Двадцать четвёртая весна. Глава 1 Дубовицкое

          Сквозь полудрёму и сон
          Слышу малиновый звон...
          Это — рассвета гонцы —
          В травах звенят бубенцы;
          Это — средь русских равнин
          Вспыхнули гроздья рябин;
          Это — в родимой глуши
          Что-то коснулось души.
              Поперечный А. Г.

        Утро на озере тихое. С востока в небе расстилается малиновый румянец — просыпается солнце, гладя лучами зелёные макушки осин. Птицы ранние звонко пробуждают округу —   длинную водную гладь озера Кувшинова. Зелёным узором окутала водную гладь ряска. Не шелохнутся высокие камыши. Жёлтым огоньком всходит солнце, греет без жара, ласково, медленно поднимаясь в голубую, без облачка, высь.
      Стая серых уток-чирков промелькнула над водой и ловко скрылась за противоположным береговым холмом. Кружат речные чайки, мерно взмахивая большими крыльями. Подлетят к воде, схватят рыбёшку, отлетят на расстояние, снова вернутся. Цапли же затаились у береговых кустов. Длинным розовым клювом хватают рыбу, длинная и шея их, и крылья, и на солнце оперение их кажется ещё белее обычного. Живёт ещё здесь птица, оперение которой напоминает белоснежное венчальное платье — белый наряд диких лебедей. Нет на свете прекрасней его, благородного белого лебедя.
      Слева озера крутой подъём к погосту, где стоит в запустении старинная церковь Казанской Божьей Матери. Справа Дубовицкое — в старину знатное, ныне же небольшое село, с прекрасными полями его, длинными лесополосами, озером Кувшиновым. Бог даст ещё, оживёт село, поднимется, чувствуется душе тут святая тишина и Богородичное покровительство.
       С первыми петухами направляются к погосту две фигуры: женщина с девочкой. Издали заметны белые косынки их. На хрупких плечах тяпки или сечки, в руках по-хозяйски сложены запылившиеся мешки. Идут потихоньку вдоль огородов, щурясь на ласковое, тёплое солнце.
       Не назовёшь пока что Ольгу Дмитриевну бабушкой — среднего роста, с густыми вьющимися прядями волос, выбивающихся из-под косынки. Продолговатое свежее лицо, продолговатый аккуратный нос, на розовых тонких губах, как бы извиняющаяся улыбка. Приятной наружностью своей Ольга располагала к себе. Печально лишь выражение больших глаз её, грустно смотрящих из-под серых бровей.
       Вот глаза, а точнее их цвет, не давал покоя Анютке — внучке Ольгиной сестры. Иногда, цвет их кажется серым, иногда карим, а иногда зелёным. На вопрос Анюты о цвете Ольгиных глаз, Ольга Дмитриевна улыбнулась чему-то, и заметила Ане, что у неё такие же глаза.
      В больших Анюткиных глазах чувствовавалась  какая-то тайна. Будто и не девочкин взгляд, а как у святой на иконе. Тёмные брови её немного нависали над веками. На пухленьких щечках — румянец. Русая небольшая косичка виднеется из-под косынки. Развивалась куполом голубая ситцевая её юбка. Подходя к Кувшинову, недалеко от плотины Аня первой заметила лебедей: два взрослых белых лебедя, за ними семь сереньких птенцов. Как на картине, величественно плывут по голубой глади, в камышовые тростники посередине озера.
       Заросла осинами и дубравой "Ковалёвка". Такое название эта местность получила, потому что раньше здесь жили кузнецы. Вела на кладбище узкая грунтовая тропа, зарастая по краям высоким бурьяном. Поднимаясь по крутому, трудному пути, Ольга рассказывала Ане, хотя та знала истории своей бабушки, что раньше они тут жили, носили воду на коромыслах по такому подъёму, выращивали скот, пахали землю, но со временем перешли в другое место, Ольге от совхоза дали новый дом в начале села, а родительский дом покосился, зарос. Разговаривать Ольга Дмитриевна не любила, если заговорит звонким голоском, то кратко, и запомнить можно каждое слово её, — всё понятно и просто. Речь её, добрую, как у церковной матушки, хотелось слушать и слушать.
