Слишком сладкая история

   Я всего лишь хотела купить конфет, купить конфет, с нугой и орешками! А пишу я в этот тёмный час (здесь других и не бывает), сидя на чердаке чужого дома. Половицы не скрипят абсолютно, — и всё моё передвижение беззвучно, — зеркал и других отражающих поверхностей нет в зоне видимости... как и меня. Я бесшумна, невидима и безмолвна. Почему же ты просто не посмотришь на свои руки, это часть тебя, и ты их увидишь? — спросите вы. Потому что я больше не чувствую их своими, не после того, что я ими сделала. А молчу я по другой причине... Но сейчас не о ней.

   Лавка сладостей в причудливом закоулке с тонкими деревьями, чьи ветви и сучья напоминают длинные, тянущиеся к тебе руки с цепкими пальцами. Всё могло быть и так. Но я шла прямо, сделала два поворота в своём же районе и зашла в супермаркет. Высились полки, снижались цены, повышались скидки, унижались люди, вымаливающие прощение у своих любимых и ненавидимых (это, впрочем, было за пределами магазина, но разве весь наш мир не один огромный прилавок, с людьми по обе стороны и третьими, что прячутся под столешницей, не выдавая истинных целей?). Сахарный отдел, сахар-песок, белый, розовый, лавандовый, рафинад, другой кусковой сахар: в форме сердечек, звёзд и губок, словно ждущих поцеловать чай, в который их окунут. Тростниковый сахар...
– Не достанете ли ту зелёную упаковку сахара с верхней полки, вы такая высокая? – обратилась ко мне некая женщина небольшого роста.
Скажу, что мне всегда льстили такие просьбы и комплименты, даже если просившие такого и не задумывали. Вторая деталь обо мне – я далеко не отзывчивая, не люблю лишние просьбы, намёки на просьбы, всякую мелкую помощь и прочие несуразности. Лучше бы я проигнорировала её и пошла дальше. За проклятыми конфетами.

   Собственно, я подняла левую руку, чтобы взять желаемую дамой зелёную коробку с сахарком, и просительница, надо заметить, была тоже во всём зелёном. На момент злополучная коробка сохраняла прямые углы, была твёрдой, складной и...ну, просто картонной коробкой. Но в следующий миг мои пальцы стали увязать в чём-то не влажном, но и не сухом, не твёрдом и не мягком, не горячем, тёплом или холодном, не таком и не таком... И следом она меня втянула внутрь. Целиком, как миниатюрная чёрная (зелёная) дыра в местном магазинчике.

   Тем не менее, я не чувствовала, что нахожусь внутри чего-то: куда вернее будет сказать, я оказалась вне всего, не испытывая ни удивления, ни тем более шока от случившегося, а уж любопытство моё и вовсе убежало куда-то исследовать новый мир. Так я и сидела, а, может, стояла или вовсе парила в том, что я всё же назвала «почти ничто». «Новый мир» без любопытства исследовать было не очень интересно, потому я решила просто похихикать. Предметом моих усмешек стали бусы. Просто всплыло это слово в голове и казалось таким важным, таким ничтожным, таким величественным! Бусы! Бусы! Бусы...

– В чём причина веселья твоя, скажи, ты же держишь путь в никуда? – и тут я опешила. Уж очень человек, спросивший меня, был похож на моего соседа из второго подъезда. А его стихотворную форму вопроса я пропустила мимо ушей.
– Смеюсь над чем хочу, – резко ответила я, – и что за странные вопросы, какое ещё никуда?
Сосед-не-сосед достал зелёное яблоко из кармана и предложил мне его прочесть. Я всё правильно сказала: прочесть яблоко. Желая назвать не-соседа какими-нибудь хорошим словом, я всё же всмотрелась в яблоко. Взгляд мой попал на слово "падать", оно стало увеличиваться в размерах и словно смещать другие слова, знаки и фразы; они скользили вниз, чуть в сторону и снова вниз, после чего падали наземь. Или что там было внизу.
– Отличный выбор! – констатировал фруктовод. И низ, на котором мы стояли, исчез. Вместо падения я взмыла вверх, а что случилось с любителем яблок, мне неведомо, и пусть так будет и дальше.

