***

Летний зной не добрался до этого места. Всегда темно и прохладно под раскидистыми деревьями. Поднимаешь голову ввысь, и перехватывает дыхание, на столько удалена верхушка ствола, что в её густоте тонет небо.
Карандаш, альбом, блокнот и ручка. Сперва ей было грустно, в связи с отъездом Н., но она знала, куда нужно идти, если твоё сердце разбито. Да и вообще ей просто некуда было идти, и она себя убедила, что это место ей радо.

Полдень праздно развалился дремотным горячим воздухом, словно в тиски, заключая в объятья, и она сместилась с привычного места на окраину кладбища, созерцая огромных улиток, облепивших бетонные ворота. Что ж, сегодня тут. Мелькнула тень. Собака испуганно подняла морду.
— Лежи, — она кинула на надгробии все свои безумные бумажки с нечитабельным почерком и вышла из поля зрения Флюка. Ему всегда нравились эти прогулки на полдня. Однако от Леры он предпочитал не отходить, чуял местных собак, и инстинкт самосохранения подсказал, что облаять их или облаять овчарку на поводке и в наморднике — это очень разные ситуации с очень разными последствиями. Потому он благоразумно водрузил морду на лапы и задремал.

Чёрная байка продиралась через колючий кустарник, хрустя сучьями. Лера кралась позади, пока хруст не утонул в человеческих разговорах. Глухим басом трое-четверо совсем молодых людей обсуждали что-то весёлое. Всё разрешилось столь предсказуемо: ну с чего она решила, что это место — только её, и никто другой бывать здесь не может? Немного прислушавшись, она возвратилась.

— Идём домой. Первая половина дня будет наша, вторая за ними. Пожалуй, нам это подходит.
Флюк приподнял косматое ухо в явном оживлении, но не вычленив ничего для себя любопытного, мгновенно уронил морду.

Водрузив на плечи рюкзак и заложив  карандаш за ухо, она обернулась на свое место с лёгкой досадой, как вдруг приметила юную чету в черном, прогулочно шествовавшую на неё, ничего перед собою не замечая. Немало удивившись, Лера предпочла приветствовать их лёгким наклоном головы, и весь вечер они отчего-то не покинули её мыслей. Высокий длиннноволосый парень с чуть испуганным робким выражением на канонически красивом лице и барышня в кринолиновой юбке с огнём в карих глазах на алебастровой светящийся безупречностью коже. Так сталось, назавтра днём они подошли сами.
Разговор повела девушка. Юноша растерянно молчал, и Лера почувствовала к нему безотчетную жалость. С симпатией оглядев его бойкую подругу, отметила в ней нечто от античности: это достоинство в осанке, спокойную уверенность в блестящем взоре; и на миг ей захотелось обрести таких друзей, пусть как фикцию, за мгновение до того, как весь мир её рухнет, погребет под собою все чувства — и жалость, и боль и...



— Я вообще плохо чувствую живую жизнь. Мне как-то ближе картины, книги. В них я вижу пронзительную яркость пережитых ощущений, чувствую пульс биения своего сердца. Все остальное время я мертва, чёрт бы меня побрал. Я Сольери, который сдох от зависти к Моцарту. Видеть, иметь возможность оценить масштаб и собственное моральное увечье.
Странное чувство усталости, прожитой активной части жизни выросло во мне к 14 годам. Я ощущала себя испорченным человеком, ведь понимала, что не способна к искренней радости, будто из меня высосали душу дементры: всё пустота и лишь хрупкое движение жизни через страницы книг, через их шелестящий кровоток, в музыке стихов, иногда в окружающих, но как собственное ощущение — никогда. Я не помню, когда жила по другому. Не чувствую связи с собой в детстве, словно рассказывают о другом человеке. Какой я была в 5? Живой, подвижной, общительной? В 8 я себя помню вполне уже мёртвой.
Мне просто необходимо было встретить Его. Он научил меня, что сила воли побеждает жизнь и превозмогает смерть. Я благодарна Ему навсегда. Но Он не любит меня. Не поверите, на сколько сложно было это осознать. Я ведь маньяк, все выводы веду к той идее, которая меня вдохновляет.
— Какое детальное самокопание, — заключил С. в воцарившейся тишине.

