раз лектор упомянул о французской революции. После лекции мой непосредственный начальник, технарь по образованию, говорит мне: «Что за аполитичный лектор. Говорит только о французской революции, а о Великой Октябрьской социалистической революции ни слова». А я ему говорю: «Тема-то какая? К тому же была ли Октябрьская революция великой?» И через час я замечаю, как мой «товарищ» на своих «Жигулях» выезжает со двора КГБ...
***
Итак, меня знают работники комсомольских и партийных органов, сельскохозяйственных предприятий, прессы. Однажды мне звонит незнакомый человек из телефона-автомата: «Считай меня своим доброжелателем. Пока не могу назвать себя. Позже встретимся. Тебя сегодня пригласят в ресторан. Будь осторожен, держи язык за зубами». Действительно, к концу рабочего дня подходит ко мне один коллега и спрашивает: «Ты чем сегодня вечером занят? Может, сходим в ресторан, посидим, побеседуем?» Я не мог придумать никакого предлога, чтобы отказаться, хотя знал, что здесь какая-то западня. Идем в ресторан. После первого же глотка коньяка я почувствовал, что мой язык не подчиняется мне. Помню только, что я отвечал на разные каверзные вопросы о политике, о государственных деятелях. На следующий же день другой коллега заходит в наш отдел с фотоаппаратом и говорит, что приобрел новый фотоаппарат и хочет его проверить в действии. Он улавливает момент, чтобы сфотографировать меня одного. Соединили в одну цепь три звена: «аполитичный лектор», «ресторан», «фотографирование» - и антисоветский элемент налицо. В наш район прибыл новый инспектор госбезопасности. Я имел неосторожность при разговоре с ним упомянуть, что его предшественник был очень грамотным и начитанным человеком. Как потом оказалось, мое высказывание ему не понравилось. После очередных перевыборов в партийные органы коллеги поздравили меня с избранием в члены бюро райкома. Неофициально, по - дружески: «Поздравляем, Макарыч!» Тут подходит инспектор МГБ и говорит: «Поздравляю, сын Маркара», - тем самым давая понять, что «они»-то знают, кто есть кто. В мою бытность редактором районной газеты в одном из выпусков была допущена «политическая» опечатка. В рубрике над разворотом большими буквами вместо «Трудящиеся района ОБСУЖДАЮТ тезисы доклада Первого секретаря ЦК КПСС товарища Н. С. Хрущева» было напечатано «Трудящиеся района ОСУЖДАЮТ... ». Ошибка была вовремя замечена, весь тираж в 1200 экземпляров уничтожен. Но каким-то роковым образом один экземпляр попал-таки в мое досье. Обо всех накопленных документах в своем досье я узнал после успешного развала СССР.