       Заросший ковылём купол дубовицкого храма виден почти со всех сельских сторон. На века ведь был построен храм из красного, старинного кирпича. Кирпичное и побеленное по кладке здание к настоящему времени сохранило лишь главную его часть. Помещение храма со скошенными углами и парусами при переходе к завершенному куполом барабану соединялось тремя проемами с алтарем и одним с трапезной. "Не сохранили мы свою святыню", — горько замечали сельчане.  Ещё до войны выносили иконы, сбрасывали в овраг, вывозили колокола, опустошая, разбомбленную в войну звонницу. Входя на кладбище, Ольга благоговейно перекрестилась, примеру её последовала Анюта, поклонившись на четыре стороны.
—К кому пойдём, Оля?
—В церковь сначала, — тихо ответила Дмитриевна.
      Ей нравилось, что Анютка называет её "Оля," хотя находились и недовольные этим, при последних Аня называла её "тётя Оля", если же они были вдвоём, то по-имени или "моя золотая".
      Внутри убранство церкви таково: справа на рядах кирпича, принесённые старинные иконы — святителя Иоасафа Белгородского, Богородичные, "бегство в Египет", киоты которых украшены искусственными небольшими цветами.
      В середине храма школьная облупившаяся парта, на которой лежит икона "Казанская." Слева несколько школьных стульев, сложенный ряд красного нового кирпича. На землянном полу, подле входа, пробивалась молодая крапива, возле же стен снаружи много растёт обжигающих её кустов.
      Высокие арочные от пола до средины храма окна были голые, слева на третьем окне из чугуна были ещё сохранены крестовые узоры. Фрески на стенах видны плохо, хорошо заметны одежды святых, но угадываются Евангельские события. Напротив входа —Преображение Господне, справа Вознесение, слева стёрты изображения святых апостолов. В стёртых ликах чёрные следы пуль — память о безбожном лихом времени. Под куполом ворковали голуби.
      Вместе с Анюткой, Ольга, прочитав "Отче наш," пошли убираться на могилках.
—На клиросе деды пели, — заметила она Ане.
У ограды произнесла: дед — кузнец — сам ограду делал.
—А крест?
—И крест.
      Узоры креста, словно говорили о золотых руках дубовицкого мастера. По бокам крест пронзили две стрелы. Сам крест из тонких металлических линий, плавно выводящих форму распятия. По ограде вверх направлены маленькие выточенные наконечники. Прохладой покрывала ограду тень соседней кудрявой берёзки — белоствольной и молодой.
       На обратном пути, возле озера, громко гоготали гуси, вытянув шеи, и хлопая крыльями, провожали домой наших тружениц. В воздухе стояла духота, накалялись на солнце пожухшие высокие травы.
      Во дворе звонко кудахтали куры, важно вторили им петухи. Завидя хозяек, квакушка перелетела забор палисадника, подзывая рябеньких цыплят к крыльцу. Присев на лавку, Ольга насыпала пшенца на грунт, зовя их "кура, кура."
Анюта натёрла курам белых сочных кормовых бураков, налила свежей воды в куриные сковороды.
      В обед поевши красного борщеца, Ольга пошла в залу, а Аня к бабе Мане в спальню. Взяв двух старых людей "с горки," мать и тётю Маню, Ольга Дмитриевна досматривала за ними: накормлены, в чистом, спокойно жили на старости пережившие войну сёстры. Вместо двух, осталась теперь одна. Присев на пустой кровати, Аня смотрела на бабу Маню. Последняя не спала, приподнявшись, села, сложив больные руки на колени. Белые волосы выбились из-под платка, выцветшие глаза её, казалось, отстранёно смотрели вокруг, шёл ведь ей уже восемьдесят восьмой год.
—Хорошо на белом свете, правда? — тихим безвучным голосом спросила баба Маня. Окончания слов её почти не слышны, так ослаб голос её за последние годы.