Их знакомство длилось с пару недель,  и вполне привычным стало коротать время втроём. Лера намеренно приходила позже, чуть раньше — они. Не сговариваясь, эти трое синхронизировались во взаимном притяжении.
Кристина на миг широко распахнула глаза и тепло улыбнулась. Лера же и не думала обижаться, она уже давно заметила это отсутствие глубинного контакта между С. и Кристиной. Вот и сейчас: Крис инстинктивно устремилась скрасить грубость своего партнёра там, где это грубостью не являлось, не имело такого побудительного мотива. Между тем, С. откинул спутавшуюся прядь со лба, и продолжил.

— Когда я напиваюсь, я веду себя как психопат. Представляюсь другими именами, изобретая другие личности. Я не просто вру. Я становлюсь другими людьми, понимаете? При том, это всегда разные люди.

Трое обосновались на лавке неподалёку от центральных ворот. Лера не любила это место за отсутствием укромности, но находила его самым живописным из всего кладбища, особенно в момент наступления осени. А уже пахнуло прохладой, и вновь разверзлась она... Золотая... Перелетная птица, мелькнувшая крылом в янтарном закатном воздухе с нежным дрожжевым запахом от грибных дождей на земле уже подернутой вуалью изморози по утрам. Неуловимая, нестабильная осень. Она меняет тысячу лиц в отведенный ей краткий период. Седая, скандальная и созерцательно-тихая, светлая. Напряжённые лозы кряжистыми сухожилиями протянулись вдоль скамейки прямо к подножию С.

— Нет, не подумайте, мне комфортно
 с собой. Мне комфортно везде, в принципе. Дома, в гостях, в психушке. Корнями я из цыган. И поверьте, я ещё тот артист. Я мог бы заняться мошенничеством, ведь люди доверяют мне почти  фантастически. Но мне это не то, чтобы нравится, мне вообще на людей на... Не надо за мной ходить, не надо со мной дружить. Я ненавижу, презираю, я уничтожаю всех, кто любит меня. В моей душе ад, и я могу им не только поделиться, я могу затащить туда с собой... Навсегда. Хочешь вечность рядом со мной?



Листья словно танцуют. Летят в потоке ветра. Он мощной волной поднимает их к небу и отпускает в момент роковой тишины перед новым ненастьем. То ли дождь, то ли снег. Что-то падает в ворот рубахи. Склизкая почва едва пускает идти, но они решительно движутся  обуреваемые чувствами.

— Ты ведь слышала сегодня его.

Крис — мерцающая, словно Луна, укротившая Солнце, напитавшаяся его светом, принцесса из мира теней. В пышных юбках, в стилах, она так ему в масть...

— Слышала, — эхом вторила Лера.
— Ты не обязана это всё слушать, —Крис едва коснулась руки своей новой знакомой, но тут же отпрянула, — Впрочем, я сама не понимаю порой, это конфликт или нет.

Лера подумала, как же странно, что она сама не заметила, как теперь ждёт этих вечеров, чтобы снова подолгу беседовать с Кристиной, лавируя между надгробий, иронизировать над С., который крайне смущался её. Она чувствовала, что это — их общий миг, что конец уже близок, но здесь и сейчас можно спрятаться, обрести приют.

— Я не бросаюсь словами, — продолжала Кристина, — и мне кажется, я хотела бы быть с ним всегда.
Она на секунду перевела взгляд с дороги на Леру, и такая осмысленность мелькнула в нем, словно она старше пирамид, как извечное умное и ранимое существо, раненое в самое сердце.