Мне была ненавистна партийная среда. Я любил вращаться среди людей, ведущих богемный образ жизни. Особенно терпеть не мог некоторые высокопарные фразы, часто употребляемые почти всеми партийными лидерами: «Партия тебе доверяет... ». «Партия считает...», «Партия находит нужным...» Или: «кадровая политика партии...». На самом же деле, прикрываясь этими фразами, они диктовали свою волю. В моем случае «кадровая политика партии» означала: «Так желает подлец N»... В трудовых книжках моих коллег из других районов и товарищей по работе моего возраста из нашего района всего по пять-шесть записей, а в моей трудовой книжке - около тридцати: «Назначить...», «Уволить...». «Считаем целесообразным перевести...» и т. д. И все без моего согласия. Таким образом, я побывал на всех должностях в райкоме партии - вплоть до должности второго секретаря райкома партии, на многих должностях в исполкоме райсовета.
Свои обязанности, где бы я ни работал, я исполнял с добросовестностью пионера или скаута.  Мне доставляло удовольствие, когда работа была по душе: редактором районной газеты, собственным корреспондентом республиканской газеты «Коммунист» и т. д. Некоторые мои статьи вызывали широкий резонанс в республике, по ним принимались решения, исправлялись чьи-то ошибки. Однако мог ли я, выпускник зооветеринарного техникума, хорошо работагь на должности
заведующего отделом народного образования, куда меня назначили и я стал популярен также и среди людей самой массовой профессии - учителей?
По каким-то соображениям в республике создали новые административно-территориальные образования - округи. На совещании по этому поводу говорилось буквально следующее: «Это для усиления оперативного руководства районами». Вскоре убедились, что это совершенно лишнее звено, и упразднили их. На совещании теперь уже по поводу ликвидации округов повторяли все те же слова: «Это для усиления оперативного руководства районами». Итак, круг замкнулся. Мне больше не на что рассчитывать. Каков король, такова и его свита. Уместно здесь привести слова шотландского поэта Роберта Бернса: «Король может сделать своего подланного кавалером, маркизом, герцогом. принцем, но сделать его честным человеком выше его власти». Пришлось предать забвению всю эту мерзость и приступить к работе. Я,конечно же, собрав все силы. старался делать максимум того, что позволяли мои познания в этом деле. Я не люблю посредственности - или хорошо, или никак! Поверхностное изучение состояния народного образования в районе позволило выявить два серьезных недостатка. Первый -крайне низкий уровень профессиональной подготовки учителей начальных классов. По-прежнему они обращали главное внимание на второстепенные вопросы: на каллиграфию и зубрежку справочных знаний. Отличником считался ученик, который красиво пишет и знает назубок таблицу умножения. Я готовился выступить на очередном совещании у министра и высказать свои соображения по этому поводу. Второй недостаток - низкий уровень успеваемости учащихся старших классов из-за чрезмерной загруженности домашней работой. Я выступил с докладом на эту тему на собрании родителей самой крупной школы и посоветовал директорам других школ организовать подобные мероприятия.
Приехали ко мне два инспектора Министерства просвещения Армении поделиться с ними своими мыслями по этому поводу. Они, не вникая в мои слова ковырялись в протоколах «О состоянии учебно-воспитательной работы». Нашли «миллион» ошибок, а именно, не по шаблону составленные протоколы и т.д. После их визита начались в районе разговоры о серьезных недоста отсутствии дисциплины в РОНО. Речь шла не о дисциплине в школах среди учеников, а дисциплине именно в РОНО. Поясню. В годы войны был установлен порядок, по  которому учителя, а тем более директора школ во время каникул имели права отсутствовать только  с разрешения заведующего РОНО. Этот порядок по инерции существовал и в наши дни. Я отменил его, заявив, что учителя вправе распоряжаться своим свободным време своему разумению. Это рассматривалось как расхолаживание дисциплины. Совещание у министра просвещения Армении. на котором я собираюсь выступить. Сидящий в президиуме работник ЦК КП Армении шушукается со своим соседом, глядя в  мою сторону. До меня долетают слова: «Форум... экспедиция...» И оба  усмехаются. Оказывается, протокол упомянутого выше совещания, посвящен организации досуга молодежи в районе, где мои слова, «несвойственные комсомольской работе», были восприняты, мягко говоря, иронически.

Это был последний звонок человека-инкогнито: «Вы помните...?» Вот оказывается, мой доброжелатель. «Вы не собираетесь уезжать из Армении?» - снова пауза. Разговор без слов, но многозначительный и предельно ясный. Однако почему работник органа, деятельность которого засекречена, честный, преданный своему делу, строго соблюдающий инструкции и правила своего ведомства, нарушает клятву, рискуя карьерой? Наверное, есть кое-что выше этих условностей, виртуальная сфера выше нравственной категории, сугубо личное - долг сердца! В Крыму проживают мои родственники. С древних времен вместе с греками населяли здешние земли и армяне. Во многих русских источниках Крымский полуостров  называется Приморская Армения. Я рассчитывал здесь обосноваться. Надежда найти покой в Крыму оказалась несбыточной. Выбор оказался ошибочным. Вместо идиллии я столкнулся там с полным хаосом. Опрометчивость в таком деле - плохой советчик. Крымские татары, возвратившиеся из ссылки, куда они бы отправлены Сталиным за сотрудничество с фашистами, учиняли беспорядки, требуя властей Украины объявить Крым татарской автономией.
Итак, выбор сделан. Только в Великобританию - страну с вековыми парламентскими традициями, настоящей демократией, в страну с королевской властью,  которая является стабилизирующим фактором для Содружества и остается притягательной для всего мирового сообщества. Мы, армяне, слова «королевская власть произносим с сердечным трепетом. У нас общенародная ностальгия по королевской власти длится тысячелетиями. Эпитет «туманный» применительно к древнему доброму Альбиону несправедлив -  улыбки его жителей рассеивают туман, делают воздух чистым. прозрачным. Выбор однозначен, безошибочен. Обратной дороги нет. Мосты сожжены.

____


Кто-то насчитал в Армении десять тысяч хачкаров (хачкар - камень-крест -каменная плита с высеченным изображением креста). В подавляющем большинстве это памятники. Многие хачкары до того изящны, что создается впечатление, будто они не высечены из камня, а искусно вытканы умелой рукой мастерицы. Среди хачкаров нет двух одинаковых. Каждый из них уникален,  своеобразен, неповторим. Вот и я соткал уникальный рукописный хачкар, как памятник Геташену своему.