Отрывок из книги

Дачу за Нытвой недалеко от реки Перемки бабушка с дедушкой обустаивали с нуля. Первым был построен забор. Низкий, в половину роста взрослого человека, но аккуратный и тщательно покрашенный в яркий салатовый цвет. Следом появилась беседка: стол и две скамьи под навесом из брезента. После уже дом.
Но до всего этого была высокая трава, нам до макушки, и шалаши. Мы широко разводили руки и хватали траву в охапки, кто сколько сможет, потом связывали верхушки стеблей и пробуривались внутрь получившихся стогов, сминая под собой траву. А потом сидели каждый в своём шалаше, но тут же придумывали бежать на реку, поэтому уже через пару минут неслись по гравийной дороге вниз, мимо зарождающихся то тут, то там бревенчатых срубов и пустых чужих участков, ещё диких и не прирученных.
По пути обязательно застревали на пятачке с родником и плескались в нем, пока кто-нибудь из взрослых нас не спроваживал вон.
Добравшись до реки, мы, как правило, скакали по железным понтонам, потом, напрыгавшись, мчались обратно до родника и там, крутанувшись на развилке, аккуратно спускались обратно к берегу но уже в другую сторону. Там, если идти вдоль реки, метров через двести, была небольшая тихая заводь, окруженная сосновым лесом. А на крутом пригорке - качель из каната и толстой отполированной до блеска палки. Эта качель спровоцировала столько драк, что ни одной из мировых держав и не снилось. Она гордо свисала с мощной ветви, словно ценный трофей. И стоило только на неё заскочить и качнуться, как она возносила тебя над обрывом, за которым широкой лентой скользила в неведомую даль река, а за ней, до самого горизонта стелились поля и леса. А потом нужно было обязательно запрокинуть голову к небу и тонуть взглядом в пушистых облаках, пока не закружится голова, и вдыхать летний воздух - воздух свободы и счастья. И душа порхала и лечилась, очищалась от всех осенне-зимних невзгод. И нужно было запоминать изо всех сил эти чувства, чтобы хранить их потом всю жизнь, кому сколько отмерено, ведь они - та самая копилочка счастья, которую никому и никогда не разбить.


На даче у нас были друзья - мальчишки, Лёшка и Сашка, с которыми мы ходили на рыбалку, бегали за грибами и к реке на качель, рубились в карты, при этом обязательно мухлевали как заправские шулеры.
Они так же как и мы приезжали на дачу с пятницы по воскресенье со своими бабушкой и дедушкой, которые были хорошими друзьями наших.
Лёшка, старший из них, был моим ровесником, а Сашка на два года младше. Несмотря на это, младший вел себя несравненно мудрее и осторожнее брата. У старшего, сколько я его помню, вечно было что-то сломано, вывихнуто или ушиблено до глубокой синевы. В нем слово жил какой-то бесенок, который нещадно втягивал Лешку в переделки разной степени тяжести. И нас кстати заодно.
Одна из этих переделок для нас чуть не закончилась печально. Связана она была с "делом доктора".
Произошло это в то же лето, когда я повторно познакомилась с Настей.

Дело доктора.
Доктор был очень маленьким, компактным, но при этом деятельным человечком. Его присутствие чувствовалось повсеместно: то по близости  мелькали его смоляные усы, хозяин которых активно принимал участие в любом деле, будь то помощь в стройке или разработка санкций против шумных строительных работ, то его высокий громкий голос звучал по соседству. Но даже порой, когда его было не видно и не слышно вовсе, казалось, что затылок жег меткий пронзительный взгляд, прорывавшийся с лёгкостью из-за толстой роговой оправы большущих докторских очков.
Словом, доктор на даче был такой же константой, как число пи в математике. Без него в округе ничего не происходило, так же как без 3,14... не высчитывалась длина окружности.
Его жена, тётя Лиза - высокая и симпатичная женщина, напротив отличалась совершеннейшей незаметностью. Её можно было увидеть исключительно в трех случаях: когда они с доктором на красных жигулях подъезжали к участку, и она выскакивала из машины открыть ворота, когда закрывала их при отъезде домой, и когда мы (крайне редко) вместе с бабушкой заглядывали к ним на участок, чтобы передать что-либо, на что доктор уже успел договориться.