—Расскажи про войну.
—Что тебе рассказать? У нас в селе были партизаны,  немцев они постреливали. Вот фашисты и решили: вывести народ за околицу, проехать по селу на конях со старостой, и если раздастся хоть один выстрел, убьют его, то всех расстреляют. Аркаша, наш староста, сообщил об этом партизанам. Они не стреляли. Так он всех спас.
      Помню, я тифом болела, наших немцы из хаты выгнали, меня оставили. Приказывает мне один из них, Ганс, сготовить им поесть, а я думаю: "плохенько моё дело, если что не так — убьют". Говорю ему, что болею, не могу. Гляжу, приносить мне чугунок холодцу. Видишь как, не все звери были и у фрицев.
      Братья Васька и Иван не вернулись с фронта. Один в танке сгорел, другой пропал без вести.
—Хорошая у тебя память, — произнесла Анюта и стала гладить спящего на кровати рыжего кота.
—Не буди его, нехай спит дитёнок, — улыбнулась бабушка Маня.
—Живи подольше.
—Медичка сказала: три года мне жить.
—Чего это три? Тридцать! — шутит правнучка.
—Два прошли, год остался,— указав рукою на тумбочку, сказала — возьми что себе, помру — Ольга всё раздаст.
    Добро её состояло из ситцевых халатов, шерстяных цветастых платков. Красный нарядный Аня себе приглядела, упаковала в дорожную свою сумку.

      В глубине души Анюта чувствовала, что дух человеческий неуничтожим. Ведь для чего же живёт человек, чтобы умереть и раствориться в безконечности времени? Хорошо, кто-то, может, знает умершего, некоторое время помнить будет горе своё, а лет через сорок это поколение сменится новым и новые будут жизни и смерти, и так многие века. Нет, каков же тогда смысл жизни человеческой? Эти вопросы появлялись в сознании Анюты, и она, смотря, на зарю вечернюю, в просторы пшеничного поля, наблюдала за стайками белогрудых ласточек. Удивляясь красоте Дубовицкой, видела в сельском творении природы руку Всемогущего Творца.
      Вечером особо не хотелось Ане в город. Раньше они приезжали вдвоём в Дубовицкое с бабушкой своей, а тут последняя ремонт затеяла, и привезла Анютку сестре на целый месяц.
      В день, когда бабушка Алла уехала, Анютка оставшись с Ольгой и бабой Маней, убежала плакать под навес, где лежала накрытая шифером жёлтая солома. Подле крыльца на столе и чай дымился, а Аня грустит, что бабушка Алла уехала.
—Ты что плачешь? — весело вскрикнула Ольга так, что пропало у Ани всякое желание лить слёзы.
       Пришла квакушка с цыплятами, а Ольга на огороде. Анютка стала кормить пшеном их, отгоняя палочкой кур, норовивших поклевать не им насыпанное пшено. Баба Маня сидела на лавочке, подле крыльца.
—Иди ко мне, посидим, — зовёт баба Маня. Анютка отмахивается, дескать "не могу, занята". Но, прибежит на минутку, засмеется, и снова побежит к цыплятам. Ей нравилось наблюдать за ними. Птенчики не трогают уже пшено, жалобно пивкают, квакушка уводила их в сарай.
       Взлетали на куст сирени старшенькие цыплята, отличались уже молодые петушки. У них, больше гребешок, длиннее перья хвоста и крупнее они курочек. Позже они слетают и идут в сарай на насест. Одна молодая курочка стоит подле куста нахохлившись. Прикрывает глаза и "кашляет".
—Болеет, — сказала Ольга.
Анютка старалась ухаживать: поднесёт к воде — не пьёт, пшено не ест. Подогнёт жёлтую лапку и закроет глаза. Взяла её Аня бережно, отнесла в сарай и посадила в свободное лукошко.
       Жалко Анютке бедную птицу, ком у горла. Но, все болеют: и люди, и животные.