   По моём прибытии наверх, названное «почти ничто» начало обрастастать разными подробностями, скульптурами, деревьями и, наконец, высоким домом, – посему я переименовала его во «что-то». «Прочь отсюда! Сгинь, проклятая!», – кричал кто-то, и дом так сжимался и собирался заново, что на секунду я приняла эти движения за вдохи и выдохи. Очередной раз "вдохнув", дом с силой "выдохнул" речушку ругательств и женщину, явно наглотавшуюся воды и плюющуюся серебристой жидкостью. Посеребрённая влага собралась в два гребня и затвердела.
– Бери, пропащая, хоть ты этого и не заслужила! – крикнула мне женщина, бросив один из гребней прямо в руки.
А дальше, а дальше был только туман, долгий, непролазный, оставляющий вопросы без ответа и сам не спрашивающий ничего. После я и обрела себя с гребнем, зажатым до крови в ладони, на чердаке и в темноте. Единственным источником света был стеклянный, орехового цвета глаз в стене. Вот мы и пришли к началу. Или всё-таки концу?

   Я заснула, примостившись на сомнительной , ветхой и узкой кровати, дополненной неожиданно роскошным одеялом, из которого можно месить холмы и горы, создавать заснеженные пещеры (одеяло было белое) и вообще долго не вылезать. Ничего из этого я не сделала. Может быть, через два часа, может, через три, или... никогда? Мы же были предположительно «вдали от всего»? – прозвенел кошачий звонок, иначе не назову: дребезжащее мяу с нотками властности, говорящее срочно идти и делать всё, что тебе велят. Я никуда не пошла, обойдутся.

   Звонок затих. Я заметила что-то белеющее в одном из тёмных углов. Надоевшими бесшумными шагами, — а я люблю стучать твёрдо каблуками, чтобы меня слышали, – я дошла до заинтересовавшей меня белизны: открытый мешок с сахаром. Спасибо, без муравьиного войска в округе. Сахар, снова этот сахар. Интересно, если просунуть руку в него, заберёт ли (как же глупо это всё!) он меня обратно в магазин?

   Но я не успела проверить догадку: меня дёрнули с силой назад. Слов, сказанных при этом, я приводить не буду, но знайте: ответила я великолепно, отразила удар разительно и уверенно. Жаль, это было моё единственное достижение, а тем временем меня грубо усадили на стул и связали. Кляп делать не стали, «никому до этого нет дела, ведь здесь все бездельники», объяснили мне. Фигуры, связавшие меня, ушли, и я осталась наедине с ней.
– Помнишь меня, не так ли?
Уж конечно, помню я эту ценительницу зелёного с её выбором странных подсластителей под цвет юбки, о чём я ей и сказала.
– Нет, глупая, помнишь ли ты то. То, как ты слышала всё, чего не было и было, видела никогда не существовавшее, чувствовала то, чего не постигнешь органами чувств... И как ты отреклась от нас. Я презираю тебя, но ты была важна. Важна не собственной исключительностью, не обольщайся, однако ты хорошо исполняла свою роль. Все эти твои нелепые догадки, попытки... Неважно. Я здесь не за тем, чтобы делать тебе комплименты.
– И зачем же, о, мудрая?
– Твой сарказм здесь не уместен. Ах, какой каламбур, ведь никакого здесь вдали от всего не существует! Слышала фразу:«Природа не терпит пустоты?» Так и не вытерпела она, когда ты от всего отказалась. И забрала моего сына в это безвечное сахарное царство, где даже его первые шажки и начало беготни не было слышно, а счастливый смех походил на мышиный писк. Почему, думаешь, здесь раздаётся мяуканье? Теперь, впрочем, его редко услышишь, и мой сын давно несчастлив. Я могу здесь находиться только с помощью других похищенных, но меня каждый раз выбрасывает в ваш привычный мир. Слишком я с ним слилась, что нигдешность теперь считает меня за чужую.