Тетя Лиза, казалось, невыносимо страдала в эти минуты, выдвинутая на всеобщее обозрение. Она неловко улыбалась, оступалась, что-нибудь обязательно роняла, извинялась за неловкость, затем запиналась об собаку и краснела.
Между нами, детьми, ходили две байки. Одна гласила, что доктор - маньяк, который обижает свою жену, и она люто его боится. А вторая была более художественна и заковыриста. Согласно ей, доктор наоборот своим мельтешением отвлекал внимание от тёти Лизы, которая соответственно теперь сама являлась маньячкой, что напрямую подтверждала известная теория, возведенная нами в ранг аксиомы - в тихом омуте черти водятся.
Куда она девала свои жертвы нами тоже было продумано: убиенных съедала их собака. То, что это была шумная маленькая трусливая болонка, наши детские умы ни капли не смущало.
Так вот: "дело доктора" спровоцировал внезапно изменившийся вектор поведения этой пары. Вот еще неделю назад был доктор обычный - шустрый, вездесущий, шумный, а нынче затих, затаился. Вышел пару раз к соседям, с одними посмеялся, с другими поругался и все - исчез за высокой оградой. Зато вечером наружу вдруг выпорхнула тётя Лиза с бидоном малины и жестяной кружкой в руках, а ещё веселой маской на лице и ужасом в глазах, и методично обошла все близлежащие участки, угощая сладкой ягодой всех, кто был на месте, и громко сетуя на предсказанную метеорологами ночную грозу.
Ночью и впрямь разразилась знатная непогода, с громом и молнией. Мы с Катькой сидели, укрывшись одеялами, и под тусклый свет фонарика рубились, тихо переругиваясь, в карты. Дом доктора тоже не спал - в окнах второго этажа виднелись отсветы лампы. В районе двух ночи из-за докторской ограды под шумный ливень выехала серая газель, затем ворота закрылись, а ещё через десять минут дом погрузился в темноту и слился с ночью. Такого щедрого подарка для детской фантазии от доктора мы никак не ожидали. Поэтому карты единогласно были отодвинуты в сторону, а в почётный пугающий статус маньяка были на этот раз возведены оба - и доктор, и его жена. Мало того, теперь они участвовали в подпольной преступной организации по торговле органами. Получалось, что тётя Лиза производила первичную маньячную деятельность, доктор вырезал печень, почки и сердце, а после, с помощью своих пособников вывозил в город и продавал на чёрном рынке.
Наутро мы пересказали в красках и неожиданных подробностях все фактические события и новые теории ребятам. Поскольку было воскресенье, мы решили провести тщательное расследование в следующие выходные. Но в следующие выходные мероприятие вновь было перенесено на неделю, так как к доктору на участок завезли небольшой сруб и там активно велись работы.
Но вот наступил вечер очередной пятницы, и мы, собравшись вчетвером в нашей беседке: я, Катька, Лёшка и Сашка, начали разработку плана по разоблачению доктора. Было решено в субботу ближе к полуночи,  пока наши прародители будут играть в "козла", вооружиться фонариками и проникнуть за высокую докторскую ограду по соседской поленнице на вожделенный участок, то есть место преступления, и выяснить раз и навсегда что скрывает от нас загадочная докторская чета.
Сначала все шло гладко: бабушки и дедушки азартно играли в карты на лешко-сашкиной веранде. Мальчишки бесшумно выскользнули со своего участка, где мы с Катькой поджидали их. Тут же выяснилось, что наш фонарик для миссии слишком слабый, а у ребят вообще закончились батарейки, и они взяли спички. Поэтому мы отправились к нам на участок мастерить факел. Взяли в сарайчике детские грабли, затем откопали у бабушки в ветоши отрез старого дырявого махрового полотенца и намотали на черенок. Потом Катька вспомнила, что полотенце следует намазать жидкой смолой, коей у нас не было, а потому в ход пошло ароматное подсолнечное масло.