      Скоро привыкнув к Дубовицкому, не хотелось уже его покидать. Баба Маня говорила правнучке:"Хорошо тут, живи у нас". Правда, хорошо, чувствуется порядок и уют.
      Дом кирпичный, в один этаж. Внутреннее убранство его состоит из двух спален, кухни, кладовой, в залу ведёт длинный коридор.
      В коридоре на трельяже перед зеркалом выстлана белая салфетка, где стоят ряд флакончиков-духов, крема, в выпуклой вазе лежат "невидимки", гребень, словом, принадлежности дамского туалета.
      В зале слева диван, справа два окна, выходящих в палисадник, видом на поле. Прямо располагается мебельная стенка. В левом шкафу её располагаются кружки серванта. Позолоченные чайник с чашками. Хороши два фарфорофых слоника. Деревянные монашеские чётки лежат в селёдочнице. На верхней полке — книги. В середине стенки родовые иконы: старинная Владимирская, Спаса, Николая Угодника, преподобного Сергия игумена, вышитая бисером княгини Ольги. Перед иконами на вышитой белой салфетке медный с узором старинный крест и небольшой медный, нательный. Лежат обычный молитвослов и Часослов на церковно-славянском языке. Сохранился старый молитвослов, с объяснениями на русском языке времён Александра Николаевича и страстотерпца Николая Александровича. Ольга хранит его отдельно в белом конверте. Справа в шкафу янтарный красивый корабль с парусом из ракушек, хрусталь, также чудесна пара янтарных лебедей.
       Рядом со стенкой деревянная подставка для цветов, на её столике стоит горшок с красной геранью. На полу лежит яркий, красным узором ковёр. Возле  журнального стола, который окружают пара кресел, лежит ковровая дорожка розового цвета. На салатовых обоях, над креслами, висит картина, изображающая лес.
      В спальне вид из окна выходит на посаженные с краю палисадника кусты малины, на соседний дом и раскидистый высокий дуб. В левом углу в нарядных вышитых рушниках старинная, с церкви икона Спаса-Вседержителя. В центре изображён Спаситель. По краям образа изображены небольшие иконы, изображающие Евангельские события — от Рождества Пречистой до Воздвижения Креста. Рядом написанный по дереву образ Казанской Божьей Матери.
      Стол в кухне застелен светлой скатертью с красными маками, на подоконнике тикают небольшие часики. Из окна видно заходящее за поле и лесополосу солнце.
      В кладовой, слева у окна, стоит стол, на котором стоят кастрюли, на крючке около дверного косяка, висят сумки, тёплые старые пальто, сапоги.  На верхней полке комода стоит пузатый самовар, накрытый платком. Под занавеской в комоде спрятаны ситечки, мука, крупы. На полу на хлопковой ткани лежат собранные помидоры, травы на чай: по-деревенски богородицкая трава или чабрец и багульник.
     Чувствовалось приближение сентября. Вечерело. Полуденный зной спадал. Слышны ласточкины голоса. Стайками они низко кружились над двором. Солнце, завершив дневной круг, заходило за деревья. Темно-зелёной лесополосой они защищают поля от суховея. Колосья пшеницы налились жёлтыми упругими зёрнами. Иногда её покой нарушала стайка вяхирей. При взлёте они громко хлопают крыльями, и в полёте их видна поперечная белая полоска — шеврон на каждом крыле. Вечерняя прохлада наполнила воздух свежестью и особой тишиной, когда позади деревенская работа.
       Слева Ольгина двора — стройная берёзка с кудрявыми длинными веточками. В середине, между огородом и палисадником величественная ель приветливо раскинула зелёные, густые ветви, с которых свисают зрелые шишки. В палисаднике яблонька шелестела листочками, в этом году она усыпана пока ещё зелёными небольшими яблочками. Напротив яблоньки наливалась плодами молодая алыча.
        Вдоль забора цвели по-деревенскому "дикие розы", а по научному названию "мальва". Они высокие и красивые: розовые, фиолетовые, нежно-белые цветы. Смотрели в пшеничную даль хрупкими головками. Пестрела разная зелень.
