Розовый фламинго. Неоконченная повесть

Повесть(16+) о трагической ошибочности любого предположения.
(Любые совпадения случайны.)
* * * * *

1-я глава "Лариса".

Белые ночи уже миновали, предутренний туман сглаживает очертания города, и набережные Мойки и канала Грибоедова становятся почти неразличимы: те же серые громадины домов, та же мокрость асфальта, запах канализации от воды и кошачьей мочи от парадных, шорох редко проезжающих автомашин и гулкость шагов на мостах. Лариса вновь и вновь круг за кругом, до изнеможения, идёт привычным маршрутом. Иначе не уснуть!..
Стоит опустить голову на подушку – как в воспалённом мозгу всплывает один и тот же вопрос: «Почему всё так сложилось?»; и вновь хочется бежать куда-то прочь, то ли из уютного мирка, то ли от воспоминаний, то ли от самой себя! И так хочется найти виновника «счастья одиночки»…

Лариса родилась на окраине Ленинграда, которая больше походила на рабочий посёлок. Мать работала в ремонтном депо на покраске вагонов электричек. Надышавшись растворителей, кислот и эмалей, как правило, соображала туго. Туго соображая родила дочь – не сообразив, что ребёнку нужен и отец. Туго соображая, что кроме одежды и еды ребёнку необходима защита от «прозы жизни», не заметила, что для единственной дочери стала абсолютно чужим человеком. Потому ребёнком Лариса познавала жизнь самостоятельно «на вкус»,  и дружба со сверстницами оказалась предательски кислой, внимание мальчиков – тошнотворно-сладким, доверие к учителям – горьким. Подростком Лариса предпочла прятаться от пугающего мира за книжные страницы. Большую часть времени проводя в библиотеке, школу Ларка закончила более чем хорошо, и когда встал вопрос «Что делать дальше?», неожиданно и в то же время предсказуемо поступила на вечернее отделение исторического факультета университета, учиться в котором мечтала пожалуй полстраны. Хотела стать историком, археологом или учителем? Нет, просто хотела уйти хотя бы разумом как можно дальше от реалий и принципов современности. Похвальное желание работать днём быстро улетучилось – дорога от дома до университета и обратно занимала слишком много времени. И потому, смирившись с материнскими попрёками куском и уже к двадцати годам устав от безысходности, Ларка плыла по течению, не задумываться – в какую сторону. Хотим или нет, но мы все в большей или меньшей степени, пусть и не явно, копируем своих родителей.

Когда Лариса перешла на третий курс, мать получила ведомственную квартиру в старом фонде на Петроградской стороне, и потребовались деньги на ремонт и благоустройство, а следовательно – работа для студентки-вечерницы, теперь живущей в пяти троллейбусных остановках от университета. Недалеко от здания исторического факультета на гранитной стене высокого крыльца Академией наук прочла Ларка машинописный текст объявления «Требуется курьер», с уточнением фломастером – «шлюха». Что это именно «уточнение», тогда девушке и в голову не пришло – было похоже на чью-то пошлую шутку...

За тяжёлой дубовой дверью, укрытой белоснежной колоннадой, оказалась крутая мраморная лестница, покрытая ало-зелёным ковром и упирающаяся в знаменитую ломоносовскую мозаику «Полтавская баталия». Именно она и покорила юное сердечко будущего историка, жаждущего общества «мужей высоких дум»! И тонкую, как тростинка, девушку, с мягкими локонами отливающих золотом волос и грустными серо-голубыми глазами, взяли на испытательный срок в два месяца, указав на рабочее место в «приёмной» – диван медовой карельской берёзы с вишнёвым сукном пружинного сидения. Кроме этого старинного дивана, с накладками подлокотников в виде бронзовых львиных морд, под огромной хрустальной люстрой, свисающей с вычурной лепнины потолка, вероятно ещё со времён постройки самого здания жили, другого слова и не подобрать, два монументальных дубовых стола. За ними в креслах, в стиле упомянутого дивана, восседали две строгие дамы-референты, неприязненно поглядывающие друг на друга из-за бронзовых чернильных приборов, каждый в четверть стола. Один – группа римских воинов в доспехах, повергающая оголённого варвара; второй – свора гончих, вцепившихся в раненого копьём оленя. Два высоких окна выходили во внутренний дворик с запущенным садом; оттуда солнечные лучи, наполненные танцем пылинок, строгой геометрией ложились на огромный местами уже лысеющий ковёр.

Этот «казённый» интерьер мог бы легко поспорить со многими музейными залами, и Лара неожиданно вообразила себя причастной к высоко духовным, возможно даже историческим событиям, что «осветят негасимым светом всю её дальнейшую жизнь»! Так оно и случилось, в части «освещения всей жизни», но отнюдь не высотой духовности, а горестной заурядностью, которой многие юные фантазёрки способны избежать...