Когда все приготовления были окончены, мы неумолимо направились к докторскому участку. В окнах его двухэтажного домика было темно, доктор спал, не подозревая о грядущей облаве. Думаю в последствии он сильно жалел, что судьба и профессия наделили его особенностями жаворонка, а не совы. Возможно, и вовсе доктор стал первым человеком, сожалеющим, что ни он, ни его жена не страдали бессонницей.
Так или иначе мы смогли тихо взобраться на поленницу. Осталось с неё перемахнуть через двухметровый докторский забор. Для этого нужно было развернуться лицом к ограде и держась за верхушку аккуратно соскользнуть вниз, повиснув на пальцах. После этого разжать руки и через полметра приземлиться на ноги. Тут начались сложности. Все ребята успешно проделали вышеописанный трюк, а вот я трусливо зависла на вершине поленницы. Всегда боялась высоты. Собственно, до сих пор боюсь и благополучно избегаю любых поводов для страха. Но в ту памятную ночь, стоя на четвереньках поверх шатких поленьев, он явился ко мне во всем своём неотвратимом могуществе. Ребята уговаривали меня, потом шёпотом ругались, пытались давать чёткие инструкции и обещания благополучного поиземления. Ничего не работало. В итоге Катька, взобравшись по плечам Лешки наверх безжалостно столкнула меня вниз в руки ребятам. Короткий визг огласил спящую округу. Мы затаились. Минут десять сидели, съежившись под забором, и ожидали облавы на наши дурные головы. Но доктор спал крепко, на свое несчастье.
- Пошлите уже! - прошипел Лёшка. Шило, прочно засевшее в пятой точке, нещадно тащило его вперёд, на встречу приключениям. И нас впридачу.
Мы плотной кучкой потрусили за другом.
На тёмном участке сразу за домом прямой линией росли кусты смородины, а за ней виделся остов нового квадратного сруба,  совсем небольшого, два на два метра от силы и высотой в наш рост. Мы облепили его со всех углов и неловко вскарабкались по выпускам наверх. Лёшка с Сашкой уселись на верхних бревнах и уставились вниз.
- Ничерта не видно, - констатировал спокойно Сашка.
- По-моему, там крышка, - прошептала Катька.
Я поднялась совсем немного, и на логтях повисла на срубе. Действительно, казалось, будто протяни руку вглубь и заденешь какой-то настил.
- Давай сюда спички, - скомандовал брату Лёшка. Затем что-то чиркнуло, коротко вспыхнуло, и на обмотанном вокруг черенка грабли полотенце мягко засветился огонёк.
Я подползла на логтях, упираясь ногами в стыки бревен, к Лешке. Огонёк тем временем активно набирал силу. Ещё минута, и наш факел разгорелся на славу.
- Копец, он яркий, - проворчал Сашка, - сейчас нас увидят точно, всем на яблоки достанется.
- Смотрите, там люк! - Воскликнула сестра.
Я посмотрела вниз и обмерла. Внутри сруба, на полметра ниже, действительно виднелся настил, в центре которого был установлен люк. На люке стояло наполненное до краев ведро. Я задохнулась. Внутри все вопило об опасности. В глазах потемнело, грудную клетку сдавило. Тело онемело. Я хотела кричать, звать на помощь и бежать прочь, к бабушке и дедушке, и просить спасти...спасти нас...
- Нужно посмотреть, что внутри, - донесся через звон в ушах голос Катьки. - Отодвиньте ведро.
Закряхтел Сашка, скрипнули визгливо сначала ручка ведра, а затем петли люка.
Я не могла шелохнуться. Казалось сердце бьётся набатом, будто возвещая о беде, о чёрной чуме как в страшных книгах, о неминуемой гибели. Ещё секунда...
И тут я увидела, как Лёшка, осторожно держа самодельный факел над срубом, переносит ноги внутрь, на доски. В этот момент голове что-то взорвалось, боль пронзила меня до кончиков палцев. Я разжала руки, судорожно вцепилась в полы лешкиной ветровки, и с отчаяным воплем: "Все вон!" рванула его на себя, прочь от люка. Мы кубарем рухнули вниз на траву. Только пылающие грабли мелькнули над нами и исчезли в недрах злополучного сруба.