       В палисаднике напротив окон спальни флоксы — белые и розовые. Подальше флоксов два куста смородины: красной и чёрной. В ряд посажены белые и светло-розовые лилии и темно-розовые цинии. Словно яркий огонёк, вырос темно-красный цветок циний. Возле окон кухни раскинулись два куста можжевельника разных сортов.
        На противоположном углу двора, напротив яблоньки, рос другой смородиновый куст. В линии между этим кустом и яблонькой стоит ряд ульев. Не гудят над клевером пчёлы — укладываются на ночной покой.
         За сараем, где живут куры, располагается большой длинный огород, где посеяно четырнадцать рядков картофеля, грядки моркови, лука, бакши кабачков и дынь.
       В ряд посажены черешни. В конце огорода, возле гаража стоит берёзка — красавица русских сказок. Ветви берёзы касаются веточками земли, гладят муравушку-травку, будто посылают земле поклон. Солнце пробивается сквозь зелень берёзы, согревая землю вечерними ласковыми лучами.
          Куры давно сели на насесты. Квакушка с цыплятами устроилась в уютном лукошке. Даже два петуха, белый и красный, приумолкли и не выясняли отношений. Ольгин двор засыпал. Природа готовилась ко сну. Начинали песню в траве сверчки.
          Ах, как дорога красота русской природы нашему сердцу! Ведь если сказать слово "Русь", тут же нам представятся раздолья полей, синие озёра, леса и просёлочная дорога из далёкого детства, родная дедовская изба и целое беззаботное лето.
       Лучи вечернего ласкового солнца отражаются в окнах, зовут на улицу провести вечер в прохладе луговых трав, где стоит, как в святом месте, благодатная тишина деревенского лета.
       Часто прогуливаются Ольга с Анютой по трассе,  справляют вечерний моцион, любуются замечательным видом и природной красотой.
—Пошли до трассы? — спросит Анюту Ольга Дмитриевна.
       Анюта взяла несколько сушек в карман кофточки. Молча пошли они по широкой дороге, вдоль безкрайнего русского поля к перекрёстку, где за густой широкой лесополосой, садится  солнце.
       Идут неспешно и молчат, будто боясь нарушить тишину. На обратной дороге запели церковные песнопения.
       Осенним пламенем заходило солнце за лесополосу. Алый шар, то пробивался, то скрывался за деревьями. Днём на солнце невозможно взглянуть — бьёт в глаза жаром и светом, а на закате дня оно ласковыми лучами обнимает покошенный луг, ряд белых берёзок-невест и тёмный лес за яром. Концы серых длинных облаков, словно очерчены малиновой каймою. Узором похожи они на лодки или корабли, плывущие по небу.
       На лугу лежат высокие скирды сена. Не слышно никаких шорохов в траве. Только ухнет эхом из леса филин или небольшая птичка пролетит в небе. Сквозь стволы берёз подползает к лугу туман. Белым облаком укутывает скирды, как покрывалом. Оранжевая полоска в небе, расстилаясь всё дальше и дальше, опускается за лес. Солнце становится всё больше и больше, и к описанию его приходят на ум слова "красное солнышко." Сколько веков светит оно над миром и сколько будет оно светить ещё, ведомо одному Богу.
        Слева от яра в небе появились пара аистов. Как же прекрасны эти птицы. Плавно взмахивают большими черно-белыми крыльями и скрываются за лес. Туман покрыл сухие скирды, так что невозможно было чётко определить очертания их. Воздух свеж, пахнет травами. Солнце зашло в большую серую тучу, но не прошёл ещё малиновый румянец вечера.
       Пройдёт время, много будет луговых благодатных вечеров, но ни один из вечеров не повторится и не будет похож на предыдущий. Чудо вечернего заката за выкошенный луг останется воспоминанием о дорогой русской душе вечерней прелести августовской тишины.
       В сумерках уже закрывали сарай и погреб. Слышны песни сверчков. Солнце скрылось за деревьями, оставив малиновый румянец в небе. Наступала ночь.