Лера задумалась. Они ходили быстро, кругами, а юбка Крис взлетала на поворотах, как в страстном танце. Она говорила так много, и гравюрно остро, чётко, формулируя лаконично самые трудно определимые чувства к миру и к  нему. А Лера видела в своём воображении, как её уверенность сметает горы, в неё влюбляются разные люди, но из них она уже выделила одного. А он, между прочим, — самое потерянное существо в этой вселенной. Ему и в жизни удержаться сложно, не то что рядом с кем-то.

— Иногда он словно смотрит сквозь меня, когда я прошу его меньше пить, поступить. Мы ведь можем снять вместе квартиру. Ему не обязательно жить со своей странной матерью.
— В чем странной? — Вынырнула из задумчивости Лера.

Та многозначительно и горько усмехнулась.

— Он не впускает меня в свою жизнь, не делится проблемами...Она выгоняет его дома. Он ночует у меня, когда мои на даче, но вечно так длится не может. Я прошу его... Я так многое могу за нас обоих. Но он словно тает, исчезает. Иногда я беру его за руку, а он делает вид, что решил поправить волосы аккурат в этот момент. Иногда даже кажется, что он делает мне одолжение, что я ему надоела.
— Ты просто адекватный человек.
— Это плохо?
— Это хорошо. Знаешь, Барак Обама периодически хотел все бросить к черту, но Мишель никогда не позволила бы и никогда не подвела бы. Надёжная, как земля. Не было периода, чтобы она пила в «Центральном». К таким женщинам тянет мужчин. Цельная. Барак тоже, но в нем есть внутренний надлом. Латентное желание все бросить, уйти в Тибет, купить осла, курить траву. Все, кто однажды был у края пропасти, чувствуют её дыхание за спиной.

Они остановились, вглядываясь в сгущавшийся закат, и Лере показалось, что профиль Кристины заострился за последние дни, а на безупречной коже проступили темные следы недосыпа.

— Как-то он рассказал, что у него был период, когда он по реанимациям валялся. Его сердце остановилось. Все были уверены, что он умрёт. И он всегда так думал. Всем было все равно, что он умрёт. И ему тоже было все равно. Такие моменты не забываются, они навсегда с тобой, верно?
— Наверно, — особо не слушая ответила Лера, отвлеченная радугой, пробивающейся сквозь ещё хмурое небо. — Двойная... К удаче.
— Ты сама смогла бы полюбить такого человека? Кто причиняет тебе боль, такого, как он? — Тоже не слушая ответа продолжила свою мысль Крис.

Лера поняла, что абстрагироваться не вышло, хотя разговор начал докучать.

— Не знаю. Я уже полюбила того, кого вообще не знаю. Он мне вообще ничего о себе не говорил. Хотя, конечно, конкретно в Него влюбляются все, Он просто офигенен. Ну и я была в нужном психологическом состоянии.
Я тогда приняла решение, что кого-то полюблю, потому что очень сильно  в этом нуждалась. Что до С., то ведь у него эпицентр не миновал, он поспешил говорить в прошедшем времени. Он ещё не пережил этот период. Если вытянет, ему будет близок твой типаж. А сейчас ему ближе бутылка, это заметно.

Она взглянула на Кристину, и поразилась, на сколько жадно та ловила её слова, словно от них что-то зависит сейчас, и поняла, что и не догадывалась о внутренней расшатанности своей собеседницы.

— И что же, мне ждать или отпустить? — прошептала та с жаром. — И как вынести за скобки эти чувства, если они составляют большую часть моей эмоциональной, духовной жизни уже очень долгое время?

Бисерными крупицами испарина на её высоком челе, такие же крошечные капельки влаги повсюду вокруг на траве. Осело, не двигаясь, чувство комком, словно разрешились небеса не дождём, а всевыжигающим пламенем.