Почти неделю Лариса с книгой или конспектом в руках просто сидела на «своём» диване под молчаливым вниманием неулыбчивых дам-референтов, вполголоса отвечавших на телефонные звонки и перекладывающих бумаги на своих столах справа налево и обратно; лишь несколько раз отнесла стопки рукописных текстов в машинописное бюро и пару раз сходила в удивительно недорогой буфет, с расценками студенческой столовой, но с совершенно иным качеством кушаний и сервировки – льняные скатерти и тонкий фарфор, мельхиоровые столовые приборы и хрустальные вазочки с букетиками свежих цветов. Но более изобилия и изысканности буфета застенчивую девушку поразили странно-любопытные взгляды вкушающих замысловатые яства. Чувствуя себя «не в своей тарелке», Лариса утратила и аппетит, и желание завести с кем-либо не только знакомство, но и просто разговор.
Однако неделя необременительной трудовой деятельности пролетела незаметно, и Лариса осталась равнодушна к известию, что пятница – короткий день, но была заинтригована явным волнением дам-референтов в связи с возвращении из международной командировки «академика»...

Академиком оказался полноватый лысеющий мужчина далеко за пятьдесят, в щегольском костюме-тройке и пёстром шейном платке вместо галстука. Он, не отвечая на расшаркивание своих референтов, пружинистым шагом почти пересёк приёмную, не замечая вставшую в приветствии девушку, но, на знак одной из дам, вдруг остановился и резко развернулся на каблуках. Пару минут, заложив руки за спину и покачиваясь в лакированных туфлях с каблука на носок и обратно, оценивающий, словно покупатель на рынке, рассматривал заалевшуюся смущением хрупкую девушку. А дамы подобострастно улыбались, в полупоклоне замерев возле своих столов. Ничего не сказав, лишь гордо вскинув подбородок, «оценщик» проследовал в свой кабинет, который оказался через небольшую комнату за дверью, противоположной входной в приёмную. Следом за ним почему-то на цыпочках проследовала одна из дам, а через несколько минут со слащавой улыбкой выглянула из полуоткрытой двери и поманила пальцем Ларису, которая догадалась, что её зовут знакомиться с шефом. Так оно и оказалось, почти!

В небольшой комнате между приёмной и кабинетом «шефа» женщина поправила подвернувшийся воротничок платья Ларисы и виноватым тоном, словно вынужденно говорила о чём-то неприличном, произнесла шёпотом:
– Милочка, этот кабинетик будет твой, если понравишься Академику.
– Понравлюсь? – Лариса непроизвольно провела ладонями по юбке голубенького ситцевого платья, вытирая вдруг взмокшие ладони.
– Вам надо лишь быть послушной, – дама открыла высокую дверь, изнутри обитую бордовой кожей, и сделала шаг в сторону.

Лариса вошла. Высокие окна пряно пахнущего кабинета – паркетной мастикой, пылью старых книг и дымом сигар, – выходили на набережную. Искрящаяся Нева, здание Адмиралтейства на том берегу и синева неба, полускрытая волнами «французских» штор. Возле окон, на небольшом пёстром ковре,– пара глубоких кожаных кресел и огромный глобус между ними . Вдоль одной из боковых стен – застеклённые шкафы в потолок, поблескивающие золотом переплётов. У стены напротив длинный мягкий диван и над ним – портреты надменных мужчин в париках. Напротив окон, рядом с изразцовой печью в углу, – огромный стол, заваленный книгами, стопками и стопочками бумаг, захлёстывающими, словно прибой башню маяка, высокую старинную вазу под зелёным абажуром. Перед столом – два мягких кресла с подлокотниками в виде грифонов; за столом – высокое кожаное кресло с улыбающимся Академиком.

– Сразу на диван или пока сюда? – Академик вышел из-за стола и указал пухлой ладошкой на одно из кресел перед столом.
У Ларисы был, вероятно, столь удивлённый вид, что мужчина заливисто рассмеялся, чем заставил девушку смутиться ещё больше.
– Простите, – еле выдавила она, не понимая за что извиняется.
– Ну что ты, голубушка, извиняться должен я! – и вновь рассмеялся, словно шутке, – Ну садись!
Пару минут смущённая девушка и раздевающий её взглядом мужчина сидели напротив друг друга молча. Но вот он чуть наклонился вперёд и, взяв кончиками пальцев край юбки, приподнял её. Девушка прижала руки к груди и, зажмурившись, перестала дышать. В голове, как заезженная пластинка, вертелось «Быть послушной, быть послушной, быть послушной…», а перед глазами стоял вид предыдущего кабинета: окно, выходящее в сад, пальма в кадке и шкаф для верхней одежды, мягкое кресло перед небольшим, словно чайным, столиком с телефоном и современной лампой…
Академик был деликатен – сам расстегнул ремень брюк и, ласково улыбнувшись, попросил лишь потрогать «вздутость». Довольный покорностью девушки, удовлетворённо рассмеялся, и, встав, привёл костюм в порядок.