Потом я увидела, казалось, впервые в жизни обеспокоенное лицо сестры надо мной. Рядом стоял на коленях Сашка и состредотрченно лупил меня по щекам. Я кое-как отмахнулась от него и тут же тощие руки сестры потянули меня к себе и обняли.
- Ты чё? - завозмущалась я вяло, высвободилась из неожиданного плена и тут же получила по лбу.
- Дура! - вынесла вердикт Катька и вытерла мокрые глаза.
- Идиотина! - восхищенно сказал Лёшка, потирая бок.
- Придурки, сруб-то горит, - удрученно поговорил Сашка и нервно хихикнул. - Бежать-то будем? Хотя вы, девки, так орали, что можно уже не стараться.
И правда, сруб занялся огнём. Или огонь срубом.. Было уже неважно. Огонь уверенно пробирался сквозь бревенчатые зазоры, где был понапихан сухой мох, и озарял злополучный участок.
Доктор наконец-то проснулся и уже несся с криками нам навстречу. Со стороны улицы тоже стало шумно.
Огонь в итоге общими усилиями потушили. Нас конвоировали по домам.
А вот доктор все же был рассекречен.
Оказалось, что он пробурил у себя на участке сважину и установил насос. А чтобы скрыть свое сокровище, построил вокруг небольшой сруб. Сделал он все это втихушку, как выяснилось, потому что с одной стороны хотел, чтобы вода была под боком, а с другой, совсем не желал  чтобы кто-то просился и ходил к нему с вёдрами. А то, что соседи планировали вскладчину пробурить одну скважину на 6 участков его не устраивало, так как тут либо ему с вёдрами ходить далеко будет, либо к нему будут нахаживать. Сказать же, что он хочет себе отдельную скважину, доктор побоялся, так как отделяться от коллектива категорически не хотел.
- Нет, Сережа, ну ты представляешь, - удивлялась бабушка, - это он потратился на скважину себе, ещё и со всеми вскладчину хотел буриться. Во чудак!
Нас конечно поругали, но больше все же расспросили что да почему, и прочитали нотации. А вот Лешке и Сашке досталось крепко, так как в воскресенье на дачу приехали их родители. И они уже не стали разбираться, дали нагоняй и отправили полоть грядки. Доктору хотели компенсировать затраты на сруб, но он отказался, сгладив этим свой поступок и был обратно допущен в общий коллектив.
- Чего с тобой случилось то? - спросила потом Катька, когда в воскресенье мы собирались ехать в город.
- Не знаю, - призналась я. - Страшно стало. Все вертится что-то в голове. Знаешь как со снами бывает. Снится что-то страшное, потом просыпаешься в ужасе и пока с мыслями собираешься, сон прячется. И хрен вспомнишь.
- Надо же так заорать было, я сама чуть вниз не грохнулась. Даже не помню как слезла вниз. Ты в отключке полминуты наверно была.
- Да понятно- понятно, - пробурчала я потирая красные щеки. - Сашка блин...
И чего я вчера так испугалась, почему такой ужас настиг, будто дежа вю, я уже не помнила. Но видение это серым пятном вгрызлось в память и уже не отпускало. Что-то пронеслось вчера в воспоминаниях, что-то важное, от чего нельзя было просто сидеть, ждать, жить спокойно, нужно было бежать, делать,  рассказать. Но что?
Именно после этой истории я месяц мучилась с горлом, а именно - не могла проглатывать пищу. Приемы пищи стали для меня страшным мучением. Усугублялось все тем, что мы гостили в тот август у бабушки, для которой откормить тощих внучек было делом чести. Однажды мне даже пригрозили больницей и уколом, на что я согласилась с надеждой и радостью, так как большего мучения представить было сложно. Взрослые развели руками и отстали от меня. В то время неврозы были ещё крайне непопулярны среди бодрых выходцев из дружного здорового коммунистического прошлого.