— Лил сильный дождь, почти как сегодня, я пришла к нему так особенно... В тот день... Такое спонтанное моё решение... Я больше никогда не смогу принимать спонтанных решений, последнее всё — рядом с Ним. Весь тот период жизнь шла под откос, но я была такой счастливой, потому что имела возможность видеть Его, касаться; а в тот день я промокла до нитки. Он вышел, подпер двери ногой. Его друзья ломились, а Он держал, слушал меня. Никто на Него не похож. Он выделяется из всех двуногих, как Бог (любой религии) выделился бы, если бы ему вздумалось спуститься на землю. Увидишь раз — и не забудешь никогда. Он выше, совсем далеко. Ему чужды мелочные побуждения. Однажды Он умер. И родился совсем для иного. К слову, я не нужна Ему.  А вот Он мне... В этом проблема. Я научилась не думать о Нем, но Он мне снится, снятся чувства рядом с Ним, вблизи Него. Я странный человек, меня посещают безумные мысли, но рядом с Ним я была и в них реализована. Он давал мне возможность как-то особенно себя ощущать. И знаешь,
тот поцелуй среди непогоды... Я была счастлива в совершенстве, выше не может чувствовать моя душа.
Он как-то рассказал, что в детстве цыганка ему нагадала жизнь до 40-ка. А дальше лучше бы не жить, что-то о чем Он не договорил, о чём тревожился. Я настаивала, Он замолчал совсем, процедил сквозь зубы, что не помнит. Но мне показалось, что помнит и ещё, что это как-то будет связано со мной. Понимаешь, мне все в моей и Его жизни казалось взаимосвязанным... Много усилий и времени ушло на переосмысление: нет, мы не должны быть вместе, потому что дважды Он выбирал не меня. У нас были время и возможности (особенно во второй раз, Он ведь был свободен), но я просто искренне Ему не нужна. Просто когда-то давно я была в то время в том месте, Ему ведь домой не сильно хотелось в тот вечер...
Он уже был создан для какого-то человека, он уже кого-то сильно любил.
К тому же Он — бесприцидентно благородный человек, таких людей просто нет в реальности, кроме Него, разумеется. Он не хороший, не плохой, Он эталонно благородный человек. А я терпеть не могу людей, тщеславлюсь, люблю свои страдания, не люблю что-то менять, да и вообще делать. Трусливая для мстительности и ограниченная для перерождения в высшее зло. Середина ближе к низу. Не в масть. Но если бы отмотать наше с Ним время назад — я ничего не меняла бы. Ну, разве что бегать за Ним не стала бы. Исчезла бы после той весны. Но вышло как вышло... К черту.
Всё равно, наивысшая форма любви — это смерть. Яркий, как праздничный, этот миг жизни рядом с Тобой, а после конец столь стремительный, сколь бесповоротный. Навсегда — непременно. И никто никуда не уйдет, не опошлится, не обмельчает, не сотрется в пыль одинаковых дней. Уйти прямо в небо, где снег. Он парит, не касаясь земли. Каждый раз видеть в небе её/его черты. Это ведь совсем другое дело. Мы не любим других. У нас есть только мгновения вместе. Может быть, по настоящему мы способны любить только свою боль и себя в этой боли? Впрочем, не слушай меня, я софист. И в моей душе тихо падает снег, он парит, не касаясь земли... Тебе не кажется, что мы потеряли из виду мою собаку?

— Вон тот куст выглядит излишне длинноухим.

Вновь собранная и спокойная, Кристина выглядела как обычно. Хрупкая, как эльф, белая и светящаяся. Сильная и статная, словно колесница, первый танк.

Развернувшись на месте кругом они двинулись обратно, не вымолвив больше ни слова.