       В зале Ольга Дмитриевна на коленях долго молилась пред иконами, Анюта притихла рядом. Тихонько повторяла "Боже, милостив буди, мне грешной." Ветер колыхал занавески и свежий воздух ночной доносил запах луговых трав.
       К Преображению приехал Николай — Дмитриевны сын, тут же сбежались племянники-ребятишки, внуки Ольгиных сестёр. Уважают его, а он — сама доброта к детям. По-особому он любит Анютку — единственную крестницу, хотя и не выделяет из ребят. Привёз и бабушку Аллу за Аней. Погода стоит жаркая.
      Вечером, набрав машину нашего народа, поехали купаться на Чиркину речку. Пшеничные, ржаные поля мелькали в дороге, виднелись с востока меловые далёкие горы. Речка была спрятана за крутым берегом. Справа на столбах высокий каменный мост. Водица чистая, каждый камешек виден.
—Водичка, водичка, умой моё личико,—приговаривает Анюта.
     Плескались, как лягушата младшие ребятишки. Бабушки степенно плавали, но Коля несколько раз нырял, прыгая с моста.
—Давай, наперегонки, — предложила Аня Павлику.
     Поплывшие, как бы вместе, Паша остался у берега, а её понесло течение к середине, на глубину, а потом напал страх. Аня тянется носками до дна и не достаёт. Крутит её всё дальше водоворот, плещется уже по уши в воде. Хочет громко крикнуть "помогите," а горло пересохло, только хрип изо рта. Смирившись, опустила она голову под воду: развеваются зелёные водоросли, стайки мальков снуют по дну, розовые камни — большие и поменьше видны ей. Пропала тревога, тишина и особый покой в душе."Умираю",— в голове мысль её. "Есть у человека Ангел-хранитель", — вспомнились слова знакомой. Просить только помощи нет соображения, немота. Вдруг, кто-то схватив её, поднял на воздух, кинув к Ольге.
—Испугалась? Плыви ко мне.— улыбнулась ей та.
      Николай, оказывается, с берега прыгнув, схватил Анюту за волосы, вытащив со дна. "Моя золотая, бабушка до сих пор, наверное, не знает", — через годы скажет Ольге Анюта. И, правда, откуда знать ей, стоит отвернувшись, любуясь бело-розовыми кувшинками, всматривается в необъятное русло Чиркиной реки.
       На Преображение Ольга взяла с собой Анютку "в храм", небольшую молельную хатку, где собирались немногочисленные бабушки и приезжал старенький священник. Раньше Анюта заходила с бабушкой своей поставить свечи в храм, но не была никогда на Литургии. Успев прочитать у Ольги книги "Закон Божий", и "Евангелие", уже кое-что понимала.
      Приехал батюшка, стали служить. Теплились лампады перед иконами. Лики святых смотрели с любовью. Во взгляде их читала Анюта сострадание и доброту. Всматриваясь в лик Царицы Небесной, в очах Её, прочитала похожее выражение скорби, какое не раз замечала в Ольгином взгляде. За окошками шепчутся листвою деревья, приветливо светит солнце. Читают молитвы, поют стихиры.
      Причастившись, после службы, на душе у Ольги Дмитриевны и Анюты праздник, идут, и с чистым сердцем, напевают "Преобразился еси, во славе Христе Боже наш".
       В голубом небе плывут белые ватные облачка и кружат белогрудые ласточки. Николай — подтянутый, голубоглазый, высокий, с загорелым вытянутым лицом, в солдатской зелёной поношенной блузе, очень походил на молоденького солдата. Хотя служил он лет десять назад. Неженатый, шёл ему тридцать второй год. Улыбаясь, встретил наших молитвенниц возле гаража — косил во дворе и вдоль забора. Редко он позволял себе отдыхать, находились хозяйские дела.
      Провожая сестру и Анютку в город с Николаем, Ольга долго стояла у калитки, крестила машину всё дальше и дальше удаляющуюся, а в ней уезжающих гостей, дорогих её любящему сердцу.