«Ни перед кем и ни в чём не отчитываешься. Будешь приходить как выспишься, – и, прислонив ладонь к упругой груди совершенно обалдевшей девушки, добавил, – Ты ведь живёшь с мамой? Посоветуйся с нею. Либо твоё место здесь (указал на диван) и в личной приёмной (указал на дверь), или… могу устроить мыть полы в курилке на истфаке. Поезжай развейся! Адрес на конверте, вот деньги на такси…».

Денег было значительно больше, чем стоил проезд на такси, но потрясённая Лариса ими не воспользовалась – по привычке до Екатериненского сада доехала прямым троллейбусом и минут пять до улицы Росси шла пешком как в бреду. Вахтёр, принимая по указанному на конверте адресу пакет с документами, спросил: «У вас всё в порядке?», и Лариса словно очнулась от полу-обморока… В голове зажужжал рой мыслей, и каждая из них жалила своей безысходностью!..

«Тётя, вам плохо? – две девчушки-былинки, явно будущие прима-балерины, выпорхнули из дверей вагановского училища и участливо смотрели на дрожащую под солнцем бледную, словно приведение, девушку, – Кого-нибудь позвать?».
Искреннее сочувствие девчонок и свежий ветер с Фонтанки просушили готовые брызнуть слёзы, спутанные мысли и чувства обрели необходимую стройность. Забыв о лекциях, Лариса поехала домой, решив впервые в жизни посоветоваться с матерью. И на свой болезненный вопрос получила чёткий ответ:
– Соглашайся. Рано или поздно это произойдёт, пусть же не даром! – мать поморщилась, словно от зубной боли.
– А что я скажу жениху? – Лариса задохнуться от обиды.
– А он уже есть? И не факт, что будет! А будет, так непременно девственник!.. – мать криво усмехнулась.
– Но он мне совсем не нравится! – давно сдерживаемые слёзы брызнули, наконец-то прорвавшись!
– Кто не нравится вначале, даст что понравится потом. Мне вот нравился и чё?.. – мать развела руками и окинула взглядом полупустую комнату, – Вот только в жёны не набивайся.

Лариса в жёны набиваться не стала, и «малая приёмная» стал её – уютная келья затворницы. В глубине души стыдясь своего положения, девушка спряталась за маску гордыни – не ходила в буфет, не отвечала на подобострастные или насмешливые улыбки сотрудников и даже ни  с кем не здоровалась, лишь дамам в большой приёмной кивала в ответ. Мелкие поручения, как курьера по записи в Трудовой книжке, обременяли редко; зарплата уходила на нужды матери, а подарки и «транспортные» Лариса оставляла себе; «массаж» со временем перестал вызывать позывы рвоты и уже не казался столь омерзительным, но… Была и неожиданная изнанка казалось бы выгодному положению – любое ухаживание со стороны однокурсников, а больше ни с кем гордячка-Лариса и не общалась, вызывало тошнотворный приступ – мужчины неожиданно стали казаться девушке «все на одно лицо», спрятанное за гульфиком.

В честь успешного окончания университета Лариса получила от довольного своим персональным курьером Академика роскошный подарок – двухкомнатную квартиру в центральном районе, недалеко от дома, в котором он и сам проживал. За счет Академика квартирка была превращена в уютное гнёздышко, куда он частенько заходил просто поболтать, всё реже и реже заглядывая к своей «голубке» под юбку – годы брали своё. По высокой рекомендации Лариса поработала в одном из музеев, потом в паре контор под эгидой Интуриста, затем в школе учителем истории, хотя предлагалось место завуча. Но ничто, как показало время, опрокинутую душу не согрело, а после предсказуемо ранней смерти матери, годы вдыхания ядовитых химикатов не прошли бесследно, Лариса стала сдавать её квартиру и бросила работу вообще. Академик, ставший просто старым другом, вслед за сыном укатил «на постоянное место жительства» в одну из европейских стран. Лариса жила обеспеченно и одиноко, что сначала её радовало, потом устраивало, но к сорока годам вдруг стало повергать в уныние – обеспеченность не столь велика, а одиночество безгранично.

Всё неотступнее женщину стала преследовать мысль, что где-то она свернула на чужую дорогу, что живёт не своей жизнью, что предала себя ту, которой могла бы стать!.. Безделье породило хандру, хандра – желание бежать, а желание бежать – ежевечерние прогулки по кругу: набережные Мойки, канала Грибоедова, Мойки…

* * * * *
Продолжение, 2-я глава "Юлька", следует.