Наутро Лера получила долгожданное известие о возвращении Н. Ликование сменилось туманный предчувствием чего-то недоброго. Нет, она была готова потерять своё кладбище и новоявленных знакомых, с ними расстаться было не жаль, ведь, во сути они призраки друг для друга. Встретятся вне этих стен — пройдут мимо. Просто в этом потерянном месте им легко быть на единой линии. А вот Н. — её настоящее во всех смыслах, только вот нету радости от этой данности. И от неё никуда не уйти... Вообще уходить — не из талантов Леры. Слишком сложно порвать связь. Нужен более яркий стимул, но действующий всегда автритарен.

Не в настроении и в непогоду она двинулась в путь, рассчитывая вновь увидеть свою иделлическую чету, ставшую любимыми героями ненаписанных страниц. Но встретил одинокий С., шагавший в размышлениях и будто в полусне. Не обратил внимания, пока с ним вплотную не поровнялась удивленная знакомая.

— Не надо меня спрашивать, сейчас я не готов.
— Да я и не хотела.
— Хотела.

С. вскинул на миг брови, словно разочарован ложью, но тут же равнодушно отступил на шаг, и Лера заметила кровавые отметины на кофте Кристины, кинутой в небрежности прямо на землю.

— А вот теперь хочу, — в недоумении воззрилась собеседница.

Тот повёл нервно тонкой кистью, изображая что-то вроде "не стоит объяснений", однако произнёс.

— Она подобрала птенца голубя. Я говорил ей, что не надо, он не жилец. Он выпал из гнезда, его задрали кошки. Он бросился в её объятия, согласно её же рассказу, и тут она его спасла. Вернее, сгребла в охапку и понесла домой. Какой нужен за ним нужен уход, конечно, она собирается погуглить. Оставить его на попечение МЧС или какой-то другой птичьей службы — это всё не то, ей необходимо спасти его персональным своим заступничеством. Будь он не ладен этот день и этот интернет...

Тут, в принципе, Лера была с ним согласна. Почувствав неловкость от присутствия при частной сцене из жизни этой пары, она планировала ретироваться, не выдумывая объяснений, но С. заметил этот робкий шаг назад.

—  Ты куда? Нет, садись. Она вернётся. Не знаю, скоро ли, но я вот жду с минут 40. До дома ей отсюда минут 10, значит, полагаю, ещё с полчаса.

И Лера села на поваленный после минувшей ночной бури старый дуб. И отчего-то ощутила себя как в юношестве, лет в 14, в далёкой деревне прабабушки. Вот так же вечерело, и она с соседскими девочками собирались на таком же ветхом заваленном толстом стволе. Садились и о чём-то говорили. Вокруг царило лето, подсолнухи обступили их с одного бока, со второй стороны — широкая сельская дорога, как и здесь, сплошь из песка. И время как песок...

— В короновирус столько пар распалось, — завёл он, закурив.

Лера не понимала отчего, но видела, что молчать ему тягостно, потому приготовилась слушать.

— Мы ведь не умираем друг без друга. Говорим "люблю", расходимся и живем дальше, пока не встретим нового потенциального партнёра для размножения. Потому что мы половые животные, и по настоящему бессмертны только наши гены. Они едут в наших оболочках, как в машинах времени. А мы в эти моменты строим свой идеальный мир неидеальными чувствами, умирая от своих фантазий и ими же питаясь. Загляни в свое сердце, — нам невыносимо время друг с другом. Нам, как правило, не о чем говорить, кроме как о событиях в мире или в твоём персональном дне. А если ничего не происходит? С бутылкой я могу сидеть и после ядерного взрыва, с чувством бесконечности внутри. Если бы все были честны, то больше половины жителей Земли нашли бы эту компанию более воодушевляющей, нежели своего текущего партнёра. Но все сплошь ложь. И крутится в кинотеатре очередное никчемное кино про Париж, цветы и вино. Допустим, меня хватит на несколько недель вина, цветов и прочих реверансов, но дальше я просто уйду в запой на две недели, валяясь в собственной блевотине, и вот уже передо мною ультиматум. Я даже колебаться не стану. Если любви нужно добиваться, заслуживать, получать её за оценку каких-то своих личных черт характера, то она мне не нужна.