   Бредовость ситуации всё накалялась, несмотря на холодок, стоящий на чердаке. И я решила предложить Даме в зелёном выйти втроём через...сахар, до чего же глупо звучит, а вместо узника сразу же забросить на чердак куклу, всё равно она будет бесшумна, как и кто-либо другой.

– Сначала мой сын, – твёрдо ответила Дама в зелёном. Потом я, а там и кукла найдётся.
Я, конечно же, не верила в её честность, а бороться за спасение связанной и без определённых навыков поведения в такой ситуации было практически бесполезно.

   Она и её сын ушли. Я уже ни на что не надеялась, а мяуканье тем временем снова началось, из чего я рассудила, что кто-то смеётся, — и это было действительно так, только смех был словно механический. Неужели заводная кукла? Я попробовала попрыгать на стуле, вдруг он всё-таки издаст звук, но бесполезно. На моменте очередного покачивания в углу чердака появилась засахаренная Дама в зелёном, подошла ко мне и освободила меня. Из сумки она достала невзрачную фарфоровую куклу, передав её мне со словами:«Обращайся с ней как можно небрежней, ненавидь её, ведь однажды она похитит и твоего ребёнка... если ты вернёшься обратно».
Закончив свою речь, Дама нырнула в сахар и была такова.

   После всего случившегося я могла допустить похищение ребёнка куклой в будущем, чтобы поддерживать... порядок «почти ничего», и эта мысль меня взволновала: что будет, если его разрушить? И почему все путешествуют через этот чёртов сахар? Неужели мне это спрашивать у куклы? Я всё же спросила. – Я бы на твоём месте об этом не волновалась, а про сахар даже не смей говорить, – она сделала вопрошающий жест фарфоровой ручкой, – Ты отправляешься обратно или нет?

   И я нырнула в сахарный мешок. Никакого запаха патоки и леденцов, помадок и конфет, рулетов и тортиков. Только гниль, гниль, и ощущение животного страха. Я очнулась на полу. Картонки, россыпь разного сахара, побитые кубики его же, тюбики с подсластителями и чьи-то ноги, голоса. Скоро меня заметят и помогут. Скоро...
Сама я почему-то не могу сделать и движения, даже моргнуть. Должно быть, слишком большое потрясение сладко-гнилостными путешествиями.
 Я здесь! Я здесь! Наконец, рассыпавшиеся товары убирают чьи-то руки, но как-то странно: меня словно никто не видит. И тогда торговый зал заполняет мутно-зелёное свечение; работники и покупатели затуманиваются, но продолжают вести ненапряжные разговоры, делать покупки и работать. Свечение подбирается всё ближе , но оно одновременно далеко.

   Её голос проникает всюду:«Я сказала, что ты отправишься обратно, но не указала в каком статусе, – проявившийся облик Дамы в зелёном разочарованно на меня смотрит, – Точно-точно, ты и говорить больше не можешь, малость мертва для этого, – по-детски хихикает и хлопает в ладоши.
   Я не шевелюсь, не понимаю, чувствую ли что-нибудь по этому поводу, в отчаянии ли, или и оно теперь мертво.
– Ты так и не поняла, кто я? Я везде и нигде, во всём и ничём, я жизнь и смерть, и даже никчёмная ты – это тоже я, какая досада... Объединись со мной, закрой глаза и смотри мёртвые сны о живых со мной. Ну же? Я не буду тебя дожидаться.
   И тут я понимаю: всю жизнь я видела, слышала и ощущала присутствие лишь её. Мне никуда от неё не деться. Не избавиться от себя, потому что, как она правильно отметила, она – это я. Мы будем вечным двойственным созданием, без покоя, утешающим себя никчёмными усмешками и уловками, проникающим во всё и вся, кроме самих себя, пока однажды не найдётся зеркало и для нас. И мы узрим.