— Мне кажется, сегодня ты несколько подавлен, — отстраненно заметила Лера.

— Подавленность — это моё обычное состояние каждого дня, — энергично проведя рукой по волосам парировал С., явно настроенный на более развернутое течение разговора. — Обыкновенно даже глазами кругом повести нету сил, но пока ты не подох, ты в состоянии заставить себя передвигаться в пространстве. Особенно, если тебя вышвырнут из дома, и у тебя физически не будет возможности лежать. Это, кстати, о том, что люди преувеличивают свои проблемы. В депрессии возможно функционировать: встать и идти.

— Хех, — приободрилась собеседница, — Люди гуляют по ТЦ как по музею, тратят своё время в местах общепита (где повсюду полнейшая антисанитария, о которой они благополучно не думают), смотрят в этот поганый экран, пока глаза не вытекут. На х.. тебе эти блогеры? Они даже сами себе не нужны... Так что, я считаю, твоя депрессия — даже весьма продуктивное времяпровождение.

С. выдохнул дым и осел отчего-то на землю. Безжизненный и долговязый. Потянувшись зажечь очередную сигарету, он замер и тихо завел.

— Мне снилась мать. Вернее, чёрная птица кружившая на черном небе, а я лежал на лопатках и не мог пошевелиться, тело сковало, а вверху такая узость и непроглядная темень, словно я свалился на дно колодца, словно так — навсегда. И вот она стала снижаться, и я понял: ко мне, на меня. Я лежал, как тряпичная кукла, а она всё снижалась, все приближалась. Сильно сдавило грудную клетку, почти не продохнуть, так горячо, словно каленым оловом под рёбрами, а она всё давит и смотрит-смотрит в меня. Волосы падают, взгляд не мигает, горит, как языческое божество расправляется с подношением, но я хочу жить. Меня пронзило сознанием, что это сон, а вырваться из сна — она не пускает. Я силился, но тем больше давила она, тем больше тянуло  отключиться, прекратить эти попытки, такая усталость...

— Тебе удалось? — Поинтересовалась Лера концовкой оборвавшегося повествования.

— Да, — Был кратким неохотный ответ.


Ей приснилось, как она спешила  к Нему на работу, а пришла с опозданием в 10 минут. Он только что вышел, ещё не испарился шлейф  парфюма, и она поняла, что снова конец, и этот день тоже впустую. День без Него.

У неё была мечта — познакомиться с Солженицыным. Он умер ясным осенним днем. Лера была в 11 классе, ехала домой из школы, как вдруг нахлынуло это острое чувство, похожее на помутнение рассудка, на какую-то квинтэссенцию чувств, очень краткую и яркую, и парящая лёгкость души, возвышение, освобождение прошли через неё и ввверх... И дальше... Сквозь звезды... Что-то вечное, словно она — навсегда, именно в это мгновение. Дома вещал монотонный ящик, как вдруг по новостям сообщили, что сегодня скончался Александр Исаевич Солженицын. Её сердце сжалось так ноюще скорбно. Опустошение, внезапный удар. Она и сама не подозревала, как эта мечта была важна для неё. Очень похожее чувство она испытала в тот день, когда Он сказал, что принял решение, и они не будут встречаться. Она так же удивилась, как в ней все опало, она  вовсе не отдавала отчёт в том, на сколько это было важно... Бесконечно.

Радио в углу комнаты монотонно навевало какие-то грезы. Она на миг вспомнила С., их последнюю встречу, его порывистость и слабость, но посмотрела на часы: пора к Н., теперь это — единственный приоритет, а остальное — лишь истории для неё. Тем более, она знала отчётливо и ясно, как важно уйти вовремя, закончить линию мечты, вывести её на орбиту, отпустить, дать ей свободу, эту недостижимую иллюзию...